Мэри Энн Рейнольдс сидела на стуле. Но что-то явно было не так – она была слишком притихшей.
– Ты… – начал Гордон. – Что с тобой, дорогая?
По щеке девушки скатилась одинокая слеза. Утерев ее, она встала. Гордон подошел, чтоб обнять ее, но она отступила.
– Где ты был? – тихо спросила она. – Я здесь уже полчаса. Мне сказали, что ты вот-вот вернешься.
– Сломались там одни на «Бьюике». На старом Большом Медвежьем проезде. Что случилось?
– Я ходила искать работу. Сколько времени?
Он отыскал глазами стенные часы; когда его спрашивали, который час, он всегда находил их с трудом.
– Десять.
– Значит, прошел уже час. Я немного прогулялась, прежде чем идти сюда.
Он был совершенно сбит с толку.
– Что значит – ты ходила искать работу? А как же «Готовая мебель?»
– Прежде всего, – сказала Мэри Энн, – пять долларов не одолжишь? Я купила у Стейнера перчатки.
Он вынул деньги. Она взяла банкноту и положила ее в сумочку. Он заметил у нее лак на ногтях, и это было необычно. Да она вообще вся приоделась: дорогой на вид костюм, туфли на высоких каблуках, нейлоновые чулки.
– Сразу могла догадаться, – говорила она, – как только он впервые посмотрел на меня. Но пока он меня не тронул, я не была уверена. А когда убедилась, поскорее ушла оттуда.
– Объясни, – потребовал он. Ее мысли, как и ее занятия, были для него тайной.
– Он хотел со мной отношений, – с каменным лицом произнесла она, – для этого все и затевалось. Работа, магазин пластинок, объявление. «Молодая, привлекательная женщина».
– Кто?
– Хозяин магазина. Джозеф Шиллинг.
Дейв Гордон и раньше видел, как она расстраивается, и иногда ему даже удавалось ее успокоить. Но он не мог понять, в чем, собственно, дело; какой-то мужик к ней подкатил – ну и что? Да он сам раньше подкатывал.
– Может, он не имел в виду ничего такого, – сказал он, – ну, то есть, может, магазин – взаправду, но когда он тебя увидел… – он указал на нее, – да ты посмотри на себя – ты вся как куколка. Нарядная, накрашенная.
– Но он мужчина уже в возрасте, – настаивала она, – это неправильно!
– Почему? Он же мужчина, верно?
– Я-то думала, что ему можно доверять. От мужчины в возрасте такого не ожидаешь.
Она вынула сигареты, а он взял ее спички, чтоб дать ей прикурить.
– Ты только подумай – такой уважаемый человек, с деньгами, с образованием, приезжает в наш город, выбирает наш городок для таких вот затей.
– Не бери в голову, – сказал он, желая ей помочь, но не зная как, – с тобой-то все в порядке.
Она бессмысленно кружила по комнате.
– Меня прямо тошнит. Это так… возмутительно. Я так чертовски долго прихорашивалась. Да и магазин… – голос ее стих, – он такой красивый. А как он посмотрел на меня сначала. Он казался таким убедительным.
– Так всегда бывает. Тебе достаточно пройтись по улице, возле аптеки. Парни оглядываются, смотрят.
– Помнишь тот случай в автобусе? Мы еще в школе учились.
Он не помнил.
– Я… – начал он.
– Тебя там не было. Я сидела рядом с одним мужчиной, коммивояжером. Он со мной заговорил, это было отвратительно. Шепчет мне прямо в ухо, а весь автобус сидит, покачивается себе, как ни в чем не бывало. Домохозяюшки.
– Эй, – придумал Гордон, – я заканчиваю через полчаса. Давай доедем до «Фостерз фриз» и съедим по гамбургеру с шейком. Тебе полегчает.
– Да ради бога! – она была возмущена. – Да повзрослеешь ты, наконец? Ты уже не мальчик – ты взрослый мужчина. Ты о чем-нибудь еще, кроме молочных коктейлей, можешь подумать? Ты просто школьник, вот кто ты такой.
– Не кипятись, – пробормотал Гордон.
– Зачем ты якшаешься с этими гомиками?
– Какими гомиками?
– Тейтом и компанией.
– Они не гомики. Они просто хорошо одеваются.
Она выдула на него облако сигаретного дыма.
– Работа на заправке – это не для взрослого мужчины. Джейк, вот ты кто; просто еще один Джейк. Джейк да Дейв – близнецы-братья. Стань Джейком, если тебе так нравится. Будь Джейком, пока тебя в армию не загребут.
– Оставь свои разговоры про армию. Они и так мне в затылок дышат.
– Послужи – тебе не помешает, – сказала Мэри Энн и с беспокойством добавила: – Отвези меня в «Готовую мебель». Мне нужно вернуться на работу. Не могу я здесь рассиживаться.
– Ты уверена, что тебе обязательно возвращаться? Может, тебе лучше пойти домой и отдохнуть?
Глаза девушки зловеще сузились.
– Я должна вернуться. Это моя работа. Надо хоть иногда брать на себя какую-то ответственность. Ответственность – тебе известно такое слово?
По дороге Мэри Энн нечего было сказать. Она сидела очень прямо, крепко держала свою сумочку и неотрывно смотрела на деревенские пейзажи за окном. В подмышках у нее темнели влажные круги, издававшие запах розовой воды и мускуса. Она стерла почти весь макияж; белое лицо ее было лишено всякого выражения.
– Ты как-то странно выглядишь, – сказал Дейв Гордон. – Я серьезно.
Потом он с решительным видом произнес:
– Может, наконец скажешь мне, что с тобой происходит последнее время? Мы с тобой почти не видимся; у тебя всегда находятся какие-то отговорки. Похоже, ты меня ни в грош не ставишь.
– Вчера вечером я заходила к тебе домой.
– А когда я к тебе захожу, тебя никогда нет. И родители твои не знают, где ты. А кто знает?
– Я знаю, – коротко ответила Мэри Энн.
– Ты по-прежнему ходишь в этот бар? – В его голосе не было злости, только опасение, что она покинет его. – Я даже заходил туда, в этот «Королек». Сидел там и думал, может, ты появишься. Пару раз уже был.
Мэри Энн на минуту растрогалась.
– И что – появилась?
– Нет.
– Прости меня, – с тоской проговорила она, – может, скоро все это рассеется.
– Ты имеешь в виду работу?
– Да. Наверное. – Но она имела в виду куда большее. – Может, я уйду в монастырь, – вдруг сказала она.
– Как бы мне хотелось тебя понять. Как бы хотелось видеть тебя почаще. Мне бы хватило и этого. Я… ну, вроде как скучаю по тебе.
Мэри Энн самой хотелось бы скучать по Гордону. Но она не скучала.
– Можно тебе кое-что сказать? – спросил он.
– Валяй.
– Мне кажется, ты просто не хочешь за меня замуж.
– Почему? – спросила Мэри Энн, повышая голос. – Зачем ты говоришь такое? Боже мой, Гордон, да откуда у тебя такие мысли? Ты, должно быть, спятил; да тебе к психоаналитику пора. Ты просто невротик. Ты в плохой форме, детка.
– Не смейся надо мной, – обиженно произнес Гордон.
Ей стало стыдно.
– Прости меня, Гордон.
– И бога ради, неужели обязательно звать меня Гордон? Меня зовут Дейв. Все зовут меня Гордон – но хоть ты могла бы называть меня Дейв.
– Прости меня, Дэвид, – сказала она с раскаяньем. – Я на самом деле не хотела над тобой смеяться. Это все та жуткая история.
– А если б мы поженились, – спросил Гордон, – ты бы ушла с работы?
– Я об этом еще не думала.
– Я бы хотел, чтоб ты осталась дома.
– Почему?
– Ну, – начал Гордон, извиваясь от смущения, – если б у нас были дети, тебе пришлось бы о них заботиться.
– Дети, – произнесла Мэри Энн. Такое странное чувство. Ее дети: это была новая мысль.
– Тебе нравятся дети? – с надеждой спросил Гордон.
– Мне нравишься ты.
– Я говорю о настоящих маленьких детях.
– Да, – решила она, подумав. – Почему бы и нет? Было бы здорово.
Она задумалась.
– Я бы сидела дома… маленький мальчик и маленькая девочка. Только не один ребенок; как минимум два, а то и больше. – Она коротко улыбнулась. – Чтоб им не было одиноко. Единственному ребенку всегда одиноко… без друзей.
– Ты всегда была одинокой.
– Я-то? Да, наверно.
– Я помню тебя в старших классах, – сказал Дейв Гордон. – Ты всегда была сама по себе… никогда не видел тебя в компании. Ты была такая красивая; помню, я наблюдал за тобой во время обеда, как ты сидела всегда одна с бутылкой молока и сэндвичем. И знаешь, что мне хотелось сделать? Хотелось подойти и поцеловать тебя. Но я тебя еще не знал.
– Ты очень хороший человек, – с теплотой сказала Мэри Энн, но тут же осеклась. – Терпеть не могла школу. Так хотелось поскорей ее закончить. Чему мы там научились? Научили нас там чему-нибудь полезному в жизни?
– Пожалуй, что нет, – ответил Дейв Гордон.
– Вранье собачье. Вранье! Каждое слово!
Впереди справа уже виднелось здание «Калифорнийской готовой». Они смотрели, как оно приближается.
– Вот и приехали, – сказал он, притормаживая у обочины. – Когда увидимся?
– Будет время. – Она уже потеряла к нему интерес; зажатая и напряженная, она готовила себя к встрече.
– Сегодня вечером?
Вылезая из фургона, Мэри Энн бросила через плечо:
– Не сегодня. Не появляйся какое-то время. Мне нужно о многом подумать.
Обескураженный, Гордон собрался уезжать.
– Иногда мне кажется, что ты сама копаешь себе яму.
Она резко затормозила:
– Что ты имеешь в виду?
– Некоторые считают тебя слишком высокомерной.
Она покачала головой, отсылая его прочь, и рысью пустилась вверх по тропинке, ведущей к фабричному офису. Шум мотора стих за ее спиной – хмурый Гордон поехал обратно в город.
Открывая дверь в офис, она не испытывала ничего особенного. Она немного устала, ее по-прежнему беспокоил желудок, вот, собственно, и все. Пока миссис Болден вставала из-за стола, Мэри Энн начала снимать перчатки и плащ. Она чувствовала возрастающее напряжение, но продолжала как ни в чем не бывало, без каких-либо комментариев.
– Так, – начала миссис Болден, – значит, ты решила все-таки прийти.
Том Болден, прищурившись из-за стола, нахмурился и стал слушать.
– С чего мне начать? – спросила Мэри Энн.
– Я ведь сверилась с календарем, – продолжала миссис Болден, преграждая ей путь к печатной машинке, – и сейчас совсем не твоя неделя. Ты все это придумала только чтобы не работать. В прошлый раз я отметила дату. Мы обсудили это с мужем. Мы…
– Я ухожу, – вдруг выпалила Мэри Энн. Она натянула обратно перчатки и пошла в сторону двери. – Я нашла другую работу.
У миссис Болден отвисла челюсть.
– Сядь-ка на место, девочка. Никуда ты не уйдешь.
– Чек пришлете по почте, – сказала Мэри Энн, открывая дверь.
– Что она говорит? – пробурчал мистер Болден, вставая. – Она что – опять уходит?
– Прощайте, – сказала Мэри Энн; не останавливаясь, она выбежала на крыльцо, вниз по ступеням и на тропинку. Старик и его жена вышли за ней и стояли возле двери в полном замешательстве.
– Я ухожу! – крикнула им Мэри Энн. – Идите обратно! У меня другая работа! Убирайтесь!
Оба остались стоять, не зная, что им делать. Они не шелохнулись, пока Мэри Энн, удивляясь сама себе, не нагнулась за обломком бетона и не бросила его в них. Снаряд приземлился в мягкой грязи возле крыльца. Пошарив вдоль тропинки, она захватила целую горсть бетонной крошки и влупила по старикам шрапнелью.
– Идите домой! – орала она, начиная потихоньку смеяться от удивления и страха за себя. Рабочие с погрузочной платформы с открытыми ртами смотрели на происходящее.
– Я ухожу! И больше не вернусь!
Вцепившись в свою сумочку, она побежала по тротуару, спотыкаясь на непривычных каблуках, и бежала, пока окончательно не запыхалась и перед ее глазами не поплыли красные пятна.
Ее никто не преследовал. Она замедлила бег, а потом остановилась, прислонившись к гофрированной железной стене завода по производству удобрений. Что она наделала? Бросила работу. Раз и навсегда, в одно мгновение. Ну, жалеть уж точно поздно. Скатертью дорога.
Мэри Энн встала на проезжую часть и взмахом руки остановила грузовик, нагруженный мешками со щепой. Водитель, поляк, раскрыл рот от удивления, когда она открыла дверь и забралась на сиденье рядом с ним.
– Отвезите меня в город, – приказала она. Упершись локтем в окно, она прикрыла ладонью глаза. После минутного колебания водитель тронул, и машина поехала.
– Вам дурно, мисс? – спросил поляк.
Мэри Энн ничего не ответила. Трясясь вместе с грузовиком, она приготовилась к обратному пути в Пасифик-Парк.
В дешевом торговом районе она заставила поляка ее высадить. Приближался полдень, жаркое летнее солнце било по припаркованным машинам и пешеходам. Пройдя мимо сигарного магазина, она подошла к обитой красным двери «Ленивого королька». Бар был закрыт, дверь заперта; подойдя к окну, она принялась стучать в него монетой.
Через некоторое время из темноты нарисовалась фигура пожилого пузатого негра. Тафт Итон приложил руку к стеклу, проверяя, не треснуло ли оно, а потом открыл дверь.
– Где Туини? – спросила она.
– Здесь его нет.
– Так где же он?
– Дома. Да где угодно.
Мэри Энн попыталась проскочить внутрь, но он, захлопывая перед ней дверь, отрезал:
– Тебе сюда нельзя; ты несовершеннолетняя.
Она услышала, как защелкнулся дверной замок, помедлила в нерешительности и зашла в сигарный магазин. Протиснулась между мужчинами, толпившимися возле прилавка, к телефону-автомату. Не без труда удерживая в руках телефонную книгу, нашла номер и опустила в щель десятицентовую монетку.
Никто не ответил. Но, может быть, он спит. Придется зайти. Он был нужен ей прямо сейчас; она должна была его увидеть. Ей некуда было больше бежать.
Дом – большое трехэтажное здание с серыми каннелюрами, балконами и шпилями – возвышался посреди заросшего сорняком двора, полного битых бутылок и проржавевших консервных банок. Шторы на третьем этаже были задернуты и недвижимы – никаких признаков жизни.
Страх охватил ее, и она побежала по тропинке вдоль потрескавшихся цементных плит, мимо кипы газет, мимо кадок с усыхающими растениями у подножия лестницы. Она помчалась вверх, перепрыгивая через ступени и перехватывая балясины. Запыхавшись, добежала до конца пролета, повернула на следующий и тут почувствовала, как под ней провисла прогнившая доска, споткнулась о сломанную ступеньку и, цепляясь за перила, полетела носом вниз. Ударилась голенью о занозистую старую деревяшку, вскрикнула от боли и упала на раскрытые ладони. Щекой она уткнулась в пропитанную пылью паутину, прицепившуюся к рукаву ее зеленого вязаного костюма. Растревоженная паучья семейка поспешно убралась прочь. Мэри Энн поднялась на ноги и последние несколько ступенек тащилась, чертыхаясь и скуля, а по ее щекам катились слезы.
– Туини! – крикнула она. – Пусти меня!
Ответа не последовало. Издалека донесся звук клаксона. Да на молокозаводе на краю бедного района что-то громыхнуло так, что эхо разнеслось по всему городу.
В тумане слез она добралась до двери. Земля качалась и плыла у нее из-под ног; какое-то время она, прислонившись к двери, стояла с закрытыми глазами и старалась не упасть.
– Туини, – переводя дыхание, шептала она закрытой двери, – пусти меня, черт побери.
Сквозь свое страдание она расслышала обнадеживающий звук: внутри кто-то зашевелился. Мэри Энн уселась на какую-то кучу на верхней ступеньке, согнулась в три погибели и качалась так из стороны в сторону. Ее сумочка расстегнулась, и все, что было внутри, просачивалось промеж пальцев; монеты и карандаши выкатывались наружу и падали в траву далеко внизу.
– Туини, – прошептала она, когда открылась дверь и темная, слегка отсвечивающая фигура негра показалась в проеме, – пожалуйста, помоги мне. Со мной такое произошло…
Раздраженно нахмурившись, он нагнулся и сгреб ее в охапку. Босой ногой – на нем были только штаны – захлопнул за ними дверь. С ней на руках он прошлепал по коридору; от его иссиня-черного лица пахло мылом для бритья, а подбородок и волосатая грудь были в каплях пены. Он держал ее без всяких церемоний. Она закрыла глаза и приникла к нему.
– Помоги мне, – повторила она, – я бросила работу; у меня больше нет работы. Я встретила одного отвратительного старика, и он такое со мной сделал. Теперь мне негде жить.
7
– Ты… – начал Гордон. – Что с тобой, дорогая?
По щеке девушки скатилась одинокая слеза. Утерев ее, она встала. Гордон подошел, чтоб обнять ее, но она отступила.
– Где ты был? – тихо спросила она. – Я здесь уже полчаса. Мне сказали, что ты вот-вот вернешься.
– Сломались там одни на «Бьюике». На старом Большом Медвежьем проезде. Что случилось?
– Я ходила искать работу. Сколько времени?
Он отыскал глазами стенные часы; когда его спрашивали, который час, он всегда находил их с трудом.
– Десять.
– Значит, прошел уже час. Я немного прогулялась, прежде чем идти сюда.
Он был совершенно сбит с толку.
– Что значит – ты ходила искать работу? А как же «Готовая мебель?»
– Прежде всего, – сказала Мэри Энн, – пять долларов не одолжишь? Я купила у Стейнера перчатки.
Он вынул деньги. Она взяла банкноту и положила ее в сумочку. Он заметил у нее лак на ногтях, и это было необычно. Да она вообще вся приоделась: дорогой на вид костюм, туфли на высоких каблуках, нейлоновые чулки.
– Сразу могла догадаться, – говорила она, – как только он впервые посмотрел на меня. Но пока он меня не тронул, я не была уверена. А когда убедилась, поскорее ушла оттуда.
– Объясни, – потребовал он. Ее мысли, как и ее занятия, были для него тайной.
– Он хотел со мной отношений, – с каменным лицом произнесла она, – для этого все и затевалось. Работа, магазин пластинок, объявление. «Молодая, привлекательная женщина».
– Кто?
– Хозяин магазина. Джозеф Шиллинг.
Дейв Гордон и раньше видел, как она расстраивается, и иногда ему даже удавалось ее успокоить. Но он не мог понять, в чем, собственно, дело; какой-то мужик к ней подкатил – ну и что? Да он сам раньше подкатывал.
– Может, он не имел в виду ничего такого, – сказал он, – ну, то есть, может, магазин – взаправду, но когда он тебя увидел… – он указал на нее, – да ты посмотри на себя – ты вся как куколка. Нарядная, накрашенная.
– Но он мужчина уже в возрасте, – настаивала она, – это неправильно!
– Почему? Он же мужчина, верно?
– Я-то думала, что ему можно доверять. От мужчины в возрасте такого не ожидаешь.
Она вынула сигареты, а он взял ее спички, чтоб дать ей прикурить.
– Ты только подумай – такой уважаемый человек, с деньгами, с образованием, приезжает в наш город, выбирает наш городок для таких вот затей.
– Не бери в голову, – сказал он, желая ей помочь, но не зная как, – с тобой-то все в порядке.
Она бессмысленно кружила по комнате.
– Меня прямо тошнит. Это так… возмутительно. Я так чертовски долго прихорашивалась. Да и магазин… – голос ее стих, – он такой красивый. А как он посмотрел на меня сначала. Он казался таким убедительным.
– Так всегда бывает. Тебе достаточно пройтись по улице, возле аптеки. Парни оглядываются, смотрят.
– Помнишь тот случай в автобусе? Мы еще в школе учились.
Он не помнил.
– Я… – начал он.
– Тебя там не было. Я сидела рядом с одним мужчиной, коммивояжером. Он со мной заговорил, это было отвратительно. Шепчет мне прямо в ухо, а весь автобус сидит, покачивается себе, как ни в чем не бывало. Домохозяюшки.
– Эй, – придумал Гордон, – я заканчиваю через полчаса. Давай доедем до «Фостерз фриз» и съедим по гамбургеру с шейком. Тебе полегчает.
– Да ради бога! – она была возмущена. – Да повзрослеешь ты, наконец? Ты уже не мальчик – ты взрослый мужчина. Ты о чем-нибудь еще, кроме молочных коктейлей, можешь подумать? Ты просто школьник, вот кто ты такой.
– Не кипятись, – пробормотал Гордон.
– Зачем ты якшаешься с этими гомиками?
– Какими гомиками?
– Тейтом и компанией.
– Они не гомики. Они просто хорошо одеваются.
Она выдула на него облако сигаретного дыма.
– Работа на заправке – это не для взрослого мужчины. Джейк, вот ты кто; просто еще один Джейк. Джейк да Дейв – близнецы-братья. Стань Джейком, если тебе так нравится. Будь Джейком, пока тебя в армию не загребут.
– Оставь свои разговоры про армию. Они и так мне в затылок дышат.
– Послужи – тебе не помешает, – сказала Мэри Энн и с беспокойством добавила: – Отвези меня в «Готовую мебель». Мне нужно вернуться на работу. Не могу я здесь рассиживаться.
– Ты уверена, что тебе обязательно возвращаться? Может, тебе лучше пойти домой и отдохнуть?
Глаза девушки зловеще сузились.
– Я должна вернуться. Это моя работа. Надо хоть иногда брать на себя какую-то ответственность. Ответственность – тебе известно такое слово?
По дороге Мэри Энн нечего было сказать. Она сидела очень прямо, крепко держала свою сумочку и неотрывно смотрела на деревенские пейзажи за окном. В подмышках у нее темнели влажные круги, издававшие запах розовой воды и мускуса. Она стерла почти весь макияж; белое лицо ее было лишено всякого выражения.
– Ты как-то странно выглядишь, – сказал Дейв Гордон. – Я серьезно.
Потом он с решительным видом произнес:
– Может, наконец скажешь мне, что с тобой происходит последнее время? Мы с тобой почти не видимся; у тебя всегда находятся какие-то отговорки. Похоже, ты меня ни в грош не ставишь.
– Вчера вечером я заходила к тебе домой.
– А когда я к тебе захожу, тебя никогда нет. И родители твои не знают, где ты. А кто знает?
– Я знаю, – коротко ответила Мэри Энн.
– Ты по-прежнему ходишь в этот бар? – В его голосе не было злости, только опасение, что она покинет его. – Я даже заходил туда, в этот «Королек». Сидел там и думал, может, ты появишься. Пару раз уже был.
Мэри Энн на минуту растрогалась.
– И что – появилась?
– Нет.
– Прости меня, – с тоской проговорила она, – может, скоро все это рассеется.
– Ты имеешь в виду работу?
– Да. Наверное. – Но она имела в виду куда большее. – Может, я уйду в монастырь, – вдруг сказала она.
– Как бы мне хотелось тебя понять. Как бы хотелось видеть тебя почаще. Мне бы хватило и этого. Я… ну, вроде как скучаю по тебе.
Мэри Энн самой хотелось бы скучать по Гордону. Но она не скучала.
– Можно тебе кое-что сказать? – спросил он.
– Валяй.
– Мне кажется, ты просто не хочешь за меня замуж.
– Почему? – спросила Мэри Энн, повышая голос. – Зачем ты говоришь такое? Боже мой, Гордон, да откуда у тебя такие мысли? Ты, должно быть, спятил; да тебе к психоаналитику пора. Ты просто невротик. Ты в плохой форме, детка.
– Не смейся надо мной, – обиженно произнес Гордон.
Ей стало стыдно.
– Прости меня, Гордон.
– И бога ради, неужели обязательно звать меня Гордон? Меня зовут Дейв. Все зовут меня Гордон – но хоть ты могла бы называть меня Дейв.
– Прости меня, Дэвид, – сказала она с раскаяньем. – Я на самом деле не хотела над тобой смеяться. Это все та жуткая история.
– А если б мы поженились, – спросил Гордон, – ты бы ушла с работы?
– Я об этом еще не думала.
– Я бы хотел, чтоб ты осталась дома.
– Почему?
– Ну, – начал Гордон, извиваясь от смущения, – если б у нас были дети, тебе пришлось бы о них заботиться.
– Дети, – произнесла Мэри Энн. Такое странное чувство. Ее дети: это была новая мысль.
– Тебе нравятся дети? – с надеждой спросил Гордон.
– Мне нравишься ты.
– Я говорю о настоящих маленьких детях.
– Да, – решила она, подумав. – Почему бы и нет? Было бы здорово.
Она задумалась.
– Я бы сидела дома… маленький мальчик и маленькая девочка. Только не один ребенок; как минимум два, а то и больше. – Она коротко улыбнулась. – Чтоб им не было одиноко. Единственному ребенку всегда одиноко… без друзей.
– Ты всегда была одинокой.
– Я-то? Да, наверно.
– Я помню тебя в старших классах, – сказал Дейв Гордон. – Ты всегда была сама по себе… никогда не видел тебя в компании. Ты была такая красивая; помню, я наблюдал за тобой во время обеда, как ты сидела всегда одна с бутылкой молока и сэндвичем. И знаешь, что мне хотелось сделать? Хотелось подойти и поцеловать тебя. Но я тебя еще не знал.
– Ты очень хороший человек, – с теплотой сказала Мэри Энн, но тут же осеклась. – Терпеть не могла школу. Так хотелось поскорей ее закончить. Чему мы там научились? Научили нас там чему-нибудь полезному в жизни?
– Пожалуй, что нет, – ответил Дейв Гордон.
– Вранье собачье. Вранье! Каждое слово!
Впереди справа уже виднелось здание «Калифорнийской готовой». Они смотрели, как оно приближается.
– Вот и приехали, – сказал он, притормаживая у обочины. – Когда увидимся?
– Будет время. – Она уже потеряла к нему интерес; зажатая и напряженная, она готовила себя к встрече.
– Сегодня вечером?
Вылезая из фургона, Мэри Энн бросила через плечо:
– Не сегодня. Не появляйся какое-то время. Мне нужно о многом подумать.
Обескураженный, Гордон собрался уезжать.
– Иногда мне кажется, что ты сама копаешь себе яму.
Она резко затормозила:
– Что ты имеешь в виду?
– Некоторые считают тебя слишком высокомерной.
Она покачала головой, отсылая его прочь, и рысью пустилась вверх по тропинке, ведущей к фабричному офису. Шум мотора стих за ее спиной – хмурый Гордон поехал обратно в город.
Открывая дверь в офис, она не испытывала ничего особенного. Она немного устала, ее по-прежнему беспокоил желудок, вот, собственно, и все. Пока миссис Болден вставала из-за стола, Мэри Энн начала снимать перчатки и плащ. Она чувствовала возрастающее напряжение, но продолжала как ни в чем не бывало, без каких-либо комментариев.
– Так, – начала миссис Болден, – значит, ты решила все-таки прийти.
Том Болден, прищурившись из-за стола, нахмурился и стал слушать.
– С чего мне начать? – спросила Мэри Энн.
– Я ведь сверилась с календарем, – продолжала миссис Болден, преграждая ей путь к печатной машинке, – и сейчас совсем не твоя неделя. Ты все это придумала только чтобы не работать. В прошлый раз я отметила дату. Мы обсудили это с мужем. Мы…
– Я ухожу, – вдруг выпалила Мэри Энн. Она натянула обратно перчатки и пошла в сторону двери. – Я нашла другую работу.
У миссис Болден отвисла челюсть.
– Сядь-ка на место, девочка. Никуда ты не уйдешь.
– Чек пришлете по почте, – сказала Мэри Энн, открывая дверь.
– Что она говорит? – пробурчал мистер Болден, вставая. – Она что – опять уходит?
– Прощайте, – сказала Мэри Энн; не останавливаясь, она выбежала на крыльцо, вниз по ступеням и на тропинку. Старик и его жена вышли за ней и стояли возле двери в полном замешательстве.
– Я ухожу! – крикнула им Мэри Энн. – Идите обратно! У меня другая работа! Убирайтесь!
Оба остались стоять, не зная, что им делать. Они не шелохнулись, пока Мэри Энн, удивляясь сама себе, не нагнулась за обломком бетона и не бросила его в них. Снаряд приземлился в мягкой грязи возле крыльца. Пошарив вдоль тропинки, она захватила целую горсть бетонной крошки и влупила по старикам шрапнелью.
– Идите домой! – орала она, начиная потихоньку смеяться от удивления и страха за себя. Рабочие с погрузочной платформы с открытыми ртами смотрели на происходящее.
– Я ухожу! И больше не вернусь!
Вцепившись в свою сумочку, она побежала по тротуару, спотыкаясь на непривычных каблуках, и бежала, пока окончательно не запыхалась и перед ее глазами не поплыли красные пятна.
Ее никто не преследовал. Она замедлила бег, а потом остановилась, прислонившись к гофрированной железной стене завода по производству удобрений. Что она наделала? Бросила работу. Раз и навсегда, в одно мгновение. Ну, жалеть уж точно поздно. Скатертью дорога.
Мэри Энн встала на проезжую часть и взмахом руки остановила грузовик, нагруженный мешками со щепой. Водитель, поляк, раскрыл рот от удивления, когда она открыла дверь и забралась на сиденье рядом с ним.
– Отвезите меня в город, – приказала она. Упершись локтем в окно, она прикрыла ладонью глаза. После минутного колебания водитель тронул, и машина поехала.
– Вам дурно, мисс? – спросил поляк.
Мэри Энн ничего не ответила. Трясясь вместе с грузовиком, она приготовилась к обратному пути в Пасифик-Парк.
В дешевом торговом районе она заставила поляка ее высадить. Приближался полдень, жаркое летнее солнце било по припаркованным машинам и пешеходам. Пройдя мимо сигарного магазина, она подошла к обитой красным двери «Ленивого королька». Бар был закрыт, дверь заперта; подойдя к окну, она принялась стучать в него монетой.
Через некоторое время из темноты нарисовалась фигура пожилого пузатого негра. Тафт Итон приложил руку к стеклу, проверяя, не треснуло ли оно, а потом открыл дверь.
– Где Туини? – спросила она.
– Здесь его нет.
– Так где же он?
– Дома. Да где угодно.
Мэри Энн попыталась проскочить внутрь, но он, захлопывая перед ней дверь, отрезал:
– Тебе сюда нельзя; ты несовершеннолетняя.
Она услышала, как защелкнулся дверной замок, помедлила в нерешительности и зашла в сигарный магазин. Протиснулась между мужчинами, толпившимися возле прилавка, к телефону-автомату. Не без труда удерживая в руках телефонную книгу, нашла номер и опустила в щель десятицентовую монетку.
Никто не ответил. Но, может быть, он спит. Придется зайти. Он был нужен ей прямо сейчас; она должна была его увидеть. Ей некуда было больше бежать.
Дом – большое трехэтажное здание с серыми каннелюрами, балконами и шпилями – возвышался посреди заросшего сорняком двора, полного битых бутылок и проржавевших консервных банок. Шторы на третьем этаже были задернуты и недвижимы – никаких признаков жизни.
Страх охватил ее, и она побежала по тропинке вдоль потрескавшихся цементных плит, мимо кипы газет, мимо кадок с усыхающими растениями у подножия лестницы. Она помчалась вверх, перепрыгивая через ступени и перехватывая балясины. Запыхавшись, добежала до конца пролета, повернула на следующий и тут почувствовала, как под ней провисла прогнившая доска, споткнулась о сломанную ступеньку и, цепляясь за перила, полетела носом вниз. Ударилась голенью о занозистую старую деревяшку, вскрикнула от боли и упала на раскрытые ладони. Щекой она уткнулась в пропитанную пылью паутину, прицепившуюся к рукаву ее зеленого вязаного костюма. Растревоженная паучья семейка поспешно убралась прочь. Мэри Энн поднялась на ноги и последние несколько ступенек тащилась, чертыхаясь и скуля, а по ее щекам катились слезы.
– Туини! – крикнула она. – Пусти меня!
Ответа не последовало. Издалека донесся звук клаксона. Да на молокозаводе на краю бедного района что-то громыхнуло так, что эхо разнеслось по всему городу.
В тумане слез она добралась до двери. Земля качалась и плыла у нее из-под ног; какое-то время она, прислонившись к двери, стояла с закрытыми глазами и старалась не упасть.
– Туини, – переводя дыхание, шептала она закрытой двери, – пусти меня, черт побери.
Сквозь свое страдание она расслышала обнадеживающий звук: внутри кто-то зашевелился. Мэри Энн уселась на какую-то кучу на верхней ступеньке, согнулась в три погибели и качалась так из стороны в сторону. Ее сумочка расстегнулась, и все, что было внутри, просачивалось промеж пальцев; монеты и карандаши выкатывались наружу и падали в траву далеко внизу.
– Туини, – прошептала она, когда открылась дверь и темная, слегка отсвечивающая фигура негра показалась в проеме, – пожалуйста, помоги мне. Со мной такое произошло…
Раздраженно нахмурившись, он нагнулся и сгреб ее в охапку. Босой ногой – на нем были только штаны – захлопнул за ними дверь. С ней на руках он прошлепал по коридору; от его иссиня-черного лица пахло мылом для бритья, а подбородок и волосатая грудь были в каплях пены. Он держал ее без всяких церемоний. Она закрыла глаза и приникла к нему.
– Помоги мне, – повторила она, – я бросила работу; у меня больше нет работы. Я встретила одного отвратительного старика, и он такое со мной сделал. Теперь мне негде жить.
7
На углу Пайн-стрит и Санта-Клара-стрит располагался шикарный шляпный магазин. За ним шел магазин чемоданов Двелли, а после – «Музыкальный уголок», новый магазин грампластинок, открытый Джозефом Шиллингом в начале августа 1953 года.
Туда, в «Музыкальный уголок», и направлялась пара. Магазин уже два месяца как открылся – была середина октября. В витрине была выставлена фотография Вальтера Гизекинга[7] и две долгоиграющие пластинки, наполовину вынутые из ярких обложек. Внутри магазина виднелись посетители: одни стояли у прилавка, другие – в кабинках для прослушивания. Сквозь открытую дверь доносилась органная симфония Сен-Санса.
– Неплохо, – признал мужчина, – впрочем, бабки-то у него есть; так что ничего удивительного.
Это был хрупкий на вид мужчина за тридцать, щегольски одетый, с блестящими черными волосами, воробьиной грудью и элегантной походкой. Взгляд у него был быстрый и живой, и пальцы его бегали по жакету дамы, когда он пропускал ее в магазин.
Женщина обернулась, чтобы прочесть вывеску. На прямоугольном щите из твердого дерева с выпиленными вручную узорами было написано краской:
Она была моложе своего спутника – увесистая, круглолицая блондинка в слаксах, с огромной кожаной сумкой на ремне через плечо.
За прилавком никого не было. Двое молодых людей изучали каталог пластинок и увлеченно полемизировали. Женщина не видела Джозефа Шиллинга, но каждая деталь интерьера напоминала ей о нем. Узор на застилающем весь пол ковровом покрытии был в его вкусе, и многие картины на стенах – репродукции современных художников – были ей знакомы. Вазочку с букетом диких калифорнийских ирисов, что стояла на прилавке, она сама вылепила и обожгла. Да и лежавшие за прилавком каталоги были обиты тканью, которую выбирала она.
Женщина села и принялась читать номер «Хай-фиделити», который нашла на столе. Мужчина не мог похвастаться подобной невозмутимостью – он стал расхаживать, рассматривать стеллажи с товаром, крутить вращающиеся круги с пластинками. Он вертел в руках картридж «Пикеринг»[8], когда знакомое шарканье привлекло его внимание. На лестнице, ведущей из подвального хранилища, со стопкой пластинок в руках появился Джозеф Шиллинг.
Бросив журнал, женщина подняла свое пышное тело, улыбнулась и двинулась навстречу Шиллингу. Мужчина пошел рядом.
– Привет, – пробормотал он.
Джозеф Шиллинг остановился. Очков на нем не было, и какое-то время он просто не мог разглядеть этих двоих. Он решил, что это клиенты; их одежда сообщала ему, что это люди достаточно зажиточные, вполне образованные и весьма эстетствующие. И тут он их узнал.
– Да, – произнес он голосом нестройным и недобрым, – вот уже и очередь… Удивительно, как быстро.
– Вот, значит, как тут, – сказала женщина, оглядываясь по сторонам. С лица ее не сходила напряженная улыбка – застывший оскал крупных зубов в обрамлении полных губ. – Просто прелесть! Как я рада, что ты, наконец, добился своего.
Шиллинг положил пластинки. Он был холоден. Интересно, а где Макс? Макса они боятся. Может, сидит и строит башню из спичек в кабинке коктейль-бара на углу.
– Расположение неплохое, – сказал он вслух.
Ее голубые глаза заплясали.
– Ты же мечтал об этом все эти годы. Помнишь, – обратилась она к своему спутнику, – как он все твердил про свой магазин? Магазин грампластинок, который он собирался открыть когда-нибудь, когда будут деньги.
Туда, в «Музыкальный уголок», и направлялась пара. Магазин уже два месяца как открылся – была середина октября. В витрине была выставлена фотография Вальтера Гизекинга[7] и две долгоиграющие пластинки, наполовину вынутые из ярких обложек. Внутри магазина виднелись посетители: одни стояли у прилавка, другие – в кабинках для прослушивания. Сквозь открытую дверь доносилась органная симфония Сен-Санса.
– Неплохо, – признал мужчина, – впрочем, бабки-то у него есть; так что ничего удивительного.
Это был хрупкий на вид мужчина за тридцать, щегольски одетый, с блестящими черными волосами, воробьиной грудью и элегантной походкой. Взгляд у него был быстрый и живой, и пальцы его бегали по жакету дамы, когда он пропускал ее в магазин.
Женщина обернулась, чтобы прочесть вывеску. На прямоугольном щите из твердого дерева с выпиленными вручную узорами было написано краской:
– Миленькая, – произнесла женщина, – вывеска, то есть.МУЗЫКАЛЬНЫЙ УГОЛОК
Пайн-стрит, 517. МА3—6041
Открыто с 9 до 17
Пластинки и звуковые системы на заказ
Она была моложе своего спутника – увесистая, круглолицая блондинка в слаксах, с огромной кожаной сумкой на ремне через плечо.
За прилавком никого не было. Двое молодых людей изучали каталог пластинок и увлеченно полемизировали. Женщина не видела Джозефа Шиллинга, но каждая деталь интерьера напоминала ей о нем. Узор на застилающем весь пол ковровом покрытии был в его вкусе, и многие картины на стенах – репродукции современных художников – были ей знакомы. Вазочку с букетом диких калифорнийских ирисов, что стояла на прилавке, она сама вылепила и обожгла. Да и лежавшие за прилавком каталоги были обиты тканью, которую выбирала она.
Женщина села и принялась читать номер «Хай-фиделити», который нашла на столе. Мужчина не мог похвастаться подобной невозмутимостью – он стал расхаживать, рассматривать стеллажи с товаром, крутить вращающиеся круги с пластинками. Он вертел в руках картридж «Пикеринг»[8], когда знакомое шарканье привлекло его внимание. На лестнице, ведущей из подвального хранилища, со стопкой пластинок в руках появился Джозеф Шиллинг.
Бросив журнал, женщина подняла свое пышное тело, улыбнулась и двинулась навстречу Шиллингу. Мужчина пошел рядом.
– Привет, – пробормотал он.
Джозеф Шиллинг остановился. Очков на нем не было, и какое-то время он просто не мог разглядеть этих двоих. Он решил, что это клиенты; их одежда сообщала ему, что это люди достаточно зажиточные, вполне образованные и весьма эстетствующие. И тут он их узнал.
– Да, – произнес он голосом нестройным и недобрым, – вот уже и очередь… Удивительно, как быстро.
– Вот, значит, как тут, – сказала женщина, оглядываясь по сторонам. С лица ее не сходила напряженная улыбка – застывший оскал крупных зубов в обрамлении полных губ. – Просто прелесть! Как я рада, что ты, наконец, добился своего.
Шиллинг положил пластинки. Он был холоден. Интересно, а где Макс? Макса они боятся. Может, сидит и строит башню из спичек в кабинке коктейль-бара на углу.
– Расположение неплохое, – сказал он вслух.
Ее голубые глаза заплясали.
– Ты же мечтал об этом все эти годы. Помнишь, – обратилась она к своему спутнику, – как он все твердил про свой магазин? Магазин грампластинок, который он собирался открыть когда-нибудь, когда будут деньги.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента