Страница:
Эд Рейнольдс – маленький и мускулистый, с торчащими, как проволока, седыми волосами – сидел в своем мягком кресле. Он впился пальцами в подлокотники и приподнялся, что-то бормоча и часто моргая. Пивная банка полетела на пол; смахнул он и пепельницу, и газету. Он был в кожанке, под которой виднелась майка, его потная и грязная хлопковая майка. Лицо и шея были в пятнах от смазки, и рабочие ботинки, стоявшие возле кресла, тоже были покрыты смазкой.
– Привет, – сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.
– Явилась не запылилась? – глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.
– Не надо, – сказала она.
– Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? – не отставал он. – Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?
Она закрыла за собой дверь спальни и остановилась. За дверью слышалось его дыхание – низкий клекот, будто что-то застряло в металлической трубе. Не отрывая взгляда от двери, она переоделась в белую футболку и джинсы. Когда она вышла, он уже вернулся в свое кресло. Перед ним светился телевизор.
Зайдя на кухню, она бросила матери:
– Гордон звонил?
На отца она старалась не смотреть.
– Сегодня нет. – Миссис Роуз Рейнольдс нагнулась к дымящему в духовке казанку. – Пойди накрой на стол. Помоги хоть немного.
Она металась туда-сюда между плитой и раковиной. Она, как и дочь, была худощава; то же заостренное лицо, глаза в постоянном движении; те же складки беспокойства вокруг рта. Только вот от своего деда – уже покойного, похороненного на кладбище часовни Лесного склона в Сан-Хосе, – Мэри Энн унаследовала прямоту и хладнокровное бесстрашие, которых недоставало матери.
Заглянув в кастрюли, Мэри Энн сказала:
– Я, пожалуй, уволюсь.
– Святые небеса, – откликнулась мать, разрывая пакет замороженного горошка, – да неужели, зачем это?
– Это мое дело.
– Ты же знаешь, что до конца года Эд будет на неполной неделе. Если бы не его стаж…
– Водопровод ломаться не перестанет. И его не сократят.
Ей было плевать; удачи она ему не желала. Усевшись за стол, она открыла «Лидер» на колонке редактора.
– Ты только послушай, до чего слабоумные бывают люди! Какой-то тип из Лос-Гатоса пишет, что Маленков – антихрист и Господь ниспошлет ангелов погубить его.
Она перелистала на медицинскую колонку.
– «Стоит ли беспокоиться, если на внутренней стороне губы у меня язвочка? Она не болит, но и не проходит». Да у него, наверное, рак.
– Тебе нельзя бросать работу.
– Я не Джейк, – сказала она, – не делай из меня Джейка.
– Что еще за Джейк?
– Он там пять лет проработал.
Она нашла колонку с вакансиями и развернула газету.
– Нет, конечно, я всегда могу выйти за Гордона и сидеть дома – шить, пока он латает проколотые шины. Солдатик форменный. Такой послушный. Помаши флажком, Джейк Гордон.
– Ужин готов, – сказала мать. – Пойди скажи Эду.
– Сама скажи. Я занята.
Погруженная в чтение объявлений, она нашаривала ножницы. Вот, похоже, подходящее, и опубликовано первый раз.
– Перестань, – нервно ответила Мэри Энн. Она вырезала объявление и положила к себе в сумочку.
– Вставай, Эд, – сказала она отцу. – Давай, просыпайся.
Он сидел в кресле, и вид его заставил ее замереть в ужасе. Пиво пролилось на ковер, пятно росло на глазах. Она не хотела подходить к нему ближе и остановилась в дверях.
– Помоги мне встать, – протянул он.
– Нет.
Ее подташнивало; она не могла даже думать о том, чтобы коснуться его. И вдруг она закричала:
– Эд, давай! Вставай!
– Вы ее только послушайте, – произнес он. Ясные, тревожные глаза остановились на ней. – Зовет меня Эдом. Почему бы ей не назвать меня папой? Или я ей не отец?
Она засмеялась, сама того не желая, но сдержаться не было сил.
– Господи. – Она задыхалась.
– Прояви к отцу хоть какое-то уважение. – Он уже встал и подходил к ней. – Слышишь меня? Дамочка. Слушай сюда.
– Даже не вздумай руки распускать, – сказала она и поспешила обратно на кухню, к матери. Она вынула из серванта тарелки. – Только дотронься до меня, сразу уйду. Скажи ему, чтоб не трогал меня, – попросила она мать. Вся дрожа, она стала накрывать на стол. – Ты же не хочешь, чтоб он меня трогал?
– Оставь ее в покое, – сказала Роуз Рейнольдс.
– Он что, пьяный? – вопрошала Мэри Энн. – Как можно напиться пивом? Это что – дешевле?
И тут он в очередной раз поймал ее. Он схватил ее за волосы. Игра, старая страшная игра повторилась снова.
Мэри Энн снова ощутила его пальцы на своей шее; маленькая, но очень сильная ручонка сдавливала основание ее черепа. Костяшки, впиваясь в кожу, пачкали ее; она чувствовала, как пятно разрастается и ширится, как грязь просачивается внутрь. Она закричала, но это было бессмысленно. И вот прогорклое пивное дыхание накатилось на нее волной – он силой поворачивал ее лицом к себе. Не выпуская из рук тарелок, она слышала, как скрипит его кожанка, как шевелится его тело. Она закрыла глаза и стала думать о другом: о чем-то хорошем и тихом; о том, что вкусно пахнет; о чем-то далеком и спокойном.
Когда она открыла глаза, он уже отошел; теперь он сидел за столом.
– Эй, – сказал он, когда жена подошла к нему с казанком, – смотри, какие у нее сисечки отросли.
Роуз Рейнольдс ничего не ответила.
– Растет девка, – буркнул он и подтянул рукава, чтобы поесть.
3
4
– Привет, – сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.
– Явилась не запылилась? – глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.
– Не надо, – сказала она.
– Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? – не отставал он. – Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?
Она закрыла за собой дверь спальни и остановилась. За дверью слышалось его дыхание – низкий клекот, будто что-то застряло в металлической трубе. Не отрывая взгляда от двери, она переоделась в белую футболку и джинсы. Когда она вышла, он уже вернулся в свое кресло. Перед ним светился телевизор.
Зайдя на кухню, она бросила матери:
– Гордон звонил?
На отца она старалась не смотреть.
– Сегодня нет. – Миссис Роуз Рейнольдс нагнулась к дымящему в духовке казанку. – Пойди накрой на стол. Помоги хоть немного.
Она металась туда-сюда между плитой и раковиной. Она, как и дочь, была худощава; то же заостренное лицо, глаза в постоянном движении; те же складки беспокойства вокруг рта. Только вот от своего деда – уже покойного, похороненного на кладбище часовни Лесного склона в Сан-Хосе, – Мэри Энн унаследовала прямоту и хладнокровное бесстрашие, которых недоставало матери.
Заглянув в кастрюли, Мэри Энн сказала:
– Я, пожалуй, уволюсь.
– Святые небеса, – откликнулась мать, разрывая пакет замороженного горошка, – да неужели, зачем это?
– Это мое дело.
– Ты же знаешь, что до конца года Эд будет на неполной неделе. Если бы не его стаж…
– Водопровод ломаться не перестанет. И его не сократят.
Ей было плевать; удачи она ему не желала. Усевшись за стол, она открыла «Лидер» на колонке редактора.
– Ты только послушай, до чего слабоумные бывают люди! Какой-то тип из Лос-Гатоса пишет, что Маленков – антихрист и Господь ниспошлет ангелов погубить его.
Она перелистала на медицинскую колонку.
– «Стоит ли беспокоиться, если на внутренней стороне губы у меня язвочка? Она не болит, но и не проходит». Да у него, наверное, рак.
– Тебе нельзя бросать работу.
– Я не Джейк, – сказала она, – не делай из меня Джейка.
– Что еще за Джейк?
– Он там пять лет проработал.
Она нашла колонку с вакансиями и развернула газету.
– Нет, конечно, я всегда могу выйти за Гордона и сидеть дома – шить, пока он латает проколотые шины. Солдатик форменный. Такой послушный. Помаши флажком, Джейк Гордон.
– Ужин готов, – сказала мать. – Пойди скажи Эду.
– Сама скажи. Я занята.
Погруженная в чтение объявлений, она нашаривала ножницы. Вот, похоже, подходящее, и опубликовано первый раз.
«Для розничной торговли требуется молодая женщина. Требования: коммуникабельность, привлекательная внешность, аккуратная одежда. Знание музыки – преимущество, но не решающее. Джозеф Р. Шиллинг, тел. МА3—6041, с 9 до 17».– Пойди позови его, – все повторяла мать, – я же тебе говорю; неужели нельзя помочь? Какой-то прок от тебя должен быть?
– Перестань, – нервно ответила Мэри Энн. Она вырезала объявление и положила к себе в сумочку.
– Вставай, Эд, – сказала она отцу. – Давай, просыпайся.
Он сидел в кресле, и вид его заставил ее замереть в ужасе. Пиво пролилось на ковер, пятно росло на глазах. Она не хотела подходить к нему ближе и остановилась в дверях.
– Помоги мне встать, – протянул он.
– Нет.
Ее подташнивало; она не могла даже думать о том, чтобы коснуться его. И вдруг она закричала:
– Эд, давай! Вставай!
– Вы ее только послушайте, – произнес он. Ясные, тревожные глаза остановились на ней. – Зовет меня Эдом. Почему бы ей не назвать меня папой? Или я ей не отец?
Она засмеялась, сама того не желая, но сдержаться не было сил.
– Господи. – Она задыхалась.
– Прояви к отцу хоть какое-то уважение. – Он уже встал и подходил к ней. – Слышишь меня? Дамочка. Слушай сюда.
– Даже не вздумай руки распускать, – сказала она и поспешила обратно на кухню, к матери. Она вынула из серванта тарелки. – Только дотронься до меня, сразу уйду. Скажи ему, чтоб не трогал меня, – попросила она мать. Вся дрожа, она стала накрывать на стол. – Ты же не хочешь, чтоб он меня трогал?
– Оставь ее в покое, – сказала Роуз Рейнольдс.
– Он что, пьяный? – вопрошала Мэри Энн. – Как можно напиться пивом? Это что – дешевле?
И тут он в очередной раз поймал ее. Он схватил ее за волосы. Игра, старая страшная игра повторилась снова.
Мэри Энн снова ощутила его пальцы на своей шее; маленькая, но очень сильная ручонка сдавливала основание ее черепа. Костяшки, впиваясь в кожу, пачкали ее; она чувствовала, как пятно разрастается и ширится, как грязь просачивается внутрь. Она закричала, но это было бессмысленно. И вот прогорклое пивное дыхание накатилось на нее волной – он силой поворачивал ее лицом к себе. Не выпуская из рук тарелок, она слышала, как скрипит его кожанка, как шевелится его тело. Она закрыла глаза и стала думать о другом: о чем-то хорошем и тихом; о том, что вкусно пахнет; о чем-то далеком и спокойном.
Когда она открыла глаза, он уже отошел; теперь он сидел за столом.
– Эй, – сказал он, когда жена подошла к нему с казанком, – смотри, какие у нее сисечки отросли.
Роуз Рейнольдс ничего не ответила.
– Растет девка, – буркнул он и подтянул рукава, чтобы поесть.
3
– Гордон, – сказала она.
Но это был не Дэвид Гордон. Дверь открыла его мать. Она выглядывала в ночную мглу и смутно улыбалась стоящей на крыльце девушке.
– Неужто Мэри Энн, – сказала миссис Гордон, – как мило.
– А Дейв дома? – спросила она. Она была в джинсах и матерчатом плаще; из дома она ушла сразу после ужина. В ней еще было живо ощущение побега, а в сумочке лежало объявление.
– Ты ужинала? – спросила миссис Гордон. Запах теплого ужина просачивался наружу. – Пойду наверх, посмотрю в его комнате – может, он еще не ушел.
– Спасибо, – сказала она, дыша нетерпением, в надежде, что он все же дома, потому что так было бы куда удобнее; она могла бы пойти в «Королек» и одна, но с провожатым все-таки лучше.
– Может, пройдешь, дорогая?
Ей казалось естественным, что невеста сына должна зайти в дом; она придерживала дверь, но Мэри Энн стояла на месте.
– Нет, – сказала она. У нее не было времени. Она была загнана в угол необходимостью действовать. Черт подери, подумала она, машины нет. Гараж Гордонов был пуст, значит, Дейва не было. Что ж, пусть так.
– Кто там? – прозвучал радушный голос Арнольда Гордона, а вслед за голосом явился и он сам – с газетой и трубкой в руках, в тапочках на босу ногу. – Мэри, да проходи же; что с тобой, чего ты там стоишь?
Пятясь вниз по лестнице, она сказала:
– Дейва же дома нет? Впрочем, неважно. Я просто хотела узнать.
– Неужели ты не зайдешь? Не порадуешь стариков? Мэри, послушай, может, угостишься тортом с мороженым и мы поболтаем?
– Мы тебя так давно не видели, – добавила миссис Гордон.
– До свидания, – сказала Мэри Энн.
«Дорогая, – подумала она, – эта новая яйцерезка просто чудо. Обязательно возьмите ее, когда вы с Дэвидом заведете хозяйство. Дату еще не назначили? Положи себе еще мороженого».
– Дейв на собрании Молодежной торговой палаты, – сказал Арнольд, выходя на крыльцо. – Как твои дела, Мэри? Как родители?
– Хорошо, – сказала она, притворяя калитку. – Если спросит, я в «Корольке». Он знает.
Засунув руки в карманы, она пошла в сторону «Ленивого королька».
В баре столбом стоял дым; было не протолкнуться – всюду беспорядочно толпилась подвыпившая публика. Она протискивалась меж столиков, между людьми, сгрудившимися возле эстрады, – к пианино.
За ним сидел Пол Нитц – пианист, игравший в перерывах между выступлениями. Откинувшись, он уставился в пространство – худой, косматый блондин с потухшей сигаретой во рту – и ударял по клавишам длинными пальцами. Не выходя из своего транса, он улыбнулся девушке.
– Послышалось мне, – чуть слышно напел он. – Бадди Болден сказал…[2]
В музыкальную ткань он тут же вплел отголосок старого мотива дикси. Обработанная и оборванная ниточка затерялась в основной теме – би-боповой композиции «Сон».
Несколько фанатов, собравшихся возле фортепьяно, вслушивались в бормотание Нитца. Полуприкрыв глаза, он кивнул одному из них; на лице слушателя изобразился ответ, и оба понимающе закивали.
– Да, – сказал Нитц, – думаю, я слышал его так же ясно, как теперь вижу тебя. Хочешь новость, Мэри?
– Какую? – спросила она, облокачиваясь на пианино.
– Нос течет.
– На улице холодно, – сказала она, потирая нос краем ладони. – Он будет петь? Скоро?
– Холодно, – эхом отозвался Нитц.
Он кончил играть, и его немногочисленные поклонники отшвартовались от фортепьяно. Основная публика терпеливо ожидала начала выступления возле эстрады.
– Тебе-то что? – спросил он. – Тебя здесь уже не будет. Малолетка. Мир полон малолеток. А когда я играю, тебе не все равно? Ты приходишь послушать меня?
– Конечно, Пол, – отозвалась она с симпатией.
– Я – прореха. Еле слышная прореха.
– Точно, – сказала она, усаживаясь рядом с ним на банкетку. – А иногда и вовсе неслышная.
– Я – музыкальная пауза. Между великими моментами.
Она немного успокоилась и оглядывала бар, присматриваясь к посетителям, прислушиваясь к разговорам.
– Хорошая здесь компания сегодня.
Нитц передал ей остатки своего потухшего косяка.
– Хочешь? Возьми, преступи закон, пади на самое дно.
Она бросила косяк на пол.
– Я хочу с тобой посоветоваться.
Все равно она уже здесь.
Вставая, Нитц произнес:
– Не сейчас. Мне нужно в туалет. – Он двинулся неуверенной походкой. – Сейчас вернусь.
Оставшись одна, Мэри без энтузиазма бренчала по клавишам и ждала, когда Пол вернется. С ним ей, по крайней мере, было спокойно; она могла спросить у него совета, потому что он ничего от нее не требовал. Увязший в собственных навязчивых идеях, он делал короткие перебежки от «Королька» к своей однокомнатной квартире и обратно, читал вестерны в бумажных обложках и конструировал би-боповые композиции на фортепьяно.
– А где твой дружок? – спросил он, вернувшись и усаживаясь рядом с ней. – Ну, тот парнишка в спецовке.
– Гордон. Он на собрании Молодежной торговой палаты.
– А ты знаешь, что я когда-то состоял в Первой баптистской церкви города Чикала, штат Арканзас?
Прошлое Мэри Энн не интересовало; порывшись в сумочке, она достала вырезанное из «Лидера» объявление.
– Вот, – сказала она, подсовывая его Нитцу. – Что скажешь?
Прежде чем вернуть ей объявление, он невероятно долго изучал его.
– У меня уже есть работа.
– Да не тебе. Для меня. – Она в нетерпении убрала листок и закрыла сумочку.
Это определенно был новый магазин пластинок на Пайн-стрит; она обратила внимание, что там идет ремонт. Но до завтра она не могла пойти туда, и напряжение начинало ее утомлять.
– Я был добрым прихожанином, – продолжал Нитц, – но потом отвернулся от бога. Это случилось совершенно внезапно. Я был среди спасенных, и вдруг… – он фаталистически пожал плечами, – что-то подвигло меня подняться и отвергнуть Христа. Все это было очень странно. Еще четверо прихожан последовали за мной на алтарь. Какое-то время я разъезжал по Арканзасу, выступал с антирелигиозными проповедями. Бывало, я шел по пятам за караванами Билли Санди[3]. Я был эдакий скоромный Нитц.
– Я пойду туда, – сказала Мэри Энн, – завтра утром, раньше всех. Там просят позвонить, но я знаю, где это. С такой работой я отлично справлюсь.
– Это точно, – согласился Нитц.
– И смогу разговаривать с людьми… вместо того чтобы сидеть в офисе и выстукивать письма. Магазин пластинок – отличное место; постоянно что-то происходит. Все время что-то случается.
– Тебе повезло, что Итона сейчас нет, – сказал Нитц. Тафт Итон был владельцем «Королька».
– Я его не боюсь.
Через комнату пробирался негр, и, сидя на банкетке возле пианино, она вдруг вся встрепенулась и распрямилась. И забыла о присутствии Нитца, потому что явился он.
Это был крупный мужчина с иссиня-черной кожей, очень блестящей и – как ей представлялось – очень гладкой. Сутулый и мускулистый, он тяжело двигался; в нем угадывалась личность простая и сильная; глядя на него, она улавливала его флюиды даже издалека. Волнистые густые волосы с маслянистым блеском; солидная шевелюра, требующая тщательного ухода. Он кивком поприветствовал несколько пар, поклонился людям, ожидающим возле эстрады, и прошел – целая гора собственного достоинства.
– А вот и он, – сказал Нитц.
Она кивнула.
– Это Карлтон Б. Туини, – добавил Нитц, – певец.
– Какой большой, – сказала она, не спуская с него взгляда. – Боже мой, ты только посмотри. – Она жадно пожирала, ощупывала его глазами. – Да он же грузовик может поднять.
Прошла уже неделя; она заприметила его шестого числа, в день, когда он давал свой первый концерт в «Корольке». Он, говорили, приехал из Ист-Бэй, где выступал в клубе «Эль Серрито». Все это время она изучала, оценивала, поглощала его издали, как только могла.
– Все еще хочешь познакомиться? – спросил Нитц.
– Да, – сказала она и вздрогнула.
– Да ты сегодня точно под хмельком.
Она нетерпеливо пихнула Нитца локотком.
– Спроси его, не хочет ли он посидеть с нами. Ну же – прошу тебя.
Он подходил к пианино. Он узнал Нитца, и тут его огромные черные глаза остановились на ней; она почувствовала, что он увидел ее, принял во внимание ее присутствие. Она снова вздрогнула, как будто ее окатили холодной водой. На мгновение она закрыла глаза, а когда открыла – его уже не было. Он прошел дальше с коктейлем в руках.
– Привет, – не слишком убедительно начал Нитц, – присаживайся.
Туини замер.
– Мне нужно позвонить.
– На секунду, чувак.
– Не, нужно пойти позвонить, – в голосе его слышалась усталая важность. – Есть, знаешь ли, неотложные дела.
Нитц сказал, обращаясь к Мэри Энн:
– Гольф с президентом.
Она встала, уперлась руками в крышку пианино и, наклонившись вперед, произнесла:
– Садитесь.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Проблемы, – сказал он и наконец нашел возле ближайшего столика свободный стул. Подтащив его одним движением руки, он сел прямо перед ней. Она медленно отстранилась, ощущая его близость, сдерживая свой голод; сознавая, что остановился он из-за нее. Так что не зря она сюда пришла. Заполучила его, хотя бы ненадолго.
– Что за проблемы? – поинтересовался Нитц.
Вид у Туини стал еще более озабоченным.
– Я живу на четвертом этаже. А прямо надо мной – водогрей, который подает горячую воду всему зданию. – Изучая свой маникюр, он продолжал: – Днище у него проржавело и дало течь. Течет прямо на газовые горелки и мне на пол, – с раздражением объяснил он, – всю мебель мне попортит.
– Хозяйке позвонил?
– Ясное дело. – Туини нахмурился. – Водопроводчик должен вот-вот прийти. Обычная волокита. – Он уныло замолк.
– Ее зовут Мэри Энн Рейнольдс, – сказал Нитц, указывая на девушку.
– Приятно познакомиться, мисс Рейнольдс. – Туини церемонно кивнул.
– Вы очень круто поете, – ответила Мэри Энн.
Его темные брови шевельнулись.
– О? Спасибо.
– Я прихожу сюда при каждой возможности.
– Спасибо. Да. Мне кажется, я вас уже видел. И даже не один раз, – сказал он, вставая. – Нужно пойти позвонить. Не могу же я допустить, чтоб мой диван погиб.
– Импортный тасманский мохер, – пробормотал Нитц, – исчезающий вид, хер пушистый обыкновенный.
Туини уже поднялся.
– Рад знакомству, мисс Рейнольдс. Надеюсь, еще увидимся, – и он удалился по направлению к телефонной будке.
– Зеленый хер пушистый, – добавил Нитц.
– Да что с тобой? – потребовала объяснений Мэри Энн. Провокационный бубнеж Нитца раздражал ее. – Я читала, как однажды водогрей взорвался и погибла куча детей.
– Ты читала это в рекламе. В рекламе благоразумия. Семь симптомов рака. Ну почему я не застраховал свою крышу? – Нитц зевнул. – Используйте алюминиевые трубы… не пропускают садовых вредителей.
Мэри Энн следила за Туини, но его уже не было видно; дымка поглотила его. Она гадала, каково это – знать такого человека, быть рядом с таким великаном.
– Зря ты это, – произнес Нитц.
– Что зря?
– Насчет него. Я вижу, как ты на него смотришь… Пошло-поехало. Новый план.
– Какой план?
– Как всегда. Ты в своем плаще, руки в карманах. Стоишь себе где-нибудь с этаким озабоченным видом. Ждешь, когда кто-то появится. Что тебе неймется, Мэри? Ты достаточно умна; можешь сама о себе позаботиться. Тебе не нужен храбрый портняжка, чтоб тебя защищать.
– В нем есть стать, – сказала она. Она продолжала смотреть; он должен был появиться снова. – Это вызывает уважение. Стать и достоинство.
– А отец у тебя какой?
Она пожала плечами:
– Не твое дело.
– Мой отец пел мне колыбельные.
– Ну, – сказала она, – очень мило.
– В таком духе, – бормотал Нитц, – мама, мама, мама… – Он пел все тише, словно проваливаясь в сон. – Вижу я свой гробик, мама. Бух, ух-ох. – Он постучал по клавишам монеткой. – А теперь сыграем это. Ага.
Мэри Энн недоумевала, как это Нитц может клевать носом, когда вокруг столько поводов для беспокойства. Нитц, похоже, полагал, что все должно складываться само собой. Она ему завидовала. Она вдруг пожалела, что не может хотя бы ненадолго отпустить поводья, расслабиться настолько, чтобы отрадные иллюзии овладели и ею.
Внезапно ей послышались отголоски давнишнего ритма, жуткой колыбельной. Она никак не могла забыть ее.
…коль суждено уснуть и не проснуться…
– Ты не веришь в бога? – спросила она Нитца.
Он открыл один глаз.
– Я во все верю. В бога, в Соединенные Штаты, в гидроусилитель руля.
– Толку от тебя мало.
Карлтон Туини снова появился в углу бара. Он болтал с завсегдатаями; сдержанный и гордый, передвигался он от столика к столику.
– Не обращай на него внимания, – пробурчал Нитц, – сейчас он уйдет.
Карлтон Туини приблизился, и она снова вся сжалась. Нитц излучал осуждение, но ей было глубоко наплевать; для себя она уже все решила. И вот она вскочила – быстро, в одно движение.
– Мистер Туини, – выпалила она, и в голосе ее звучали, видимо, все ее чувства, потому что он остановился.
– Да, мисс Мэри Энн?
Она вдруг занервничала.
– Как… ваш водогрей?
– Не знаю.
– А что сказала хозяйка? Вы разве ей не звонили?
– Да, звонил. Но не застал ее.
Затаив дыхание от страха, что он вот-вот уйдет, она не отступала:
– Ну и что же вы намерены делать?
Губы его скривились, а глаза медленно подернулись поволокой. Повернувшись к Полу Нитцу, по-прежнему развалившемуся на банкетке возле пианино, он спросил:
– Она всегда такая?
– По большей части. Мэри живет во вселенной протекающих горшков.
Она покраснела.
– Я думаю о тех, кто живет внизу, – защищалась она.
– О ком? – не понял Туини.
– Вы же на самом верхнем этаже, не так ли? – Она еще не потеряла его, но он уже начинал ускользать. – Вода просочится к ним и испортит им стены и потолки.
Туини двинулся дальше.
– Пусть судятся с хозяйкой, – сказал он, закрывая тему.
– А когда вы закончите выступление? – спросила Мэри Энн, поспевая за ним.
– Через два часа, – ухмыльнулся он, глядя на нее сверху вниз.
– Два часа! Да они к тому времени, может, уже помрут.
Ей предстало видение хаоса: бьющие вовсю гейзеры, расколотые доски, а поверх всего – треск пожара.
– Лучше бы вам пойти туда прямо сейчас. А споете потом. А то нечестно получится по отношению к соседям. Может, там дети внизу. Есть у них дети?
Туини все это уже не забавляло, а начинало раздражать; он не любил, когда ему указывали, что делать.
– Благодарю за участие.
– Идемте.
Она уже все придумала.
Он с холодным недоумением уставился на нее.
– О чем это вы, мисс Мэри Энн?
– Идем! – Она схватила его за рукав и потянула к двери. – Где ваша машина?
Туини вознегодовал:
– Я вполне в состоянии разобраться без вашей помощи.
– На парковке? Ваша машина на парковке?
– У меня нет машины, – угрюмо признался он; его желто-кремовый «Бьюик»-кабриолет недавно был изъят за неуплату кредита.
– А далеко ваш дом?
– Недалеко. Квартала три-четыре.
– Тогда пройдемся. – Она твердо решила не отпускать его дальше, чем на расстояние вытянутой руки, и в своей настойчивости проглотила его проблему целиком.
– А вы что, тоже пойдете? – спросил он.
– Разумеется, – ответила она на ходу.
Туини неохотно пошел за ней.
– В вашем участии нет необходимости.
Идя за ней, он как будто стал еще больше, еще выше и прямее. Он был потревоженным государством. Он был империей, чьи границы нарушил враг. Но она заставила его действовать; она, нуждаясь в нем, принудила его с собой считаться.
Держа раскрытой входную дверь, она сказала:
– Не будем терять времени. Вот вернемся, и тогда вы споете.
Но это был не Дэвид Гордон. Дверь открыла его мать. Она выглядывала в ночную мглу и смутно улыбалась стоящей на крыльце девушке.
– Неужто Мэри Энн, – сказала миссис Гордон, – как мило.
– А Дейв дома? – спросила она. Она была в джинсах и матерчатом плаще; из дома она ушла сразу после ужина. В ней еще было живо ощущение побега, а в сумочке лежало объявление.
– Ты ужинала? – спросила миссис Гордон. Запах теплого ужина просачивался наружу. – Пойду наверх, посмотрю в его комнате – может, он еще не ушел.
– Спасибо, – сказала она, дыша нетерпением, в надежде, что он все же дома, потому что так было бы куда удобнее; она могла бы пойти в «Королек» и одна, но с провожатым все-таки лучше.
– Может, пройдешь, дорогая?
Ей казалось естественным, что невеста сына должна зайти в дом; она придерживала дверь, но Мэри Энн стояла на месте.
– Нет, – сказала она. У нее не было времени. Она была загнана в угол необходимостью действовать. Черт подери, подумала она, машины нет. Гараж Гордонов был пуст, значит, Дейва не было. Что ж, пусть так.
– Кто там? – прозвучал радушный голос Арнольда Гордона, а вслед за голосом явился и он сам – с газетой и трубкой в руках, в тапочках на босу ногу. – Мэри, да проходи же; что с тобой, чего ты там стоишь?
Пятясь вниз по лестнице, она сказала:
– Дейва же дома нет? Впрочем, неважно. Я просто хотела узнать.
– Неужели ты не зайдешь? Не порадуешь стариков? Мэри, послушай, может, угостишься тортом с мороженым и мы поболтаем?
– Мы тебя так давно не видели, – добавила миссис Гордон.
– До свидания, – сказала Мэри Энн.
«Дорогая, – подумала она, – эта новая яйцерезка просто чудо. Обязательно возьмите ее, когда вы с Дэвидом заведете хозяйство. Дату еще не назначили? Положи себе еще мороженого».
– Дейв на собрании Молодежной торговой палаты, – сказал Арнольд, выходя на крыльцо. – Как твои дела, Мэри? Как родители?
– Хорошо, – сказала она, притворяя калитку. – Если спросит, я в «Корольке». Он знает.
Засунув руки в карманы, она пошла в сторону «Ленивого королька».
В баре столбом стоял дым; было не протолкнуться – всюду беспорядочно толпилась подвыпившая публика. Она протискивалась меж столиков, между людьми, сгрудившимися возле эстрады, – к пианино.
За ним сидел Пол Нитц – пианист, игравший в перерывах между выступлениями. Откинувшись, он уставился в пространство – худой, косматый блондин с потухшей сигаретой во рту – и ударял по клавишам длинными пальцами. Не выходя из своего транса, он улыбнулся девушке.
– Послышалось мне, – чуть слышно напел он. – Бадди Болден сказал…[2]
В музыкальную ткань он тут же вплел отголосок старого мотива дикси. Обработанная и оборванная ниточка затерялась в основной теме – би-боповой композиции «Сон».
Несколько фанатов, собравшихся возле фортепьяно, вслушивались в бормотание Нитца. Полуприкрыв глаза, он кивнул одному из них; на лице слушателя изобразился ответ, и оба понимающе закивали.
– Да, – сказал Нитц, – думаю, я слышал его так же ясно, как теперь вижу тебя. Хочешь новость, Мэри?
– Какую? – спросила она, облокачиваясь на пианино.
– Нос течет.
– На улице холодно, – сказала она, потирая нос краем ладони. – Он будет петь? Скоро?
– Холодно, – эхом отозвался Нитц.
Он кончил играть, и его немногочисленные поклонники отшвартовались от фортепьяно. Основная публика терпеливо ожидала начала выступления возле эстрады.
– Тебе-то что? – спросил он. – Тебя здесь уже не будет. Малолетка. Мир полон малолеток. А когда я играю, тебе не все равно? Ты приходишь послушать меня?
– Конечно, Пол, – отозвалась она с симпатией.
– Я – прореха. Еле слышная прореха.
– Точно, – сказала она, усаживаясь рядом с ним на банкетку. – А иногда и вовсе неслышная.
– Я – музыкальная пауза. Между великими моментами.
Она немного успокоилась и оглядывала бар, присматриваясь к посетителям, прислушиваясь к разговорам.
– Хорошая здесь компания сегодня.
Нитц передал ей остатки своего потухшего косяка.
– Хочешь? Возьми, преступи закон, пади на самое дно.
Она бросила косяк на пол.
– Я хочу с тобой посоветоваться.
Все равно она уже здесь.
Вставая, Нитц произнес:
– Не сейчас. Мне нужно в туалет. – Он двинулся неуверенной походкой. – Сейчас вернусь.
Оставшись одна, Мэри без энтузиазма бренчала по клавишам и ждала, когда Пол вернется. С ним ей, по крайней мере, было спокойно; она могла спросить у него совета, потому что он ничего от нее не требовал. Увязший в собственных навязчивых идеях, он делал короткие перебежки от «Королька» к своей однокомнатной квартире и обратно, читал вестерны в бумажных обложках и конструировал би-боповые композиции на фортепьяно.
– А где твой дружок? – спросил он, вернувшись и усаживаясь рядом с ней. – Ну, тот парнишка в спецовке.
– Гордон. Он на собрании Молодежной торговой палаты.
– А ты знаешь, что я когда-то состоял в Первой баптистской церкви города Чикала, штат Арканзас?
Прошлое Мэри Энн не интересовало; порывшись в сумочке, она достала вырезанное из «Лидера» объявление.
– Вот, – сказала она, подсовывая его Нитцу. – Что скажешь?
Прежде чем вернуть ей объявление, он невероятно долго изучал его.
– У меня уже есть работа.
– Да не тебе. Для меня. – Она в нетерпении убрала листок и закрыла сумочку.
Это определенно был новый магазин пластинок на Пайн-стрит; она обратила внимание, что там идет ремонт. Но до завтра она не могла пойти туда, и напряжение начинало ее утомлять.
– Я был добрым прихожанином, – продолжал Нитц, – но потом отвернулся от бога. Это случилось совершенно внезапно. Я был среди спасенных, и вдруг… – он фаталистически пожал плечами, – что-то подвигло меня подняться и отвергнуть Христа. Все это было очень странно. Еще четверо прихожан последовали за мной на алтарь. Какое-то время я разъезжал по Арканзасу, выступал с антирелигиозными проповедями. Бывало, я шел по пятам за караванами Билли Санди[3]. Я был эдакий скоромный Нитц.
– Я пойду туда, – сказала Мэри Энн, – завтра утром, раньше всех. Там просят позвонить, но я знаю, где это. С такой работой я отлично справлюсь.
– Это точно, – согласился Нитц.
– И смогу разговаривать с людьми… вместо того чтобы сидеть в офисе и выстукивать письма. Магазин пластинок – отличное место; постоянно что-то происходит. Все время что-то случается.
– Тебе повезло, что Итона сейчас нет, – сказал Нитц. Тафт Итон был владельцем «Королька».
– Я его не боюсь.
Через комнату пробирался негр, и, сидя на банкетке возле пианино, она вдруг вся встрепенулась и распрямилась. И забыла о присутствии Нитца, потому что явился он.
Это был крупный мужчина с иссиня-черной кожей, очень блестящей и – как ей представлялось – очень гладкой. Сутулый и мускулистый, он тяжело двигался; в нем угадывалась личность простая и сильная; глядя на него, она улавливала его флюиды даже издалека. Волнистые густые волосы с маслянистым блеском; солидная шевелюра, требующая тщательного ухода. Он кивком поприветствовал несколько пар, поклонился людям, ожидающим возле эстрады, и прошел – целая гора собственного достоинства.
– А вот и он, – сказал Нитц.
Она кивнула.
– Это Карлтон Б. Туини, – добавил Нитц, – певец.
– Какой большой, – сказала она, не спуская с него взгляда. – Боже мой, ты только посмотри. – Она жадно пожирала, ощупывала его глазами. – Да он же грузовик может поднять.
Прошла уже неделя; она заприметила его шестого числа, в день, когда он давал свой первый концерт в «Корольке». Он, говорили, приехал из Ист-Бэй, где выступал в клубе «Эль Серрито». Все это время она изучала, оценивала, поглощала его издали, как только могла.
– Все еще хочешь познакомиться? – спросил Нитц.
– Да, – сказала она и вздрогнула.
– Да ты сегодня точно под хмельком.
Она нетерпеливо пихнула Нитца локотком.
– Спроси его, не хочет ли он посидеть с нами. Ну же – прошу тебя.
Он подходил к пианино. Он узнал Нитца, и тут его огромные черные глаза остановились на ней; она почувствовала, что он увидел ее, принял во внимание ее присутствие. Она снова вздрогнула, как будто ее окатили холодной водой. На мгновение она закрыла глаза, а когда открыла – его уже не было. Он прошел дальше с коктейлем в руках.
– Привет, – не слишком убедительно начал Нитц, – присаживайся.
Туини замер.
– Мне нужно позвонить.
– На секунду, чувак.
– Не, нужно пойти позвонить, – в голосе его слышалась усталая важность. – Есть, знаешь ли, неотложные дела.
Нитц сказал, обращаясь к Мэри Энн:
– Гольф с президентом.
Она встала, уперлась руками в крышку пианино и, наклонившись вперед, произнесла:
– Садитесь.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Проблемы, – сказал он и наконец нашел возле ближайшего столика свободный стул. Подтащив его одним движением руки, он сел прямо перед ней. Она медленно отстранилась, ощущая его близость, сдерживая свой голод; сознавая, что остановился он из-за нее. Так что не зря она сюда пришла. Заполучила его, хотя бы ненадолго.
– Что за проблемы? – поинтересовался Нитц.
Вид у Туини стал еще более озабоченным.
– Я живу на четвертом этаже. А прямо надо мной – водогрей, который подает горячую воду всему зданию. – Изучая свой маникюр, он продолжал: – Днище у него проржавело и дало течь. Течет прямо на газовые горелки и мне на пол, – с раздражением объяснил он, – всю мебель мне попортит.
– Хозяйке позвонил?
– Ясное дело. – Туини нахмурился. – Водопроводчик должен вот-вот прийти. Обычная волокита. – Он уныло замолк.
– Ее зовут Мэри Энн Рейнольдс, – сказал Нитц, указывая на девушку.
– Приятно познакомиться, мисс Рейнольдс. – Туини церемонно кивнул.
– Вы очень круто поете, – ответила Мэри Энн.
Его темные брови шевельнулись.
– О? Спасибо.
– Я прихожу сюда при каждой возможности.
– Спасибо. Да. Мне кажется, я вас уже видел. И даже не один раз, – сказал он, вставая. – Нужно пойти позвонить. Не могу же я допустить, чтоб мой диван погиб.
– Импортный тасманский мохер, – пробормотал Нитц, – исчезающий вид, хер пушистый обыкновенный.
Туини уже поднялся.
– Рад знакомству, мисс Рейнольдс. Надеюсь, еще увидимся, – и он удалился по направлению к телефонной будке.
– Зеленый хер пушистый, – добавил Нитц.
– Да что с тобой? – потребовала объяснений Мэри Энн. Провокационный бубнеж Нитца раздражал ее. – Я читала, как однажды водогрей взорвался и погибла куча детей.
– Ты читала это в рекламе. В рекламе благоразумия. Семь симптомов рака. Ну почему я не застраховал свою крышу? – Нитц зевнул. – Используйте алюминиевые трубы… не пропускают садовых вредителей.
Мэри Энн следила за Туини, но его уже не было видно; дымка поглотила его. Она гадала, каково это – знать такого человека, быть рядом с таким великаном.
– Зря ты это, – произнес Нитц.
– Что зря?
– Насчет него. Я вижу, как ты на него смотришь… Пошло-поехало. Новый план.
– Какой план?
– Как всегда. Ты в своем плаще, руки в карманах. Стоишь себе где-нибудь с этаким озабоченным видом. Ждешь, когда кто-то появится. Что тебе неймется, Мэри? Ты достаточно умна; можешь сама о себе позаботиться. Тебе не нужен храбрый портняжка, чтоб тебя защищать.
– В нем есть стать, – сказала она. Она продолжала смотреть; он должен был появиться снова. – Это вызывает уважение. Стать и достоинство.
– А отец у тебя какой?
Она пожала плечами:
– Не твое дело.
– Мой отец пел мне колыбельные.
– Ну, – сказала она, – очень мило.
– В таком духе, – бормотал Нитц, – мама, мама, мама… – Он пел все тише, словно проваливаясь в сон. – Вижу я свой гробик, мама. Бух, ух-ох. – Он постучал по клавишам монеткой. – А теперь сыграем это. Ага.
Мэри Энн недоумевала, как это Нитц может клевать носом, когда вокруг столько поводов для беспокойства. Нитц, похоже, полагал, что все должно складываться само собой. Она ему завидовала. Она вдруг пожалела, что не может хотя бы ненадолго отпустить поводья, расслабиться настолько, чтобы отрадные иллюзии овладели и ею.
Внезапно ей послышались отголоски давнишнего ритма, жуткой колыбельной. Она никак не могла забыть ее.
…коль суждено уснуть и не проснуться…
– Ты не веришь в бога? – спросила она Нитца.
Он открыл один глаз.
– Я во все верю. В бога, в Соединенные Штаты, в гидроусилитель руля.
– Толку от тебя мало.
Карлтон Туини снова появился в углу бара. Он болтал с завсегдатаями; сдержанный и гордый, передвигался он от столика к столику.
– Не обращай на него внимания, – пробурчал Нитц, – сейчас он уйдет.
Карлтон Туини приблизился, и она снова вся сжалась. Нитц излучал осуждение, но ей было глубоко наплевать; для себя она уже все решила. И вот она вскочила – быстро, в одно движение.
– Мистер Туини, – выпалила она, и в голосе ее звучали, видимо, все ее чувства, потому что он остановился.
– Да, мисс Мэри Энн?
Она вдруг занервничала.
– Как… ваш водогрей?
– Не знаю.
– А что сказала хозяйка? Вы разве ей не звонили?
– Да, звонил. Но не застал ее.
Затаив дыхание от страха, что он вот-вот уйдет, она не отступала:
– Ну и что же вы намерены делать?
Губы его скривились, а глаза медленно подернулись поволокой. Повернувшись к Полу Нитцу, по-прежнему развалившемуся на банкетке возле пианино, он спросил:
– Она всегда такая?
– По большей части. Мэри живет во вселенной протекающих горшков.
Она покраснела.
– Я думаю о тех, кто живет внизу, – защищалась она.
– О ком? – не понял Туини.
– Вы же на самом верхнем этаже, не так ли? – Она еще не потеряла его, но он уже начинал ускользать. – Вода просочится к ним и испортит им стены и потолки.
Туини двинулся дальше.
– Пусть судятся с хозяйкой, – сказал он, закрывая тему.
– А когда вы закончите выступление? – спросила Мэри Энн, поспевая за ним.
– Через два часа, – ухмыльнулся он, глядя на нее сверху вниз.
– Два часа! Да они к тому времени, может, уже помрут.
Ей предстало видение хаоса: бьющие вовсю гейзеры, расколотые доски, а поверх всего – треск пожара.
– Лучше бы вам пойти туда прямо сейчас. А споете потом. А то нечестно получится по отношению к соседям. Может, там дети внизу. Есть у них дети?
Туини все это уже не забавляло, а начинало раздражать; он не любил, когда ему указывали, что делать.
– Благодарю за участие.
– Идемте.
Она уже все придумала.
Он с холодным недоумением уставился на нее.
– О чем это вы, мисс Мэри Энн?
– Идем! – Она схватила его за рукав и потянула к двери. – Где ваша машина?
Туини вознегодовал:
– Я вполне в состоянии разобраться без вашей помощи.
– На парковке? Ваша машина на парковке?
– У меня нет машины, – угрюмо признался он; его желто-кремовый «Бьюик»-кабриолет недавно был изъят за неуплату кредита.
– А далеко ваш дом?
– Недалеко. Квартала три-четыре.
– Тогда пройдемся. – Она твердо решила не отпускать его дальше, чем на расстояние вытянутой руки, и в своей настойчивости проглотила его проблему целиком.
– А вы что, тоже пойдете? – спросил он.
– Разумеется, – ответила она на ходу.
Туини неохотно пошел за ней.
– В вашем участии нет необходимости.
Идя за ней, он как будто стал еще больше, еще выше и прямее. Он был потревоженным государством. Он был империей, чьи границы нарушил враг. Но она заставила его действовать; она, нуждаясь в нем, принудила его с собой считаться.
Держа раскрытой входную дверь, она сказала:
– Не будем терять времени. Вот вернемся, и тогда вы споете.
4
Они плелись по торговой части трущоб, и сказать обоим особо было нечего. Магазины, к этому времени уже закрытые, уступили место частным домам и многоквартирным зданиям. Дома были старыми.
– Это район для цветных, – сказал Туини.
Мэри Энн кивнула. Ее возбуждение схлынуло; она чувствовала себя уставшей.
– Я живу в районе для цветных, – повторил Туини. – Кроме шуток.
Он с любопытством взглянул на нее.
– Вы всегда так суетитесь, мисс Мэри Энн?
– Я перестану суетиться, – сказала она, – когда сочту нужным.
Он громко рассмеялся:
– Я никогда не встречал таких, как вы.
Теперь, когда они покинули «Королек», он держался не так официально; его сдержанность уступила место открытости. От этой прогулки по пустынному вечернему тротуару Туини даже начинал получать удовольствие.
– Вы любите музыку, верно? – спросил он.
Она пожала плечами:
– Конечно.
– Мы с Нитцем не особенно ладим. Он предпочитает играть самый обычный популярный джаз. А я, как вы, возможно, заметили, стараюсь привносить в свои песни более изящные музыкальные формы.
Мэри Энн слушала, но слов почти не разбирала. Глубокий голос Туини придавал ей уверенности; он отчасти рассеивал ее смущение, и этого было достаточно.
Присутствие негров ее всегда успокаивало. В их мире было как будто больше тепла и меньше напряжения, чем у нее дома. Ей всегда было легко разговаривать с чернокожими; они были похожи на нее. Они тоже были аутсайдерами и жили в своем отдельном, обособленном мирке.
– Вас тоже много куда не пускают, – громко сказал она.
– Вы о чем?
– Но вы такой талантливый. Каково это – уметь петь? Вот бы я могла делать что-то подобное.
Она вспомнила о спрятанном в сумочке объявлении, и ее беспокойство усилилось.
– А вы где-нибудь учились? В колледже?
– В консерватории, – отозвался Туини. – Способности к музыке у меня нашли довольно рано.
– А вы тоже состояли в баптистской церкви?
Туини сдержанно рассмеялся:
– Нет, конечно.
– А где вы родились?
– Здесь, в Калифорнии. Я решил остаться тут на постоянное жительство. Калифорния – богатый штат… с неограниченными возможностями, – в подтверждение этой мысли он указал на рукав своего пиджака. – Этот костюм сшили специально для меня. Скроили и подогнали в солидной фирме в Лос-Анджелесе.
Он пробежался пальцами по шелковому галстуку с ручной росписью.
– Одежда – это важно.
– Почему?
– Людям видно, что у тебя есть вкус. Одежда – это первое, на что обращаешь внимание. Вы как женщина должны быть в курсе.
– Да, пожалуй.
Однако ее это мало волновало; для нее одежда была всего лишь обязанностью, накладываемой обществом, – такой же, как гигиена и приличное поведение.
– Приятный вечер, – заметил Туини. Он обогнул ее, чтобы идти по внешней стороне тротуара, – жест джентльменской заботы. – У нас в Калифорнии погода просто превосходная.
– А в других штатах вы бывали?
– Конечно.
– Вот бы я могла отправиться куда-нибудь, – сказала Мэри Энн.
– Это район для цветных, – сказал Туини.
Мэри Энн кивнула. Ее возбуждение схлынуло; она чувствовала себя уставшей.
– Я живу в районе для цветных, – повторил Туини. – Кроме шуток.
Он с любопытством взглянул на нее.
– Вы всегда так суетитесь, мисс Мэри Энн?
– Я перестану суетиться, – сказала она, – когда сочту нужным.
Он громко рассмеялся:
– Я никогда не встречал таких, как вы.
Теперь, когда они покинули «Королек», он держался не так официально; его сдержанность уступила место открытости. От этой прогулки по пустынному вечернему тротуару Туини даже начинал получать удовольствие.
– Вы любите музыку, верно? – спросил он.
Она пожала плечами:
– Конечно.
– Мы с Нитцем не особенно ладим. Он предпочитает играть самый обычный популярный джаз. А я, как вы, возможно, заметили, стараюсь привносить в свои песни более изящные музыкальные формы.
Мэри Энн слушала, но слов почти не разбирала. Глубокий голос Туини придавал ей уверенности; он отчасти рассеивал ее смущение, и этого было достаточно.
Присутствие негров ее всегда успокаивало. В их мире было как будто больше тепла и меньше напряжения, чем у нее дома. Ей всегда было легко разговаривать с чернокожими; они были похожи на нее. Они тоже были аутсайдерами и жили в своем отдельном, обособленном мирке.
– Вас тоже много куда не пускают, – громко сказал она.
– Вы о чем?
– Но вы такой талантливый. Каково это – уметь петь? Вот бы я могла делать что-то подобное.
Она вспомнила о спрятанном в сумочке объявлении, и ее беспокойство усилилось.
– А вы где-нибудь учились? В колледже?
– В консерватории, – отозвался Туини. – Способности к музыке у меня нашли довольно рано.
– А вы тоже состояли в баптистской церкви?
Туини сдержанно рассмеялся:
– Нет, конечно.
– А где вы родились?
– Здесь, в Калифорнии. Я решил остаться тут на постоянное жительство. Калифорния – богатый штат… с неограниченными возможностями, – в подтверждение этой мысли он указал на рукав своего пиджака. – Этот костюм сшили специально для меня. Скроили и подогнали в солидной фирме в Лос-Анджелесе.
Он пробежался пальцами по шелковому галстуку с ручной росписью.
– Одежда – это важно.
– Почему?
– Людям видно, что у тебя есть вкус. Одежда – это первое, на что обращаешь внимание. Вы как женщина должны быть в курсе.
– Да, пожалуй.
Однако ее это мало волновало; для нее одежда была всего лишь обязанностью, накладываемой обществом, – такой же, как гигиена и приличное поведение.
– Приятный вечер, – заметил Туини. Он обогнул ее, чтобы идти по внешней стороне тротуара, – жест джентльменской заботы. – У нас в Калифорнии погода просто превосходная.
– А в других штатах вы бывали?
– Конечно.
– Вот бы я могла отправиться куда-нибудь, – сказала Мэри Энн.