Гэрри Кондит старался выиграть время, ожидая, когда я отойду от окна, но, когда Чарли приложила дуло 38-го калибра к пуговице на его животе, он понял, что его перехитрили. Чарли заставила его отойти на нужное расстояние. Я присоединился к ней, закрыл за собой дверь и запер ее на задвижку.
Мы, все трое, стояли молча, пока Гэрри Кондит не произнес:
– Добро пожаловать на мою фабрику грез, поклонники! – Мы ничего не ответили. – Значит ты все же легавый? – усмехнулся Гэрри.
– Ты хочешь сказать, что еще сомневался, когда взорвал мою машину и убил Джорджо возле подводной лодки?
– Ты все не так понял, Эйс! – воскликнул Гэрри.
Он казался более загорелым, чем обычно, и кожа там, где он носил часы, белела как браслет. Его лысый лоб, изборожденный морщинами, напоминал стиральную доску, и он облизывал губы большим розовым языком.
– Объяснять бессмысленно, – продолжал он, – я думал, что ты хороший парень, и не имел против тебя дурных намерений. Когда наступит зима, ты узнаешь, какие деревья вечнозеленые.
– Это будет длинная, трудная зима, Гэрри, – произнес я.
Он взглянул на меня и слегка усмехнулся.
– Чего ты кричишь, будто между нами не восемнадцать дюймов, а все тридцать футов?
Он был спокоен, как змея в июне.
– Как ты впутался в эту аферу? – поинтересовался я.
– Можно мне сесть? – спросил он. Я кивнул, но взял у Чарли пистолет и держал его взведенным. – У всех у нас бывают проблемы, Эйс. – Гэрри тяжело опустился на стул. – И проблемы подчиняются законам перспективы; они при ближайшем рассмотрении кажутся большими.
Я бросил ему сигареты и коробок спичек. Он снова потянул время, закуривая.
– Не беспокойся, Гэрри, что расскажешь мне больше, чем я уже знаю, а знаю я очень много.
– Например?
– Мне известно, что меня заставили суетиться по поводу подделки в этом Диснейленде. Я установил, что рыжеволосый англичанин, который участвовал в гражданской войне в Испании (у нас есть досье на всех них), и есть тот черноволосый человек, который прячется от солнца, боясь, что у него выступят чисто английские веснушки. – Я помолчал, прежде чем добавил: – Как я понимаю, этот Ферни Томас вполне мог знать все о затонувшей подводной лодке серии "U". Например, что она полна героина.
– Да, полна «снега», – подтвердил Гэрри. Он кивнул и внезапно быстро заговорил. – Эта зеленая канистра была просто набита героином, который туда запихали нацисты. Ферни Томас принес ее ко мне и спросил, знаю ли я кого-нибудь, кто бы им заинтересовался. Он сказал, что канистра стоит очень больших денег. Я не мог упустить такой случай. У моего приятеля Лео Уильямс-Коэна как раз возникли затруднения с налогами, и, похоже, ему грозило загреметь на порядочный срок. На героине я бы заработал достаточно, чтобы заплатить его налоги и откупить его от тюремного заключения. И тогда мы с Ферни решили вложить деньги в эту фабрику, которую собирались закрыть.
– Парень из Бруклина спасает португальскую рыбную фабрику с американским ноу-хау и парой килограммов диактилморфина. Здорово у тебя получается!
– Сходи-ка лучше домой, – бросил Гэрри, – и посмотри, сколько кто-то перевел на твой банковский счет.
– Спасибо, – поклонился я. – Но нет, Гэрри, серебро уже подсчитано.
Гэрри Кондит держал сигарету, которую я ему дал, и тихонько размахивал ею в воздухе. Его первоначальная нервная вспышка прошла, и теперь он говорил медленнее и осмотрительнее.
– Послушай, в течение следующих пяти лет правительство легализует импорт наркотиков. Я точно знаю. Тогда им займутся люди из большого бизнеса. Появятся изящные упаковки и цветная реклама в журнале «Лайф». Две хорошенькие модели будут говорить: «Я не знала, что курение может доставлять такое удовольствие, пока не попалась на крючок!»
– Но речь идет, Гэрри, о настоящем времени, – оборвал я его, – и люди, нарушающие закон и зарабатывающие таким образом деньги, могут быть неправильно поняты.
– Ты такой умный, парень! – Гэрри покачал головой. – О'кей, я делал это ради денег, получил их и истратил. Тебе ведь известно, как это бывает с деньгами.
– Нет, не известно. А как?
– Так же, как с ураном, но только в десять раз опаснее. Они исчезают, как твоя молодость, или, напротив, количество их увеличивается так же быстро, как число твоих врагов.
– А у тебя их довольно, – вставил я.
– Да, мне потребовалось много времени и таланта, чтобы нажить врагов.
– И Ферни Томас один из них?
Гэрри усмехнулся.
– Я знаю его слишком хорошо, чтобы считать другом.
Видя, что ему хочется рассказать о Томасе, я подождал, пока он, забавляясь сигаретой, потянет еще время.
– Ты считаешь, что Ферни заслуживает того, чтобы им заниматься всерьез, да? Молодой морской офицер-герой переходит к противнику... Чушь все это! Вы, государственные люди, не можете понять многого. Вот что действительно странно.
Он бросил мне назад сигареты, чтобы я их поймал. Но старого пса нельзя научить новым фокусам. Я держал свой пистолет направленным на рубашку Гэрри. Сигареты ударились о него и рассыпались по полу. Гэрри сделал движение, чтобы их поднять, но, заметив, что ствол пистолета подвинулся на часть дюйма, передумал и снова опустился на стул. Мы посмотрели друг на друга; я покачал головой, и Гэрри улыбнулся.
– Больше никаких выходок – побегов или подвохов, – пообещал он.
– Расскажи, как сделать так, чтобы государственные люди перестали ломать голову по поводу Томаса.
– Он просто обиженный, – сказал Гэрри Кондит. – Его девиз: «Что бы ни было – я против». Из-за вывоза товара каждую неделю мы не дошли в драке до нокдауна только потому, что я такой сговорчивый. Он засовывает старую двадцатидолларовую купюру в канистру почему? Да если кто-нибудь захочет увильнуть, он легко докажет, что ему это поручили. Томас крепкий орешек.
Я кивнул. А подумал, что двадцать долларов в кармане рубашки Гэрри Кондита – слишком примитивно.
– Все против тебя, Гэрри, а ты ведь в глубине души такой славный парень. – И я улыбнулся. Вспомнил о Джо, но улыбнулся Гэрри Кондиту.
– Обтекаемый, круглый снаружи, значит, слабый внутри, – ухмыльнулся Гэрри. Он показал на сигарету, упавшую возле его ноги. Я кивнул, он поднял ее и прикурил от своего окурка. – Этот человек не мученик, не идеалист и не интеллектуал. Он думает своими мускулами. Люди, подобные ему, рано доводят себя до могилы, организуя рискованные забастовки или, напротив, разгоняя политические митинги. На войне они получают кресты Виктории, или им выносит приговор военный трибунал. Иногда происходит и то и другое. Ферни утверждает, что в тот момент, когда он был пойман, его представили к награждению Почетным крестом – орденом «За безупречную службу». Видишь, как я и говорил тебе, – никакого секса, никаких выпивок или политики, буквально обреченный мученик и, может быть, лучший подводник в Европе.
– Теперь возможно, – кивнул я, – но до того недавнего рокового случая на дне океана он был вторым.
Лицо Гэрри Кондита напряглось, как сжатый кулак.
– Ферни никогда не сделал бы этого. Я не люблю его, но, поверь мне, он не мог совершить хладнокровного убийства.
– Хорошо, оставим это на некоторое время. Скажи мне, какую роль играет да Кунья. И прежде чем ты начнешь, учти, что я не легавый; указания, которые я получил, не предусматривают того, чтобы сдать тебя. Я здесь, чтобы получить информацию; сообщи факты и можешь, насколько это зависит от меня, слинять.
– Слинять? – подскочила Чарли. – Ты что, не понимаешь, каким грязным делом занимается этот человек?
Она стала топтать оборудование, как участник движения луддитов, сбросила на пол некоторые приборы. Раздался звон бьющегося стекла и раздавливаемых банок.
Я молчал.
– Конечно, все понимает, дорогая, – сказал Гарри, – он просто слишком сообразителен, чтобы упоминать об этом, пока не получит нужную ему информацию.
Чарли замерла, посмотрела на меня и села.
– Прости! – тихо произнесла она.
– Я не шучу, Гэрри. Я помешаю твоему пребыванию в Европе, но дам тебе возможность смыться отсюда, – повторил я.
– Я буду говорить, – кивнул он. – Что ты хочешь узнать?
– Кто такой да Кунья?
– Молодой человек, ты, право, выбираешь самых неинтересных. Да Кунья. Здесь о нем много чего думают. Он утверждает, что является агентом ВНВ в этом районе и что после революции станет здесь губернатором.
– Но ты ему не веришь?
– Один фашистский негодяй, с моей точки зрения, не лучше другого.
– Что ты имеешь в виду?
– Я платил ему триста долларов в месяц через банк Нью-Йорка в обмен на обещание, что новое правительство не будет здесь ничего слишком вынюхивать.
– Подстраховка?
– Да, именно. Я мог позволить себе подкинуть ему немного деньжат на всякий случай. Мне это выгодно, понимаешь?
– Не надо так горько сожалеть, Гэрри.
Он закрыл свое мягкое, коричневое лицо большой волосатой рукой, а его глаза и нос выглядывали между пальцами, и он улыбался невеселой улыбкой.
– А Ферни? Каковы его отношения с да Куньей?
– Нормальные. Ничего особенного. Просто нормальные.
– Случалось ли тебе входить в комнату и слышать обрывки разговора между ними, которые не предназначались для тебя? Например, разговора на научные темы?
– Очень много раз. Но никогда ничего особенно важного.
– Ну, все, – отрезал я, – давай вести игру по-твоему. Ты воображаешь, что водишь меня за нос, но я могу все переиграть по-своему, и тогда будет достаточно оснований, чтобы передать тебя полицейским Лагоса.
– Например? – спросил Гэрри, но голос его стал хриплым.
– Я скажу тебе, Гэрри. Если у нас не получится джентльменского соглашения, я согрею десертную ложку воды с лактозой и заставлю тебя принять десятипроцентную дозу вон того, что находится в пульверизаторе.
– Только попробуй, – занервничал он.
– Не путай меня с этими паршивыми типами, говорящими с акцентом, которые изображают полицейских на экранах нашего английского телевидения, Гэрри. Я сделаю это.
Последовала короткая напряженная тишина.
– Я не наркоман, – прохрипел Гэрри. Его загар побледнел. – Десятипроцентная доза меня просто убьет.
Он крепко стиснул кулаки.
– Ты опухнешь несколько, но останешься жив, потом получишь вторую дозу еще до того, как я передам тебя полицейским. Затем чуть-чуть передохнешь, но через неделю я навещу тебя снова. Ты заговоришь, Гэрри, поверь мне. Просто взгляни на это, как на торговую сделку, тем более что она не будет облагаться налогом.
Голова Гэрри наклонилась вперед. Он слегка покачался на своем стуле, будто пытался проснуться утром и не обнаружить моего присутствия.
Когда он вновь заговорил, это была невыразительная, монотонная речь, как у диктора, сообщающего прогноз, в который он сам не верит.
– Ферни работал на да Кунью. Ферни его очень уважает. Даже после того, как у нас стало достаточно денег, столько, что можно было не тревожиться, Ферни продолжал называть его «сэром». У Ферни связи по всему миру, и его все любят. Понимаю, тебе трудно поверить, но это так. Ферни стоило только пожелать чего-то шепотом, как просьба тотчас же выполнялась. Ферни организовывал поставки морфия, а я перерабатывал его и организовывал продажу.
– Как доставлялся морфий?
– На кораблях. Один раз в месяц. Корабль не останавливался. Только эксперт-водолаз мог знать это. Мы выходили в море на лодке, и тогда Ферни, используя свое водолазное снаряжение, подплывал под корпус идущего корабля и снимал контейнер, прикрепленный магнитными зажимами к днищу киля.
Мы перерабатывали сырье и запечатывали его в консервные банки. После этого Ферни договаривался о доставке товара на корабль, идущий в нужном направлении. Я уведомлял моих партнеров в Нью-Йорке. Они предоставляли судну время пройти таможню, а затем, пока оно стояло еще у причала на набережной, туда спускался водолаз и снимал героин. Ну, как я веду себя?
– Хорошо, – сказал я. – Теперь твоя лодка. Ферни пользовался ею?
– Конечно. Он ведь гораздо более опытный моряк, чем я смогу даже когда-нибудь стать. Он брал ее, когда хотел. Я злился, только когда ее брал да Кунья. Я не доверял бы этому старику, если бы он был даже адмиралом на флоте Краута.
– Они всегда тратили одинаковое количество горючего?
– Да, – кивнул Гэрри, – я проверял из любопытства. Они ходили вдоль берега около двенадцати миль, немного ближе, немного меньше.
– Расскажи мне поподробнее о да Кунье, – потребовал я.
– Да Кунья разъезжает в своем старом «форде» 1935 года так, будто в «тандерберде». Воображает, что он в городе хозяин. Думает, что если он закрывает глаза, то наступает ночь. Когда он посылает Томаса за моей лодкой, это выглядит так, будто он делает мне одолжение. Да Кунья хитрый тип. Однажды я прихожу сюда, а он нагружает себе полную корзину сардин.
«Я застал тебя, похоже, на месте преступления!» – сказал я, улыбаясь, будто в шутку. «Лучше быть красным от смущения, чем черным от злобы, мистер Кондит», – ответил он. «К кому это относится?» – спросил я. «Ко мне. Поскольку я – единственный, кто имеет значение», – заявил он и отбыл вместе с сардинами. Он в тесных отношениях с местной церковью, и на прошлой неделе сюда съехалась шайка магнатов бизнеса из Мадрида. Что бы он ни собирался сделать для Португалии, в его планы, конечно, не входит повышение средней зарплаты выше четырех долларов в неделю. – Гэрри Кондит поднял голову и спросил: – Ты правда позволишь мне смыться? Ты не шутишь? Потому что, если я задаром раскрыл рот...
– Нет, можешь выговориться. Сейчас все зависит от меня.
– О лодке и обо всем? – спросил Гэрри Кондит.
– О лодке и обо всем, – подтвердил я.
– Я готов поклясться, что ВНВ, которую возглавляет да Кунья, – местное отделение организации «Молодая Европа». Ты знаешь, о чем я говорю?
– Продолжай.
– Это сеть фашистских организаций по всей Европе, от Рабата до Нарвика. Оасовцы во Франции, MAC – в Бельгии. Что касается этих ребят в Португалии, то нынешний социалистический режим – это то же самое.
– Чем ты можешь доказать?
– Ничем, приятель. Мне бы самому хотелось иметь доказательства. Моя мечта вывести его на чистую воду.
– Похоже, что ты опоздал.
– Фашисты падут; исторически это часть классовой борьбы.
– Классовая борьба? Забавно слышать такое от тебя! Ты представитель наркобизнеса и главного их союза...
– Да, по оборудованию для производства наркотиков, – согласился Гэрри, – я главный.
Его глаза встретились с моими. Я решился сблефовать.
– А англичанин, который приезжал? – спросил я мягко, почти ласково. – Не забудь рассказать о нем, Гэрри.
– Приятель Ферни, – тут же отозвался Кондит, – славный малыш, с большим чувством юмора.
– Его имя?
– Айвор Батчер, – сказал Гэрри. – С большим чувством юмора.
– Большое чувство юмора, – произнес я в раздумье. Теперь все сходится. Айвор Батчер знал Ферни. Вестник? Курьер? Может быть, Смит указывал Ферни, что он должен делать? Или что-то другое? Если так, то почему? Я оглядел погруженную в темноту фабрику: покрытые маслом машины, груды банок. – Гэрри, мне нужно, чтобы Ферни Томас приехал сюда. Вызови его и можешь уходить.
– Ты и сам способен вызвать его так же легко, как я, – пожал он плечами. – Не обязательно тыкать меня лицом в грязь.
Он подошел к раковине и вымыл руки странным португальским пятнистым мылом, которое напоминало сыр рокфор, высушил их, надел наручные часы и повернулся к нам лицом.
– Ты уже исполнил свою геройскую роль, приятель. Теперь я ухожу отсюда, будешь ты стрелять или нет.
– Ты так думаешь? – усмехнулся я, но не предпринял ничего, когда он подошел к стулу, взял свой кашемировый кардиган и двинулся между машинами к двери. Я спрятал пистолет в карман пиджака, и он успокоился.
Но именно тогда раздался выстрел, который как пиранья среди стаи золотых рыбок пролетел и отдался эхом в грудах пустых консервных банок.
Чарли выудила пистолет из своей сумочки и выстрелила в Гэрри Кондита. Я увидел, как он повернулся и упал вперед на пресс-машину. Пистолет выстрелил еще раз. Пуля с треском ударилась о машину и отлетела в темноту. Волоски на тыльной стороне моей руки ощутили тепло. Я стиснул дуло, чтобы вырвать оружие у Чарли, но оно оказалось еще горячим, и, обжегшись, я с грохотом уронил пистолет, обхватил Чарли рукой и крепко держал ее.
Гэрри Кондит высунул голову из-за машины и спросил:
– Где эта полоумная достала пушку?
Я взглянул на старый итальянский автоматический револьвер «Виктория-76», упавший на пол.
– Судя по его виду, из рождественской хлопушки. Теперь давай исчезай, пока я не передумал.
Чарли завопила и стала бить меня кулачками по застегнутому кителю.
– Не отпускай его! Он убил твоего друга! – снова и снова кричала она. Потом остановилась, чтобы набрать воздуха. – Ты просто не человек, – спокойно заявила она.
Я крепко держал ее, пока Гэрри Кондит уходил, прихрамывая и придерживая свою руку другой большой красной рукой.
Я усадил Чарли. В конце концов она высморкалась в мой носовой платок и рассказала мне, что работает на федеральное бюро по наркотикам в Вашингтоне и что я только все ей испортил. Сидя в фантастическом доме Гэрри Кондита, она плакала сейчас о нарушенном духе товарищества.
– Значит, ты знала, что запах уксуса – это признак уксусной кислоты, которая выделяется при переработке морфия? Почему ты не сказала мне правду?
Она снова высморкалась.
– Потому что хороший работник не позволяет себе мешать другому, представляющему агентство, борющееся с правонарушениями, выполнять то, что предусмотрено законом, – изрекла она, сморкаясь.
И тут мы услышали, как Гэрри Кондит завел машину.
– Он взял нашу машину, – ахнула Чарли, – нам придется остаться здесь. – Она начала хихикать.
– Ты дал ему уйти. Я должна позвонить в полицию.
– Послушай, – вскипел я наконец, – не знаю, чему вас учат в министерстве финансов[27], но если думаешь, что твой престиж там зависит от того, наденешь ли железные наручники на Гэрри Кондита, то ты очень наивна. Пусть отправляется и сеет панику среди своих друзей. Если он окажется на краю света, ты сможешь быть там через день, а позвонить туда – в течение часа.
Это строго продуманный бизнес. И только потому, что я размахиваю старым трофейным пистолетом, ты вовсе не должна сорваться с цепи. Ты могла ведь ранить его!
Это последнее замечание привело Чарли в ярость. Я в ее глазах выглядел не лучше, чем Гэрри Кондит, а что касается того, что она могла его ранить, то, если бы не я, она убила бы его и хорошо бы сделала.
Трудно удержаться от зависти к этим собакам-ищейкам, которые отыскивают наркотики. Правительства всего мира так стараются доказать, что они не виноваты, что, не задавая глупых вопросов об огнестрельном оружии, они постараются просто схватить вас за локоть, когда вы будете стрелять. Я не мог позволить себе такой роскоши, как воспоминание о том, что стремление Гэрри Кондита устранить вещественное доказательство практически убило Джо Макинтоша. Мое положение было не из приятных. Я не мог допустить, чтобы Чарли позвонила в полицию и привлекла внимание к нашему делу. По крайней мере до тех пор, пока я не дождусь Синглтона, не сверну наше оборудование и не исчезну. Я стал прислушиваться и понял, что Чарли меня о чем-то спросила.
– Ммм, – промычал я, делая вид, что обдумываю ее вопрос.
– Это так запутанно, да? – уточнила Чарли.
– Запутанно, – ответил я, – конечно, запутанно. Ты влезаешь в промышленный шпионаж, а потом жалуешься, что все запутанно!
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Чарли. – Я не имею отношения к промышленному шпионажу.
– Разве? Производство наркотиков – промышленность с оборотом во много миллионов долларов. Половина доходов ее идет на то, чтобы зарабатывать прибыль, а другая – на то, чтобы запутать тебя. – В ответ – тишина. – Либо тем, либо другим способом, – добавил я.
– Но все же что означает твоя последняя шутка?
– Означает, что власти бывают замешаны различным образом – путем взяток, кодов, камуфляжа, фальшивых информаторов или даже путем давления, причем такого мощного, что закон будет изменен в пользу его нарушителя. Но самым сложным является старомодная ложь, которую преподносят рубахи-парни вроде Гэрри Кондита.
– Как, разве многое из того, что он говорил, – неправда? – Она остановилась посреди дороги и снова надела туфли.
– Да, – кивнул я, – но как любая первоклассная ложь она служит надежным фундаментом для правды, как маргарин с двенадцатью с половиной процентами масла.
– Что же из сказанного им правда? – спросила Чарли.
– Пусть это объяснят тебе твои умники из министерства финансов. Я скажу только, что он не оставил у нас сомнений по поводу того, как следует продолжать расследование, если мы хотим вести его на сто процентов в интересах Гэрри Кондита.
– Да, – послушно сказала Чарли и сжала мою руку. Мне хотелось бы выслушать последнее замечание более внимательно.
Глава 45Мужчина и мальчик
Мы, все трое, стояли молча, пока Гэрри Кондит не произнес:
– Добро пожаловать на мою фабрику грез, поклонники! – Мы ничего не ответили. – Значит ты все же легавый? – усмехнулся Гэрри.
– Ты хочешь сказать, что еще сомневался, когда взорвал мою машину и убил Джорджо возле подводной лодки?
– Ты все не так понял, Эйс! – воскликнул Гэрри.
Он казался более загорелым, чем обычно, и кожа там, где он носил часы, белела как браслет. Его лысый лоб, изборожденный морщинами, напоминал стиральную доску, и он облизывал губы большим розовым языком.
– Объяснять бессмысленно, – продолжал он, – я думал, что ты хороший парень, и не имел против тебя дурных намерений. Когда наступит зима, ты узнаешь, какие деревья вечнозеленые.
– Это будет длинная, трудная зима, Гэрри, – произнес я.
Он взглянул на меня и слегка усмехнулся.
– Чего ты кричишь, будто между нами не восемнадцать дюймов, а все тридцать футов?
Он был спокоен, как змея в июне.
– Как ты впутался в эту аферу? – поинтересовался я.
– Можно мне сесть? – спросил он. Я кивнул, но взял у Чарли пистолет и держал его взведенным. – У всех у нас бывают проблемы, Эйс. – Гэрри тяжело опустился на стул. – И проблемы подчиняются законам перспективы; они при ближайшем рассмотрении кажутся большими.
Я бросил ему сигареты и коробок спичек. Он снова потянул время, закуривая.
– Не беспокойся, Гэрри, что расскажешь мне больше, чем я уже знаю, а знаю я очень много.
– Например?
– Мне известно, что меня заставили суетиться по поводу подделки в этом Диснейленде. Я установил, что рыжеволосый англичанин, который участвовал в гражданской войне в Испании (у нас есть досье на всех них), и есть тот черноволосый человек, который прячется от солнца, боясь, что у него выступят чисто английские веснушки. – Я помолчал, прежде чем добавил: – Как я понимаю, этот Ферни Томас вполне мог знать все о затонувшей подводной лодке серии "U". Например, что она полна героина.
– Да, полна «снега», – подтвердил Гэрри. Он кивнул и внезапно быстро заговорил. – Эта зеленая канистра была просто набита героином, который туда запихали нацисты. Ферни Томас принес ее ко мне и спросил, знаю ли я кого-нибудь, кто бы им заинтересовался. Он сказал, что канистра стоит очень больших денег. Я не мог упустить такой случай. У моего приятеля Лео Уильямс-Коэна как раз возникли затруднения с налогами, и, похоже, ему грозило загреметь на порядочный срок. На героине я бы заработал достаточно, чтобы заплатить его налоги и откупить его от тюремного заключения. И тогда мы с Ферни решили вложить деньги в эту фабрику, которую собирались закрыть.
– Парень из Бруклина спасает португальскую рыбную фабрику с американским ноу-хау и парой килограммов диактилморфина. Здорово у тебя получается!
– Сходи-ка лучше домой, – бросил Гэрри, – и посмотри, сколько кто-то перевел на твой банковский счет.
– Спасибо, – поклонился я. – Но нет, Гэрри, серебро уже подсчитано.
Гэрри Кондит держал сигарету, которую я ему дал, и тихонько размахивал ею в воздухе. Его первоначальная нервная вспышка прошла, и теперь он говорил медленнее и осмотрительнее.
– Послушай, в течение следующих пяти лет правительство легализует импорт наркотиков. Я точно знаю. Тогда им займутся люди из большого бизнеса. Появятся изящные упаковки и цветная реклама в журнале «Лайф». Две хорошенькие модели будут говорить: «Я не знала, что курение может доставлять такое удовольствие, пока не попалась на крючок!»
– Но речь идет, Гэрри, о настоящем времени, – оборвал я его, – и люди, нарушающие закон и зарабатывающие таким образом деньги, могут быть неправильно поняты.
– Ты такой умный, парень! – Гэрри покачал головой. – О'кей, я делал это ради денег, получил их и истратил. Тебе ведь известно, как это бывает с деньгами.
– Нет, не известно. А как?
– Так же, как с ураном, но только в десять раз опаснее. Они исчезают, как твоя молодость, или, напротив, количество их увеличивается так же быстро, как число твоих врагов.
– А у тебя их довольно, – вставил я.
– Да, мне потребовалось много времени и таланта, чтобы нажить врагов.
– И Ферни Томас один из них?
Гэрри усмехнулся.
– Я знаю его слишком хорошо, чтобы считать другом.
Видя, что ему хочется рассказать о Томасе, я подождал, пока он, забавляясь сигаретой, потянет еще время.
– Ты считаешь, что Ферни заслуживает того, чтобы им заниматься всерьез, да? Молодой морской офицер-герой переходит к противнику... Чушь все это! Вы, государственные люди, не можете понять многого. Вот что действительно странно.
Он бросил мне назад сигареты, чтобы я их поймал. Но старого пса нельзя научить новым фокусам. Я держал свой пистолет направленным на рубашку Гэрри. Сигареты ударились о него и рассыпались по полу. Гэрри сделал движение, чтобы их поднять, но, заметив, что ствол пистолета подвинулся на часть дюйма, передумал и снова опустился на стул. Мы посмотрели друг на друга; я покачал головой, и Гэрри улыбнулся.
– Больше никаких выходок – побегов или подвохов, – пообещал он.
– Расскажи, как сделать так, чтобы государственные люди перестали ломать голову по поводу Томаса.
– Он просто обиженный, – сказал Гэрри Кондит. – Его девиз: «Что бы ни было – я против». Из-за вывоза товара каждую неделю мы не дошли в драке до нокдауна только потому, что я такой сговорчивый. Он засовывает старую двадцатидолларовую купюру в канистру почему? Да если кто-нибудь захочет увильнуть, он легко докажет, что ему это поручили. Томас крепкий орешек.
Я кивнул. А подумал, что двадцать долларов в кармане рубашки Гэрри Кондита – слишком примитивно.
– Все против тебя, Гэрри, а ты ведь в глубине души такой славный парень. – И я улыбнулся. Вспомнил о Джо, но улыбнулся Гэрри Кондиту.
– Обтекаемый, круглый снаружи, значит, слабый внутри, – ухмыльнулся Гэрри. Он показал на сигарету, упавшую возле его ноги. Я кивнул, он поднял ее и прикурил от своего окурка. – Этот человек не мученик, не идеалист и не интеллектуал. Он думает своими мускулами. Люди, подобные ему, рано доводят себя до могилы, организуя рискованные забастовки или, напротив, разгоняя политические митинги. На войне они получают кресты Виктории, или им выносит приговор военный трибунал. Иногда происходит и то и другое. Ферни утверждает, что в тот момент, когда он был пойман, его представили к награждению Почетным крестом – орденом «За безупречную службу». Видишь, как я и говорил тебе, – никакого секса, никаких выпивок или политики, буквально обреченный мученик и, может быть, лучший подводник в Европе.
– Теперь возможно, – кивнул я, – но до того недавнего рокового случая на дне океана он был вторым.
Лицо Гэрри Кондита напряглось, как сжатый кулак.
– Ферни никогда не сделал бы этого. Я не люблю его, но, поверь мне, он не мог совершить хладнокровного убийства.
– Хорошо, оставим это на некоторое время. Скажи мне, какую роль играет да Кунья. И прежде чем ты начнешь, учти, что я не легавый; указания, которые я получил, не предусматривают того, чтобы сдать тебя. Я здесь, чтобы получить информацию; сообщи факты и можешь, насколько это зависит от меня, слинять.
– Слинять? – подскочила Чарли. – Ты что, не понимаешь, каким грязным делом занимается этот человек?
Она стала топтать оборудование, как участник движения луддитов, сбросила на пол некоторые приборы. Раздался звон бьющегося стекла и раздавливаемых банок.
Я молчал.
– Конечно, все понимает, дорогая, – сказал Гарри, – он просто слишком сообразителен, чтобы упоминать об этом, пока не получит нужную ему информацию.
Чарли замерла, посмотрела на меня и села.
– Прости! – тихо произнесла она.
– Я не шучу, Гэрри. Я помешаю твоему пребыванию в Европе, но дам тебе возможность смыться отсюда, – повторил я.
– Я буду говорить, – кивнул он. – Что ты хочешь узнать?
– Кто такой да Кунья?
– Молодой человек, ты, право, выбираешь самых неинтересных. Да Кунья. Здесь о нем много чего думают. Он утверждает, что является агентом ВНВ в этом районе и что после революции станет здесь губернатором.
– Но ты ему не веришь?
– Один фашистский негодяй, с моей точки зрения, не лучше другого.
– Что ты имеешь в виду?
– Я платил ему триста долларов в месяц через банк Нью-Йорка в обмен на обещание, что новое правительство не будет здесь ничего слишком вынюхивать.
– Подстраховка?
– Да, именно. Я мог позволить себе подкинуть ему немного деньжат на всякий случай. Мне это выгодно, понимаешь?
– Не надо так горько сожалеть, Гэрри.
Он закрыл свое мягкое, коричневое лицо большой волосатой рукой, а его глаза и нос выглядывали между пальцами, и он улыбался невеселой улыбкой.
– А Ферни? Каковы его отношения с да Куньей?
– Нормальные. Ничего особенного. Просто нормальные.
– Случалось ли тебе входить в комнату и слышать обрывки разговора между ними, которые не предназначались для тебя? Например, разговора на научные темы?
– Очень много раз. Но никогда ничего особенно важного.
– Ну, все, – отрезал я, – давай вести игру по-твоему. Ты воображаешь, что водишь меня за нос, но я могу все переиграть по-своему, и тогда будет достаточно оснований, чтобы передать тебя полицейским Лагоса.
– Например? – спросил Гэрри, но голос его стал хриплым.
– Я скажу тебе, Гэрри. Если у нас не получится джентльменского соглашения, я согрею десертную ложку воды с лактозой и заставлю тебя принять десятипроцентную дозу вон того, что находится в пульверизаторе.
– Только попробуй, – занервничал он.
– Не путай меня с этими паршивыми типами, говорящими с акцентом, которые изображают полицейских на экранах нашего английского телевидения, Гэрри. Я сделаю это.
Последовала короткая напряженная тишина.
– Я не наркоман, – прохрипел Гэрри. Его загар побледнел. – Десятипроцентная доза меня просто убьет.
Он крепко стиснул кулаки.
– Ты опухнешь несколько, но останешься жив, потом получишь вторую дозу еще до того, как я передам тебя полицейским. Затем чуть-чуть передохнешь, но через неделю я навещу тебя снова. Ты заговоришь, Гэрри, поверь мне. Просто взгляни на это, как на торговую сделку, тем более что она не будет облагаться налогом.
Голова Гэрри наклонилась вперед. Он слегка покачался на своем стуле, будто пытался проснуться утром и не обнаружить моего присутствия.
Когда он вновь заговорил, это была невыразительная, монотонная речь, как у диктора, сообщающего прогноз, в который он сам не верит.
– Ферни работал на да Кунью. Ферни его очень уважает. Даже после того, как у нас стало достаточно денег, столько, что можно было не тревожиться, Ферни продолжал называть его «сэром». У Ферни связи по всему миру, и его все любят. Понимаю, тебе трудно поверить, но это так. Ферни стоило только пожелать чего-то шепотом, как просьба тотчас же выполнялась. Ферни организовывал поставки морфия, а я перерабатывал его и организовывал продажу.
– Как доставлялся морфий?
– На кораблях. Один раз в месяц. Корабль не останавливался. Только эксперт-водолаз мог знать это. Мы выходили в море на лодке, и тогда Ферни, используя свое водолазное снаряжение, подплывал под корпус идущего корабля и снимал контейнер, прикрепленный магнитными зажимами к днищу киля.
Мы перерабатывали сырье и запечатывали его в консервные банки. После этого Ферни договаривался о доставке товара на корабль, идущий в нужном направлении. Я уведомлял моих партнеров в Нью-Йорке. Они предоставляли судну время пройти таможню, а затем, пока оно стояло еще у причала на набережной, туда спускался водолаз и снимал героин. Ну, как я веду себя?
– Хорошо, – сказал я. – Теперь твоя лодка. Ферни пользовался ею?
– Конечно. Он ведь гораздо более опытный моряк, чем я смогу даже когда-нибудь стать. Он брал ее, когда хотел. Я злился, только когда ее брал да Кунья. Я не доверял бы этому старику, если бы он был даже адмиралом на флоте Краута.
– Они всегда тратили одинаковое количество горючего?
– Да, – кивнул Гэрри, – я проверял из любопытства. Они ходили вдоль берега около двенадцати миль, немного ближе, немного меньше.
– Расскажи мне поподробнее о да Кунье, – потребовал я.
– Да Кунья разъезжает в своем старом «форде» 1935 года так, будто в «тандерберде». Воображает, что он в городе хозяин. Думает, что если он закрывает глаза, то наступает ночь. Когда он посылает Томаса за моей лодкой, это выглядит так, будто он делает мне одолжение. Да Кунья хитрый тип. Однажды я прихожу сюда, а он нагружает себе полную корзину сардин.
«Я застал тебя, похоже, на месте преступления!» – сказал я, улыбаясь, будто в шутку. «Лучше быть красным от смущения, чем черным от злобы, мистер Кондит», – ответил он. «К кому это относится?» – спросил я. «Ко мне. Поскольку я – единственный, кто имеет значение», – заявил он и отбыл вместе с сардинами. Он в тесных отношениях с местной церковью, и на прошлой неделе сюда съехалась шайка магнатов бизнеса из Мадрида. Что бы он ни собирался сделать для Португалии, в его планы, конечно, не входит повышение средней зарплаты выше четырех долларов в неделю. – Гэрри Кондит поднял голову и спросил: – Ты правда позволишь мне смыться? Ты не шутишь? Потому что, если я задаром раскрыл рот...
– Нет, можешь выговориться. Сейчас все зависит от меня.
– О лодке и обо всем? – спросил Гэрри Кондит.
– О лодке и обо всем, – подтвердил я.
– Я готов поклясться, что ВНВ, которую возглавляет да Кунья, – местное отделение организации «Молодая Европа». Ты знаешь, о чем я говорю?
– Продолжай.
– Это сеть фашистских организаций по всей Европе, от Рабата до Нарвика. Оасовцы во Франции, MAC – в Бельгии. Что касается этих ребят в Португалии, то нынешний социалистический режим – это то же самое.
– Чем ты можешь доказать?
– Ничем, приятель. Мне бы самому хотелось иметь доказательства. Моя мечта вывести его на чистую воду.
– Похоже, что ты опоздал.
– Фашисты падут; исторически это часть классовой борьбы.
– Классовая борьба? Забавно слышать такое от тебя! Ты представитель наркобизнеса и главного их союза...
– Да, по оборудованию для производства наркотиков, – согласился Гэрри, – я главный.
Его глаза встретились с моими. Я решился сблефовать.
– А англичанин, который приезжал? – спросил я мягко, почти ласково. – Не забудь рассказать о нем, Гэрри.
– Приятель Ферни, – тут же отозвался Кондит, – славный малыш, с большим чувством юмора.
– Его имя?
– Айвор Батчер, – сказал Гэрри. – С большим чувством юмора.
– Большое чувство юмора, – произнес я в раздумье. Теперь все сходится. Айвор Батчер знал Ферни. Вестник? Курьер? Может быть, Смит указывал Ферни, что он должен делать? Или что-то другое? Если так, то почему? Я оглядел погруженную в темноту фабрику: покрытые маслом машины, груды банок. – Гэрри, мне нужно, чтобы Ферни Томас приехал сюда. Вызови его и можешь уходить.
– Ты и сам способен вызвать его так же легко, как я, – пожал он плечами. – Не обязательно тыкать меня лицом в грязь.
Он подошел к раковине и вымыл руки странным португальским пятнистым мылом, которое напоминало сыр рокфор, высушил их, надел наручные часы и повернулся к нам лицом.
– Ты уже исполнил свою геройскую роль, приятель. Теперь я ухожу отсюда, будешь ты стрелять или нет.
– Ты так думаешь? – усмехнулся я, но не предпринял ничего, когда он подошел к стулу, взял свой кашемировый кардиган и двинулся между машинами к двери. Я спрятал пистолет в карман пиджака, и он успокоился.
Но именно тогда раздался выстрел, который как пиранья среди стаи золотых рыбок пролетел и отдался эхом в грудах пустых консервных банок.
Чарли выудила пистолет из своей сумочки и выстрелила в Гэрри Кондита. Я увидел, как он повернулся и упал вперед на пресс-машину. Пистолет выстрелил еще раз. Пуля с треском ударилась о машину и отлетела в темноту. Волоски на тыльной стороне моей руки ощутили тепло. Я стиснул дуло, чтобы вырвать оружие у Чарли, но оно оказалось еще горячим, и, обжегшись, я с грохотом уронил пистолет, обхватил Чарли рукой и крепко держал ее.
Гэрри Кондит высунул голову из-за машины и спросил:
– Где эта полоумная достала пушку?
Я взглянул на старый итальянский автоматический револьвер «Виктория-76», упавший на пол.
– Судя по его виду, из рождественской хлопушки. Теперь давай исчезай, пока я не передумал.
Чарли завопила и стала бить меня кулачками по застегнутому кителю.
– Не отпускай его! Он убил твоего друга! – снова и снова кричала она. Потом остановилась, чтобы набрать воздуха. – Ты просто не человек, – спокойно заявила она.
Я крепко держал ее, пока Гэрри Кондит уходил, прихрамывая и придерживая свою руку другой большой красной рукой.
Я усадил Чарли. В конце концов она высморкалась в мой носовой платок и рассказала мне, что работает на федеральное бюро по наркотикам в Вашингтоне и что я только все ей испортил. Сидя в фантастическом доме Гэрри Кондита, она плакала сейчас о нарушенном духе товарищества.
– Значит, ты знала, что запах уксуса – это признак уксусной кислоты, которая выделяется при переработке морфия? Почему ты не сказала мне правду?
Она снова высморкалась.
– Потому что хороший работник не позволяет себе мешать другому, представляющему агентство, борющееся с правонарушениями, выполнять то, что предусмотрено законом, – изрекла она, сморкаясь.
И тут мы услышали, как Гэрри Кондит завел машину.
– Он взял нашу машину, – ахнула Чарли, – нам придется остаться здесь. – Она начала хихикать.
* * *
До Албуфейры было немногим более трех километров. Мы прошли вдоль края большой плантации, засаженной инжирными деревьями, и ощутили запах зрелых оливок. После первого километра Чарли сняла туфли, а после второго остановилась, чтобы отдышаться. В пятидесятый раз она сказала:– Ты дал ему уйти. Я должна позвонить в полицию.
– Послушай, – вскипел я наконец, – не знаю, чему вас учат в министерстве финансов[27], но если думаешь, что твой престиж там зависит от того, наденешь ли железные наручники на Гэрри Кондита, то ты очень наивна. Пусть отправляется и сеет панику среди своих друзей. Если он окажется на краю света, ты сможешь быть там через день, а позвонить туда – в течение часа.
Это строго продуманный бизнес. И только потому, что я размахиваю старым трофейным пистолетом, ты вовсе не должна сорваться с цепи. Ты могла ведь ранить его!
Это последнее замечание привело Чарли в ярость. Я в ее глазах выглядел не лучше, чем Гэрри Кондит, а что касается того, что она могла его ранить, то, если бы не я, она убила бы его и хорошо бы сделала.
Трудно удержаться от зависти к этим собакам-ищейкам, которые отыскивают наркотики. Правительства всего мира так стараются доказать, что они не виноваты, что, не задавая глупых вопросов об огнестрельном оружии, они постараются просто схватить вас за локоть, когда вы будете стрелять. Я не мог позволить себе такой роскоши, как воспоминание о том, что стремление Гэрри Кондита устранить вещественное доказательство практически убило Джо Макинтоша. Мое положение было не из приятных. Я не мог допустить, чтобы Чарли позвонила в полицию и привлекла внимание к нашему делу. По крайней мере до тех пор, пока я не дождусь Синглтона, не сверну наше оборудование и не исчезну. Я стал прислушиваться и понял, что Чарли меня о чем-то спросила.
– Ммм, – промычал я, делая вид, что обдумываю ее вопрос.
– Это так запутанно, да? – уточнила Чарли.
– Запутанно, – ответил я, – конечно, запутанно. Ты влезаешь в промышленный шпионаж, а потом жалуешься, что все запутанно!
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Чарли. – Я не имею отношения к промышленному шпионажу.
– Разве? Производство наркотиков – промышленность с оборотом во много миллионов долларов. Половина доходов ее идет на то, чтобы зарабатывать прибыль, а другая – на то, чтобы запутать тебя. – В ответ – тишина. – Либо тем, либо другим способом, – добавил я.
– Но все же что означает твоя последняя шутка?
– Означает, что власти бывают замешаны различным образом – путем взяток, кодов, камуфляжа, фальшивых информаторов или даже путем давления, причем такого мощного, что закон будет изменен в пользу его нарушителя. Но самым сложным является старомодная ложь, которую преподносят рубахи-парни вроде Гэрри Кондита.
– Как, разве многое из того, что он говорил, – неправда? – Она остановилась посреди дороги и снова надела туфли.
– Да, – кивнул я, – но как любая первоклассная ложь она служит надежным фундаментом для правды, как маргарин с двенадцатью с половиной процентами масла.
– Что же из сказанного им правда? – спросила Чарли.
– Пусть это объяснят тебе твои умники из министерства финансов. Я скажу только, что он не оставил у нас сомнений по поводу того, как следует продолжать расследование, если мы хотим вести его на сто процентов в интересах Гэрри Кондита.
– Да, – послушно сказала Чарли и сжала мою руку. Мне хотелось бы выслушать последнее замечание более внимательно.
Глава 45Мужчина и мальчик
Со стороны Гэрри Кондита было чертовски мило оставить машину перед домом номер 12 на Прака-Мигель-Бомбарда. Под стеклоочистителем торчал белый конверт с запиской от него. Чарли пошутила, что это все равно, как если бы мы получали уведомление о штрафе за парковку.
"Простите, что увел тачку, но когда приходится сматываться, то сматываешься. Я не верил, что ты поступишь со мной честно, как обещал, но, как я уже говорил, когда настанет зима, мы узнаем, какие деревья – вечнозеленые. Эл Уонтент (Гэрри Кондит явно избегал называть Ферни по имени) мечется, как ошпаренная кошка. Ты сказал, что там я могу это взять, но я брать не буду, однако могу поспорить на штанишки Чарли, что Эл захочет это взять. («Это» могло означать только моторную лодку.)
Я не сказал тебе, что Эл располагает самой лучшей во все времена сетью для шантажа, и я знаю, что говорю. Если тебе известно название «Белый список», то ты поймешь, что я не шучу.
Последи за тем, что я не забираю, и твое расследование будет завершено, да еще как!
Твой на миллионы лет Гэрри".
Синглтона я не ожидал из Лиссабона раньше, чем через двадцать четыре часа. Приходилось рассчитывать только на себя. Я пошел в комнату Чарли и подковырнул доску пола одним из кухонных ножей.
– Что ты делаешь? – спросила Чарли.
Я попросил ее помолчать и приготовить крепкого чая. Я чувствовал себя очень усталым от всего, что произошло.
Из-под доски в полу я извлек маленький радиопередатчик, с помощью которого Джо связывался с Лондоном, включил его, выдвинул антенну и набрал позывные курьера[28]. Я установил ручку на двадцать три минуты после условленного часа (как требовалось согласно нашей договоренности с командованием Британского флота в Гибралтаре) и затем убрал прибор.
Чарли принесла чай. Я сказал ей, что направил сообщение в Лондон и она теперь свободна предпринимать любые действия по поводу изготовления наркотиков. Я также предупредил ее, что согласно официальному акту о секретности всякое упоминание об операции, которой мы занимаемся в Албуфейре, является подсудным, и, если будут какие-нибудь основания подозревать ее в неосторожности, ее служба в федеральном бюро по вопросам наркотиков делает ее подлежащей суду, как агента иностранной державы. Я поблагодарил ее за чай и поцеловал многообещающе и не очень по-братски.
– Ты должна доставить меня к лодке Гэрри Кондита. – Устал как собака, – посетовал я.
Что-то глухо ударилось о борт лодки. Это выглядело не очень по-моряцки, и я усомнился, что такой шум произвел Ферни Томас. Может, Гэрри Кондит заманил меня в ловушку? Я испытал страх при мысли, что мой ящик может на самом деле превратиться в гроб.
Женский голос – я узнал жену Ферни – проговорил что-то по-португальски; шлюпка отчаливала.
«Держи веревку!»...
«Возьми портфель!»... «В лодке вода, весло соскользнуло в море!»...
Разговор продолжался так, как он обычно ведется, если в лодке женщина. Я услышал, как Ферни быстро по-португальски сказал ей, чтобы она поторопилась. Успокаивающим, но приказным тоном. Я понял, почему он так немногословен. Его португальский имел сильный английский акцент.
"Простите, что увел тачку, но когда приходится сматываться, то сматываешься. Я не верил, что ты поступишь со мной честно, как обещал, но, как я уже говорил, когда настанет зима, мы узнаем, какие деревья – вечнозеленые. Эл Уонтент (Гэрри Кондит явно избегал называть Ферни по имени) мечется, как ошпаренная кошка. Ты сказал, что там я могу это взять, но я брать не буду, однако могу поспорить на штанишки Чарли, что Эл захочет это взять. («Это» могло означать только моторную лодку.)
Я не сказал тебе, что Эл располагает самой лучшей во все времена сетью для шантажа, и я знаю, что говорю. Если тебе известно название «Белый список», то ты поймешь, что я не шучу.
Последи за тем, что я не забираю, и твое расследование будет завершено, да еще как!
Твой на миллионы лет Гэрри".
Синглтона я не ожидал из Лиссабона раньше, чем через двадцать четыре часа. Приходилось рассчитывать только на себя. Я пошел в комнату Чарли и подковырнул доску пола одним из кухонных ножей.
– Что ты делаешь? – спросила Чарли.
Я попросил ее помолчать и приготовить крепкого чая. Я чувствовал себя очень усталым от всего, что произошло.
Из-под доски в полу я извлек маленький радиопередатчик, с помощью которого Джо связывался с Лондоном, включил его, выдвинул антенну и набрал позывные курьера[28]. Я установил ручку на двадцать три минуты после условленного часа (как требовалось согласно нашей договоренности с командованием Британского флота в Гибралтаре) и затем убрал прибор.
Чарли принесла чай. Я сказал ей, что направил сообщение в Лондон и она теперь свободна предпринимать любые действия по поводу изготовления наркотиков. Я также предупредил ее, что согласно официальному акту о секретности всякое упоминание об операции, которой мы занимаемся в Албуфейре, является подсудным, и, если будут какие-нибудь основания подозревать ее в неосторожности, ее служба в федеральном бюро по вопросам наркотиков делает ее подлежащей суду, как агента иностранной державы. Я поблагодарил ее за чай и поцеловал многообещающе и не очень по-братски.
– Ты должна доставить меня к лодке Гэрри Кондита. – Устал как собака, – посетовал я.
* * *
Чарли привела шлюпку с мастерством, достойным дочери адмирала. Чтобы не рисковать оставить мокрые следы на палубе, я вскарабкался на нее в носках, Чарли развернула шлюпку и стала грести назад к бухте. Я смотрел на вершину утеса и молился, чтобы Ферни Томас не появился, пока она не пересечет по тропинке поле. Затем я перешел через мостик и влез в большой рундук под одной из пустых коек. Он немного напоминал гроб, но я просунул под крышку карандаш, чтобы туда проникало немного воздуха, хотя этого оказалось все же не достаточно, чтобы рассеять запах дегтя и нафталина.Что-то глухо ударилось о борт лодки. Это выглядело не очень по-моряцки, и я усомнился, что такой шум произвел Ферни Томас. Может, Гэрри Кондит заманил меня в ловушку? Я испытал страх при мысли, что мой ящик может на самом деле превратиться в гроб.
Женский голос – я узнал жену Ферни – проговорил что-то по-португальски; шлюпка отчаливала.
«Держи веревку!»...
«Возьми портфель!»... «В лодке вода, весло соскользнуло в море!»...
Разговор продолжался так, как он обычно ведется, если в лодке женщина. Я услышал, как Ферни быстро по-португальски сказал ей, чтобы она поторопилась. Успокаивающим, но приказным тоном. Я понял, почему он так немногословен. Его португальский имел сильный английский акцент.