Страница:
потому что у немцев есть вещи, которые им нужны."
"Оружие", сказал я, "туалетная бумага."
"Верно. И они понимают, что где-то там, за пределами леса, существуют
люди, которые думают не так, как эти нацисты. Поэтому потерянное племя
выдаивает из немцев все, что те могут дать, а потом в один прекрасный день
они строят свой собственный самолет, улетают оттуда, устанавливают контакт
со старыми добрыми американскими парнями, и после этого все живут вполне
счастливо."
Я откинулся назад. "И такое... безумие маскирует официальную политику?"
"Лучше тебе в это поверить. Мы получим от лацертан все, что хотим, а
потом поищем добрых парней."
"Шатко", сказал я. Неужто весь мир управляется психами?
"Но - и в этом суть - только вожди потерянного племени знают о гнусных
взглядах на жизнь этих нацистов. А остальное племя не должно ничего знать,
потому что..."
"Потому что если они узнают, то истыкают немцев стрелами, и тогда
больше не будет туалетной бумаги."
Фруки улыбнулся мне: "Мелким народцем было бы действительно тяжело
крутить, если б они знали больше о вещах, в которые верят."
"Догадываюсь, какие возникли бы проблемы", согласился я.
Он прямо засветился. "Вот", сказал он, "я знал, что в конечном счете ты
это поймешь."
"С другой стороны", добавил я, "проблемой может оказаться, когда станет
всеобщим знание, что вы сознательно имели дело с людьми, которые заставляют
Ивана Грозного казаться матерью Терезой."
Он махнул рукой: "Э-э, это не проблема. Правительства все время это
делают."
Конечно, я это уже понимал. Но по какой-то причине мне все еще было
очень печально. "Значит, тебе хочется создать впечатление высокой морали, не
зная в действительности в чем она заключается."
"Черт, да мне плевать на то, что обо мне думают люди, Том. Я всего лишь
выполняю свою работу." Он потер лицо. "Слушай, пойдем отсюда, ладно? А то
начнут удивляться, что случилось."
"Люди имеют право знать, что случилось."
"Конечно, имеют, конечно." Он руками делал мелкие успокаивающие жесты.
"Слушай, я же согласен с тобой, Том. В эту религию ты обратился здесь. Но
нам надо держать это втихую ради всеобщего блага."
Я просто сидел и смотрел на него.
"Что скажешь?", спросил он. "Так ты на борту?"
Я пожал плечами.
Он широко улыбнулся. "Ну вот", сказал он. "Пошли, Том, надо
выбираться."
"Мне все это совсем не нравится", сказал я.
"Знаю, знаю. Но, по крайней мере, мы теперь понимаем друг друга,
верно?"
Я сильно сомневался, понимает ли он меня вообще, но его я понимал
слишком хорошо. В мою страну веками вторгались люди, наподобие Фруки. Они
приходили потом, когда свое дело завершали солдаты. Бюрократы. Клерки.
Безликие мелкие аппаратчики. Люди, которые всего лишь выполняют свою работу.
Мы вышли наружу. Лацертане стояли маленькой группой, почти окруженные
морскими пехотинцами, ЦРУшниками и людьми из секретной службы. Все чужаки
снова мягко переваливались с боку на бок. Эльжбета, Бартек и все остальные
сановные лица стояли в нескольких метрах по одну сторону, со своими
собственными морпехами, ЦРУшниками и агентами. Эльжбета перехватила мой
взгляд, когда я шел в сторону лацертан, но я просто тихонько покачал
головой.
"Бедный Ублюдок", сказал Глобальной Потепление, когда я подошел к ним,
"эта личность информирует, что была совершена оплошность."
"Забудем о ней", пробормотал я.
"Очень хорошо", сказал пришелец. "Забыто. Скинхед."
Подошел Брайт.
"Этим личностям надо посетить много других координат", сказал послу
Глобальное Потепление. "Покатили."
Брайт смотрел на меня несколько секунд, а я смотрел на него. Потом я
кивнул и увидел, что он расслабился. "Очень хорошо", сказал он, и посмотрел
на одного из агентов секретной службы. "Пошли, Майк."
Весь цирк начал перемещаться через главные ворота на автостоянку,
морпехи, агенты секретной службы и ЦРУшники вышли вперед, чтобы образовать
широкий коридор между нами и машинами. Я шел рядом с лацертанами; Эльжбета и
другие были в отдельной группе позади, но мыслями я был во многих милях
отсюда. Я думал только о том, что сказал Глобальное Потепление, и о том, что
рассказали мне Брайт и Фруки. Если бы я был начеку, то, наверное, реагировал
бы не так, как реагировал на то, что произошло потом.
Вдруг повсюду вокруг меня началась суматоха. Люди завопили, побежали,
закричали. А потом наступила тишина, и в это мгновение тишины я услышал, как
о бетон ударился тяжелый металлический предмет.
Я оглянулся в поисках источника шума, и увидел, как что-то темное
размером с кулак катится между двумя ногами Хитрого Кота и останавливается
прямо под его скафандром.
Еще крики и вопли, но как бы очень, очень далеко.
Лацертанин наклонялся на своих неуклюжих ногах туда-сюда, словно
пытаясь увидеть, что закатилось под его тело. Потом он пустился в странный
маленький танец но одном месте, высоко поднимая свои ноги и бухая ими назад
в быстром темпе.
Не думая по-настоящему о том, что же я делаю, я подскочил, упал на
колени, дотянулся под бронированную сферу и выхватил металлический объект.
Он оказался ручной гранатой. Я посмотрел на нее. Потом я попробовал
отбросить ее прочь, но рука отказалась выпустить ее.
Я все еще стоял там на коленях, отставив руку от тела как только мог
дальше, когда парни из американской службы безопасности подбежали ко мне. Им
пришлось выдирать гранату из моей ладони, отковыривая палец за пальцем. Я
минут пятнадцать не мог перестать вопить.
Это сделал Рамиус, тот ЦРУшник с латышским именем. Конечно. Никому
другому не было позволено находиться возле лацертан с чем-то более опасным,
чем зажигалка для сигарет, но ЦРУшники были уже вооружены, и никто не
догадался проверить их самих еще и на взрывчатку. Что случилось с Рамиусом
после инцидента, остается лишь догадываться. Казалось, он просто испарился.
"Перестал существовать", сказал Бартек. "О нем, конечно, спрашивали.
"Как там мистер Рамиус?" А ему отвечают: "Кто-кто?" Он перестал быть
личностью." Бартек откинулся и положил ноги на стол. "Словно во времена
Сталина. Ты их, конечно, не можешь помнить."
"Ты тоже", сказал я.
Он улыбнулся. "Наверное, это ностальгия." Он закурил сигарету.
"По-видимому, они называют себя Сынами Земли."
"Да."
Он кивнул и щелчком сбросил пепел на пол. "Сыны Земли. Кто придумывает
такие глупые имена?"
"И много их?"
"Похоже, никто не знает. Если верить Майку, мужику из секретной службы,
то Белый Дом и ООН затоплены психованными сообщениями от разных групп,
выступающих против лацертан. Сыны Земли - просто одна из многих."
"Предполагаю, было бы чересчур - просить американцев рассказать нам о
них."
Бартек махнул рукой. "Никто не принимал их всерьез", сказал он.
"Теперь принимают."
Дорожное шоу с лацертанами вернулось в Краков и высадило нас всех возле
здания министерства. Потом они умчали в неизвестное место, оставив нас
стоять несколько растерянной группкой, осаждаемой журналистами и
телевизионщиками, вопящими свои вопросы. Бартек большую часть дня провел
вместе с агентами секретной службы, и с их помощью организовал группу весьма
хмурых полицейских для сопровождения нас в здание, где меня многократно
хлопали по спине и поздравляли за проявленную храбрость. Потом в течении
почти двух часов меня безжалостно расспрашивал Павлюк, пока Эльжбету столь
же безжалостно, но несколько более мягко расспрашивала Зося и другие
секретарши за едой в столовой министерства. Я обратил внимание, что никто
даже не предположил, что мне лучше бы повидаться с врачом.
Я не рассказал Павлюку о том, что именно Глобальное Потепление назвал
оплошностью. Не рассказал я ему и о своем разговоре с Брайтом и Фруки. Свою
отлучку от группы я объяснил тем, что мне внезапно стало нехорошо, и
надеялся, что никто не найдет необычным, что о моей здоровье решили
позаботиться американский посол и связник НАСА/ДжПЛ лично.
"Они все еще там?", спросил Бартек.
Я подошел к окну и выглянул. Большинство журналистов отчалили, но пара
закоренелых групп оставались стоять через дорогу. "Некоторые еще здесь."
"Ненавижу журналистов", сказал он.
Я отвернулся от окна. "Едва ли такой подход станут ожидать от человека,
чья работа - доводить до публики невероятное очарование Кракова и его
окрестностей."
Он засмеялся. "Ну, теперь это едва ли будет проблемой. Мы стоим перед
потопом людей, желающих посетить Краков и его окрестности только потому, что
здесь побывали лацертане. Нам придется расширить в Освенциме автостоянку,
чтобы вместить всех, кто захочет нанести визит."
В любое другое время перспектива возрастания потока туристов обрадовала
бы мое сердце, но сейчас я ощущал просто смутное чувство страха.
"Я иду домой", сказал я.
"Мы хорошо сработали сегодня", сказал Бартек. "Такая экскурсия, почти
без всякого предупреждения. Могло бы оказаться катастрофой."
Меня искушало сказать ему, что это и была катастрофа, что мы провели
весь день, бродя по Аушвицу с самыми большими фанатами нацистов, но я
вспомнил свое обещание, данное Фруки, и вместо этого пошел искать Эльжбету.
Меня разбудил звонящий на ночном столике телефон. Я схватил трубку до
того, как проснулась Эльжбета, и пробормотал что-то напоминающее свое имя.
"Большое инфо", сказал Фруки. "Настоящее большое инфо."
Рядом со мной Эльжбета вздохнула во сне и повернулась. Я посмотрел на
будильник. Было полчетвертого.
"Ты где?", спросил я.
"Не могу тебе сказать. Но мы еще в Польше."
"Ты когда-нибудь спишь?", спросил я.
"Мы спим посменно", сказал Фруки. На другом конце линии я слышал
возгласы и пение на фоне какой-то из песен Нирваны. Словно вечеринка в
номере отеля. "Не мой черед."
"Поспи немного", сказал я. "Ради нашей общей безопасности."
"Ты ведь хочешь реально узнать, почему она не взорвалась, не так ли?",
спросил он.
"Не взорвалась, и ладно", сказал я. "Мне и этого достаточно."
"Мы думаем, у них есть какое-то силовое поле, которое подавляет
химические реакции", сказал он. "Хитрый Кот просто остановил эту штуку."
"Иди спать", повторил я.
"Я хочу сказать, чем бы это ни было, оно достаточно маленькое, чтобы
поместиться внутри скафандра. Вообрази, если они продадут это нам."
"У меня был длинный день", сказал я ему. "Вали прочь." Я положил
трубку, улегся на спину и уставился в потолок. Я очень устал, но не
чувствовал ни капельки, что хочу спать. Я раздумывал, смогу ли я
когда-нибудь перестать чувствовать ощущение формы гранаты в своей ладони.
Лацертане улетели из Кракова на следующий день, и я был рад видеть их
и весь цирк дипломатов, сановников ООН и прихлебателей НАСА покидающими мою
страну. Я хотел получить обратно свою жизнь, и я хотел, чтобы она вернулась
ко мне в состоянии по возможности близком к тому, какой она была, прежде чем
чужаки решили отдать дань уважения окончательному решению еврейского
вопроса.
Так, конечно, не произошло. Я вернулся на работу, но все для меня стало
выглядеть по-другому. Я пытался заниматься своим делом, но не мог перестать
думать о том, как маленькие ублюдки восхищенно топают по лагерю в Освенциме.
Газетные и теле-журналисты из такого далека, как Окленд и Душанбе, звонили
мне, чтобы взять интервью о моем времени в компании лацертан, и хотя я
обнаружил, что лично мне интересно наличие в Душанбе тележурналистов, я
сказал им всем, что говорить с ними не желаю.
Множество британских, американских, французских и немецких телеканалов
предлагали мне весьма ощутимые суммы за эксклюзивы, и я завернул их всех,
что вызвало массу жгучих ссор с Эльжбетой. Поэтому я нарушил свое обещание
Фруки и рассказал ей все. Когда я закончил, она подумала немного, а потом
сказала, что, хотя она теперь понимает мое нежелание давать интервью, я все
же должен дать одно ради денег. Мы согласились, хотя и без охоты, разойтись
во мнениях.
Как-то ночью примерно через пару недель после лацертан меня около
полуночи разбудил телефон, звонящий возле постели.
Я взял трубку и голос Стивена Хоукинга сказал: "Эта личность говорит с
личностью, известной как Бедный Ублюдок?"
"О боже", сказал я.
Голос произнес снова: "Эта личность говорит с личностью, известной как
Бедный Ублюдок?"
"Это который их вас?", спросил я.
Возникла пауза, пока лацертанин справлялся в языковой базе данных.
Потом он начал: "Эта личность гово..."
"Да!", закричал я. "Кто вы?"
"Эта личность известна как Хитрый Кот", сказал лацертанин.
"Удовлетворительно ли здоровье Бедного Ублюдка?"
"Откуда вы взяли мой номер?", спросил я.
"Эта личность взяла справку в телефонном каталоге Кракова и установила
контакт с личностью в списке под именем Козинский Т."
У меня вдруг возник пугающий образ Хитрого Кота, держащего трубку в
бронированной руке, приближающего аппарат к боку скафандра, и бешено
набирающего номер каждого Козинского Т. из телефонного справочника Кракова.
"Что вы хотите?", пробормотал я, борясь с подушками, пока не уселся в
постели.
Возникла пауза, лацертанин, очевидно, просматривал какую-то заранее
приготовленную речь. "Я хочу поблагодарить вас за спасение моей жизни",
сказал он. Потом он сказал: "Эта строка - просто шум, Бедный Ублюдок. Эта
личность приносит много извинений за недостаток легкости с языком Бедного
Ублюдка."
Я прижимал трубку к уху и думал, кончится ли когда-нибудь этот кошмар.
"Я не спас вашу жизнь", сказал я. "У вас была штуковина, которая
останавливает взрывы."
"Бедный Ублюдок верил, что жизнь этой личности в опасности. Бедный
Ублюдок не знал о штуковине, которая останавливает взрывы."
"Ну, это верно, но..."
"Поэтому Бедный Ублюдок спас жизнь этой личности."
Логика вывода в данный момент мне плохо давалась, поэтому я просто
сказал: "Ну, ладно, если вы так считаете..."
"Поэтому эта личность..." Компьютерный голос прервался и я мог
поклясться, что услышал тук-тук-тук металлической ноги, в раздумье
постукивающей по полу. "Мы вам обязаны", сказал он. Потом пауза. "Нет, еще
одна бессмысленная строка. В этом языке нет смысла, Бедный Ублюдок. Эти люди
продали нам дефективные лингвистические программы. Эта личность будет
требовать замены."
Я устало покачал головой. "Нет, смысл есть. Может, вы еще не до конца
поняли, как пользоваться языковым софтвером. Надо просто говорить я, а не
мы. Хитрый Кот обязан мне, но не все лацертане." Я никак не мог поверить,
что веду такой разговор.
"Хитрый Кот, все лацертане, все - одна вещь", сказал голос. "Эти
личности не делают различий."
"Правда?"
"Эти люди обязаны Бедному Ублюдку."
"Хорошо, порядок, купите мне какие-нибудь цветочки."
"Наверное, Бедный Ублюдок захочет технические спецификации на ту штуку,
которая останавливает взрывы?"
"Хорошая мысль, но я не думаю, что буду пользоваться ею очень часто."
Молчание на другом конце линии.
"Хотя", сказал я, когда совершенно причудливая мысль скользнула ко мне
неизвестно откуда, "кое-что вы могли бы сделать..."
Я повесил трубку и потер ухо. Глянув на будильник, я увидел, что уже
почти четыре утра. Рядом со мной Эльжбета - очевидно, привыкшая к долгим
телефонным разговорам в нелепые ночные часы - тихонько посапывала. Я улегся
и закрыл глаза.
И здесь кто-то начал тарабанить в дверь.
"Ты встанешь и ответишь", сказала Эльжбета.
Я открыл глаза. "Я думал, ты спишь."
"Когда столько происходит вокруг меня?" Снова затарабанили. "Давай,
посмотри кто это, Томек."
Я встал, надел шлепанцы и зашаркал из спальни через гостиную, в конце
концов прислонив голову к входной двери. Дверной глазок оказался прямо
напротив моего глаза, дал картинку типа рыбий глаз с очень возбужденным
Фруки. Я не был слишком удивлен, даже если и предполагал, что он улетел
вместе с лацертанами обратно в Америку.
Я отпер дверь, открыл ее и сказал: "Тебе следовало позвонить загодя. Я
бы приготовил еду."
"Ага", пробормотал он, протираясь мимо меня в квартиру. "Только я не
мог позвонить загодя. Разве я мог, когда твой телефон последние три с
половиной часа был занят?"
"Разве?" Я пожал плечами: "Наверное, сбой на линии."
"Нет, сбоя не было. Я проверил." Он остановился в центре гостиной и
повернулся ко мне лицом: "Я думал, я у нас хорошие рабочие отношения, Том."
"Хорошие", сказал я, "если ты запомнишь, что не надо называть меня
Том." Я закрыл входную дверь и снова запер ее.
"Том", сказал он, "я когда-нибудь лгал тебе?"
Я подумал. "Не думаю", сказал я. "Если не считать лжи умолчания,
конечно, в противном случае ты лжешь мне более или менее постоянно с тех
пор, как мы впервые встретились."
Его обычная улыбка полностью отсутствовала, и было не тяжело
догадаться, почему. Он смотрел на меня так пронзительно, что я мог бы
вспыхнуть от жара. Я устало мигал на него.
"О, это ты, Тим", сказала Эльжбета из дверей спальни. "Я не знала, что
ты вернулся."
"Иди в постель, Лиз", сказал Фруки, не отрывая глаз от меня. "Нам с
Томом надо кое о чем потолковать."
"Да как ты смеешь говорить со мной подобным образом!", закричала она,
больше от удивления, чем от чего-то иного. "Врываешься сюда в черт знает
какое..."
"Иди в постель", мягко сказал я.
"Томек!"
"Просто иди, Эльжбета. Тиму и мне надо кое-что обсудить."
Она уставилась на нас, и я должен признать, это был гораздо более
пугающий взгляд, чем тот, на который был способен Фруки. "Мне что, и уши
пальцами заткнуть?", иронически спросила она. "Просто на случай, если я
подслушаю какие-то ваши секреты?"
"Не попала", сказал Фруки, так и не посмотрев на нее.
"И меня зовут не Лиз!", завопила она. До этой ночи я мог бы сказать,
что невозможно делать резкие движения в рубашке до лодыжек, однако Эльжбете
это прекрасно удалось, когда она бросилась обратно в спальню. И она хлопнула
дверью достаточно сильно, чтобы сбить со стены одну из уродливых картин
своей кузины Ивоны.
Фруки и я остались стоять в центре гостиной, уставясь друг на друга. Я
сказал: "У тебя две минуты, а потом я звоню в полицию."
"Думаешь, я боюсь полиции?"
"Через пару минут узнаем."
"Окей", сказал он, "о чем вы говорили?"
"Извини?", сказал я.
"Ты и твой маленький приятель", рявкнул он. "Не надо, я знаю, что один
из них звонил тебе; который? Хитрый Кот? Сверхмеховые Животные?"
"Тим, я в шоке", сказал я. "Ты хочешь сказать, что следил за моими
телефонными звонками?"
"Не играй со мной в дурачки, Томаш. О чем вы говорили?"
"Если ты подслушивал мой телефон", сказал я, начиная злиться, "почему
ты сам не можешь сказать?"
Фруки уставился на меня. Он повернулся какой-то новой стороной своего
характера, и при любых других обстоятельствах я нашел бы это очаровательным.
Он сказал: "Мы сделаем это здесь или сделаем это где-то в другом месте, мне
все равно."
Я встал. "Достаточно", сказал я. "Сейчас середина ночи, а я устал.
Выматывайся из моей квартиры."
"О, нет", сказал он, качая головой. "Нет, нет. У тебя нет
представления, во что ты вляпался, Томаш. Я могу арестовать тебя немедленно,
я тебя увезу и заставлю все рассказать."
"Не сможешь."
"Выгляни-ка наружу."
"Это становится ребячеством, Тим", сказал я.
"Выгляни наружу, Томаш."
Я подошел и снова открыл дверь. В коридоре стояли два морпеха в полном
боевом снаряжении. Напротив в своих дверях стоял наш сосед пан Рыбинский. Он
был в пижаме и в потертом синем купальном халате, на ногах шлепанцы
"Винни-Пух". Пан Рыбинский и я посмотрели друг на друга и безмолвно признали
по сути своей глубоко комическую природу нашей Вселенной. Я шагнул назад в
квартиру, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.
"Ты совсем не из НАСА", сказал я Фруки. "НАСА не прослушивает чужие
телефоны. Ты из ЦРУ."
"Нет", сказал он. Потом подумал. "Да." Потом снова подумал. "Нет." Он
гневно махнул рукой в воздухе. "Ладно, это серая зона. Иногда я из ЦРУ,
иногда из других структур." Он увидел выражение моего лица. "Это лучший
способ описать истину, окей?"
"Твои жучки не сработали, верно?", спросил я. "Ты знаешь, что один
лацертанин звонил мне, но не имеешь понятия, что он сказал."
Фруки посмотрел на меня секундой дольше, потом отвернулся и подошел к
окну. "Маленькие ублюдки", пробормотал он.
Я улыбнулся. "Силовые поля, что предотвращают взрывы гранат", сказал я.
"Что-то отключающее телефонные жучки. Они полны сюрпризов, не так ли?"
Он повернулся и снова посмотрел на меня: "Так что он сказал?"
Я вздохнул. "Хитрый Кот позвонил, чтобы поблагодарить за спасение своей
жизни."
"Но ты не спасал", напомнил Фруки. "Граната никогда бы не взорвалась.
Хитрый Кот знал все это."
"Но я не знал", сказал я, снова начиная гневаться. "Хитрый Кот сказал,
что благодарит за мои действия, которые я предпринял, не зная, что граната
не взорвется."
Он фыркнул. "Ты висел на телефоне три с половиной часа, Том. Вы ведь не
обсуждали шансы Вистулы против Манчестер Юнайтед в кубке УЕФА."
"Верно", сказал я. "Это, наверное, длилось бы дольше." Я потер свое
лицо. "Сколько у тебя времени?"
"Все время мира, Том", сказал он, доставая из кармана маленький
цифровой рекордер и переходя к дивану. "Все время мира. Только ничего не
оставляй за кадром."
У лацертан нет родного мира, по крайней мере такого, который они
помнят. Вся их цивилизация, если ее можно назвать цивилизацией, состоит из
сотен тысяч торговых кораблей, путешествующих между звезд в поисках
экзотических товаров, чтобы торговать друг с другом.
Это очень древнее общество. Далеко за миллион лет возрастом. Его
научный и технический прогресс остановился тысячи лет назад, и лацертане
просто несутся дальше, ремонтируя свою существующую технологию снова и
снова. Их центральному кораблю, "Корделии", уже почти десять тысяч лет, и
хотя для наших глаз она может выглядеть технологическим чудом, в
действительности это латанное-перелатанное старое корыто, межзвездный
скрипучий и дымный пароход.
Лацертане не воспроизводятся. Они со всех точек зрения - бессмертны. Их
память и личность постоянно перезаписываются и дополняются, а когда
лацертанин умирает, его тело клонируется, а личность и воспоминания
впечатываются в новое тело. Но после столь долгой жизни более далекие
воспоминания становятся смутными, туманными и недостоверными. И хотя перенос
памяти происходит почти без сбоев, если его делаешь снова и снова почти
миллион лет, то по закону среднего что-то должно сбойнуть рано или поздно.
Легче отредактировать и удалить эти малодостоверные воспоминания, и все
такие удаления с годами тоже накапливаются. Многое в истории лацертан
является загадкой даже для них.
"Корделия" не являлась одним из флагманских судов, это было совершенно
ясно. Чужаки измеряли важность своих отдельных кораблей численностью
популяции на борту - у более успешного судна большая команда. Нас посетило
не самое успешное судно. Лацертане на Земле фактически представляли собой
всю команду "Корделии". Их едва ли можно винить за то, что, протащившись в
космосе бог знает как долго, они сразу захотели сойти на берег. На борту
осталось всего два лацертанина - на случай неожиданностей.
На случай каких неожиданностей? Что ж, очень давно, так далеко в их
истории, что об этом событии не осталось ясных записей, лацертане вели
гражданскую войну, корабль против корабля. Ныне никто в точности не помнил,
зачем воевали, и кто выиграл, а кто проиграл. Все, что у них осталось - это
наследие экзотического оружия, с годами передаваемое потомкам. "Корделия",
например, были экипирована устройством, которое могло строить гравитационные
линзы, чтобы фокусировать солнечный свет на поверхности планеты, сильно
напоминая жестокого ребенка, который увеличительным стеклом поджигает
муравьев. Закипели бы моря, расплавились горные цепи. И конец неожиданности.
Я диктовал все это с минимальным понуканием, закрыв глаза и откинув
голову на спинку кресла. Я не имел понятия, верит ли Фруки хоть чему-то, и в
значительной степени мне было на это наплевать.
"И Хитрый Кот рассказал тебе все это только потому, что чувствует, что
тебе обязан?", спросил он.
"Я понимаю", вяло сказал я, глянув на часы. Было почти шесть утра. "Мне
стоило бы попросить лекарство от рака, или оружие из гравитационных линз,
или еще что-нибудь. Но я устал, Фруки. Я просто попросил первое, что мне
пришло в голову."
"Ты попросил рассказать его о себе."
"И о своем народе", зевнул я. "Типичная реакция гида для туристов.
Извини."
Фруки смотрел на меня с выражением благоговейного ужаса на лице. "За
три с половиной часа ты ухитрился получить от лацертан больше, чем нам
удалось выбить из них за год."
"Да всего-то надо было - чтобы хоть кто-то из них почувствовал, что
чем-то обязан." Я пожал плечами. "Хотя есть и еще кое-что."
Фруки проверил, сколько пространства осталось в памяти его цифрового
рекордера. "Да?"
"Я спросил Хитрого Кота, где находятся хорошие парни."
Он поднял глаза: "Ты что?"
"Я спросил его о других разумных расах."
"Ты шутишь." Его улыбка постепенно возвращалась по мере того, как я
передавал свой разговор с Хитрым Котом. Теперь он заулыбался так широко, что
я наполовину ожидал, что вся верхняя часть его головы подымется вверх, как
крышка на мусорном баке с педалькой. "Ты просто выдаешь один сюрприз за
другим, Том."
"Ну, раз уж мы разговорились..."
"И что он сказал?"
"Их нет."
Его улыбка застыла. "Что?"
"Никаких добрых парней нет. В действительности нет вообще никаких
других парней."
В первый раз с тех пор, как мы познакомились, он не нашелся, что
"Оружие", сказал я, "туалетная бумага."
"Верно. И они понимают, что где-то там, за пределами леса, существуют
люди, которые думают не так, как эти нацисты. Поэтому потерянное племя
выдаивает из немцев все, что те могут дать, а потом в один прекрасный день
они строят свой собственный самолет, улетают оттуда, устанавливают контакт
со старыми добрыми американскими парнями, и после этого все живут вполне
счастливо."
Я откинулся назад. "И такое... безумие маскирует официальную политику?"
"Лучше тебе в это поверить. Мы получим от лацертан все, что хотим, а
потом поищем добрых парней."
"Шатко", сказал я. Неужто весь мир управляется психами?
"Но - и в этом суть - только вожди потерянного племени знают о гнусных
взглядах на жизнь этих нацистов. А остальное племя не должно ничего знать,
потому что..."
"Потому что если они узнают, то истыкают немцев стрелами, и тогда
больше не будет туалетной бумаги."
Фруки улыбнулся мне: "Мелким народцем было бы действительно тяжело
крутить, если б они знали больше о вещах, в которые верят."
"Догадываюсь, какие возникли бы проблемы", согласился я.
Он прямо засветился. "Вот", сказал он, "я знал, что в конечном счете ты
это поймешь."
"С другой стороны", добавил я, "проблемой может оказаться, когда станет
всеобщим знание, что вы сознательно имели дело с людьми, которые заставляют
Ивана Грозного казаться матерью Терезой."
Он махнул рукой: "Э-э, это не проблема. Правительства все время это
делают."
Конечно, я это уже понимал. Но по какой-то причине мне все еще было
очень печально. "Значит, тебе хочется создать впечатление высокой морали, не
зная в действительности в чем она заключается."
"Черт, да мне плевать на то, что обо мне думают люди, Том. Я всего лишь
выполняю свою работу." Он потер лицо. "Слушай, пойдем отсюда, ладно? А то
начнут удивляться, что случилось."
"Люди имеют право знать, что случилось."
"Конечно, имеют, конечно." Он руками делал мелкие успокаивающие жесты.
"Слушай, я же согласен с тобой, Том. В эту религию ты обратился здесь. Но
нам надо держать это втихую ради всеобщего блага."
Я просто сидел и смотрел на него.
"Что скажешь?", спросил он. "Так ты на борту?"
Я пожал плечами.
Он широко улыбнулся. "Ну вот", сказал он. "Пошли, Том, надо
выбираться."
"Мне все это совсем не нравится", сказал я.
"Знаю, знаю. Но, по крайней мере, мы теперь понимаем друг друга,
верно?"
Я сильно сомневался, понимает ли он меня вообще, но его я понимал
слишком хорошо. В мою страну веками вторгались люди, наподобие Фруки. Они
приходили потом, когда свое дело завершали солдаты. Бюрократы. Клерки.
Безликие мелкие аппаратчики. Люди, которые всего лишь выполняют свою работу.
Мы вышли наружу. Лацертане стояли маленькой группой, почти окруженные
морскими пехотинцами, ЦРУшниками и людьми из секретной службы. Все чужаки
снова мягко переваливались с боку на бок. Эльжбета, Бартек и все остальные
сановные лица стояли в нескольких метрах по одну сторону, со своими
собственными морпехами, ЦРУшниками и агентами. Эльжбета перехватила мой
взгляд, когда я шел в сторону лацертан, но я просто тихонько покачал
головой.
"Бедный Ублюдок", сказал Глобальной Потепление, когда я подошел к ним,
"эта личность информирует, что была совершена оплошность."
"Забудем о ней", пробормотал я.
"Очень хорошо", сказал пришелец. "Забыто. Скинхед."
Подошел Брайт.
"Этим личностям надо посетить много других координат", сказал послу
Глобальное Потепление. "Покатили."
Брайт смотрел на меня несколько секунд, а я смотрел на него. Потом я
кивнул и увидел, что он расслабился. "Очень хорошо", сказал он, и посмотрел
на одного из агентов секретной службы. "Пошли, Майк."
Весь цирк начал перемещаться через главные ворота на автостоянку,
морпехи, агенты секретной службы и ЦРУшники вышли вперед, чтобы образовать
широкий коридор между нами и машинами. Я шел рядом с лацертанами; Эльжбета и
другие были в отдельной группе позади, но мыслями я был во многих милях
отсюда. Я думал только о том, что сказал Глобальное Потепление, и о том, что
рассказали мне Брайт и Фруки. Если бы я был начеку, то, наверное, реагировал
бы не так, как реагировал на то, что произошло потом.
Вдруг повсюду вокруг меня началась суматоха. Люди завопили, побежали,
закричали. А потом наступила тишина, и в это мгновение тишины я услышал, как
о бетон ударился тяжелый металлический предмет.
Я оглянулся в поисках источника шума, и увидел, как что-то темное
размером с кулак катится между двумя ногами Хитрого Кота и останавливается
прямо под его скафандром.
Еще крики и вопли, но как бы очень, очень далеко.
Лацертанин наклонялся на своих неуклюжих ногах туда-сюда, словно
пытаясь увидеть, что закатилось под его тело. Потом он пустился в странный
маленький танец но одном месте, высоко поднимая свои ноги и бухая ими назад
в быстром темпе.
Не думая по-настоящему о том, что же я делаю, я подскочил, упал на
колени, дотянулся под бронированную сферу и выхватил металлический объект.
Он оказался ручной гранатой. Я посмотрел на нее. Потом я попробовал
отбросить ее прочь, но рука отказалась выпустить ее.
Я все еще стоял там на коленях, отставив руку от тела как только мог
дальше, когда парни из американской службы безопасности подбежали ко мне. Им
пришлось выдирать гранату из моей ладони, отковыривая палец за пальцем. Я
минут пятнадцать не мог перестать вопить.
Это сделал Рамиус, тот ЦРУшник с латышским именем. Конечно. Никому
другому не было позволено находиться возле лацертан с чем-то более опасным,
чем зажигалка для сигарет, но ЦРУшники были уже вооружены, и никто не
догадался проверить их самих еще и на взрывчатку. Что случилось с Рамиусом
после инцидента, остается лишь догадываться. Казалось, он просто испарился.
"Перестал существовать", сказал Бартек. "О нем, конечно, спрашивали.
"Как там мистер Рамиус?" А ему отвечают: "Кто-кто?" Он перестал быть
личностью." Бартек откинулся и положил ноги на стол. "Словно во времена
Сталина. Ты их, конечно, не можешь помнить."
"Ты тоже", сказал я.
Он улыбнулся. "Наверное, это ностальгия." Он закурил сигарету.
"По-видимому, они называют себя Сынами Земли."
"Да."
Он кивнул и щелчком сбросил пепел на пол. "Сыны Земли. Кто придумывает
такие глупые имена?"
"И много их?"
"Похоже, никто не знает. Если верить Майку, мужику из секретной службы,
то Белый Дом и ООН затоплены психованными сообщениями от разных групп,
выступающих против лацертан. Сыны Земли - просто одна из многих."
"Предполагаю, было бы чересчур - просить американцев рассказать нам о
них."
Бартек махнул рукой. "Никто не принимал их всерьез", сказал он.
"Теперь принимают."
Дорожное шоу с лацертанами вернулось в Краков и высадило нас всех возле
здания министерства. Потом они умчали в неизвестное место, оставив нас
стоять несколько растерянной группкой, осаждаемой журналистами и
телевизионщиками, вопящими свои вопросы. Бартек большую часть дня провел
вместе с агентами секретной службы, и с их помощью организовал группу весьма
хмурых полицейских для сопровождения нас в здание, где меня многократно
хлопали по спине и поздравляли за проявленную храбрость. Потом в течении
почти двух часов меня безжалостно расспрашивал Павлюк, пока Эльжбету столь
же безжалостно, но несколько более мягко расспрашивала Зося и другие
секретарши за едой в столовой министерства. Я обратил внимание, что никто
даже не предположил, что мне лучше бы повидаться с врачом.
Я не рассказал Павлюку о том, что именно Глобальное Потепление назвал
оплошностью. Не рассказал я ему и о своем разговоре с Брайтом и Фруки. Свою
отлучку от группы я объяснил тем, что мне внезапно стало нехорошо, и
надеялся, что никто не найдет необычным, что о моей здоровье решили
позаботиться американский посол и связник НАСА/ДжПЛ лично.
"Они все еще там?", спросил Бартек.
Я подошел к окну и выглянул. Большинство журналистов отчалили, но пара
закоренелых групп оставались стоять через дорогу. "Некоторые еще здесь."
"Ненавижу журналистов", сказал он.
Я отвернулся от окна. "Едва ли такой подход станут ожидать от человека,
чья работа - доводить до публики невероятное очарование Кракова и его
окрестностей."
Он засмеялся. "Ну, теперь это едва ли будет проблемой. Мы стоим перед
потопом людей, желающих посетить Краков и его окрестности только потому, что
здесь побывали лацертане. Нам придется расширить в Освенциме автостоянку,
чтобы вместить всех, кто захочет нанести визит."
В любое другое время перспектива возрастания потока туристов обрадовала
бы мое сердце, но сейчас я ощущал просто смутное чувство страха.
"Я иду домой", сказал я.
"Мы хорошо сработали сегодня", сказал Бартек. "Такая экскурсия, почти
без всякого предупреждения. Могло бы оказаться катастрофой."
Меня искушало сказать ему, что это и была катастрофа, что мы провели
весь день, бродя по Аушвицу с самыми большими фанатами нацистов, но я
вспомнил свое обещание, данное Фруки, и вместо этого пошел искать Эльжбету.
Меня разбудил звонящий на ночном столике телефон. Я схватил трубку до
того, как проснулась Эльжбета, и пробормотал что-то напоминающее свое имя.
"Большое инфо", сказал Фруки. "Настоящее большое инфо."
Рядом со мной Эльжбета вздохнула во сне и повернулась. Я посмотрел на
будильник. Было полчетвертого.
"Ты где?", спросил я.
"Не могу тебе сказать. Но мы еще в Польше."
"Ты когда-нибудь спишь?", спросил я.
"Мы спим посменно", сказал Фруки. На другом конце линии я слышал
возгласы и пение на фоне какой-то из песен Нирваны. Словно вечеринка в
номере отеля. "Не мой черед."
"Поспи немного", сказал я. "Ради нашей общей безопасности."
"Ты ведь хочешь реально узнать, почему она не взорвалась, не так ли?",
спросил он.
"Не взорвалась, и ладно", сказал я. "Мне и этого достаточно."
"Мы думаем, у них есть какое-то силовое поле, которое подавляет
химические реакции", сказал он. "Хитрый Кот просто остановил эту штуку."
"Иди спать", повторил я.
"Я хочу сказать, чем бы это ни было, оно достаточно маленькое, чтобы
поместиться внутри скафандра. Вообрази, если они продадут это нам."
"У меня был длинный день", сказал я ему. "Вали прочь." Я положил
трубку, улегся на спину и уставился в потолок. Я очень устал, но не
чувствовал ни капельки, что хочу спать. Я раздумывал, смогу ли я
когда-нибудь перестать чувствовать ощущение формы гранаты в своей ладони.
Лацертане улетели из Кракова на следующий день, и я был рад видеть их
и весь цирк дипломатов, сановников ООН и прихлебателей НАСА покидающими мою
страну. Я хотел получить обратно свою жизнь, и я хотел, чтобы она вернулась
ко мне в состоянии по возможности близком к тому, какой она была, прежде чем
чужаки решили отдать дань уважения окончательному решению еврейского
вопроса.
Так, конечно, не произошло. Я вернулся на работу, но все для меня стало
выглядеть по-другому. Я пытался заниматься своим делом, но не мог перестать
думать о том, как маленькие ублюдки восхищенно топают по лагерю в Освенциме.
Газетные и теле-журналисты из такого далека, как Окленд и Душанбе, звонили
мне, чтобы взять интервью о моем времени в компании лацертан, и хотя я
обнаружил, что лично мне интересно наличие в Душанбе тележурналистов, я
сказал им всем, что говорить с ними не желаю.
Множество британских, американских, французских и немецких телеканалов
предлагали мне весьма ощутимые суммы за эксклюзивы, и я завернул их всех,
что вызвало массу жгучих ссор с Эльжбетой. Поэтому я нарушил свое обещание
Фруки и рассказал ей все. Когда я закончил, она подумала немного, а потом
сказала, что, хотя она теперь понимает мое нежелание давать интервью, я все
же должен дать одно ради денег. Мы согласились, хотя и без охоты, разойтись
во мнениях.
Как-то ночью примерно через пару недель после лацертан меня около
полуночи разбудил телефон, звонящий возле постели.
Я взял трубку и голос Стивена Хоукинга сказал: "Эта личность говорит с
личностью, известной как Бедный Ублюдок?"
"О боже", сказал я.
Голос произнес снова: "Эта личность говорит с личностью, известной как
Бедный Ублюдок?"
"Это который их вас?", спросил я.
Возникла пауза, пока лацертанин справлялся в языковой базе данных.
Потом он начал: "Эта личность гово..."
"Да!", закричал я. "Кто вы?"
"Эта личность известна как Хитрый Кот", сказал лацертанин.
"Удовлетворительно ли здоровье Бедного Ублюдка?"
"Откуда вы взяли мой номер?", спросил я.
"Эта личность взяла справку в телефонном каталоге Кракова и установила
контакт с личностью в списке под именем Козинский Т."
У меня вдруг возник пугающий образ Хитрого Кота, держащего трубку в
бронированной руке, приближающего аппарат к боку скафандра, и бешено
набирающего номер каждого Козинского Т. из телефонного справочника Кракова.
"Что вы хотите?", пробормотал я, борясь с подушками, пока не уселся в
постели.
Возникла пауза, лацертанин, очевидно, просматривал какую-то заранее
приготовленную речь. "Я хочу поблагодарить вас за спасение моей жизни",
сказал он. Потом он сказал: "Эта строка - просто шум, Бедный Ублюдок. Эта
личность приносит много извинений за недостаток легкости с языком Бедного
Ублюдка."
Я прижимал трубку к уху и думал, кончится ли когда-нибудь этот кошмар.
"Я не спас вашу жизнь", сказал я. "У вас была штуковина, которая
останавливает взрывы."
"Бедный Ублюдок верил, что жизнь этой личности в опасности. Бедный
Ублюдок не знал о штуковине, которая останавливает взрывы."
"Ну, это верно, но..."
"Поэтому Бедный Ублюдок спас жизнь этой личности."
Логика вывода в данный момент мне плохо давалась, поэтому я просто
сказал: "Ну, ладно, если вы так считаете..."
"Поэтому эта личность..." Компьютерный голос прервался и я мог
поклясться, что услышал тук-тук-тук металлической ноги, в раздумье
постукивающей по полу. "Мы вам обязаны", сказал он. Потом пауза. "Нет, еще
одна бессмысленная строка. В этом языке нет смысла, Бедный Ублюдок. Эти люди
продали нам дефективные лингвистические программы. Эта личность будет
требовать замены."
Я устало покачал головой. "Нет, смысл есть. Может, вы еще не до конца
поняли, как пользоваться языковым софтвером. Надо просто говорить я, а не
мы. Хитрый Кот обязан мне, но не все лацертане." Я никак не мог поверить,
что веду такой разговор.
"Хитрый Кот, все лацертане, все - одна вещь", сказал голос. "Эти
личности не делают различий."
"Правда?"
"Эти люди обязаны Бедному Ублюдку."
"Хорошо, порядок, купите мне какие-нибудь цветочки."
"Наверное, Бедный Ублюдок захочет технические спецификации на ту штуку,
которая останавливает взрывы?"
"Хорошая мысль, но я не думаю, что буду пользоваться ею очень часто."
Молчание на другом конце линии.
"Хотя", сказал я, когда совершенно причудливая мысль скользнула ко мне
неизвестно откуда, "кое-что вы могли бы сделать..."
Я повесил трубку и потер ухо. Глянув на будильник, я увидел, что уже
почти четыре утра. Рядом со мной Эльжбета - очевидно, привыкшая к долгим
телефонным разговорам в нелепые ночные часы - тихонько посапывала. Я улегся
и закрыл глаза.
И здесь кто-то начал тарабанить в дверь.
"Ты встанешь и ответишь", сказала Эльжбета.
Я открыл глаза. "Я думал, ты спишь."
"Когда столько происходит вокруг меня?" Снова затарабанили. "Давай,
посмотри кто это, Томек."
Я встал, надел шлепанцы и зашаркал из спальни через гостиную, в конце
концов прислонив голову к входной двери. Дверной глазок оказался прямо
напротив моего глаза, дал картинку типа рыбий глаз с очень возбужденным
Фруки. Я не был слишком удивлен, даже если и предполагал, что он улетел
вместе с лацертанами обратно в Америку.
Я отпер дверь, открыл ее и сказал: "Тебе следовало позвонить загодя. Я
бы приготовил еду."
"Ага", пробормотал он, протираясь мимо меня в квартиру. "Только я не
мог позвонить загодя. Разве я мог, когда твой телефон последние три с
половиной часа был занят?"
"Разве?" Я пожал плечами: "Наверное, сбой на линии."
"Нет, сбоя не было. Я проверил." Он остановился в центре гостиной и
повернулся ко мне лицом: "Я думал, я у нас хорошие рабочие отношения, Том."
"Хорошие", сказал я, "если ты запомнишь, что не надо называть меня
Том." Я закрыл входную дверь и снова запер ее.
"Том", сказал он, "я когда-нибудь лгал тебе?"
Я подумал. "Не думаю", сказал я. "Если не считать лжи умолчания,
конечно, в противном случае ты лжешь мне более или менее постоянно с тех
пор, как мы впервые встретились."
Его обычная улыбка полностью отсутствовала, и было не тяжело
догадаться, почему. Он смотрел на меня так пронзительно, что я мог бы
вспыхнуть от жара. Я устало мигал на него.
"О, это ты, Тим", сказала Эльжбета из дверей спальни. "Я не знала, что
ты вернулся."
"Иди в постель, Лиз", сказал Фруки, не отрывая глаз от меня. "Нам с
Томом надо кое о чем потолковать."
"Да как ты смеешь говорить со мной подобным образом!", закричала она,
больше от удивления, чем от чего-то иного. "Врываешься сюда в черт знает
какое..."
"Иди в постель", мягко сказал я.
"Томек!"
"Просто иди, Эльжбета. Тиму и мне надо кое-что обсудить."
Она уставилась на нас, и я должен признать, это был гораздо более
пугающий взгляд, чем тот, на который был способен Фруки. "Мне что, и уши
пальцами заткнуть?", иронически спросила она. "Просто на случай, если я
подслушаю какие-то ваши секреты?"
"Не попала", сказал Фруки, так и не посмотрев на нее.
"И меня зовут не Лиз!", завопила она. До этой ночи я мог бы сказать,
что невозможно делать резкие движения в рубашке до лодыжек, однако Эльжбете
это прекрасно удалось, когда она бросилась обратно в спальню. И она хлопнула
дверью достаточно сильно, чтобы сбить со стены одну из уродливых картин
своей кузины Ивоны.
Фруки и я остались стоять в центре гостиной, уставясь друг на друга. Я
сказал: "У тебя две минуты, а потом я звоню в полицию."
"Думаешь, я боюсь полиции?"
"Через пару минут узнаем."
"Окей", сказал он, "о чем вы говорили?"
"Извини?", сказал я.
"Ты и твой маленький приятель", рявкнул он. "Не надо, я знаю, что один
из них звонил тебе; который? Хитрый Кот? Сверхмеховые Животные?"
"Тим, я в шоке", сказал я. "Ты хочешь сказать, что следил за моими
телефонными звонками?"
"Не играй со мной в дурачки, Томаш. О чем вы говорили?"
"Если ты подслушивал мой телефон", сказал я, начиная злиться, "почему
ты сам не можешь сказать?"
Фруки уставился на меня. Он повернулся какой-то новой стороной своего
характера, и при любых других обстоятельствах я нашел бы это очаровательным.
Он сказал: "Мы сделаем это здесь или сделаем это где-то в другом месте, мне
все равно."
Я встал. "Достаточно", сказал я. "Сейчас середина ночи, а я устал.
Выматывайся из моей квартиры."
"О, нет", сказал он, качая головой. "Нет, нет. У тебя нет
представления, во что ты вляпался, Томаш. Я могу арестовать тебя немедленно,
я тебя увезу и заставлю все рассказать."
"Не сможешь."
"Выгляни-ка наружу."
"Это становится ребячеством, Тим", сказал я.
"Выгляни наружу, Томаш."
Я подошел и снова открыл дверь. В коридоре стояли два морпеха в полном
боевом снаряжении. Напротив в своих дверях стоял наш сосед пан Рыбинский. Он
был в пижаме и в потертом синем купальном халате, на ногах шлепанцы
"Винни-Пух". Пан Рыбинский и я посмотрели друг на друга и безмолвно признали
по сути своей глубоко комическую природу нашей Вселенной. Я шагнул назад в
квартиру, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.
"Ты совсем не из НАСА", сказал я Фруки. "НАСА не прослушивает чужие
телефоны. Ты из ЦРУ."
"Нет", сказал он. Потом подумал. "Да." Потом снова подумал. "Нет." Он
гневно махнул рукой в воздухе. "Ладно, это серая зона. Иногда я из ЦРУ,
иногда из других структур." Он увидел выражение моего лица. "Это лучший
способ описать истину, окей?"
"Твои жучки не сработали, верно?", спросил я. "Ты знаешь, что один
лацертанин звонил мне, но не имеешь понятия, что он сказал."
Фруки посмотрел на меня секундой дольше, потом отвернулся и подошел к
окну. "Маленькие ублюдки", пробормотал он.
Я улыбнулся. "Силовые поля, что предотвращают взрывы гранат", сказал я.
"Что-то отключающее телефонные жучки. Они полны сюрпризов, не так ли?"
Он повернулся и снова посмотрел на меня: "Так что он сказал?"
Я вздохнул. "Хитрый Кот позвонил, чтобы поблагодарить за спасение своей
жизни."
"Но ты не спасал", напомнил Фруки. "Граната никогда бы не взорвалась.
Хитрый Кот знал все это."
"Но я не знал", сказал я, снова начиная гневаться. "Хитрый Кот сказал,
что благодарит за мои действия, которые я предпринял, не зная, что граната
не взорвется."
Он фыркнул. "Ты висел на телефоне три с половиной часа, Том. Вы ведь не
обсуждали шансы Вистулы против Манчестер Юнайтед в кубке УЕФА."
"Верно", сказал я. "Это, наверное, длилось бы дольше." Я потер свое
лицо. "Сколько у тебя времени?"
"Все время мира, Том", сказал он, доставая из кармана маленький
цифровой рекордер и переходя к дивану. "Все время мира. Только ничего не
оставляй за кадром."
У лацертан нет родного мира, по крайней мере такого, который они
помнят. Вся их цивилизация, если ее можно назвать цивилизацией, состоит из
сотен тысяч торговых кораблей, путешествующих между звезд в поисках
экзотических товаров, чтобы торговать друг с другом.
Это очень древнее общество. Далеко за миллион лет возрастом. Его
научный и технический прогресс остановился тысячи лет назад, и лацертане
просто несутся дальше, ремонтируя свою существующую технологию снова и
снова. Их центральному кораблю, "Корделии", уже почти десять тысяч лет, и
хотя для наших глаз она может выглядеть технологическим чудом, в
действительности это латанное-перелатанное старое корыто, межзвездный
скрипучий и дымный пароход.
Лацертане не воспроизводятся. Они со всех точек зрения - бессмертны. Их
память и личность постоянно перезаписываются и дополняются, а когда
лацертанин умирает, его тело клонируется, а личность и воспоминания
впечатываются в новое тело. Но после столь долгой жизни более далекие
воспоминания становятся смутными, туманными и недостоверными. И хотя перенос
памяти происходит почти без сбоев, если его делаешь снова и снова почти
миллион лет, то по закону среднего что-то должно сбойнуть рано или поздно.
Легче отредактировать и удалить эти малодостоверные воспоминания, и все
такие удаления с годами тоже накапливаются. Многое в истории лацертан
является загадкой даже для них.
"Корделия" не являлась одним из флагманских судов, это было совершенно
ясно. Чужаки измеряли важность своих отдельных кораблей численностью
популяции на борту - у более успешного судна большая команда. Нас посетило
не самое успешное судно. Лацертане на Земле фактически представляли собой
всю команду "Корделии". Их едва ли можно винить за то, что, протащившись в
космосе бог знает как долго, они сразу захотели сойти на берег. На борту
осталось всего два лацертанина - на случай неожиданностей.
На случай каких неожиданностей? Что ж, очень давно, так далеко в их
истории, что об этом событии не осталось ясных записей, лацертане вели
гражданскую войну, корабль против корабля. Ныне никто в точности не помнил,
зачем воевали, и кто выиграл, а кто проиграл. Все, что у них осталось - это
наследие экзотического оружия, с годами передаваемое потомкам. "Корделия",
например, были экипирована устройством, которое могло строить гравитационные
линзы, чтобы фокусировать солнечный свет на поверхности планеты, сильно
напоминая жестокого ребенка, который увеличительным стеклом поджигает
муравьев. Закипели бы моря, расплавились горные цепи. И конец неожиданности.
Я диктовал все это с минимальным понуканием, закрыв глаза и откинув
голову на спинку кресла. Я не имел понятия, верит ли Фруки хоть чему-то, и в
значительной степени мне было на это наплевать.
"И Хитрый Кот рассказал тебе все это только потому, что чувствует, что
тебе обязан?", спросил он.
"Я понимаю", вяло сказал я, глянув на часы. Было почти шесть утра. "Мне
стоило бы попросить лекарство от рака, или оружие из гравитационных линз,
или еще что-нибудь. Но я устал, Фруки. Я просто попросил первое, что мне
пришло в голову."
"Ты попросил рассказать его о себе."
"И о своем народе", зевнул я. "Типичная реакция гида для туристов.
Извини."
Фруки смотрел на меня с выражением благоговейного ужаса на лице. "За
три с половиной часа ты ухитрился получить от лацертан больше, чем нам
удалось выбить из них за год."
"Да всего-то надо было - чтобы хоть кто-то из них почувствовал, что
чем-то обязан." Я пожал плечами. "Хотя есть и еще кое-что."
Фруки проверил, сколько пространства осталось в памяти его цифрового
рекордера. "Да?"
"Я спросил Хитрого Кота, где находятся хорошие парни."
Он поднял глаза: "Ты что?"
"Я спросил его о других разумных расах."
"Ты шутишь." Его улыбка постепенно возвращалась по мере того, как я
передавал свой разговор с Хитрым Котом. Теперь он заулыбался так широко, что
я наполовину ожидал, что вся верхняя часть его головы подымется вверх, как
крышка на мусорном баке с педалькой. "Ты просто выдаешь один сюрприз за
другим, Том."
"Ну, раз уж мы разговорились..."
"И что он сказал?"
"Их нет."
Его улыбка застыла. "Что?"
"Никаких добрых парней нет. В действительности нет вообще никаких
других парней."
В первый раз с тех пор, как мы познакомились, он не нашелся, что