Филип Дик
Наркотик времени
Now Wait for Last Year (1966)
Глава 1
Когда внизу показалось знакомое сероватое здание, Эрик Свитсент резко снизился и ловко приземлился на отведенном ему крошечном пятачке. “Восемь часов утра, – уныло подумал Эрик. Его шеф, мистер Вирджил Л. Акерман, уже открыл офис корпорации ТМК. Подумать только, что мозг человека может что-то соображать в такую рань. Это же против всех законов природы. Да, хорошенький мир они приготовили для нас, впрочем, война оправдывает любые чудачества людей, даже престарелых”.
Размышляя таким образом, он направился ко входу, но не успел сделать и несколько шагов, как был остановлен окриком:
– Послушайте, мистер Свитсент, подождите минутку, сэр! – гнусавый и жутко неприятный голос, голос робота. Свитсент нехотя остановился, и теперь эта тварь приблизилась, энергично орудуя руками и ногами. – Мистер Свитсент из корпорации “Меха и красители” из Тиуаны?
– Доктор Свитсент, к вашим услугам.
– У меня здесь чек, доктор. – Существо извлекло из металлического контейнера аккуратно сложенную бумагу. – Ваша жена выписала его три месяца назад на счет фирмы “Старые добрые времена для всех”.
Шестьдесят пять долларов плюс шестнадцать процентов пени. Видите ли, мы не можем нарушать закон. Мне очень жаль, что приходится вас отвлекать, но она не имела права этого делать.
Все время, пока Эрик нехотя извлекал из кармана чековую книжку, робот настороженно провожал взглядом его руку.
– И что же она купила? – мрачно спросил он, выписывая чек.
– Это была пачка “Лаки Страйк”, доктор. Настоящая, с зеленой полосой. Примерно сороковой год, незадолго до второй мировой войны, когда упаковка поменялась. Помните “Зеленая Лаки Страйк ушла на войну”? – робот хихикнул.
Он был ошарашен; что-то здесь было не так.
– Но послушайте, разве эти счета не должна оплачивать компания? – попытался он возразить.
– Нет, доктор, – заявил робот. – Нет никаких сомнений, что покупка была сделана миссис Свитсент исключительно в личных целях.
Здесь робот вздумал влезть с пояснением, которое было откровенной ложью. Непонятно только, кто из них, робот или Кэти, придумал эту штуку – этого он решить не мог, по крайней мере сейчас.
– Миссис Свитсент строит “Питс-39”, – благоговейно произнес робот.
– Зараза. – Он швырнул роботу заполненный чек и, злорадно взглянув на отчаянно пытающегося поймать порхающий кусочек бумаги робота, двинулся к лифту.
“Пачка “Лаки Страйк”. Да, – подумал он уныло, – Кэти опять сорвалась. Страсть к творчеству, которая находит выход только в том, чтобы тратить, тратить и тратить. И всегда больше, чем зарабатывает – хотя зарабатывает она, надо признать, побольше него. Пусть так, но зачем скрывать? Такие покупки…
Ответ, к сожалению, очевиден. Сам чек с прискорбной прямотой указывает на него. Еще пятнадцать лет назад я бы сказал, что нашего с Кэти совместного заработка вполне довольно для обеспеченного существования двух взрослых людей. Даже с учетом военной инфляции.
Но все идет не так. Идет и будет идти всегда – где-то в глубине сознания он был в этом уверен”.
Оказавшись в здании ТМК, он направился в свой офис, подавив желание подняться этажом выше в кабинет Кэти для разговора, – “Позже, – решил он, – После работы, лучше за ужином. Господи, и как назло еще столько дел” У него сегодня нет сил да и никогда их не было, чтобы выносить эти бесконечные ссоры”.
– Доброе утро, доктор.
– Привет, – Эрик кивком поздоровался с мисс Перс, своей секретаршей. На этот раз она была одета в нечто головокружительно голубое. Блестящие фрагменты одеяния искрились под светом люстры. – А где Химмсль? – Ни малейшего следа присутствия инспектора по контролю качества продукции, хотя если судить по заполненности стоянки, все сотрудники уже были на месте.
– Брюс Химмель просил сообщить, что публичная библиотека Сан-Диего подала на него в суд, и поэтому он, возможно, задержится, – Мисс Перс обворожительно улыбнулась, показав при этом безупречные зубы из искусственного черного дерева. Склонность к кокетству она прихватила с собой, когда иммигрировала из Амарилло, Техас, около года назад, – Полицейские ворвались вчера в его квартиру и нашли больше двадцати библиотечных книг, которые он стянул – вы же знаете Брюса и эту его манию прикарманивать всякие вещи… как это по-гречески?
Он прошел дальше и оказался в своем личном кабинете; Вирджил Акерман настоял, чтобы у него был личный кабинет для повышения престижа – вместо повышения жалования.
И здесь, в его кабинете, у его окна, всматриваясь в суровый пейзаж Калифорнийского залива с его пожухлыми коричневыми холмами, с сигаретой в руке стояла его жена Кэти, Он не виделся с ней с утра; она встала за час до него, оделась, позавтракала и улетела на собственном дисколете.
– В чем дело? – спросил Эрик.
– Входи и закрой дверь. – Кэти повернулась, но смотрела мимо него; выражение отрешенности на ее лице не изменилось.
Он закрыл дверь.
– Спасибо за приглашение в мой собственный кабинет.
– Я знала, что этот чертов робот заявится к тебе сегодня, произнесла Кэти безучастным тоном.
– Почти восемьдесят зелененьких – вместе со штрафом…
– Ты заплатил? – Первый раз за весь разговор она взглянула на него; только легкое подрагивание ее ресниц выдавало беспокойство.
– Нет, – ядовито выпалил он. – Я дал этому роботу пристрелить меня тут же, на стоянке. – Он повесил пиджак в шкаф. – Конечно я заплатил. Это стало обязательным с тех пор, как Мол отменил всю систему покупок в кредит. Понимаю, что это тебе не слишком интересно, но если ты не оплачиваешь покупку в течение…
– Пожалуйста, – попросила Кэти, – не читай мне лекций. Что он сказал? Что я строю “Питс-39”? Это неправда. Я купила зеленую упаковку “Лаки Страйк” в подарок. Я никогда бы не стала строить Страну детства, не сказав тебе; в конце концов, она была бы и твоей…
– Только не “Питс-39”. Я никогда не жил здесь ни в тридцать девятом, ни в любое другое время. – Он уселся за стол и нажал на клавишу. – Я здесь, миссис Шарп, – доложил он секретарше мистера Вигнла. – Как поживаете сегодня, миссис Шарп? Нормально добрались прошлым вечером домой после розыгрыша этих военных облигаций? Надеюсь, никто из этих никчемушных пикетчиков не хватил вас по голове? – он отпустил клавишу. – Люси Шарп обожает мирить всех и вся, – объяснил он Кэти. – Я думаю, это очень благородно со стороны фирмы, что она разрешает своим служащим участвовать в политической борьбе. Но еще более приятным является тот факт, что это не стоит вам ни цента – политические митинги бесплатны.
– Но на этих митингах приходится молиться и петь, проговорила Кэти, – а они нужны им только для того, чтобы продать побольше облигаций.
– Для кого ты купила эту чертову упаковку?
– Для Вирджила Акермана, для кого же еще? – Выпустив две аккуратные струйки дыма, она добавила: – Или ты думаешь, что мне все равно, где работать?
– Конечно, лишь бы тебе хорошо платили…
– Что бы ты ни думал, Эрик, – поколебавшись секунду, сказала Кэти, – удерживает меня здесь не только высокое жалование. Мне кажется, что своей работой здесь мы приближаем победу.
– Здесь? И как же?
Дверь кабинета отворилась; в дверях стояла мисс Перс, среди неясных очертаний ее тела на фоне дверного проема явственно проглядывалась почти горизонтальная линия ее высокой груди.
– Извините за беспокойство, доктор, пришел мистер Джонас Акерман – внучатый племянник мистера Акермана из формовочного.
– Как дела в формовочном, Джонас? – приветствовал гостя Эрик, протягивая ему руку. Внучатый племянник главы фирмы приблизился, и они обменялись рукопожатиями. – Кто-нибудь вылупился в ночную смену?
– Если кто и вылупился, – парировал Джонас, – то он притворился рабочим и спокойно ушел через главный вход. – Заметив Кэти, он произнес: – Доброе утро, миссис Свитсент. Кстати, я видел ваше новое приобретение, которым вы обзавелись для нашего Вашин-35, – машину, которая так похожа на жука. Кажется, “фольксваген” или что-то вроде этою.
– “Крайслер”, – отозвалась Кэти, – это была хорошая машина, но с одним недостатком – слишком слабые рессоры для такого количества металла. Из-за этого ее никто не брал.
– Да, – вздохнул Джонас, – быть в чем-то профессионалом, это великолепно. Хотя бы паршивый ренессанс – я имею в виду настолько глубоко овладеть предметом…, – Заметив помрачневшие лица обоих Свитсентов, он запнулся. – Я, кажется, помешал?
– Дела фирмы прежде всего, – заявил Эрик. Он был рад любому вмешательству, пусть даже этого младшего отпрыска разветвленного родового клана. – Ступай, Кэти, – обратился он к жене, даже не пытаясь придать своему тону видимость шутливости. – Мы поговорим за обедом. Я слишком занят сейчас, чтобы тратить время на выяснение способности механических сборщиков налогов лгать. – Он проводил жену до дверей; на этот раз Кэти не пыталась сопротивляться. Спокойно и безучастно она дала себя проводить. Эрик сказал: – Похоже, весь мир задался целью над тобой насмехаться. Все клевещут и сплетничают. – Он захлопнул за ней дверь.
Помолчав, Джонас Акерман пожал плечами и заявил:
– Ничего не поделаешь, это и есть брак. Узаконенная ненависть.
– Что ты хочешь этим сказать?
– О, это сквозит в вашей беседе, это чувствуется ясно, как дыхание смерти. Следовало бы издать приказ, запрещающий мужьям работать в одной фирме с женами. Пожалуй, даже в одном городе, – он улыбнулся, при этом его молодое лицо мгновенно потеряло последние остатки серьезности. – И все-таки она хороша, это верно. Вирджил постепенно уволил всех своих сборщиков старья, с тех пор как Кэти устроилась на эту должность… она ведь говорила тебе об этом…
– Много раз. “Почти каждый день”, – с горечью подумал он про себя.
– Почему бы вам не развестись?
Эрик пожал плечами – жест, призванный показать глубокие философские основания. Он от души надеялся, что это ему удалось. Видимо, не совсем, поскольку Джонас спросил:
– Хочешь сказать, что тебе это нравится?
– Я хочу сказать, – проговорил он задумчиво, – что я уже был один раз женат и все было не лучше, Если я разведусь с Кэти, мне снова придется жениться, потому что я так устроен, устроен таким образом, что я вижу себя только в одной роли – роли мужа и отца, домочадца и кормильца семьи, и следующий брак будет таким же из-за моего характера.Он поднял голову и посмотрел на Джонаса взглядом, в котором попытался продемонстрировать возможно большую долю мазохизма.
– Что, собственно, ты хотел, Джонас?
– Небольшая экскурсия, – отрывисто произнес Джонас. – На Марс. Поедут все, и ты в том числе. Конференция. Мы с тобой можем выбрать места подальше от старикана, так что нам не надо будет рассуждать о делах фирмы, войне и Джино Молинари. А поскольку полетим мы на большой ракете, у нас будет по шесть часов в каждый конец. И ради Бога, чтобы не стоять всю дорогу на Марс и обратно, давай позаботимся о билетах.
– Сколько времени это продлится? – ему совсем не улыбалось потерять на поездку кучу времени – слишком много работы здесь.
– Наверняка вернемся завтра или послезавтра. Слушай, у тебя есть прекрасная возможность отдохнуть от жены: Кэти остается здесь. Смешно конечно, но я заметил, что старикан не выносит присутствия в своем Вашин-35 экспертов по древностям… он обожает погружаться, так сказать, в очарование этого уголка… и чем старее он становится, тем сильнее. Когда тебе тоже стукнет сто тридцать, ты начнешь понимать…, может начну и я. Как бы то ни было, нам надо ехать, – он добавил, уже серьезнее: – Ты, наверное и сам знаешь это, Эрик, ты ведь его врач. Он никогда не умрет; он никогда не найдет в себе силы принять тяжелое решение – как это называют – не важно, что откажет и что надо будет заменить у него внутри. Иногда я завидую его оптимизму. Его любви к жизни. Тому, что он считает ее такой важной. А мы – жалкие смертные. В нашем возрасте, – он взглянул на Эрика, – в несчастные тридцать или тридцать три.
– Я тоже большой жизнелюб, – откликнулся Эрик. – Я всегда был в порядке. И я еще долго не собираюсь сдаваться, – Он извлек из внутреннего кармана счет, который оставил ему механический сборщик. – Припомни-ка, примерно три месяца назад, не наталкивался ты на пачку “Лаки Страйк” с зеленым в Вашин-35? Подарок Кэти?…
После продолжительной паузы Джонас Акерман сказал:
– Жалкий ревнивый нытик. И это все, о чем ты способен задуматься? Послушай, доктор, если ты не можешь сосредоточиться на своей работе, с тобой все кончено. Два десятка хирургов-трансплантаторов ждут – не дождутся удобного случая, чтобы попасть на работу к такому человеку, как Вирджил с его весом в бизнесе и в военной программе. Тебе просто-напросто повезло. – Это выражение – странная смесь сочувствия и осуждения – немедленно возымело эффект, подстегнув Эрика. – Лично и, если мое сердце выйдет из строя, чего при нашей жизни, скорее всего, недолго осталось ждать, не буду особенно стараться, чтобы попасть к тебе. Ты слишком поглощен своими личными делами. Ты живешь только для себя, а не для нашего межпланетного союза. Боже мой, разве ты забыл, что идет война не на жизнь, а на смерть?! И мы проигрываем эту войну. Нас могут стереть в порошок в любую минуту, черт бы тебя побрал.
– Все верно, – отчетливо осознал Эрик. – И в довершение всего нами руководит совершенно больной ипохондрик. И тиуанская корпорация по производству искусственных мехов и красителей – одна из опор, поддерживающих этого больного лидера, который едва – едва держится в споем кабинете! Без этой дружеской поддержки со стороны Вирджила Акермана Джино Молинари давно был бы или мертв, или на пенсии в старом особняке своих родителей. Все так. И все-таки личная жизнь должна продолжаться. В конце концов, я вовсе не собираюсь полностью погрузиться в домашнюю жизнь, застряв в боксерском клинче с Кэти. Если ты думаешь, что я на это способен, то только из-за твоей патологической молодости. Тебе еще не удалось перейти от юношеской свободы в ту страну, в которой я обитаю. Я – человек, женатый на женщине, которая экономически, интеллектуально и даже сексуально превосходит своего мужа.
Перед уходом Эрик заскочил в формовочную, рассчитывая отыскать Брюса Химмеля. Он действительно уже был здесь. Рядом с громадной корзиной для отбракованных Ленивых Собак.
– Брось их обратно в раствор, – обратился Джонас к Химмелю, швырнув ему бракованный шар, только что сошедший с конвейера вместе с экземплярами, вполне пригодными для того, чтобы их вставили в управляющую систему межпланетного корабля. – Ты знаешь, – сказал он Эрику, – если взять десяток этих анализаторов, причем не бракованных, а тех, которые идут в приборы для армии, окажется, что по сравнению с прошлым годом или даже с прошлым полугодием их скорость отклика замедлилась на несколько микросекунд.
– Ты хочешь сказать, – ответил Эрик, – что наши требования к качеству понизились?
Это казалось невероятным. Продукция ТМК была жизненно важна. Вся разветвленная система военных операций целиком зависела от бесперебойной работы этих небольших, с человеческую голову, шаров.
– Именно, – по-видимому, это мало беспокоило Джонаса. – Дело в том, что раньше мы отбраковывали слишком много блоков. Мы почти не получали дохода.
– Иногда мне х-хочется вернуть время, когда мы занимались гуано марсианских летучих мышей, – заикаясь, произнес Химмель.
Когда-то корпорация занималась сбором помета марсианских мышей-хлопушек. Со временем, встав на ноги, фирма получила возможность воплотить в жизнь более перспективный проект по использованию другого представителя марсианской фауны – марсианской матричной амебы. Этот уникальный одноклеточный организм выжил благодаря своей способности копировать другие формы жизни, а именно те, которые сколько-нибудь соответствовали его размерам. И хотя эта особенность забавляла земных астронавтов и официальных лиц из ООН, никто из них не додумался до промышленного использования матричной амебы, пока Вирджил Акерман, выросший на мышином гуано, не выступил на сцену. За несколько часов он предложил матричной амебе один из дорогих мехов своей тогдашней любовницы; амеба доверчиво скопировала его, после чего к удовольствию Вирджила и девицы у них оказалось два норковых манто вместо одного. К сожалению, матричной амебе скоро надоело быть мехом, и она решила Снова стать сама собой. Это решение оставило у ее хозяев чувство неудовлетворенности.
Решение проблемы, поиски которого заняли несколько месяцев, заключалось в умерщвлении амебы во время ее периода мимикрии и помещении трупа в бассейн с фиксирующими химическими веществами, обладающими способностью сохранять нужную форму. Эти изделия были долговечны и представляли собой точную копию оригинала. Исследования еще велись, а Вирджил Акерман уже оборудовал посадочное поле в Тиуане, Мексика, и принимал грузы с искусственным мехом всех сортов с заводов на Марсе. И почти сразу же искусственные меха вытеснили натуральные с рынка.
Война все изменила.
Кто мог подумать тогда, когда подписывался Договор о Мире и Сотрудничестве с Лилистар, что дела пойдут так плохо? Ведь по утверждениям Лилистар и ее министра Френекси, Лилистар являлась самой могущественной военной державой в галактике; ее враги – риги – и в военной, и во всех других областях были гораздо слабее. Война, безусловно, обещала быть короткой.
“Война сама по себе плоха” – размышлял Эрик, – но ничто так не заставляет задуматься и попытаться, заново оценить прошлые поступки и решения – например, о Мирном договоре – как поражение. И об этом задумываются теперь большинство землян. Но их мнения никто не спрашивает – ни Мол, ни правительство, ни сама Лилистар. А между тем уже никто не сомневается, и об этом открыто говорят в барах и в уединении гостиных, что даже мнение самого Мола теперь уже мало что значит”.
Как только начались военные действия, тиуанская корпорация “Меха и красители” перешла от торговли искусственными мехами к военным заказам, как, впрочем, и все крупные промышленные компании. Сверхъестественная точность копирования главных анализаторов для космических кораблей – монад Ленивая Собака пришлась как нельзя более кстати для рода деятельности, которой занималась ТМК: конверсия прошла легко и почти незаметно. И вот теперь, задумчиво стоя перед корзиной с бракованными изделиями, Эрик задавал себе вопрос, который рано или поздно приходил на ум каждому в фирме: как можно использовать эти нестандартные, но законченные и сложные изделия. Он выбрал одно и повертел в руках. По весу напоминает бейсбольный мяч, по размеру – грейпфрут. Похоже, из этих отбросов на самом деле ничего не сделаешь. Он повернулся, чтобы швырнуть шар в утробу контейнера, который вернет застывшему пластику привычную органическую форму.
– Подожди, – хрипло произнес Химмель, Эрик и Джонас уставились на него.
– Не надо его растворять, – сказал Химмель. Его всего перекосило от смущения, он не находил места рукам, длинные узловатые пальцы судорожно сжимались. Глотая воздух открытым ртом и как бы задыхаясь, он пробормотал: – Я.„– я больше не делаю этого. Видите ли, сырье для одного блока стоит только четверть цента. Весь этот ящик стоит не больше доллара.
– Ну и что? – спросил Джонас, – их все равно надо отправлять, чтобы…
– Я куплю его, – забормотал Химмель. Он полез в карман брюк, стараясь отыскать бумажник. После долгих усилий ему наконец удалось ста извлечь.
– Зачем тебе это? – потребовал Джонас.
– Я все устроил, – выдавил Химмель после мучительной паузы, – я плачу полцента за каждую бракованную Ленивую Собаку, в два раза больше, чем она обходится компании, она даже имеет с этого прибыль. Что в этом плохого? Его голос сорвался.
Пристально глядя на него, Джонас сказал:
– Да никто не против, мне просто интересно, для чего тебе все это нужно. Он искоса посмотрел на Эрика, как будто желая спросить, что он обо всем этом думает.
– Хм… они мне нужны, – ответил Химмель. Он уныло повернулся и зашаркал к ближайшей двери. – Но они все мои, я заплатил за них вперед из моего жалования, – пробурчал он через плечо, открывая дверь. Весь напрягшись, с лицом, побелевшим от возмущения и искаженным тревогой, он шагнул в сторону. По всей комнате, служившей, по-видимому, складом, на колесах, размером с серебряный доллар, сновало около двадцати игрушечных тележек, искусно избегая столкновений и ни на минуту не прерывая своего стремительного движения.
На каждой тележке Эрик заметил вмонтированную Ленивую Собаку, управляющую се движениями.
Немного опомнившись, Джонас почесал нос, хрюкнул и спросил:
– Чем они питаются? – Наклонившись, он ухитрился поймать одну из них, когда она катила мимо его ноги. Он поднял тележку, ее колеса не переставали отчаянно крутиться.
– Просто дешевая А-батарейка на десять лет, – сказал Химмель, – еще полцента.
– И ты сам сделал все эти тележки?
– Да, мистер Акерман, – Химмель взял у него тележку и поставил ее обратно на пол; она опять деловито покатила по своему маршруту. – Эти пока слишком новые, чтобы их отпускать, – объяснил он. – Они должны потренироваться.
– А потом, – вставил Джонас, – ты отпустишьих на свободу.
– Верно, – Химмель кивнул своей куполообразной лысой головой, при этом его роговые очки сползли на нос.
– Зачем? – спросил Эрик.
Главный вопрос был задан, Химмель покраснел, жалко дернулся, однако ответ прозвучал гордо и слегка вызывающе.
– Потому, что они заслуживают ее.
– В этой протоплазме ведь не осталось жизни, – сказал Джонас, – она погибла, когда фиксировалась в растворе. Ты знаешь это. Это просто электронная схема, такая же мертвая, как, скажем, робот.
– Но я считаю их живыми, мистер Акерман, – ответил с достоинством Химмель, – и только то, что они ущербны и не могут вести космический корабль в пространстве, еще не означает, что они не имеют права на свою скудную жизнь. Я отпущу их, и они будут себе раскатывать, может быть, лет шесть, а может быть больше. Это дает им то, для чего они предназначены.
Повернувшись к Эрику, Джонас произнес:
– Если бы старикан узнал об этом…
– Мистер Вирджил Акерман знает, – сразу же откликнулся Химмель, – Он одобряет. Или, скорее, он позволяет мне, – поспешил поправиться Химмель. – Он знает” что я возмещаю убытки, И я делаю тележки ночью, в мое свободное время. У меня есть конвейер, конечно, достаточно примитивный, прямо у меня дома. Я работаю каждый день до часа ночи.
– Что они делают после того, как ты их отпускаешь, просто скитаются по городу?
– Бог их знает, – ответил Химмель.
Очевидно, эта сторона дела его не касалась. Его работа ограничивалась постройкой тележек и установкой на них Ленивых Собак. И, похоже, в этом он был прав, едва ли он мог сопровождать каждую тележку, оберегая ее от всех опасностей большого города.
– Вы артист, – заметил Эрик со смешанным чувством забавности происходящего и возмущения. Во всем этом деле было слишком много сумасбродства, доходящего до абсурда. Этот Химмель, постоянно занятый здесь на работе и в своем жилище, вечно озабоченный, чтобы изгои производства нашли свое место под солнцем, а что дальше? И это в то время, когда все вокруг задавлены гнетом величайшей нелепости – глупой войны. С этой точки зрения Химмель не выглядел настолько смешным. Такое время. Сумасшествие затаилось в самой атмосфере, начиная от Мола и кончая этим несчастным служащим отдела контроля качества. Спускаясь с холма с Джонасом Акерманом, Эрик заявил:
– Он придурок. В настоящий момент это выражение показалось ему наиболее сильным из всех имеющихся в его распоряжении.
– Безусловно, – сказал Джонас, отстраняя от себя неприятные мысли. – Но все это позволяет нам по-новому взглянуть на старого Вирджила, ведь он терпит вес это вовсе не потому, что это даст ему прибыль, совсем нет. Честно говоря, я рад. Я думал, что Вирджил более жесткий. Я бы, скорее, ожидал от него, что он вышвырнет этого бедолагу куда-нибудь в трудовую армию на Лилистар. Страшно представить, какая жизнь могла ожидать этого парня. Он просто счастливчик.
– Чем, по-твоему, все ото кончится? – спросил Эрик. – Ты думаешь, что Мол подпишет сепаратный мир с ригами и вытащит нас из всего этого, оставит Лилистар воевать одних, как они того и заслуживают?
– Он не может, – безразлично сказал Джонзс. – Секретная полиция Лилистар набросится на нас здесь, на Земле, а из него сделает кровавый бифштекс. Выбросит его из кабинета и за ночь заменит его кем-нибудь более воинственным. Кем-нибудь, кто любит воевать.
– Но они не могут этого сделать, – воскликнул Эрик, – мы его выбирали, не они, – Говоря это, он отчетливо сознавал, что Джонас прав. Джонас просто реалистично оценивал, на что способны союзники.
– Лучшее, что мы можем сделать, – проговорил Джонас, – это просто проиграть. Медленно и неотвратимо, что мы и делаем, – он понизил голос до шепота: – Я не люблю этих пораженческих разговоров…
– Не беспокойся. Джонас продолжил:
– Эрик, это единственный выход, даже если представить столетие оккупации в качестве наказания за выбор неподходящего союзника в ошибочной войне и в неподходящий момент. Наш первый опыт вступления я в межпланетную политику, и как же бездарно мы его проделали, как Мол его проделал! – он поморщился.
Размышляя таким образом, он направился ко входу, но не успел сделать и несколько шагов, как был остановлен окриком:
– Послушайте, мистер Свитсент, подождите минутку, сэр! – гнусавый и жутко неприятный голос, голос робота. Свитсент нехотя остановился, и теперь эта тварь приблизилась, энергично орудуя руками и ногами. – Мистер Свитсент из корпорации “Меха и красители” из Тиуаны?
– Доктор Свитсент, к вашим услугам.
– У меня здесь чек, доктор. – Существо извлекло из металлического контейнера аккуратно сложенную бумагу. – Ваша жена выписала его три месяца назад на счет фирмы “Старые добрые времена для всех”.
Шестьдесят пять долларов плюс шестнадцать процентов пени. Видите ли, мы не можем нарушать закон. Мне очень жаль, что приходится вас отвлекать, но она не имела права этого делать.
Все время, пока Эрик нехотя извлекал из кармана чековую книжку, робот настороженно провожал взглядом его руку.
– И что же она купила? – мрачно спросил он, выписывая чек.
– Это была пачка “Лаки Страйк”, доктор. Настоящая, с зеленой полосой. Примерно сороковой год, незадолго до второй мировой войны, когда упаковка поменялась. Помните “Зеленая Лаки Страйк ушла на войну”? – робот хихикнул.
Он был ошарашен; что-то здесь было не так.
– Но послушайте, разве эти счета не должна оплачивать компания? – попытался он возразить.
– Нет, доктор, – заявил робот. – Нет никаких сомнений, что покупка была сделана миссис Свитсент исключительно в личных целях.
Здесь робот вздумал влезть с пояснением, которое было откровенной ложью. Непонятно только, кто из них, робот или Кэти, придумал эту штуку – этого он решить не мог, по крайней мере сейчас.
– Миссис Свитсент строит “Питс-39”, – благоговейно произнес робот.
– Зараза. – Он швырнул роботу заполненный чек и, злорадно взглянув на отчаянно пытающегося поймать порхающий кусочек бумаги робота, двинулся к лифту.
“Пачка “Лаки Страйк”. Да, – подумал он уныло, – Кэти опять сорвалась. Страсть к творчеству, которая находит выход только в том, чтобы тратить, тратить и тратить. И всегда больше, чем зарабатывает – хотя зарабатывает она, надо признать, побольше него. Пусть так, но зачем скрывать? Такие покупки…
Ответ, к сожалению, очевиден. Сам чек с прискорбной прямотой указывает на него. Еще пятнадцать лет назад я бы сказал, что нашего с Кэти совместного заработка вполне довольно для обеспеченного существования двух взрослых людей. Даже с учетом военной инфляции.
Но все идет не так. Идет и будет идти всегда – где-то в глубине сознания он был в этом уверен”.
Оказавшись в здании ТМК, он направился в свой офис, подавив желание подняться этажом выше в кабинет Кэти для разговора, – “Позже, – решил он, – После работы, лучше за ужином. Господи, и как назло еще столько дел” У него сегодня нет сил да и никогда их не было, чтобы выносить эти бесконечные ссоры”.
– Доброе утро, доктор.
– Привет, – Эрик кивком поздоровался с мисс Перс, своей секретаршей. На этот раз она была одета в нечто головокружительно голубое. Блестящие фрагменты одеяния искрились под светом люстры. – А где Химмсль? – Ни малейшего следа присутствия инспектора по контролю качества продукции, хотя если судить по заполненности стоянки, все сотрудники уже были на месте.
– Брюс Химмель просил сообщить, что публичная библиотека Сан-Диего подала на него в суд, и поэтому он, возможно, задержится, – Мисс Перс обворожительно улыбнулась, показав при этом безупречные зубы из искусственного черного дерева. Склонность к кокетству она прихватила с собой, когда иммигрировала из Амарилло, Техас, около года назад, – Полицейские ворвались вчера в его квартиру и нашли больше двадцати библиотечных книг, которые он стянул – вы же знаете Брюса и эту его манию прикарманивать всякие вещи… как это по-гречески?
Он прошел дальше и оказался в своем личном кабинете; Вирджил Акерман настоял, чтобы у него был личный кабинет для повышения престижа – вместо повышения жалования.
И здесь, в его кабинете, у его окна, всматриваясь в суровый пейзаж Калифорнийского залива с его пожухлыми коричневыми холмами, с сигаретой в руке стояла его жена Кэти, Он не виделся с ней с утра; она встала за час до него, оделась, позавтракала и улетела на собственном дисколете.
– В чем дело? – спросил Эрик.
– Входи и закрой дверь. – Кэти повернулась, но смотрела мимо него; выражение отрешенности на ее лице не изменилось.
Он закрыл дверь.
– Спасибо за приглашение в мой собственный кабинет.
– Я знала, что этот чертов робот заявится к тебе сегодня, произнесла Кэти безучастным тоном.
– Почти восемьдесят зелененьких – вместе со штрафом…
– Ты заплатил? – Первый раз за весь разговор она взглянула на него; только легкое подрагивание ее ресниц выдавало беспокойство.
– Нет, – ядовито выпалил он. – Я дал этому роботу пристрелить меня тут же, на стоянке. – Он повесил пиджак в шкаф. – Конечно я заплатил. Это стало обязательным с тех пор, как Мол отменил всю систему покупок в кредит. Понимаю, что это тебе не слишком интересно, но если ты не оплачиваешь покупку в течение…
– Пожалуйста, – попросила Кэти, – не читай мне лекций. Что он сказал? Что я строю “Питс-39”? Это неправда. Я купила зеленую упаковку “Лаки Страйк” в подарок. Я никогда бы не стала строить Страну детства, не сказав тебе; в конце концов, она была бы и твоей…
– Только не “Питс-39”. Я никогда не жил здесь ни в тридцать девятом, ни в любое другое время. – Он уселся за стол и нажал на клавишу. – Я здесь, миссис Шарп, – доложил он секретарше мистера Вигнла. – Как поживаете сегодня, миссис Шарп? Нормально добрались прошлым вечером домой после розыгрыша этих военных облигаций? Надеюсь, никто из этих никчемушных пикетчиков не хватил вас по голове? – он отпустил клавишу. – Люси Шарп обожает мирить всех и вся, – объяснил он Кэти. – Я думаю, это очень благородно со стороны фирмы, что она разрешает своим служащим участвовать в политической борьбе. Но еще более приятным является тот факт, что это не стоит вам ни цента – политические митинги бесплатны.
– Но на этих митингах приходится молиться и петь, проговорила Кэти, – а они нужны им только для того, чтобы продать побольше облигаций.
– Для кого ты купила эту чертову упаковку?
– Для Вирджила Акермана, для кого же еще? – Выпустив две аккуратные струйки дыма, она добавила: – Или ты думаешь, что мне все равно, где работать?
– Конечно, лишь бы тебе хорошо платили…
– Что бы ты ни думал, Эрик, – поколебавшись секунду, сказала Кэти, – удерживает меня здесь не только высокое жалование. Мне кажется, что своей работой здесь мы приближаем победу.
– Здесь? И как же?
Дверь кабинета отворилась; в дверях стояла мисс Перс, среди неясных очертаний ее тела на фоне дверного проема явственно проглядывалась почти горизонтальная линия ее высокой груди.
– Извините за беспокойство, доктор, пришел мистер Джонас Акерман – внучатый племянник мистера Акермана из формовочного.
– Как дела в формовочном, Джонас? – приветствовал гостя Эрик, протягивая ему руку. Внучатый племянник главы фирмы приблизился, и они обменялись рукопожатиями. – Кто-нибудь вылупился в ночную смену?
– Если кто и вылупился, – парировал Джонас, – то он притворился рабочим и спокойно ушел через главный вход. – Заметив Кэти, он произнес: – Доброе утро, миссис Свитсент. Кстати, я видел ваше новое приобретение, которым вы обзавелись для нашего Вашин-35, – машину, которая так похожа на жука. Кажется, “фольксваген” или что-то вроде этою.
– “Крайслер”, – отозвалась Кэти, – это была хорошая машина, но с одним недостатком – слишком слабые рессоры для такого количества металла. Из-за этого ее никто не брал.
– Да, – вздохнул Джонас, – быть в чем-то профессионалом, это великолепно. Хотя бы паршивый ренессанс – я имею в виду настолько глубоко овладеть предметом…, – Заметив помрачневшие лица обоих Свитсентов, он запнулся. – Я, кажется, помешал?
– Дела фирмы прежде всего, – заявил Эрик. Он был рад любому вмешательству, пусть даже этого младшего отпрыска разветвленного родового клана. – Ступай, Кэти, – обратился он к жене, даже не пытаясь придать своему тону видимость шутливости. – Мы поговорим за обедом. Я слишком занят сейчас, чтобы тратить время на выяснение способности механических сборщиков налогов лгать. – Он проводил жену до дверей; на этот раз Кэти не пыталась сопротивляться. Спокойно и безучастно она дала себя проводить. Эрик сказал: – Похоже, весь мир задался целью над тобой насмехаться. Все клевещут и сплетничают. – Он захлопнул за ней дверь.
Помолчав, Джонас Акерман пожал плечами и заявил:
– Ничего не поделаешь, это и есть брак. Узаконенная ненависть.
– Что ты хочешь этим сказать?
– О, это сквозит в вашей беседе, это чувствуется ясно, как дыхание смерти. Следовало бы издать приказ, запрещающий мужьям работать в одной фирме с женами. Пожалуй, даже в одном городе, – он улыбнулся, при этом его молодое лицо мгновенно потеряло последние остатки серьезности. – И все-таки она хороша, это верно. Вирджил постепенно уволил всех своих сборщиков старья, с тех пор как Кэти устроилась на эту должность… она ведь говорила тебе об этом…
– Много раз. “Почти каждый день”, – с горечью подумал он про себя.
– Почему бы вам не развестись?
Эрик пожал плечами – жест, призванный показать глубокие философские основания. Он от души надеялся, что это ему удалось. Видимо, не совсем, поскольку Джонас спросил:
– Хочешь сказать, что тебе это нравится?
– Я хочу сказать, – проговорил он задумчиво, – что я уже был один раз женат и все было не лучше, Если я разведусь с Кэти, мне снова придется жениться, потому что я так устроен, устроен таким образом, что я вижу себя только в одной роли – роли мужа и отца, домочадца и кормильца семьи, и следующий брак будет таким же из-за моего характера.Он поднял голову и посмотрел на Джонаса взглядом, в котором попытался продемонстрировать возможно большую долю мазохизма.
– Что, собственно, ты хотел, Джонас?
– Небольшая экскурсия, – отрывисто произнес Джонас. – На Марс. Поедут все, и ты в том числе. Конференция. Мы с тобой можем выбрать места подальше от старикана, так что нам не надо будет рассуждать о делах фирмы, войне и Джино Молинари. А поскольку полетим мы на большой ракете, у нас будет по шесть часов в каждый конец. И ради Бога, чтобы не стоять всю дорогу на Марс и обратно, давай позаботимся о билетах.
– Сколько времени это продлится? – ему совсем не улыбалось потерять на поездку кучу времени – слишком много работы здесь.
– Наверняка вернемся завтра или послезавтра. Слушай, у тебя есть прекрасная возможность отдохнуть от жены: Кэти остается здесь. Смешно конечно, но я заметил, что старикан не выносит присутствия в своем Вашин-35 экспертов по древностям… он обожает погружаться, так сказать, в очарование этого уголка… и чем старее он становится, тем сильнее. Когда тебе тоже стукнет сто тридцать, ты начнешь понимать…, может начну и я. Как бы то ни было, нам надо ехать, – он добавил, уже серьезнее: – Ты, наверное и сам знаешь это, Эрик, ты ведь его врач. Он никогда не умрет; он никогда не найдет в себе силы принять тяжелое решение – как это называют – не важно, что откажет и что надо будет заменить у него внутри. Иногда я завидую его оптимизму. Его любви к жизни. Тому, что он считает ее такой важной. А мы – жалкие смертные. В нашем возрасте, – он взглянул на Эрика, – в несчастные тридцать или тридцать три.
– Я тоже большой жизнелюб, – откликнулся Эрик. – Я всегда был в порядке. И я еще долго не собираюсь сдаваться, – Он извлек из внутреннего кармана счет, который оставил ему механический сборщик. – Припомни-ка, примерно три месяца назад, не наталкивался ты на пачку “Лаки Страйк” с зеленым в Вашин-35? Подарок Кэти?…
После продолжительной паузы Джонас Акерман сказал:
– Жалкий ревнивый нытик. И это все, о чем ты способен задуматься? Послушай, доктор, если ты не можешь сосредоточиться на своей работе, с тобой все кончено. Два десятка хирургов-трансплантаторов ждут – не дождутся удобного случая, чтобы попасть на работу к такому человеку, как Вирджил с его весом в бизнесе и в военной программе. Тебе просто-напросто повезло. – Это выражение – странная смесь сочувствия и осуждения – немедленно возымело эффект, подстегнув Эрика. – Лично и, если мое сердце выйдет из строя, чего при нашей жизни, скорее всего, недолго осталось ждать, не буду особенно стараться, чтобы попасть к тебе. Ты слишком поглощен своими личными делами. Ты живешь только для себя, а не для нашего межпланетного союза. Боже мой, разве ты забыл, что идет война не на жизнь, а на смерть?! И мы проигрываем эту войну. Нас могут стереть в порошок в любую минуту, черт бы тебя побрал.
– Все верно, – отчетливо осознал Эрик. – И в довершение всего нами руководит совершенно больной ипохондрик. И тиуанская корпорация по производству искусственных мехов и красителей – одна из опор, поддерживающих этого больного лидера, который едва – едва держится в споем кабинете! Без этой дружеской поддержки со стороны Вирджила Акермана Джино Молинари давно был бы или мертв, или на пенсии в старом особняке своих родителей. Все так. И все-таки личная жизнь должна продолжаться. В конце концов, я вовсе не собираюсь полностью погрузиться в домашнюю жизнь, застряв в боксерском клинче с Кэти. Если ты думаешь, что я на это способен, то только из-за твоей патологической молодости. Тебе еще не удалось перейти от юношеской свободы в ту страну, в которой я обитаю. Я – человек, женатый на женщине, которая экономически, интеллектуально и даже сексуально превосходит своего мужа.
Перед уходом Эрик заскочил в формовочную, рассчитывая отыскать Брюса Химмеля. Он действительно уже был здесь. Рядом с громадной корзиной для отбракованных Ленивых Собак.
– Брось их обратно в раствор, – обратился Джонас к Химмелю, швырнув ему бракованный шар, только что сошедший с конвейера вместе с экземплярами, вполне пригодными для того, чтобы их вставили в управляющую систему межпланетного корабля. – Ты знаешь, – сказал он Эрику, – если взять десяток этих анализаторов, причем не бракованных, а тех, которые идут в приборы для армии, окажется, что по сравнению с прошлым годом или даже с прошлым полугодием их скорость отклика замедлилась на несколько микросекунд.
– Ты хочешь сказать, – ответил Эрик, – что наши требования к качеству понизились?
Это казалось невероятным. Продукция ТМК была жизненно важна. Вся разветвленная система военных операций целиком зависела от бесперебойной работы этих небольших, с человеческую голову, шаров.
– Именно, – по-видимому, это мало беспокоило Джонаса. – Дело в том, что раньше мы отбраковывали слишком много блоков. Мы почти не получали дохода.
– Иногда мне х-хочется вернуть время, когда мы занимались гуано марсианских летучих мышей, – заикаясь, произнес Химмель.
Когда-то корпорация занималась сбором помета марсианских мышей-хлопушек. Со временем, встав на ноги, фирма получила возможность воплотить в жизнь более перспективный проект по использованию другого представителя марсианской фауны – марсианской матричной амебы. Этот уникальный одноклеточный организм выжил благодаря своей способности копировать другие формы жизни, а именно те, которые сколько-нибудь соответствовали его размерам. И хотя эта особенность забавляла земных астронавтов и официальных лиц из ООН, никто из них не додумался до промышленного использования матричной амебы, пока Вирджил Акерман, выросший на мышином гуано, не выступил на сцену. За несколько часов он предложил матричной амебе один из дорогих мехов своей тогдашней любовницы; амеба доверчиво скопировала его, после чего к удовольствию Вирджила и девицы у них оказалось два норковых манто вместо одного. К сожалению, матричной амебе скоро надоело быть мехом, и она решила Снова стать сама собой. Это решение оставило у ее хозяев чувство неудовлетворенности.
Решение проблемы, поиски которого заняли несколько месяцев, заключалось в умерщвлении амебы во время ее периода мимикрии и помещении трупа в бассейн с фиксирующими химическими веществами, обладающими способностью сохранять нужную форму. Эти изделия были долговечны и представляли собой точную копию оригинала. Исследования еще велись, а Вирджил Акерман уже оборудовал посадочное поле в Тиуане, Мексика, и принимал грузы с искусственным мехом всех сортов с заводов на Марсе. И почти сразу же искусственные меха вытеснили натуральные с рынка.
Война все изменила.
Кто мог подумать тогда, когда подписывался Договор о Мире и Сотрудничестве с Лилистар, что дела пойдут так плохо? Ведь по утверждениям Лилистар и ее министра Френекси, Лилистар являлась самой могущественной военной державой в галактике; ее враги – риги – и в военной, и во всех других областях были гораздо слабее. Война, безусловно, обещала быть короткой.
“Война сама по себе плоха” – размышлял Эрик, – но ничто так не заставляет задуматься и попытаться, заново оценить прошлые поступки и решения – например, о Мирном договоре – как поражение. И об этом задумываются теперь большинство землян. Но их мнения никто не спрашивает – ни Мол, ни правительство, ни сама Лилистар. А между тем уже никто не сомневается, и об этом открыто говорят в барах и в уединении гостиных, что даже мнение самого Мола теперь уже мало что значит”.
Как только начались военные действия, тиуанская корпорация “Меха и красители” перешла от торговли искусственными мехами к военным заказам, как, впрочем, и все крупные промышленные компании. Сверхъестественная точность копирования главных анализаторов для космических кораблей – монад Ленивая Собака пришлась как нельзя более кстати для рода деятельности, которой занималась ТМК: конверсия прошла легко и почти незаметно. И вот теперь, задумчиво стоя перед корзиной с бракованными изделиями, Эрик задавал себе вопрос, который рано или поздно приходил на ум каждому в фирме: как можно использовать эти нестандартные, но законченные и сложные изделия. Он выбрал одно и повертел в руках. По весу напоминает бейсбольный мяч, по размеру – грейпфрут. Похоже, из этих отбросов на самом деле ничего не сделаешь. Он повернулся, чтобы швырнуть шар в утробу контейнера, который вернет застывшему пластику привычную органическую форму.
– Подожди, – хрипло произнес Химмель, Эрик и Джонас уставились на него.
– Не надо его растворять, – сказал Химмель. Его всего перекосило от смущения, он не находил места рукам, длинные узловатые пальцы судорожно сжимались. Глотая воздух открытым ртом и как бы задыхаясь, он пробормотал: – Я.„– я больше не делаю этого. Видите ли, сырье для одного блока стоит только четверть цента. Весь этот ящик стоит не больше доллара.
– Ну и что? – спросил Джонас, – их все равно надо отправлять, чтобы…
– Я куплю его, – забормотал Химмель. Он полез в карман брюк, стараясь отыскать бумажник. После долгих усилий ему наконец удалось ста извлечь.
– Зачем тебе это? – потребовал Джонас.
– Я все устроил, – выдавил Химмель после мучительной паузы, – я плачу полцента за каждую бракованную Ленивую Собаку, в два раза больше, чем она обходится компании, она даже имеет с этого прибыль. Что в этом плохого? Его голос сорвался.
Пристально глядя на него, Джонас сказал:
– Да никто не против, мне просто интересно, для чего тебе все это нужно. Он искоса посмотрел на Эрика, как будто желая спросить, что он обо всем этом думает.
– Хм… они мне нужны, – ответил Химмель. Он уныло повернулся и зашаркал к ближайшей двери. – Но они все мои, я заплатил за них вперед из моего жалования, – пробурчал он через плечо, открывая дверь. Весь напрягшись, с лицом, побелевшим от возмущения и искаженным тревогой, он шагнул в сторону. По всей комнате, служившей, по-видимому, складом, на колесах, размером с серебряный доллар, сновало около двадцати игрушечных тележек, искусно избегая столкновений и ни на минуту не прерывая своего стремительного движения.
На каждой тележке Эрик заметил вмонтированную Ленивую Собаку, управляющую се движениями.
Немного опомнившись, Джонас почесал нос, хрюкнул и спросил:
– Чем они питаются? – Наклонившись, он ухитрился поймать одну из них, когда она катила мимо его ноги. Он поднял тележку, ее колеса не переставали отчаянно крутиться.
– Просто дешевая А-батарейка на десять лет, – сказал Химмель, – еще полцента.
– И ты сам сделал все эти тележки?
– Да, мистер Акерман, – Химмель взял у него тележку и поставил ее обратно на пол; она опять деловито покатила по своему маршруту. – Эти пока слишком новые, чтобы их отпускать, – объяснил он. – Они должны потренироваться.
– А потом, – вставил Джонас, – ты отпустишьих на свободу.
– Верно, – Химмель кивнул своей куполообразной лысой головой, при этом его роговые очки сползли на нос.
– Зачем? – спросил Эрик.
Главный вопрос был задан, Химмель покраснел, жалко дернулся, однако ответ прозвучал гордо и слегка вызывающе.
– Потому, что они заслуживают ее.
– В этой протоплазме ведь не осталось жизни, – сказал Джонас, – она погибла, когда фиксировалась в растворе. Ты знаешь это. Это просто электронная схема, такая же мертвая, как, скажем, робот.
– Но я считаю их живыми, мистер Акерман, – ответил с достоинством Химмель, – и только то, что они ущербны и не могут вести космический корабль в пространстве, еще не означает, что они не имеют права на свою скудную жизнь. Я отпущу их, и они будут себе раскатывать, может быть, лет шесть, а может быть больше. Это дает им то, для чего они предназначены.
Повернувшись к Эрику, Джонас произнес:
– Если бы старикан узнал об этом…
– Мистер Вирджил Акерман знает, – сразу же откликнулся Химмель, – Он одобряет. Или, скорее, он позволяет мне, – поспешил поправиться Химмель. – Он знает” что я возмещаю убытки, И я делаю тележки ночью, в мое свободное время. У меня есть конвейер, конечно, достаточно примитивный, прямо у меня дома. Я работаю каждый день до часа ночи.
– Что они делают после того, как ты их отпускаешь, просто скитаются по городу?
– Бог их знает, – ответил Химмель.
Очевидно, эта сторона дела его не касалась. Его работа ограничивалась постройкой тележек и установкой на них Ленивых Собак. И, похоже, в этом он был прав, едва ли он мог сопровождать каждую тележку, оберегая ее от всех опасностей большого города.
– Вы артист, – заметил Эрик со смешанным чувством забавности происходящего и возмущения. Во всем этом деле было слишком много сумасбродства, доходящего до абсурда. Этот Химмель, постоянно занятый здесь на работе и в своем жилище, вечно озабоченный, чтобы изгои производства нашли свое место под солнцем, а что дальше? И это в то время, когда все вокруг задавлены гнетом величайшей нелепости – глупой войны. С этой точки зрения Химмель не выглядел настолько смешным. Такое время. Сумасшествие затаилось в самой атмосфере, начиная от Мола и кончая этим несчастным служащим отдела контроля качества. Спускаясь с холма с Джонасом Акерманом, Эрик заявил:
– Он придурок. В настоящий момент это выражение показалось ему наиболее сильным из всех имеющихся в его распоряжении.
– Безусловно, – сказал Джонас, отстраняя от себя неприятные мысли. – Но все это позволяет нам по-новому взглянуть на старого Вирджила, ведь он терпит вес это вовсе не потому, что это даст ему прибыль, совсем нет. Честно говоря, я рад. Я думал, что Вирджил более жесткий. Я бы, скорее, ожидал от него, что он вышвырнет этого бедолагу куда-нибудь в трудовую армию на Лилистар. Страшно представить, какая жизнь могла ожидать этого парня. Он просто счастливчик.
– Чем, по-твоему, все ото кончится? – спросил Эрик. – Ты думаешь, что Мол подпишет сепаратный мир с ригами и вытащит нас из всего этого, оставит Лилистар воевать одних, как они того и заслуживают?
– Он не может, – безразлично сказал Джонзс. – Секретная полиция Лилистар набросится на нас здесь, на Земле, а из него сделает кровавый бифштекс. Выбросит его из кабинета и за ночь заменит его кем-нибудь более воинственным. Кем-нибудь, кто любит воевать.
– Но они не могут этого сделать, – воскликнул Эрик, – мы его выбирали, не они, – Говоря это, он отчетливо сознавал, что Джонас прав. Джонас просто реалистично оценивал, на что способны союзники.
– Лучшее, что мы можем сделать, – проговорил Джонас, – это просто проиграть. Медленно и неотвратимо, что мы и делаем, – он понизил голос до шепота: – Я не люблю этих пораженческих разговоров…
– Не беспокойся. Джонас продолжил:
– Эрик, это единственный выход, даже если представить столетие оккупации в качестве наказания за выбор неподходящего союзника в ошибочной войне и в неподходящий момент. Наш первый опыт вступления я в межпланетную политику, и как же бездарно мы его проделали, как Мол его проделал! – он поморщился.