Бинти включился в переговорное устройство:
— Флэш, ты на месте? Ответа не последовало.
— Бинти, что там происходит? — спросил Ламберт.
— Джимми убит, командир. Флэш не отвечает.
— А ты разве не можешь пойти и узнать, что с ним?
— Дальше невозможно пройти, командир. Тут полно дыма. Оторвало чуть ли не половину фюзеляжа с одного борта. Хвост едва держится, вот-вот отвалится.
— Кошер, у тебя все в порядке? — спросил Ламберт по переговорному устройству.
Никто не ответил.
— Ты где, Кошер? — еще раз спросил Ламберт. В переговорном устройстве послышалось какое-то бормотание.
— Ты ранен? В ответ опять раздались булькающие звуки. Похоже, что Кошер, как и все раненые, шептал слово «мама».
Ламберту приходилось водить самолет с ранеными и мертвыми. Он уже хорошо знал, что тот, кто не отвечает, или убит, или совсем невредим. Тот же, кто воет благим матом, наверняка легко ранен или поцарапан, ибо тяжелораненые не могли кричать громко и долго. Слабое бормотание, такое, какое издавал сейчас Коэн, обычно было свойственно тем раненым, которым следовало срочно наложить жгут и дать морфий.
— Найди Кошера, Бинти, — приказал Ламберт.
— Я уже нашел его, командир. Придется опуститься пониже, ему необходим кислород.
— Соедини его шланг.
— На нем нет кислородной маски. Она обгорела. Я достал из коробки морфий. Сколько ему впрыснуть из этой ампулы?
— Введи ему половину ампулы в руку. Это уже будет двойная доза.
— В руку трудно, командир. Можно ввести в ногу?
— Можно, Бинти. Дигби, поди помоги Бинти, слышишь?
Бинти попытался сдвинуть Коэна вперед, к прикрепленной над главным лонжероном койке, но Коэн прилип обгоревшей спиной к желобу для сброса фотобомб. Бинти опасался, что может разорвать Коэна, так как теперь, после укола морфия, тот не почувствует боли, а когда почувствует, будет уже поздно.
Бинти прижал к себе Коэна, как ребенка. После укола морфия Коэн начал дрожать, как в лихорадке, но вскоре снова затих. Его открытые глаза стали стеклянными, как у игрушечного плюшевого медвежонка.
Неожиданно все услышали голос Флэша Гордона:
— Хвостовой стрелок — командиру. У меня все в порядке.
— Где ж ты был, черт возьми?! — спросил Ламберт.
— Извини, командир. У меня отсоединился разъем, а я и не заметил. Я все время вызывал вас и спрашивал, что происходит.
— Командир, прикажи Флэшу пройти вперед, — предложил Бэттерсби. — А то его вес так далеко в хвосте… — Он не договорил, как бы давая Ламберту самому представить, чем это грозит.
— Ты можешь прийти сюда, Флэш? У нас кое-что произошло в средней части, поэтому иди осторожно и захвати с собой парашют.
— О'кей, командир, — ответил Флэш.
Без помощи штурмана и бортрадиста, который мог бы определить место самолета по радиомаякам, Ламберт попытался построить в уме треугольник скоростей. Он снизил «ланкастер» до четырех тысяч футов, чтобы Кошер не погиб от недостатка кислорода, хотя ветер здесь опять мог быть совершенно другим.
— Командир, разреши, я попробую настроить радиостанцию, — предложил Дигби.
— Оставайся в носу. Помоги мне определить момент, когда мы пересечем береговую линию.
Луна светила очень ярко, но Ламберт видел только Северное море внизу и бесформенное нагромождение облаков впереди. Он отлично понимал: чтобы посадить самолет на землю, надо вести его под облаками. Итак, ему снова приходится возвращаться из рейда с мертвым в умирающим, в то время как сам он не получил ни царапины. Рут всегда говорила, что здесь нет его вины, но она, конечно, ничего не понимает в этом. Ведь машину ведет он: легкое прикосновение его ноги к педали — и их место в воздухе моментально изменится на полмили. Все, что происходит с самолетом, происходит с его ведома и по ею вине. Никаких оправдывающих или смягчающих обстоятельств! Не существует никаких прав без ответственности! Ребята делали все так, как он им приказывал, без малейших возражений. Никто не просил разрешения выброситься с парашютом, и никто из них не сказал, что, отреагируй он побыстрей на вспышки зенитных орудий корабля, и самолет не был бы поврежден.
— Бэттерсби, возьми огнетушитель и тщательно осмотри все в средней части самолета. Если сможешь, найди сигнальный фонарь и осмотри двигатели через иллюминатор около радиста.
— На приборах все в норме, командир. Двигатели, судя по ним, работают отлично.
— Стой здесь, дружище, я просто разнервничался немного, — признался Ламберт.
— О'кей, командир, — ответил Бэттерсби.
Подавленный, чувствуя необъяснимую вину за то, что с ним самим-то ничего не произошло, Бинти прижимался к Кошеру и вполголоса, кашляя от едкого дыма, одну за другой перечислял гайки и болты каждой детали побывавших в его владении четырех мотоциклов. Флэш сидел на полу, прислушиваясь к нудному бормотанию Бинти и стараясь не глядеть в сторону верхней турели. В кабине летчика Ламберт и Бэттерсби боролись с непокорной, еще неизвестно как поврежденной «скрипучей дверью». В носу в поисках земли жадно смотрел на море Дигби. Через некоторое время он крикнул:
— Вижу землю! Это английский берег. Олдборо.
— Командир — всему экипажу. Я могу приземлиться на запасном аэродроме в Менстоне или попытаюсь найти Уорли-Фен.
Около двух минут все молчали, потом Бинти несмело предложил:
— Давайте довезем Коэна домой. Через несколько минут Ламберт и Дигби увидели вертикально направленный луч прожектора. Усталость как рукой сняло. Пользуясь только элеронами, Ламберт все ближе в ближе подводил «скрипучую дверь» к аэродрому Уорли-Фен. Градус за градусом он вывел самолет на такой курс, который позволил начать посадочный маневр за девять с половиной миль до аэродрома.
Ламберт управлял высотой полета посредством дросселей, позволяя самолету медленно терять высоту вместе с уменьшением скорости. Рули высоты по-прежнему не действовали.
— Мне понадобится весь твой вес, Мики, — сказал Ламберт, обращаясь к Бэттерсби.
Они медленно приближались к взлетно-посадочной полосе со светотехническим оборудованием. Бэттерсби включил механизм выпуска шасси и, ко всеобщему облегчению, оно плавно встало на замки без каких-либо происшествий.
— Закрылки на двадцать градусов. Держитесь крепче за что-нибудь. Если хвост и отскочит, то только самый кончик. Смотрите не выскользните из самолета, — дал Ламберт несколько распоряжений подряд.
Он вел самолет на высоте не более четырехсот футов над деревьями и продолжал снижаться. Вышка аэродрома Уорли-Фен поползла вверх и пронзила линию горизонта. Ламберт прилагал все силы, чтобы удержать штурвал. «Ну-ну, давай, „скрипучая дверь“, не подведи, родная! Последний раз!» — взмолился Ламберт про себя. Бэттерсби и Ламберт наваливались на штурвал с такой силой, что стали даже опасаться, не погнулся бы металл.
Никто из них не произнес ни слова. Они уже прошли значительную часть полосы, но колеса еще не коснулись ее.
— Не могу посадить, не слушается! — пробормотал Ламберт.
Продолжать лететь по такой глиссаде означало бы сильнейшее и роковое столкновение с землей где-то за серединой аэродрома или еще хуже-в рощице за ним.
— Будь что будет, — сказал Ламберт и взял назад до отказа все рычаги управления двигателями.
«Скрипучая дверь» стукнулась о полосу, как кулак рассерженного человека о стол. Заскрипели заклепки. Покрышки на колесах завизжали, как побитые собаки, и этот визг повторялся всякий раз, когда подпрыгивающий самолет разогретой резиной касался бетонированной полосы. Ламберт полностью выпустил закрылки, но самолет все еще мчался прямо на деревья в дальнем конце полосы со скоростью шестьдесят миль в час.
— Самолет качается! — крикнул Бэттерсби, но Ламберт уже заметил это и пытался уменьшить размахи качания.
В следующий момент началось невероятное, и псе перемешалось, как в аду. Бэттерсби был совершенно уверен, что им не сесть на полосу, и тем не менее понимал, что они садятся. Все ниже и ниже. Самолет сильно ударился и весь задрожал. По обоим бортам взметнулось яркое пламя. В окнах кабины замелькали желтые искры. Раздался пронзительный визг и скрежет. Послышались звуки раздираемого металла. В сумасшедшем ритме замелькали по сторонам деревья. Потом все звуки внезапно оборвались и наступила такая тишина, какой они никогда раньше не ощущали. Дигби в какое-то мгновение даже показалось, что он умер. Потом послышались булькающие звуки вытекающего из поврежденных баков бензина, заскрипел согнувшийся и теперь оседающий металл. Запахло гарью и стооктановым бензином, остро ощущались сладковато-терпкие запахи теплой крови и свежих ран.
Все молчали и не шевелились. Даже если бы самолет охватило огнем, вряд ли бы кто-нибудь из них пошевельнулся.
— Извините, ребята, — проговорил наконец Ламберт. Вынужден был убрать шасси. Выбирайтесь из самолета как можно скорее, он может вспыхнуть. Бинти, Кошер с тобой?
— Да, командир. Мы вынесем его.
— Флэш?
— Да-да, командир. Фланаган не забыл? — Ламберт протянул руку к косоглазой тряпичной кукле.
— Да, с Фланаган все в порядке, — сказал он. В последнее время Ламберт стал недолюбливать эту куклу.
В помещении для инструктажа каждому вернувшемуся из рейда члену экипажа давали по стаканчику рома. Низкорослая девушка из женской вспомогательный службы, тщательно накрашенная и напудренная, протягивала каждому по чашке сладкого чая с молоком. Два летчика раздвигали шторы затемнения на окнах. Небо на востоке стало бледно-розовым. За раскладными столами сидели офицеры и опрашивали возвратившиеся экипажи. Они торопливо записывали все, что говорили толпившиеся вокруг них летчики, которые по памяти воспроизводили все достойные внимания события в полете.
Их голоса звучали резко, а на чумазых лицах еще виднелись красные полосы от кислородных масок, напоминающие нарисованные улыбки на лицах грязных клоунов. Неожиданное осознание того, что они остались живы, действовало на них куда более возбуждающе, чем предписанный министерством авиации стаканчик рома.
Ламберт не уходил из помещения, хотя опрос возвратившихся уже закончился. Он всегда поджидал, но на этот раз его ожидания оказались напрасными. Никаких признаков возвращения Мики Мерфи или кого-нибудь другого из экипажа Суита не было. Поеживаясь от холодного ночного воздуха, на предангарной бетонированной площадке, где обычно стоял самолет Суита, сгруппировалось шесть членов экипажа наземного обслуживания этого бомбардировщика. На них были шерстяные подшлемники и длинные шарфы. Они глубоко засунули руки в карманы курток и вынимали их оттуда лишь для того, чтобы закурить новую или еще раз зажечь потухшую сигарету. На бетоне под их ногами валялось множество растоптанных белых окурков. Никто не произносил ни слова, только кто-нибудь время от времени спрашивал, который теперь час. Наконец сержант — специалист по двигателям, когда-то изучавший основной курс вместе с Мики Мерфи, — сказал:
— Пойдемте, ребята. Пора завтракать.
Они медленно пошли по аэродрому, глядя себе под ноги и надеясь не встретить никого из знакомых.
Гиммель последним из эскадрильи посадил свой истребитель на аэродром Кронсдейк. Вышедший из строя двигатель доставил ему немало хлопот во время рулежки, но летчик ожидал этого и потому был готов. Гиммель подрулил к месту стоянки на большой скорости и с такой силой нажал ногой на левую тормозную педаль, что машина неожиданно круто развернулась. Затем он выключил оба двигателя. Гирокомпас и гирогоризонт остановились с приятным музыкальным мурлыканьем, а остывающие двигатели слегка зазвенели. Недалеко от самолета стояла группа людей. Христиан Гиммель узнал среди них начальника медицинской службы и майора Реденбахера. Дежурный офицер по командно-диспетчерскому пункту явно нервничал и торопливо выключил огни на взлетно-посадочной полосе.
В дальнем конце аэродрома было оживленно. Светили карманные фонари и фары автомашин. По тому, как беспокойно двигались их лучи, Гиммель понял, что происходит что-то необычное, что все куда-то торопятся.
— Что происходит? — спросил Гиммель механика из команды наземного обслуживания, когда спустился по стремянке на землю.
— Неудачная ночь, Христиан. Сбили обер-лейтенанта Лёвенгерца, а сейчас они полагают, что и лейтенант Кокке тоже погиб.
— Этот двигатель надо сменить, — сказал Гиммель механику. — Он сегодня отказал в самый разгар перехвата.
— Это не оттого, что на свечах было масло.
— Как раз от этого, — настоял Христиан, — клапаны тоже неисправны. Ты же слышал, как работает двигатель! Так или иначе, но командир эскадрильи приказал сменить двигатель, если он еще раз забарахлит.
— Хорошо, мы поставим новый двигатель, Христиан. Кстати, по телетайпу сообщили, что Лёвенгерц награжден Рыцарским крестом.
— А это точно, что Лёвенгерц погиб?
— Оператор на радиолокационной станции «Горностай» видел, как его самолет взорвался при падении в море. Говорят, будто его подбил снаряд с корабля противовоздушной обороны. Рыцарский крест ему должен был вручить лично рейсхмаршал Геринг.
— А Кокке?
— Там сначала думали, что это его рация работала, однако никаких сообщений о том, что он где-нибудь сел, не получено, — ответил механик.
— Может, они еще появятся? — заметил Христиан.
— Тебя ждет командир авиационной эскадры, — предупредил механик Гиммеля. — И этот пожилой в штатском.
— Я знал, что они придут, — сказал Гиммель. — В моем шкафчике есть бутылка коньяку и купол от американского парашюта. Можешь взять их себе.
— Начальник медицинской службы тоже там, — продолжал механик.
— Да, он, конечно, хочет посмотреть, — сказал Гиммель. — В конце концов он ведь тоже человек.
Механик оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что его никто не слышит.
— Ударь меня! — сказал он.
— Что?
— Ударь меня и беги. Ударь покрепче, чтобы это было убедительно.
— Спасибо, ты хороший друг, — сказал Гиммель и пошел к ожидавшей его группе людей.
Мунро очень легко посадил свой «ланкастер», будто это был не тяжелый самолет, а какое-то перышко. Однако при всем его мастерстве спустившая покрышка колеса, ударившись о твердое бетонное покрытие на скорости восемьдесят миль в час, сначала сплющилась, а затем разорвалась на длинные резиновые полосы. «Ланкастер», описав правильную дугу, свернул с взлетно-посадочной полосы и, слегка накренившись на один борт, почти невредимым остановился на мокрой от дождя траве. До обломков «скрипучей двери» оставалось не больше двухсот ярдов.
— Экипажу можно сойти на землю! — нарочито четко произнес Мунро. Он снял кислородную маску, отключился от переговорного устройства, отстегнул привязные ремни, открыл замок подвесной системы парашюта и протянул руку за своей фуражкой и тростью.
— Вот это да, черт возьми! Посмотри-ка сюда, Джок.
Мунро взмахнул обломком своей трости. Маленький осколок разломил ее на две части. Мунро поморщился и решил, что больше никогда не будет брать с собой никаких талисманов. Если бы перед тем, как совершить эту цирковую посадку, Мунро узнал, что трость его перебита, неизвестно, удалась ли бы ему тогда посадка.
— Поздравляем, командир! — сказал Джок. — С отличной посадкой и окончанием рейда!
— Спасибо, — ответил Мунро.
Сержант Бинти Джонс позволил Флэшу Гордону вывести свой мотоцикл из котельной, куда он ставил его, когда отправлялся в полет. Засунув в карман зубную щетку, Бинти помчался на мотоцикле на свидание с Роуз в Питерборо. Он повел мотоцикл по протоптанной летчиками тропинке позади столовой, чтобы кратчайшим путем попасть на шоссе. Бинти уже почти поравнялся с шедшим ему навстречу человеком, когда узнал его. Это был Мунро.
— Э-э, я вижу, некоторые из вас… — удивленно начал подполковник. — Куда это вы собрались?
Встреча для Бинти была слишком неожиданной, чтобы говорить неправду.
— В Питерборо, сэр.
— На свидание с женщиной? Да?
— Да, сэр, — ответил Бинти, не в состоянии скрыть волнения в голосе.
— А не подвезете ли вы меня на железнодорожную станцию Питерборо? — неожиданно вырвалось у Мунро. — Я тогда успею на поезд. Хочу съездить домой.
Когда Ламберт пришел в раздевалку, там уже никого не было. Он открыл свой шкафчик. В это время появился Бэттерсби. Он вытер рот рукой и спросил:
— Ну как, ты доволен мной, командир?
Ламберт подмигнул ему.
— Лучше любого ветерана, Бэттерс. Бэттерсби радостно улыбнулся.
— Я звонил в лазарет, — сказал он.
— Я тоже звонил, Бэттерс.
— Я хотел там побыть, но они сказали, что никакой пользы от этого не будет. Они делают все возможное.
— Иди поспи, Бэттерс. Самое страшное осталось позади.
Бэттерсби хотелось о многом спросить Ламберта, но он лишь улыбнулся и пошел к двери. Ламберт достал с полки свои ботинки и увидел в них групповую фотографию. Все парни на ней широко улыбались, будто бессмертные. Он засунул фотографию в шкаф и бросил туда же Фланаган.
Ламберт вышел из помещения и вывел свой велосипед. До деревни было всего десять минут езды. Ему нравились эти поездки. Кругом стояла тишина. От деревьев исходил пьянящий аромат. Иногда под ними раздавался негромкий шорох — это копошились маленькие зверьки. Во время таких поездок Ламберт поздравлял себя с тем, что вернулся живым еще из одного рейда. Он прислонил велосипед к живой изгороди и, стараясь не шуметь, вошел в дом.
Рут не спала. Она всегда ждала его возвращения. Ламберт догадывался, что она вообще никогда не спала, пока он находился в полете. Правда, он ни разу не спрашивал ее об этом. Не зажигая света, он медленно разделся. Луна, которая так ярко светила над голландским побережьем, здесь пряталась за легкие облака и освещала комнату мрачно-голубоватым полусветом.
— Ну как, все в порядке, дорогой?
Ламберт ничего не ответил, и Рут поняла, что вылет закончился плохо. Вот так же он молчал в тот день, когда их обстреляли и убили штурмана. Ламберт лег в постель, вытянулся и долго лежал, как бревно. «Будто мертвый», — подумала Рут, но тут же отогнала эту мысль. Его кожа была шероховатой и холодной, а дыхание — почти беззвучным. Рут положила голову на плечо Ламберта. Он никак не отреагировал, но и не отодвинул плеча. Он вернулся из рейда, и уже за одно это надо быть благодарным судьбе. Тысячу раз умирают не только трусы. Жены, матери и невесты тоже умирают тысячу раз.
— Коэн и Гримм, — выговорил наконец Ламберт. Он ничего не сказал о Мики.
Рут промолчала.
— Я ведь обещал его отцу, — сказал Ламберт.
— Он сам заставил тебя пообещать, — возразила Рут.
— Я обещал. Она хотела рассказать ему о разговоре с полковником, но не стала причинять еще одно огорчение.
— Не можешь же ты нести ответственость за всех за свете, Сэм, — сказала она. — Ты не должен…
— Я больше не полечу. Пусть делают что хотят, Рут. Я выдохся. Кончено. Капут.
Рут протянула руку к прикроватной тумбочке и достала снотворную таблетку для него. Он принял ее, как маленький ребенок, нисколько не интересуясь, что это такое в откуда взялось.
— В воскресенье тебе, пожалуй, лучше сыграть в крикет. В Лондон мы можем поехать на следующей иеделе.
— Ты прелесть, Рут. — Он обнял ее и закрыл глаза, но очень долго еще не мог заснуть.
Примерно в то же время, когда Ламберт закрыл глаза, бургомистра нашли на пепелище его дома. Он собрал в кучу все уцелевшие кирпичи и пытался построить из них стены. Разумеется, он клал кирпичи без цемента, поэтому, когда подъехавший на велосипеде посыльный задел за стену, все сооружение развалилось, как карточный домик. Бургомистр очень расстроился, и четырнадцатилетний посыльный стал помогать ему восстанавливать стены. Прошел почти целый час, прежде чем мальчик понял, что бургомистр пытается построить для себя маленький домик.
На площади Либефрау группа солдат из инженерных частей под руководством Рейтера дружно тянула такелажные снасти. С каждым новым рывком хвостовая секция «ланкастера» Суита поднималась все выше и выше, пока, поддерживаемая со всех сторон подпорками, не вытянулась в центре города во всю свою длину. Ее слегка покачивал порывистый ветер, тот самый, который так помог разгореться большим ночным пожарам. Поднятая хвостовая секция напоминала какое-то доисторическое животное, подвешенное здесь для того, чтобы смягчить гнев богов.
— Да здравствует победа! — воскликнул один из солдат, и его поддержали другие. Разбитый «ланкастер» Суита постоит здесь около недели, затем его переплавят, и через семь недель он поднимется в воздух уже как немецкий самолет.
Радиолокационной станции люфтваффе «Горностай» повезло в этот день с почтой. Станция оказалась первой береговой частью люфтваффе на пути почты из Роттердама. В почте имелось письмо для Августа Баха. Это было письмо от ювелира в Альтгартене — расписка в получении задатка и счет за свадебное кольцо. Как сообщал ювелир, свадебное кольцо — самый рискованный предмет из всех, которые продаются в кредит.
В комнате дежурного по аэродрому Уорли-Фен раздался телефонный звонок. Телефонистка сообщила дежурному сержанту:
— Мне нужно соединить вас с одним полицейским участком. На вашем командно-диспетчерском посту никто не отвечает.
— О'кей, — ответил старший сержант Бишоп, — соединяйте участок со мной.
— Аэродром королевских военно-воздушных сил Уорли-Фен? — раздался голос в трубке. — С вами говорит сержант Форд из полицейского участка Кембриджшира. У нас здесь авария. Столкнулись мотоцикл и грузовая машина. Превышение скорости. Летели как сумасшедшие. Вот их имена… — Наступила пауза: полицейский листал лежащие у него на столе документы. — Мунро Джон — подполковник авиации. И Джонс Уильям Гаррет — сержант. Вы знаете их?
— Я знаю подполковника Мунро, а что касается сержанта… У нас на аэродроме почти все сержанты.
— Хорошо. Я полагаю, что ваша военная полиция позвонит нам утром и сообщит решение командования. Кроме того, вам надлежит получить у нас поврежденный мотоцикл.
— Подождите, подождите, — сказал Бишоп, хитро улыбаясь самому себе. — Вы не имеете права задерживать до утра подполковника. Во всяком случае, не имеете права задерживать его за нарушение правил дорожного движения.
— О, извините. Мне надо было сказать поточнее. Они мертвы. Разбились насмерть. Наскочили на грузовую машину при скорости девяносто миль.
— О'кей, я передам это сообщение по дежурству, — ответил старший сержант и положил трубку.
Поднимавшееся от горизонта солнце гасило своими лучами немногие оставшиеся на небе звезды. Ламберт повернулся во сне, пробормотал что-то и тихо засмеялся. Он не разбудил жену, потому что она еще и не засыпала. Рут смотрела на мужа как мать на больного ребенка.
В лазарете два врача впервые за два с половиной часа разогнули спины и встали во весь рост. Вырвать сержанта Коэна из тисков смерти им так и не удалось.
В Альтгартене давно уже кончились бланки свидетельств о смерти, и власти начали использовать для этих целей листки из ученических тетрадей, предварительно поставив в их левом верхнем углу штамп ратуши. Здесь давно уже кончились не только бланки, по и бинты, кровь для переливании, лубки и шины, повязки для пострадавших от огня, йод и морфий.
Неподалеку от Альтгартена находился единственный уцелевший член экипажа самолета Суита — штурман Билли Пэйс. Приземлился он, однако, не совсем удачно. Темные очертания густого леса он увидел всего за какую-то секунду до того, как опустился вместе с парашютом на деревья. Он сильно ударился ногой о сук. Зацепившийся за верхушки деревьев купол парашюта резко приостановил падение. Острые ветки деревьев глубоко поцарапали Билли. Затем раздался треск разрываемого полотна, в Билли опустился еще на несколько футов, а потом остановился в подвешенном положении. В лесу было очень темно. Билли попробовал разглядеть что-нибудь, но ничего не увидел. Нащупав в кармане спички, чиркнул одной, но пламя осветило лишь находившиеся рядом с его лицом ветки, а вокруг, казалось, стало еще темней. Он висел в таком положении три долгих часа и многое передумал за это время. Наконец восходящее солнце дюйм за дюймом осветило темный лес, и Билли увидел, что земля находится всего в пятнадцати — двадцати дюймах от его пяток. Он спрыгнул с дерева. В этот момент мимо проходил лесник. От лесника Билли узнал, что этот небольшой лес примыкает к отелю «Вальд». В сопровождении лесника Билли прошел в его сторожку и с помощью нескольких немецких слов все ему объяснил.
Позади сторожки лесника Билли Пэйс увидел похожую на манекен застывшую фигуру. Маленькие руки были плотно прижаты к груди, как у защищающегося от ударов боксера, а обгоревший рот растянулся в дьявольской улыбке, обнажившей большие, ровные белые зубы. По обгоревшим коротко подстриженным усам Пэйс узнал бомбардира Спика, который выбросился из «ланкастера» Суита без разрешения. Он опустился на парашюте в охваченный пламенем лес.
Лесник разрешил Пэйсу посмотреть на погибшего.
— Камерад? — спросил он.
— Да, камерад, — ответил Пэйс и поспешил скрыться в сторожке, так как почувствовал, что его бросает в жар и холод.
— Флэш, ты на месте? Ответа не последовало.
— Бинти, что там происходит? — спросил Ламберт.
— Джимми убит, командир. Флэш не отвечает.
— А ты разве не можешь пойти и узнать, что с ним?
— Дальше невозможно пройти, командир. Тут полно дыма. Оторвало чуть ли не половину фюзеляжа с одного борта. Хвост едва держится, вот-вот отвалится.
— Кошер, у тебя все в порядке? — спросил Ламберт по переговорному устройству.
Никто не ответил.
— Ты где, Кошер? — еще раз спросил Ламберт. В переговорном устройстве послышалось какое-то бормотание.
— Ты ранен? В ответ опять раздались булькающие звуки. Похоже, что Кошер, как и все раненые, шептал слово «мама».
Ламберту приходилось водить самолет с ранеными и мертвыми. Он уже хорошо знал, что тот, кто не отвечает, или убит, или совсем невредим. Тот же, кто воет благим матом, наверняка легко ранен или поцарапан, ибо тяжелораненые не могли кричать громко и долго. Слабое бормотание, такое, какое издавал сейчас Коэн, обычно было свойственно тем раненым, которым следовало срочно наложить жгут и дать морфий.
— Найди Кошера, Бинти, — приказал Ламберт.
— Я уже нашел его, командир. Придется опуститься пониже, ему необходим кислород.
— Соедини его шланг.
— На нем нет кислородной маски. Она обгорела. Я достал из коробки морфий. Сколько ему впрыснуть из этой ампулы?
— Введи ему половину ампулы в руку. Это уже будет двойная доза.
— В руку трудно, командир. Можно ввести в ногу?
— Можно, Бинти. Дигби, поди помоги Бинти, слышишь?
Бинти попытался сдвинуть Коэна вперед, к прикрепленной над главным лонжероном койке, но Коэн прилип обгоревшей спиной к желобу для сброса фотобомб. Бинти опасался, что может разорвать Коэна, так как теперь, после укола морфия, тот не почувствует боли, а когда почувствует, будет уже поздно.
Бинти прижал к себе Коэна, как ребенка. После укола морфия Коэн начал дрожать, как в лихорадке, но вскоре снова затих. Его открытые глаза стали стеклянными, как у игрушечного плюшевого медвежонка.
Неожиданно все услышали голос Флэша Гордона:
— Хвостовой стрелок — командиру. У меня все в порядке.
— Где ж ты был, черт возьми?! — спросил Ламберт.
— Извини, командир. У меня отсоединился разъем, а я и не заметил. Я все время вызывал вас и спрашивал, что происходит.
— Командир, прикажи Флэшу пройти вперед, — предложил Бэттерсби. — А то его вес так далеко в хвосте… — Он не договорил, как бы давая Ламберту самому представить, чем это грозит.
— Ты можешь прийти сюда, Флэш? У нас кое-что произошло в средней части, поэтому иди осторожно и захвати с собой парашют.
— О'кей, командир, — ответил Флэш.
Без помощи штурмана и бортрадиста, который мог бы определить место самолета по радиомаякам, Ламберт попытался построить в уме треугольник скоростей. Он снизил «ланкастер» до четырех тысяч футов, чтобы Кошер не погиб от недостатка кислорода, хотя ветер здесь опять мог быть совершенно другим.
— Командир, разреши, я попробую настроить радиостанцию, — предложил Дигби.
— Оставайся в носу. Помоги мне определить момент, когда мы пересечем береговую линию.
Луна светила очень ярко, но Ламберт видел только Северное море внизу и бесформенное нагромождение облаков впереди. Он отлично понимал: чтобы посадить самолет на землю, надо вести его под облаками. Итак, ему снова приходится возвращаться из рейда с мертвым в умирающим, в то время как сам он не получил ни царапины. Рут всегда говорила, что здесь нет его вины, но она, конечно, ничего не понимает в этом. Ведь машину ведет он: легкое прикосновение его ноги к педали — и их место в воздухе моментально изменится на полмили. Все, что происходит с самолетом, происходит с его ведома и по ею вине. Никаких оправдывающих или смягчающих обстоятельств! Не существует никаких прав без ответственности! Ребята делали все так, как он им приказывал, без малейших возражений. Никто не просил разрешения выброситься с парашютом, и никто из них не сказал, что, отреагируй он побыстрей на вспышки зенитных орудий корабля, и самолет не был бы поврежден.
— Бэттерсби, возьми огнетушитель и тщательно осмотри все в средней части самолета. Если сможешь, найди сигнальный фонарь и осмотри двигатели через иллюминатор около радиста.
— На приборах все в норме, командир. Двигатели, судя по ним, работают отлично.
— Стой здесь, дружище, я просто разнервничался немного, — признался Ламберт.
— О'кей, командир, — ответил Бэттерсби.
Подавленный, чувствуя необъяснимую вину за то, что с ним самим-то ничего не произошло, Бинти прижимался к Кошеру и вполголоса, кашляя от едкого дыма, одну за другой перечислял гайки и болты каждой детали побывавших в его владении четырех мотоциклов. Флэш сидел на полу, прислушиваясь к нудному бормотанию Бинти и стараясь не глядеть в сторону верхней турели. В кабине летчика Ламберт и Бэттерсби боролись с непокорной, еще неизвестно как поврежденной «скрипучей дверью». В носу в поисках земли жадно смотрел на море Дигби. Через некоторое время он крикнул:
— Вижу землю! Это английский берег. Олдборо.
— Командир — всему экипажу. Я могу приземлиться на запасном аэродроме в Менстоне или попытаюсь найти Уорли-Фен.
Около двух минут все молчали, потом Бинти несмело предложил:
— Давайте довезем Коэна домой. Через несколько минут Ламберт и Дигби увидели вертикально направленный луч прожектора. Усталость как рукой сняло. Пользуясь только элеронами, Ламберт все ближе в ближе подводил «скрипучую дверь» к аэродрому Уорли-Фен. Градус за градусом он вывел самолет на такой курс, который позволил начать посадочный маневр за девять с половиной миль до аэродрома.
Ламберт управлял высотой полета посредством дросселей, позволяя самолету медленно терять высоту вместе с уменьшением скорости. Рули высоты по-прежнему не действовали.
— Мне понадобится весь твой вес, Мики, — сказал Ламберт, обращаясь к Бэттерсби.
Они медленно приближались к взлетно-посадочной полосе со светотехническим оборудованием. Бэттерсби включил механизм выпуска шасси и, ко всеобщему облегчению, оно плавно встало на замки без каких-либо происшествий.
— Закрылки на двадцать градусов. Держитесь крепче за что-нибудь. Если хвост и отскочит, то только самый кончик. Смотрите не выскользните из самолета, — дал Ламберт несколько распоряжений подряд.
Он вел самолет на высоте не более четырехсот футов над деревьями и продолжал снижаться. Вышка аэродрома Уорли-Фен поползла вверх и пронзила линию горизонта. Ламберт прилагал все силы, чтобы удержать штурвал. «Ну-ну, давай, „скрипучая дверь“, не подведи, родная! Последний раз!» — взмолился Ламберт про себя. Бэттерсби и Ламберт наваливались на штурвал с такой силой, что стали даже опасаться, не погнулся бы металл.
Никто из них не произнес ни слова. Они уже прошли значительную часть полосы, но колеса еще не коснулись ее.
— Не могу посадить, не слушается! — пробормотал Ламберт.
Продолжать лететь по такой глиссаде означало бы сильнейшее и роковое столкновение с землей где-то за серединой аэродрома или еще хуже-в рощице за ним.
— Будь что будет, — сказал Ламберт и взял назад до отказа все рычаги управления двигателями.
«Скрипучая дверь» стукнулась о полосу, как кулак рассерженного человека о стол. Заскрипели заклепки. Покрышки на колесах завизжали, как побитые собаки, и этот визг повторялся всякий раз, когда подпрыгивающий самолет разогретой резиной касался бетонированной полосы. Ламберт полностью выпустил закрылки, но самолет все еще мчался прямо на деревья в дальнем конце полосы со скоростью шестьдесят миль в час.
— Самолет качается! — крикнул Бэттерсби, но Ламберт уже заметил это и пытался уменьшить размахи качания.
В следующий момент началось невероятное, и псе перемешалось, как в аду. Бэттерсби был совершенно уверен, что им не сесть на полосу, и тем не менее понимал, что они садятся. Все ниже и ниже. Самолет сильно ударился и весь задрожал. По обоим бортам взметнулось яркое пламя. В окнах кабины замелькали желтые искры. Раздался пронзительный визг и скрежет. Послышались звуки раздираемого металла. В сумасшедшем ритме замелькали по сторонам деревья. Потом все звуки внезапно оборвались и наступила такая тишина, какой они никогда раньше не ощущали. Дигби в какое-то мгновение даже показалось, что он умер. Потом послышались булькающие звуки вытекающего из поврежденных баков бензина, заскрипел согнувшийся и теперь оседающий металл. Запахло гарью и стооктановым бензином, остро ощущались сладковато-терпкие запахи теплой крови и свежих ран.
Все молчали и не шевелились. Даже если бы самолет охватило огнем, вряд ли бы кто-нибудь из них пошевельнулся.
— Извините, ребята, — проговорил наконец Ламберт. Вынужден был убрать шасси. Выбирайтесь из самолета как можно скорее, он может вспыхнуть. Бинти, Кошер с тобой?
— Да, командир. Мы вынесем его.
— Флэш?
— Да-да, командир. Фланаган не забыл? — Ламберт протянул руку к косоглазой тряпичной кукле.
— Да, с Фланаган все в порядке, — сказал он. В последнее время Ламберт стал недолюбливать эту куклу.
В помещении для инструктажа каждому вернувшемуся из рейда члену экипажа давали по стаканчику рома. Низкорослая девушка из женской вспомогательный службы, тщательно накрашенная и напудренная, протягивала каждому по чашке сладкого чая с молоком. Два летчика раздвигали шторы затемнения на окнах. Небо на востоке стало бледно-розовым. За раскладными столами сидели офицеры и опрашивали возвратившиеся экипажи. Они торопливо записывали все, что говорили толпившиеся вокруг них летчики, которые по памяти воспроизводили все достойные внимания события в полете.
Их голоса звучали резко, а на чумазых лицах еще виднелись красные полосы от кислородных масок, напоминающие нарисованные улыбки на лицах грязных клоунов. Неожиданное осознание того, что они остались живы, действовало на них куда более возбуждающе, чем предписанный министерством авиации стаканчик рома.
Ламберт не уходил из помещения, хотя опрос возвратившихся уже закончился. Он всегда поджидал, но на этот раз его ожидания оказались напрасными. Никаких признаков возвращения Мики Мерфи или кого-нибудь другого из экипажа Суита не было. Поеживаясь от холодного ночного воздуха, на предангарной бетонированной площадке, где обычно стоял самолет Суита, сгруппировалось шесть членов экипажа наземного обслуживания этого бомбардировщика. На них были шерстяные подшлемники и длинные шарфы. Они глубоко засунули руки в карманы курток и вынимали их оттуда лишь для того, чтобы закурить новую или еще раз зажечь потухшую сигарету. На бетоне под их ногами валялось множество растоптанных белых окурков. Никто не произносил ни слова, только кто-нибудь время от времени спрашивал, который теперь час. Наконец сержант — специалист по двигателям, когда-то изучавший основной курс вместе с Мики Мерфи, — сказал:
— Пойдемте, ребята. Пора завтракать.
Они медленно пошли по аэродрому, глядя себе под ноги и надеясь не встретить никого из знакомых.
Гиммель последним из эскадрильи посадил свой истребитель на аэродром Кронсдейк. Вышедший из строя двигатель доставил ему немало хлопот во время рулежки, но летчик ожидал этого и потому был готов. Гиммель подрулил к месту стоянки на большой скорости и с такой силой нажал ногой на левую тормозную педаль, что машина неожиданно круто развернулась. Затем он выключил оба двигателя. Гирокомпас и гирогоризонт остановились с приятным музыкальным мурлыканьем, а остывающие двигатели слегка зазвенели. Недалеко от самолета стояла группа людей. Христиан Гиммель узнал среди них начальника медицинской службы и майора Реденбахера. Дежурный офицер по командно-диспетчерскому пункту явно нервничал и торопливо выключил огни на взлетно-посадочной полосе.
В дальнем конце аэродрома было оживленно. Светили карманные фонари и фары автомашин. По тому, как беспокойно двигались их лучи, Гиммель понял, что происходит что-то необычное, что все куда-то торопятся.
— Что происходит? — спросил Гиммель механика из команды наземного обслуживания, когда спустился по стремянке на землю.
— Неудачная ночь, Христиан. Сбили обер-лейтенанта Лёвенгерца, а сейчас они полагают, что и лейтенант Кокке тоже погиб.
— Этот двигатель надо сменить, — сказал Гиммель механику. — Он сегодня отказал в самый разгар перехвата.
— Это не оттого, что на свечах было масло.
— Как раз от этого, — настоял Христиан, — клапаны тоже неисправны. Ты же слышал, как работает двигатель! Так или иначе, но командир эскадрильи приказал сменить двигатель, если он еще раз забарахлит.
— Хорошо, мы поставим новый двигатель, Христиан. Кстати, по телетайпу сообщили, что Лёвенгерц награжден Рыцарским крестом.
— А это точно, что Лёвенгерц погиб?
— Оператор на радиолокационной станции «Горностай» видел, как его самолет взорвался при падении в море. Говорят, будто его подбил снаряд с корабля противовоздушной обороны. Рыцарский крест ему должен был вручить лично рейсхмаршал Геринг.
— А Кокке?
— Там сначала думали, что это его рация работала, однако никаких сообщений о том, что он где-нибудь сел, не получено, — ответил механик.
— Может, они еще появятся? — заметил Христиан.
— Тебя ждет командир авиационной эскадры, — предупредил механик Гиммеля. — И этот пожилой в штатском.
— Я знал, что они придут, — сказал Гиммель. — В моем шкафчике есть бутылка коньяку и купол от американского парашюта. Можешь взять их себе.
— Начальник медицинской службы тоже там, — продолжал механик.
— Да, он, конечно, хочет посмотреть, — сказал Гиммель. — В конце концов он ведь тоже человек.
Механик оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что его никто не слышит.
— Ударь меня! — сказал он.
— Что?
— Ударь меня и беги. Ударь покрепче, чтобы это было убедительно.
— Спасибо, ты хороший друг, — сказал Гиммель и пошел к ожидавшей его группе людей.
Мунро очень легко посадил свой «ланкастер», будто это был не тяжелый самолет, а какое-то перышко. Однако при всем его мастерстве спустившая покрышка колеса, ударившись о твердое бетонное покрытие на скорости восемьдесят миль в час, сначала сплющилась, а затем разорвалась на длинные резиновые полосы. «Ланкастер», описав правильную дугу, свернул с взлетно-посадочной полосы и, слегка накренившись на один борт, почти невредимым остановился на мокрой от дождя траве. До обломков «скрипучей двери» оставалось не больше двухсот ярдов.
— Экипажу можно сойти на землю! — нарочито четко произнес Мунро. Он снял кислородную маску, отключился от переговорного устройства, отстегнул привязные ремни, открыл замок подвесной системы парашюта и протянул руку за своей фуражкой и тростью.
— Вот это да, черт возьми! Посмотри-ка сюда, Джок.
Мунро взмахнул обломком своей трости. Маленький осколок разломил ее на две части. Мунро поморщился и решил, что больше никогда не будет брать с собой никаких талисманов. Если бы перед тем, как совершить эту цирковую посадку, Мунро узнал, что трость его перебита, неизвестно, удалась ли бы ему тогда посадка.
— Поздравляем, командир! — сказал Джок. — С отличной посадкой и окончанием рейда!
— Спасибо, — ответил Мунро.
Сержант Бинти Джонс позволил Флэшу Гордону вывести свой мотоцикл из котельной, куда он ставил его, когда отправлялся в полет. Засунув в карман зубную щетку, Бинти помчался на мотоцикле на свидание с Роуз в Питерборо. Он повел мотоцикл по протоптанной летчиками тропинке позади столовой, чтобы кратчайшим путем попасть на шоссе. Бинти уже почти поравнялся с шедшим ему навстречу человеком, когда узнал его. Это был Мунро.
— Э-э, я вижу, некоторые из вас… — удивленно начал подполковник. — Куда это вы собрались?
Встреча для Бинти была слишком неожиданной, чтобы говорить неправду.
— В Питерборо, сэр.
— На свидание с женщиной? Да?
— Да, сэр, — ответил Бинти, не в состоянии скрыть волнения в голосе.
— А не подвезете ли вы меня на железнодорожную станцию Питерборо? — неожиданно вырвалось у Мунро. — Я тогда успею на поезд. Хочу съездить домой.
Когда Ламберт пришел в раздевалку, там уже никого не было. Он открыл свой шкафчик. В это время появился Бэттерсби. Он вытер рот рукой и спросил:
— Ну как, ты доволен мной, командир?
Ламберт подмигнул ему.
— Лучше любого ветерана, Бэттерс. Бэттерсби радостно улыбнулся.
— Я звонил в лазарет, — сказал он.
— Я тоже звонил, Бэттерс.
— Я хотел там побыть, но они сказали, что никакой пользы от этого не будет. Они делают все возможное.
— Иди поспи, Бэттерс. Самое страшное осталось позади.
Бэттерсби хотелось о многом спросить Ламберта, но он лишь улыбнулся и пошел к двери. Ламберт достал с полки свои ботинки и увидел в них групповую фотографию. Все парни на ней широко улыбались, будто бессмертные. Он засунул фотографию в шкаф и бросил туда же Фланаган.
Ламберт вышел из помещения и вывел свой велосипед. До деревни было всего десять минут езды. Ему нравились эти поездки. Кругом стояла тишина. От деревьев исходил пьянящий аромат. Иногда под ними раздавался негромкий шорох — это копошились маленькие зверьки. Во время таких поездок Ламберт поздравлял себя с тем, что вернулся живым еще из одного рейда. Он прислонил велосипед к живой изгороди и, стараясь не шуметь, вошел в дом.
Рут не спала. Она всегда ждала его возвращения. Ламберт догадывался, что она вообще никогда не спала, пока он находился в полете. Правда, он ни разу не спрашивал ее об этом. Не зажигая света, он медленно разделся. Луна, которая так ярко светила над голландским побережьем, здесь пряталась за легкие облака и освещала комнату мрачно-голубоватым полусветом.
— Ну как, все в порядке, дорогой?
Ламберт ничего не ответил, и Рут поняла, что вылет закончился плохо. Вот так же он молчал в тот день, когда их обстреляли и убили штурмана. Ламберт лег в постель, вытянулся и долго лежал, как бревно. «Будто мертвый», — подумала Рут, но тут же отогнала эту мысль. Его кожа была шероховатой и холодной, а дыхание — почти беззвучным. Рут положила голову на плечо Ламберта. Он никак не отреагировал, но и не отодвинул плеча. Он вернулся из рейда, и уже за одно это надо быть благодарным судьбе. Тысячу раз умирают не только трусы. Жены, матери и невесты тоже умирают тысячу раз.
— Коэн и Гримм, — выговорил наконец Ламберт. Он ничего не сказал о Мики.
Рут промолчала.
— Я ведь обещал его отцу, — сказал Ламберт.
— Он сам заставил тебя пообещать, — возразила Рут.
— Я обещал. Она хотела рассказать ему о разговоре с полковником, но не стала причинять еще одно огорчение.
— Не можешь же ты нести ответственость за всех за свете, Сэм, — сказала она. — Ты не должен…
— Я больше не полечу. Пусть делают что хотят, Рут. Я выдохся. Кончено. Капут.
Рут протянула руку к прикроватной тумбочке и достала снотворную таблетку для него. Он принял ее, как маленький ребенок, нисколько не интересуясь, что это такое в откуда взялось.
— В воскресенье тебе, пожалуй, лучше сыграть в крикет. В Лондон мы можем поехать на следующей иеделе.
— Ты прелесть, Рут. — Он обнял ее и закрыл глаза, но очень долго еще не мог заснуть.
Примерно в то же время, когда Ламберт закрыл глаза, бургомистра нашли на пепелище его дома. Он собрал в кучу все уцелевшие кирпичи и пытался построить из них стены. Разумеется, он клал кирпичи без цемента, поэтому, когда подъехавший на велосипеде посыльный задел за стену, все сооружение развалилось, как карточный домик. Бургомистр очень расстроился, и четырнадцатилетний посыльный стал помогать ему восстанавливать стены. Прошел почти целый час, прежде чем мальчик понял, что бургомистр пытается построить для себя маленький домик.
На площади Либефрау группа солдат из инженерных частей под руководством Рейтера дружно тянула такелажные снасти. С каждым новым рывком хвостовая секция «ланкастера» Суита поднималась все выше и выше, пока, поддерживаемая со всех сторон подпорками, не вытянулась в центре города во всю свою длину. Ее слегка покачивал порывистый ветер, тот самый, который так помог разгореться большим ночным пожарам. Поднятая хвостовая секция напоминала какое-то доисторическое животное, подвешенное здесь для того, чтобы смягчить гнев богов.
— Да здравствует победа! — воскликнул один из солдат, и его поддержали другие. Разбитый «ланкастер» Суита постоит здесь около недели, затем его переплавят, и через семь недель он поднимется в воздух уже как немецкий самолет.
Радиолокационной станции люфтваффе «Горностай» повезло в этот день с почтой. Станция оказалась первой береговой частью люфтваффе на пути почты из Роттердама. В почте имелось письмо для Августа Баха. Это было письмо от ювелира в Альтгартене — расписка в получении задатка и счет за свадебное кольцо. Как сообщал ювелир, свадебное кольцо — самый рискованный предмет из всех, которые продаются в кредит.
В комнате дежурного по аэродрому Уорли-Фен раздался телефонный звонок. Телефонистка сообщила дежурному сержанту:
— Мне нужно соединить вас с одним полицейским участком. На вашем командно-диспетчерском посту никто не отвечает.
— О'кей, — ответил старший сержант Бишоп, — соединяйте участок со мной.
— Аэродром королевских военно-воздушных сил Уорли-Фен? — раздался голос в трубке. — С вами говорит сержант Форд из полицейского участка Кембриджшира. У нас здесь авария. Столкнулись мотоцикл и грузовая машина. Превышение скорости. Летели как сумасшедшие. Вот их имена… — Наступила пауза: полицейский листал лежащие у него на столе документы. — Мунро Джон — подполковник авиации. И Джонс Уильям Гаррет — сержант. Вы знаете их?
— Я знаю подполковника Мунро, а что касается сержанта… У нас на аэродроме почти все сержанты.
— Хорошо. Я полагаю, что ваша военная полиция позвонит нам утром и сообщит решение командования. Кроме того, вам надлежит получить у нас поврежденный мотоцикл.
— Подождите, подождите, — сказал Бишоп, хитро улыбаясь самому себе. — Вы не имеете права задерживать до утра подполковника. Во всяком случае, не имеете права задерживать его за нарушение правил дорожного движения.
— О, извините. Мне надо было сказать поточнее. Они мертвы. Разбились насмерть. Наскочили на грузовую машину при скорости девяносто миль.
— О'кей, я передам это сообщение по дежурству, — ответил старший сержант и положил трубку.
Поднимавшееся от горизонта солнце гасило своими лучами немногие оставшиеся на небе звезды. Ламберт повернулся во сне, пробормотал что-то и тихо засмеялся. Он не разбудил жену, потому что она еще и не засыпала. Рут смотрела на мужа как мать на больного ребенка.
В лазарете два врача впервые за два с половиной часа разогнули спины и встали во весь рост. Вырвать сержанта Коэна из тисков смерти им так и не удалось.
В Альтгартене давно уже кончились бланки свидетельств о смерти, и власти начали использовать для этих целей листки из ученических тетрадей, предварительно поставив в их левом верхнем углу штамп ратуши. Здесь давно уже кончились не только бланки, по и бинты, кровь для переливании, лубки и шины, повязки для пострадавших от огня, йод и морфий.
Неподалеку от Альтгартена находился единственный уцелевший член экипажа самолета Суита — штурман Билли Пэйс. Приземлился он, однако, не совсем удачно. Темные очертания густого леса он увидел всего за какую-то секунду до того, как опустился вместе с парашютом на деревья. Он сильно ударился ногой о сук. Зацепившийся за верхушки деревьев купол парашюта резко приостановил падение. Острые ветки деревьев глубоко поцарапали Билли. Затем раздался треск разрываемого полотна, в Билли опустился еще на несколько футов, а потом остановился в подвешенном положении. В лесу было очень темно. Билли попробовал разглядеть что-нибудь, но ничего не увидел. Нащупав в кармане спички, чиркнул одной, но пламя осветило лишь находившиеся рядом с его лицом ветки, а вокруг, казалось, стало еще темней. Он висел в таком положении три долгих часа и многое передумал за это время. Наконец восходящее солнце дюйм за дюймом осветило темный лес, и Билли увидел, что земля находится всего в пятнадцати — двадцати дюймах от его пяток. Он спрыгнул с дерева. В этот момент мимо проходил лесник. От лесника Билли узнал, что этот небольшой лес примыкает к отелю «Вальд». В сопровождении лесника Билли прошел в его сторожку и с помощью нескольких немецких слов все ему объяснил.
Позади сторожки лесника Билли Пэйс увидел похожую на манекен застывшую фигуру. Маленькие руки были плотно прижаты к груди, как у защищающегося от ударов боксера, а обгоревший рот растянулся в дьявольской улыбке, обнажившей большие, ровные белые зубы. По обгоревшим коротко подстриженным усам Пэйс узнал бомбардира Спика, который выбросился из «ланкастера» Суита без разрешения. Он опустился на парашюте в охваченный пламенем лес.
Лесник разрешил Пэйсу посмотреть на погибшего.
— Камерад? — спросил он.
— Да, камерад, — ответил Пэйс и поспешил скрыться в сторожке, так как почувствовал, что его бросает в жар и холод.