Страница:
остался на месте. Он согнул свои задние ноги и наклонил тело так, что один
из его экваториальных кабошонов стал смотреть в моем направлении. "Я",
объявил он тем же лишенным эмоций компьютерным голосом с американским
акцентом, "называюсь Хитрый Кот." Потом он выпрямил ноги и, казалось,
встряхнулся. "Не Скинхед", сказал он, и я увидел, как Брайт вздрогнул, "это
строка нонсенс." И он переваливаясь зашагал к своей группе.
Скинхед. Я улыбнулся Брайту. Он не ответил улыбкой.
И так оно шло дальше более часа, лацертанам представили каждого члена
группы встречающих. Когда все закончилось, поле вокруг гигантского
транспортного самолета заполнилось громадным количеством машин. Хаммеры,
военные грузовики, лимузины всех сортов и, похоже, все до единого черные
Рено Эспас в Европе. Толпа вокруг самолета двинулась по машинам. Возникла
некая толчея и меня отделили от Эльжбеты. Я видел, как Брайт вел ее в
сторону невероятных размеров лимузина марки Мерседес вместе с полудюжиной
людей, которых я не узнал.
Мы с Бартеком оказались в одном из Эспасов. Задние сидения вытащили и
вставили рампу, позволившую одному лацертанину забраться внутрь через заднюю
дверь. Бартек и я посмотрели друг на друга, когда пришелец процокал по рампе
и устроился прямо за нами. Кто-то снаружи опустил дверцу и запер ее.
Возможно сыграло просто мое воображение, но мне вдруг показалось, что здесь
необычно холодно. Что точно не было моим воображением, я уверен, был очень
слабый запах гиацинтов, повеявший на нас.
"Транспорт", объявил лацертанин своим жутковатым голосом Стивена
Хоукинга. Раздался шуршащий звук, когда он осматривался в хвосте Эспаса.
"Необычный."
"Думаю", очень тихо сказал мне Бартек, "У меня сейчас начнется приступ
паники."
"Эй, не надо так", сказал радостный голос. "Эти маленькие парни не
причинят вам никакого вреда." Говоривший был высоким молодым человеком,
стоявшим у открытой передней пассажирской дверцы. У него были песчаные
волосы, он был в яркой обычной рубашке и зеленой ветровке. Заглядывая в
Эспас, он широко нам улыбался. "Эй, Лотус Эспри", позвал он. "Мы готовы
катиться, приятель?"
"Готов катиться", согласился лацертанин. "Абсолютно. Транспортировать
эту личность в новые координаты."
Молодой хихикнул, забрался на пассажирское сидение и закрыл дверцу. Он
кивнул водителю, и мы присоединились к длинному конвою, выезжавшему из
аэропорта. Я потерял счет легковушкам, грузовикам и Хаммерам; мы, похоже,
устроим на дорогах хаос.
Где-то на пути молодой человек полуповернулся на сидении и улыбнулся
мне с Бартеком.
"Я - Фруки", сказал он.
Бартек и я посмотрели на него.
"Это, конечно, не мое настоящее имя", продолжил он.
"Надо надеяться, что, конечно, нет", сказал Бартек.
"Мое настоящее имя - Тим."
На сей раз мы с Бартеком просто уставились на него.
"Слушайте", сказал наконец американец. "Я из команды связи НАСА/ДжПЛ, а
вы из команды связи польского правительства. Думаю, мы должны коснуться
базы."
"Коснуться чего?", спросил Бартек.
"Он думает, что мы должны познакомиться друг с другом", сказал я.
Бартек фыркнул. "Я не желаю касаться его базы. Да и всего другого."
Фруки широко улыбнулся ему: "Бартек Каминский, верно?"
Бартек скрестил руки и уставился прямо вперед в лобовое стекло.
"Эй, будет ли окей, если я стану звать тебя Барт?", спросил Фруки.
"Нет."
"Окей." Улыбка Фруки уменьшилась всего на мельчайшую долю. "Тогда как
же я должен тебя звать?"
"Никак", сказал Бартек.
"Если хочешь, можешь Бартом звать меня", сказал я. Бартек грубо
захохотал.
Улыбка Фруки почти исчезла. "Окей, парни", сказал он. "Реальность
покажет."
Бартек смотрел на него.
"Здесь не будет ситуации, когда парни из большого города попадают в
деревню, и их перехитряют местные", сказал Фруки.
"Разве?", спросил я.
"О, нет", покачал он головой. "Моя команда состоит из молодых, ярких,
профессиональных и самомотивированных. Все, что мы хотим от вас - это
кооперации."
"Вы пытаетесь сказать мне, что моя команда состоит из немолодых,
неярких, непрофессиональных и несамомотивированных?", спросил я.
Фруки пожал плечами: "Профессионалы, возможно."
"Если я подобью тебе глаз", сказал Бартек, "это будет считаться
международным инцидентом?"
Я через плечо посмотрел на лацертанина в хвосте Эспаса. "Насколько они
понимают?", тихо спросил я.
"Что ж, это вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, правда?",
радостно сказал Фруки.
"А есть ли на этот вопрос ответ на шестьдесят четыре тысячи долларов?",
поинтересовался Бартек.
Фруки широко улыбнулся ему. Я еще никогда не видел человека, который бы
так много улыбался. Это начинало раздражать. "Мы просто не знаем. Мы продали
им базы данных для примерно дюжины самых распространенных языков мира вместе
с оборудованием для обработки речи, так что говорить они могут. Хотя мы не
думаем, что они уже вполне понимают, как правильно пользоваться
соответствующим софтвером. Однако, сколько они понимают в действительности,
об этом все только гадают."
"Простите меня за то, что я невежественный, немотивированный поляк
среднего возраста", сказал Бартек, "но, похоже, что на самом-то деле вы о
них не слишком-то много знаете."
"Ну, конечно." Из кармана ветровки Фруки достал пачку мятных леденцов и
бросил один в рот. "В общем, у нас есть некое неформальное соглашение со
всеми нашими связниками, может, и вы к нам присоединитесь?"
"Нет", сказал Бартек.
"Эй, нет ничего такого тяжелого", сказал Фруки. "Просто вы будете рядом
с этими коротышками почти все время в следующие несколько часов, и они могут
сказать что-то такое, чего мы не услышим."
"Вроде чего?", спросил я.
Он пожал плечами. "Да чего угодно. В данной ситуации все считается
информацией. Если у них вырвется, где расположена их родная планета, это
было бы хорошо."
"А что вы тогда собираетесь делать?", спросил Бартек. "Отправиться
туда?"
"Было бы хорошо просто это знать", спокойно ответил ему Фруки.
"Вы просите, чтобы мы шпионили за ними", сказал я.
"Конечно", сказал Фруки. "Они собирают информацию о нас, мы собираем
информацию о них." Он пожал плечами. "Все, что можно заполучить даром."
"Я не хочу шпионить ни для кого", сказал Бартек.
Фруки поглядел с сомнением. "Ну, слово шпионить, наверное, чересчур
резкое."
"Для меня оно звучит достаточно аккуратно", сказал я.
"Нет", сказал он. "Думайте об этом просто как о слухах." Он снова нам
заулыбался. "Ага? Просто слухи, что вы услышали за холодильником."
Бартек посмотрел на меня. "Мы в руках безумцев", сказал он.
В нескольких километрах от Кракова есть маленький польский городишко
Освенцим, о котором едва ли кто слышал. И есть нацистская машина смерти
Аушвиц, о которой слышал практически каждый. Трагедия в том, что это одно и
то же место.
Моя семья долго жила в Освенциме. Моя пра-пра-бабушка помнила, когда он
был Аушвицем, но никогда не говорила об этом времени. Я родился там, а
кое-кто из моего семейства еще живут там. Я ходил там в школу, а когда ее
закончил, мой отец нашел мне работу в музее Аушвица.
Внешне может показаться жестокостью послать шестнадцатилетнего парня
работать в таком месте, но в то время я не выказывал никаких признаков
блестящей карьеры, на которую надеялись мои родители. В то время, если быть
честным, я выказывал мало следов интеллекта. Поэтому отец, который учил в
школе одного из гидов лагеря, замолвил за мня словечко, и на следующий день
я стоял на автостоянке, глядя на те самые ворота, на которых были выбиты
слова: Arbeit Macht Frei.
Двенадцать лет спустя я все еще был там. Я провел много лет, изучая это
место и сопровождая туристские группы. Директор музея нашел способ послать
меня на обучение в Ягеллонский университет в Кракове, чтобы изучить
английский. Он брал меня в Варшаву на целые недели кряду, чтобы брать там
уроки по туризму. Я продвинулся с места простого мальчика на побегушках до
гида и до заместителя директора, и в конечном счете, когда директор ушел на
пенсию, я занял его место.
А три месяца спустя открылась вакансия в Министерстве туризма в Кракове
и я ухватился за нее обеими руками и фактически швырнул Эльжбету со всеми
нашими пожитками в фургон, решив никогда, никогда больше не возвращаться.
"Должно быть, это похоже на возвращение домой", сказал Фруки, когда мы
заехали на ту самую стоянку.
"Это и есть его дом", сказал Бартек. "Томек родом из Освенцима."
"Да?", заулыбался мне Фруки. "Правда? И на что похожи здесь рестораны?"
Я уставился на него: "Ты серьезно?"
Он задумался. "Ага, вы правы. Догадываюсь, что здесь не тянет шляться
по злачным местам."
"Верно." Я открыл свою дверцу и выбрался наружу. Другие официальные
машины, лимузины, автобусы и военные грузовики заезжали за нами, заполняя
автостоянку и вставая даже на обочинах дороги, что вела в лагерь.
Я осмотрелся. Прошло по меньшей мере пять лет, когда я в последний раз
видел Аушвиц. Конечно, сам лагерь все еще выглядел точно таким же, и даже
вид его вызвал у меня дрожь. Но мой преемник на посту директора явно не
сидел без дела: новый с иголочки музейный комплекс вырос на месте того,
начальником которого я побыл, хотя и краткое время. Комплекс был
современным, приземистым, деловым. Здесь не надо было выглядеть красиво;
место служило для обучения. Я задумался, хватило бы у меня
целеустремленности, чтобы отгрохать этот новый музей.
У ворот дожидалась громадная группа людей. Я увидел среди них своего
преемника, и множество городских сановников, а среди последних и свою тетю
Стасю и дядю Мирека. Дядя и тетя замахали мне и я нехотя помахал в ответ.
Когда все лацертане высадились из своих Эспасов, все солдаты НАТО,
Америки и Польши спрыгнули со своих грузовиков и заняли позиции, а все
сановники сошли со своих лимузинов, мы все единой группой двинулись к
воротам и к дожидающемуся комитету встречи.
Когда мы приблизились, снова началась процедура представлений.
Брифинг-документы НАСА говорили, что лацертанам, похоже, нравятся
формальности встреч и знакомств с людьми. Ясно, что и разнообразные
сановники тоже этим наслаждались, что казалось сейчас уже несколько
излишним.
Даже если бы мы захотели скрыть некоторые менее достойные аспекты
человеческой истории, это было бы бесполезным. Лацертане, сказал мне Брайт,
изучали наше радио- и телевещание, когда еще только прокладывали дорогу в
Солнечную систему. К тому времени, когда мы узнали, что они идут, они уже
все знали о нашей истории и все наши грязные тайны. Они видели ученые
документальные свидетельства холокоста. Они смотрели "Список Шиндлера", хотя
было не вполне ясно, понимают ли они различие между документальным кино и
драмой - Супермеховые Животные выражал желание обсудить соответствующие
бизнес-стратегии людей и лацертан с Дж. Р. Эвингом.
Они, если верить Брайту, отказались отплатить дань уважения мертвым в
Шоа. Они попросили отвезти их в Аушвиц.
Я был не вполне уверен, что мне об этом думать. Часть меня находила
весьма унизительным, что продвинутая, путешествующая к звездам раса ощущает
необходимость сделать такое. Другая часть меня чувствовала страшный
болезненный стыд, что мы показываем себя лацертанам с нашей самой
отвратительной стороны. Они должны знать, что здесь произошло; но нет
никакой необходимости давать им экскурсию.
Но все что лацертане хотели, то они и получали. Польское правительство
получило запрос - ну, реально, это был набор инструкций - и было спущено
указание: найти работника министерства, способного провести группу чужаков
по Аушвицу, не вызвав фатального затруднения для Человечества. В конце
концов они нашли представителя, удовлетворяющего первым двум критериям.
Павлюк на совещании, продолжавшемся почти два часа, внушал мне важность
удовлетворить третьему критерию. Потом Брайт ухитрился сделать то же самое
примерно за одну десятую часть этого времени. Я должен показать лацертанам
Аушвиц, и не должен сплоховать никоем образом.
Было решено, что участвовать в экскурсии будут только лацертане, их
охрана и несколько избранных гостей. Все остальные, пока мы не вернемся,
подождут либо на автостоянке, либо в зданиях музея. Когда все представления
закончились, около тридцати нас прошли через ворота в лагерь.
Миновало много времени с тех пор, когда я был здесь в последний раз, и
я к некоторому огорчению обнаружил, что не забыл ничего. Я решил, что
единственный способ пройти через все это - относиться к лацертанам как к
очередной группе туристов, поэтому я пошел слегка впереди них, тараторя свои
комментарии, как я делал это же самое сотни раз прежде.
Хотя на прежнее на этот раз все было не похоже. Скажем, никто не задал
ни единого вопроса. Обычно кто-то задает по крайней мере один вопрос.
Лацертане же просто брели маленькой группкой, а все остальные просто
тащились за ними, пока я шествовал впереди, описывая, что они видят, и что
происходило здесь. Никто из людей в этой группе не казался ужасно
заинтересованным, что меня раздражало. В каком-то месте я оглянулся, и
увидел Фруки и Эльжбету, глубоко погрузившихся в разговор, что раздражило
меня еще больше.
Хотя в одном отношении это было похоже на другие экскурсии. Никогда
нельзя удержать группу туристов вместе. Они не могут все идти одним темпом.
Некоторые начинают слоняться, где хотят. Некоторые отходят, чтобы посмотреть
на тривиальные вещи, и отстают, а потом рысью догоняют. Некоторые просто
теряются и приходится возвращаться, чтобы их разыскать.
На этот раз никто не потерялся, но когда экскурсия приближалась к
своему концу и мы возвращались в музей, группа стала все больше и больше
растягиваться, пока в конце концов я и Глобальное Потепление не пошли почти
бок о бок на несколько десятков метров впереди других. И в этом месте, как
когда мы должны были завернуть за угол здания, один лацертанин вдруг
остановился посмотреть на что-то, заставив при этом остановиться и всю
группу.
Поэтому я и Глобальное Потепление вместе завернули за угол и на
несколько мгновений остались совершенно одни. Никаких людей из НАТО, никаких
из ООН, никого из консульства США, никаких официальных поляков. Только я и
создание, которое родилось в бессчетном количестве световых лет от Земли. Я
остановился и посмотрел вниз на лацертанина, просто изумляясь самой
ситуации.
То, что произошло потом, мне кажется, было просто случайностью. С
туристами такое происходит все время. Они выучивают несколько слов на вашем
языке и им просто хочется поговорить. Фактически, это довольно лестно -
особенно с языком, вроде польского, который, мне говорили, не самый легкий
для изучения язык в мире - когда кто-то не устрашится трудностей.
Из всех лацертан именно Глобальное Потепление был единственным,
который, казалось, научился справляться с языковым софтвером, что продало им
НАСА. Он весь день болтал с каждым, кто желал слушать. С полицейскими, с
агентами секретной службы, с морпехами. Наверное, он увидел, что я смотрю на
него, и подумал, что должен что-то сказать. Наверное, он просто хотел
затеять разговор. Задним числом, мне ясно, что такой случайности стоило
ожидать.
Он сказал: "Весьма впечатляет, Бедный Ублюдок. Вы должны здорово
гордиться."
"Извините?", сказал я.
Глобальной Потепление махнул рукой жестом, который трогательно был
почти человеческим. "Эти координаты. Весьма впечатляет. Убито много
миллионов неполноценных людей. Вы должны основательно гордиться."
Я, разинув рот, смотрел вниз на лацертанина.
"Удивляюсь только", продолжил Глобальное Потепление, "почему вы
остановились?"
В этот момент Брайт и Фруки, которые, должно быть, торопились догнать
нас, на случай если мы с лацертанином обменяемся друг с другом военными
тайнами, завернули за угол, увидели выражение на моем лице, и, вежливо, но
твердо, взяли меня за оба локтя.
"Закройте рот, Том", пробормотал мне в ухо Фруки, когда они почти
силком повлекли меня к зданию музея. "Вы выглядите глупо."
Я закрыл рот. Потом открыл его снова и сказал: "Он сказал..."
"Думаю, мы все догадались, что он сказал", тихо сказал Брайт. "Пан
Козинский, давайте найдем какое-нибудь уединенное место, где мы сможем это
обсудить."
Мы подошли к музею. Брайт открыл дверь, а Фруки, не затормозим ни на
секунду, повлек меня внутрь, но к этому времени ко мне снова стал
возвращаться разум. Я сказал: "Вы мне лгали."
Брайт дергал двери кабинетов. Нашел ту, что открылась, заглянул внутрь.
"Окей", сказал он, "сюда."
Фруки затащил меня в кабинет к Брайту и остался снаружи, гарантируя,
что нас не потревожат. Но для пущей уверенности Брайт закрыл дверь и запер
ее. Потом он посмотрел на меня. Он смотрел на меня очень долго.
"Что он вам сказал?", спросил он, наконец.
Я не знал, что ответить. Я осмотрелся в кабинете. Это был гораздо более
уютный кабинет, чем когда директором здесь был я. Тут стоял стол с
компьютером и принтером. Стояли какие-то деловые шкафы, на которых
располагались горшки с полузасохшими цветами. На полу лежал ковер, у одной
стены стоял маленький диван и пара удобных кресел.
Брайт не отрывал от меня глаз: "Козинский?"
Я сказал: "Мне кажется, Глобальное Потепление просто поздравил меня с
Холокостом."
Брайт испустил легкий стон и потер глаза.
"Он спросил, почему мы перестали", сказал я, и постучал себя по виску.
"Либо это я свихнулся, пан посол, либо Глобальное Потепление считает, что
Холокост был правильным делом."
Он казался смущенным. Возможно, он и был таким. "Не только Глобальное
Потепление", сказал он. "Так считают они все."
"О боже."
Брайт подошел к столу, выдвинул кресло и уселся. "Даже при всей их
технологии, лацертане не могут путешествовать быстрее света", сказал он.
"Они были в сорока световых годах от нашей Солнечной системы, когда засекли
здесь следы разумной жизни, и чтобы добраться сюда у них заняло почти
столетие." Он откинулся в кресле и сцепил руки. "И большую часть этого
времени они изучали наше радио и телепередачи. Они знают о нас все."
"Мы здесь толкуем не о нас, господин посол", напомнил я.
Он кивнул. "Одно из первых сообщений, что они нам послали - они
находились еще в годах, э-э, шести от нас - было поздравлением за понимание
важности удаления неполноценных рас из коллективного генофонда. Это их
слова, не мои", торопливо добавил он. "Они сказали, что это доказывает, что
мы расово зрелые."
У меня снова отвалилась челюсть.
"Это поставило нас перед определенной дилеммой", признался Брайт.
"Да уж", сказал я слабым, тонким голосом.
"Надо было принять определенные тяжелые решения", сказал он. "Хотя в
реальности, это были совсем не наши решения. Лацертане в любом случае шли
сюда."
"Господин посол!", сказал я. "Лацертане одобряют Аушвиц!"
Он кивнул и опустил взгляд на руки. "Для меня это тоже было шоком."
"Прекрасно!", заорал я. "Проявили ли бы вы больше терпения, если б
обнаружили, что они все - коммунисты?!"
"Мистер Козинский", сказал он успокаивающим тоном. "Я, как вы говорите,
проявляю терпение. Я еврей. Мой дед и бабушка погибли в Бухенвальде. Что, вы
думаете, я чувствую?"
"Думаю, вы чувствуете то, что прикажет вам чувствовать ваше
правительство."
Он снова опустил взгляд на руки.
"Больше никто об этом не знает?", спросил я.
"Вы в уникальном положении", признал он. Он посмотрел на меня. "На
личной встрече в Кэмп-Дэвиде три месяца назад Сверхмеховые Животные сказал
президенту: он считает, что решением проблемы городских бездомных является
программа организованной эвтаназии."
Я закрыл лицо руками.
"Сейчас думают, что мы не можем навязывать человеческие моральные
ценности чужим цивилизациям, как не можем ожидать, что они воспримут
Пикассо", сказал Брайт. "Они не люди. У них иное восприятие. Они смотрят на
вещи по-другому."
"Это не делает их правыми."
"Конечно, не делает. Но нам надо приспособиться к ним."
Я отнял руки от лица и уставился на него. "Извините, что?"
Он пожал плечами.
Я подошел прямо к столу и наклонился над Брайтом. "Господин посол,
нацисты превратили мою страну в скотобойню. Они настроились уничтожить
заметный процент человеческой расы. Похоже, лацертане считают, что это было
правильно. И нам надо согласиться с этим, потому что лацертане являются
продвинутой космической расой, и у них есть вещи, которые мы хотим
заполучить, так?" Он начал было отвечать, но я поднял руку и остановил его.
"Пожалуйста, поправьте меня, если я понял это неправильно."
Он некоторое время со спокойным лицом смотрел на меня. В конце концов
он сказал: "Вы закончили, мистер Козинский?" Когда я не ответил, он достал
свой футляр с сигарами и вынул гавану. "Надеюсь, вы не думаете, что
американскому правительству нравится положение, в котором оно оказалось,
мистер Козинский", сказал он наконец, катая сигару между пальцами. "Ясно,
что моральные устои лацертан позорны. Но я должен повториться: Они не люди.
Если б вы знали кое-что из их точек зрения на религию..." Он покачал
головой.
Я отвернулся от стола и подошел к окну. Я закрыл глаза и прижался лбом
к холодному стеклу.
"Задайте себе вопрос, пан Козинский", услышал я Брайта. "Учитывая то,
что мы не контактируем с чужими цивилизациями раз в неделю, должны ли мы
сказать лацертанам убираться прочь и никогда больше не подходить к нашему
порогу? Или мы проглотим наше отвращение и будем иметь с ними дело? Вы
мыслящий человек. Скажите мне."
Я открыл глаза и посмотрел в окно. Я увидел гравийную дорожку, деревья,
стену. Часть меня была рада, что мне не придется принимать никаких решений.
Другая часть испытывала большее отвращение, чем я мог выразить словами, что
такие решения кому-то принимать надо. И что всем остальным приходится с
этими решениями соглашаться.
Брайт встал из-за стола и закурил свою сигару. "Люди станут удивляться,
куда это я пропал."
"А такого нам допускать не надо, верно?", спросил я.
"Вы постойте здесь и подумайте над ситуацией, в которой вы оказались,
пан Козинский", сказал он, подходя к двери и отпирая ее. "И спросите себя,
что вы собираетесь делать дальше. Потому что, поверьте мне, это самый важный
вопрос, который вы когда-либо себе задавали."
Я отвернулся от окна и увидел, как выходит в дверь. Мгновением позже в
кабинет зашел Фруки, закрыл дверь и снова запер ее.
"Ну", радостно сказал он, "догадываюсь, вы поняли, что у этих
недомерков есть маленький грязный секрет."
"Ты ублюдок", сказал я. "Ты все знал с начала."
Он пожал плечами. "Ага. Ну, мы сказали недомеркам, чтобы они не
говорили ничего. Сказали, что люди не поймут."
"Боюсь, я понял чересчур хорошо."
"Ага. Наци из Большого Космоса." Он издал звук поцелуя. "У тебя, Том,
прости за выражение, коленная реакция."
"Если ты не перестанешь меня патронировать, я врежу тебе по зубам."
"Эй, успокойся." Он выставил перед собой ладони. "Что сказал Брайт?"
Я сел на диван. "Сказал, что это прискорбно, и спросил, мог бы я
справиться с ситуацией лучше."
"А ты смог бы?"
"Не мое дело справляться с такой ситуацией", ответил я. "Лично я
испытываю отвращение."
Он задумчиво покачал головой. "А ты знаешь, что мы к ним готовились?"
"Извини?"
"Ну, не к этим недомеркам в частности, но мы годы провели, обдумывая
возможные сценарии Первого Контакта. Мы всегда были уверены, что
когда-нибудь это обязательно произойдет, и что нам надо быть готовым. Мы
рассматривали случаи, когда мы не узнаем в них формы жизни, или когда они не
узнают формы жизни в нас. Все эти научно-фантастические штучки, знаешь?"
"Не имею понятия, о чем ты толкуешь."
"Но здесь у нас сценарий, о котором мы никогда не думали: мы узнаем в
них жизнь, они узнают жизнь в нас, но их мораль оказывается такой..."
"Злой?", подсказал я.
Он пожал плечами. "Ну, как посоображаешь, зло - это строго человеческая
концепция."
"Знаешь, ты мне начинаешь по-настоящему не нравиться", сказал я. "Все
это дело - сплошной фарс. Это вовсе не паломничество. Это вовсе не уважение.
Они наслаждались каждым мгновением. Это их эквивалент поездки заграницу и
посещения художественной галереи, чтобы там взглянуть на прекрасную
живопись."
"Что ж", сказал он, "нам же надо было что-то сказать прессе. Они не
поняли бы правду."
Я потер глаза.
"Лично я думаю - это весьма хорошее прикрытие", сказал он. "Мы же
придумали эту версию второпях."
"От нее тошнит!", заорал я. "Она отвратительна!"
Он смотрел на меня некоторое время. Потом сказал: "Ходит одна теория.
Ее называют Теорией Потерянного Племени."
Я уставился на него: "Что?"
"Теория Потерянного Племени. Говорят, в году 1939-1940 в недрах
амазонского дождевого леса существовало потерянное племя, и в один
прекрасный день с ним установила контакт группа немецких исследователей."
"Немецких исследователей", повторил я.
"Нацистских исследователей. Арийские стереотипы, пропитанные нацистской
идеологией и мелочами технологии, о которой потерянное племя никогда и не
мечтало. Оружие, репелленты от москитов, двигатель внутреннего сгорания,
туалетная бумага. Что-то в этом роде.
В общем, потерянное племя разговаривает с немцами, и они начинают
ощущать, что что-то не совсем правильно в этих светловолосых, голубоглазых
парнях. Те толкуют о расовой чистоте, о превосходстве арийцев, говорят до
упаду. Потерянному племени это совсем не нравится, но они идут на это,
из его экваториальных кабошонов стал смотреть в моем направлении. "Я",
объявил он тем же лишенным эмоций компьютерным голосом с американским
акцентом, "называюсь Хитрый Кот." Потом он выпрямил ноги и, казалось,
встряхнулся. "Не Скинхед", сказал он, и я увидел, как Брайт вздрогнул, "это
строка нонсенс." И он переваливаясь зашагал к своей группе.
Скинхед. Я улыбнулся Брайту. Он не ответил улыбкой.
И так оно шло дальше более часа, лацертанам представили каждого члена
группы встречающих. Когда все закончилось, поле вокруг гигантского
транспортного самолета заполнилось громадным количеством машин. Хаммеры,
военные грузовики, лимузины всех сортов и, похоже, все до единого черные
Рено Эспас в Европе. Толпа вокруг самолета двинулась по машинам. Возникла
некая толчея и меня отделили от Эльжбеты. Я видел, как Брайт вел ее в
сторону невероятных размеров лимузина марки Мерседес вместе с полудюжиной
людей, которых я не узнал.
Мы с Бартеком оказались в одном из Эспасов. Задние сидения вытащили и
вставили рампу, позволившую одному лацертанину забраться внутрь через заднюю
дверь. Бартек и я посмотрели друг на друга, когда пришелец процокал по рампе
и устроился прямо за нами. Кто-то снаружи опустил дверцу и запер ее.
Возможно сыграло просто мое воображение, но мне вдруг показалось, что здесь
необычно холодно. Что точно не было моим воображением, я уверен, был очень
слабый запах гиацинтов, повеявший на нас.
"Транспорт", объявил лацертанин своим жутковатым голосом Стивена
Хоукинга. Раздался шуршащий звук, когда он осматривался в хвосте Эспаса.
"Необычный."
"Думаю", очень тихо сказал мне Бартек, "У меня сейчас начнется приступ
паники."
"Эй, не надо так", сказал радостный голос. "Эти маленькие парни не
причинят вам никакого вреда." Говоривший был высоким молодым человеком,
стоявшим у открытой передней пассажирской дверцы. У него были песчаные
волосы, он был в яркой обычной рубашке и зеленой ветровке. Заглядывая в
Эспас, он широко нам улыбался. "Эй, Лотус Эспри", позвал он. "Мы готовы
катиться, приятель?"
"Готов катиться", согласился лацертанин. "Абсолютно. Транспортировать
эту личность в новые координаты."
Молодой хихикнул, забрался на пассажирское сидение и закрыл дверцу. Он
кивнул водителю, и мы присоединились к длинному конвою, выезжавшему из
аэропорта. Я потерял счет легковушкам, грузовикам и Хаммерам; мы, похоже,
устроим на дорогах хаос.
Где-то на пути молодой человек полуповернулся на сидении и улыбнулся
мне с Бартеком.
"Я - Фруки", сказал он.
Бартек и я посмотрели на него.
"Это, конечно, не мое настоящее имя", продолжил он.
"Надо надеяться, что, конечно, нет", сказал Бартек.
"Мое настоящее имя - Тим."
На сей раз мы с Бартеком просто уставились на него.
"Слушайте", сказал наконец американец. "Я из команды связи НАСА/ДжПЛ, а
вы из команды связи польского правительства. Думаю, мы должны коснуться
базы."
"Коснуться чего?", спросил Бартек.
"Он думает, что мы должны познакомиться друг с другом", сказал я.
Бартек фыркнул. "Я не желаю касаться его базы. Да и всего другого."
Фруки широко улыбнулся ему: "Бартек Каминский, верно?"
Бартек скрестил руки и уставился прямо вперед в лобовое стекло.
"Эй, будет ли окей, если я стану звать тебя Барт?", спросил Фруки.
"Нет."
"Окей." Улыбка Фруки уменьшилась всего на мельчайшую долю. "Тогда как
же я должен тебя звать?"
"Никак", сказал Бартек.
"Если хочешь, можешь Бартом звать меня", сказал я. Бартек грубо
захохотал.
Улыбка Фруки почти исчезла. "Окей, парни", сказал он. "Реальность
покажет."
Бартек смотрел на него.
"Здесь не будет ситуации, когда парни из большого города попадают в
деревню, и их перехитряют местные", сказал Фруки.
"Разве?", спросил я.
"О, нет", покачал он головой. "Моя команда состоит из молодых, ярких,
профессиональных и самомотивированных. Все, что мы хотим от вас - это
кооперации."
"Вы пытаетесь сказать мне, что моя команда состоит из немолодых,
неярких, непрофессиональных и несамомотивированных?", спросил я.
Фруки пожал плечами: "Профессионалы, возможно."
"Если я подобью тебе глаз", сказал Бартек, "это будет считаться
международным инцидентом?"
Я через плечо посмотрел на лацертанина в хвосте Эспаса. "Насколько они
понимают?", тихо спросил я.
"Что ж, это вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, правда?",
радостно сказал Фруки.
"А есть ли на этот вопрос ответ на шестьдесят четыре тысячи долларов?",
поинтересовался Бартек.
Фруки широко улыбнулся ему. Я еще никогда не видел человека, который бы
так много улыбался. Это начинало раздражать. "Мы просто не знаем. Мы продали
им базы данных для примерно дюжины самых распространенных языков мира вместе
с оборудованием для обработки речи, так что говорить они могут. Хотя мы не
думаем, что они уже вполне понимают, как правильно пользоваться
соответствующим софтвером. Однако, сколько они понимают в действительности,
об этом все только гадают."
"Простите меня за то, что я невежественный, немотивированный поляк
среднего возраста", сказал Бартек, "но, похоже, что на самом-то деле вы о
них не слишком-то много знаете."
"Ну, конечно." Из кармана ветровки Фруки достал пачку мятных леденцов и
бросил один в рот. "В общем, у нас есть некое неформальное соглашение со
всеми нашими связниками, может, и вы к нам присоединитесь?"
"Нет", сказал Бартек.
"Эй, нет ничего такого тяжелого", сказал Фруки. "Просто вы будете рядом
с этими коротышками почти все время в следующие несколько часов, и они могут
сказать что-то такое, чего мы не услышим."
"Вроде чего?", спросил я.
Он пожал плечами. "Да чего угодно. В данной ситуации все считается
информацией. Если у них вырвется, где расположена их родная планета, это
было бы хорошо."
"А что вы тогда собираетесь делать?", спросил Бартек. "Отправиться
туда?"
"Было бы хорошо просто это знать", спокойно ответил ему Фруки.
"Вы просите, чтобы мы шпионили за ними", сказал я.
"Конечно", сказал Фруки. "Они собирают информацию о нас, мы собираем
информацию о них." Он пожал плечами. "Все, что можно заполучить даром."
"Я не хочу шпионить ни для кого", сказал Бартек.
Фруки поглядел с сомнением. "Ну, слово шпионить, наверное, чересчур
резкое."
"Для меня оно звучит достаточно аккуратно", сказал я.
"Нет", сказал он. "Думайте об этом просто как о слухах." Он снова нам
заулыбался. "Ага? Просто слухи, что вы услышали за холодильником."
Бартек посмотрел на меня. "Мы в руках безумцев", сказал он.
В нескольких километрах от Кракова есть маленький польский городишко
Освенцим, о котором едва ли кто слышал. И есть нацистская машина смерти
Аушвиц, о которой слышал практически каждый. Трагедия в том, что это одно и
то же место.
Моя семья долго жила в Освенциме. Моя пра-пра-бабушка помнила, когда он
был Аушвицем, но никогда не говорила об этом времени. Я родился там, а
кое-кто из моего семейства еще живут там. Я ходил там в школу, а когда ее
закончил, мой отец нашел мне работу в музее Аушвица.
Внешне может показаться жестокостью послать шестнадцатилетнего парня
работать в таком месте, но в то время я не выказывал никаких признаков
блестящей карьеры, на которую надеялись мои родители. В то время, если быть
честным, я выказывал мало следов интеллекта. Поэтому отец, который учил в
школе одного из гидов лагеря, замолвил за мня словечко, и на следующий день
я стоял на автостоянке, глядя на те самые ворота, на которых были выбиты
слова: Arbeit Macht Frei.
Двенадцать лет спустя я все еще был там. Я провел много лет, изучая это
место и сопровождая туристские группы. Директор музея нашел способ послать
меня на обучение в Ягеллонский университет в Кракове, чтобы изучить
английский. Он брал меня в Варшаву на целые недели кряду, чтобы брать там
уроки по туризму. Я продвинулся с места простого мальчика на побегушках до
гида и до заместителя директора, и в конечном счете, когда директор ушел на
пенсию, я занял его место.
А три месяца спустя открылась вакансия в Министерстве туризма в Кракове
и я ухватился за нее обеими руками и фактически швырнул Эльжбету со всеми
нашими пожитками в фургон, решив никогда, никогда больше не возвращаться.
"Должно быть, это похоже на возвращение домой", сказал Фруки, когда мы
заехали на ту самую стоянку.
"Это и есть его дом", сказал Бартек. "Томек родом из Освенцима."
"Да?", заулыбался мне Фруки. "Правда? И на что похожи здесь рестораны?"
Я уставился на него: "Ты серьезно?"
Он задумался. "Ага, вы правы. Догадываюсь, что здесь не тянет шляться
по злачным местам."
"Верно." Я открыл свою дверцу и выбрался наружу. Другие официальные
машины, лимузины, автобусы и военные грузовики заезжали за нами, заполняя
автостоянку и вставая даже на обочинах дороги, что вела в лагерь.
Я осмотрелся. Прошло по меньшей мере пять лет, когда я в последний раз
видел Аушвиц. Конечно, сам лагерь все еще выглядел точно таким же, и даже
вид его вызвал у меня дрожь. Но мой преемник на посту директора явно не
сидел без дела: новый с иголочки музейный комплекс вырос на месте того,
начальником которого я побыл, хотя и краткое время. Комплекс был
современным, приземистым, деловым. Здесь не надо было выглядеть красиво;
место служило для обучения. Я задумался, хватило бы у меня
целеустремленности, чтобы отгрохать этот новый музей.
У ворот дожидалась громадная группа людей. Я увидел среди них своего
преемника, и множество городских сановников, а среди последних и свою тетю
Стасю и дядю Мирека. Дядя и тетя замахали мне и я нехотя помахал в ответ.
Когда все лацертане высадились из своих Эспасов, все солдаты НАТО,
Америки и Польши спрыгнули со своих грузовиков и заняли позиции, а все
сановники сошли со своих лимузинов, мы все единой группой двинулись к
воротам и к дожидающемуся комитету встречи.
Когда мы приблизились, снова началась процедура представлений.
Брифинг-документы НАСА говорили, что лацертанам, похоже, нравятся
формальности встреч и знакомств с людьми. Ясно, что и разнообразные
сановники тоже этим наслаждались, что казалось сейчас уже несколько
излишним.
Даже если бы мы захотели скрыть некоторые менее достойные аспекты
человеческой истории, это было бы бесполезным. Лацертане, сказал мне Брайт,
изучали наше радио- и телевещание, когда еще только прокладывали дорогу в
Солнечную систему. К тому времени, когда мы узнали, что они идут, они уже
все знали о нашей истории и все наши грязные тайны. Они видели ученые
документальные свидетельства холокоста. Они смотрели "Список Шиндлера", хотя
было не вполне ясно, понимают ли они различие между документальным кино и
драмой - Супермеховые Животные выражал желание обсудить соответствующие
бизнес-стратегии людей и лацертан с Дж. Р. Эвингом.
Они, если верить Брайту, отказались отплатить дань уважения мертвым в
Шоа. Они попросили отвезти их в Аушвиц.
Я был не вполне уверен, что мне об этом думать. Часть меня находила
весьма унизительным, что продвинутая, путешествующая к звездам раса ощущает
необходимость сделать такое. Другая часть меня чувствовала страшный
болезненный стыд, что мы показываем себя лацертанам с нашей самой
отвратительной стороны. Они должны знать, что здесь произошло; но нет
никакой необходимости давать им экскурсию.
Но все что лацертане хотели, то они и получали. Польское правительство
получило запрос - ну, реально, это был набор инструкций - и было спущено
указание: найти работника министерства, способного провести группу чужаков
по Аушвицу, не вызвав фатального затруднения для Человечества. В конце
концов они нашли представителя, удовлетворяющего первым двум критериям.
Павлюк на совещании, продолжавшемся почти два часа, внушал мне важность
удовлетворить третьему критерию. Потом Брайт ухитрился сделать то же самое
примерно за одну десятую часть этого времени. Я должен показать лацертанам
Аушвиц, и не должен сплоховать никоем образом.
Было решено, что участвовать в экскурсии будут только лацертане, их
охрана и несколько избранных гостей. Все остальные, пока мы не вернемся,
подождут либо на автостоянке, либо в зданиях музея. Когда все представления
закончились, около тридцати нас прошли через ворота в лагерь.
Миновало много времени с тех пор, когда я был здесь в последний раз, и
я к некоторому огорчению обнаружил, что не забыл ничего. Я решил, что
единственный способ пройти через все это - относиться к лацертанам как к
очередной группе туристов, поэтому я пошел слегка впереди них, тараторя свои
комментарии, как я делал это же самое сотни раз прежде.
Хотя на прежнее на этот раз все было не похоже. Скажем, никто не задал
ни единого вопроса. Обычно кто-то задает по крайней мере один вопрос.
Лацертане же просто брели маленькой группкой, а все остальные просто
тащились за ними, пока я шествовал впереди, описывая, что они видят, и что
происходило здесь. Никто из людей в этой группе не казался ужасно
заинтересованным, что меня раздражало. В каком-то месте я оглянулся, и
увидел Фруки и Эльжбету, глубоко погрузившихся в разговор, что раздражило
меня еще больше.
Хотя в одном отношении это было похоже на другие экскурсии. Никогда
нельзя удержать группу туристов вместе. Они не могут все идти одним темпом.
Некоторые начинают слоняться, где хотят. Некоторые отходят, чтобы посмотреть
на тривиальные вещи, и отстают, а потом рысью догоняют. Некоторые просто
теряются и приходится возвращаться, чтобы их разыскать.
На этот раз никто не потерялся, но когда экскурсия приближалась к
своему концу и мы возвращались в музей, группа стала все больше и больше
растягиваться, пока в конце концов я и Глобальное Потепление не пошли почти
бок о бок на несколько десятков метров впереди других. И в этом месте, как
когда мы должны были завернуть за угол здания, один лацертанин вдруг
остановился посмотреть на что-то, заставив при этом остановиться и всю
группу.
Поэтому я и Глобальное Потепление вместе завернули за угол и на
несколько мгновений остались совершенно одни. Никаких людей из НАТО, никаких
из ООН, никого из консульства США, никаких официальных поляков. Только я и
создание, которое родилось в бессчетном количестве световых лет от Земли. Я
остановился и посмотрел вниз на лацертанина, просто изумляясь самой
ситуации.
То, что произошло потом, мне кажется, было просто случайностью. С
туристами такое происходит все время. Они выучивают несколько слов на вашем
языке и им просто хочется поговорить. Фактически, это довольно лестно -
особенно с языком, вроде польского, который, мне говорили, не самый легкий
для изучения язык в мире - когда кто-то не устрашится трудностей.
Из всех лацертан именно Глобальное Потепление был единственным,
который, казалось, научился справляться с языковым софтвером, что продало им
НАСА. Он весь день болтал с каждым, кто желал слушать. С полицейскими, с
агентами секретной службы, с морпехами. Наверное, он увидел, что я смотрю на
него, и подумал, что должен что-то сказать. Наверное, он просто хотел
затеять разговор. Задним числом, мне ясно, что такой случайности стоило
ожидать.
Он сказал: "Весьма впечатляет, Бедный Ублюдок. Вы должны здорово
гордиться."
"Извините?", сказал я.
Глобальной Потепление махнул рукой жестом, который трогательно был
почти человеческим. "Эти координаты. Весьма впечатляет. Убито много
миллионов неполноценных людей. Вы должны основательно гордиться."
Я, разинув рот, смотрел вниз на лацертанина.
"Удивляюсь только", продолжил Глобальное Потепление, "почему вы
остановились?"
В этот момент Брайт и Фруки, которые, должно быть, торопились догнать
нас, на случай если мы с лацертанином обменяемся друг с другом военными
тайнами, завернули за угол, увидели выражение на моем лице, и, вежливо, но
твердо, взяли меня за оба локтя.
"Закройте рот, Том", пробормотал мне в ухо Фруки, когда они почти
силком повлекли меня к зданию музея. "Вы выглядите глупо."
Я закрыл рот. Потом открыл его снова и сказал: "Он сказал..."
"Думаю, мы все догадались, что он сказал", тихо сказал Брайт. "Пан
Козинский, давайте найдем какое-нибудь уединенное место, где мы сможем это
обсудить."
Мы подошли к музею. Брайт открыл дверь, а Фруки, не затормозим ни на
секунду, повлек меня внутрь, но к этому времени ко мне снова стал
возвращаться разум. Я сказал: "Вы мне лгали."
Брайт дергал двери кабинетов. Нашел ту, что открылась, заглянул внутрь.
"Окей", сказал он, "сюда."
Фруки затащил меня в кабинет к Брайту и остался снаружи, гарантируя,
что нас не потревожат. Но для пущей уверенности Брайт закрыл дверь и запер
ее. Потом он посмотрел на меня. Он смотрел на меня очень долго.
"Что он вам сказал?", спросил он, наконец.
Я не знал, что ответить. Я осмотрелся в кабинете. Это был гораздо более
уютный кабинет, чем когда директором здесь был я. Тут стоял стол с
компьютером и принтером. Стояли какие-то деловые шкафы, на которых
располагались горшки с полузасохшими цветами. На полу лежал ковер, у одной
стены стоял маленький диван и пара удобных кресел.
Брайт не отрывал от меня глаз: "Козинский?"
Я сказал: "Мне кажется, Глобальное Потепление просто поздравил меня с
Холокостом."
Брайт испустил легкий стон и потер глаза.
"Он спросил, почему мы перестали", сказал я, и постучал себя по виску.
"Либо это я свихнулся, пан посол, либо Глобальное Потепление считает, что
Холокост был правильным делом."
Он казался смущенным. Возможно, он и был таким. "Не только Глобальное
Потепление", сказал он. "Так считают они все."
"О боже."
Брайт подошел к столу, выдвинул кресло и уселся. "Даже при всей их
технологии, лацертане не могут путешествовать быстрее света", сказал он.
"Они были в сорока световых годах от нашей Солнечной системы, когда засекли
здесь следы разумной жизни, и чтобы добраться сюда у них заняло почти
столетие." Он откинулся в кресле и сцепил руки. "И большую часть этого
времени они изучали наше радио и телепередачи. Они знают о нас все."
"Мы здесь толкуем не о нас, господин посол", напомнил я.
Он кивнул. "Одно из первых сообщений, что они нам послали - они
находились еще в годах, э-э, шести от нас - было поздравлением за понимание
важности удаления неполноценных рас из коллективного генофонда. Это их
слова, не мои", торопливо добавил он. "Они сказали, что это доказывает, что
мы расово зрелые."
У меня снова отвалилась челюсть.
"Это поставило нас перед определенной дилеммой", признался Брайт.
"Да уж", сказал я слабым, тонким голосом.
"Надо было принять определенные тяжелые решения", сказал он. "Хотя в
реальности, это были совсем не наши решения. Лацертане в любом случае шли
сюда."
"Господин посол!", сказал я. "Лацертане одобряют Аушвиц!"
Он кивнул и опустил взгляд на руки. "Для меня это тоже было шоком."
"Прекрасно!", заорал я. "Проявили ли бы вы больше терпения, если б
обнаружили, что они все - коммунисты?!"
"Мистер Козинский", сказал он успокаивающим тоном. "Я, как вы говорите,
проявляю терпение. Я еврей. Мой дед и бабушка погибли в Бухенвальде. Что, вы
думаете, я чувствую?"
"Думаю, вы чувствуете то, что прикажет вам чувствовать ваше
правительство."
Он снова опустил взгляд на руки.
"Больше никто об этом не знает?", спросил я.
"Вы в уникальном положении", признал он. Он посмотрел на меня. "На
личной встрече в Кэмп-Дэвиде три месяца назад Сверхмеховые Животные сказал
президенту: он считает, что решением проблемы городских бездомных является
программа организованной эвтаназии."
Я закрыл лицо руками.
"Сейчас думают, что мы не можем навязывать человеческие моральные
ценности чужим цивилизациям, как не можем ожидать, что они воспримут
Пикассо", сказал Брайт. "Они не люди. У них иное восприятие. Они смотрят на
вещи по-другому."
"Это не делает их правыми."
"Конечно, не делает. Но нам надо приспособиться к ним."
Я отнял руки от лица и уставился на него. "Извините, что?"
Он пожал плечами.
Я подошел прямо к столу и наклонился над Брайтом. "Господин посол,
нацисты превратили мою страну в скотобойню. Они настроились уничтожить
заметный процент человеческой расы. Похоже, лацертане считают, что это было
правильно. И нам надо согласиться с этим, потому что лацертане являются
продвинутой космической расой, и у них есть вещи, которые мы хотим
заполучить, так?" Он начал было отвечать, но я поднял руку и остановил его.
"Пожалуйста, поправьте меня, если я понял это неправильно."
Он некоторое время со спокойным лицом смотрел на меня. В конце концов
он сказал: "Вы закончили, мистер Козинский?" Когда я не ответил, он достал
свой футляр с сигарами и вынул гавану. "Надеюсь, вы не думаете, что
американскому правительству нравится положение, в котором оно оказалось,
мистер Козинский", сказал он наконец, катая сигару между пальцами. "Ясно,
что моральные устои лацертан позорны. Но я должен повториться: Они не люди.
Если б вы знали кое-что из их точек зрения на религию..." Он покачал
головой.
Я отвернулся от стола и подошел к окну. Я закрыл глаза и прижался лбом
к холодному стеклу.
"Задайте себе вопрос, пан Козинский", услышал я Брайта. "Учитывая то,
что мы не контактируем с чужими цивилизациями раз в неделю, должны ли мы
сказать лацертанам убираться прочь и никогда больше не подходить к нашему
порогу? Или мы проглотим наше отвращение и будем иметь с ними дело? Вы
мыслящий человек. Скажите мне."
Я открыл глаза и посмотрел в окно. Я увидел гравийную дорожку, деревья,
стену. Часть меня была рада, что мне не придется принимать никаких решений.
Другая часть испытывала большее отвращение, чем я мог выразить словами, что
такие решения кому-то принимать надо. И что всем остальным приходится с
этими решениями соглашаться.
Брайт встал из-за стола и закурил свою сигару. "Люди станут удивляться,
куда это я пропал."
"А такого нам допускать не надо, верно?", спросил я.
"Вы постойте здесь и подумайте над ситуацией, в которой вы оказались,
пан Козинский", сказал он, подходя к двери и отпирая ее. "И спросите себя,
что вы собираетесь делать дальше. Потому что, поверьте мне, это самый важный
вопрос, который вы когда-либо себе задавали."
Я отвернулся от окна и увидел, как выходит в дверь. Мгновением позже в
кабинет зашел Фруки, закрыл дверь и снова запер ее.
"Ну", радостно сказал он, "догадываюсь, вы поняли, что у этих
недомерков есть маленький грязный секрет."
"Ты ублюдок", сказал я. "Ты все знал с начала."
Он пожал плечами. "Ага. Ну, мы сказали недомеркам, чтобы они не
говорили ничего. Сказали, что люди не поймут."
"Боюсь, я понял чересчур хорошо."
"Ага. Наци из Большого Космоса." Он издал звук поцелуя. "У тебя, Том,
прости за выражение, коленная реакция."
"Если ты не перестанешь меня патронировать, я врежу тебе по зубам."
"Эй, успокойся." Он выставил перед собой ладони. "Что сказал Брайт?"
Я сел на диван. "Сказал, что это прискорбно, и спросил, мог бы я
справиться с ситуацией лучше."
"А ты смог бы?"
"Не мое дело справляться с такой ситуацией", ответил я. "Лично я
испытываю отвращение."
Он задумчиво покачал головой. "А ты знаешь, что мы к ним готовились?"
"Извини?"
"Ну, не к этим недомеркам в частности, но мы годы провели, обдумывая
возможные сценарии Первого Контакта. Мы всегда были уверены, что
когда-нибудь это обязательно произойдет, и что нам надо быть готовым. Мы
рассматривали случаи, когда мы не узнаем в них формы жизни, или когда они не
узнают формы жизни в нас. Все эти научно-фантастические штучки, знаешь?"
"Не имею понятия, о чем ты толкуешь."
"Но здесь у нас сценарий, о котором мы никогда не думали: мы узнаем в
них жизнь, они узнают жизнь в нас, но их мораль оказывается такой..."
"Злой?", подсказал я.
Он пожал плечами. "Ну, как посоображаешь, зло - это строго человеческая
концепция."
"Знаешь, ты мне начинаешь по-настоящему не нравиться", сказал я. "Все
это дело - сплошной фарс. Это вовсе не паломничество. Это вовсе не уважение.
Они наслаждались каждым мгновением. Это их эквивалент поездки заграницу и
посещения художественной галереи, чтобы там взглянуть на прекрасную
живопись."
"Что ж", сказал он, "нам же надо было что-то сказать прессе. Они не
поняли бы правду."
Я потер глаза.
"Лично я думаю - это весьма хорошее прикрытие", сказал он. "Мы же
придумали эту версию второпях."
"От нее тошнит!", заорал я. "Она отвратительна!"
Он смотрел на меня некоторое время. Потом сказал: "Ходит одна теория.
Ее называют Теорией Потерянного Племени."
Я уставился на него: "Что?"
"Теория Потерянного Племени. Говорят, в году 1939-1940 в недрах
амазонского дождевого леса существовало потерянное племя, и в один
прекрасный день с ним установила контакт группа немецких исследователей."
"Немецких исследователей", повторил я.
"Нацистских исследователей. Арийские стереотипы, пропитанные нацистской
идеологией и мелочами технологии, о которой потерянное племя никогда и не
мечтало. Оружие, репелленты от москитов, двигатель внутреннего сгорания,
туалетная бумага. Что-то в этом роде.
В общем, потерянное племя разговаривает с немцами, и они начинают
ощущать, что что-то не совсем правильно в этих светловолосых, голубоглазых
парнях. Те толкуют о расовой чистоте, о превосходстве арийцев, говорят до
упаду. Потерянному племени это совсем не нравится, но они идут на это,