Страница:
Стюарт рассмеялся:
– Чушь!
Должно быть, фок предъявил какую-нибудь подделку. Хитрюга сделал ее сам или спер у кого-нибудь. У него навязчивая идея: он должен быть как все.
Внимательно рассмотрев паспорт, бармен сказал:
– Да, там написано, что он – совершеннолетний… Но, Хоппи, помнишь, как в прошлый раз я налил тебе пива, и помнишь…
– Ты обязан обслужить меня, – сказал фок.
Хмыкнув, бармен вышел и принес бутылку пива, которую поставил перед Хоппи, не открывая.
– Открывашку, – потребовал фок.
Бармен снова вышел и принес консервный нож. Он бросил его на стойку, и Хоппи открыл бутылку.
Фок сделал глубокий выдох и залпом выпил пиво.
Что будет? – удивился Стюарт, заметив, как странно смотрят на Хоппи Тони, Конни и даже пара завсегдатаев. Он что, потеряет сознание или еще хуже? Может быть, станет берсерком? Стюарт чувствовал отвращение и неловкость одновременно. Я бы хотел просто сидеть и есть, думал он. Я бы хотел очутиться подальше отсюда. Что бы ни случилось, я не хочу это видеть. Я пойду обратно в магазин, решил он, и буду смотреть репортаж с космодрома. Я хочу наблюдать за полетом Дейнджерфильда, за важным для Америки событием, а не за этим уродом. У меня нет на него времени.
Но он оставался на месте, потому что с Хоппи Харрингтоном творилось что-то непонятное, и Стюарт, как ни пытался, не мог оторвать от него глаз.
Фокомелус развалился в коляске, словно собираясь заснуть: он сполз вниз, голова его лежала на рычаге управления, глаза почти закрылись, взгляд остекленел.
– Господи, – сказал бармен, – он снова проделал это.
Тони обращался к окружающим, как будто просил их придумать что-нибудь, но никто не шевельнулся; все замерли на своих местах.
– Я знала, что так будет, – сказала Конни. В голосе ее слышались упрек и горечь.
Губы фока шевельнулись, и он пробормотал:
– Спросите меня… Кто-нибудь, сейчас, спросите меня…
– О чем тебя спрашивать? – сердито сказал Тони. Он повернулся и с негодующим видом направился к своей стойке с грилем.
– Спросите меня, – опять повторил Хоппи бесцветным, потусторонним голосом, как будто в обмороке. Наблюдая за ним, Стюарт понял, что это и был обморок, род эпилепсии. Он жаждал очутиться подальше от фока, но все еще не мог двинуться; он должен был наблюдать вместе с остальными.
Конни сказала Стюарту:
– Ты не отвез бы его обратно в магазин? Ну-ка, подтолкни коляску…
Она сердито смотрела на него, но он ничего не мог поделать; он отпрянул и жестом выразил свою беспомощность.
Фок дергался в коляске и что-то бормотал, его металлические и пластмассовые экстензоры изгибались.
– Спрашивайте меня, – повторял он, – спрашивайте, пока не поздно. Я могу рассказать вам сейчас… я вижу…
Тони сказал из-за стойки:
– Задали бы вы ему какой-нибудь вопрос, ребята. Пришли бы вы в себя. Я знаю, что кто-нибудь соберется и спросит его, а если не вы, то я – у меня есть к нему парочка вопросов.
Он отложил лопатку и подошел к фоку.
– Хоппи, – громко сказал он, – прошлый раз ты говорил, что там сплошная тьма. Это действительно так? Там вовсе нет света?
Губы фока дрогнули:
– Света мало… Он тусклый… Желтый… Как будто догорающий…
За спиной Стюарта появился пожилой ювелир из лавки через улицу.
– Я был здесь в прошлый раз, – шепнул он Стюарту. – Хочешь знать, что он видит? Могу сказать тебе, Стю, – он видит то, что после.
– После чего? – спросил Стюарт, став так, чтобы лучше видеть и слышать. Сейчас все придвинулись ближе, боясь пропустить что-нибудь.
– Ты знаешь, – сказал мистер Кроди, – то, что за могилой. После смерти. Ты можешь смеяться, Стюарт, но это правда: когда он выпьет пива, он впадает в транс, вот как сейчас, и начинает видеть потусторонний мир или что-то вроде этого. Спроси Тони, Конни или кого-нибудь из посетителей – тех, кто был в прошлый раз.
Сейчас над сползшей скрюченной фигурой в центре коляски склонилась Конни.
– Хоппи, откуда исходит свет? От Бога? – Она нервно рассмеялась. – Ты знаешь, как в Библии? Я хочу сказать – это правда?
Хоппи бормотал:
– Серая тьма… Как пепел… Там громадная равнина. Ничего, кроме пожаров, свет исходит от них… Они горят всюду… Ничего живого…
– А ты где? – спросила Конни.
– Я плыву, – ответил Хоппи, – плыву над землей… нет, сейчас я очень высоко. Я невесом. У меня больше нет тела, поэтому я плыву высоко, так высоко, как хочу. Если мне захочется, я могу остановиться и зависнуть, и мне не надо спускаться вниз. Мне здесь нравится, я могу облететь Землю… Она подо мной, и я могу летать вокруг, сколько хочу.
Нависая над коляской, мистер Кроди, ювелир, сказал:
– Хм, Хоппи, а нет ли там еще кого-нибудь? Или каждый из нас приговорен к изоляции?
Хоппи пробормотал:
– Сейчас я… вижу других. Я спустился вниз и приземлился в сумерках. Я иду.
Он идет, думал Стюарт. На чем? Ноги без тела? Так это выглядит после смерти? Он рассмеялся про себя. Что за представление? – думал он. Ну и осадочек после пива! Но все-таки он подошел к коляске поближе и протиснулся вперед, чтобы лучше видеть.
– Значит ли это, что ты возродишься в другой жизни, как учат на Востоке? – спросила пожилая дама-посетительница в пальто из искусственной кожи.
– Да, – удивленно сказал Хоппи, – новая жизнь. У меня другое тело. Я могу делать все, что угодно.
– Ходить, – сказал Стюарт.
– Да, – пробормотал Хоппи, – и ходить… Я – как все. Нет, лучше всех! Я могу делать все то же, что они, и гораздо больше. Я могу идти куда хочу, а они – нет. Они не могут двигаться.
– Почему они не могут двигаться? – требовательно спросил бармен.
– Просто не могут, – ответил Хоппи. – Они не могут перемещаться по воздуху, по дорогам или на кораблях. Они просто застыли. Здесь все другое. Я могу видеть их, как будто они мертвы, как будто они приколоты булавками и мертвы. Как трупы.
– Они могут говорить? – спросила Конни.
– Да, – сказал фок, – они могут разговаривать друг с другом. Но они должны… – Он помолчал, и затем его тонкое лицо исказилось торжествующей улыбкой. – Они могут говорить только через меня.
Интересно, что бы это значило, думал Стюарт. Звучит как мегаломаниакальные мечтания, в которых Хоппи правит миром. Компенсация за то, что он на самом деле ущербен… чего еще ждать от фока.
Сейчас, когда Стюарт все понял, происходящее уже не казалось ему таким интересным, и он вернулся к своему столику.
Бармен продолжал спрашивать:
– Это хороший мир? Скажи мне, он лучше нашего или хуже?
– Хуже, – сказал Хоппи. И затем добавил: – Хуже для тебя. Это то, что заслужил каждый. Это справедливость.
– Тогда для тебя – лучше? – спросила Конни.
– Да, – ответил фок.
– Послушай, – крикнул официантке со своего места Стюарт, – разве ты не понимаешь, что это психологическая компенсация за его уродство? Таким способом он защищается. Как ты можешь относиться к этому серьезно?
– Я и не отношусь серьезно, – сказала Конни. – Но это интересно. Я читала о медиумах, так они, кажется, называются. Они впадают в транс и могут сообщаться с потусторонним миром, совсем как он. Разве ты не слышал? Вроде бы и наука это подтверждает… Так, Тони?
Она повернулась к бармену за поддержкой.
– Не знаю, – угрюмо сказал Тони, возвращаясь к своему грилю и поднимая лопатку.
Сейчас фок, казалось, еще глубже впал в послепивной транс; казалось, он заснул, ничего не видя. По крайней мере, он никак не реагировал на попытки окружающих увидеть потусторонний мир – или что это там было – его глазами. Сеанс окончился.
Да уж, сказал себе Стюарт. Интересно, как бы отнесся к этому Фергюссон: нанял бы он на работу не просто калеку, но калеку, подверженного эпилептическим припадкам или чему-то вроде этого? Интересно также, стоит ли мне рассказывать ему что-нибудь, когда я вернусь в магазин? Если Фергюссон узнает, может быть, он сразу вышвырнет Хоппи за порог. И я бы не винил Фергюссона за это. Пожалуй, мне лучше ничего не говорить ему, решил он.
Фок открыл глаза и позвал слабым голосом:
– Стюарт…
– Чего тебе?
– Я… – Голос фока звучал слабо, почти болезненно, как будто попытка говорить была слишком тяжела для его немощного тела. – Послушай, ты не можешь… – Он остановился, затем медленно подъехал к столику Стюарта. – Ты не можешь отвезти меня назад в магазин? Не сейчас, когда поешь. Я был бы тебе очень благодарен.
– С чего это? – спросил Стюарт. – Ты что, сам не можешь?
– Мне плохо, – сказал фок.
Стюарт согласился:
– Ладно. Когда поем.
– Спасибо, – сказал фок.
Полностью игнорируя его, Стюарт продолжал есть. Лучше бы фок не показывал так явно, что мы знакомы, думал он. Лучше бы фок выкатился отсюда и ждал где-нибудь в другом месте. Но Хоппи сидел, потирая лоб левым экстензо ром, и выглядел слишком измученным, чтобы двигаться снова, даже по кафе.
Позднее, когда Стюарт вез коляску с фоком по тротуару обратно в «Модерн ТВ», тот сказал тихим, слабым голосом:
– Это большая ответственность – видеть то, что после…
– Да, – буркнул Стюарт, оберегая свою независимость, выполняя свой долг, не более того: он толкал коляску – и все. Если я тебя везу, думал он, это не значит, что я должен разговаривать с тобой.
– Первый раз, когда это случилось… – начал фок, но Стюарт резко оборвал его:
– Меня это не интересует. – И добавил: – Я хочу одного: скорее вернуться назад и увидеть, стартовала ли ракета. Может быть, она уже на орбите.
– Думаю, что так, – сказал фок.
Они стояли на перекрестке, ожидая, когда изменится сигнал светофора.
– Первый раз, когда это случилось, – сказал фок, – я очень испугался…
Он продолжал говорить, пока Стюарт перевозил коляску через улицу.
– Я сразу узнал, что это… то, что я видел. Дым и пожары… все полностью черное, грязное… Как шахта или место, куда сваливают шлак. Ужасно, – он задрожал, – но так ли ужасно по сравнению с нынешним положением? Для меня – нет.
– Меня устраивает, – коротко сказал Стюарт.
– Конечно, – сказал фок, – ты ведь не отклонение от биологической нормы.
Стюарт хмыкнул.
– Знаешь, какое мое первое воспоминание детства? – спросил фок тихо. – Меня принесли в церковь завернутым в одеяло. Положили на церковную скамью, как… – Его голос прервался. – Принесли и унесли в одеяле, завернутым, чтобы никто не заметил. Это придумала мать. Она не могла видеть, как отец несет меня на спине и все смотрят…
Стюарт опять хмыкнул.
– Это ужасный мир, – сказал фок. – Некогда и вы, негры, должны были страдать. Если бы ты жил на юге, ты бы и сейчас страдал. Ты об этом забыл, потому что тебе позволили забыть, но мне… мне не дают забыть. Кроме того, лично я не хочу забывать. В том, другом мире все будет иначе. Ты узнаешь это, ты тоже будешь там.
– Нет, – сказал Стюарт, – когда я умру, я – умру. У меня нет души.
– Ты тоже, – продолжал фок, – один раз я видел тебя там.
Испуганный, несмотря ни на что, Стюарт сказал:
– Пошел ты…
– Один раз, – настаивал фок, – я видел тебя, это был ты, сомнений нет. Хочешь знать, чем ты занимался?
– Нет.
– Ты ел дохлую сырую крысу.
Стюарт ничего не сказал, он только быстрее и быстрее толкал коляску по тротуару к магазину, так быстро, как мог.
Когда они вернулись назад в магазин, они увидели, что толпа все еще стояла перед телевизором. Ракета взлетела; она только что оставила Землю, и еще не было известно, вовремя ли отделились ступени.
Хоппи спустился вниз, а Стюарт остался наверху перед телевизором. Но слова фока так расстроили его, что он не мог сосредоточиться на экране. Он бесцельно бродил из угла в угол, затем, увидев наверху, в офисе, Фергюссона, поднялся туда.
Фергюссон сидел за столом, изучая кипу контрактов и счетов. Стюарт подошел к нему.
– Послушайте, этот чертов Хоппи…
Фергюссон оторвался от счетов.
– Да нет, ничего… – сказал Стюарт, чувствуя, что смелость покидает его.
– Я видел, как он работает, – сказал Фергюссон, – я спускался вниз и наблюдал за ним, когда он не подозревал о моем присутствии. Согласен, в нем есть что-то неприятное. Но он умеет работать. Я наблюдал за тем, что он делает, и это было сделано грамотно – вот и все, на что стоит обращать внимание.
Он строго посмотрел на Стюарта.
– Я же сказал: ничего… – буркнул Стюарт.
– Ракета взлетела?
– Только что.
– Из-за этого цирка мы не продали сегодня ни одного наименования, – сказал Фергюссон.
– Цирк! – Стюарт сел на стул напротив Фергюссона, так, чтобы время от времени поглядывать в зал. – Это же история!
– Это, парни, ваш способ делать историю: стоять вокруг и глазеть.
Фергюссон снова начал разбирать счета.
– Послушайте, – наклонился к нему Стюарт, – я расскажу вам, что натворил Хоппи. В кафе Фреда.
Фергюссон прервал работу и посмотрел на него.
– С ним случился припадок, – сказал Стюарт. – Он спятил.
– Только без вранья. – Фергюссон выглядел недовольным.
– Он спятил, потому что… он выпил пива. И он видит то, что случится после смерти. Он видел, как я ел дохлую крысу. Сырую. Так он сказал.
Фергюссон рассмеялся.
– В этом нет ничего смешного.
– Как раз есть. Он отплатил тебе за то, что ты его дразнил, а ты настолько глуп, что поверил.
– Он действительно видел это, – стоял на своем Стюарт.
– А меня он видел?
– Он не сказал. Он поступает так все время: они дают ему пива, он впадает в транс, и они задают ему вопросы. О том, на что это похоже. Я случайно был там, обедал. Я даже не видел, как он оставил магазин. Я не знал, что он будет там.
Мгновение Фергюссон сидел, хмурясь и размышляя, затем нажал кнопку внутренней связи, которая соединяла офис и ремонтную мастерскую.
– Хоппи, поднимись в офис. Я хочу поговорить с тобой.
– Я не хотел причинять ему неприятности, – сказал Стюарт.
– А я уверен, что хотел, – возразил Фергюссон, – но я должен убедиться; я имею право знать, что делают мои служащие, находясь в общественном месте, не совершают ли действий, которые могут дискредитировать фирму.
Они подождали и через некоторое время услышали приглушенный звук коляски, поднимающейся по ступенькам в офис.
Едва успев появиться, Хоппи сказал:
– Чем я занимаюсь в обеденное время – это мое дело, мистер Фергюссон. Я так считаю.
– И ты не прав, – сказал Фергюссон, – это и мое дело тоже. Ты видел меня после смерти, как Стюарта? Что я делал? Я хочу знать, и тебе лучше рассказать мне правду, или ты вылетишь отсюда сегодня же – в первый день работы.
Фок тихим твердым голосом ответил:
– Я не видел вас, мистер Фергюссон, потому что ваша душа погибнет и не возродится.
Некоторое время Фергюссон изучал фока.
– Почему так? – спросил он наконец.
– Это ваша судьба, – сказал Хоппи.
– Я не совершил ничего преступного или аморального.
Фок сказал:
– Это космический процесс, мистер Фергюссон. Не вините меня.
Затем он замолчал.
Повернувшись к Стюарту, Фергюссон сказал:
– Да уж! Дурацкий вопрос – дурацкий ответ.
Снова повернувшись к фоку, он спросил:
– Видел ли ты еще кого-нибудь из тех, кого я знаю, мою жену например? Хотя нет – ты ведь никогда не встречал ее. А Лайтейзер? Что случится с ним?
– Я не видел его, – сказал фок.
Фергюссон спросил:
– Как ты починил проигрыватель? Как ты на самом деле починил его? Такое впечатление, что ты исцелил его, сделал сломанную пружину снова целой. Как тебе это удалось? С помощью какой-нибудь экстрасенсорной силы или чего-то подобного?
– Я починил его, – сказал фок металлическим голосом.
Фергюссон повернулся к Стюарту.
– Он не признается. Но я наблюдал за ним. Он сосредоточился на пружине каким-то особенным образом. Может быть, ты и прав, Макконти, может, и не стоило нанимать его. Но в конце концов, важен результат… Слушай, Хоппи, сейчас ты работаешь на меня, и я не хочу, чтобы ты бездельничал и будоражил нашу улицу своими трансами. Ты мог заниматься этим прежде, но сейчас – прекрати. Впадай в транс дома, ясно?
Он снова принялся за счета.
– На этом все. Идите вниз, парни, и работайте, вместо того чтобы стоять здесь.
Фок сразу же развернул коляску и начал спускаться по лестнице. Стюарт, держа руки в карманах, медленно последовал за ним.
Когда Стюарт спустился и вернулся к телевизору, он услышал, как комментатор взволнованно сказал, что первые три ступени ракеты, кажется, отошли нормально.
Хорошие новости, думал Стюарт. Яркая глава вписана в историю человеческой расы. Сейчас он чувствовал себя немного лучше и пристроился у прилавка, откуда мог хорошо видеть экран.
С чего это я должен есть дохлую крысу, спросил он себя. Наверное, следующее воплощение ужасно, если придется так жить. Даже не приготовить крысу, но только схватить и жадно съесть. Всю целиком, со шкурой. Шкурой и хвостом. Он вздрогнул.
Как я могу наблюдать за тем, как делается история, сердито думал он, если я должен думать о дохлых крысах? Я хочу полностью погрузиться в великий спектакль, разворачивающийся перед моими глазами, а вместо этого – такой мусор в мозгу из-за этого садиста, этого радиационного выродка, которого Фергюссону приспичило взять на работу. Свинство!
Затем он подумал о Хоппи, не связанном больше со своей электронной коляской. Не о безруком и безногом инвалиде, а, как говорил сам Хоппи, парящем властелине мира. Эта мысль была даже противнее мысли о крысе.
Держу пари, он там кое-что видел, сказал себе Стюарт. То, о чем не собирается рассказывать и неспроста хранит при себе. Он сообщает нам ровно столько, чтобы смутить нас, а потом замолкает. Если он может впадать в транс и видеть следующее воплощение, тогда он может видеть все, потому что куда уж дальше. Не верю я во все эти восточные штучки, сказал он себе. То есть не по-христиански это.
Но он верил во все, что говорил Хоппи, потому что верил своим глазам. Это действительно был транс. Все правда.
Хоппи видел что-то. И это «что-то», без сомнения, было ужасающим.
Что еще он видит? – думал Стюарт. Хотел бы я заставить паршивца рассказать, что еще знает его злой извращенный мозг обо мне и об остальных, обо всех нас…
Хотел бы я, думал Стюарт, видеть так же, как он. И это казалось ему настолько важным, что он больше не смотрел на телевизионный экран. Он забыл об Уолтере и Лидии Дейнджерфильдах и об истории, творящейся на его глазах; он думал только о Хоппи и происшествии в кафе. Он хотел бы перестать, но не мог.
Он думал и думал.
4
– Чушь!
Должно быть, фок предъявил какую-нибудь подделку. Хитрюга сделал ее сам или спер у кого-нибудь. У него навязчивая идея: он должен быть как все.
Внимательно рассмотрев паспорт, бармен сказал:
– Да, там написано, что он – совершеннолетний… Но, Хоппи, помнишь, как в прошлый раз я налил тебе пива, и помнишь…
– Ты обязан обслужить меня, – сказал фок.
Хмыкнув, бармен вышел и принес бутылку пива, которую поставил перед Хоппи, не открывая.
– Открывашку, – потребовал фок.
Бармен снова вышел и принес консервный нож. Он бросил его на стойку, и Хоппи открыл бутылку.
Фок сделал глубокий выдох и залпом выпил пиво.
Что будет? – удивился Стюарт, заметив, как странно смотрят на Хоппи Тони, Конни и даже пара завсегдатаев. Он что, потеряет сознание или еще хуже? Может быть, станет берсерком? Стюарт чувствовал отвращение и неловкость одновременно. Я бы хотел просто сидеть и есть, думал он. Я бы хотел очутиться подальше отсюда. Что бы ни случилось, я не хочу это видеть. Я пойду обратно в магазин, решил он, и буду смотреть репортаж с космодрома. Я хочу наблюдать за полетом Дейнджерфильда, за важным для Америки событием, а не за этим уродом. У меня нет на него времени.
Но он оставался на месте, потому что с Хоппи Харрингтоном творилось что-то непонятное, и Стюарт, как ни пытался, не мог оторвать от него глаз.
Фокомелус развалился в коляске, словно собираясь заснуть: он сполз вниз, голова его лежала на рычаге управления, глаза почти закрылись, взгляд остекленел.
– Господи, – сказал бармен, – он снова проделал это.
Тони обращался к окружающим, как будто просил их придумать что-нибудь, но никто не шевельнулся; все замерли на своих местах.
– Я знала, что так будет, – сказала Конни. В голосе ее слышались упрек и горечь.
Губы фока шевельнулись, и он пробормотал:
– Спросите меня… Кто-нибудь, сейчас, спросите меня…
– О чем тебя спрашивать? – сердито сказал Тони. Он повернулся и с негодующим видом направился к своей стойке с грилем.
– Спросите меня, – опять повторил Хоппи бесцветным, потусторонним голосом, как будто в обмороке. Наблюдая за ним, Стюарт понял, что это и был обморок, род эпилепсии. Он жаждал очутиться подальше от фока, но все еще не мог двинуться; он должен был наблюдать вместе с остальными.
Конни сказала Стюарту:
– Ты не отвез бы его обратно в магазин? Ну-ка, подтолкни коляску…
Она сердито смотрела на него, но он ничего не мог поделать; он отпрянул и жестом выразил свою беспомощность.
Фок дергался в коляске и что-то бормотал, его металлические и пластмассовые экстензоры изгибались.
– Спрашивайте меня, – повторял он, – спрашивайте, пока не поздно. Я могу рассказать вам сейчас… я вижу…
Тони сказал из-за стойки:
– Задали бы вы ему какой-нибудь вопрос, ребята. Пришли бы вы в себя. Я знаю, что кто-нибудь соберется и спросит его, а если не вы, то я – у меня есть к нему парочка вопросов.
Он отложил лопатку и подошел к фоку.
– Хоппи, – громко сказал он, – прошлый раз ты говорил, что там сплошная тьма. Это действительно так? Там вовсе нет света?
Губы фока дрогнули:
– Света мало… Он тусклый… Желтый… Как будто догорающий…
За спиной Стюарта появился пожилой ювелир из лавки через улицу.
– Я был здесь в прошлый раз, – шепнул он Стюарту. – Хочешь знать, что он видит? Могу сказать тебе, Стю, – он видит то, что после.
– После чего? – спросил Стюарт, став так, чтобы лучше видеть и слышать. Сейчас все придвинулись ближе, боясь пропустить что-нибудь.
– Ты знаешь, – сказал мистер Кроди, – то, что за могилой. После смерти. Ты можешь смеяться, Стюарт, но это правда: когда он выпьет пива, он впадает в транс, вот как сейчас, и начинает видеть потусторонний мир или что-то вроде этого. Спроси Тони, Конни или кого-нибудь из посетителей – тех, кто был в прошлый раз.
Сейчас над сползшей скрюченной фигурой в центре коляски склонилась Конни.
– Хоппи, откуда исходит свет? От Бога? – Она нервно рассмеялась. – Ты знаешь, как в Библии? Я хочу сказать – это правда?
Хоппи бормотал:
– Серая тьма… Как пепел… Там громадная равнина. Ничего, кроме пожаров, свет исходит от них… Они горят всюду… Ничего живого…
– А ты где? – спросила Конни.
– Я плыву, – ответил Хоппи, – плыву над землей… нет, сейчас я очень высоко. Я невесом. У меня больше нет тела, поэтому я плыву высоко, так высоко, как хочу. Если мне захочется, я могу остановиться и зависнуть, и мне не надо спускаться вниз. Мне здесь нравится, я могу облететь Землю… Она подо мной, и я могу летать вокруг, сколько хочу.
Нависая над коляской, мистер Кроди, ювелир, сказал:
– Хм, Хоппи, а нет ли там еще кого-нибудь? Или каждый из нас приговорен к изоляции?
Хоппи пробормотал:
– Сейчас я… вижу других. Я спустился вниз и приземлился в сумерках. Я иду.
Он идет, думал Стюарт. На чем? Ноги без тела? Так это выглядит после смерти? Он рассмеялся про себя. Что за представление? – думал он. Ну и осадочек после пива! Но все-таки он подошел к коляске поближе и протиснулся вперед, чтобы лучше видеть.
– Значит ли это, что ты возродишься в другой жизни, как учат на Востоке? – спросила пожилая дама-посетительница в пальто из искусственной кожи.
– Да, – удивленно сказал Хоппи, – новая жизнь. У меня другое тело. Я могу делать все, что угодно.
– Ходить, – сказал Стюарт.
– Да, – пробормотал Хоппи, – и ходить… Я – как все. Нет, лучше всех! Я могу делать все то же, что они, и гораздо больше. Я могу идти куда хочу, а они – нет. Они не могут двигаться.
– Почему они не могут двигаться? – требовательно спросил бармен.
– Просто не могут, – ответил Хоппи. – Они не могут перемещаться по воздуху, по дорогам или на кораблях. Они просто застыли. Здесь все другое. Я могу видеть их, как будто они мертвы, как будто они приколоты булавками и мертвы. Как трупы.
– Они могут говорить? – спросила Конни.
– Да, – сказал фок, – они могут разговаривать друг с другом. Но они должны… – Он помолчал, и затем его тонкое лицо исказилось торжествующей улыбкой. – Они могут говорить только через меня.
Интересно, что бы это значило, думал Стюарт. Звучит как мегаломаниакальные мечтания, в которых Хоппи правит миром. Компенсация за то, что он на самом деле ущербен… чего еще ждать от фока.
Сейчас, когда Стюарт все понял, происходящее уже не казалось ему таким интересным, и он вернулся к своему столику.
Бармен продолжал спрашивать:
– Это хороший мир? Скажи мне, он лучше нашего или хуже?
– Хуже, – сказал Хоппи. И затем добавил: – Хуже для тебя. Это то, что заслужил каждый. Это справедливость.
– Тогда для тебя – лучше? – спросила Конни.
– Да, – ответил фок.
– Послушай, – крикнул официантке со своего места Стюарт, – разве ты не понимаешь, что это психологическая компенсация за его уродство? Таким способом он защищается. Как ты можешь относиться к этому серьезно?
– Я и не отношусь серьезно, – сказала Конни. – Но это интересно. Я читала о медиумах, так они, кажется, называются. Они впадают в транс и могут сообщаться с потусторонним миром, совсем как он. Разве ты не слышал? Вроде бы и наука это подтверждает… Так, Тони?
Она повернулась к бармену за поддержкой.
– Не знаю, – угрюмо сказал Тони, возвращаясь к своему грилю и поднимая лопатку.
Сейчас фок, казалось, еще глубже впал в послепивной транс; казалось, он заснул, ничего не видя. По крайней мере, он никак не реагировал на попытки окружающих увидеть потусторонний мир – или что это там было – его глазами. Сеанс окончился.
Да уж, сказал себе Стюарт. Интересно, как бы отнесся к этому Фергюссон: нанял бы он на работу не просто калеку, но калеку, подверженного эпилептическим припадкам или чему-то вроде этого? Интересно также, стоит ли мне рассказывать ему что-нибудь, когда я вернусь в магазин? Если Фергюссон узнает, может быть, он сразу вышвырнет Хоппи за порог. И я бы не винил Фергюссона за это. Пожалуй, мне лучше ничего не говорить ему, решил он.
Фок открыл глаза и позвал слабым голосом:
– Стюарт…
– Чего тебе?
– Я… – Голос фока звучал слабо, почти болезненно, как будто попытка говорить была слишком тяжела для его немощного тела. – Послушай, ты не можешь… – Он остановился, затем медленно подъехал к столику Стюарта. – Ты не можешь отвезти меня назад в магазин? Не сейчас, когда поешь. Я был бы тебе очень благодарен.
– С чего это? – спросил Стюарт. – Ты что, сам не можешь?
– Мне плохо, – сказал фок.
Стюарт согласился:
– Ладно. Когда поем.
– Спасибо, – сказал фок.
Полностью игнорируя его, Стюарт продолжал есть. Лучше бы фок не показывал так явно, что мы знакомы, думал он. Лучше бы фок выкатился отсюда и ждал где-нибудь в другом месте. Но Хоппи сидел, потирая лоб левым экстензо ром, и выглядел слишком измученным, чтобы двигаться снова, даже по кафе.
Позднее, когда Стюарт вез коляску с фоком по тротуару обратно в «Модерн ТВ», тот сказал тихим, слабым голосом:
– Это большая ответственность – видеть то, что после…
– Да, – буркнул Стюарт, оберегая свою независимость, выполняя свой долг, не более того: он толкал коляску – и все. Если я тебя везу, думал он, это не значит, что я должен разговаривать с тобой.
– Первый раз, когда это случилось… – начал фок, но Стюарт резко оборвал его:
– Меня это не интересует. – И добавил: – Я хочу одного: скорее вернуться назад и увидеть, стартовала ли ракета. Может быть, она уже на орбите.
– Думаю, что так, – сказал фок.
Они стояли на перекрестке, ожидая, когда изменится сигнал светофора.
– Первый раз, когда это случилось, – сказал фок, – я очень испугался…
Он продолжал говорить, пока Стюарт перевозил коляску через улицу.
– Я сразу узнал, что это… то, что я видел. Дым и пожары… все полностью черное, грязное… Как шахта или место, куда сваливают шлак. Ужасно, – он задрожал, – но так ли ужасно по сравнению с нынешним положением? Для меня – нет.
– Меня устраивает, – коротко сказал Стюарт.
– Конечно, – сказал фок, – ты ведь не отклонение от биологической нормы.
Стюарт хмыкнул.
– Знаешь, какое мое первое воспоминание детства? – спросил фок тихо. – Меня принесли в церковь завернутым в одеяло. Положили на церковную скамью, как… – Его голос прервался. – Принесли и унесли в одеяле, завернутым, чтобы никто не заметил. Это придумала мать. Она не могла видеть, как отец несет меня на спине и все смотрят…
Стюарт опять хмыкнул.
– Это ужасный мир, – сказал фок. – Некогда и вы, негры, должны были страдать. Если бы ты жил на юге, ты бы и сейчас страдал. Ты об этом забыл, потому что тебе позволили забыть, но мне… мне не дают забыть. Кроме того, лично я не хочу забывать. В том, другом мире все будет иначе. Ты узнаешь это, ты тоже будешь там.
– Нет, – сказал Стюарт, – когда я умру, я – умру. У меня нет души.
– Ты тоже, – продолжал фок, – один раз я видел тебя там.
Испуганный, несмотря ни на что, Стюарт сказал:
– Пошел ты…
– Один раз, – настаивал фок, – я видел тебя, это был ты, сомнений нет. Хочешь знать, чем ты занимался?
– Нет.
– Ты ел дохлую сырую крысу.
Стюарт ничего не сказал, он только быстрее и быстрее толкал коляску по тротуару к магазину, так быстро, как мог.
Когда они вернулись назад в магазин, они увидели, что толпа все еще стояла перед телевизором. Ракета взлетела; она только что оставила Землю, и еще не было известно, вовремя ли отделились ступени.
Хоппи спустился вниз, а Стюарт остался наверху перед телевизором. Но слова фока так расстроили его, что он не мог сосредоточиться на экране. Он бесцельно бродил из угла в угол, затем, увидев наверху, в офисе, Фергюссона, поднялся туда.
Фергюссон сидел за столом, изучая кипу контрактов и счетов. Стюарт подошел к нему.
– Послушайте, этот чертов Хоппи…
Фергюссон оторвался от счетов.
– Да нет, ничего… – сказал Стюарт, чувствуя, что смелость покидает его.
– Я видел, как он работает, – сказал Фергюссон, – я спускался вниз и наблюдал за ним, когда он не подозревал о моем присутствии. Согласен, в нем есть что-то неприятное. Но он умеет работать. Я наблюдал за тем, что он делает, и это было сделано грамотно – вот и все, на что стоит обращать внимание.
Он строго посмотрел на Стюарта.
– Я же сказал: ничего… – буркнул Стюарт.
– Ракета взлетела?
– Только что.
– Из-за этого цирка мы не продали сегодня ни одного наименования, – сказал Фергюссон.
– Цирк! – Стюарт сел на стул напротив Фергюссона, так, чтобы время от времени поглядывать в зал. – Это же история!
– Это, парни, ваш способ делать историю: стоять вокруг и глазеть.
Фергюссон снова начал разбирать счета.
– Послушайте, – наклонился к нему Стюарт, – я расскажу вам, что натворил Хоппи. В кафе Фреда.
Фергюссон прервал работу и посмотрел на него.
– С ним случился припадок, – сказал Стюарт. – Он спятил.
– Только без вранья. – Фергюссон выглядел недовольным.
– Он спятил, потому что… он выпил пива. И он видит то, что случится после смерти. Он видел, как я ел дохлую крысу. Сырую. Так он сказал.
Фергюссон рассмеялся.
– В этом нет ничего смешного.
– Как раз есть. Он отплатил тебе за то, что ты его дразнил, а ты настолько глуп, что поверил.
– Он действительно видел это, – стоял на своем Стюарт.
– А меня он видел?
– Он не сказал. Он поступает так все время: они дают ему пива, он впадает в транс, и они задают ему вопросы. О том, на что это похоже. Я случайно был там, обедал. Я даже не видел, как он оставил магазин. Я не знал, что он будет там.
Мгновение Фергюссон сидел, хмурясь и размышляя, затем нажал кнопку внутренней связи, которая соединяла офис и ремонтную мастерскую.
– Хоппи, поднимись в офис. Я хочу поговорить с тобой.
– Я не хотел причинять ему неприятности, – сказал Стюарт.
– А я уверен, что хотел, – возразил Фергюссон, – но я должен убедиться; я имею право знать, что делают мои служащие, находясь в общественном месте, не совершают ли действий, которые могут дискредитировать фирму.
Они подождали и через некоторое время услышали приглушенный звук коляски, поднимающейся по ступенькам в офис.
Едва успев появиться, Хоппи сказал:
– Чем я занимаюсь в обеденное время – это мое дело, мистер Фергюссон. Я так считаю.
– И ты не прав, – сказал Фергюссон, – это и мое дело тоже. Ты видел меня после смерти, как Стюарта? Что я делал? Я хочу знать, и тебе лучше рассказать мне правду, или ты вылетишь отсюда сегодня же – в первый день работы.
Фок тихим твердым голосом ответил:
– Я не видел вас, мистер Фергюссон, потому что ваша душа погибнет и не возродится.
Некоторое время Фергюссон изучал фока.
– Почему так? – спросил он наконец.
– Это ваша судьба, – сказал Хоппи.
– Я не совершил ничего преступного или аморального.
Фок сказал:
– Это космический процесс, мистер Фергюссон. Не вините меня.
Затем он замолчал.
Повернувшись к Стюарту, Фергюссон сказал:
– Да уж! Дурацкий вопрос – дурацкий ответ.
Снова повернувшись к фоку, он спросил:
– Видел ли ты еще кого-нибудь из тех, кого я знаю, мою жену например? Хотя нет – ты ведь никогда не встречал ее. А Лайтейзер? Что случится с ним?
– Я не видел его, – сказал фок.
Фергюссон спросил:
– Как ты починил проигрыватель? Как ты на самом деле починил его? Такое впечатление, что ты исцелил его, сделал сломанную пружину снова целой. Как тебе это удалось? С помощью какой-нибудь экстрасенсорной силы или чего-то подобного?
– Я починил его, – сказал фок металлическим голосом.
Фергюссон повернулся к Стюарту.
– Он не признается. Но я наблюдал за ним. Он сосредоточился на пружине каким-то особенным образом. Может быть, ты и прав, Макконти, может, и не стоило нанимать его. Но в конце концов, важен результат… Слушай, Хоппи, сейчас ты работаешь на меня, и я не хочу, чтобы ты бездельничал и будоражил нашу улицу своими трансами. Ты мог заниматься этим прежде, но сейчас – прекрати. Впадай в транс дома, ясно?
Он снова принялся за счета.
– На этом все. Идите вниз, парни, и работайте, вместо того чтобы стоять здесь.
Фок сразу же развернул коляску и начал спускаться по лестнице. Стюарт, держа руки в карманах, медленно последовал за ним.
Когда Стюарт спустился и вернулся к телевизору, он услышал, как комментатор взволнованно сказал, что первые три ступени ракеты, кажется, отошли нормально.
Хорошие новости, думал Стюарт. Яркая глава вписана в историю человеческой расы. Сейчас он чувствовал себя немного лучше и пристроился у прилавка, откуда мог хорошо видеть экран.
С чего это я должен есть дохлую крысу, спросил он себя. Наверное, следующее воплощение ужасно, если придется так жить. Даже не приготовить крысу, но только схватить и жадно съесть. Всю целиком, со шкурой. Шкурой и хвостом. Он вздрогнул.
Как я могу наблюдать за тем, как делается история, сердито думал он, если я должен думать о дохлых крысах? Я хочу полностью погрузиться в великий спектакль, разворачивающийся перед моими глазами, а вместо этого – такой мусор в мозгу из-за этого садиста, этого радиационного выродка, которого Фергюссону приспичило взять на работу. Свинство!
Затем он подумал о Хоппи, не связанном больше со своей электронной коляской. Не о безруком и безногом инвалиде, а, как говорил сам Хоппи, парящем властелине мира. Эта мысль была даже противнее мысли о крысе.
Держу пари, он там кое-что видел, сказал себе Стюарт. То, о чем не собирается рассказывать и неспроста хранит при себе. Он сообщает нам ровно столько, чтобы смутить нас, а потом замолкает. Если он может впадать в транс и видеть следующее воплощение, тогда он может видеть все, потому что куда уж дальше. Не верю я во все эти восточные штучки, сказал он себе. То есть не по-христиански это.
Но он верил во все, что говорил Хоппи, потому что верил своим глазам. Это действительно был транс. Все правда.
Хоппи видел что-то. И это «что-то», без сомнения, было ужасающим.
Что еще он видит? – думал Стюарт. Хотел бы я заставить паршивца рассказать, что еще знает его злой извращенный мозг обо мне и об остальных, обо всех нас…
Хотел бы я, думал Стюарт, видеть так же, как он. И это казалось ему настолько важным, что он больше не смотрел на телевизионный экран. Он забыл об Уолтере и Лидии Дейнджерфильдах и об истории, творящейся на его глазах; он думал только о Хоппи и происшествии в кафе. Он хотел бы перестать, но не мог.
Он думал и думал.
4
Отдаленное пыхтение, послышавшееся со стороны дороги, заставило мистера Остуриаса повернуть голову и посмотреть, что происходит. Стоя на опушке дубовой рощи, разросшейся по склону холма, он взглянул вниз из-под руки и увидел на дороге маленький фокомобиль Хоппи Харрингтона. Посередине, в своей коляске, восседал фокомелус; управляя фокомобилем, он объезжал дорожные рытвины. Но пыхтение исходило не от фокомобиля, тот ездил на электрических батареях.
Это грузовик, сообразил мистер Остуриас. Один из грузовиков Ориона Страуда с мотором, переделанным под дровяное топливо. Сейчас он видел его – грузовик мчался с большой скоростью прямо на Хоппи. Фокомелус, казалось, не слышал, как громадная машина догоняет его.
Дорога принадлежала Ориону Страуду, он купил ее у округа год назад и имел полное право разрешать или не разрешать какому-нибудь транспорту, кроме его грузовиков, ездить по ней. Но он не должен был взимать пошлину. Несмотря на это, грузовик на дровяном топливе явно намеревался смести фокомобиль со своего пути. Он мчался, не замедляя хода.
Господи, подумал мистер Остуриас и непроизвольно поднял руку, как бы останавливая грузовик. Сейчас тот был почти за коляской, а Хоппи все еще не обращал на него внимания.
– Хоппи! – закричал мистер Остуриас, и голос его вызвал эхо в послеполуденной лесной тишине – только его голос и пыхтение грузовика.
Фокомелус посмотрел вверх, но, никого не увидев, продолжал ехать дальше. Грузовик был сейчас так близко от Хоппи, и мистер Остуриас закрыл глаза. Когда он снова их открыл, то увидел, что фокомобиль стоит на обочине. В последний момент грузовик просигналил, Хоппи успел свернуть – и был спасен.
Усмехаясь, Хоппи помахал экстензором вслед грузовику. Казалось, что происшедшее ни в малейшей степени не испугало и не взволновало фокомелуса, хотя он должен был сообразить, что грузовик мог расплющить его. Хоппи повернулся и помахал мистеру Остуриасу, не видя его, но зная, что тот здесь.
Руки мистера Остуриаса, руки обычного школьного учителя, дрожали. Он нагнулся, поднял пустую корзину и направился по склону холма в сырую тень старого дуба. Мистер Остуриас собирал грибы. Повернувшись спиной к дороге, он вошел в тень, зная, что Хоппи спасен и теперь он может забыть о происшедшем. Мысли его обратились к громадным рыжим Cantharellus cibarius, грибам-лисичкам.
Да, в черном перегное сиял цветной круг, мягкая, бесформенная масса, почти похороненная в гниющих листьях. Мистер Остуриас уже мог представить себе, каков гриб на вкус; она была молодой, но большой, эта лисичка, ее вымыли на поверхность недавние дожди. Нагнувшись, он подрезал гриб под самый корень, чтобы как можно больше попало в корзину. Еще одна такая лисичка – и ужин обеспечен. Он посмотрел вокруг, не двигаясь с места и не разгибаясь.
Другая… менее яркая… возможно, более старая… Он разогнулся и бесшумно пошел к ней, как бы боясь спугнуть и потерять. По его мнению, ничто не могло сравниться с лисичкой по вкусу, даже нежные ворсистые шляпки других грибов. Он знал все грибные места на поросших дубами склонах холмов и в лесах округа Марин. Всего он собирал восемь разновидностей лесных и пастбищных грибов. Почти все эти годы он провел, изучая их, и дело того стоило. Большинство людей боялись собирать грибы, особенно после Катастрофы; они опасались новых неизвестных мутантов, ведь книги теперь не могли помочь.
К примеру, думал мистер Остуриас, лисичка, которую я только что срезал: не бледновата ли она? Перевернув гриб, он внимательно изучил его прожилки. Возможно, что это псевдолисичка, которая раньше здесь не встречалась. Она могла оказаться ядовитой и даже смертельно опасной. Он понюхал ее и уловил слабый запах плесени.
Стоит ли бояться есть эту штуку? – спросил он сам себя. Если фокомелус встречает свою опасность лицом к лицу, то и я должен смотреть в лицо своей.
Он положил лисичку в корзину и пошел дальше.
Снизу, с дороги, до него донеслись отрывистые, резкие звуки; он остановился и прислушался. Звуки повторились, и мистер Остуриас, поколебавшись, пошел назад, пока снова не оказался на том же месте над дорогой.
Фокомобиль все еще стоял на обочине, он не уехал. В нем сидел, согнувшись, его безрукий и безногий создатель. Что он делает? По телу Хоппи прошла судорога, он поднял голову, и мистер Остуриас, к своему удивлению, увидел, что фокомелус плачет.
Это страх, понял мистер Остуриас. Фокомелус перепугался насмерть, но, сделав над собой сверхчеловеческое усилие, не подавал виду, пока грузовик не скрылся за поворотом, пока Хоппи не убедился, что он один и может дать волю своим чувствам.
Если ты так боялся, думал мистер Остуриас, почему так долго ждал, почему не свернул с пути грузовика?
Тощее тело фокомелуса сотрясалось, раскачивалось взад-вперед, тонкие ястребиные черты его лица искажало отчаяние. Интересно, что сделал бы доктор Стокстилл, наш местный врач? – думал мистер Остуриас. Он все-таки был психиатром перед Катастрофой, и у него всегда имелись какие-то теории насчет того, что заставляет фокомелуса лезть на рожон.
Потрогав грибы в корзинке, мистер Остуриас подумал: мы все время на грани смерти. Но разве раньше было лучше? Химикаты, вызывающие рак, смог, отравляющий целые города, пожары, авиакатастрофы… никогда мы не жили легко, ни раньше, ни теперь. Всегда надо было быть начеку. Нам следует не падать духом и, насколько это возможно, наслаждаться жизнью, сказал он себе. Он снова подумал о сковородке вкусных жареных грибов, пахнущих настоящим маслом, чесноком и имбирем, и о своем домашнем пиве… Какой это будет великолепный обед, кого бы ему пригласить разделить с ним трапезу? Кого-нибудь, кто ему очень нравится, или кого-нибудь важного? Джорджа Келлера, подумал он. Джорджа, директора школы, моего начальника. Или кого-нибудь из членов школьного совета, может быть, самого Ориона Страуда – большого, толстого и круглого человека.
И затем он пригласит также жену Джорджа, Бонни Келлер, самую хорошенькую женщину в Вест-Марине, может быть, даже во всей округе. Вот, думал он, те, кто ухитряется неплохо существовать в теперешнем обществе… Келлеры даже преуспели после Катастрофы. Во всяком случае, они жили лучше, чем прежде.
Взглянув на солнце, мистер Остуриас определил время. Было уже около четырех часов пополудни – самое время поспешить назад в город, чтобы послушать сателлит, когда он будет в зоне слышимости. Не хотелось бы пропустить передачу, сказал себе мистер Остуриас. Даже за миллион серебряных долларов, так, кажется, говорится. «Бремя страстей человеческих»… Сорок глав были уже прочитаны, и становилось действительно интересно. Все внимательно слушали это особенное чтение; без сомнения, человек на сателлите сделал удачный выбор. Интересно, знает ли он об этом? – спросил себя мистер Остуриас. У меня нет возможности сообщить ему – я могу только слушать, я не могу подать реплику отсюда, из Вест-Марина.
Это грузовик, сообразил мистер Остуриас. Один из грузовиков Ориона Страуда с мотором, переделанным под дровяное топливо. Сейчас он видел его – грузовик мчался с большой скоростью прямо на Хоппи. Фокомелус, казалось, не слышал, как громадная машина догоняет его.
Дорога принадлежала Ориону Страуду, он купил ее у округа год назад и имел полное право разрешать или не разрешать какому-нибудь транспорту, кроме его грузовиков, ездить по ней. Но он не должен был взимать пошлину. Несмотря на это, грузовик на дровяном топливе явно намеревался смести фокомобиль со своего пути. Он мчался, не замедляя хода.
Господи, подумал мистер Остуриас и непроизвольно поднял руку, как бы останавливая грузовик. Сейчас тот был почти за коляской, а Хоппи все еще не обращал на него внимания.
– Хоппи! – закричал мистер Остуриас, и голос его вызвал эхо в послеполуденной лесной тишине – только его голос и пыхтение грузовика.
Фокомелус посмотрел вверх, но, никого не увидев, продолжал ехать дальше. Грузовик был сейчас так близко от Хоппи, и мистер Остуриас закрыл глаза. Когда он снова их открыл, то увидел, что фокомобиль стоит на обочине. В последний момент грузовик просигналил, Хоппи успел свернуть – и был спасен.
Усмехаясь, Хоппи помахал экстензором вслед грузовику. Казалось, что происшедшее ни в малейшей степени не испугало и не взволновало фокомелуса, хотя он должен был сообразить, что грузовик мог расплющить его. Хоппи повернулся и помахал мистеру Остуриасу, не видя его, но зная, что тот здесь.
Руки мистера Остуриаса, руки обычного школьного учителя, дрожали. Он нагнулся, поднял пустую корзину и направился по склону холма в сырую тень старого дуба. Мистер Остуриас собирал грибы. Повернувшись спиной к дороге, он вошел в тень, зная, что Хоппи спасен и теперь он может забыть о происшедшем. Мысли его обратились к громадным рыжим Cantharellus cibarius, грибам-лисичкам.
Да, в черном перегное сиял цветной круг, мягкая, бесформенная масса, почти похороненная в гниющих листьях. Мистер Остуриас уже мог представить себе, каков гриб на вкус; она была молодой, но большой, эта лисичка, ее вымыли на поверхность недавние дожди. Нагнувшись, он подрезал гриб под самый корень, чтобы как можно больше попало в корзину. Еще одна такая лисичка – и ужин обеспечен. Он посмотрел вокруг, не двигаясь с места и не разгибаясь.
Другая… менее яркая… возможно, более старая… Он разогнулся и бесшумно пошел к ней, как бы боясь спугнуть и потерять. По его мнению, ничто не могло сравниться с лисичкой по вкусу, даже нежные ворсистые шляпки других грибов. Он знал все грибные места на поросших дубами склонах холмов и в лесах округа Марин. Всего он собирал восемь разновидностей лесных и пастбищных грибов. Почти все эти годы он провел, изучая их, и дело того стоило. Большинство людей боялись собирать грибы, особенно после Катастрофы; они опасались новых неизвестных мутантов, ведь книги теперь не могли помочь.
К примеру, думал мистер Остуриас, лисичка, которую я только что срезал: не бледновата ли она? Перевернув гриб, он внимательно изучил его прожилки. Возможно, что это псевдолисичка, которая раньше здесь не встречалась. Она могла оказаться ядовитой и даже смертельно опасной. Он понюхал ее и уловил слабый запах плесени.
Стоит ли бояться есть эту штуку? – спросил он сам себя. Если фокомелус встречает свою опасность лицом к лицу, то и я должен смотреть в лицо своей.
Он положил лисичку в корзину и пошел дальше.
Снизу, с дороги, до него донеслись отрывистые, резкие звуки; он остановился и прислушался. Звуки повторились, и мистер Остуриас, поколебавшись, пошел назад, пока снова не оказался на том же месте над дорогой.
Фокомобиль все еще стоял на обочине, он не уехал. В нем сидел, согнувшись, его безрукий и безногий создатель. Что он делает? По телу Хоппи прошла судорога, он поднял голову, и мистер Остуриас, к своему удивлению, увидел, что фокомелус плачет.
Это страх, понял мистер Остуриас. Фокомелус перепугался насмерть, но, сделав над собой сверхчеловеческое усилие, не подавал виду, пока грузовик не скрылся за поворотом, пока Хоппи не убедился, что он один и может дать волю своим чувствам.
Если ты так боялся, думал мистер Остуриас, почему так долго ждал, почему не свернул с пути грузовика?
Тощее тело фокомелуса сотрясалось, раскачивалось взад-вперед, тонкие ястребиные черты его лица искажало отчаяние. Интересно, что сделал бы доктор Стокстилл, наш местный врач? – думал мистер Остуриас. Он все-таки был психиатром перед Катастрофой, и у него всегда имелись какие-то теории насчет того, что заставляет фокомелуса лезть на рожон.
Потрогав грибы в корзинке, мистер Остуриас подумал: мы все время на грани смерти. Но разве раньше было лучше? Химикаты, вызывающие рак, смог, отравляющий целые города, пожары, авиакатастрофы… никогда мы не жили легко, ни раньше, ни теперь. Всегда надо было быть начеку. Нам следует не падать духом и, насколько это возможно, наслаждаться жизнью, сказал он себе. Он снова подумал о сковородке вкусных жареных грибов, пахнущих настоящим маслом, чесноком и имбирем, и о своем домашнем пиве… Какой это будет великолепный обед, кого бы ему пригласить разделить с ним трапезу? Кого-нибудь, кто ему очень нравится, или кого-нибудь важного? Джорджа Келлера, подумал он. Джорджа, директора школы, моего начальника. Или кого-нибудь из членов школьного совета, может быть, самого Ориона Страуда – большого, толстого и круглого человека.
И затем он пригласит также жену Джорджа, Бонни Келлер, самую хорошенькую женщину в Вест-Марине, может быть, даже во всей округе. Вот, думал он, те, кто ухитряется неплохо существовать в теперешнем обществе… Келлеры даже преуспели после Катастрофы. Во всяком случае, они жили лучше, чем прежде.
Взглянув на солнце, мистер Остуриас определил время. Было уже около четырех часов пополудни – самое время поспешить назад в город, чтобы послушать сателлит, когда он будет в зоне слышимости. Не хотелось бы пропустить передачу, сказал себе мистер Остуриас. Даже за миллион серебряных долларов, так, кажется, говорится. «Бремя страстей человеческих»… Сорок глав были уже прочитаны, и становилось действительно интересно. Все внимательно слушали это особенное чтение; без сомнения, человек на сателлите сделал удачный выбор. Интересно, знает ли он об этом? – спросил себя мистер Остуриас. У меня нет возможности сообщить ему – я могу только слушать, я не могу подать реплику отсюда, из Вест-Марина.