Диккенс Чарльз. Очерки Боза, Наш приход

   - Браво! браво! - кричал капитан. - Браво!
   - Мило, не правда ли, сэр? - обратился к нему мистер Сэмюел Бригс небрежным тоном антрепренера, знающего себе цену. Кстати, это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как он накануне вечером покинул Фарнивалс-Инн.
   - О-ча-ровательно! - с чувством сказал капитан, крякнув по-военному. О-ча-ровательно!
   - Прелестный инструмент! - сказал лысый старичок, который все утро тщетно пытался рассмотреть что-нибудь в подзорную трубу, куда мистер Харди засунул большую черную облатку.
   - А португальский бубен вы когда-нибудь слышали? - спросил сей неугомонный шутник.
   - А вы, сэр, вы слышали там-там? - сурово осведомился капитан Хелвс, никогда не упускавший случая похвастать своими странствиями - подлинными или вымышленными.
   - Что-о? - растерянно переспросил Харди.
   - Там-там.
   - Никогда!
   - А гам-гам?
   - Никогда!
   - А что такое - гам-гам? - хором запищали девицы.
   - Когда я был в Ост-Индии, - начал капитан (какое открытие - он побывал даже в Ост-Индии!), - я однажды заехал на несколько тысяч миль в глубь страны, чтобы погостить у своего закадычного друга. Расчудесный был малый; звали его Ба Ран Чаудар Дос Мазут Бульвар. Вот сидим мы как-то вечерком на прохладной веранде, курим кальяны; и вдруг появляются тридцать четыре кит-магара (у него был целый штат прислуги) и столько же умба-заров, с грозным видом подступают прямо к дому и бьют в там-там. Ба Ран вскакивает...
   - Кто-кто? - переспросил лысый старичок, вытягивая шею.
   - Ба Ран... Ба Ран Чаудар...
   - Ах, простите! - сказал старичок. - Продолжайте, пожалуйста.
   - Он вскакивает, выхватывает пистолет и говорит мне: "Хелвс, дружок мой, - он всегда так называл меня, - слышишь ли ты там-там?" - "Слышу", отвечаю я. Лицо его, бледное как полотно, вдруг страшно исказилось, дрожь потрясла все его тело. "Ты видишь этот гам-гам?" - спросил он. "Нет, не вижу", - отвечаю я, озираясь вокруг. "Не видишь?" - говорит. "Нет, говорю, провалиться мне на этом месте, не вижу. Мало того - я даже не знаю, что такое гам-гам". Ба Ран зашатался, я думал - он вот-вот упадет. Потом отвел меня в сторону и с невыразимой мукой прошептал...
   - Кушать подано, - провозгласила жена стюарда.
   - Вы позволите? - сказал капитан, подставив руку калачиком мисс Джулии Бригс, и повел ее в каюту, нимало не смущаясь тем, что оборвал свой рассказ на полуслове.
   - Какое необыкновенное происшествие! - воскликнул лысый старичок, все еще вытягивая шею.
   - Какой отважный путешественник! - прощебетали девицы.
   - Какое странное имя! - сказали мужчины; несколько сбитые с толку столь откровенным враньем.
   - Все-таки жаль, что он не успел докончить, - заметила одна старая леди. - Хотелось бы услышать, что же такое этот гам-гам.
   - Вздор! - вскричал, приходя в себя, онемевший было от изумления Харди. - Уж не знаю, что такое гам-гам в Индии, но у нас, сдается мне, это очень похоже на об-ман.
   - Бот злюка! Вот завистник! - раздалось со всех сторон, и гости пошли к столу, потрясенные рассказом, нимало не сомневаясь в истинности сверхъестественных приключений капитана Хелвса. До самого конца прогулки он оставался признанным героем дня: бесстыдство и таинственность - наивернейшие средства снискать славу в любом обществе.
   Между тем пароход достиг намеченной цели и пустился в обратный путь. Ветер, весь день дувший в спину, теперь хлестал прямо в лицо; погода испортилась; небо, вода, берега реки - все приобрело тот мрачный свинцово-серый цвет, в какой маляры красят входные двери, прежде чем покрыть их более веселым колером. Дождь, моросивший уже с полчаса, теперь превратился в настоящий ливень. Ветер быстро крепчал, и рулевой выразил уверенность, что скоро разразится шторм. Время от времени пароход слегка сотрясался, как бы предостерегая, что, ежели ветер усилится, качка может стать весьма неприятной; уже громко скрипело дерево, словно то был не пароход, а полная до верху бельевая корзина. Но морская болезнь - нечто вроде боязни привидений: каждый в душе побаивается их, но лишь немногие сознаются в своем суеверии. Поэтому общество усиленно притворялось, что чувствует себя превосходно, хотя на самом деле всех изрядно мутило.
   - Кажется, дождик идет? - вопросил любознательный лысый старичок, когда после долгой толкотни и давки все уселись за стол.
   - Как будто накрапывает, - ответил мистер Перси Ноукс, едва слыша свой голос сквозь стук дождевых капель по палубе.
   - Кажется, ветер поднялся? - осведомился кто-то.
   - Да нет, пустяки, - возразил Харди, страстно желая внушить самому себе эту уверенность, ибо он сидел возле двери и его чуть не сдувало со стула.
   - Сейчас прояснится, - беспечным тоном посулил мистер Перси Ноукс.
   - Разумеется! - воскликнули в один голос члены комитета.
   - Никаких сомнений! - подхватили остальные и, обратив все свое внимание на обед, усердно принялись резать, жевать, пить вино и так далее.
   Вибрация паровой машины весьма ощутимо давала себя знать. Баранья нога на большом блюде в конце стола дрожала как бланманже; увесистый кусок сочного ростбифа судорожно дергался, словно его разбил паралич, а телячьи языки, помещенные в слишком просторные тарелки, вели себя чрезвычайно странно: они сновали взад и вперед, кидались во все стороны, точно муха в перевернутом стакане. Фаршированные голуби явно пытались втянуть в себя торчащие наружу лапки; а что касается кремов и желе, то их так трясло и мотало, что все отказались от мысли помочь им. Стол трепетал и подскакивал, как пульс у тяжелобольного, даже ножки стола била лихорадка, - словом, все ходило ходуном. Балки на потолке каюты, казалось, имели одно назначение доводить людей до головной боли, что не преминуло отразиться на расположении духа некоторых старых джентльменов. И сколько бы раз стюард ни поднимал кочергу и каминные щипцы, они неуклонно падали на пол; и чем больше леди и джентльмены силились поудобнее расположиться на стульях, тем упорнее стулья уползали из-под леди и джентльменов. То там, то сям раздавался зловещий голос, требующий рюмку бренди; физиономии гостей все больше вытягивались; один джентльмен вдруг без всякой видимой причины выскочил из-за стола и с непостижимой резвостью бросился наверх, что привело к тяжелым последствиям и для него самого и для стюарда, который как раз спускался вниз.
   Скатерть убрали, подали десерт, наполнили бокалы. Качка постепенно усиливалась; у многих глаза помутнели, словно они только что проснулись и еще не пришли в себя. Молодой человек в зеленых очках, который вот уже с полчаса - как огонь на вращающемся маяке - то разгорался, то угасал, имел неосторожность заявить о своем желании провозгласить тост. После нескольких безуспешных попыток сохранить вертикальное положение, ему, наконец, удалось как-то зацепиться левой рукой за среднюю ножку стола. Речь свою он начал так:
   - Леди и джентльмены! Среди нас находится один гость, я позволю себе сказать - один незнакомец (тут, видимо, какая-то мучительная мысль поразила оратора, ибо он умолк и состроил весьма кислую мину), чьи таланты и странствия, чья общительность и...
   - Минуточку, Эдкинс, - торопливо прервал его мистер Перси Ноукс. Харди, что с вами?
   - Ничего, - коротко ответил тот, явно не имея сил произнести больше трех слогов подряд.
   - Хотите выпить бренди?
   - Нет! - с негодованием сказал Харди; вид у него при этом был столь же жизнерадостный, как у Темпл-Бара в густой туман под моросящим дождем. - С какой стати мне пить бренди?
   - Хотите подняться на палубу?
   - Нет, не хочу.
   Лицо Харди выражало твердую решимость, а голос мог сойти за подражание чему угодно: он одинаково походил на писк морской свинки и на звуки фагота.
   - Прошу прощения, Эдкинс, - учтиво извинился мистер Перси Ноукс. - Мне показалось, что нашему другу нехорошо. Пожалуйста, продолжайте.
   Молчание.
   - Пожалуйста, говорите дальше.
   - Дальше, некуда! - крикнул кто-то.
   - Виноват, сэр, - сказал стюард, подбегая к мистеру - Перси Ноуксу, но сейчас на палубу выскочил молодой человек - это который в зеленых очках прямо на себя не похож; и там еще другой, что на скрипке играл, так он говорит, чтобы ему дали бренди, иначе он ни за что не ручается. Говорит, несчастные его жена и дети, останутся они без пропитания, ежели у него лопнет жила, а она того и гляди лопнет. Флажолету было очень плохо, но теперь полегчало, только пот с него льется - глядеть страшно.
   Дольше скрывать правду было бесполезно: все общество поплелось на палубу; мужчины старались не видеть ничего, кроме неба, а женщины, натянув на себя все имевшиеся при них плащи и шали, лежали на скамейках или под ними в самом жалком состоянии. Такого шторма и ливня, такой тряски и качки еще не знавали участники ни одной увеселительной прогулки. Несколько протестов было направлено вниз по поводу малолетнего сына Флитвудов, но они не возымели решительно никакого действия ввиду недомогания его естественных покровителей. Этот очаровательный ребенок орал благим матом до тех пор, пока не остался без голоса, после чего заревела малолетняя дочь Уэкфилдов и уже не умолкала до самого приезда.
   Что касается мистера Харди, то часа через два после обеда его нашли на палубе погруженным - судя по принятой им позе - в созерцание быстротекущих вод; но одно обстоятельство слегка встревожило друзей "смешного господина": неумеренная любовь к красотам природы, видимо, заставляла его слишком долго стоять с опущенной головой, что вообще очень вредно, а тем паче для человека апоплексического сложения.
   До таможни общество добралось только к двум часам ночи; все были измучены и удручены. Тоунтоны чувствовали себя так скверно, что не имели сил ссориться с Бригсами, а Бригсы так устали, что были не в состоянии досаждать Тоунтонам. Один из зеленых футляров пропал при посадке в наемную карету, и миссис Бригс без обиняков заявила, что подкупленный миссис Тоунтон носильщик зашвырнул его в какой-нибудь подвал. Мистер Александер Бригс стал ярым противником баллотировки, он говорит, что на собственном опыте убедился в несостоятельности такой процедуры; а мистер Сэмюел Бригс, когда его просят высказать свою точку зрения на сей предмет, отвечает, что таковой у него не имеется ни относительно баллотировки, ни чего-либо другого.
   Мистер Эдкинс - молодой человек в зеленых очках нс упуская ни единого мало-мальски удобного случая, произносит спичи, равно блещущие красноречием и длиной. Если только его раньте не возведут в сан судьи, он, вероятно, будет выступать на процессах в Новом центральном уголовном суде.
   Капитан Хелвс продолжал ухаживать за мисс Джулией Бригс и, быть может, даже женился бы на ней, но, к несчастью, мистер Сэмюел, по распоряжению своих клиентов, господ Скроггинс и Пейн, вынужден был отстранить его от дел, ибо доблестный воин хоть и милостиво согласился взимать суммы, причитающиеся этой фирме, однако по легкомыслию и беспечности, свойственным некоторым воинственным натурам, не удосужился вести счета с той педантичной точностью, которой требует общепринятый обычай. Миссис Тоунтон жалуется, что горько разочаровалась в нем. Он познакомился с ее семейством на пакетботе, идущем в Грейвзенд, и уж в силу этого должен бы оказаться человеком добропорядочным.
   Мистер Перси Ноукс по-прежнему безмятежен и весел.
   ГЛАВА VIII
   Дуэль в Грейт-Уимлбери
   перевод М.Богословской
   Городок Грейт-Уинглбери отстоит ровно на сорок две и три четверти мили от восточного угла Гайд-парка. В нем есть длинная, кривая, мирная Главная улица с громадными черно-белыми часами на маленькой красной ратуше, что стоит примерно на полпути от одного ее конца до другого, есть Рыночная площадь, тюрьма, городской дом публичных собраний, церковь, мост, часовня, театр, библиотека, гостиница, колодец с насосом и почта. Предание гласит, что где-то, примерно в даух милях в сторону, некогда существовал Литл-Уинглбери и, судя по тому, что в залитом солнцем окне уинглберийской почты долго был выставлен до востребования, пока, наконец, не рассыпался в прах от ветхости, грязный сложенный вчетверо листок бумаги, первоначально, по-видимому, имевший назначение письма с надписанными сверху бледными каракулями, в которых пылкое воображение могло уловить отдаленное сходство со словом "Литл", - предание сие не лишено некоторых оснований. Общественное мнение склонно приписывать это название некоему тупичку в самом конце грязного переулка длиной примерно в две мили, в каковом тупичке прочно обосновались колесных дел мастер, четверо нищих и пивная; но даже и этот не вполне убедительный довод требует серьезной проверки, несколько обитатели вышеупомянутого тупичка единогласно утверждают, что он никогда, спокон веков и до наших дней, не имел никакого названия.
   "Герб Уинглбери" в середине Главной улицы, напротив маленького здания с большими часами, - лучшая гостиница в городе. Это - гостиный двор, почтовая станция и акцизная контора, зала заседаний Синих при каждых выборах и судебная камера во время выездных сессий. Это - постоянное место встречи Синих джентльменов, членов карточного клуба Вист, называемых так в отличие от Желтых джентльменов, членов другого карточного клуба, собирающихся в другой гостинице, несколько подальше. А когда в Грейт-Уинглбери заезжает какой-нибудь совершающий турне фокусник, или содержатель паноптикума, или музыкант, - сейчас же по всему городу расклеиваются афиши, объявляющие, что мистер такой-то, "полагаясь на великодушную поддержку жителей Грейт-Уинглбери, оказываемую ими всегда с такой щедростью, снял, не считаясь с расходами, прекрасную вместительную залу собраний в "Гербе Уинглбери". Гостиница занимает большое здание с каменным фасадом, отделанным красным кирпичом; в глубине красивого просторного вестибюля, украшенного вечнозелеными растениями, виднеется стойка и прилавок под стеклом, где самые отменные деликатесы, уже приготовленные для закуски, пленяют взор посетителя, едва только он переступит порог, и разжигают до крайности его аппетит. Двери справа и слева ведут в кофейню и в комнату для разъездных торговых агентов, а широкая пологая лестница, - три ступеньки - площадка, четыре ступеньки - площадка, одна ступенька - площадка, полдюжины ступенек и опять площадка и так далее, - ведет в коридоры спальных номеров и в лабиринты гостиных, именуемых "отдельными", где вам предоставляется чувствовать себя столь отдельно, сколь это возможно в таком заведении, где через каждые пять минут какая-нибудь личность, ошибившись дверью, вваливается в вашу комнату и, оторопело выскочив обратно в коридор, открывает на ходу по очереди все двери, пока, наконец, не попадет в собственную.
   Таков "Герб Уинглбери" по сие время, и таков он был и в ту пору, когда... неважно когда - ну, скажем, за две-три минуты до прибытия лондонской почтовой кареты. Четыре лошади, покрытые попонами - готовая смена почтовых - стояли в углу двора, вокруг них столпилась кучка праздных форейторов в блестящих шляпах и длинных балахонах, деловито обсуждая достоинства сих четвероногих; с десяток маленьких оборвышей топтались чуть-чуть поодаль, слушая с явным интересом разговоры этих почтенных личностей, а несколько зевак собралось вокруг лошадиной кормушки, дожидаясь прибытия почтовой кареты.
   День был жаркий, солнечный; городок пребывал в зените своей спячки, и, за исключением этих немногих праздношатающихся, не видно было ни одной живой души. Внезапно громкие звуки рожка нарушили сонную тишину улицы, и почтовая карета, подскакивая на неровной мостовой, подкатила с оглушительным грохотом, от которого, казалось, должны были бы остановиться даже громадные городские часы. Верхние пассажиры спрыгнули с империала, все окошки поднялись, из гостиницы выскочили лакеи, а конюхи, зеваки, форейторы, уличные мальчишки забегали взад и вперед, словно наэлектризованные, и, поднимая самую невообразимую сутолоку, судорожно принялись отстегивать, распутывать, развязывать, выпрягать лошадей, которые только того и ждали, и впрягать других, которые всячески упирались.
   - В карете, внутри, дама, - сказал кондуктор.
   - Прошу вас, мэм, - сказал слуга.
   - Номер с отдельной гостиной? - спросила дама.
   - Разумеется, мэм, - ответила горничная.
   - Ничего, кроме этих сундуков, мэм? - осведомился кондуктор.
   - Да, больше ничего, - подтвердила дама.
   И вот пассажиры уже снова сидят на империале, кучер и кондуктор на своих местах, с лошадей сдергивают попоны. "Готово!" - раздается крик, и карета трогается. Зеваки стоят несколько минут посреди дороги, глядя вслед удаляющейся карете, потом один за другим расходятся. И на улице снова ни души, и городок после всей этой суматохи погружается в еще более непробудную тишину.
   - Проводите даму в двадцать пятый номер, - кричит хозяйка. - Томас!
   - Да, мэм!
   - Вот письмо джентльмену из девятнадцатого номера. Посыльный принес, из "Льва". Ответа не требуется.
   - Вам письмо, сэр, - сказал Томас, кладя письмо на стол приезжего в девятнадцатом номере.
   - Мне? - переспросил номер девятнадцатый, обернувшись от окна, из которого он наблюдал только что описанную нами сцену.
   - Да, сэр. (Слуги в гостиницах всегда говорят полунамеками и обрывают фразу на полуслове.) Да, сэр. Посыльный из "Льва", сэр. В буфете, сэр. Хозяйка сказала, номер девятнадцать. Александер Тротт, эсквайр, сэр? Ваша карточка... заказ в буфете... не так ли, сэр?
   - Да, моя фамилия Тротт, - сказал номер девятнадцатый, распечатывая письмо. - Можете идти.
   Слуга опустил штору на окне, потом поднял ее, - порядочный слуга всегда считает своим долгом сделать что-нибудь, прежде чем выйти из номера, подвигал стаканы на столе, смахнул пыль там, где ее не было, потом очень сильно потер руки, крадучись подошел к двери и исчез.
   Письмо, по-видимому, заключало в себе нечто если и не совсем неожиданное, то во всяком случае крайне неприятное. Мистер Александер Тротт положил его на стол, потом снова взял в руки и зашагал по комнате, стараясь наступать на цветные квадраты половика; при этом он даже сделал попытку правда, неудачную - насвистать какой-то мотивчик. Но и это не помогло. Он бросился в кресло и прочитал вслух следующее послание:
   "Голубой Лев и Горячитель Утробы",
   Грейт-Уинглбери
   Среда, утром.
   Сэр!
   Едва только мне стали известны Ваши намерения, я покинул контору и последовал за Вами. Я знаю цель Вашего путешествия. Вам не удастся его завершить.
   У меня здесь нет никого из друзей, на чью скромность я мог бы положиться. Однако это не будет препятствием для моего мщения. Эмили Браун будет избавлена от корыстных домогательств всеми презренного негодяя, который внушает ей отвращение, и я не намерен больше терпеть подлые выпады из-за угла от гнусного зонтичника.
   Сэр! От Грейт-Уинглберийской церкви идет тропинка. Она ведет через четыре лужка в уединенное место, которое здешние жители называют Гиблая яма (мистера Тротта передернуло). Я буду ждать Вас на этом месте один, завтра утром, без двадцати минут шесть. Если я, к своему огорчению, не увижу Вас там, я доставлю себе удовольствие посетить вас с хлыстом в руке.
   Хорэс Хантер.
   P. S. На Главной улице есть оружейный магазин, и после того, как стемнеет, они порохом не торгуют. Вы меня понимаете.
   Р. Р. S. Вам лучше не заказывать завтрака до того, как Вы со мною встретитесь. Это может оказаться ненужным расходом".
   - Вот бешеная скотина! Я так и знал, что этим кончится! - в ужасе вскричал Тротт. - Я ведь говорил отцу, если только он заставит меня пуститься в эту эскападу, Хантер сейчас же сорвется с места и будет преследовать меня, как Вечный Жид. Уж само по себе худо жениться по приказу стариков, без согласия девушки, а что же теперь подумает обо мне Эмили, если я прибегу к ней сломя голову, спасаясь от этого исчадия ада? Что же мне теперь делать? И что я могу предпринять? Если я вернусь в Лондон, я буду опозорен навеки, лишусь девушки и еще того хуже - лишусь и ее денег. А если я даже возьму место в дилижансе и поеду к Браунам, Хантер погонится за мной на перекладных. Если же я явлюсь на это место, в эту проклятую Гиблую яму (его опять передернуло), я могу себя считать все равно что мертвым. Я видел, как он стрелял в тире на Пэлл-Мэлл и пять раз из шести попадал прямо во вторую пуговицу жилета этого человечка, а когда ему случалось попасть не туда, так он попадал ему в голову! - И при этом утешительном воспоминании мистер Тротт снова воскликнул: - Что же мне делать?
   Долго он сидел, обхватив голову руками, погруженный в мрачные размышления о том, как ему лучше поступить. Разум указывал ему перстом на Лондон, но он представил себе, как разгневается его родитель и как он лишится состояния, которое папаша Браун обещал папаше Тротту дать в приданое за своей дочерью, дабы оно перешло в сундуки сына Тротта. Тогда перст разума ясно указал "к Браунам", но в ушах Тротта раздались угрозы Хорэса Хантера и, наконец, указующий перст начертал ему кровавыми буквами "Гиблая яма", - и тут в голове мистера Тротта зародился план, который он и решил немедленно привести в исполнение.
   Прежде всего он послал младшего коридорного в трактир "Голубого Льва и Горячителя Утробы" с учтивой запиской мистеру Хорэсу Хантеру, в которой давалось понять, что он жаждет разделаться с ним и не преминет доставить себе завтра удовольствие отправить его на тот свет. Затем он написал еще одно письмо и послал за вторым коридорным - их тут держали пару. В дверь тихо постучали. "Войдите!" - сказал мистер Тротт. В дверь просунулась огненно-рыжая голова с одним-единственным глазом, а после повторного "сойдите" появилось туловище с ногами, коему принадлежала голова, а засим меховая шапка, принадлежащая голове.
   - Вы, кажется, старший коридорный? - спросил мистер Тротт.
   - Так точно, старший коридорный, - прохрипел голос из плисового жилета с перламутровыми пуговицами, - то есть я, значит, здешний коридорный, а тот малый у меня на побегушках. Главный коридорный и подкоридорный - вот оно как у нас называется.
   - А вы сами из Лондона? - поинтересовался мистер Тротт.
   - Извозчиком был, - последовал лаконический ответ.
   - А теперь почему бросили ездить? - спросил мистер Тротт.
   - Разогнал лошадь да задавил какую-то старуху, - коротко ответил главный коридорный.
   - Вы знаете дом здешнего мэра? - осведомился мистер Тротт.
   - Еще бы не знать! - многозначительно ответил коридорный, как если бы у него были веские основания помнить этот дом.
   - А вы думаете, вы смогли бы доставить туда письмо?
   - А что ж тут такого? - сказал коридорный.
   - Но только это письмо, - продолжал Тротт, судорожно тиская в одной руке смятую записку с надписанным каракулями адресом, а в другой пять шиллингов, - это анонимное письмо.
   - Оно... чего? - переспросил коридорный.
   - А_н_о_н_и_м_н_о_е. Он не должен знать, от кого оно.
   - Ага!.. понимаю, - выразительно подмигнув, ответил слуга, не обнаруживая, впрочем, ни малейшего намерения отказаться от поручения. - Так чтобы, значит, втемную. - И его единственный глаз обежал комнату, словно в поисках потайного фонаря и фосфорных спичек. - Только ведь дело то в том, продолжал он, отрываясь от поисков и устремляя свой единственный глаз на мистера Тротта, - он ведь у нас из судейских, наш мэр, и застрахован как надо. Ежели у вас против него зуб, не стоит вам поджигать его дом. Провались я на этом месте, коли вы не окажете ему этим превеликую услугу! - И он подавил смешок.
   Будь мистер Александер Тротт в другом положении, он немедленно обратился бы к властям предержащим и спустил бы с лестницы этого субъекта, то есть, иными словами, он позвонил бы и потребовал, чтобы хозяин убрал своего коридорного. Но сейчас он ограничился тем, что удвоил чаевые и объяснил, что письмо касается всего-навсего нарушения общественного порядка. Коридорный удалился, торжественно поклявшись не разглашать разговора, а мистер Тротт уселся за стол: и принялся поглощать жареную рыбу, бараньи котлетки, мадеру и прочее в значительно более спокойном состоянии духа, нежели то, в коем он пребывал до сих пор с момента получения вызова от Хорэса Хантера.
   Дама, приехавшая в лондонской почтовой карете, едва успев водвориться в свой двадцать пятый номер и скинуть с себя дорожную мантилью, тотчас же написала записку Джозефу Овертону, эсквайру, стряпчему и мэру Грейт-Уинглбери, прося его безотлагательно явиться к ней по чрезвычайно важному делу, каковая просьба и была удовлетворена немедленно, ибо когда сей почтенный представитель власти читал письмо, глаза у него полезли на лоб и он то и дело прерывал чтение возгласами "черт возьми!" и тому подобными, явно свидетельствующими о его крайнем изумлении, а потом, схватив свою широкополую шляпу, висевшую на положенном ей месте на вешалке в маленькой прихожей, поспешно вышел из дому и зашагал по Главной улице к "Гербу Уинглбери"; в вестибюле этого заведения его встретили хозяйка и толпа почтительных слуг, которые все вместе проводили его наверх по лестнице до самой двери номера двадцать пять.
   - Просите! - сказала приезжая дама, когда слуга, постучавшись, доложил ей о приходе джентльмена. И слуга, посторонившись, пропустил гостя.
   Леди поднялась с кушетки; мэр шагнул ей навстречу, и оба остановились и с минуту, словно по взаимному уговору, стояли не двигаясь, глядя друг на друга. Мэр видел перед собою пышную, богато одетую даму лет под сорок, а приезжая смотрела на представительного джентльмена, лет на десять постарше ее, в сиреневых штанах, черном сюртуке, галстуке и перчатках.
   - Мисс Джулия Мэннерс! - воскликнул, наконец, мэр. - Вы меня просто изумляете!