Асгард подозревал, что фитц Гэмлину уже известно обо всем, что он только что сказал, поэтому добавил:
   – Монахини монастыря Сен-Сюльпис платят ежегодную подать нашему благословенному королю Генриху.
   Верховный судья поднял бровь:
   – Но и нашему королю Уильяму тоже.
   Асгард отхлебнул маленький глоток вина. Вне всякого сомнения, эти проклятые бабы со своим монастырем, расположенным на границе двух королевств, из осмотрительности считали разумным платить подать обоим монархам.
   Но ведь святые сестры обратились за помощью к английскому королю, – напомнил он своему собеседнику. – Ситуация весьма щекотливая, особенно если речь идет о возможной «святости». Все христиане откликнутся на несчастье, постигшее одну из невинных жертв, одну из тех, кто принадлежит церкви.
   Я не слышал, чтобы эту девицу называли святой, – возразил верховный судья. – Пожалуй, правильнее было бы назвать ее ведьмой.
   Прежде Чем Асгард успел перебить его, фитц Гэмлин продолжил:
   – Как бы там ни было, я не считаю ее столь уж бесценным сокровищем. Особенно для короля Генриха – ведь он так далеко! А, кстати, куда сейчас перебрался английский двор? В Винчестер?
   Асгард подавил поднимавшееся в нем раздражение. Ему надо было бы позаботиться получить полномочие свободно передвигаться по земле шотландцев в качестве специального эмиссара короля Генриха. Он должен был бы подумать об этом еще в Лондоне.
   – Да, – ответил он. – Король всегда проводит это время года в Винчестере.
   Они сидели напротив друг друга в узкой каменной комнатке. Асгард совершенно не знал, почему король Англии так желает заполучить какую-то никому не известную послушницу из такого же никому не известного монастыря, расположенного в богом забытой глуши, на границе между Англией и Шотландией, близ побережья. В Лондоне не сочли нужным объяснить ему это. Теперь Асгард подумал, что ему нужно узнать об этом деле побольше. Много больше.
   – Я здесь, – заявил он, – потому, что мой сюзерен благословенный король Генрих считает, что его вассал де Бриз находится в Шотландии. Де Бриз – отъявленный негодяй. Он сбежал от гнева своего сеньора графа Честера, и я ищу его именно здесь, потому что есть причина думать, что он, возможно, привёз сюда… э-э… святую послушницу.
   Фитц Гэмлин скептически посмотрел на Асгарда.
   – Де ля Герщ, если кто-то похитил послушницу из монастыря, принадлежащего нашей святой матери церкви, то это уже дело самой церкви, не так ли?
   Асгард сунул руку в карман своего плаща.
   – Да, милорд, и поэтому я везу с собой письмо от высочайшего прелата Англии архиепископа Кентерберийского, в котором он просит короля Уильяма оказать мне в этом деле всяческое содействие. – И он протянул фитц Гэмлину пакет из овечьей кожи, перевязанный шнурком и запечатанный красным воском. Верховный судья Шотландии взял его и положил на стол.
   – И в обмен на него, – сказал он, – вы хотите получить разрешение короля свободно разъезжать по Шотландии в поисках вассала графа Честера?
   Несколько долгих мгновений они всматривались друг в друга. Асгард знал, что надо с чего-то начать. И, конечно, он нуждался в охранной грамоте короля Уильяма. Но в голосе фитц Гэмлина было нечто такое, убедившее его в том, что куда бы ни направился де Бриз со своей юной святой, король Уильям Лев Шотландский не собирается передать их королю Англии Генриху Второму. Вероятно, потому, что Уильям Лев хотел бы сам взглянуть на нее.
   Верховный судья и наместник шотландского короля поднял кувшин с вином:
   – Наполнить вашу чашу?
   Асгард де ля Герш долго смотрел на своего гостеприимного хозяина. Он рассчитывал получить право передвигаться по Шотландии в поисках этой девицы, и намерение его было твердым. Но теперь все казалось не таким уж простым, как несколько, недель назад в Лондоне.
   Асгард кивнул и подставил свою чашу.
 
   Лодка с двумя гребцами была спущена на воду, чтобы снять корабль с мели. Но неспокойное море мешало им, и поэтому, несмотря на все старания сильных и опытных моряков, им это не удалось.
   Следуя указаниям кормщика, они вернулись на корабль, вооружились железным якорем и бросили его в более глубоком месте, а потом ждали, пока команда, приложив все свои усилия, пыталась с помощью лебедки снять корабль с мели.
   Кормщик-норвежец, отвечавший за оба судна, включая и другой корабль, с которым они должны были встретиться в бухте, все еще жаждал выбросить Идэйн за борт. Магнус приказал девушке вернуться на корму и занять свое место на мешках с зерном и приставил одного из своих вооруженных людей стеречь ее.
   У кормщика были все основания злиться. Магнусу и самому до сих пор не было ясно, что произошло. Даже когда он пытался представить то, что было раньше, то есть тот момент, когда он вернулся, чтобы забрать девушку с собой, он не мог понять, почему сделал это. Почему не оставил ее на берегу, как собирался? Все, что он помнил, – это то, что будто некий голос начал нашептывать ему на ухо, причем голос столь убедительный, что он не смог ему воспротивиться, как не смог бы перестать дышать.
   В тот момент казалось совершенно естественным вернуться и забрать девушку. Словно у нее были все права на то, чтобы ее увезли со всем, что было собрано у вассалов графа. А теперь, когда Магнус думал об этом, глядя на нее, кутающуюся в промокший плащ и пытающуюся унять дрожь, все это, казалось, не имело никакого смысла.
   Но еще более сбивало его с толку то, что она бросилась к рулевому веслу и намеренно посадила корабль на мель.
   – После того как норвежец Олаф сумел справиться с веслом, он бросился на девушку, схватил ее за руки и начал трясти и тряс до тех пор, пока с нее не свалился капюшон и ее золотые волосы не рассыпались по спине и казались похожими на шелк, трепещущий под порывами ветра.
   – Почему ты это сделала? – рычал кормщик. – Скажи, почему ты посадила корабль на мель, или я утоплю тебя!
   Чтобы показать, что это не пустая угроза, он поднял девушку и держал ее над головой. Но единственным ее ответом были отчаянные крики.
   И Магнусу показалось, что даже в эту минуту, когда девушка извивалась над головой кормщика, понимая, что он может осуществить свою угрозу, она явно и сама не могла объяснить, почему сделала это.
   Это и заставило Магнуса шагнуть вперед и вырвать ее из рук рассвирепевшего кормщика. Он крикнул одному из своих солдат, чтобы тот отвел ее на прежнее место на корме.
   – Она не чокнутая! Она знает, что сделала! – продолжал бесноваться кормщик. – Дай я выброшу ее за борт! Или ты пожалеешь, что оставил ее в живых!
   Но Магнус не мог заставить себя позволить убить эту девушку. Теперь, когда моряки пытались лебедкой снять корабль с мели, и его корпус дрожал от прилагаемых ими усилий, и он начал наконец продвигаться по песчаной косе, Магнус подошел к поручням и уставился в море. Возможно, кормщик прав, и они пожалеют о том, что не избавились от этой безумной девицы, какой бы прекрасной она ни была. Раны господни! Должно быть, и для де Бриза она не была подарком!
   То, что они сели на мель, очень их задержало. Теперь Магнус уже не бил уверен, что они смогут до темноты добраться до бухты возле Уигана, где их ждал второй графский корабль. От мысли, что еще одну ночь придется провести на берегу, Магнус застонал.
   Теперь уже было совершенно ясно, что его похвальба была пустым сотрясением воздуха, и он не мот вернуться после сбора подати так быстро, как обещал. Магнус поморщился, представив, как будут потешаться над ним анжуйцы, когда он вернется в Честер ко двору графа не только позже назначенного срока, но и притащит на буксире эту странную девицу.
   И как, черт возьми, думал Магнус, в то время как ветер снова наполнял парус их судна, как он объяснит все графу? Сейчас оставалось только надеяться, что ему удастся решить эту задачу не хуже других. Как только они доберутся до лагеря, пообещал себе Магнус, он уйдет в свой шатер и оставшуюся часть вечера посвятит подсчетам собранной подати и проверит, насколько верны цифры и все ли заплачено.
   Слушая мычание и блеяние за загородкой, он вспомнил и еще кое-что. Скот следовало как-то накормить. Во время этой адской поездки он уже узнал, что животные без пищи и воды будут так реветь всю ночь, что разбудят всех демонов преисподней и никому не дадут уснуть. Все то время, что его судно плыло вдоль побережья, Магнус поглядывал на небо. Погода становилась все хуже – надвигалась буря.
   Магнус крепко вцепился в поручни. Они уже подходили к бухте, где скрывался второй корабль с уже собранной податью. Господи Иисусе! Как же ему хотелось поскорее разделаться с этой ненавистной обязанностью и снова оказаться при дворе графа Честера! Его сюзерен был молодым, слава богу, еще неженатым, и, пока король Генрих враждовал со своими мятежными сыновьями, граф у себя дома содержал веселый, шумный и скандально известный своими свободными нравами двор. Молодые рыцари со всей Англии, Франции собирались к Честеру на турниры, ночные пирушки, пользуясь при этом случаем найти себе невест с хорошим приданым.
   А девицы, напротив, богатых женихов, подумал Магнус. Этой осенью в Честере целые стаи прекрасных дам, охочих до замужества, делали ему недвусмысленные авансы. Еще бы! Он был старшим сыном и наследником знаменитого графа де Морлэ и потому весьма завидным женихом. Но Магнус избегал даже говорить со свахами. Когда придет его время жениться, об этом позаботятся его родители. И в первую очередь, конечно, мать. Собственно говоря, графиня Эммелина уже упоминала о том, что присмотрела ему невесту – младшую дочь графа Винчестерского, богатую наследницу больших земельных угодий в западной Англии и, по слухам, очень хорошенькую девушку тринадцати лет. Хотя Магнус слышал, что отец предпочел бы найти ему жену на континенте, возможно, даже одну из молодых принцесс, родственниц королевы Элинор, из Аквитании или Кастилии. Конечно, нелегко было бы обратиться к королеве с такой просьбой именно теперь, потому что несчастная женщина была заключена в темницу за подстрекательство молодого принца Генри против отца. Но всей Европе был известен особый талант королевы устраивать браки, а также ее сочувствие к любовникам. Как в случае с ее сестрой и ее чуть не рухнувшим браком.
   Моряк, споткнувшись по дороге, подошел к Магнусу, все еще стоявшему у поручней.
   – Взгляните, милорд! – крикнул он, стараясь перекрыть шум ветра.
   Но Магнус уже и сам увидел!
   Они как раз огибали мыс, скрывавший бухту. Столб дыма, явно не похожий на походный костер, поднимался вверх, и ветром его несло в сторону моря. Магнус выругался и приказал солдатам занять свои позиции на носу корабля.
   И как только их судно обогнуло мыс, они увидели, что случилось.
   Произошла катастрофа! Второй корабль с собранной податью лежал на боку на мелководье. Он горел, и вот от него-то и поднимался дым. Им был виден песчаный берег, усеянный телами убитых моряков. Сундуки и тюки с собранной податью были разбросаны, их содержимое разграблено. Лагерь был разгромлен – все шатры подожжены и еще продолжали гореть.
   Корабль Магнуса тут же рванулся к берегу, а навстречу ему кинулись оборванные моряки и солдаты, за которыми брел командир второго судна Эмерик, придерживая окровавленную и теперь уже бесполезную руку.
   – Не приближайтесь к берегу! Держитесь подальше! – кричал Эмерик, добредя до кромки прибоя. – Эти мерзавцы пока еще не покончили с нами. Они вернутся, как только увидят вас!
   Моряки вверенного Магнусу корабля сгрудились у поручней, чтобы помочь оставшимся в живых подняться на борт. Рыцарь Эмерик самым последним взошел на корабль и упал на палубу, стараясь подавить стон.
   – У меня сломана рука, – сказал он Магнусу. – Нам задали хорошую трепку. Один из лучших моих людей, лучник Лонгсперс, лежит там мертвым.
   Магнус склонился над раненым.
   – Остался там еще кто-нибудь? Я не хочу, чтобы на берегу остались непогребенные мертвецы.
   Эмерик выругался и покачал головой:
   – Эти сволочи недалеко, за соседним холмом. Сотня пеших шотландцев и, возможно, не менее двух десятков конных. Если бы вы оказались здесь хоть чуточку раньше, они поубивали бы всех нас.
   Магнус даже не поднял головы.
   – Отплываем! – крикнул он.
   Моряки заторопились к своим гребным скамьям. Девушка покинула свое место и сделала шаг вперед. Она склонилась над раненым рыцарем, плащ ее подметал палубу. Внимательно посмотрев в лицо Эмерика, Идэйн взяла его искалеченную руку и осторожно очистила ее от лохмотьев приставшей к ней ткани, обнажив рану. Сквозь кровь можно было разглядеть острые концы белой кости.
   – Вам достался такой удар мечом, – сказала она ему, – от которого вы могли бы лишиться руки.
   Эмерик взглянул на Магнуса. Глаза его расширились от изумления при виде женщины, оказавшейся вдруг на корабле. Потом снова посмотрел на Идэйн.
   – Да, этот удар был нанесен мечом, девушка, – согласился он.
   Норвежец крикнул гребцам, чтобы они нажали на весла, и те принялись за дело, стараясь как можно скорее отплыть от смертоносного берега. Ветер хлопал кожаным парусом. Рыцарь Эмерик смотрел на Идэйн как зачарованный и, кажется, даже забыл о боли.
   Откуда-то из складок своей одежды она извлекла кусок чистой ткани и тихонько разговорилась с Эмериком, пока бинтовала его руку, объясняя, что рану следует еще очистить от грязи. Повязку она пока сделала только для того, чтобы остановить кровотечение. Из-за рулевого весла за ними мрачно наблюдал рулевой кормщик.
   Возможно, сказал себе Магнус, он и норвежец думают об одном и том же. Что безумный стремительный рывок девушки к рулевому веслу означал, что она хотела посадить корабль на мель и что поступок ее был продиктован не глупостью и не помешательством. Она знала, что делает.
   Как рассказал им Эмерик, если бы они оказались в лагере хоть чуть раньше, они скорее всего были бы обречены на встречу с разбойниками и на верную смерть.
   Иисусе милостивый, неужели возможно, что эта девушка знала, что нас ждет?
   От этой мысли волосы Магнуса встали дыбом. Он понял, что кормщик, вероятно, чувствовал то же самое.
   Она умышленно посадила их на мель!

4

   Как только корабль вышел из бухты, на него обрушилась вся ярость стихии. Огромный норвежец-кормщик не мог справиться с рулевым веслом. Тяжело переваливаясь с боку на бок под натиском бури, корабль двинулся на север вместо того, чтобы плыть на юг, в Честер. Хуже того, наступала ночь. Через несколько минут стало так темно, что невозможно было различить берег.
   Плыть в направлении, противоположном тому, куда следовало, было чистым безумием. Но и остаться в бухте они не могли из опасения нового нападения. Магнус вглядывался в гигантские волны, обрушивавшиеся на их суденышко, отлично понимая, что никто и никогда не плавал по коварному Ирландскому морю ночью, кроме датчан и безумных норвежцев.
   – Ничего нельзя сделать, чтобы повернуть на юг? – Ему пришлось прижаться губами к самому уху кормщика, чтобы тот мог расслышать его среди воя ветра и рева обезумевших от ужаса животных. – Нас несет на север, в Шотландию!
   Посмотрев на мокрое от соленых брызг лицо норвежца, Магнус уже знал ответ. Морское течение несло корабль прямо в пролив. Шторм гнал его все дальше и дальше, в то время как гигантские волны разбивались о его корму. Это было гибельнее плавание: корабль уже наполовину был полон воды.
   – Разгружайте судно! – крикнул Магнусу кормщик. – Нам нужно облегчить его!
   Это было-единственное, что им оставалось делать, чтобы не пойти ко дну. Но в эту минуту у Магнуса мелькнула отчаянная и безумная мысль о том, что у него тогда останется от полугодовой подати и что в Честер он явится не триумфатором, не в сиянии славы, как обещал анжуйцам, а, в сущности, с пустыми руками.
   Только – разумеется, если они останутся в живых, – с этой чертовой девкой! Это все, что он мог предъявить графу. Боже милостивый и Пресвятая Дева! Будет чудо, если Честер не закует его в кандалы и не отправит в подземный мешок своего замка! Из этой злополучной поездки он не привезет ничего, кроме заблудшей девицы, от которой подданные графа на северо-востоке хотели во что бы то ни стало избавиться!
   Объятый яростью, Магнус обернулся к своим солдатам и велел выбрасывать за борт скот. Моряки с другого корабля, подобранные на месте разгромленного лагеря, сгрудились в кучу, как будто боялись, что их ожидает та же участь.
   Магнус поспешил на середину палубы, чтобы помочь своим людям. Он вместе с ними бросал в ревущее море овец, которые пытались плыть, несмотря на гигантские волны. Борьба за жизнь и полное ужаса блеяние животных вызвали дрожь у усталых и напуганных людей, а Магнус стиснул зубы так, что побелели скулы.
   Потом он крикнул четверым своим солдатам, чтобы они начали выбрасывать за борт мешки с зерном. Те принялись за дело, а Магнус смотрел, как мешки исчезали за бортом. Наступила ночь, и единственным, едва брезжущим светом были жуткие ночные отблески штормовых туч, клубившихся над головой. И все же даже при таком тусклом освещении Магнус смог разглядеть, что вода на дне судна уже почти покрывала его высокие сапоги. Он зашлепал к группе державшихся особняком людей, моряков Эмерика, и крикнул, чтобы они взялись за ведра и принялись вычерпывать воду. Кормщик на все лады проклинал гребцов, кричал, чтобы они пошустрее работали веслами, если хотят плыть, а не перевернуться.
   Магнус неистово метался из конца в конец корабля, сметая всех, кто оказывался у него на пути, хватая все, что могло утяжелить судно, и выбрасывая за борт. Постепенно на корабле не осталось ничего, только люди. Но все равно было ясно, что корабль в ужасном положении. Ночь медленно тянулась. Усталая команда клевала носом, но боролась со сном, боясь позволять себе хоть недолгий отдых. Магнус огляделся вокруг и подумал, что на судне нет ни одного человека, который бы забыл, что с каждым часом их относит все дальше на север, все дальше от дома.
   Он заметил, что девушка помогает Эмерику перевязать раненого гребца. Несмотря на подвязанную руку, Эмерик ухитрился соорудить из половины своего плаща некое подобие полога, и теперь они тащили под него двоих людей.
   Магнус присел на корточки, чтобы осмотреть пострадавших.
   – Один из них мертв, – крикнул он, – или скоро умрет! Самое лучшее – это выбросить его за борт.
   Магнус услышал, как прерывисто вздохнула девушка. Он понимал, что это скверно, ведь она так старалась спасти беднягу. Он крикнул рыцарю:
   – Сними кольчугу и брось оружие! Будет легче. С такой рукой ты не сможешь много проплыть.
   Приходилось смириться с фактом, что рано или поздно их заставят добираться вплавь куда придется. По-видимому, Эмерик был согласен с этим, потому что кивнул и здоровой рукой начал стягивать латы.
   Девушка выглядела страшно испуганной.
   – Нет, этого не может быть! – простонала она. – Неужели корабль потонет?
   Магнус начал было объяснять ей, что ничего не знает и что: его опыт кораблевождения равен ее собственному. Однако при взгляде на это прекрасное лицо, обрамленное мокрыми длинными золотистыми волосами» он вдруг страшно разозлился. Что, ради всего святого, заставило его вернуться и забрать ее, будто он лишился собственной воли? Может быть, она околдовала его?
   Будь он проклят, если знает, как это случилось! Внезапно у Магнуса появилось недоброе чувство, что именно эта белокурая ведьма с помощью какого-то волшебства заставила его вернуться и забрать ее. Что каким-то образом она узнала, что на их лагерь нападут и потому бросилась к рулевому веслу и посадила корабль на мель, чтобы задержать их.
   Магнус приблизил к ней Лицо.
   – Корабль потонет? У меня такое чувство, что об этом мне следует спросить тебя, девушка, потому что, похоже, ты больше нас всех знаешь, что случится!
   И в этот момент кормщик закричал:
   – Берегитесь! Берегитесь! Нас несет прямо на берег!
   Огромная волна нависла над кораблем, подхватила и обрушила на него стену воды, под которой оказались погребенными люди, весла и все, что было на судне.
   Магнус ухватился за Эмерика и девушку. Несчастная команда кричала и вопила. Ноги Магнуса оторвались от палубы, но он почувствовал, как кто-то вцепился в него и держит мертвой хваткой.
   Гигантская волна смыла его за борт. Корабль налетел на скалу – послышался громкий треск ломаемых перегородок. Казалось, на них обрушилась половина всего Ирландского моря. В ушах Магнуса ревело и стонало. Когда его голова появилась на поверхности воды, он сумел разглядеть, что прибой с невероятной скоростью несет его между прибрежными скалами. В темноте он с трудом различал камни, о которые разбивались волны, и пену, взлетавшую, казалось, почти до неба.
   Ноги Магнуса коснулись берега и заскользили по нему. Тяжесть кольчуги и меча была такова; что его тянуло вниз. Он не мог высвободить руки. Стройное, но сильное тело приживалось к нему так крепко, что не давало ему идти.
   Еще одна волна разбилась над головой Магнуса и опрокинула его. Тело, которое он держал в своих руках – или наоборот? – принадлежало девушке. Он смутно различал очертания ее головы и тусклые растрепанные волосы, колеблемые волной. Ледяная вода выбросила их между скал. Магнус почувствовал, что теперь ноги его могут стоять на твердой земле, что под ним песчаное дно. Другая волна тут же сбила его с ног.
   Магнус упал, но девушка по-прежнему не выпускала его, крепко обняв за шею. Меч бился о его колени, он потерял шлем и наглотался морской воды. Вокруг него ревело море.
 
   Лучшим временем дня были сумерки, когда монахини пели.
   С самого раннего детства, с тех самых пор, как Идэйн помнила себя, то есть примерно лет с трех, вечерняя молитва после последней на дню трапезы всегда навевала мир и покой, которые наполняли все помещения монастыря, кельи и залы, и всюду в этот час в монастыре Сен-Сюльпис слышалось негромкое сладостное пение монахинь.
   Это было одной из самых больших радостей монастырской жизни, когда на исходе дня сестрам монастыря Сен-Сюльпис разрешалось петь, и монахини настолько любили это, что, случалось, не ограничивались отведенным для этого временем и пели намного дольше, за что, конечно, настоятельница выговаривала им, хотя сама обладала великолепным сопрано и первая же нарушала распорядок жизни в монастыре, потому что любила петь.
   Сладостные неземные звуки женских голосов в сумеречном свете, аромат горящих свечей и тени, отбрасываемые их трепетным пламенем, навсегда оставались в памяти. Это было время захода солнца, время наступления прохладной ночи, столь тихое время, что, казалось, ангелы спускались на землю послушать пение монахинь. После того как оно завершалось, день был окончен. Гремя часами позже во время последней службы, когда сама высокочтимая сестра аббатиса обходила монастырское здание, проверяя, заперты ли все двери и ворота, девочки, жившие при монастыре, уже спали.
   Естественно, выпадали и такие дни, когда голоса монахинь звучали не столь гармонично: под воздействием внезапно подувшего холодного ветра они казались гнусавыми и сердитыми, как вой зимнего ветра в стропилах крыши часовни. И в такие дни нескончаемое пение было испытанием терпения, слушателей, и даже голос сестры настоятельницы звучал не так сладостно.
   Идэйн открыла глаза. Голоса монахинь ей пригрезились – то был вой ветра, леденящие душу звуки пробивались в проходы между скалами какого-то побережья. Лежа, она могла смотреть вверх и видеть пурпурные облака, стремительно несущиеся по залитому солнечным светом небу.
   Наступил день, сказала себе Идэйн. Не сумерки, когда в монастыре Сен-Сюльпис идет вечерняя служба. Ей снились монахини и их мирное вечернее пение, но наяву был слышен только шум ветра среди скал.
   Она вспомнила шторм. «Я жива», – трепетно подумала Идэйн.
   Как бы Предвидение ни успокаивало и ни убеждало ее, что она будет жить, Идэйн не была уверена, что останется в живых. И теперь, при ярком солнечном свете, Идэйн вспомнила кораблекрушение, вспомнила, как вокруг бушевали волны и ночь была такой темной, что она даже не могла разглядеть, куда идти, – знала только, что как можно дальше от бушующей волны.
   Идэйн медленно пошевелила ногами. Все ее избитое морем тело болело. Она вспомнила, что пыталась помочь молодому рыцарю, и понимала, что не очень-то много могла для него сделать из-за размера и веса его кольчуги и меча.
   И все же ей казалось, что им удалось добраться до укрытия между скалами. Немного позже в сумеречном свете все еще непогожего утра она поняла, что начинался прилив, увидев, что вода плещется у ее ног. Это окончательно разбудило Идэйн, и она заставила рыцаря перебраться выше, туда, где можно было укрыться под выступом утеса. Там были песок и камни, прикрытые сухой, жесткой и пружинистой, как сено, осокой. Оба упали на эту подстилку, отупевшие от усталости, и тотчас же уснули.
   Идэйн вздохнула и, повернувшись на бок, прижалась к огромному телу, лежащему рядом с ней. Похоже, они были здесь совершенно одни. Но у Идэйн не было ни сил, ни желание встать и оглядеться.
   Над их головами с криками кружили чайки. Вставшее солнце согревало молодых людей, и в солнечном свете их укрытие показалось Идэйн даже уютным. Где бы ни были остальные – норвежец-кормщик и его команда, рыцарь Эмерик, моряки и солдаты, – на этом участке берега их не было. И вокруг царила тишина.