Страница:
Филип Дик
Мэри и великан
1
[1]
Справа от несущейся машины, за обочиной шоссе, паслись коровы. Невдалеке за ними виднелись коричневые пятна, едва различимые в тени сарая. На стене сарая можно было с трудом разглядеть древнюю рекламу кока-колы.
Джозеф Шиллинг, сидящий на заднем сиденье, полез в жилетный карман и вынул золотые часы. Умело подковырнув крышку, он поднял ее и посмотрел на циферблат. Было два сорок жаркого калифорнийского дня середины лета.
– Далеко еще? – поинтересовался он с оттенком недовольства. Он устал от езды в машине и от пролетающих за окном сельских пейзажей.
– Минут десять, может, пятнадцать, – не оборачиваясь, проворчал согнувшийся над рулем Макс.
– Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Вы говорите о городишке, который отметили на карте. До него еще минут десять-пятнадцать. Я по ходу видел указатель; там, на последнем мосту.
И снова стада, и снова высохшие поля. Легкий туман, обволакивавший далекие горы, за последние несколько часов постепенно осел в низовьях долин. Куда б ни глянул Джозеф Шиллинг, туман разлился повсюду, покрыв иссушенные холмы и пастбища, ухоженные фруктовые сады, редкие фермерские постройки, покрытые известкой. Прямо по курсу показались предвестники города – два рекламных щита и прилавок со свежими яйцами. Он был рад, что город уже близко.
– Мы здесь еще никогда не проезжали, – сказал он, – правда?
– Ближе всего отсюда Лос-Гатос, где вы отдыхали еще в сорок девятом году.
– Одного раза всегда достаточно, – сказал Шиллинг, – нужно все время искать что-то новое. Как говорил Гераклит – нельзя войти в одну реку дважды.
– По мне, так она вся одинаковая – сельская местность. – Макс указал на отару овец, сгрудившихся под дубом. – Вон, все те же овцы, мы их весь день проезжаем.
Из внутреннего кармана Шиллинг вынул черный кожаный блокнот, авторучку и сложенную карту Калифорнии. Это был крупный мужчина под шестьдесят; он развернул карту мощными желтоватыми ручищами с грубой кожей, шишковатыми пальцами и толстыми до непрозрачности ногтями. На нем был костюм грубого твида, строгий шерстяной галстук и черные кожаные ботинки английского производства, покрытые дорожной пылью.
– Да, остановимся здесь, – решил он, убирая блокнот и ручку, – хочу осмотреться часок. Всегда есть шанс, что здесь как раз то, что надо. Как тебе это понравится?
– Вполне.
– Как называется городишко?
– Междуножье.
Шиллинг улыбнулся.
– Хорош шутить.
– У вас карта – вот и посмотрите, – пробурчал Макс. – Пасифик-Парк. Расположен в самом сердце плодородной Калифорнии. Дождь не чаще двух дней в году. Имеется завод по производству льда.
Теперь уже сам город мелькал по обе стороны шоссе. Прилавки с фруктами, заправка, одиноко стоящий продуктовый магазин с припаркованными в грязи автомобилями. От шоссе расходились узкие ухабистые дороги. «Додж» перестроился в правый ряд, и тут показались дома.
– Вот это у них называется городом, – произнес Макс. Вырубив мотор, он на холостом ходу повернул направо. – Здесь? Или там? Решайте уже.
– Езжай в деловой район.
Деловой район состоял из двух частей. Одна прилепилась к шоссе с его транзитным движением и состояла главным образом из автокафе, заправочных станций и придорожных ресторанчиков. Вторая была центром города – туда и направился «Додж». Джозеф Шиллинг, высунув локоть в открытое окно, внимательно рассматривал, изучал обстановку, довольный присутствием людей и магазинов, довольный, что широкое поле на время отошло в прошлое.
– Недурно, – признал Макс, когда они проехали булочную, гончарную лавку, магазин «Тысяча мелочей» и новый молочный, а потом еще и цветочный магазины. Далее следовал книжный, занимавший здание в испанском стиле из необожженного кирпича, а за ним – процессия калифорнийских домов в стиле ранчо. И вот дома уже остались позади, появилась заправка, и они снова выехали на трассу.
– Остановись здесь, – указал Шиллинг.
То было простое белое здание с колыхавшейся на ветру вывеской. Негр уже поднялся с брезентового шезлонга, отложил журнал и приближался к машине. На нем была накрахмаленная форма с вышитым словом «Билл».
– Автомойка Билла, – произнес Макс, ставя на ручной тормоз, – давайте выйдем, мне надо отлить.
Утомленный Джозеф Шиллинг чопорно открыл дверь и поставил ногу на асфальт. Выходя из машины, ему пришлось пробираться через свертки и ящики, которыми было заставлено заднее сиденье; на подножку вывалилась картонная коробка, и он с трудом нагнулся, чтоб ее поднять. Тем временем негр уже подошел к Максу и приветствовал его.
– Сейчас-сейчас. Заезжайте, сэр. Сейчас я позову помощника; он за колой пошел.
Джозеф Шиллинг стал прохаживаться, разминая ноги и потирая ладони. В воздухе приятно пахло. Несмотря на жару, здесь не было душно, как в машине. Он достал сигару, отрезал кончик и поджег. Он мерно выдувал клубы синего дыма, когда к нему подошел негр.
– Он им прям щас и займется, – сказал негр. «Додж» уже целиком заехал на мойку и наполовину исчез в клубах пены и пара.
– А сам чего? – спросил Шиллинг. – А, понятно, ты управляющий.
– Я здесь главный. Это моя мойка.
Дверь туалета была открыта. Внутри Макс с удовольствием облегчался и бубнил что-то себе под нос.
– А сколько отсюда до Сан-Франциско? – спросил Шиллинг негра.
– О, пятьдесят миль, сэр.
– На работу ездить далековато.
– А все одно ездят некоторые. Но это не пригород. Это всамделишный город. – Он указал на холмы. – Здесь много пенсионеров, приезжают сюда из-за климата. Обживаются, остаются, – он постучал себя пальцами по груди, – тут отличный сухой воздух.
По тротуару нестройной толпой прошли старшеклассники, пересекли лужайку возле пожарной станции и собрались возле автокафе на другой стороне улицы. Внимание Шиллинга привлекла симпатичная девчушка в красном свитере, которая остановилась, чтобы допить что-то из картонного стаканчика; ее большие глаза уставились в никуда, а черные волосы колыхались на ветру. Он смотрел на нее, пока она не заметила и не попятилась, поглядывая настороженно.
– Это все старшеклассники? – спросил он Билла. – Некоторые выглядят постарше.
– Все школьники, – авторитетно заявил негр. – Время-то три часа всего.
– Все из-за солнца, – подшучивал Шиллинг, – у вас тут солнце круглый год… вот все и созревает раньше срока.
– Да, урожаи здесь круглый год. Абрикосы, грецкие орехи, груши, рис. Хорошо здесь.
– Правда? Тебе нравится?
– Очень даже, – закивал негр, – в войну я в Лос-Анджелесе жил, работал на самолетном заводе. На работу ездил на автобусе. – Он скорчил гримасу. – Фу-у-у.
– А теперь у тебя свое дело.
– Я устал. Я жил в разных местах и вот приехал сюда. Всю войну я копил на мойку. Мне так лучше. Жить здесь приятно. Я вроде как отдыхаю.
– И тебя здесь принимают?
– Для цветных все отдельно. Да и ладно. А чего еще ждать. По крайней мере, никто не говорит, что мне нельзя здесь селиться. Ну, вы понимаете.
– Понимаю, – сказал Шиллинг, погруженный в свои мысли.
– Так что здесь лучше.
– Да, – согласился Шиллинг, – гораздо лучше.
Девчонка на другой стороне дороги допила свой напиток, скомкала стакан, бросила его в канаву и пошла дальше с друзьями. Джозеф Шиллинг смотрел на нее, пока из туалета, щурясь на солнце и застегивая штаны, не вышел Макс.
– Эй-эй, – забеспокоился Макс, увидев выражение его лица, – знаю я этот взгляд.
– Это просто невероятно хорошенькая девушка, – начал оправдываться Шиллинг.
– Но не вашего поля ягода.
Обернувшись к негру, Шиллинг спросил:
– А где лучше всего гулять? Там, по холмам?
– Тут два парка. Один – вон там, пешком дойти можно. Он маленький, но тенистый.
Он указал направление. Он был рад помочь, оказать услугу этому крупному, хорошо одетому белому джентльмену.
Крупный, хорошо одетый белый джентльмен с сигарой меж пальцев огляделся вокруг. Глаза его двигались так, что негр понял: смотрит он дальше автомойки и автокафе «Фостерз Фриз»; он оглядывал весь город. Он видел жилую зону с домами и особняками. Он видел трущобы, полуразвалившуюся гостиницу и сигарную лавку. Он видел пожарную станцию, школу и современные магазины. Все это он охватил взором и, едва взглянув, словно бы завладел всем этим.
Также негру показалось, что белый джентльмен проделал долгий путь, чтобы добраться именно до этого города. Он приехал не из окрестностей. И даже не с востока. Он, может, вообще с другого конца света приехал; а может, он так и жил, переезжая с места на место. Все дело было в его сигаре: пахла она по-иностранному. Это была не американская сигара, ее привезли откуда-то. Стоял, значит, белый джентльмен, источая своей сигарой иностранный запах, в ношеном твидовом костюме, английских ботинках, французских манжетах из льна и золота. Может, его серебряная сигарная гильотинка была из Швеции. Может, пил он испанский шерри. Он был человеком мира – и явился издалека.
Когда он приехал, когда направил сюда свой большой черный «Додж», он привез не только себя. Нет, этого ему было бы мало. Он был настолько громадным, что возвышался надо всем, даже когда стоял склонившись и слушал, даже когда просто курил сигару. Негр никогда не видел человека, чье лицо так возвышалось бы. Оно было так высоко, что у него не было ни формы, ни выражения. Оно не было ни добрым, ни злым; просто лицо, бесконечное лицо, возвышающееся над ним, с этой дымящей сигарой, которая создавала вокруг него и его помощника целый отдельный мир. В маленький калифорнийский городок Пасифик-Парк он принес с собой всю оставшуюся вселенную.
Джозеф Шиллинг, руки в карманах, прогулочным шагом шел по гравийной дорожке и любовался окружающим миром. У пруда дети бросали хлебные крошки откормленным уткам. Посреди парка стояла пустая эстрада. То там, то тут сидели старички и молодые полногрудые мамаши. Парк был засажен невероятно тенистыми эвкалиптами и перечными деревьями.
– Лодыри, – произнес семенящий следом Макс, вытирая носовым платком потное лицо. – Куда мы идем?
– Никуда, – ответил Шиллинг.
– Вы хотите с кем-нибудь поговорить. Вы сейчас сядете и будете разговаривать с кем-нибудь из этих лодырей. Да вы с любым готовы вести беседы – даже с тем черномазым.
– Я уже почти все решил, – сказал Шиллинг.
– Правда? И что же?
– Остаемся здесь.
– Почему? – не унимался Макс. – Из-за этого парка? Да такой же точно в любом городишке в радиусе…
– Именно в этом городе. Здесь есть все, что мне нужно.
– Например, девки с большими буферами.
Они дошли до границы парка. Сойдя с поребрика, Шиллинг пересек улицу.
– Можешь пойти выпить пива, если хочешь.
– Куда это вы? – с подозрением спросил Макс.
Перед ними был квартал современных магазинов. Посредине располагалось агентство недвижимости. На вывеске значилось: «ГРЭБ и ПОТТЕР».
– Вот туда, – сказал Шиллинг.
– Подумайте хорошенько.
– Я все обдумал.
– Магазин вы здесь открыть не сможете; в таком городишке прибыли не дождешься.
– Может, и так, – рассеянно произнес Шиллинг, – зато, – он улыбнулся, – я смогу сидеть в парке и кормить уток хлебом.
– Встретимся в автомойке, – сказал Макс и покорно поплелся в сторону бара.
Джозеф Шиллинг помедлил секунду, а потом зашел в офис агентства недвижимости. В большом помещении было темно и прохладно. Длинная конторка отгораживала часть комнаты. В той дальней части за столом сидел высокий молодой человек.
– Да, сэр? – сказал молодой человек, едва приподнимаясь. – Чем могу быть полезен?
– Вы сдаете нежилые помещения в аренду?
– Да, сдаем.
Джозеф Шиллинг подошел к краю конторки и взглянул на карту округа Санта-Клара.
– Позвольте взглянуть на ваш каталог, – меж пальцев показался белый краешек его визитки. – Я – Джозеф Р. Шиллинг.
Молодой человек встал.
– Меня зовут Джек Грэб. Приятно познакомиться, мистер Шиллинг. – Он осторожно протянул руку. – Нежилые помещения? Вам нужна долгосрочная аренда под розничную торговлю?
Он достал из-под конторки толстенный том с клепаной обложкой и положил его перед посетителем.
– Без движимого имущества.
– Вы коммерсант? У вас есть разрешение на розничную торговлю в Калифорнии?
– Я работаю в музыкальной индустрии, – ответил он и тут же добавил: – Раньше я подвизался на ниве издания музыки, а теперь вот решил попробовать силы в торговле пластинками. Это вроде как моя мечта – иметь собственный магазин.
– У нас уже есть магазин грампластинок, – сказал Грэб, – «Музыкальный бар Хэнка».
– Это будет совсем другое. Это будет музыка для ценителей.
– Вы имеете в виду классическую музыку?
– Да, именно.
Послюнив большой палец, Грэб принялся бойко листать жесткие желтые страницы своего каталога.
– Кажется, у нас есть именно то, что вам нужно. Небольшой магазинчик, очень современный и чистый. Выложенный плиткой фасад, флуоресцентная подсветка, всего пару лет как построили. Это на Пайн-стрит, прямо посреди делового квартала. Там раньше был магазин подарков. Его держала приятная пара средних лет. Он продал дело, когда она умерла. От рака желудка, насколько я понимаю.
– Я хотел бы взглянуть на это место, – сказал Джозеф Шиллинг.
Грэб хитро улыбнулся ему из-за конторки:
– А я хотел бы вам его показать.
Справа от несущейся машины, за обочиной шоссе, паслись коровы. Невдалеке за ними виднелись коричневые пятна, едва различимые в тени сарая. На стене сарая можно было с трудом разглядеть древнюю рекламу кока-колы.
Джозеф Шиллинг, сидящий на заднем сиденье, полез в жилетный карман и вынул золотые часы. Умело подковырнув крышку, он поднял ее и посмотрел на циферблат. Было два сорок жаркого калифорнийского дня середины лета.
– Далеко еще? – поинтересовался он с оттенком недовольства. Он устал от езды в машине и от пролетающих за окном сельских пейзажей.
– Минут десять, может, пятнадцать, – не оборачиваясь, проворчал согнувшийся над рулем Макс.
– Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Вы говорите о городишке, который отметили на карте. До него еще минут десять-пятнадцать. Я по ходу видел указатель; там, на последнем мосту.
И снова стада, и снова высохшие поля. Легкий туман, обволакивавший далекие горы, за последние несколько часов постепенно осел в низовьях долин. Куда б ни глянул Джозеф Шиллинг, туман разлился повсюду, покрыв иссушенные холмы и пастбища, ухоженные фруктовые сады, редкие фермерские постройки, покрытые известкой. Прямо по курсу показались предвестники города – два рекламных щита и прилавок со свежими яйцами. Он был рад, что город уже близко.
– Мы здесь еще никогда не проезжали, – сказал он, – правда?
– Ближе всего отсюда Лос-Гатос, где вы отдыхали еще в сорок девятом году.
– Одного раза всегда достаточно, – сказал Шиллинг, – нужно все время искать что-то новое. Как говорил Гераклит – нельзя войти в одну реку дважды.
– По мне, так она вся одинаковая – сельская местность. – Макс указал на отару овец, сгрудившихся под дубом. – Вон, все те же овцы, мы их весь день проезжаем.
Из внутреннего кармана Шиллинг вынул черный кожаный блокнот, авторучку и сложенную карту Калифорнии. Это был крупный мужчина под шестьдесят; он развернул карту мощными желтоватыми ручищами с грубой кожей, шишковатыми пальцами и толстыми до непрозрачности ногтями. На нем был костюм грубого твида, строгий шерстяной галстук и черные кожаные ботинки английского производства, покрытые дорожной пылью.
– Да, остановимся здесь, – решил он, убирая блокнот и ручку, – хочу осмотреться часок. Всегда есть шанс, что здесь как раз то, что надо. Как тебе это понравится?
– Вполне.
– Как называется городишко?
– Междуножье.
Шиллинг улыбнулся.
– Хорош шутить.
– У вас карта – вот и посмотрите, – пробурчал Макс. – Пасифик-Парк. Расположен в самом сердце плодородной Калифорнии. Дождь не чаще двух дней в году. Имеется завод по производству льда.
Теперь уже сам город мелькал по обе стороны шоссе. Прилавки с фруктами, заправка, одиноко стоящий продуктовый магазин с припаркованными в грязи автомобилями. От шоссе расходились узкие ухабистые дороги. «Додж» перестроился в правый ряд, и тут показались дома.
– Вот это у них называется городом, – произнес Макс. Вырубив мотор, он на холостом ходу повернул направо. – Здесь? Или там? Решайте уже.
– Езжай в деловой район.
Деловой район состоял из двух частей. Одна прилепилась к шоссе с его транзитным движением и состояла главным образом из автокафе, заправочных станций и придорожных ресторанчиков. Вторая была центром города – туда и направился «Додж». Джозеф Шиллинг, высунув локоть в открытое окно, внимательно рассматривал, изучал обстановку, довольный присутствием людей и магазинов, довольный, что широкое поле на время отошло в прошлое.
– Недурно, – признал Макс, когда они проехали булочную, гончарную лавку, магазин «Тысяча мелочей» и новый молочный, а потом еще и цветочный магазины. Далее следовал книжный, занимавший здание в испанском стиле из необожженного кирпича, а за ним – процессия калифорнийских домов в стиле ранчо. И вот дома уже остались позади, появилась заправка, и они снова выехали на трассу.
– Остановись здесь, – указал Шиллинг.
То было простое белое здание с колыхавшейся на ветру вывеской. Негр уже поднялся с брезентового шезлонга, отложил журнал и приближался к машине. На нем была накрахмаленная форма с вышитым словом «Билл».
– Автомойка Билла, – произнес Макс, ставя на ручной тормоз, – давайте выйдем, мне надо отлить.
Утомленный Джозеф Шиллинг чопорно открыл дверь и поставил ногу на асфальт. Выходя из машины, ему пришлось пробираться через свертки и ящики, которыми было заставлено заднее сиденье; на подножку вывалилась картонная коробка, и он с трудом нагнулся, чтоб ее поднять. Тем временем негр уже подошел к Максу и приветствовал его.
– Сейчас-сейчас. Заезжайте, сэр. Сейчас я позову помощника; он за колой пошел.
Джозеф Шиллинг стал прохаживаться, разминая ноги и потирая ладони. В воздухе приятно пахло. Несмотря на жару, здесь не было душно, как в машине. Он достал сигару, отрезал кончик и поджег. Он мерно выдувал клубы синего дыма, когда к нему подошел негр.
– Он им прям щас и займется, – сказал негр. «Додж» уже целиком заехал на мойку и наполовину исчез в клубах пены и пара.
– А сам чего? – спросил Шиллинг. – А, понятно, ты управляющий.
– Я здесь главный. Это моя мойка.
Дверь туалета была открыта. Внутри Макс с удовольствием облегчался и бубнил что-то себе под нос.
– А сколько отсюда до Сан-Франциско? – спросил Шиллинг негра.
– О, пятьдесят миль, сэр.
– На работу ездить далековато.
– А все одно ездят некоторые. Но это не пригород. Это всамделишный город. – Он указал на холмы. – Здесь много пенсионеров, приезжают сюда из-за климата. Обживаются, остаются, – он постучал себя пальцами по груди, – тут отличный сухой воздух.
По тротуару нестройной толпой прошли старшеклассники, пересекли лужайку возле пожарной станции и собрались возле автокафе на другой стороне улицы. Внимание Шиллинга привлекла симпатичная девчушка в красном свитере, которая остановилась, чтобы допить что-то из картонного стаканчика; ее большие глаза уставились в никуда, а черные волосы колыхались на ветру. Он смотрел на нее, пока она не заметила и не попятилась, поглядывая настороженно.
– Это все старшеклассники? – спросил он Билла. – Некоторые выглядят постарше.
– Все школьники, – авторитетно заявил негр. – Время-то три часа всего.
– Все из-за солнца, – подшучивал Шиллинг, – у вас тут солнце круглый год… вот все и созревает раньше срока.
– Да, урожаи здесь круглый год. Абрикосы, грецкие орехи, груши, рис. Хорошо здесь.
– Правда? Тебе нравится?
– Очень даже, – закивал негр, – в войну я в Лос-Анджелесе жил, работал на самолетном заводе. На работу ездил на автобусе. – Он скорчил гримасу. – Фу-у-у.
– А теперь у тебя свое дело.
– Я устал. Я жил в разных местах и вот приехал сюда. Всю войну я копил на мойку. Мне так лучше. Жить здесь приятно. Я вроде как отдыхаю.
– И тебя здесь принимают?
– Для цветных все отдельно. Да и ладно. А чего еще ждать. По крайней мере, никто не говорит, что мне нельзя здесь селиться. Ну, вы понимаете.
– Понимаю, – сказал Шиллинг, погруженный в свои мысли.
– Так что здесь лучше.
– Да, – согласился Шиллинг, – гораздо лучше.
Девчонка на другой стороне дороги допила свой напиток, скомкала стакан, бросила его в канаву и пошла дальше с друзьями. Джозеф Шиллинг смотрел на нее, пока из туалета, щурясь на солнце и застегивая штаны, не вышел Макс.
– Эй-эй, – забеспокоился Макс, увидев выражение его лица, – знаю я этот взгляд.
– Это просто невероятно хорошенькая девушка, – начал оправдываться Шиллинг.
– Но не вашего поля ягода.
Обернувшись к негру, Шиллинг спросил:
– А где лучше всего гулять? Там, по холмам?
– Тут два парка. Один – вон там, пешком дойти можно. Он маленький, но тенистый.
Он указал направление. Он был рад помочь, оказать услугу этому крупному, хорошо одетому белому джентльмену.
Крупный, хорошо одетый белый джентльмен с сигарой меж пальцев огляделся вокруг. Глаза его двигались так, что негр понял: смотрит он дальше автомойки и автокафе «Фостерз Фриз»; он оглядывал весь город. Он видел жилую зону с домами и особняками. Он видел трущобы, полуразвалившуюся гостиницу и сигарную лавку. Он видел пожарную станцию, школу и современные магазины. Все это он охватил взором и, едва взглянув, словно бы завладел всем этим.
Также негру показалось, что белый джентльмен проделал долгий путь, чтобы добраться именно до этого города. Он приехал не из окрестностей. И даже не с востока. Он, может, вообще с другого конца света приехал; а может, он так и жил, переезжая с места на место. Все дело было в его сигаре: пахла она по-иностранному. Это была не американская сигара, ее привезли откуда-то. Стоял, значит, белый джентльмен, источая своей сигарой иностранный запах, в ношеном твидовом костюме, английских ботинках, французских манжетах из льна и золота. Может, его серебряная сигарная гильотинка была из Швеции. Может, пил он испанский шерри. Он был человеком мира – и явился издалека.
Когда он приехал, когда направил сюда свой большой черный «Додж», он привез не только себя. Нет, этого ему было бы мало. Он был настолько громадным, что возвышался надо всем, даже когда стоял склонившись и слушал, даже когда просто курил сигару. Негр никогда не видел человека, чье лицо так возвышалось бы. Оно было так высоко, что у него не было ни формы, ни выражения. Оно не было ни добрым, ни злым; просто лицо, бесконечное лицо, возвышающееся над ним, с этой дымящей сигарой, которая создавала вокруг него и его помощника целый отдельный мир. В маленький калифорнийский городок Пасифик-Парк он принес с собой всю оставшуюся вселенную.
Джозеф Шиллинг, руки в карманах, прогулочным шагом шел по гравийной дорожке и любовался окружающим миром. У пруда дети бросали хлебные крошки откормленным уткам. Посреди парка стояла пустая эстрада. То там, то тут сидели старички и молодые полногрудые мамаши. Парк был засажен невероятно тенистыми эвкалиптами и перечными деревьями.
– Лодыри, – произнес семенящий следом Макс, вытирая носовым платком потное лицо. – Куда мы идем?
– Никуда, – ответил Шиллинг.
– Вы хотите с кем-нибудь поговорить. Вы сейчас сядете и будете разговаривать с кем-нибудь из этих лодырей. Да вы с любым готовы вести беседы – даже с тем черномазым.
– Я уже почти все решил, – сказал Шиллинг.
– Правда? И что же?
– Остаемся здесь.
– Почему? – не унимался Макс. – Из-за этого парка? Да такой же точно в любом городишке в радиусе…
– Именно в этом городе. Здесь есть все, что мне нужно.
– Например, девки с большими буферами.
Они дошли до границы парка. Сойдя с поребрика, Шиллинг пересек улицу.
– Можешь пойти выпить пива, если хочешь.
– Куда это вы? – с подозрением спросил Макс.
Перед ними был квартал современных магазинов. Посредине располагалось агентство недвижимости. На вывеске значилось: «ГРЭБ и ПОТТЕР».
– Вот туда, – сказал Шиллинг.
– Подумайте хорошенько.
– Я все обдумал.
– Магазин вы здесь открыть не сможете; в таком городишке прибыли не дождешься.
– Может, и так, – рассеянно произнес Шиллинг, – зато, – он улыбнулся, – я смогу сидеть в парке и кормить уток хлебом.
– Встретимся в автомойке, – сказал Макс и покорно поплелся в сторону бара.
Джозеф Шиллинг помедлил секунду, а потом зашел в офис агентства недвижимости. В большом помещении было темно и прохладно. Длинная конторка отгораживала часть комнаты. В той дальней части за столом сидел высокий молодой человек.
– Да, сэр? – сказал молодой человек, едва приподнимаясь. – Чем могу быть полезен?
– Вы сдаете нежилые помещения в аренду?
– Да, сдаем.
Джозеф Шиллинг подошел к краю конторки и взглянул на карту округа Санта-Клара.
– Позвольте взглянуть на ваш каталог, – меж пальцев показался белый краешек его визитки. – Я – Джозеф Р. Шиллинг.
Молодой человек встал.
– Меня зовут Джек Грэб. Приятно познакомиться, мистер Шиллинг. – Он осторожно протянул руку. – Нежилые помещения? Вам нужна долгосрочная аренда под розничную торговлю?
Он достал из-под конторки толстенный том с клепаной обложкой и положил его перед посетителем.
– Без движимого имущества.
– Вы коммерсант? У вас есть разрешение на розничную торговлю в Калифорнии?
– Я работаю в музыкальной индустрии, – ответил он и тут же добавил: – Раньше я подвизался на ниве издания музыки, а теперь вот решил попробовать силы в торговле пластинками. Это вроде как моя мечта – иметь собственный магазин.
– У нас уже есть магазин грампластинок, – сказал Грэб, – «Музыкальный бар Хэнка».
– Это будет совсем другое. Это будет музыка для ценителей.
– Вы имеете в виду классическую музыку?
– Да, именно.
Послюнив большой палец, Грэб принялся бойко листать жесткие желтые страницы своего каталога.
– Кажется, у нас есть именно то, что вам нужно. Небольшой магазинчик, очень современный и чистый. Выложенный плиткой фасад, флуоресцентная подсветка, всего пару лет как построили. Это на Пайн-стрит, прямо посреди делового квартала. Там раньше был магазин подарков. Его держала приятная пара средних лет. Он продал дело, когда она умерла. От рака желудка, насколько я понимаю.
– Я хотел бы взглянуть на это место, – сказал Джозеф Шиллинг.
Грэб хитро улыбнулся ему из-за конторки:
– А я хотел бы вам его показать.
2
На краю бетонной платформы фабрики «Готовая мебель Калифорнии» рабочий укладывал штабеля хромированных стульев в грузовик. Рядом ждал своей очереди фургон.
Апатичный экспедитор в линялых джинсах и суконном переднике вяло монтировал хромированный обеденный стол. Пластиковая столешница держалась на шестнадцати болтах; еще шесть не давали расшатываться полым металлическим ножкам.
– Говно, – сказал экспедитор.
Интересно, собирает сейчас кто-нибудь еще на свете хромированную мебель, подумал он. Чего только не представишь себе, чем только люди не занимаются, подумал он. В сознании его нарисовался пляж в Санта-Крус, девушки в купальниках, бутылки пива, комнатки в мотелях, радиоприемники, из которых доносится легкий джаз. Боль стала невыносимой. Внезапно он спустился к сварщику, который, приподняв маску, искал новый стол.
– Это же говно, – сказал экспедитор, – это тебе известно?
Сварщик осклабился, кивнул и промолчал.
– Ты закончил? – не унимался экспедитор. – Тебе нужен следующий стол? Да кто поставит такой стол у себя дома, черт побери? Я б его даже в сортире не поставил бы.
Блестящая ножка выскользнула у него из пальцев и упала на бетон. Экспедитор, чертыхаясь, пнул ее под лавку, где были свалены куски веревки и обрывки коричневой бумаги. Как только он нагнулся, чтоб вытащить ее оттуда, появилась мисс Мэри Энн Рейнольдс – она принесла ему новые бланки заказов.
– Не надо так уж, – сказала Мэри Энн; она знала, что в офисе слышат каждое его слово.
– Да черт с ним со всем, – сказал экспедитор, доставая ножку, – подержи, пожалуйста.
Мэри Энн отложила бумаги и стала держать ножку, пока тот прикручивал ее к раме. До нее дошел запах его недовольства жизнью; то был тонкий запах, едкий, как прогорклый пот. Ей было жаль его, но его тупость ее раздражала. Она занималась тем же полтора года назад, когда только начинала.
– Уволься, – сказала она. – Какой смысл ходить на работу, которая тебе не нравится?
– Помолчи, – огрызнулся экспедитор.
Мэри Энн отпустила готовый стол и посмотрела, как сварщик припаивает ножки. Ей нравилось смотреть на рассыпающиеся искры – это было похоже на праздник в честь Дня независимости. Она уже просила сварщика дать ей попробовать, но он всегда только ухмылялся.
– Твоей работой недовольны, – сказала она экспедитору, – мистер Болден сказал жене, что, если ты не исправишься, он не станет тебя держать.
– Вот бы обратно в армию, – сказал экспедитор.
Говорить с ним было без толку. Мэри Энн, крутанув юбками, повернулась и ушла обратно в офис.
Том Болден, пожилой владелец «Готовой калифорнийской», сидел за своим столом; его жена – за счетной машинкой.
– Как там дела? – спросил Болден, убедившись, что девушка уже на месте. – Сидят, баклуши бьют, как обычно?
– Работают в поте лица, – добропорядочно ответила она, усаживаясь за печатную машинку. Экспедитор ей не нравился, но и участвовать в его падении она не желала.
– Письмо Хэйлзу у тебя? – спросил Болден. – Я хочу подписать его до отъезда.
– Куда ты собрался? – поинтересовалась жена.
– В Сан-Франциско. Из универмага Дормана сообщают, что в последней партии много брака.
Она отыскала письмо и передала его старику на подпись. На этом листе она не сделала ни одной ошибки, но гордости от этого не чувствовала; хромированная мебель, письма, которые она печатала, неурядицы в магазине – все смешалось в бессмысленной трескотне счетной машинки Эдны Болден. Она залезла под блузку и поправила лямку бюстгальтера. День был жаркий и пустой – как всегда.
– Вернусь часам к семи, – говорил Том Болден.
– Осторожней на дороге, – это была миссис Болден, которая придерживала для него дверь.
– Может, привезу нового экспедитора. – Он уже почти ушел, голос его удалялся. – Ты видела, что там происходит? Грязь, как в свинарнике. Повсюду мусор. Я возьму фургон.
– Езжайте через Эль-Камино, – сказала Мэри Энн.
– Че? – Болден застыл в дверях, вытянув шею.
– Через Эль-Камино. Так медленнее, но безопаснее.
Бурча что-то себе под нос, Болден хлопнул дверью. Она слышала, как фургон завелся и выехал на шумную дорогу… впрочем, все это было неважно. Она принялась проверять свои стенограммы. Через стены офиса просачивался гул электропил, да экспедитор выдавал очереди, сколачивая свои хромированные столы.
– А ведь он прав, – сказала она. – Ну, Джейк, то есть.
– Что еще за Джейк? – поинтересовалась миссис Болден.
– Экспедитор.
Они даже не знали, как его зовут. Он был просто машиной для сколачивания столов… неисправной машиной.
– Возле скамейки на погрузке должна быть мусорная корзина. Как можно заниматься упаковкой и не сорить?
– Не тебе решать, – миссис Болден положила распечатку счетной машинки и повернулась к ней: – Мэри, ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать – не следует говорить так, будто ты здесь главная.
– Я знаю. Меня наняли писать под диктовку, а не учить вас, как вести дела, – она уже слышала это много раз, – так ведь?
– С таким поведением ты долго в бизнесе не протянешь, – сказала миссис Болден, – заруби себе это на носу. Ты просто обязана уважать вышестоящее начальство.
Мэри слышала слова и не понимала, что они значат. А вот миссис Болден они казались важными; похоже, грузная старуха и вправду расстроилась. Мэри это немного забавляло – ведь все это было так глупо, так незначительно.
– А вам что – не интересно, что происходит? – спросила она. Очевидно, нет. – На складе тканей нашли крысу. Может, крысы уже рулоны прогрызли. Разве вам не нужно все выяснить? Кто-то же должен рассказывать вам.
– Конечно, нам нужно все выяснить.
– Не вижу разницы.
Они помолчали. Наконец пожилая женщина произнесла:
– Мэри Энн, мы оба, Том и я, очень высокого о тебе мнения. Ты превосходно справляешься – у тебя есть голова на плечах, и соображаешь ты быстро. Но будь добра, не забывай свое место.
– Что еще за место?
– То, где ты работаешь!
Мэри Энн улыбнулась; какая-то мысль мелькнула у нее в голове. Она чувствовала легкое головокружение, словно что-то тихонько жужжало внутри.
– Да, кстати.
– Что «кстати»?
– Мне надо забрать из химчистки коричневый габардиновый плащ.
Она задумчиво взглянула на свои наручные часы. Она осознавала, как это взбесит Эдну Болден, но старуха попусту теряла время.
– Я уйду сегодня пораньше? Химчистка закрывается в пять.
– Жаль, что я не имею на тебя должного влияния, – сказала миссис Болден. Девчонка беспокоила ее, и она не могла скрыть огорчения. Взывать к Мэри Энн было бесполезно; обычные обещания и угрозы ничего не значили. Мэри Энн просто пропускала их мимо ушей.
– Простите, конечно, – продолжала Мэри Энн, – но все как-то нелепо и так запутано… Вот Джейк – он же ненавидит свою работу. Если ему так не нравится, так пусть бы бросил. А ваш муж хочет уволить его за грязь на рабочем месте, – она пристально посмотрела на миссис Болден, раздосадовав ту еще сильнее. – Так почему ничего не меняется? Ведь то же самое было и полтора года назад. Что это со всеми нами?
– Просто делай свою работу, – сказала миссис Болден. – Давай-ка повернись к столу и допечатывай письма.
– Вы мне не ответили, – Мэри Энн по-прежнему безжалостно сверлила ее взглядом. – Я спросила, можно ли мне уйти пораньше.
– Сделай все, что нужно, тогда поговорим.
Мэри Энн задумалась на секунду и повернулась к своему столу. Если она пойдет с фабрики прямо в город, то до химчистки доберется минут за пятнадцать. Чтобы поспеть наверняка, нужно выйти в половине пятого.
Для нее вопрос был решен. Она сама его решила.
Под утомленным солнцем, в блеске раннего вечера она шла по Эмпори-авеню – невысокая, худенькая девушка с коротко остриженными каштановыми волосами; шла, расправив плечи, с высоко поднятой головой, небрежно перекинув через руку свой коричневый плащ. Она шла, потому что не любила ездить на автобусах, а кроме того, гуляя пешком, она могла остановиться где вздумается и когда вздумается.
Машины двигались по улице в обе стороны. Из лавок выходили торговцы, чтобы скатать навесы; магазины в Пасифик-Парке начинали закрываться.
Справа от нее возвышались оштукатуренные корпуса средней школы Пасифик-Парка. Три года назад, в 1950-м, она закончила эту школу. Кулинарное искусство, основы гражданского права и история Америки – вот чему ее там учили. Пригодилось ей пока только кулинарное искусство. В 1951 году она устроилась на свою первую работу, секретарем в приемной кредитного общества «Эйс». К концу 1951 года это ей наскучило, и она перешла на работу к Тому Болдену.
Та еще работка – печатать в разные магазины письма про хромированные кухонные стулья. Да и стулья были сработаны так себе, она проверяла.
Ей было двадцать лет, и всю свою жизнь она провела в Пасифик-Парке. Она не испытывала неприязни к этому городу; он был таким хрупким, что, казалось, не вынес бы неприязни. Его жители играли в свои странные игры и принимали эти игры всерьез, как было и в ее детстве: правила, которые нельзя было нарушить, и ритуалы, в которых жизнь встречалась со смертью. А она, любопытная, все спрашивала – зачем это правило, откуда этот обычай, – и играла, как бог на душу положит… пока ее не охватила скука, а затем и недоуменное презрение, которое пропастью пролегло между ней и остальными.
Она ненадолго притормозила возле аптеки «Рексол», чтобы рассмотреть стеллаж с книгами в бумажных обложках. Не останавливаясь на романах – слишком много было в них чепухи, – она выбрала брошюру «Обогати словарный запас за тридцать дней». Книжка и местная газета «Лидер» стоили ей тридцать семь центов.
Она выходила из аптеки, когда к ней приблизились две фигуры.
– Привет, – сказал один из них, хорошо одетый молодой человек. Это был продавец из магазина мужской одежды Фрюга; его спутник был ей незнаком. – Ты сегодня видела Гордона? Он тебя искал.
– Я ему позвоню, – сказала она, продолжая идти. Ей был неприятен цветочный аромат, который вился за Эдди Тэйтом. От некоторых мужчин пахло одеколоном, и даже приятно, или вот Туини – тот пах, как свежее дерево. Но только не это… к этому она не испытывала ни капли уважения.
– Че читаешь? – спросил Тэйт, приглядываясь. – Какой-нибудь любовный романчик?
Она смерила его взглядом в своей обычной манере: спокойно и не желая обидеть, всего лишь любопытствуя.
– Хотела бы я знать насчет тебя наверняка…
– Что ты имеешь в виду? – спросил Тэйт, напрягаясь.
– Однажды я видела, как ты стоял у торгового причала с двумя моряками. Ты голубой?
– Это мой двоюродный брат!
– Гордон не голубой. Но он до того тупой, что даже не знает, что это такое; он считает, что ты очень стильный.
Она во все глаза разглядывала несчастного Эдди Тэйта; его ужас забавлял ее.
– А знаешь, как ты пахнешь? Ты пахнешь, как женщина.
Его спутник, заинтересовавшись острой на язык девушкой, встал рядом и прислушивался.
– Гордон на заправке? – спросила она Тэйта.
– Мне-то откуда знать?
– А ты разве там сегодня не тусовался? – Она прижала его к ногтю и не отпускала.
– Заглянул на минутку. Он сказал, что, может, зайдет к тебе домой вечером. Сказал, что уже заходил в четверг, но тебя не было.
Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.
Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.
Она вошла и предстала перед отцом.
Апатичный экспедитор в линялых джинсах и суконном переднике вяло монтировал хромированный обеденный стол. Пластиковая столешница держалась на шестнадцати болтах; еще шесть не давали расшатываться полым металлическим ножкам.
– Говно, – сказал экспедитор.
Интересно, собирает сейчас кто-нибудь еще на свете хромированную мебель, подумал он. Чего только не представишь себе, чем только люди не занимаются, подумал он. В сознании его нарисовался пляж в Санта-Крус, девушки в купальниках, бутылки пива, комнатки в мотелях, радиоприемники, из которых доносится легкий джаз. Боль стала невыносимой. Внезапно он спустился к сварщику, который, приподняв маску, искал новый стол.
– Это же говно, – сказал экспедитор, – это тебе известно?
Сварщик осклабился, кивнул и промолчал.
– Ты закончил? – не унимался экспедитор. – Тебе нужен следующий стол? Да кто поставит такой стол у себя дома, черт побери? Я б его даже в сортире не поставил бы.
Блестящая ножка выскользнула у него из пальцев и упала на бетон. Экспедитор, чертыхаясь, пнул ее под лавку, где были свалены куски веревки и обрывки коричневой бумаги. Как только он нагнулся, чтоб вытащить ее оттуда, появилась мисс Мэри Энн Рейнольдс – она принесла ему новые бланки заказов.
– Не надо так уж, – сказала Мэри Энн; она знала, что в офисе слышат каждое его слово.
– Да черт с ним со всем, – сказал экспедитор, доставая ножку, – подержи, пожалуйста.
Мэри Энн отложила бумаги и стала держать ножку, пока тот прикручивал ее к раме. До нее дошел запах его недовольства жизнью; то был тонкий запах, едкий, как прогорклый пот. Ей было жаль его, но его тупость ее раздражала. Она занималась тем же полтора года назад, когда только начинала.
– Уволься, – сказала она. – Какой смысл ходить на работу, которая тебе не нравится?
– Помолчи, – огрызнулся экспедитор.
Мэри Энн отпустила готовый стол и посмотрела, как сварщик припаивает ножки. Ей нравилось смотреть на рассыпающиеся искры – это было похоже на праздник в честь Дня независимости. Она уже просила сварщика дать ей попробовать, но он всегда только ухмылялся.
– Твоей работой недовольны, – сказала она экспедитору, – мистер Болден сказал жене, что, если ты не исправишься, он не станет тебя держать.
– Вот бы обратно в армию, – сказал экспедитор.
Говорить с ним было без толку. Мэри Энн, крутанув юбками, повернулась и ушла обратно в офис.
Том Болден, пожилой владелец «Готовой калифорнийской», сидел за своим столом; его жена – за счетной машинкой.
– Как там дела? – спросил Болден, убедившись, что девушка уже на месте. – Сидят, баклуши бьют, как обычно?
– Работают в поте лица, – добропорядочно ответила она, усаживаясь за печатную машинку. Экспедитор ей не нравился, но и участвовать в его падении она не желала.
– Письмо Хэйлзу у тебя? – спросил Болден. – Я хочу подписать его до отъезда.
– Куда ты собрался? – поинтересовалась жена.
– В Сан-Франциско. Из универмага Дормана сообщают, что в последней партии много брака.
Она отыскала письмо и передала его старику на подпись. На этом листе она не сделала ни одной ошибки, но гордости от этого не чувствовала; хромированная мебель, письма, которые она печатала, неурядицы в магазине – все смешалось в бессмысленной трескотне счетной машинки Эдны Болден. Она залезла под блузку и поправила лямку бюстгальтера. День был жаркий и пустой – как всегда.
– Вернусь часам к семи, – говорил Том Болден.
– Осторожней на дороге, – это была миссис Болден, которая придерживала для него дверь.
– Может, привезу нового экспедитора. – Он уже почти ушел, голос его удалялся. – Ты видела, что там происходит? Грязь, как в свинарнике. Повсюду мусор. Я возьму фургон.
– Езжайте через Эль-Камино, – сказала Мэри Энн.
– Че? – Болден застыл в дверях, вытянув шею.
– Через Эль-Камино. Так медленнее, но безопаснее.
Бурча что-то себе под нос, Болден хлопнул дверью. Она слышала, как фургон завелся и выехал на шумную дорогу… впрочем, все это было неважно. Она принялась проверять свои стенограммы. Через стены офиса просачивался гул электропил, да экспедитор выдавал очереди, сколачивая свои хромированные столы.
– А ведь он прав, – сказала она. – Ну, Джейк, то есть.
– Что еще за Джейк? – поинтересовалась миссис Болден.
– Экспедитор.
Они даже не знали, как его зовут. Он был просто машиной для сколачивания столов… неисправной машиной.
– Возле скамейки на погрузке должна быть мусорная корзина. Как можно заниматься упаковкой и не сорить?
– Не тебе решать, – миссис Болден положила распечатку счетной машинки и повернулась к ней: – Мэри, ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать – не следует говорить так, будто ты здесь главная.
– Я знаю. Меня наняли писать под диктовку, а не учить вас, как вести дела, – она уже слышала это много раз, – так ведь?
– С таким поведением ты долго в бизнесе не протянешь, – сказала миссис Болден, – заруби себе это на носу. Ты просто обязана уважать вышестоящее начальство.
Мэри слышала слова и не понимала, что они значат. А вот миссис Болден они казались важными; похоже, грузная старуха и вправду расстроилась. Мэри это немного забавляло – ведь все это было так глупо, так незначительно.
– А вам что – не интересно, что происходит? – спросила она. Очевидно, нет. – На складе тканей нашли крысу. Может, крысы уже рулоны прогрызли. Разве вам не нужно все выяснить? Кто-то же должен рассказывать вам.
– Конечно, нам нужно все выяснить.
– Не вижу разницы.
Они помолчали. Наконец пожилая женщина произнесла:
– Мэри Энн, мы оба, Том и я, очень высокого о тебе мнения. Ты превосходно справляешься – у тебя есть голова на плечах, и соображаешь ты быстро. Но будь добра, не забывай свое место.
– Что еще за место?
– То, где ты работаешь!
Мэри Энн улыбнулась; какая-то мысль мелькнула у нее в голове. Она чувствовала легкое головокружение, словно что-то тихонько жужжало внутри.
– Да, кстати.
– Что «кстати»?
– Мне надо забрать из химчистки коричневый габардиновый плащ.
Она задумчиво взглянула на свои наручные часы. Она осознавала, как это взбесит Эдну Болден, но старуха попусту теряла время.
– Я уйду сегодня пораньше? Химчистка закрывается в пять.
– Жаль, что я не имею на тебя должного влияния, – сказала миссис Болден. Девчонка беспокоила ее, и она не могла скрыть огорчения. Взывать к Мэри Энн было бесполезно; обычные обещания и угрозы ничего не значили. Мэри Энн просто пропускала их мимо ушей.
– Простите, конечно, – продолжала Мэри Энн, – но все как-то нелепо и так запутано… Вот Джейк – он же ненавидит свою работу. Если ему так не нравится, так пусть бы бросил. А ваш муж хочет уволить его за грязь на рабочем месте, – она пристально посмотрела на миссис Болден, раздосадовав ту еще сильнее. – Так почему ничего не меняется? Ведь то же самое было и полтора года назад. Что это со всеми нами?
– Просто делай свою работу, – сказала миссис Болден. – Давай-ка повернись к столу и допечатывай письма.
– Вы мне не ответили, – Мэри Энн по-прежнему безжалостно сверлила ее взглядом. – Я спросила, можно ли мне уйти пораньше.
– Сделай все, что нужно, тогда поговорим.
Мэри Энн задумалась на секунду и повернулась к своему столу. Если она пойдет с фабрики прямо в город, то до химчистки доберется минут за пятнадцать. Чтобы поспеть наверняка, нужно выйти в половине пятого.
Для нее вопрос был решен. Она сама его решила.
Под утомленным солнцем, в блеске раннего вечера она шла по Эмпори-авеню – невысокая, худенькая девушка с коротко остриженными каштановыми волосами; шла, расправив плечи, с высоко поднятой головой, небрежно перекинув через руку свой коричневый плащ. Она шла, потому что не любила ездить на автобусах, а кроме того, гуляя пешком, она могла остановиться где вздумается и когда вздумается.
Машины двигались по улице в обе стороны. Из лавок выходили торговцы, чтобы скатать навесы; магазины в Пасифик-Парке начинали закрываться.
Справа от нее возвышались оштукатуренные корпуса средней школы Пасифик-Парка. Три года назад, в 1950-м, она закончила эту школу. Кулинарное искусство, основы гражданского права и история Америки – вот чему ее там учили. Пригодилось ей пока только кулинарное искусство. В 1951 году она устроилась на свою первую работу, секретарем в приемной кредитного общества «Эйс». К концу 1951 года это ей наскучило, и она перешла на работу к Тому Болдену.
Та еще работка – печатать в разные магазины письма про хромированные кухонные стулья. Да и стулья были сработаны так себе, она проверяла.
Ей было двадцать лет, и всю свою жизнь она провела в Пасифик-Парке. Она не испытывала неприязни к этому городу; он был таким хрупким, что, казалось, не вынес бы неприязни. Его жители играли в свои странные игры и принимали эти игры всерьез, как было и в ее детстве: правила, которые нельзя было нарушить, и ритуалы, в которых жизнь встречалась со смертью. А она, любопытная, все спрашивала – зачем это правило, откуда этот обычай, – и играла, как бог на душу положит… пока ее не охватила скука, а затем и недоуменное презрение, которое пропастью пролегло между ней и остальными.
Она ненадолго притормозила возле аптеки «Рексол», чтобы рассмотреть стеллаж с книгами в бумажных обложках. Не останавливаясь на романах – слишком много было в них чепухи, – она выбрала брошюру «Обогати словарный запас за тридцать дней». Книжка и местная газета «Лидер» стоили ей тридцать семь центов.
Она выходила из аптеки, когда к ней приблизились две фигуры.
– Привет, – сказал один из них, хорошо одетый молодой человек. Это был продавец из магазина мужской одежды Фрюга; его спутник был ей незнаком. – Ты сегодня видела Гордона? Он тебя искал.
– Я ему позвоню, – сказала она, продолжая идти. Ей был неприятен цветочный аромат, который вился за Эдди Тэйтом. От некоторых мужчин пахло одеколоном, и даже приятно, или вот Туини – тот пах, как свежее дерево. Но только не это… к этому она не испытывала ни капли уважения.
– Че читаешь? – спросил Тэйт, приглядываясь. – Какой-нибудь любовный романчик?
Она смерила его взглядом в своей обычной манере: спокойно и не желая обидеть, всего лишь любопытствуя.
– Хотела бы я знать насчет тебя наверняка…
– Что ты имеешь в виду? – спросил Тэйт, напрягаясь.
– Однажды я видела, как ты стоял у торгового причала с двумя моряками. Ты голубой?
– Это мой двоюродный брат!
– Гордон не голубой. Но он до того тупой, что даже не знает, что это такое; он считает, что ты очень стильный.
Она во все глаза разглядывала несчастного Эдди Тэйта; его ужас забавлял ее.
– А знаешь, как ты пахнешь? Ты пахнешь, как женщина.
Его спутник, заинтересовавшись острой на язык девушкой, встал рядом и прислушивался.
– Гордон на заправке? – спросила она Тэйта.
– Мне-то откуда знать?
– А ты разве там сегодня не тусовался? – Она прижала его к ногтю и не отпускала.
– Заглянул на минутку. Он сказал, что, может, зайдет к тебе домой вечером. Сказал, что уже заходил в четверг, но тебя не было.
Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.
Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.
Она вошла и предстала перед отцом.