Страница:
Инна втянула голову в плечи: обычно после этого предисловия главный редактор сгружала ей несколько сверхурочных заданий, из-за которых приходилось сидеть в офисе до полуночи. И еще ни разу Инна не смогла отказать или попросить оплату за ночные часы работы. Может, наконец, стоит решиться?!
– Я тут подумала, – заговорила Лада, не позволив Инне открыть рот, – что тебе не помешает проветриться.
– В каком смысле? – изумилась она.
– В смысле командировки. В Париж.
– Вы же туда собирались.
– Нет, – Лада раздраженно мотнула головой, – поедешь ты. Возьмешь всего одно интервью и отдохнешь.
– Спасибо, – прошептала Инна, уже понимая, что сегодня она не попросит ни о каком повышении.
– И еще, – тон главного редактора стал деловым, – мне из рекламного отдела еще один пиар скинули. Сделаешь? Я перешлю.
– Вам-то зачем? – удивилась Инна. – Скажите, пусть мне бросают!
– Перепутали, видимо, – Лада сосредоточенно двигала мышкой по столу, – у них там девочка новая.
– Ясно. На полосу?
– На разворот. В этот номер.
– Почему в этот? У меня дедлайн был вчера!
– Да ладно тебе, – Лада махнула рукой, – не ссориться же с коллегами.
– А ставить куда? Разворот добавлять – это все переверстывать.
– Редакционный материал уберем: чушь эту брюлловскую, – объяснила Лада. – Ну все, иди.
– Да, – Инна встала, – всего доброго.
Начальница молча кивнула.
Из кабинета главного редактора Инна вышла растерянная. Лада была какой-то странной сегодня: не кричала на нее, не показывала своего превосходства. Неужели разрыв с Диланом так сказался на ней? Все-таки она женщина, и это значит, что личные отношения для нее важнее всего. Сегодня Инна и сама постоянно ловила себя на том, что все время думает об Игоре.
Она оглянулась – не хотела, чтобы вездесущие уши коллег и шустрый нос какой-нибудь Танечки совался в ее дела, – достала телефон и набрала номер Игоря. Он по-прежнему не отвечал.
Позвонила Сашке.
– У тебя все нормально? – третий раз за день один и тот же вопрос.
– Да! – раздраженный ответ.
– У меня скоро командировка в Париж.
– Лети…
Вернувшись на рабочее место, чтобы отвлечься от грустных мыслей, Инна занялась материалами, которые прислала ей Лада. Не понимая смысла, она вытаскивала из пресс-релиза текст о каких-то безумно дорогих домах и квартирах в центре Москвы. Редактировала. А сама думала о том, что ей надо обязательно разыскать Игоря. «Человеку творческому нужна независимость» – да и бог с ним. Она не собирается отнимать у мужчины свободу, только хочет быть рядом.
– Что там главвредина? – Инна вздрогнула, услышав голос Мишки.
– В порядке, отправляет в Париж.
– Неплохо, – он удивленно покачал головой, – за что такая подачка?
– Суслов, – разозлилась Инна, – хватит меня оскорблять!
– Прости великодушно, – начал дурачиться он, изображая юродивого, – государыня милостивая.
– Мишка, отстань, – она улыбнулась, – мешаешь работать.
– Раз я тебе больше не нужен, – задумчиво произнес он, – пожалуй, двину. «Хрипушку» дома доделаю, здесь все галдят, ни черта не слышу.
– Телефонное интервью с Прохоровым? О выборах?
– О них, чтоб им всем…
Мишка ушел, а Инна погрузилась в работу и мысли об Игоре. Когда подняла голову в следующий раз, большинства коллег уже не было на местах. Она взглянула на часы, отругала себя – невозможно каждый день являться домой позже восьми! – и сорвалась с места, пришпоренная чувством вины.
Через десять минут она уже вбегала в метро.
Глава 3
Глава 4
– Я тут подумала, – заговорила Лада, не позволив Инне открыть рот, – что тебе не помешает проветриться.
– В каком смысле? – изумилась она.
– В смысле командировки. В Париж.
– Вы же туда собирались.
– Нет, – Лада раздраженно мотнула головой, – поедешь ты. Возьмешь всего одно интервью и отдохнешь.
– Спасибо, – прошептала Инна, уже понимая, что сегодня она не попросит ни о каком повышении.
– И еще, – тон главного редактора стал деловым, – мне из рекламного отдела еще один пиар скинули. Сделаешь? Я перешлю.
– Вам-то зачем? – удивилась Инна. – Скажите, пусть мне бросают!
– Перепутали, видимо, – Лада сосредоточенно двигала мышкой по столу, – у них там девочка новая.
– Ясно. На полосу?
– На разворот. В этот номер.
– Почему в этот? У меня дедлайн был вчера!
– Да ладно тебе, – Лада махнула рукой, – не ссориться же с коллегами.
– А ставить куда? Разворот добавлять – это все переверстывать.
– Редакционный материал уберем: чушь эту брюлловскую, – объяснила Лада. – Ну все, иди.
– Да, – Инна встала, – всего доброго.
Начальница молча кивнула.
Из кабинета главного редактора Инна вышла растерянная. Лада была какой-то странной сегодня: не кричала на нее, не показывала своего превосходства. Неужели разрыв с Диланом так сказался на ней? Все-таки она женщина, и это значит, что личные отношения для нее важнее всего. Сегодня Инна и сама постоянно ловила себя на том, что все время думает об Игоре.
Она оглянулась – не хотела, чтобы вездесущие уши коллег и шустрый нос какой-нибудь Танечки совался в ее дела, – достала телефон и набрала номер Игоря. Он по-прежнему не отвечал.
Позвонила Сашке.
– У тебя все нормально? – третий раз за день один и тот же вопрос.
– Да! – раздраженный ответ.
– У меня скоро командировка в Париж.
– Лети…
Вернувшись на рабочее место, чтобы отвлечься от грустных мыслей, Инна занялась материалами, которые прислала ей Лада. Не понимая смысла, она вытаскивала из пресс-релиза текст о каких-то безумно дорогих домах и квартирах в центре Москвы. Редактировала. А сама думала о том, что ей надо обязательно разыскать Игоря. «Человеку творческому нужна независимость» – да и бог с ним. Она не собирается отнимать у мужчины свободу, только хочет быть рядом.
– Что там главвредина? – Инна вздрогнула, услышав голос Мишки.
– В порядке, отправляет в Париж.
– Неплохо, – он удивленно покачал головой, – за что такая подачка?
– Суслов, – разозлилась Инна, – хватит меня оскорблять!
– Прости великодушно, – начал дурачиться он, изображая юродивого, – государыня милостивая.
– Мишка, отстань, – она улыбнулась, – мешаешь работать.
– Раз я тебе больше не нужен, – задумчиво произнес он, – пожалуй, двину. «Хрипушку» дома доделаю, здесь все галдят, ни черта не слышу.
– Телефонное интервью с Прохоровым? О выборах?
– О них, чтоб им всем…
Мишка ушел, а Инна погрузилась в работу и мысли об Игоре. Когда подняла голову в следующий раз, большинства коллег уже не было на местах. Она взглянула на часы, отругала себя – невозможно каждый день являться домой позже восьми! – и сорвалась с места, пришпоренная чувством вины.
Через десять минут она уже вбегала в метро.
Глава 3
Лампы дневного света едва слышно гудели, глаза у ребят слипались. Бодрячком была только Валентина Сергеевна – прохаживаясь вдоль доски, с выражением диктора детского радио советских времен читала английский текст. От ее монотонных движений и выписывавших кренделя интонаций спать хотелось еще больше.
– And now, – строго провозгласила она в финале, – write down this text[1].
По рядам пронесся недовольный гул.
– Вы не предупредили, что изложение! Это нечестно!
Нытье нарастало. Бывалая Валентина Сергеевна захлопнула учебник и, обведя класс устрашающим взглядом, сообщила:
– You have twenty minutes![2]
Погудев еще пару минут, класс затих; ученики пытались хоть что-то вспомнить. Сдать англичанке пустой лист означало получить двойку в журнал.
– Мака, – прошелестел сосед по парте, – ты че-нить запомнила?
– Не-а, – девочка сложила голову на руки. Длинные светлые волосы рассыпались по парте.
– Че делать будешь?
Она молча пожала плечами. Пока ее тревожили другие мысли – о Филе. Мальчишки сказали, студентка бросила его уже месяц назад, и Мака не сомневалась – скоро настанет ее звездный час. Она терпеливо ждала целых полтора года, делая вид, что все в норме, а сама по ночам ревела в подушку. И вот свершилось – соперницы не стало. Но Фил подкатывать к ней не спешил. Он погрузился в страдания: говорят, уже несколько раз его видели пьяным до потери сознания.
Мака подняла голову и взглянула на часы над доской. От двадцати минут осталось лишь десять, пора было действовать: Валентина Сергеевна не посмотрит на муки неразделенной любви и влепит «пару».
Можно было, конечно, сыграть острое недомогание – мало ли у современных девушек проблем – и закрыться в туалете до конца урока. Но такой номер она недавно проделывала – с русичкой, да и прозорливая Валентина ей вряд ли поверит. Еще вариант – завопить, что забыла выключить дома утюг и квартира может сгореть. Только англичанка у них слишком умная: заявит, что на всех утюгах сейчас есть предохранители – при перегреве они отключают ток автоматически. А даже если не так, не похожа была Мака на человека, одежда которого знает, что такое утюг. Не пройдет этот номер.
Время шло, достойных идей не было.
Из всего текста, который хитрая Валентина Сергеевна прочла два раза с единственным предупреждением «слушайте внимательно», Мака запомнила только одно слово rain. Да и то лишь потому, что за окном шел дождь – капли монотонно стучали по стеклу.
До сдачи работ оставалось всего несколько минут. Мака растерянно оглядела класс – ботаники, высунув языки, сосредоточенно строчили. Нормальные люди мучились, выдавливая из себя предложение за предложением. Таких, которые не написали бы ни слова, уже не было. Даже бестолковый сосед по парте что-то вымучивал.
Мака выдрала из рабочей тетради чистый лист, взяла ручку и, сдвинув брови, набросала всего четыре строки.
Через две минуты дежурный собрал работы. Положил их, всем видом демонстрируя раскаяние перед классом, на учительский стол. А Валентина Сергеевна, получив добычу, тут же начала перебирать листки.
– Что это? – пристально посмотрев на Маку, спросила она от удивления по-русски.
– Изложение в стихах.
Валентина Сергеевна хмыкнула.
– Прочти.
Мака поднялась из-за парты и, нога за ногу, подошла к учительнице, чтобы взять протянутый ей листок. «Вам же хуже», – подумала она и повернулась к классу лицом. Нарочито откашлялась, вызвав смешки – народ, знавший Маку, уже был в предвкушении, – и, найдя взглядом темную челку, из-под которой на нее с любопытством смотрели печальные карие глаза, с выражением начала:
– Кто автор? – англичанка на удивление быстро овладела собой.
– Я.
– Если не найду орфографических ошибок, – пообещала необъяснимая Валентина Сергеевна, – получишь «пять». А теперь принеси дневник – «два» за поведение.
Бросив самодовольный взгляд на смеющиеся теперь глаза под черной челкой, Мака увидела, как Фила распирает от гордости за нее. Это было дружеское чувство соратника по борьбе с тупым миром школы. А может, даже что-то большее: во всяком случае, Маке очень хотелось бы в это верить.
Она села на место и с улыбкой передала по ряду дневник. Двойка за поведение ее не беспокоила – ничтожная плата за то, что она, как всегда, оказалась на высоте. Слухи по школе распространяются быстро, и скоро не останется ни одного пацана, который не подойдет к ней, чтобы выразить свой респект. И пусть это видит Фил.
Конечно, ее выходка опять разозлила девиц – Мака взглянула украдкой на дымящуюся от ярости Ритку и ее тупоголовых подружек. Но Мака давно привыкла к злобе одноклассниц и даже гордилась ею, считая их зависть частью собственной крутизны.
Оставшиеся пять уроков, не говоря о переменах, пролетели чудесно. Мака чувствовала себя королевой – ее поздравляли, ею восхищались, пересказывая друг другу, как она бросила этот «fuck off» в лицо англичанке. А та, не уловив настоящего смысла и того, что эти слова были адресованы именно ей, поставила «пять».
И в конце учебного дня – завершающим триумфальным аккордом – произошло невероятное событие: уже завязав шнурки на кроссовках и надев куртку, Мака нашла в правом кармане сложенный вчетверо тетрадный листок. Наученная горьким опытом – повсюду были глаза и уши, – она схватила сумку, мешок с обувью и вышла на школьный двор. Сердце ее колотилось о ребра изо всех сил, но, только оказавшись за воротами и зайдя за угол школы, Мака развернула листок и прочитала: «После школы жду на руинах. I love you. Фил».
У нее перехватило дыхание. Сердце замерло на мгновение, потом снова застучало, сбиваясь с ритма. Бережно сложив записку и спрятав ее во внутренний карман сумки, она бросилась бежать. Потом резко остановилась и заставила себя перейти на спокойный шаг. Не хватало еще нестись сломя голову к пацану. Пусть подождет. До заброшенного детского сада, который за полуразвалившиеся стены, поросшие травой и деревьями, в школе прозвали руинами, было всего пять минут ходу. Если идти нога за ногу, получится десять.
Едва подойдя к забору, Мака увидела среди серых камней зеленую куртку Фила. Он сидел на корточках, кинув рядом рюкзак, и чертил что-то на мокром песке.
– Привет! – небрежно бросила она, внимательно разглядывая его художества. Ничего особенного: кривобокая бабочка.
– Привет. – Он затер каракули, посмотрел на Маку взволнованно и поднялся.
Фил, единственный во всем классе, был выше ее на целых полголовы – макушки остальных мальчишек вихрились на уровне глаз Маки, а то и где-то у подбородка. Что, впрочем, не мешало им табунами ходить за самой прикольной в школе девчонкой.
Они помолчали.
– Как дела? – наконец спросил он.
И Мака поняла, как сильно Фил нервничает. Глаза его бегали, руки от страха попрятались по карманам.
– Прикольно, – ответила она, – ловлю кайф от жизни.
– Англичанку ты круто сделала, – он неуверенно улыбнулся, – присядем?
Фил стащил с себя куртку, оставшись в одной водолазке, и постелил ее на мокрую после дождя бетонную плиту. Мака, изумившись его джентльменским привычкам, села. Но не успела она устроиться удобнее, как из кармана ее джинсов вылетел телефон. Инстинктивно она прижала рукой второй карман. Фил нагнулся и поднял аппарат, протянул его Маке. А потом присел рядом с девочкой и, не говоря ни слова, обнял ее за талию. Мака напряженно притихла. Чтобы скрыть волнение, он полез в карман и достал помятую пачку сигарет, протянул ей.
– Будешь?
– Бросила, – Мака поморщилась, – если хочешь, кури.
Она сдвинула со своего бедра руку Фила и встала. С недавних пор ее раздражал табачный дым.
– Уважуха, – похвалил ее Фил, – а я слаб духом.
Опасливо оглянувшись по сторонам, – не идет ли кто, – он закурил.
– Боишься спалиться? – усмехнулась Мака.
– Есть такое дело, – не стал спорить он, – у меня родоки звери. Узнают – убьют. А ты че бросила?
– Тупо.
– В смысле? – не понял Фил.
– В смысле тупо, и все.
Было лень объяснять, что она давно заметила: среди взрослых курят только охранники. Еще дворники и разнорабочие в оранжевых жилетах. Ни одного серьезного мена с сигаретой в руке она давным-давно не видела.
– Родоки доставали? – продолжал допытываться он.
– Им фиолетово.
– В смысле?
– Я сама по себе, – отрезала она, закрывая тему.
Фил немного помялся и выбросил сигарету, выкуренную лишь до половины. Мака уже понимала, что он собирается предложить ей встречаться, и давно знала, каким будет ее ответ. Но сейчас нужно было соблюсти традицию – дождаться, когда он все скажет вслух.
И вот тогда начнется настоящая жизнь!
Для полного счастья останется только избавиться от чокнутого Лёли.
Пока Фил крутил со студенткой, Мака согласилась встречаться с одним придурком из десятого класса. Но у того с головой был полный провал: если сказать ему, что надо расстаться, он закатит истерику, начнет резать вены. Один раз ей уже пришлось обрабатывать этому сумасшедшему раны и перебинтовывать руку – расцарапал себе запястье перочинным ножом. А ведь они тогда просто поссорились из-за ерунды! Невозможно быть таким идиотом в шестнадцать лет.
Фил медленно поднялся с камня, надел куртку и обнял Маку за плечи.
– А ты красивая, – задумчиво произнес он.
– Знаю, – усмехнувшись, ответила она.
Не говоря больше ни слова, Фил начал целовать. Он крепко держал ее за плечи и не отпускал – Маке уже казалось, что она задыхается без воздуха и от противного привкуса табака.
– Маковецкая! – девушка вздрогнула, услышав резкий окрик, и оттолкнула от себя Фила.
У ворот стояла Ритка, к которой жались еще шесть девиц – ее постоянная свита.
– Хорош лизаться, – распорядилась она. – Филимонов, свободен!
Мака взглянула на Фила и обомлела: он закинул на плечо рюкзак и послушно двинулся к выходу. Вместо крови по жилам потекла ледяная жидкость.
– А ты не думай слинять, – обратилась она к Маке, – догоним!
Спина Фила в зеленой куртке удалялась из виду, а Мака не могла прийти в себя от накатившего страха. Он предал ее. Привел сюда, чтобы передать Ритке! За что?
– Че надо? – Мака сунула руки в карманы, мысленно просчитывая пути к отступлению. Ворота загораживали девицы. Со всех остальных сторон детский сад окружал покосившийся сетчатый забор.
– Морду тебе поправить, – сообщила Ритка, – чтобы пацаны разбежались. Думаешь, самая красивая?
– И самая умная, – превозмогая страх, бросила Мака.
Она вспомнила, что с торца детского сада в одном месте забор практически лег на землю – нужно только перескочить. Счастье, что она надела кроссовки, а не ботинки.
– Не боись, – позеленела Ритка, – мы и мозги тебе вышибем.
Девицы начали наступать. Мака бросила сумку на землю – плевать на учебники, зонтик только жалко, который мать из Лондона привезла, – и рванула к задней части забора. Она не оглядывалась, но слышала сзади топот ног и разъяренное сопение взбесившихся одноклассниц. Впервые Мака пожалела о том, что старалась быть самой крутой – при каждом удобном случае утирала нос Ритке и остальным девицам.
Она уже видела упавший забор. Осталось всего несколько метров. Мака приготовилась оттолкнуться и прыгнуть – все ее внимание было сосредоточено на расстоянии, которое предстояло преодолеть.
Но в последнюю секунду она споткнулась – то ли арматура в земле, то ли камень – и полетела лицом вниз. Успела закрыть голову рукавами куртки за секунду до того, как упала на поваленный на землю забор.
Принцип «не бей лежачего» в подростковом мире давно отменили. Удары посыпались на девочку один за другим.
Мака вывернулась и, не глядя, размахивала руками и ногами, раздавая ответные слепые тычки. Но боль с каждой минутой становилась все сильнее. Мысленно она уже видела карету «Скорой помощи», больницу.
Перед глазами все плыло, в ушах раздавался ровный гул, а потом она вдруг почувствовала, что бой прекратился.
Открыла глаза и сквозь туман увидела над собой лица двух взрослых мужчин, за спиной которых прятался Фил.
– Живая? – спросил один.
– Да.
– Вставай, – он протянул ей руку, – скажи папке, в милицию пусть идет. И к директору школы.
– У меня нет отца, – ответила она и залилась слезами от боли и от обиды.
– And now, – строго провозгласила она в финале, – write down this text[1].
По рядам пронесся недовольный гул.
– Вы не предупредили, что изложение! Это нечестно!
Нытье нарастало. Бывалая Валентина Сергеевна захлопнула учебник и, обведя класс устрашающим взглядом, сообщила:
– You have twenty minutes![2]
Погудев еще пару минут, класс затих; ученики пытались хоть что-то вспомнить. Сдать англичанке пустой лист означало получить двойку в журнал.
– Мака, – прошелестел сосед по парте, – ты че-нить запомнила?
– Не-а, – девочка сложила голову на руки. Длинные светлые волосы рассыпались по парте.
– Че делать будешь?
Она молча пожала плечами. Пока ее тревожили другие мысли – о Филе. Мальчишки сказали, студентка бросила его уже месяц назад, и Мака не сомневалась – скоро настанет ее звездный час. Она терпеливо ждала целых полтора года, делая вид, что все в норме, а сама по ночам ревела в подушку. И вот свершилось – соперницы не стало. Но Фил подкатывать к ней не спешил. Он погрузился в страдания: говорят, уже несколько раз его видели пьяным до потери сознания.
Мака подняла голову и взглянула на часы над доской. От двадцати минут осталось лишь десять, пора было действовать: Валентина Сергеевна не посмотрит на муки неразделенной любви и влепит «пару».
Можно было, конечно, сыграть острое недомогание – мало ли у современных девушек проблем – и закрыться в туалете до конца урока. Но такой номер она недавно проделывала – с русичкой, да и прозорливая Валентина ей вряд ли поверит. Еще вариант – завопить, что забыла выключить дома утюг и квартира может сгореть. Только англичанка у них слишком умная: заявит, что на всех утюгах сейчас есть предохранители – при перегреве они отключают ток автоматически. А даже если не так, не похожа была Мака на человека, одежда которого знает, что такое утюг. Не пройдет этот номер.
Время шло, достойных идей не было.
Из всего текста, который хитрая Валентина Сергеевна прочла два раза с единственным предупреждением «слушайте внимательно», Мака запомнила только одно слово rain. Да и то лишь потому, что за окном шел дождь – капли монотонно стучали по стеклу.
До сдачи работ оставалось всего несколько минут. Мака растерянно оглядела класс – ботаники, высунув языки, сосредоточенно строчили. Нормальные люди мучились, выдавливая из себя предложение за предложением. Таких, которые не написали бы ни слова, уже не было. Даже бестолковый сосед по парте что-то вымучивал.
Мака выдрала из рабочей тетради чистый лист, взяла ручку и, сдвинув брови, набросала всего четыре строки.
Через две минуты дежурный собрал работы. Положил их, всем видом демонстрируя раскаяние перед классом, на учительский стол. А Валентина Сергеевна, получив добычу, тут же начала перебирать листки.
– Что это? – пристально посмотрев на Маку, спросила она от удивления по-русски.
– Изложение в стихах.
Валентина Сергеевна хмыкнула.
– Прочти.
Мака поднялась из-за парты и, нога за ногу, подошла к учительнице, чтобы взять протянутый ей листок. «Вам же хуже», – подумала она и повернулась к классу лицом. Нарочито откашлялась, вызвав смешки – народ, знавший Маку, уже был в предвкушении, – и, найдя взглядом темную челку, из-под которой на нее с любопытством смотрели печальные карие глаза, с выражением начала:
Мака сделала паузу, перевела взгляд на Валентину Сергеевну и закончила, сверля учительницу бесстрашным взглядом:
Open the window to hear the rain.
It cries as a widow at her husband’s grave,
Laughs as a baby, screams as a bird…
Класс грохнул. Мака сомневалась, что каждый одноклассник понял все до последнего слова, но тем сильнее был произведенный эффект – таких, которые не знали бы, что значит «fuck off», в их школе не было.
Answering «fuck off» t’all questions in th’world![3]
– Кто автор? – англичанка на удивление быстро овладела собой.
– Я.
– Если не найду орфографических ошибок, – пообещала необъяснимая Валентина Сергеевна, – получишь «пять». А теперь принеси дневник – «два» за поведение.
Бросив самодовольный взгляд на смеющиеся теперь глаза под черной челкой, Мака увидела, как Фила распирает от гордости за нее. Это было дружеское чувство соратника по борьбе с тупым миром школы. А может, даже что-то большее: во всяком случае, Маке очень хотелось бы в это верить.
Она села на место и с улыбкой передала по ряду дневник. Двойка за поведение ее не беспокоила – ничтожная плата за то, что она, как всегда, оказалась на высоте. Слухи по школе распространяются быстро, и скоро не останется ни одного пацана, который не подойдет к ней, чтобы выразить свой респект. И пусть это видит Фил.
Конечно, ее выходка опять разозлила девиц – Мака взглянула украдкой на дымящуюся от ярости Ритку и ее тупоголовых подружек. Но Мака давно привыкла к злобе одноклассниц и даже гордилась ею, считая их зависть частью собственной крутизны.
Оставшиеся пять уроков, не говоря о переменах, пролетели чудесно. Мака чувствовала себя королевой – ее поздравляли, ею восхищались, пересказывая друг другу, как она бросила этот «fuck off» в лицо англичанке. А та, не уловив настоящего смысла и того, что эти слова были адресованы именно ей, поставила «пять».
И в конце учебного дня – завершающим триумфальным аккордом – произошло невероятное событие: уже завязав шнурки на кроссовках и надев куртку, Мака нашла в правом кармане сложенный вчетверо тетрадный листок. Наученная горьким опытом – повсюду были глаза и уши, – она схватила сумку, мешок с обувью и вышла на школьный двор. Сердце ее колотилось о ребра изо всех сил, но, только оказавшись за воротами и зайдя за угол школы, Мака развернула листок и прочитала: «После школы жду на руинах. I love you. Фил».
У нее перехватило дыхание. Сердце замерло на мгновение, потом снова застучало, сбиваясь с ритма. Бережно сложив записку и спрятав ее во внутренний карман сумки, она бросилась бежать. Потом резко остановилась и заставила себя перейти на спокойный шаг. Не хватало еще нестись сломя голову к пацану. Пусть подождет. До заброшенного детского сада, который за полуразвалившиеся стены, поросшие травой и деревьями, в школе прозвали руинами, было всего пять минут ходу. Если идти нога за ногу, получится десять.
Едва подойдя к забору, Мака увидела среди серых камней зеленую куртку Фила. Он сидел на корточках, кинув рядом рюкзак, и чертил что-то на мокром песке.
– Привет! – небрежно бросила она, внимательно разглядывая его художества. Ничего особенного: кривобокая бабочка.
– Привет. – Он затер каракули, посмотрел на Маку взволнованно и поднялся.
Фил, единственный во всем классе, был выше ее на целых полголовы – макушки остальных мальчишек вихрились на уровне глаз Маки, а то и где-то у подбородка. Что, впрочем, не мешало им табунами ходить за самой прикольной в школе девчонкой.
Они помолчали.
– Как дела? – наконец спросил он.
И Мака поняла, как сильно Фил нервничает. Глаза его бегали, руки от страха попрятались по карманам.
– Прикольно, – ответила она, – ловлю кайф от жизни.
– Англичанку ты круто сделала, – он неуверенно улыбнулся, – присядем?
Фил стащил с себя куртку, оставшись в одной водолазке, и постелил ее на мокрую после дождя бетонную плиту. Мака, изумившись его джентльменским привычкам, села. Но не успела она устроиться удобнее, как из кармана ее джинсов вылетел телефон. Инстинктивно она прижала рукой второй карман. Фил нагнулся и поднял аппарат, протянул его Маке. А потом присел рядом с девочкой и, не говоря ни слова, обнял ее за талию. Мака напряженно притихла. Чтобы скрыть волнение, он полез в карман и достал помятую пачку сигарет, протянул ей.
– Будешь?
– Бросила, – Мака поморщилась, – если хочешь, кури.
Она сдвинула со своего бедра руку Фила и встала. С недавних пор ее раздражал табачный дым.
– Уважуха, – похвалил ее Фил, – а я слаб духом.
Опасливо оглянувшись по сторонам, – не идет ли кто, – он закурил.
– Боишься спалиться? – усмехнулась Мака.
– Есть такое дело, – не стал спорить он, – у меня родоки звери. Узнают – убьют. А ты че бросила?
– Тупо.
– В смысле? – не понял Фил.
– В смысле тупо, и все.
Было лень объяснять, что она давно заметила: среди взрослых курят только охранники. Еще дворники и разнорабочие в оранжевых жилетах. Ни одного серьезного мена с сигаретой в руке она давным-давно не видела.
– Родоки доставали? – продолжал допытываться он.
– Им фиолетово.
– В смысле?
– Я сама по себе, – отрезала она, закрывая тему.
Фил немного помялся и выбросил сигарету, выкуренную лишь до половины. Мака уже понимала, что он собирается предложить ей встречаться, и давно знала, каким будет ее ответ. Но сейчас нужно было соблюсти традицию – дождаться, когда он все скажет вслух.
И вот тогда начнется настоящая жизнь!
Для полного счастья останется только избавиться от чокнутого Лёли.
Пока Фил крутил со студенткой, Мака согласилась встречаться с одним придурком из десятого класса. Но у того с головой был полный провал: если сказать ему, что надо расстаться, он закатит истерику, начнет резать вены. Один раз ей уже пришлось обрабатывать этому сумасшедшему раны и перебинтовывать руку – расцарапал себе запястье перочинным ножом. А ведь они тогда просто поссорились из-за ерунды! Невозможно быть таким идиотом в шестнадцать лет.
Фил медленно поднялся с камня, надел куртку и обнял Маку за плечи.
– А ты красивая, – задумчиво произнес он.
– Знаю, – усмехнувшись, ответила она.
Не говоря больше ни слова, Фил начал целовать. Он крепко держал ее за плечи и не отпускал – Маке уже казалось, что она задыхается без воздуха и от противного привкуса табака.
– Маковецкая! – девушка вздрогнула, услышав резкий окрик, и оттолкнула от себя Фила.
У ворот стояла Ритка, к которой жались еще шесть девиц – ее постоянная свита.
– Хорош лизаться, – распорядилась она. – Филимонов, свободен!
Мака взглянула на Фила и обомлела: он закинул на плечо рюкзак и послушно двинулся к выходу. Вместо крови по жилам потекла ледяная жидкость.
– А ты не думай слинять, – обратилась она к Маке, – догоним!
Спина Фила в зеленой куртке удалялась из виду, а Мака не могла прийти в себя от накатившего страха. Он предал ее. Привел сюда, чтобы передать Ритке! За что?
– Че надо? – Мака сунула руки в карманы, мысленно просчитывая пути к отступлению. Ворота загораживали девицы. Со всех остальных сторон детский сад окружал покосившийся сетчатый забор.
– Морду тебе поправить, – сообщила Ритка, – чтобы пацаны разбежались. Думаешь, самая красивая?
– И самая умная, – превозмогая страх, бросила Мака.
Она вспомнила, что с торца детского сада в одном месте забор практически лег на землю – нужно только перескочить. Счастье, что она надела кроссовки, а не ботинки.
– Не боись, – позеленела Ритка, – мы и мозги тебе вышибем.
Девицы начали наступать. Мака бросила сумку на землю – плевать на учебники, зонтик только жалко, который мать из Лондона привезла, – и рванула к задней части забора. Она не оглядывалась, но слышала сзади топот ног и разъяренное сопение взбесившихся одноклассниц. Впервые Мака пожалела о том, что старалась быть самой крутой – при каждом удобном случае утирала нос Ритке и остальным девицам.
Она уже видела упавший забор. Осталось всего несколько метров. Мака приготовилась оттолкнуться и прыгнуть – все ее внимание было сосредоточено на расстоянии, которое предстояло преодолеть.
Но в последнюю секунду она споткнулась – то ли арматура в земле, то ли камень – и полетела лицом вниз. Успела закрыть голову рукавами куртки за секунду до того, как упала на поваленный на землю забор.
Принцип «не бей лежачего» в подростковом мире давно отменили. Удары посыпались на девочку один за другим.
Мака вывернулась и, не глядя, размахивала руками и ногами, раздавая ответные слепые тычки. Но боль с каждой минутой становилась все сильнее. Мысленно она уже видела карету «Скорой помощи», больницу.
Перед глазами все плыло, в ушах раздавался ровный гул, а потом она вдруг почувствовала, что бой прекратился.
Открыла глаза и сквозь туман увидела над собой лица двух взрослых мужчин, за спиной которых прятался Фил.
– Живая? – спросил один.
– Да.
– Вставай, – он протянул ей руку, – скажи папке, в милицию пусть идет. И к директору школы.
– У меня нет отца, – ответила она и залилась слезами от боли и от обиды.
Глава 4
Игорь по-прежнему не брал трубку. Инна звонила ему каждый день в надежде на то, что он отзовется. Но чем дольше она слушала в телефоне гудки, тем глубже погружалась в депрессию, из которой – она это знала точно – будет непросто выбраться.
Она уже не раз думала о том, чтобы набраться наглости и явиться к нему домой, но стоило представить себе, как она стоит перед закрытыми дверями подъезда, слушает гудки домофона, и решимость улетучивалась. Игорь сам мог найти ее, если бы захотел – знал название журнала, в котором она работает: достаточно было взять в руки один экземпляр и заглянуть в выходные данные. Или зайти на сайт их издания. Но «человеку творческому нужна независимость». Этим все сказано.
Она старалась заполнить каждую минуту работой, чтобы не расклеиться и сохранить видимость «все хорошо» ради Сашки. При дочери прятала лицо, отворачивалась. Благо повод для этого всегда находился: то полы, то посуда, то шипящая сковорода.
Инна прекрасно помнила, как безутешно ревела девятилетняя Сашка три дня напролет, когда выяснила, что маме нравится какой-то там дядя Витя. Наотрез отказалась знакомиться, не помогали никакие приманки: ни луна-парк, ни кино, ни кафе. А сейчас, в переходном возрасте, можно себе представить, чем все обернется, если она узнает, что мать страдает по какому-то Игорю. Дочь и так стала слишком вспыльчивой в последнее время – чуть что, огрызается, гонит прочь. Не нужно ее травмировать.
Приходя с работы домой, Инна, словно одержимая, начинала мыть, убирать, готовить, чтобы за показной активностью спрятать болезненную пустоту. Она задавала дочери дежурные вопросы, получала ничего не значащие ответы. Да и их-то толком не слышала, тратя все силы на маскировку.
А позже, когда Сашка ложилась спать, Инна садилась за компьютер. Проверяла почту с бессмысленной настойчивостью мазохистки, потом хваталась за ручку.
Бог знает, как долго она блуждала бы по лабиринтам своей тоски об Игоре, если бы в один прекрасный день в редакции не раздался этот звонок.
– Маковецкая, – Суслов поднял трубку, прикрыв динамик рукой, – тебя! Подойдешь?
– Переведи на внутренний номер, – она побледнела, потом покрылась румянцем: кроме Игоря, некому было звонить, – только смотри, чтобы не сорвалось!
Суслов бросил на нее укоризненный взгляд и нажал на своем телефоне три цифры. Аппарат на столе Инны затрепетал.
– Да, – она схватила трубку, едва дождавшись второго звонка, – слушаю!
– Инусик, – неожиданно в телефоне зазвучал женский голос, – привет!
– Привет, – ответила она растерянно и с таким разочарованием в голосе, что в трубке повисла пауза.
– Инусик, ты не заболела? – спросил голос осторожно, и только сейчас Инна сообразила, наконец, с кем говорит.
– Люба? Какими судьбами?!
– У тебя что-то плохое случилось? – вместо ответа не отставала студенческая подруга.
– Нет, – Инна поспешила исправить интонацию, – все в порядке!
– Вот! Теперь узнаю! – обрадовалась Любовь. – Что с твоим телефоном?
– А что?
– Звоню на мобильный – не отвечаешь или недоступна!
– У меня новый номер, – пробормотала Инна, подумав о том, что Игорь, возможно, ей тоже звонит.
– Слушай, давай встретимся, а?
– Давай! – Инна улыбнулась: общение с Любой было вторым лекарством в ее жизни. Редко доступным, но очень действенным. Если бы не подруга, неизвестно еще, как бы после рождения Сашки она нашла в себе силы окончить Литинститут.
– Тебе когда удобно?
– В любой день, если вечером.
– Приезжай завтра к шести в издательство.
– Куда?!
– Ты разве не знаешь? – в голосе Любы послышалась радость. – Я поменяла работу!
– Не может быть, – Инна оторопела: должностями, аналогичными той, что занимала подруга в нефтяной компании, не разбрасываются.
– Надоело, – лаконично объяснила она, – слышать не могу больше об объемах суточной добычи и ценах за баррель.
– Ну, ты даешь! А зарплата?
– Меньше, – Люба засмеялась, – зато работа интереснее.
– А чем…
– Все расскажу! Приезжай. – Инна услышала, как на том конце провода щелкает мышка. – Адрес уже высылаю тебе по почте. И схему проезда.
– Спасибо. – Прежняя деловитость и оперативность Любы никуда не делись.
– До встречи!
Она положила трубку и застыла в задумчивости.
С Любой – веселой и на первый взгляд легкомысленной девчонкой – Инна подружилась в первый же день учебы в Литинституте. Сели в лекционной аудитории рядом и, вместо того чтобы слушать профессора, прошептались все полтора часа. После лекции обменялись тетрадями со стихами и с тех пор не расставались ни на минуту: вместе на занятия, вместе готовиться к семинарам, вместе домой – благо жили в одном районе.
Правда, идиллия эта длилась недолго: до тех пор, пока Инна не потеряла голову от любви и не перестала замечать Любу. Потом все, конечно, возобновилось, но уже по-другому. Их стали больше связывать книги, литературные интересы, чем общая жизнь, как это было на первом курсе. К тому же Инна отстала в учебе из-за рождения Сашки на целый год: вынуждена была взять академический отпуск. А Люба продолжала учиться.
После окончания института ее пристроили на работу в богатую компанию – помог будущий свекор, папа Олежки, – и Люба стала пропадать в офисе с раннего утра до поздней ночи. Пресс-релизы, обзоры, участие в конференциях. Постепенно, от помощника Pr-менеджера она добралась до должности Pr-директора. Параллельно, фактически без отрыва от производства, родила двоих сыновей. В общем, все у нее сложилось как надо.
В отличие от того, как получилось у самой Инны.
Маковецкая не говорила ничего подобного вспух, но всегда знала – она собственными руками изломала свою жизнь и жизнь Сашки. Отец дочери не только не женился на ней, но и, что самое страшное, отказался признать ребенка. Спрятался от отцовства, связанных с ним кошмаров и прочих мирских проблем в церкви. А Инна вынуждена была справляться со всем одна.
Мать, как только узнала, что дочь беременна, выставила ее из дома. К счастью, отец помог. Ему по наследству досталась квартира родителей, которые умерли за несколько лет до рождения правнучки, и он переписал имущество на Сашку. Дочери, которая не оправдала надежд, больше не доверял. Возьмет сдуру продаст. А так до совершеннолетия ребенка никто не имел права этой квартирой распорядиться.
Родители Инны с самого появления дочери на свет мечтали о том, чтобы их девочка получила достойное образование и вышла замуж за хорошего человека. Коренного москвича, с хорошей профессией, обеспеченного. И, чтобы шансы встретить такого жениха возросли, готовили ее к поступлению на мужской факультет – физмат университета. Держали преподавателей, платили им немалые деньги. И все должно было получиться: Инна была девочкой умной, способной. Прекрасно училась в гимназии при университете. Да только в последний момент все сорвалось: дочь тайком отнесла копии документов в Литинститут и не явилась на вступительный экзамен по физике.
Это был первый удар для родителей. Второй обрушился на их головы, когда стало известно, что у дочери скоро родится ребенок при абсолютном отсутствии мужа. Отец с матерью поставили на Инне крест.
И правильно сделали.
У нее не было ни постоянной работы, ни достойного – как им хотелось – образования. Если бы не знакомые и друзья по институту, которые то ли из благородства, то ли из жалости подкидывали заказы на материалы – всевозможные журналы на постсоветском пространстве разрослись как грибы, – Инна с Сашкой умерли бы с голоду. Та же Люба часто давала подруге работу под предлогом того, что у нее самой не хватает времени набросать пресс-релиз или расшифровать записанное на диктофон интервью. Конечно, все, что писала Инна, выходило в печать либо без указания автора, либо под чужими именами, но это волновало ее меньше всего. Главное, заработать на жизнь.
Когда Сашка подросла – во втором классе она стала уже вполне самостоятельной девочкой, – Инна решилась выйти на постоянную работу: предложили писать для пиар-раздела глянцевого журнала. Не об этом она, конечно, мечтала, когда поступала в Литинститут, но все-таки это была работа по специальности. Не худший вариант.
Она уже не раз думала о том, чтобы набраться наглости и явиться к нему домой, но стоило представить себе, как она стоит перед закрытыми дверями подъезда, слушает гудки домофона, и решимость улетучивалась. Игорь сам мог найти ее, если бы захотел – знал название журнала, в котором она работает: достаточно было взять в руки один экземпляр и заглянуть в выходные данные. Или зайти на сайт их издания. Но «человеку творческому нужна независимость». Этим все сказано.
Она старалась заполнить каждую минуту работой, чтобы не расклеиться и сохранить видимость «все хорошо» ради Сашки. При дочери прятала лицо, отворачивалась. Благо повод для этого всегда находился: то полы, то посуда, то шипящая сковорода.
Инна прекрасно помнила, как безутешно ревела девятилетняя Сашка три дня напролет, когда выяснила, что маме нравится какой-то там дядя Витя. Наотрез отказалась знакомиться, не помогали никакие приманки: ни луна-парк, ни кино, ни кафе. А сейчас, в переходном возрасте, можно себе представить, чем все обернется, если она узнает, что мать страдает по какому-то Игорю. Дочь и так стала слишком вспыльчивой в последнее время – чуть что, огрызается, гонит прочь. Не нужно ее травмировать.
Приходя с работы домой, Инна, словно одержимая, начинала мыть, убирать, готовить, чтобы за показной активностью спрятать болезненную пустоту. Она задавала дочери дежурные вопросы, получала ничего не значащие ответы. Да и их-то толком не слышала, тратя все силы на маскировку.
А позже, когда Сашка ложилась спать, Инна садилась за компьютер. Проверяла почту с бессмысленной настойчивостью мазохистки, потом хваталась за ручку.
И только избавившись от глупой надежды, открывала файл с третьей, уже почти законченной книгой. Она писала всю ночь, понимая, что, если остановится, одиночество и боль одолеют ее. Утром плелась на работу, разбитая, невыспавшаяся, чтобы влиться в очередной невыносимый день.
Тихий шепот усталых клавиш,
Монитора неясный свет.
Ты меня словно в сердце жалишь:
«Непрочитанных писем нет».
Что бывает больнее боли,
Что быть может темнее тьмы?
Одиночество, жизнь в неволе,
Вместо яви – цветные сны.
Засыпает и шепот клавиш,
Гаснет свет, след тоски тая.
Ничего уже не исправишь —
Ты же знаешь, Радость моя.
Бог знает, как долго она блуждала бы по лабиринтам своей тоски об Игоре, если бы в один прекрасный день в редакции не раздался этот звонок.
– Маковецкая, – Суслов поднял трубку, прикрыв динамик рукой, – тебя! Подойдешь?
– Переведи на внутренний номер, – она побледнела, потом покрылась румянцем: кроме Игоря, некому было звонить, – только смотри, чтобы не сорвалось!
Суслов бросил на нее укоризненный взгляд и нажал на своем телефоне три цифры. Аппарат на столе Инны затрепетал.
– Да, – она схватила трубку, едва дождавшись второго звонка, – слушаю!
– Инусик, – неожиданно в телефоне зазвучал женский голос, – привет!
– Привет, – ответила она растерянно и с таким разочарованием в голосе, что в трубке повисла пауза.
– Инусик, ты не заболела? – спросил голос осторожно, и только сейчас Инна сообразила, наконец, с кем говорит.
– Люба? Какими судьбами?!
– У тебя что-то плохое случилось? – вместо ответа не отставала студенческая подруга.
– Нет, – Инна поспешила исправить интонацию, – все в порядке!
– Вот! Теперь узнаю! – обрадовалась Любовь. – Что с твоим телефоном?
– А что?
– Звоню на мобильный – не отвечаешь или недоступна!
– У меня новый номер, – пробормотала Инна, подумав о том, что Игорь, возможно, ей тоже звонит.
– Слушай, давай встретимся, а?
– Давай! – Инна улыбнулась: общение с Любой было вторым лекарством в ее жизни. Редко доступным, но очень действенным. Если бы не подруга, неизвестно еще, как бы после рождения Сашки она нашла в себе силы окончить Литинститут.
– Тебе когда удобно?
– В любой день, если вечером.
– Приезжай завтра к шести в издательство.
– Куда?!
– Ты разве не знаешь? – в голосе Любы послышалась радость. – Я поменяла работу!
– Не может быть, – Инна оторопела: должностями, аналогичными той, что занимала подруга в нефтяной компании, не разбрасываются.
– Надоело, – лаконично объяснила она, – слышать не могу больше об объемах суточной добычи и ценах за баррель.
– Ну, ты даешь! А зарплата?
– Меньше, – Люба засмеялась, – зато работа интереснее.
– А чем…
– Все расскажу! Приезжай. – Инна услышала, как на том конце провода щелкает мышка. – Адрес уже высылаю тебе по почте. И схему проезда.
– Спасибо. – Прежняя деловитость и оперативность Любы никуда не делись.
– До встречи!
Она положила трубку и застыла в задумчивости.
С Любой – веселой и на первый взгляд легкомысленной девчонкой – Инна подружилась в первый же день учебы в Литинституте. Сели в лекционной аудитории рядом и, вместо того чтобы слушать профессора, прошептались все полтора часа. После лекции обменялись тетрадями со стихами и с тех пор не расставались ни на минуту: вместе на занятия, вместе готовиться к семинарам, вместе домой – благо жили в одном районе.
Правда, идиллия эта длилась недолго: до тех пор, пока Инна не потеряла голову от любви и не перестала замечать Любу. Потом все, конечно, возобновилось, но уже по-другому. Их стали больше связывать книги, литературные интересы, чем общая жизнь, как это было на первом курсе. К тому же Инна отстала в учебе из-за рождения Сашки на целый год: вынуждена была взять академический отпуск. А Люба продолжала учиться.
После окончания института ее пристроили на работу в богатую компанию – помог будущий свекор, папа Олежки, – и Люба стала пропадать в офисе с раннего утра до поздней ночи. Пресс-релизы, обзоры, участие в конференциях. Постепенно, от помощника Pr-менеджера она добралась до должности Pr-директора. Параллельно, фактически без отрыва от производства, родила двоих сыновей. В общем, все у нее сложилось как надо.
В отличие от того, как получилось у самой Инны.
Маковецкая не говорила ничего подобного вспух, но всегда знала – она собственными руками изломала свою жизнь и жизнь Сашки. Отец дочери не только не женился на ней, но и, что самое страшное, отказался признать ребенка. Спрятался от отцовства, связанных с ним кошмаров и прочих мирских проблем в церкви. А Инна вынуждена была справляться со всем одна.
Мать, как только узнала, что дочь беременна, выставила ее из дома. К счастью, отец помог. Ему по наследству досталась квартира родителей, которые умерли за несколько лет до рождения правнучки, и он переписал имущество на Сашку. Дочери, которая не оправдала надежд, больше не доверял. Возьмет сдуру продаст. А так до совершеннолетия ребенка никто не имел права этой квартирой распорядиться.
Родители Инны с самого появления дочери на свет мечтали о том, чтобы их девочка получила достойное образование и вышла замуж за хорошего человека. Коренного москвича, с хорошей профессией, обеспеченного. И, чтобы шансы встретить такого жениха возросли, готовили ее к поступлению на мужской факультет – физмат университета. Держали преподавателей, платили им немалые деньги. И все должно было получиться: Инна была девочкой умной, способной. Прекрасно училась в гимназии при университете. Да только в последний момент все сорвалось: дочь тайком отнесла копии документов в Литинститут и не явилась на вступительный экзамен по физике.
Это был первый удар для родителей. Второй обрушился на их головы, когда стало известно, что у дочери скоро родится ребенок при абсолютном отсутствии мужа. Отец с матерью поставили на Инне крест.
И правильно сделали.
У нее не было ни постоянной работы, ни достойного – как им хотелось – образования. Если бы не знакомые и друзья по институту, которые то ли из благородства, то ли из жалости подкидывали заказы на материалы – всевозможные журналы на постсоветском пространстве разрослись как грибы, – Инна с Сашкой умерли бы с голоду. Та же Люба часто давала подруге работу под предлогом того, что у нее самой не хватает времени набросать пресс-релиз или расшифровать записанное на диктофон интервью. Конечно, все, что писала Инна, выходило в печать либо без указания автора, либо под чужими именами, но это волновало ее меньше всего. Главное, заработать на жизнь.
Когда Сашка подросла – во втором классе она стала уже вполне самостоятельной девочкой, – Инна решилась выйти на постоянную работу: предложили писать для пиар-раздела глянцевого журнала. Не об этом она, конечно, мечтала, когда поступала в Литинститут, но все-таки это была работа по специальности. Не худший вариант.