Девятьяров Александр. Земля под крылом

   - Товарищ...
   - Молчи, Батя... Ты приказ знаешь...
   Начальник штаба назвал номер приказа, время издания. А в нем говорилось, что группе самолетов, обнаружившей при вылете эшелоны, тем более с паровозами, стоявшими под парами, разрешается по приказу ведущего менять маршрут и атаковать подвижной железнодорожный состав вне зависимости от того, какое имелось первоначальное задание.
   - Понял, Батя?
   - У нас имелся приказ: штурмовать на шоссе технику и живую силу противника.
   - Ты что, глухой?
   - Я вас понял. Но приказа этого у нас нет. ^
   - Ладно. На станцию мы направим другую группу. Через три-четыре дня мы снова вылетели по этому маршруту. Но теперь уже не повторили старой ошибки. На станции готовился к отправке эшелон в шестьдесят-семьдесят товарных вагонов, толкать его должны были три паровоза: два впереди и один - сзади. Все это в направление Николаева. Расправились с составом быстро. Но... Был в группе молодой летчик В. Колисняк. У его штурмовика имелись 37-миллиметровые пушки. Смот - ^ рю, 'снаряды он кладет как по заказу, с недолетом. Я ему кричу по радио:
   - Колисняк! Ты что расстреливаешь: эшелон или кукурузу?!
   - Эшелон!
   - Набери высоту! Пикируй круче! У тебя снаряды ложатся с недолетом!
   - Понял, Батя!
   Вот ведь доля ведущего: не успел скомандовать Колисняку, как вижу, что из станционного здания ведет по нам огонь, и довольно точный, крупнокалиберный
   пулемет. Пришлось срезать круг впереди идущему штурмовику, который заходил на атаку цели, нырнуть до пятнадцати-двадцати метров, дать пару длинных очередей. Немецкий пулеметчик замолчал.
   ... Пятый заход. Только тут обращаю внимание на то, что на железнодорожном переезде, южнее станции, именно там, где "Ильюшины", делая разворот, накреняются, стоит группа немцев, несколько повозок: что им стоит открыть залповый огонь, пуля влетит в открытую форточку "Ила" и... Я, выйдя из атаки, отстаю от впереди идущего, набираю побольше высоты, затем разворачиваюсь под прямым углом и пикирую, посылая на переезд снаряды и кинжальные пулеметные очереди.
   Последующий заход: станция горит, эшелон в пламени, на переезде - ни одной души. А всего мы тогда побывали над этой станцией десять - двенадцать.
   * * *
   Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, являвшийся в то время представителем Ставки на 1-м и 2-м Украинских фронтах, пишет в своей книге "Воспоминания и размышления":
   "По данным немецкой трофейной карты за 24 января 1944 года, в районе Корсунь-Шевченковского выступа, который доходил своей вершиной до самого Днепра, находилось девять пехотных, одна танковая и одна моторизованная дивизии, входившие в состав 1-й танковой армии немецких войск.
   Эта довольно сильная группировка противника мешала 1-му и 2-му Украинским фронтам проводить дальнейшие операции в западном направлении, так как была расположена на флангах того и другого фронтов".
   Дальше Г. К. Жуков отмечает: "...Крайне не вовремя наступила распутица, пошел мокрый снег, дороги раскисли. Нелетная погода до предела ограничила действия авиации. В результате войска не смогли полностью создать материальных запасов. Однако дольше ждать с началом операции было нельзя.
   Корсунь-Шевченковская операция началась 24 января ударом 2-го Украинского фронта в общем направлении на Звенигородку. 1-й Украинский фронт начал атаку на сутки позже...
   Продвигаясь вперед, войска обоих фронтов отсекли Корсунь-Шевченковскую группировку противника и нажимать ее к центру окружения. Одновременно обоим фронтами был создан и внешний фронт, чтобы устать со стороны Умани деблокирования окруженной группировки".
   И еще Г.К. Жуков отмечает: "В отличие от действий войск противника, окруженных под Сталинградом, где они, обороняясь, ждали спасения, надеясь на прорыв котельниковской группы Манштейна, окруженной в районе Корсунь-Шевченковской сами решили сдаться, бросившись навстречу ударной группе, действовавшей извне".
   Я привожу столь длинную цитату из книги маршала Жукова для того, чтобы показать в сколь сложных условиях приходилось действовать нам, летчикам-штурмовикам.
   3 февраля нам передали приказ:
   - Девяткой "Илов" лететь в район села Капустино - южнее окруженной группировки фашистов, отыскать там сосредоточения танковой дивизии "Мертвая голова", которая спешит на помощь окруженным частям, штурмовать ее и не выходить из боя до тех пор, пока не подойдет следующая группа "Ильюшиных". Обо всем этом требовалось докладывать командованию.
   По маршруту от Звенигородка на Капустино, тщательно прочесывая местность, мы наконец-то обнаружили то, что искали: где-то примерно в трех-четырех километрах от Капустине затаилась колонна примерно из шестидесяти машин. Она развертывалась в боевой порядок в северном направлении, иными словами, в сторону корсунь-шевченковских окруженцев.
   Отрадировав командованию о "находке", кричу в микрофон:
   - Под нами танки! Под нами танки! Боевой порядок-круг! Круг! Атакуем! Атакуем!
   Штурмовики устремились за мной. Сильнейший зенитный огонь фашистов постепенно слабел. Наши бомбы, реактивные снаряды, пулеметные очереди вспарывали позиции немецких зенитчиков, "малютки" сыпались из кассет на танки, как град при грозе.
   Сколько так продолжалось? Не знаю. Наверное, минут двадцать. Я стал выводить своих из боя, когда услышал позывные ведущего следующей группы "Ильюшиных", его слова:
   - Батя! Батя! Отходи! Отходи! Начинаем мы! Слышишь?!
   В тот день над фашистской танковой колонной побывали три группы наших штурмовиков, которые задержали противника на полтора-два часа. Это позволило, как потом рассказывали нам, командованию фронта подбросить в угрожаемый район артиллерийские противотанковые части и достойно встретить немецкие "тигры", "пантеры" и прочее "зверье".
   14 февраля наши войска освободили город Корсунь-Шевченковский. Огненное кольцо, сжимавшее гитлеровцев, сужалось и сужалось. Они уже понимали, что никакой помощи извне ждать не приходится. Из окруженных частей улетели на последних самолетах некоторые генералы и штабные офицеры.
   На следующий день поздно вечером я и мой ведомый облетели всю вражескую группировку с запада на восток. Надвигавшаяся снежная пурга и без того сократила видимость, так что пришлось лететь буквально над головами вражеских солдат. У немцев все перемешалось: в одном месте находились и пехота, и техника, и, видимо, штабы. Главное, все это сгрудилось, перепуталось, чувствовалось, что войска потеряли всякое управление. Мы еще заметили, как из центра кольца поднялся транспортный самолет и ушел на запад. О всем виденном я тут же радировал в штаб. Садиться на родном аэродроме нам пришлось уже в полной темноте при свете костров.
   17 февраля корсунь-шевченковская группировка фашистских войск перестала существовать. Только часть танков и бронетранспортеров, на которых спасались генералы, офицеры и эсэсовцы, смогла прорваться к своим. Примерно 18 тысяч солдат и офицеров сдались в плен, на поле боя осталась вся боевая техника врага.
   Тогда я и был представлен командованием к присвоению звания Героя Советского Союза. Так закончилась моя днепровская эпопея.
   Над Яссами
   Весной 1944 года советские войска, продолжая успешное наступление, вышли на государственную границу с боярской Румынией - союзницей фашистской Германии. В середине апреля наш 66-й штурмовой авиационный полк перебросили в Молдавию, под Яссы.
   Линия фронта проходила в четырех - шести километрах севернее города. После одного из боевых вылетов, когда мы штурмовали технику и живую силу фашистов, я посадил группу на своем аэродроме и только два самолета Евгения Буракова и Георгия Мушникова - остались в воздухе. Дело в том, что на аэродроме базировались сразу три полка дивизии, и в момент пашей посадки на боевое задание вылетали "Илы" одного из них. Буракову и Мушникову посадку запретили. Тогда они не придумали ничего лучшего, как ходить над аэродромом на бреющем полете, нарушая самые элементарные правила.
   Как на грех, на аэродроме находился командир дивизии В. П. Шундриков. Он стоял на крыше штабной землянки и, наблюдая лихачество моих летчиков, откровенно высказал об этом свое мнение командиру полка. А что это было за мнение, я узнал буквально через минуту.
   - Девятьярова к командиру полка! - передавали друг другу летчики.
   Я быстренько оглядел себя и торопливо зашагал к землянке.
   - Кто это у тебя, Девятьяров, ходит бреющим? - не давая отрапортовать, сразу обрушился комполка Круглов.
   - Летчики Бураков и Мушников.
   - Понятно, - повернулся ко мне Командир дивизии. И, нарочно искажая фамилии, добавил:
   - Только Дураков и может такое.
   "Разнос" продолжался несколько минут. Я внутренне бурлил, как перегретый самовар, проклинал своих друзей-товарищей и, сжимая кулаки, грозился: "Ну, погодите, дам я вам припарку, будег вам баня без предбанника".
   Более сообразительный, Георгий, отрулив к стоянке, начал там копаться, а Евгений направился сразу к командному пункту.
   - Бураков! Кто вам разрешил ходить над аэродромом на бреющем полете?
   Евгений, зная, что обращение на "вы" означало последний градус гнева командира эскадрильи, растерянно молчал.
   - Я вам давал такое задание?
   - Не-ет, товарищ командир.
   - А кто?
   - Кто командует эскадрильей? Я или варяги? Окончательно обозлившись, я бросил на землю планшет и шлемофон прямо под ноги Буракову, стоявшему по стойке "смирно".
   - Ну, ну, Девятьяров. Ты потише, а то быков напугаешь, - раздался голос командира дивизии. (Молдоване на быках возили на аэродром воду).
   Только мы сели обедать, как снова раздалось:
   - Группа Девятьярова, становись! Все, кто летал! "Ну,-думаю,-еще что-то нашли. Пришла беда - отворяй ворота".
   К строю подошел командир дивизии:
   - Девятьяров, два шага вперед!
   Шагаю, а ноги не слушаются, словно одеревенели.
   - Работу вашей группы над целью наблюдал маршал Советского Союза Конев. Признал ее отличной и приказал всей группе, лично товарищу Девятьярову объявить благодарность.
   Тут надо было молодцевато распрямиться, выпятить грудь и гаркнуть в ответ, а я, да и друзья мои, после случившегося с Бураковым и Мушниковым, вразнобой и не очень четко ответили:
   - Служу Советскому Союзу!
   - Эх, вы. Поете небось: "...За вечный мир на смертный бой летит стальная эскадрилья". Бейте, хлопцы, врага еще сильнее, метче, счастливых вам полетов и ясного неба.
   Первое мая мы встречали на том же аэродроме среди молдавских виноградников. Были в гостях у сельчан, они побывали у нас, добросовестно отпробовали солнечного дара Молдавии, разливая его в котелки, кружки, стаканы, провозглашая тосты за нашу скорую победу, за мир после нее, за мирный труд.
   Злые языки говорили потом, что это гостевание и привело к трагическому случаю.
   На следующий день мы - двенадцать "Ильюшиных", под прикрытием восьми истребителей взлетели чтобы отштурмовать танки и артиллерию брага в районе Ясс.
   Как обычно, после взлета стал убирать шасси. Они начали складываться, но не успели .встать на замки, как снова выпали. "Что за чертовщина? Недостает давления воздуха в бортовой сети?" Резко открыл винтель бортового баллона (а в нем давление пятьдесят атмосфер), шасси опять начали складываться и вновь выпали. Повторил эту процедуру несколько раз, а результаты все те же. Вижу, что шасси неисправные. Тогда делаю круг и радирую на аэродром:
   - У меня не убираются шасси. Что делать? Через минуту слышу голос начальника штаба полка'
   - Идите на задание с выпущенными шасси. После полета благополучно сели на свое поле и я прокатился до самого его конца - тормоза не действовали. Осторожно подрулил к стоянке и нос к носу столкнулся со старшим техником Трусовым - инженером эскадрильи.
   - Разберитесь, инженер, почему у меня не убирались шасси.
   - Есть, разобраться.
   Прошло немного времени и он доложил, что лопнул бронированный шланг. Ответ меня не удивил, так как на "Ил-2" подобное случалось. Но при этом, как правило, раздавался сильный хлопок, а его-то я и не слышал.
   Наверное, так на этом все бы и закончилось, если бы я совершенно случайно не услышал разговор. Кто-то спрашивал Спащанского - начальника штаба полка:
   - Почему это Девятьяров сегодня летал с выпущенными шасси?
   - А как бы он убрал их, если вчера Вдовенко, ну, техник его самолета, промывал цилиндр подъема шасси и не прикрутил трубку к цилиндру. Вот через это отверстие и травило воздух.
   Вернувшись к себе, я вызвал Трусова:
   - Так, инженер. Значит, шасси не убирались потому, что лопнул шланг? Но что-то не слышно было хлопка.
   - ...Извините, товарищ командир. Не хотел вас расстраивать еще больше. Вы и так были взволнованы... Вдовенко вчера не прикрутил воздушную трубку к цилиндру.
   - Здорово получается: не хотел расстраивать, потому что я был взволнован. А не подумал о том, что над целью пришлось ходить с выпущенными шасси. За мной шла целая группа. Что могло случиться, представляешь?
   - Да-а.
   - Если бы группа не выполнила задание-тебе грозила бы штрафная рота по меньшей мере... С Вдовенко разбирайся сам. А тебе...
   Я наложил на инженера взыскание. Потом поведение Трусова обсудила первичная партийная организация и тоже наказала его.
   Чтобы не возвращаться к этому, расскажу еще об одном случае, который тоже говорит о том, к чему приводит небрежность, неуважение к приказу во фронтовых условиях.
   Да, собственно, почему только во фронтовых условиях! Я уже рассказывал о Бондаренко, с которым мы летали на Урале. За любую вольность в воздухе приходится расплачиваться сторицей.
   ...Это произошло уже позднее, в конце осени 1944 года, когда мы воевали в Польше, на Сандомирском плацдарме. Командование приказало получить в запасном полку, стоявшем под Киевом, двенадцать самолетов с экипажами и перебросить их на наш аэродром. Одновременно со мной в этом же полку получил двадцать машин с такими же молодыми летчиками майор Бочкарев и должен был перебросить их на 3-й Украинский фронт.
   Четыре дня мы сидели на аэродроме под Киевом,
   ожидая благоприятной погоды на маршруте. На четвертый день, точнее в его вторую половину, вылет разрешили, приказав сделать обязательную посадку на промежуточном аэродроме в районе Житомира.
   Когда наша группа уже находилась в воздухе, было видно, что и Бочкарев со своими ведомыми тоже готовится к вылету.
   Всю дорогу нас сопровождала чудесная погода. Ни одного облачка не висело в небе. Только у Житомира ухудшилась видимость - появилась дымка, как предвестница надвигавшегося ненастья.
   Мы благополучно приземлились, зарулили на стоянки. В это время над аэродромом прошла группа штурмовиков, повернула на юго-запад в сторону Карпат.
   Ночью меня срочно вызвали в штаб. Посыльный абсолютно ничего не знал о том, что случилось.
   - Вас вызывает дежурный по перелетам Киев - Москва, - сообщил дежурный по штабу, отдавая телефонную трубку.
   - Товарищ Девятьяров, - послышался приглушенный голос, - когда вы вылетали, какое имели задание? Я сообщил время нашего вылета и добавил:
   - В полетном листе указана обязательная посадка в районе Житомира, что мы и сделали.
   - Какое задание было майору Бочкареву?
   - Не знаю. Об этом мне не говорили. Видел только, когда был на стоянке своих машин, как группа из двадцати самолетов прошла над нами и ушла на юго-запад. Думаю, что это майор Бочкарев.
   - Хорошо. На этом все.
   Дежурный по штабу ничего не знал о том, почему поднялась такая тревога.
   Мы пробыли под Житомиром два дня, а затем вылетели на Львов, потом - на Сандомирский плацдарм.
   Позднее выяснилось, что Бочкарев, видя прекрасную погоду в районе Житомира, не стал приземляться на промежуточном аэродроме, а повернул в Карпаты, где стояла их часть. Горы встретили их дождем, облачностью до самой земли. Неопытные молодые летчики растерялись, не смогли пробиться до конечной цели, вернуться назад не хватало горючего, и они, кто где и кто как, совершили вынужденную посадку. Конечно, при этом не обошлось без крупных аварий.
   Вот так, не провоевав ни дня, ни разу не встретившись с фашистом (а как об этом мечтали в училище!) многие из этих парней оказались в госпитале и только из-за того, что их ведущий оказался самонадеянным человеком.
   ...Западнее Ясс находился небольшой населенный пункт, в котором размещался командный пункт 5-й танковой армии Ротмистрова. 5 мая сюда прорвались фашистские танки. Противотанковой артиллерия не было, отбивались чем придется. Вместе с Ротмистровым здесь находился в то время командир авиационного корпуса генерал В. Г. Рязанов. Они вызывали "Ильюшиных".
   Мы взлетели пятеркой "Илов" в сопровождении четырех истребителей. Когда вышли на цель, дым от пожаров, поднимавшийся чуть ли не на километр, ослепил летчиков. А немецкие зенитки стреляли и стреляли, окружая нас плотным кольцом снарядных разрывов.
   Я медленно развернул группу.
   - Девятьяров! Куда ты пошел? - раздался в шлемофоне голос командира корпуса.
   - Товарищ генерал! Не могу найти цель! Ничего не видно! Зайду снова! .
   - Правильно! Действуй!
   Вырвавшись из дыма и обстрела, мы сориентировались по реке Серет и железнодорожному мосту через нее. Отсюда мы и ударили во фланг по фашистским танкам из пушек, пулеметов, реактивными снарядами, нашими "малютками". Фашистов задержали, но и нам досталось. Из пяти "Илов" только один вернулся не поврежденным. Один сел на вынужденную на нашей территории, у меня ранили Саленко, была повреждена радиостанция.
   Тогда мы подожгли шесть танков врага, ликвидировали угрозу командному пункту танковой армии. Ее командующий Ротмистров представил всех нас к награждению орденами и медалями Советского Союза. Меня наградили орденом Александра Невского.
   Эта большая радость омрачалась невозвратимыми потерями: в боях под Яссами мы потеряли своих прекрасных товарищей - Женю Буракова и Володю Ко-лисняка.
   За Вислой
   Развивая успешное наступление, в июле 1944 года наши войска вышли на реку Висла (в Польше) и заняли Сандомирский плацдарм. Враг ежечасно бросал в яростные атаки крупные соединения пехоты и танков. На помощь нашим наземным войскам была послана авиация, в первую очередь штурмовая.
   24 августа мы, девятка "Ильюшиных", под прикрытием четырех истребителей были направлены на штурмовку живой силы и техники противника в населенном пункте Лисув на плацдарме. Уже у цели генерал Рязанов перенацелил нас. Он сообщил, что южная и восточная окраины Лисува заняты нашими войсками, а северная и западная-у противника.
   - Заходи курсом 320' градусов и атакуй противника, - приказал он.
   Мы бомбили и расстреливали фашистов буквально о 'нескольких метрах от позиций нашей пехоты, проходили прямо над головами солдат.
   ...На Дуклинском перевале (Чехословакия) увлекшись наступлением, кавалерийский корпус оказался отрезанным от основных частей. Создалось угрожающее положение. Нужно было выручать кавалеристов, подбросить им подкрепление. Дорога же находилась под прямым прицельным огнём немецкой артиллерии. "Ослепить фашистов, закрыв этот участок дороги дымовой завесой", - такой был приказ командования.
   Два раза водил группы командир второй эскадрильи А. П. Овчинников, но неудачно. Под вечер вылетела наша группа из шести самолетов. У меня были подвешены зажигательные бомбы, которыми требовалось сигналить остальным летчикам на постановку завесы.
   Стали подходить к цели. Но не было уверенности, что летим правильно: местность оказалась сильно пересеченной и однообразной. Чтобы не ошибиться в ориентировке, мы развернулись обратно, в свою сторону. Командир корпуса генерал Рязанов удивился:
   - Девятьяров, ты шел правильно. Куда стал разворачиваться?
   - Не уверен в точности захода на цель, товарищ
   генерал. Зайду снова.
   - Давай, действуй.
   Сориентировавшись по шоссейной дороге и реке, развернулись и устремились обратно. Я качаю крыльями, чтобы привлечь внимание Рязанова. Он долго молчал, потом крикнул:
   - Идешь правильно. Видишь, горит на земле? Я взглянул вперед: там несколько очагов пожара. По носу самолета определил нужную точку.
   - Доверни влево!
   - Выполняю.
   - Переходи на пикирование! Ставь дымы!
   Нажимаю на кнопку, сбрасываю бомбы - сигнал для моих летчиков. Мы прошли по ущелью на высоте 25-30 метров, удачно поставили дымовую завесу.
   Генерал сообщил:
   - Молодцы, поставили хорошо. Я стал разворачиваться влево, в свою сторону. Рязанов нас потерял из виду:
   - Девятьяров, я тебя не вижу.
   - Выбраться не могу, трудно выйти из ущелья.
   - Иди домой.
   У немцев артиллерия, в том числе и зенитная, располагалась на вершинах гор. И впервые за войну нас обстреливали не снизу, а сверху.
   ... Боевые будни продолжались. 1 октября Совин-формбюро сообщило: "На 1-м Украинском фронте группа наших штурмовиков под командованием капитана Девятьярова подвергла ожесточенной штурмовке позиции противника. Бомбовым и пушечным огнем наши летчики уничтожили несколько немецких танков, взорвали склад с боеприпасами и подавили огонь пяти артиллерийских батарей противника". '
   В этом полете мне пришлось вести группу из тридцати штурмовиков и двадцати истребителей. Такое большое соединение у меня было единственный раз.
   Но и мы несли потери. На Сандомирском плацдарме погибли летчик второй эскадрильи Маркушин, летчики первой эскадрильи Кобзев и Баранов, мой стрелок Саленко, заместитель командира полка по политчасти майор Константинов. И тут еще надо было случиться такому с Бочкаревым и его молодыми летчиками, часть из которых едва не погибла. Во всяком случае, многие машины пришлось ремонтировать, вместо того, чтобы сразу направить на боевые задания.
   Мы тогда благополучно приземлились под Львовом. Аэродром оказался переполненным. Посадка и взлет производились на два старта.
   Место для стоянки нам отвели рядом с американскими самолетами "Либерейтор", которые ходили на сквозные бомбардировочные полеты. Они взлетали в Англии, бомбили объекты в Германии, Австрии и садились "а наших аэродромах, заправлялись горючим и боеприпасами и снова уходили на задание, чтобы потом сесть в Англии.
   Экипажи, видимо, только что прилетев с задания, выходили из самолетов и тут же, на стабилизаторах, вскрывали консервные банки.
   На другой день, когда мы ожидали вылета на свою точку на Сандомирский плацдарм, к нам подошел американский летчик. Пожилой. На ломаном русском языке, показывая на наши штурмовики, спросил:
   - Эти самолет немцы называют "черная смерть"?
   - Эти самые.
   Он обошел вокруг моего "Ильюшина", посмотрел его вооружение, броню кабины и удовлетворенно цокал языком:
   - Ойл райт. Очень карашо.
   - Вы были у нас, в Советском Союзе? Откуда знаете русский язык?
   - О, нет. Я - польяк. Матка и... отьец поехали в Америка. А мальчик я говорил по-русски. Только теперь вижу Россия. Я восхищении. Вы сделали Гитлеру капут.
   И он расхохотался.
   Но не все так думали. В частности, солдаты и офицеры противника все еще верили бесноватому фюреру, геббельсовской пропаганде и надеялись на какой-то перелом в ходе войны, боялись поражения.
   В декабре 1944 года мы стояли на аэродроме севернее польского города Жешув. Война переходила в завершающую стадию. Инициатива и господство в воздухе и на земле полностью находились в наших руках.
   Командование 1-го Украинского фронта готовило удар, в результате которого война должна была перенестись на территорию Германии. Чтобы осуществить эту операцию с большим эффектом и наименьшими потерями, проводились учений всех видов войск. Мы, в частности, ходили на полигон с боевыми комплектами, выполняли упражнения, тренировали молодых летчиков. Одновременно авиация вела повседневную активную разведку и фотографирование объектов противника, отдельные летчики вылетали "на свободную охоту": им давалась не отдельная цель-объект, а район действия, цели же выбирали они сами.
   Немецкое командование так же послало на свободную "охоту" четыре "Мессершмитта-109". Плохо зная нашу аэродромную сеть, они после выполнения задания оказались над аэродромным узлом советской авиации в районе Жешува, где стояли истребители "Лавочкин-5", летавшие тогда на полигон. В воздухе оказался самолет-разведчик "Пешка" - как его называли. Фашисты решили его атаковать. Все это происходило над аэродромом, с которого взлетела четверка Ла-5. Руководитель полетов, увидев, что "мессеры" атакуют беззащитную "Пешку", отрадировал ведущему "Лавочкиных":
   - Иванов! Безобразие какое! На наших глазах "мессеры" атакуют "Пешку"! Развернись влево, видишь? Вступай в бой!
   Немецкие самолеты, у которых кончались горючее И боеприпасы, не решились вступить в бой с нашими истребителями, оставили в покое "Пешку", развернулись и начали удирать. "Лавочкины" зажали один "мессер", блокировав со всех сторон, и заставили фашиста приземлиться. Немецкий летчик, выскочив из кабины, сжимая карту-планшет и компас, нажал -кнопку и, когда отбежал метров пятьдесят, самолет взорвался. Он пытался отстреливаться от окруживших его солдат, но вскоре понял бесполезность этого и поднял руки.
   В штабе нашей дивизии он охотно ответил на вопро сы, касающиеся его лично, но отказался сообщить дан ные о том, откуда взлетел, сколько на их аэродроме самолетов, твердя:
   - Нам это недозволено.
   Собственно, в этих сведениях мы и не нуждались: об этих объектах мы знали достаточно, они были сфотографированы. Пленного отправили в штаб корпуса, затем в штаб армии и там он написал показания на пятнадцати страницах. Нам, летчикам, потом их читали. Любопытными были его некоторые ответы.