Диксон Гордон. Абсолютная Энциклопедия. Том 2

   Его голос звучал необычно в ночной тиши этой комнаты и даже для его собственных ушей.
   – Конечно, не смог бы, – мягко произнесла Аманда. – Но в чем Донал допустил ошибку?
   – Не совсем ошибку. Он двигался в правильном направлении, хотя не совсем ясно себе его представлял; возможно, даже я не до конца еще все понимаю. Но направление, повторяю, с самого начала было выбрано им правильно, и то, что он завещал мне, будучи еще совсем ребенком, до сих пор является целью моей жизни, моей работой.
   – Завещал тебе? – удивилась Аманда. – Ты хочешь сказать, что, так же как Донал, с детства ты посвятил себя делу, которое выполняешь и сейчас? Неужели со столь раннего возраста?
   Память болью отозвалась в нем. Над ним вновь сомкнулись тюремные стены камеры на Гармонии.
   – Ты помнишь Джеймса Грима? – спросил он ее.
   – Которого Джеймса? – уточнила она. – Среди Гримов, начиная с Клетуса, были трое с таким именем.
   – Джеймса, который был самым младшим из дядьев Донала, – ответил он. – Того Джеймса, которого убили при Доннесуорте, когда я… когда Донал был еще совсем ребенком.
   Он помолчал, глядя в спокойное лицо Аманды, которая лежала, прижавшись одной щекой к его груди, и смотрела на него из темноты, освещенная бледнеющим светом луны.
   – Разве я не рассказывал тебе, когда был здесь в прошлый раз, о видениях, которые посещали меня в тюремной камере на Гармонии, о кладбище и похоронах? – спросил он.
   – Нет, – сказала она. – Ты мне многое рассказывал о тюремной камере и о раздумьях в ней о своем дальнейшем пути. Но ты не упоминал ни о каких видениях, связанных с похоронами.
   – Это случилось, когда я уже готов был от всего отказаться. Тогда я не осознавал этого, но наконец был на грани понимания той истины, на поиски которой и был мною послан Хэл Мэйн. То, что я должен был понять, начало пробиваться сквозь поставленный мною же для Хэла барьер, ограждавший его от того, что он знал в прошлой жизни, и этим воспоминанием – церемонией похорон Джеймса в Форали, когда я был еще мальчиком…
   Его голос задрожал от боли, которую он ощутил при этом воспоминании, затем он взял себя в руки.
   – Именно тогда Донал принял решение, взял на себя обязательство, – продолжал Хэл. – Джеймс был для него ближе, чем даже родной брат, так иногда бывает. По возрасту Мор был где-то между нами, но Мор…
   Голос его сорвался. Это имя как будто вызвало спазм в его горле.
   – Что Мор? – не дождавшись продолжения, спросила Аманда. Протянув руку, она нежно коснулась пальцами его руки, лежащей на кровати.
   – Донал убил Мора, – отрешенно произнес он. Ему показалось, что ее пальцы коснулись оголенных нервов его руки и побежали по ним вверх, словно пытаясь добраться до самой сокровенной сути его естества.
   – Это неправда, – услышал он словно издалека ее голос. – Ты придаешь этому больше значения, чем надо. Это так и не так. Что же было на самом деле?
   – Донал виноват в смерти Мора, – словно повинуясь ее приказу, ответил он.
   – Хорошо, – сказала она. – Давай сейчас не будем говорить об этом. Ты рассказывал мне о смерти Джеймса и о том, как она связана с решением Донала, которое руководило тобой во всех твоих жизнях и на протяжении всех этих лет. Что же такое там произошло?
   – Что произошло? – Он с трудом отогнал образ изувеченного тела Мора и вновь вызвал в своей памяти картину похорон Джеймса. – Они все просто смирились с его смертью. Все, даже Ичан, даже мой отец, он просто смирился с убийством Джеймса, этим абсолютно бессмысленным убийством. А я… не смог. Я… он, Донал, впал в состояние холодного неистовства. Точно такого, из которого ты недавно вывела меня.
   – Неужели? – в голосе Аманды сквозило явное сомнение – Это невозможно, Донал был слишком молод. Сколько ему было?
   – Одиннадцать.
   – В этом возрасте такого не могло быть. Это просто невозможно.
   Хэл рассмеялся, его смех резко прозвучал в тишине спальной.
   – Но так это и было. Кейси тоже, как и ты, не поверил когда отыскал его на конюшне, куда тот забился после похорон, в то время как все остальные пошли в дом. Но он смог это сделать. Ведь он был Донал.
   При этом последнем слове, словно само имя было магическим ключом, внутри него как будто что-то щелкнуло и прошлое вновь вернулось к нему; и вместе с холодной яростью им неожиданно завладела огромная сила, захлестнувшая его, словно неистовая волна прилива, грозящая поглотить все на своем пути.
   – Я – Донал, – сказал он; могучая сила подхватила его, взметнула вверх. Неистовая, огромная…
   – Не Блейз.
   Тихий голос Аманды, донесшийся до него, словно издалека, разбил и усмирил эту силу. Он с облегчением вздохнул, почувствовав, что приходит в себя. Несколько минут он лежал, не говоря ни слова, затем повернулся и, стараясь разглядеть ее лицо в полумраке, спросил:
   – Что я рассказывал тебе о Блейзе?
   – Это было в первый твой приезд в Фал Морган, – мягко ответила она. – В ту ночь ты очень много говорил.
   – Понятно, – вздохнул он. – Грех воина все еще сидит во мне. От него мне тоже еще предстоит избавиться, как ты понимаешь… если вспомнишь, что я тебе рассказывал об освобождении Рух. Нет, слава Богу, я не Блейз. Но и в одиннадцать лет я тоже им не был. Единственное, что я понимал, так это то, что не могу вот так просто смириться с бессмысленной смертью Джеймса, со всем этим злом, творящимся во Вселенной: с тем, что творят люди друг против друга, чего никогда не должно было быть.
   – И ты тогда поставил перед собой задачу положить этому конец?
   – Ее поставил Донал. И всю свою жизнь он старался осуществить ее. В каком-то смысле не его вина, что он пошел не той дорогой. Он был все еще слишком молод…
   – И что он сделал? – ее голос вернул его к действительности и к тому, о чем он собирался ей рассказать.
   – Он стал искать средство, средство, которое не позволило бы больше людям совершать поступки, подобные тем, что привели к смерти Джеймса, – сказал Хэл. – И он нашел его. Я называю его – он называл его – интуитивной логикой. Это логика, срабатывающая на интуитивном уровне, или интуиция, дающая ответы на основе жестких законов логики. Называй это как хочешь. В действительности он был далеко не первый, кто открыл ее. Люди творчества – художники, писатели, композиторы и музыканты пользовались ею уже давно. Пользовались ею и ученые. Он только привел ее в стройную систему и применял сознательно по своей воле и своему желанию.
   – Но что это такое? – подгонял его голос Аманды.
   – Это нельзя объяснить, так же как нельзя объяснить словами математику, – сказал он. – Чтобы объяснить ее, надо говорить на том языке, которым пользуется она сама, но еще раньше твое мышление должно сделать качественный скачок к истокам понимания этого языка; только тогда ты действительно начнешь постигать, что же это такое. Я приведу тебе аналогичный пример. Разве у тебя не бывало так, чтобы какое-нибудь великое художественное полотно вдруг стало тебе очень близким, полностью захватило тебя, разве тебе не приходилось слышать гениально исполненного музыкального произведения, читать книгу, которую, вне всякого сомнения, можно было бы поставить в ряд бесспорно выдающихся литературных произведений?
   – Да, бывало, – ответила она.
   – Тогда ты знаешь, что у всех их есть одна общая черта – это то, что ты снова и снова возвращаешься к ним. Ты готова без устали смотреть на картину. Готова бесконечно слушать одну и ту же музыку, каждый раз находя в ней что-то новое. Читать и перечитывать книгу, даже не задумываясь над тем, что единственное, что тебя в них привлекает, – это радость открытия и наслаждения.
   – Я это знаю, – сказала она.
   – Понимаешь, – продолжал он, – то, что неудержимо влечет тебя к ним, заключается в их способности постоянно открывать для тебя что-то новое; и все эти бесчисленные открытия, которые тебе предстоит совершить, были в них изначально заложены их творцом. Ни один человеческий разум никогда не мог бы сознательно породить такое бесконечное многообразие и выразить его в одном художественном полотне, в одной музыкальной фразе, в одной книжной строке. Ты это знаешь. Но оно все же существует. Только что его не было, и вот оно уже есть. Лишь человеческое существо, создавшее каждое из этих произведений, могло заложить его туда. И существует единственный способ, позволяющий ему или ей сделать это: творец должен пользоваться не только сознательным разумом, который хоть и точен, но в то же время не способен одновременно вынашивать множество замыслов, но и подсознанием, не знающим границ и способным отразить все наблюдения жизни, весь жизненный опыт в единственном штрихе, звуке или слове, помещенных среди других таких же штрихов, звуков или слов.
   Он замолчал. Она задумалась, подбирая слова.
   – И это, – наконец проговорила она, – то, что ты называешь интуитивной логикой?
   – Не совсем, – сказал Хэл. – То, о чем я только что говорил, это созидательная логика, которая обычно управляется подсознанием. Если подсознанию не нравится задание, оно отказывается его выполнять и никакой силой воли его не заставишь это делать. Единственное, что удалось Доналу, это переместить управление логикой полностью в область сознания. Он заставил ее работать, манипулируя рычагами причин и следствий. Тогда он был слишком молод и не понимал, как многое из того, что он создал, было заимствовано им из трудов по стратегии и тактике, написанных его прадедом.
   – Ты имеешь в виду Клетуса?
   Хэл кивнул головой:
   – Да. Ты ведь помнишь, не так ли, что в самом начале Клетус собирался стать художником? Только много позже его захватила наука о военных действиях и противодействиях. При разработке своей доктрины он использовал принципы созидательной логики, но в действительности, как явствует из его работы, время от времени ему самому, возможно, удавалось пересекать грань между сознанием и подсознанием, уходя в область сознательного управления творческим процессом.
   – Понимаю. – Аманда, казалось, на мгновение задумалась. – Но ты все же не знаешь, было ли это так на самом деле. Хотя, похоже, ты знаешь, что Донал это делал.
   – Я никогда не был Клетусом. – Он улыбнулся, но его улыбка была адресована скорее самому себе, чем ей. – Но я был Доналом.
   – И ты считаешь, что именно благодаря созидательной логике Клетусу удалось одержать победу над Доу де Кастрисом и Землей, настолько богатой всевозможными ресурсами, что у Молодых Миров практически не оставалось никаких шансов противостоять ей? И что благодаря именно символической логике Донал достиг того, что получил титул Протектора четырнадцати миров, включая Землю, когда ему не было еще и сорока?
   – Да, – без тени улыбки сказал Хэл. – И уже после того, как Донал достиг всего этого, он понял смысл притчи о деве и золоте, о том, что с ними произошло после смерти Чингисхана. Он взглянул на мир и порядок, установленные им на всех цивилизованных планетах, и понял, что ему так ничего и не удалось сделать. Он не изменил склада ума и поведения, лежащих в самой структуре человеческого существа.
   Аманда нежно погладила его руку.
   – Все в порядке, – снова улыбнулся он, но улыбка его была печальной. – Он пережил это. Я пережил это. Будучи тем, кто я есть, я не имею права сдаваться. Это как раз то, что в действительности произошло в тюремной камере. Мой сознательный разум и тело были готовы сдаться, просто-напросто от всего отказаться, но им это не позволено было сделать. Что-то сидело во мне, заставляло меня действовать несмотря ни на что. Как оно заставляло в свое время действовать Донала. Как и Донал, я понял, что ошибся. Следующим шагом было откорректировать эту ошибку – исправить, но не заблудший род людской, а всю историческую схему, приведшую человечество к заблуждению.
   – И как он думал, ему удалось бы это сделать? – голос Аманды словно подталкивал его к продолжению разговора и желанию освободиться от этого невыносимого груза, который он так долго носил в себе, что уже забыл, жил ли он когда-нибудь без него.
   – Он применил свой метод интуитивной логики, но не к настоящему, а к тому, что его породило, к причинам, приведшим к тем результатам, которые он видел повсюду вокруг себя, и к причинам, породившим эти причины, и так далее, пока он не добрался до точки, в которой можно было хоть что-то изменить.
   – И он нашел ее.
   – Да, нашел, – кивнул Хэл. – Но одновременно он понял: то, что ему предстояло, нельзя сделать так, как он делал это до сих пор. Для того чтобы осуществить задуманное, он должен был измениться сам, набраться знаний. Дорасти.
   – Итак, – произнесла Аманда, – твоя вторая жизнь начинается с этого места. Ты можешь мне об этом рассказать сейчас?
   Он почувствовал, что благодаря вот этим сегодняшним разговорам с ней, он впервые в жизни полностью освободился от своей тяжелой ноши.
   – Да, – ответил он, – теперь могу. Проблема была неоднозначной. Как ему тогда казалось, человечество нельзя было изменить на том временном этапе, на котором он жил, точно так же как нельзя изменить уже взрослое дерево. Но если вернуться ко времени его посадки и внести в него изменения, которые, с учетом условий, в каких ему предстояло расти, смогли бы оказаться столь эффективными, что позволили бы ему стать таким, каким оно должно было быть в настоящем…
   Он замолчал.
   – Продолжай, – попросила Аманда.
   – Я стараюсь как можно короче и понятнее изложить тебе все это, – ответил он. – А для этого мне надо подумать. С помощью интуитивной логики и исходя из имевшихся на тот момент результатов и следуя к уже известным либо предположительно обнаруженным им на тот момент причинам, он понял, что мог бы проследить эту цепочку до ближайшей к нему исторической точки, где в едином для них временном отрезке присутствовали бы все элементы, которые, как он предполагал, следовало бы изменить. Он нашел эту точку в двадцать первом веке, а именно накануне практического использования фазового сдвига, как раз перед расселением по Молодым Мирам, в том временном отрезке, когда все основные расы, впоследствии образовавшие Осколочные Культуры, существовали в единой для них среде, то есть на Земле.
   Аманда снова приподнялась на локте и заглянула ему в лицо:
   – Не хочешь ли ты сказать, что он действительно совершил путешествие во времени для того, чтобы изменить прошлое?
   – И да и нет, – сказал Хэл. – Конечно же, физически он не мог совершить путешествия во времени. Но он мог бы заставить свое сознание пройти по цепочке причин и следствий до нужного ему временного отрезка и уже там попытаться сделать нужные изменения не в том, что уже фактически произошло тогда, а в возможных последствиях произошедшего. Он мог открыть умам людей, живущих в том периоде, возможности, которых они в противном случае могли и не заметить.
   – И как же он собирался сообщить людям об этих возможностях – проникая в их мечты или обращаясь к ним ментально напрямую?
   – Нет, – ответил он, – косвенно, но через человека, которого на самом деле в то время не существовало. Не вдаваясь в подробности всей этой истории, он оживил мертвое тело утонувшего в двадцать первом веке горного инженера по имени Пол Формейн. Будучи Полом Формейном, он оказал влияние на людей, которые были предшественниками дорсайцев, квакеров и остальных, но больше всего его влияние сказалось на людях, которые образовали то, что впоследствии получило название Гильдии.
   – Я помню это из истории, – сказала Аманда. – Из Гильдии вышли экзоты.
   – Да, – подтвердил Хэл. – В Гильдию и в изначальные организации Осколочных Культур он привнес возможности, которые должны были оказать свое воздействие, но не на время Донала, а на то, в котором мы живем. На наше время.
   – Но когда же Доналу удалось это сделать? – спросила Аманда. – Ведь он был у всех на глазах, вплоть до самой своей смерти, когда он один сел на корабль и не вышел на нем из фазового сдвига. Вероятность такого случая равна – один из миллиона.
   – Он не погиб, – сказал Хэл. – Просто когда он не прибыл в предполагаемое место назначения и нигде не удалось найти его корабля, все решили, что он погиб. Он скрывался в космосе более восьмидесяти лет, пока не пришло время позволить людям найти корабль, который продрейфовал к орбите Земли.
   Долгое время она лежала молча, не проронив ни слова.
   – С ребенком на борту, – наконец произнесла Аманда. – Очень маленьким ребенком – это был ты?
   – Да, – кивнул Хэл. – Это то, что разум может сделать с телом, если в этом есть необходимость. Даже Клетус вылечил свою искалеченную ногу с помощью разума.
   – Я знаю эту историю, – откликнулась Аманда. – Но ему помогли экзоты.
   – Нет, – возразил ей Хэл. – Они просто заставили его поверить в свои собственные возможности это сделать.
   Она ничего не сказала и лишь продолжала молча смотреть на него.
   – Нам рассказывали о чудесных исцелениях, которые случались во все времена, – продолжал он. – Задолго до экзотов. Как я понимаю, у них у самих собралась целая библиотека с записью таких случаев. Такая же библиотека, как мне говорили, есть и на Абсолютной Энциклопедии. Там, в тюремной камере, я умирал от воспаления легких или чего-то в этом роде, пока не понял, что просто не могу себе позволить умереть. И как только я это понял, лихорадка прошла. Конечно, это могло быть и совпадением. Но во время эпидемий матери, пока они ухаживают за своими больными детьми, как правило, не заболевают.
   – Да, – медленно произнесла она. – Я понимаю, что ты имеешь в виду.
   – Это и овладение мертвым телом после того, как жизнь покинула его, – два аспекта одного и того же явления. Но мне бы не хотелось сейчас знакомить тебя с этой проблемой. Главное в том, что Донал вернулся в прошлое и стал Полом Формейном для того, чтобы изменить грядущее и измениться самому.
   – Может, ты сядешь? – сказала вдруг Аманда. – Тогда и я смогу сесть. А то мне очень неудобно лежать, опершись все время на один локоть.
   Они приподнялись и, заложив между спиной и металлическими прутьями изголовья кровати подушки, устроились поудобнее.
   – Итак, – сказала Аманда. – Ты сказал «чтобы измениться самому». Измениться самому как?
   – Донал увидел, почему он в свое время сбился с пути, – сказал Хэл. – Он понял, что это случилось потому, что он не сумел, как это должно было быть, сочувствовать тем, кто окружал его; и он был прав, если посмотреть на то, к чему он пришел. В любом случае, он отправился в путь, чтобы научиться чувствовать то, что чувствуют другие, с тем чтобы он больше никогда не мог оказаться в ловушке, считая, что ему удалось изменить людей, в то время как в действительности он лишь только изменил законы, руководившие их поступками.
   – Сопереживание? Он этого хотел?
   – Да, – сказал Хэл.
   – И он нашел его?
   – Он научился ему. Но этого оказалось мало.
   Аманда посмотрела на него.
   – Что так тревожит тебя о том периоде, когда Донал – нет, не Донал – когда ты был этим оживленным умершим человеком… как его звали?
   – Пол Формейн, – сказал Хэл. – Это нелегко объяснить. Видишь ли, будучи Формейном, он – я – снова повторил ту же ошибку. Донал играл в Бога. Он не делал этого просто потому, что ему вздумалось поиграть в Бога, но результат его деятельности для народов четырнадцати миров был именно таковым. И потом, когда он оглянулся и понял, что это так, он почувствовал огромную вину за содеянное и решил, что впредь, что бы он ни делал, этого не должно было повториться. Затем, уже будучи Полом Формейном, он опять повторил ту же ошибку.
   – Повторил ошибку? – Аманда недоуменно глядела на него. – Я не понимаю, почему ты так говоришь, разве можно назвать, как ты говоришь, игрой в Бога его желание посеять возможности нашего настоящего времени… Нет! – вдруг решительно произнесла она. – Стоит последовать такой логике, и ты придешь к выводу, что любая попытка сделать что-нибудь для людей, даже из лучших побуждений, безнравственна.
   – Нет, – покачал головой Хэл. – Я не это имел в виду. Я хочу сказать: он понял, что и на этот раз снова действовал, не сознавая до конца всей глубины проблемы. Будучи Доналом, он совсем не учитывал человеческий фактор, он смотрел на людей скорее как на шахматные фигуры на доске. Будучи Полом Формейном, он считался с людьми, но только с теми, которым сопереживал. Он все еще пытался работать с человеческим родом как бы со стороны – это в нем осталось неизменным.
   Он помолчал, затем продолжал:
   – Он понял это, когда сделал то, ради чего отправился назад в двадцать первый век. Он привел в действие все те силы, которые сегодня вылились в открытую борьбу внутри всего расового организма и вынуждают всех нас ради всеобщего спасения принять ту или иную сторону, с Иными или против них. Но он сделал это, пораженный в некотором смысле слепотой, и именно из-за этой своей слепоты он не смог предвидеть появления человека, подобного Блейзу, с его всевозрастающей мощью. После того как он вернул тело Пола Формейна в пучину океана, откуда он его взял, он осознал, насколько он был не прав, – хотя он не мог себе даже представить тех последствий, в тисках которых мы сейчас оказались. Но он понял достаточно, чтобы наконец-то увидеть, в чем заключалась та огромная ошибка, которую он совершил.
   – Огромная ошибка? – почти сурово переспросила Аманда. – И в чем же заключалась эта огромная ошибка?
   – В том, что он никогда не имел в себе мужества перестать смотреть на все отстраненно, перестать стоять в стороне от всех других. – Хэл повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза. – Он был «странным мальчиком», как говорили его учителя. Он был маленьким гадким утенком среди Гримов, совсем непохожим на них. Он родился с тем же складом ума, который привел Блейза Аренса к тому, что между ним и остальной человеческой расой пролегла глубокая пропасть. Донал тоже родился сиротливой одинокой душой, страдающей от своего одиночества, и он пришел к его осознанию точно так же, как пришел к нему Блейз. То сопереживание человеческим чувствам, которое удалось развить в себе Полу Формейну, было сравнимо с тем, как если бы человек мог почувствовать голод лягушки при виде пролетающей мимо мухи. Его душа была все еще одинока и в стороне от всех тех, которые, как он думал раньше, отвергли его.
   Он снова замолк.
   – Тогда я боялся стать человеком, – сказал он, не глядя на нее. Он почувствовал, как она обняла его одной рукой за талию и положила голову ему на плечо.
   – А теперь не боишься, – сказала она.
   – Не боюсь. – Он глубоко вздохнул. – Но это было непомерно трудно, труднее всего, что я когда-либо делал. Только у меня не было выбора. Это был мой долг. Я обязан был идти вперед – и я пошел.
   – Вернувшись назад ребенком, – сказала она.
   – Да, вернувшись ребенком, – подтвердил он. – Начав все заново, ничего не помня, не имея сил и опыта двух прошлых жизней, которые могли бы оказать мне помощь в том, что мне предстояло совершить и о чем я не знал, что мне нужно это совершить. Так и только так я наконец-то мог научиться быть таким, как все. Со стороны можно лишь вести или направлять, но указать путь можно только изнутри. Знать, что они чувствуют, недостаточно – ты сам должен чувствовать то же, что и они. Когда я был Формейном, я думал, что умения сопереживать будет достаточно, чтобы выполнить задуманное мной, – вот здесь-то я и ошибался. И я был прав – все годы, которые я прожил как Хэл Мэйн, подтвердили, насколько я был в этот раз прав. Я родился Доналом, и что бы я ни делал, я никогда не забываю об этом, но я способен стать больше, чем просто Донал. Я способен чувствовать так же, как если бы я принадлежал к сообществу всех людей – и я это делаю.
   Он замолчал и повернул голову, чтобы увидеть ее лицо.
   – И конечно же, – сказал он, – это подарило мне тебя.
   – Как знать? – Аманда пожала плечами. – Быть может, ты пришел бы к этому другим путем, но непременно пришел бы. У меня все же такое чувство, что исторические силы, как ты их называешь, на своем длинном пути, так или иначе, все равно свели бы нас вместе.
   – Мне казалось, ты думала, что наша встреча могла случиться по любой из этих причин, а ты отдала ее на произвол судьбы, – возразил он.
   – Да, – ответила она. – Но, обдумав все еще раз, я пришла к убеждению, что ты вернешься. Я научилась доверять себе в ситуациях, подобных этой. Я знаю, когда я права. Так же, как я знаю…
   Она не закончила свою мысль.
   – Знаешь что? – спросил он.
   – Ничего. Ничего, о чем бы стоило говорить, по крайней мере, сейчас. Ничего особенного. – Он почувствовал, как она коротко тряхнула головой. – В старые времена подобное чувство назвали бы вторым зрением. Но это никоим образом не касается тебя. Расскажи мне лучше о другом. Когда ты говорил о расовом организме, ты что, действительно имел в виду нечто живое, существующее на самом деле, отличное от всех нас?
   – Не отличное, – покачал головой Хэл. – Хотя, думаю, ты могла бы назвать его отличным в том смысле, что он мог бы захотеть чего-то, чего ты или я, будучи его составной частью, вовсе не хотим. Это всего лишь комплекс обычных, свойственных любой расе рефлексов, подобных рефлексу самосохранения, только поднятых почти до уровня самостоятельной личности, и поэтому теперь это уже комплекс рефлексов разумной, думающей расы, в отличие от аналогичной совокупности рефлексов других видов, родов, классов существ, к примеру львов или леммингов, или кого там еще.