3
Гео спустился в кубрик, где, кроме Урсона и Змея, все еще никого не было.
- Ну? - спросил Урсон, устраиваясь на краю койки. - Что она тебе сказала?
- Почему ты не спишь? - угрюмо ответил Гео.
Он тронул Змея за плечо.
- Теперь она хочет видеть тебя.
Змей встал и уже направился к двери, но вернулся.
- Что еще? - спросил Гео.
Змей порылся в лохмотьях и вытащил ремешок с драгоценным камнем. В нерешительности он подошел к Гео и повесил ремешок Поэту на шею.
- Хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? - спросил Гео.
Но Змея в каюте уже не было.
- Ну, вот, - сказал Урсон. - Теперь и у тебя есть такой. Интересно, что могут эти камни? Или ты уже выяснил? Давай, Гео, выкладывай, что она тебе рассказала.
- Змей ничего тебе не говорил, пока меня не было?
- Ни словечка, - ответил Урсон. - Ко сну я не ближе, чем к луне. Ну, давай, к чему все это?
Гео все ему рассказал.
Когда он замолчал, Урсон сказал:
- Ты сошел с ума. И ты, и она. Вы оба сошли с ума.
- Не думаю, - возразил Гео и рассказал в завершение, как Арго продемонстрировала силу камня.
Урсон взялся за камешек, который висел на груди у Гео, и повертел его в руке, разглядывая.
- И все это в такой маленькой штучке? Послушай, а ты не смог бы разгадать, как он действует?
- Не знаю, даже если бы и хотел, - сказал Гео. - Не по душе мне все это.
- Иди ты к черту, "не по душе ему это", - передразнил его Урсон. Что толку посылать нас туда без всякой защиты и надеяться, что мы сделаем то, чего не сможет и целая армия. Что она имеет против нас?
- Не думаю, что она против нас что-то имеет, - сказал Гео. - Урсон, какие истории об Эпторе ты знаешь? Она говорила, что ты можешь мне кое-что рассказать.
- Я знаю, что с ним нет торговли, даже само слово звучит как проклятие, а остальное - чепуха, не стоящая упоминания.
- Например?
- Поверь мне, это всего-навсего трюмная водичка, - настаивал Урсон. Как ты думаешь? Ты сможешь вычислить этот камешек, если, конечно, он будет у тебя достаточно долго? Она говорила, что жрецы пятьсот лет назад смогли, а тебя она, по-моему, считает таким же умным, как некоторых из них. Я не сомневаюсь, что ты мог бы обделать это дельце.
- Сначала выдай какие-нибудь истории, - сказал Гео.
- Рассказывают о каннибалах, о женщинах, пьющих кровь, о существах, не похожих ни на человека, ни на животного, и о городах, населенных только смертью. Да, это местечко не назовешь дружелюбным, судя по тому, как избегают его матросы и поминают только в ругательствах. Но что бы они там ни рассказывали, все это глупости.
- Знаешь еще что-нибудь?
- Тут и знать больше нечего. - Урсон пожал плечами. - Эптор считается родиной всех человеческих пороков, будь то чудовища, вызвавшие Великий Огонь, или пепел. Я там ни разу не был, да и не стремился туда. Но теперь я рад возможности побывать там и все увидеть своими глазами, чтобы при случае пресечь какую-нибудь глупую болтовню, которая всегда возникает по этому поводу.
- Она говорила, что твои рассказы не составят и десятой доли всей правды.
- Должно быть, она имела в виду, что в них не содержится и десятой доли правды. И я уверен, что она права. Ты просто неправильно ее понял.
- Я все хорошо расслышал, - настаивал Гео.
- Тогда я просто отказываюсь верить. Во всей этой истории концы не сходятся с концами. Во-первых, как это наш четырехрукий приятель ровно два месяца назад оказался на пирсе именно в тот момент, когда она поднималась на корабль. И за это время он не променял камень, не продал...
- Может быть, - предположил Гео, - в момент кражи он прочитал ее мысли, так же как наши.
- Если так, то он должен знать, как обращаться с этими вещичками. Говорю тебе, давай выясним, когда он вернется. И еще меня интересует, кто вырезал ему язык. Кто-нибудь из Странных или нет? Мне от этого как-то не по себе, - проворчал здоровый детина.
- Кстати, - начал Гео. - Помнишь? Он сказал, что ты знаешь этого человека.
- Я знаю многих, - сказал Урсон, - но который из них?
- Ты и в самом деле не знаешь? - ровным голосом спросил Гео.
- Странный вопрос, - нахмурившись, ответил Урсон.
- Тогда я скажу его словами, - продолжал Гео. - "Какого человека ты убил?".
Урсон посмотрел на свои руки так, будто видел их впервые. Он положил руки на колени ладонями вверх, распрямил пальцы и стал рассматривать, как бы изучая. Затем, не поднимая глаз, он стал рассказывать:
- Это случилось давно, друг мой, но перед глазами у меня стоит такая четкая картина, как будто это было вчера. Да, я должен был рассказать тебе раньше. Но часто это приходит ко мне не воспоминанием, а чем-то, что я могу ощущать, - твердым, как металл, острым на вкус, как соль, и с ветром доносятся мой голос и его слова, такие отчетливые, что я дрожу, как поверхность зеркала, по которой одновременно колотят кулаками человек и его отражение, и каждый пытается освободиться.
Это началось, когда мы брали на рифы паруса под дождем, от которого вскакивают волдыри. Его звали Кот. Мы двое были самыми большими на корабле, и то, что нас обоих назначили в команду рифовальщиков, означало, что работа была важная. Вода заливала лицо, мокрые канаты скользили в руках. Неудивительно поэтому, что с порывом ветра парус вырвался из моих рук, провис под напором дождя и забился о переплетения полудюжины канатов, сломав при этом два маленьких штага.
- Неуклюжий ублюдок, - завопил с палубы Помощник. - Что ты за рыбой тронутый сукин сын?
А сквозь шум дождя до меня донесся смех Кота, который работал на другой перекладине.
- Не везет, так не везет, - закричал он, удерживая свой парус, который тоже грозил высвободиться.
Я натянул свой и крепко его привязал. Состязание между двумя отличными матросами, не содержащее само по себе ничего плохого, породило в моей душе ярость, которая готова была прорваться крепким словечком или ответной колкостью, но из-за шквала я привязал парус молча.
Конечно, я спустился последним. А когда я спускался - на палубе были люди - я понял, почему мой парус вырвался. Стертое мачтовое кольцо сломалось и выпустило главный канат, вот поэтому-то мой парус и упал. Но это же кольцо ко всему прочему скрепляло почти расколотую кормовую мачту, и трещина длиной в две моих руки то и дело распахивалась и захлопывалась на ветру, как детская хлопушка. Поблизости от меня оказался свернутый в бухту канат толщиной в дюйм. Удерживаясь на выбленках почти исключительно пальцами ног, я закрепил канат и обвязал основание сломанной мачты. Каждый раз, когда трещина закрывалась, я набрасывал петлю и крепко затягивал мокрый канат. Это называется "стегать" мачту, и я стегал ее снизу вверх до тех пор, пока фланец каната не достиг трех футов в длину, и трещина не могла больше раскрыться. Затем я повесил сломанное кольцо на крюк, оказавшийся под рукой, чтобы потом показать корабельному кузнецу и заставить его заменить канат цепью.
Вечером того же дня, когда я, уже обо всем позабыв, уплетал в столовой горячий суп и смеялся, слушая рассказ одного матроса о любовных похождениях другого матроса, в зал вошел Помощник.
- Эй, вы, морские негодяи! - прорычал он.
Наступило молчание, а он продолжил:
- Кто из вас перевязал эту сломанную кормовую мачту?
Я хотел крикнуть:
- Да, это я.
Но кто-то опередил меня:
- Это Большой Матрос, сэр!
Этим именем часто называли и меня, и Кота.
- Что ж, - проворчал Помощник, - Капитан считает, что такая сообразительность в трудную минуту должна быть вознаграждена.
Он достал из кармана золотую монету и швырнул ее через стол Коту.
- Держи, Большой Матрос. Хотя на твоем месте каждый должен был бы сделать то же самое. - И он вышел из столовой.
Кота шумно поздравляли. Я не видел выражения его лица, когда он клал монету в карман.
Меня обуял гнев, не находящий выхода. На кого я должен был его выплеснуть? На матроса, который выкрикнул имя героя? Нет, ведь он стоял на палубе и мог спутать меня с моим соперником, тем более, с такого расстояния. На Кота? Но он уже вставал из-за стола. А Первый Помощник, тот самый Первый Помощник, того самого корабля, дружок, на котором мы сейчас находимся, - его тяжелые шаги уже раздавались где-то на палубе.
Может, поэтому меня и прорвало на следующее утро, когда погода немного успокоилась. Небрежная острота, отпущенная кем-то в проходе, так подействовала на мои нервы, что я буквально взорвался. Мы схватились, тузили друг друга, чертыхались, катались по полу и подкатились прямо под ноги Помощнику, который в это время спускался по лестнице. Он запустил в нас своим сапогом и осыпал проклятиями, а когда узнал меня, с ухмылкой сказал:
- А, это тот неуклюжий.
Я уже заработал себе репутацию драчуна, а драка на корабле - это нарушение, которое немногие капитаны потерпят. У меня же была третья, а это слишком. По настоянию Помощника, у которого сложилось обо мне определенное мнение, Капитан приказал меня высечь.
И вот на рассвете следующего дня меня вывели и привязали к мачте, чтобы располосовать, как кусок мяса, на виду у всей команды. Мне казалось, что вся моя ярость направлена теперь против Первого Помощника. Но белое обернулось черным в моем представлении, мне хотелось рвать и метать, когда он швырнул хлыст и крикнул:
- Ну, Большой Матрос, ты уже сделал одно доброе дело для своего корабля. Стряхни с себя сонливость и сделай еще одно. Я хочу, чтобы у него на спине осталось десять полос, достаточно глубоких, чтобы их легко можно было пересчитать пальцем, смоченным в соленой воде.
Пока сыпались удары, я не дышал. Десять ударов - это порка, от которой отходят неделю. В большинстве случаев матрос падает на колени после первого, если позволяет веревка. Я не упал, пока веревки на руках не обрезали. Более того, я не проронил ни звука до тех пор, пока не услышал, как вторая золотая монета брякнулась о палубу, и слова Старшего Помощника, обращенные к команде:
- Смотрите, как богатеет хороший матрос.
Мой стон потонул в криках ликования.
Кот и еще кто-то уволокли меня в арестантскую. Когда я упал, зарываясь руками в солому, я услышал голос Кота:
- Ну, братишка, не везет, так не везет.
И тогда я потерял сознание от боли.
На следующий день я смог доползти до оконной решетки. Выглянув на кормовую палубу, я понял, что мы попали в жесточайший шторм. Такого я еще не видел никогда. Раны на спине усугубляли мое безвыходное положение. Гвозди готовы были выскочить из гнезд, дощатые сооружения - развалиться. Волной смыло за борт четырех человек, а когда другие бросились их спасать, новая волна смела еще шестерых. Шторм налетел так неожиданно, что не успели спустить ни одного паруса, и теперь вся команда повисла на выбленках. Из окна арестантской я увидел, как начала падать мачта, и завыл, как животное, пытаясь вырвать прутья решетки. Но в окне мелькали лишь ноги бегущих, и никто не остановился. Я взывал к ним снова и снова, надрываясь от крика. Корабельный кузнец так и не заменил мой импровизированный крепеж на кормовой мачте цепью. Я не успел еще даже сказать ему об этом. Она не выдержала и десяти минут. Когда она поддалась, раздался треск, подобный громовому раскату. Рванулись наполовину убранные паруса - и веревки лопнули, как ниточки. Люди разлетелись в разные стороны, словно капли воды с мокрой руки, когда ее стряхиваешь. Мачта накренилась, описав в небе дугу, и упала на высокую бизань, обрывая канаты и соскребая людей с перекладин, как муравьев с дерева. Численность команды уменьшилась наполовину, а когда мы кое-как выползли из-под шторма с одной мачтой, и то сломанной, искалеченных телец, в которых еще теплилась жизнь, насчитывалось одиннадцать. Корабельный лазарет вмещает десятерых, остальные идут в арестантскую. Выбирать, кого поместить со мной, пришлось между человеком, который более других подавал надежду выжить - ему легче было перенести суровые условия, чем другим, и человеком, который был обречен - ему, возможно, было уже все равно. И выбор был сделан - в пользу первого. На следующее утро, когда я еще спал, ко мне втащили Кота и положили рядом со мной. Его позвоночник был сломан у основания, а в боку у него была такая дыра, что в нее можно было засунуть руку.
Когда он пришел в сознание, он только и делал, что плакал. Это был не звериный рык, который я издавал накануне при виде падающей мачты, а такой тоненький вой сквозь стиснутые зубы, как у ребенка, который не хочет показать, что ему больно. Он не прекращался. Часами. Это слабое стенание засело у меня в кишках и навязло на зубах хуже, чем какие-нибудь дикие вопли.
Восход солнца затянул окно медно-красной фольгой, и красная полоска света упала на солому и грязное одеяло, в которое его завернули. Плач теперь сменился удушьем. Он то и дело задыхался, и так громко. Я думал, что он без сознания, но когда наклонился над ним, его глаза были открыты и он смотрел прямо мне в лицо.
- Ты... - произнес он. - Больно... Ты...
- Тише, - сказал я. - Ну, тише!
Мне показалось, что он хотел выговорить слово "вода", но в нашей конуре не было воды. Я догадывался, что корабельные припасы по большей части пошли за борт. Поэтому, когда в семь утра нам наконец-то принесли ломоть хлеба и воду в жестяной кружке и в неловком молчании поставили перед нами, я, голодный и изнывающий от жажды, воспринял это не иначе как шутку.
Тем не менее, я открыл ему рот и попытался влить немного ему в глотку. Говорят, губы и язык чернеют от лихорадки и жажды через некоторое время. Неправда. Они становятся темно-багровыми - цвет гнилого мяса. И каждый вкусовой пупырышек был покрыт таким белым налетом, который появляется на языке после двухдневного запора. Он не мог проглотить воду. Она вытекала из уголка его губ, покрытых коростой.
Его веки задрожали и он снова выдавил из себя:
- Ты... ты прошу... - И снова заплакал.
- Чего тебе? - спросил я.
Он вдруг заворочался, с трудом засунул руку в нагрудный карман разорванной рубашки и вынул оттуда что-то в кулаке. Он протянул руку мне и сказал:
- Прошу... прошу...
Пальцы разжались, и я увидел три золотых монеты. Истории двух из них всплыли в моей памяти как истории людей.
Я отшатнулся, как ужаленный, затем снова наклонился над ним.
- Чего ты хочешь? - спросил я.
- ...Прошу... - сказал он, пододвигая ко мне руку. - Убей... убей... меня, - и снова заплакал. - Так больно...
Я встал. Отошел к противоположной стене камеры. Вернулся обратно. Потом я сломал ему шею о колено.
Я взял предложенную мне плату. Через некоторое время я съел хлеб и выпил остатки воды. Затем уснул. Его унесли, ни о чем не расспрашивая. А через два дня, когда снова принесли еду, я отрешенно подумал, что без хлеба и воды я бы умер с голоду. В конце концов меня выпустили, потому что им были нужны рабочие руки. И единственное, о чем я иногда размышляю, единственное, о чем я позволяю себе размышлять - заслужил ли я свою плату. Думаю, две из них так или иначе предназначались мне. Но иногда я достаю их и смотрю, и гадаю, как ему досталась третья. - Урсон засунул руку в рубашку и достал три золотых монеты. - Так и не смог их истратить, однако. - Он подкинул монеты, поймал их на лету и засмеялся. - Так и не смог их истратить ни на что.
- Извини, - сказал Гео после минутного молчания.
Урсон поднял глаза.
- За что? Будем считать, что это мои драгоценные камни, разве нет? Может быть, у каждого должны быть свои? Но не думаешь ли ты, что этот старый Кот, в то время как я был в арестантской, вырезал язык этому маленькому четырехрукому ублюдку, зарабатывая третью монету? Что-то я сомневаюсь.
- Урсон, я же сказал, "извини".
- Знаю, - сказал Урсон. - Знаю. Я, конечно, встречал черт знает сколько людей за всю свою беспокойную жизнь, но это мог быть кто угодно. Он вздохнул. - Хотел бы я знать, кто. Но где ответ? - Он поднес руку ко рту и начал грызть ноготь на большом пальце. - Надеюсь, этот парнишка будет не таким нервным, как я. - Он засмеялся. - Много же ногтей ему придется погрызть.
И в этот момент внутри их черепов взорвалось.
- Эй, - сказал Гео, - это Змей!
- И к тому же в беде! - Урсон спрыгнул на пол и пустился бегом по коридору.
Гео побежал за ним.
- Пусти меня вперед, - сказал Гео. - Я знаю, где он.
Они добежали до палубы, промчались мимо кают.
- Дорогу, - потребовал Урсон и всей тяжестью своего тела навалился на дверь - она распахнулась.
Арго, стоя за своим столом, резко обернулась. Руку она держала на своем камне.
- Что за...
Но воспользовавшись моментом, когда ее концентрированная воля изменила направление, Змей, прижатый к стене неведомой силой и лишенный возможности двигаться, прыгнул через скамью к Гео. Гео подхватил мальчика, и одна из рук Змея быстро протянулась к груди Гео, где висел камень.
- Глупцы... - прошипела Арго. - Неужели же не понимаете? Он шпион Эптора!
Наступило гробовое молчание.
- Закройте дверь, - сказала Арго.
Урсон закрыл. Змей все еще держался за Гео и камень.
- Но, - сказала она. - Теперь уже поздно.
- Что вы этим хотите сказать? - спросил Гео.
- Что если бы вы не ворвались, еще один шпион Эптора раскрыл бы свои карты и превратился в пепел. - Она тяжело дышала. - Но теперь у него свой камень, а у меня свой. Ну, воришка, ничья. Силы теперь равны. - Она посмотрела на Гео. - Как, по-твоему, он узнал, когда я сойду на берег? О, он действительно хитер, раз весь разум Эптора стоит за ним. Возможно, это он, незаметно для вас, внушил вам намерение помешать нам именно сейчас.
- Нет, он... - начал было Урсон.
- Мы проходили мимо вашей двери, - прервал его Гео, - услышали шум и решили, что здесь, наверное, что-то случилось.
- Ваша забота может стоить всем нам жизни.
- Если он шпион, то он знает, как обращаться с этой штукой, - сказал Гео. - Позвольте нам с Урсоном взять его...
- Забирайте его, куда хотите! - прошипела Арго. - Вон!
Но открылась дверь и вошел Первый Помощник.
- Я слышал шум, Жрица Арго, и подумал, что вы в опасности.
Богиня Воплощенная глубоко вздохнула.
- Опасности нет, - сказала она ровным голосом. - Пожалуйста, оставьте меня все.
- А что здесь делает Змей? - вдруг спросил Джордде, увидев Гео и мальчика.
- Я сказала "оставьте меня"!
Гео отвернулся от Джордде и прошагал мимо него на палубу, Урсон последовал за ним. Пройдя шагов десять, он оглянулся и, когда убедился, что Джордде вышел из каюты и направился в другую сторону, опустил Змея на ноги.
- Ладно, Малыш, вперед!
По пути в кубрик Урсон спросил:
- Слушай, что происходит?
- Так вот, во-первых, наш маленький друг не шпион.
- Откуда ты знаешь? - спросил Урсон.
- Потому что она не знает, что он может читать мысли.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Урсон.
- Я начал догадываться, что происходит что-то неладное, когда вернулся от Жрицы. Ты тоже. И мы рассуждали примерно одинаково. Почему наше задание может обернуться полным провалом, если не будут выполнены какие-то его части? Разве не имеет самостоятельного значения возвращение и восстановление в правах ее дочери, законной властительницы Лептара? А ту информацию, которую ее дочь вполне могла бы собрать, можно было бы использовать против Эптора. Разве этого мало, даже если бы мы не нашли камня? Это как-то не по-матерински - бросать на произвол судьбы юную жрицу, если не будет найден драгоценный камень для матери. И этот ее тон, с каким она называет камень своим. Недаром гласит поговорка, ходившая в народе еще до Великого Огня: "Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно". Мне кажется, у нее немало небожественной жажды власти, и она для нее значит больше, чем достижение мира.
- Но это еще не доказательство того, что Змей не шпион Эптора, сказал Урсон.
- Минутку. Доберусь и до этого. Видишь ли, я и сам сначала думал, что он шпион. Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я разговаривал со Жрицей и она обмолвилась, что знает о существовании шпиона из Эптора. Во-первых, его появления в такие моменты, когда он ухитрился стащить камень, а потом представить его ей таким образом, - все это казалось до того странным, что сразу же возникала мысль о шпионе. Она пришла к такому же выводу. Но она не знала, что Змей может читать мысли и передавать их. Неужели ты не понимаешь? Неосведомленность о его способности к телепатии и породила такое объяснение столь странных совпадений. Урсон, почему он оставил камень нам, когда пошел к ней?
- Потому что думал, что она попытается отнять его.
- Правильно. Когда она велела мне послать его к ней, я был совершенно уверен, что он ей нужен именно для этого. Но если бы он был шпионом и знал, как обращаться с камнем, то он бы взял его с собой, чтобы предстать перед Арго во всеоружии и противопоставить себя как равную силу. Потом он мог бы спокойно вернуться сюда, оставив ее в замешательстве, а мы бы продолжали оставаться на его стороне, поскольку после того, как он раскрыл бы себя как шпион, о чем она на девять десятых была уверена, она стала бы следить за ним более тщательно, чем прежде.
- Ну, ладно, - перебил его Урсон, - почему?
- Потому что он не был шпионом и не знал, как использовать камень, хоть однажды испытал на себе его действие. Может быть, он хотел сделать вид, что камень спрятан где-то на нем. Но он не хотел, чтобы она отправила его на тот свет, руководствуясь какой-то корыстной целью. Итак, Змей, Гео повернулся к мальчику. - Теперь ты знаешь, как управлять камнем, не так ли? Ты узнал это только что от Арго.
Мальчик кивнул.
- Так вот он. Что ж ты его не берешь?
Гео снял ремешок с шеи и протянул ему. Змей отшатнулся и неистово замотал головой.
- Так я и думал.
Урсон был озадачен.
- Змей наблюдал людские мысли, Урсон. Он мог непосредственно видеть такие вещи, о которых мы узнаем только опосредованно. Он знает, что эта бусинка таит в себе больше опасности для ума человека, который обладает ею, чем для городов, которые с ее помощью можно стереть с лица Земли.
- Ну, что ж, - сказал Урсон, - пока она думает, что он шпион, у нас, по крайней мере, будет одна из этих бусинок и человек, который знает, как ее использовать... При случае, я хотел сказать.
- Не думаю, что она продолжает считать его шпионом, Урсон.
- Э?
- У нее не отнимешь способности рассуждать, во всяком случае, не хуже меня.
Как только она обнаружила, что у него нет с собой камня, она поняла, что он так же ни в чем неповинен, как ты или я. Но ее единственной целью было заполучить камень любым способом. Мы вошли как раз в тот момент, когда она намеревалась подвергнуть Змея действию камня. Чувство вины заставило ее ухватиться за первое подвернувшееся логичное объяснение, чтобы оправдаться перед нами. Зло любит рядиться в добро.
Они спустились в кубрик. К этому времени там уже собралась горстка матросов. Почти все они были пьяны и храпели на койках у стены. Один, завернувшись в одеяло с головой, лежал на койке, которую Урсон выбрал для Змея.
- Ну, - сказал Урсон, - кажется, тебе придется переезжать.
Змей вскарабкался на верхнюю койку.
- Э, нет, это моя!
Змей жестом пригласил его подниматься за ним.
- Не понял? Двое в одной? - возмутился Урсон. - Послушай, если боишься замерзнуть, иди вниз к Гео. Там больше места, и он не расплющит тебя о стенку. Я пинаюсь и храплю.
Змей не сдвинулся с места.
- Может, лучше сделать так, как хочет он? - сказал Гео. - У меня идея...
- Еще одна идея? - спросил Урсон. - Черт с ним. Я слишком устал, чтобы спорить.
Он растянулся на койке, и худенькое тельце Змея было полностью скрыто.
- Эй, убери-ка свои локти, - услышал Гео бормотание Урсона.
И вскоре оттуда доносилось только его шумное дыхание...
- Туман окутал корабль и мокрые лини светились фосфоресцирующим серебром. Небо приобрело бледность льда, но чаша небосвода по-прежнему была усеяна колючками. Зеленое море обесцветилось до волнующей белизны. Пепельно-серая дверь каюты без окон отворилась и оттуда вырвалась сначала белая вуаль, подхваченная ветром, а затем появилась фигура Арго в серебристом сиянии. Вся сцена, казалось, происходила за полупрозрачным занавесом, колеблемым ветром. Темная точка на шее Арго пульсировала, как сердце, вспыхивая черным пламенем. Она подошла к фальшборту, перегнулась через него и стала всматриваться в воду. Из белой пучины показалась рука скелета. Согнувшись в локте, она снова ушла под воду. Чуть поодаль поднялась другая рука, изгибаясь и жестикулируя, за ней одновременно целых три, и еще две.
Прозвучал голос, такой же обесцвеченный, как все видение:
- Я иду. Я иду. Мы отплываем через час. Помощник приказал сниматься с якоря до рассвета. Ты должно сказать мне теперь, дитя моря. Ты должно сказать мне. Из моря выросли две светящиеся руки, затем показалось безобразное лицо. Вынырнув из воды по грудь, фигура наклонилась назад и затонула. Из Эптора вы или из Лептара? - вопрошала призрачная фигура Арго лишенным жизни голосом. - Кому вы служите? Арго или Хаме? Я проделала большой путь. Вы должны ответить мне, прежде чем я последую дальше. Возник звуковой вихрь, в котором можно было различить лишь: море... море... море...
Сцена сместилась к двери, ведущей в кубрик. Дверь открылась, и по мере продвижения сцены по коридору и дальше стены из мореного дуба приобретали цвет березовой коры или платана. Масляная лампа в кубрике искрилась подобно горящему магнию.
На сцену выдвинулась трехъярусная койка. На нижней лежал... Гео! Но с изможденным, бледным лицом. Копна его волос стала белой. На груди у него пульсировала точка, вспыхивая чернотой абсолютной тени. На верхней койке горой возвышалось чье-то тело, словно раздувшийся труп. Урсон! С койки свесилась его рука, дряблая, отекшая, без намека на силу.
Гео спустился в кубрик, где, кроме Урсона и Змея, все еще никого не было.
- Ну? - спросил Урсон, устраиваясь на краю койки. - Что она тебе сказала?
- Почему ты не спишь? - угрюмо ответил Гео.
Он тронул Змея за плечо.
- Теперь она хочет видеть тебя.
Змей встал и уже направился к двери, но вернулся.
- Что еще? - спросил Гео.
Змей порылся в лохмотьях и вытащил ремешок с драгоценным камнем. В нерешительности он подошел к Гео и повесил ремешок Поэту на шею.
- Хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? - спросил Гео.
Но Змея в каюте уже не было.
- Ну, вот, - сказал Урсон. - Теперь и у тебя есть такой. Интересно, что могут эти камни? Или ты уже выяснил? Давай, Гео, выкладывай, что она тебе рассказала.
- Змей ничего тебе не говорил, пока меня не было?
- Ни словечка, - ответил Урсон. - Ко сну я не ближе, чем к луне. Ну, давай, к чему все это?
Гео все ему рассказал.
Когда он замолчал, Урсон сказал:
- Ты сошел с ума. И ты, и она. Вы оба сошли с ума.
- Не думаю, - возразил Гео и рассказал в завершение, как Арго продемонстрировала силу камня.
Урсон взялся за камешек, который висел на груди у Гео, и повертел его в руке, разглядывая.
- И все это в такой маленькой штучке? Послушай, а ты не смог бы разгадать, как он действует?
- Не знаю, даже если бы и хотел, - сказал Гео. - Не по душе мне все это.
- Иди ты к черту, "не по душе ему это", - передразнил его Урсон. Что толку посылать нас туда без всякой защиты и надеяться, что мы сделаем то, чего не сможет и целая армия. Что она имеет против нас?
- Не думаю, что она против нас что-то имеет, - сказал Гео. - Урсон, какие истории об Эпторе ты знаешь? Она говорила, что ты можешь мне кое-что рассказать.
- Я знаю, что с ним нет торговли, даже само слово звучит как проклятие, а остальное - чепуха, не стоящая упоминания.
- Например?
- Поверь мне, это всего-навсего трюмная водичка, - настаивал Урсон. Как ты думаешь? Ты сможешь вычислить этот камешек, если, конечно, он будет у тебя достаточно долго? Она говорила, что жрецы пятьсот лет назад смогли, а тебя она, по-моему, считает таким же умным, как некоторых из них. Я не сомневаюсь, что ты мог бы обделать это дельце.
- Сначала выдай какие-нибудь истории, - сказал Гео.
- Рассказывают о каннибалах, о женщинах, пьющих кровь, о существах, не похожих ни на человека, ни на животного, и о городах, населенных только смертью. Да, это местечко не назовешь дружелюбным, судя по тому, как избегают его матросы и поминают только в ругательствах. Но что бы они там ни рассказывали, все это глупости.
- Знаешь еще что-нибудь?
- Тут и знать больше нечего. - Урсон пожал плечами. - Эптор считается родиной всех человеческих пороков, будь то чудовища, вызвавшие Великий Огонь, или пепел. Я там ни разу не был, да и не стремился туда. Но теперь я рад возможности побывать там и все увидеть своими глазами, чтобы при случае пресечь какую-нибудь глупую болтовню, которая всегда возникает по этому поводу.
- Она говорила, что твои рассказы не составят и десятой доли всей правды.
- Должно быть, она имела в виду, что в них не содержится и десятой доли правды. И я уверен, что она права. Ты просто неправильно ее понял.
- Я все хорошо расслышал, - настаивал Гео.
- Тогда я просто отказываюсь верить. Во всей этой истории концы не сходятся с концами. Во-первых, как это наш четырехрукий приятель ровно два месяца назад оказался на пирсе именно в тот момент, когда она поднималась на корабль. И за это время он не променял камень, не продал...
- Может быть, - предположил Гео, - в момент кражи он прочитал ее мысли, так же как наши.
- Если так, то он должен знать, как обращаться с этими вещичками. Говорю тебе, давай выясним, когда он вернется. И еще меня интересует, кто вырезал ему язык. Кто-нибудь из Странных или нет? Мне от этого как-то не по себе, - проворчал здоровый детина.
- Кстати, - начал Гео. - Помнишь? Он сказал, что ты знаешь этого человека.
- Я знаю многих, - сказал Урсон, - но который из них?
- Ты и в самом деле не знаешь? - ровным голосом спросил Гео.
- Странный вопрос, - нахмурившись, ответил Урсон.
- Тогда я скажу его словами, - продолжал Гео. - "Какого человека ты убил?".
Урсон посмотрел на свои руки так, будто видел их впервые. Он положил руки на колени ладонями вверх, распрямил пальцы и стал рассматривать, как бы изучая. Затем, не поднимая глаз, он стал рассказывать:
- Это случилось давно, друг мой, но перед глазами у меня стоит такая четкая картина, как будто это было вчера. Да, я должен был рассказать тебе раньше. Но часто это приходит ко мне не воспоминанием, а чем-то, что я могу ощущать, - твердым, как металл, острым на вкус, как соль, и с ветром доносятся мой голос и его слова, такие отчетливые, что я дрожу, как поверхность зеркала, по которой одновременно колотят кулаками человек и его отражение, и каждый пытается освободиться.
Это началось, когда мы брали на рифы паруса под дождем, от которого вскакивают волдыри. Его звали Кот. Мы двое были самыми большими на корабле, и то, что нас обоих назначили в команду рифовальщиков, означало, что работа была важная. Вода заливала лицо, мокрые канаты скользили в руках. Неудивительно поэтому, что с порывом ветра парус вырвался из моих рук, провис под напором дождя и забился о переплетения полудюжины канатов, сломав при этом два маленьких штага.
- Неуклюжий ублюдок, - завопил с палубы Помощник. - Что ты за рыбой тронутый сукин сын?
А сквозь шум дождя до меня донесся смех Кота, который работал на другой перекладине.
- Не везет, так не везет, - закричал он, удерживая свой парус, который тоже грозил высвободиться.
Я натянул свой и крепко его привязал. Состязание между двумя отличными матросами, не содержащее само по себе ничего плохого, породило в моей душе ярость, которая готова была прорваться крепким словечком или ответной колкостью, но из-за шквала я привязал парус молча.
Конечно, я спустился последним. А когда я спускался - на палубе были люди - я понял, почему мой парус вырвался. Стертое мачтовое кольцо сломалось и выпустило главный канат, вот поэтому-то мой парус и упал. Но это же кольцо ко всему прочему скрепляло почти расколотую кормовую мачту, и трещина длиной в две моих руки то и дело распахивалась и захлопывалась на ветру, как детская хлопушка. Поблизости от меня оказался свернутый в бухту канат толщиной в дюйм. Удерживаясь на выбленках почти исключительно пальцами ног, я закрепил канат и обвязал основание сломанной мачты. Каждый раз, когда трещина закрывалась, я набрасывал петлю и крепко затягивал мокрый канат. Это называется "стегать" мачту, и я стегал ее снизу вверх до тех пор, пока фланец каната не достиг трех футов в длину, и трещина не могла больше раскрыться. Затем я повесил сломанное кольцо на крюк, оказавшийся под рукой, чтобы потом показать корабельному кузнецу и заставить его заменить канат цепью.
Вечером того же дня, когда я, уже обо всем позабыв, уплетал в столовой горячий суп и смеялся, слушая рассказ одного матроса о любовных похождениях другого матроса, в зал вошел Помощник.
- Эй, вы, морские негодяи! - прорычал он.
Наступило молчание, а он продолжил:
- Кто из вас перевязал эту сломанную кормовую мачту?
Я хотел крикнуть:
- Да, это я.
Но кто-то опередил меня:
- Это Большой Матрос, сэр!
Этим именем часто называли и меня, и Кота.
- Что ж, - проворчал Помощник, - Капитан считает, что такая сообразительность в трудную минуту должна быть вознаграждена.
Он достал из кармана золотую монету и швырнул ее через стол Коту.
- Держи, Большой Матрос. Хотя на твоем месте каждый должен был бы сделать то же самое. - И он вышел из столовой.
Кота шумно поздравляли. Я не видел выражения его лица, когда он клал монету в карман.
Меня обуял гнев, не находящий выхода. На кого я должен был его выплеснуть? На матроса, который выкрикнул имя героя? Нет, ведь он стоял на палубе и мог спутать меня с моим соперником, тем более, с такого расстояния. На Кота? Но он уже вставал из-за стола. А Первый Помощник, тот самый Первый Помощник, того самого корабля, дружок, на котором мы сейчас находимся, - его тяжелые шаги уже раздавались где-то на палубе.
Может, поэтому меня и прорвало на следующее утро, когда погода немного успокоилась. Небрежная острота, отпущенная кем-то в проходе, так подействовала на мои нервы, что я буквально взорвался. Мы схватились, тузили друг друга, чертыхались, катались по полу и подкатились прямо под ноги Помощнику, который в это время спускался по лестнице. Он запустил в нас своим сапогом и осыпал проклятиями, а когда узнал меня, с ухмылкой сказал:
- А, это тот неуклюжий.
Я уже заработал себе репутацию драчуна, а драка на корабле - это нарушение, которое немногие капитаны потерпят. У меня же была третья, а это слишком. По настоянию Помощника, у которого сложилось обо мне определенное мнение, Капитан приказал меня высечь.
И вот на рассвете следующего дня меня вывели и привязали к мачте, чтобы располосовать, как кусок мяса, на виду у всей команды. Мне казалось, что вся моя ярость направлена теперь против Первого Помощника. Но белое обернулось черным в моем представлении, мне хотелось рвать и метать, когда он швырнул хлыст и крикнул:
- Ну, Большой Матрос, ты уже сделал одно доброе дело для своего корабля. Стряхни с себя сонливость и сделай еще одно. Я хочу, чтобы у него на спине осталось десять полос, достаточно глубоких, чтобы их легко можно было пересчитать пальцем, смоченным в соленой воде.
Пока сыпались удары, я не дышал. Десять ударов - это порка, от которой отходят неделю. В большинстве случаев матрос падает на колени после первого, если позволяет веревка. Я не упал, пока веревки на руках не обрезали. Более того, я не проронил ни звука до тех пор, пока не услышал, как вторая золотая монета брякнулась о палубу, и слова Старшего Помощника, обращенные к команде:
- Смотрите, как богатеет хороший матрос.
Мой стон потонул в криках ликования.
Кот и еще кто-то уволокли меня в арестантскую. Когда я упал, зарываясь руками в солому, я услышал голос Кота:
- Ну, братишка, не везет, так не везет.
И тогда я потерял сознание от боли.
На следующий день я смог доползти до оконной решетки. Выглянув на кормовую палубу, я понял, что мы попали в жесточайший шторм. Такого я еще не видел никогда. Раны на спине усугубляли мое безвыходное положение. Гвозди готовы были выскочить из гнезд, дощатые сооружения - развалиться. Волной смыло за борт четырех человек, а когда другие бросились их спасать, новая волна смела еще шестерых. Шторм налетел так неожиданно, что не успели спустить ни одного паруса, и теперь вся команда повисла на выбленках. Из окна арестантской я увидел, как начала падать мачта, и завыл, как животное, пытаясь вырвать прутья решетки. Но в окне мелькали лишь ноги бегущих, и никто не остановился. Я взывал к ним снова и снова, надрываясь от крика. Корабельный кузнец так и не заменил мой импровизированный крепеж на кормовой мачте цепью. Я не успел еще даже сказать ему об этом. Она не выдержала и десяти минут. Когда она поддалась, раздался треск, подобный громовому раскату. Рванулись наполовину убранные паруса - и веревки лопнули, как ниточки. Люди разлетелись в разные стороны, словно капли воды с мокрой руки, когда ее стряхиваешь. Мачта накренилась, описав в небе дугу, и упала на высокую бизань, обрывая канаты и соскребая людей с перекладин, как муравьев с дерева. Численность команды уменьшилась наполовину, а когда мы кое-как выползли из-под шторма с одной мачтой, и то сломанной, искалеченных телец, в которых еще теплилась жизнь, насчитывалось одиннадцать. Корабельный лазарет вмещает десятерых, остальные идут в арестантскую. Выбирать, кого поместить со мной, пришлось между человеком, который более других подавал надежду выжить - ему легче было перенести суровые условия, чем другим, и человеком, который был обречен - ему, возможно, было уже все равно. И выбор был сделан - в пользу первого. На следующее утро, когда я еще спал, ко мне втащили Кота и положили рядом со мной. Его позвоночник был сломан у основания, а в боку у него была такая дыра, что в нее можно было засунуть руку.
Когда он пришел в сознание, он только и делал, что плакал. Это был не звериный рык, который я издавал накануне при виде падающей мачты, а такой тоненький вой сквозь стиснутые зубы, как у ребенка, который не хочет показать, что ему больно. Он не прекращался. Часами. Это слабое стенание засело у меня в кишках и навязло на зубах хуже, чем какие-нибудь дикие вопли.
Восход солнца затянул окно медно-красной фольгой, и красная полоска света упала на солому и грязное одеяло, в которое его завернули. Плач теперь сменился удушьем. Он то и дело задыхался, и так громко. Я думал, что он без сознания, но когда наклонился над ним, его глаза были открыты и он смотрел прямо мне в лицо.
- Ты... - произнес он. - Больно... Ты...
- Тише, - сказал я. - Ну, тише!
Мне показалось, что он хотел выговорить слово "вода", но в нашей конуре не было воды. Я догадывался, что корабельные припасы по большей части пошли за борт. Поэтому, когда в семь утра нам наконец-то принесли ломоть хлеба и воду в жестяной кружке и в неловком молчании поставили перед нами, я, голодный и изнывающий от жажды, воспринял это не иначе как шутку.
Тем не менее, я открыл ему рот и попытался влить немного ему в глотку. Говорят, губы и язык чернеют от лихорадки и жажды через некоторое время. Неправда. Они становятся темно-багровыми - цвет гнилого мяса. И каждый вкусовой пупырышек был покрыт таким белым налетом, который появляется на языке после двухдневного запора. Он не мог проглотить воду. Она вытекала из уголка его губ, покрытых коростой.
Его веки задрожали и он снова выдавил из себя:
- Ты... ты прошу... - И снова заплакал.
- Чего тебе? - спросил я.
Он вдруг заворочался, с трудом засунул руку в нагрудный карман разорванной рубашки и вынул оттуда что-то в кулаке. Он протянул руку мне и сказал:
- Прошу... прошу...
Пальцы разжались, и я увидел три золотых монеты. Истории двух из них всплыли в моей памяти как истории людей.
Я отшатнулся, как ужаленный, затем снова наклонился над ним.
- Чего ты хочешь? - спросил я.
- ...Прошу... - сказал он, пододвигая ко мне руку. - Убей... убей... меня, - и снова заплакал. - Так больно...
Я встал. Отошел к противоположной стене камеры. Вернулся обратно. Потом я сломал ему шею о колено.
Я взял предложенную мне плату. Через некоторое время я съел хлеб и выпил остатки воды. Затем уснул. Его унесли, ни о чем не расспрашивая. А через два дня, когда снова принесли еду, я отрешенно подумал, что без хлеба и воды я бы умер с голоду. В конце концов меня выпустили, потому что им были нужны рабочие руки. И единственное, о чем я иногда размышляю, единственное, о чем я позволяю себе размышлять - заслужил ли я свою плату. Думаю, две из них так или иначе предназначались мне. Но иногда я достаю их и смотрю, и гадаю, как ему досталась третья. - Урсон засунул руку в рубашку и достал три золотых монеты. - Так и не смог их истратить, однако. - Он подкинул монеты, поймал их на лету и засмеялся. - Так и не смог их истратить ни на что.
- Извини, - сказал Гео после минутного молчания.
Урсон поднял глаза.
- За что? Будем считать, что это мои драгоценные камни, разве нет? Может быть, у каждого должны быть свои? Но не думаешь ли ты, что этот старый Кот, в то время как я был в арестантской, вырезал язык этому маленькому четырехрукому ублюдку, зарабатывая третью монету? Что-то я сомневаюсь.
- Урсон, я же сказал, "извини".
- Знаю, - сказал Урсон. - Знаю. Я, конечно, встречал черт знает сколько людей за всю свою беспокойную жизнь, но это мог быть кто угодно. Он вздохнул. - Хотел бы я знать, кто. Но где ответ? - Он поднес руку ко рту и начал грызть ноготь на большом пальце. - Надеюсь, этот парнишка будет не таким нервным, как я. - Он засмеялся. - Много же ногтей ему придется погрызть.
И в этот момент внутри их черепов взорвалось.
- Эй, - сказал Гео, - это Змей!
- И к тому же в беде! - Урсон спрыгнул на пол и пустился бегом по коридору.
Гео побежал за ним.
- Пусти меня вперед, - сказал Гео. - Я знаю, где он.
Они добежали до палубы, промчались мимо кают.
- Дорогу, - потребовал Урсон и всей тяжестью своего тела навалился на дверь - она распахнулась.
Арго, стоя за своим столом, резко обернулась. Руку она держала на своем камне.
- Что за...
Но воспользовавшись моментом, когда ее концентрированная воля изменила направление, Змей, прижатый к стене неведомой силой и лишенный возможности двигаться, прыгнул через скамью к Гео. Гео подхватил мальчика, и одна из рук Змея быстро протянулась к груди Гео, где висел камень.
- Глупцы... - прошипела Арго. - Неужели же не понимаете? Он шпион Эптора!
Наступило гробовое молчание.
- Закройте дверь, - сказала Арго.
Урсон закрыл. Змей все еще держался за Гео и камень.
- Но, - сказала она. - Теперь уже поздно.
- Что вы этим хотите сказать? - спросил Гео.
- Что если бы вы не ворвались, еще один шпион Эптора раскрыл бы свои карты и превратился в пепел. - Она тяжело дышала. - Но теперь у него свой камень, а у меня свой. Ну, воришка, ничья. Силы теперь равны. - Она посмотрела на Гео. - Как, по-твоему, он узнал, когда я сойду на берег? О, он действительно хитер, раз весь разум Эптора стоит за ним. Возможно, это он, незаметно для вас, внушил вам намерение помешать нам именно сейчас.
- Нет, он... - начал было Урсон.
- Мы проходили мимо вашей двери, - прервал его Гео, - услышали шум и решили, что здесь, наверное, что-то случилось.
- Ваша забота может стоить всем нам жизни.
- Если он шпион, то он знает, как обращаться с этой штукой, - сказал Гео. - Позвольте нам с Урсоном взять его...
- Забирайте его, куда хотите! - прошипела Арго. - Вон!
Но открылась дверь и вошел Первый Помощник.
- Я слышал шум, Жрица Арго, и подумал, что вы в опасности.
Богиня Воплощенная глубоко вздохнула.
- Опасности нет, - сказала она ровным голосом. - Пожалуйста, оставьте меня все.
- А что здесь делает Змей? - вдруг спросил Джордде, увидев Гео и мальчика.
- Я сказала "оставьте меня"!
Гео отвернулся от Джордде и прошагал мимо него на палубу, Урсон последовал за ним. Пройдя шагов десять, он оглянулся и, когда убедился, что Джордде вышел из каюты и направился в другую сторону, опустил Змея на ноги.
- Ладно, Малыш, вперед!
По пути в кубрик Урсон спросил:
- Слушай, что происходит?
- Так вот, во-первых, наш маленький друг не шпион.
- Откуда ты знаешь? - спросил Урсон.
- Потому что она не знает, что он может читать мысли.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Урсон.
- Я начал догадываться, что происходит что-то неладное, когда вернулся от Жрицы. Ты тоже. И мы рассуждали примерно одинаково. Почему наше задание может обернуться полным провалом, если не будут выполнены какие-то его части? Разве не имеет самостоятельного значения возвращение и восстановление в правах ее дочери, законной властительницы Лептара? А ту информацию, которую ее дочь вполне могла бы собрать, можно было бы использовать против Эптора. Разве этого мало, даже если бы мы не нашли камня? Это как-то не по-матерински - бросать на произвол судьбы юную жрицу, если не будет найден драгоценный камень для матери. И этот ее тон, с каким она называет камень своим. Недаром гласит поговорка, ходившая в народе еще до Великого Огня: "Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно". Мне кажется, у нее немало небожественной жажды власти, и она для нее значит больше, чем достижение мира.
- Но это еще не доказательство того, что Змей не шпион Эптора, сказал Урсон.
- Минутку. Доберусь и до этого. Видишь ли, я и сам сначала думал, что он шпион. Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я разговаривал со Жрицей и она обмолвилась, что знает о существовании шпиона из Эптора. Во-первых, его появления в такие моменты, когда он ухитрился стащить камень, а потом представить его ей таким образом, - все это казалось до того странным, что сразу же возникала мысль о шпионе. Она пришла к такому же выводу. Но она не знала, что Змей может читать мысли и передавать их. Неужели ты не понимаешь? Неосведомленность о его способности к телепатии и породила такое объяснение столь странных совпадений. Урсон, почему он оставил камень нам, когда пошел к ней?
- Потому что думал, что она попытается отнять его.
- Правильно. Когда она велела мне послать его к ней, я был совершенно уверен, что он ей нужен именно для этого. Но если бы он был шпионом и знал, как обращаться с камнем, то он бы взял его с собой, чтобы предстать перед Арго во всеоружии и противопоставить себя как равную силу. Потом он мог бы спокойно вернуться сюда, оставив ее в замешательстве, а мы бы продолжали оставаться на его стороне, поскольку после того, как он раскрыл бы себя как шпион, о чем она на девять десятых была уверена, она стала бы следить за ним более тщательно, чем прежде.
- Ну, ладно, - перебил его Урсон, - почему?
- Потому что он не был шпионом и не знал, как использовать камень, хоть однажды испытал на себе его действие. Может быть, он хотел сделать вид, что камень спрятан где-то на нем. Но он не хотел, чтобы она отправила его на тот свет, руководствуясь какой-то корыстной целью. Итак, Змей, Гео повернулся к мальчику. - Теперь ты знаешь, как управлять камнем, не так ли? Ты узнал это только что от Арго.
Мальчик кивнул.
- Так вот он. Что ж ты его не берешь?
Гео снял ремешок с шеи и протянул ему. Змей отшатнулся и неистово замотал головой.
- Так я и думал.
Урсон был озадачен.
- Змей наблюдал людские мысли, Урсон. Он мог непосредственно видеть такие вещи, о которых мы узнаем только опосредованно. Он знает, что эта бусинка таит в себе больше опасности для ума человека, который обладает ею, чем для городов, которые с ее помощью можно стереть с лица Земли.
- Ну, что ж, - сказал Урсон, - пока она думает, что он шпион, у нас, по крайней мере, будет одна из этих бусинок и человек, который знает, как ее использовать... При случае, я хотел сказать.
- Не думаю, что она продолжает считать его шпионом, Урсон.
- Э?
- У нее не отнимешь способности рассуждать, во всяком случае, не хуже меня.
Как только она обнаружила, что у него нет с собой камня, она поняла, что он так же ни в чем неповинен, как ты или я. Но ее единственной целью было заполучить камень любым способом. Мы вошли как раз в тот момент, когда она намеревалась подвергнуть Змея действию камня. Чувство вины заставило ее ухватиться за первое подвернувшееся логичное объяснение, чтобы оправдаться перед нами. Зло любит рядиться в добро.
Они спустились в кубрик. К этому времени там уже собралась горстка матросов. Почти все они были пьяны и храпели на койках у стены. Один, завернувшись в одеяло с головой, лежал на койке, которую Урсон выбрал для Змея.
- Ну, - сказал Урсон, - кажется, тебе придется переезжать.
Змей вскарабкался на верхнюю койку.
- Э, нет, это моя!
Змей жестом пригласил его подниматься за ним.
- Не понял? Двое в одной? - возмутился Урсон. - Послушай, если боишься замерзнуть, иди вниз к Гео. Там больше места, и он не расплющит тебя о стенку. Я пинаюсь и храплю.
Змей не сдвинулся с места.
- Может, лучше сделать так, как хочет он? - сказал Гео. - У меня идея...
- Еще одна идея? - спросил Урсон. - Черт с ним. Я слишком устал, чтобы спорить.
Он растянулся на койке, и худенькое тельце Змея было полностью скрыто.
- Эй, убери-ка свои локти, - услышал Гео бормотание Урсона.
И вскоре оттуда доносилось только его шумное дыхание...
- Туман окутал корабль и мокрые лини светились фосфоресцирующим серебром. Небо приобрело бледность льда, но чаша небосвода по-прежнему была усеяна колючками. Зеленое море обесцветилось до волнующей белизны. Пепельно-серая дверь каюты без окон отворилась и оттуда вырвалась сначала белая вуаль, подхваченная ветром, а затем появилась фигура Арго в серебристом сиянии. Вся сцена, казалось, происходила за полупрозрачным занавесом, колеблемым ветром. Темная точка на шее Арго пульсировала, как сердце, вспыхивая черным пламенем. Она подошла к фальшборту, перегнулась через него и стала всматриваться в воду. Из белой пучины показалась рука скелета. Согнувшись в локте, она снова ушла под воду. Чуть поодаль поднялась другая рука, изгибаясь и жестикулируя, за ней одновременно целых три, и еще две.
Прозвучал голос, такой же обесцвеченный, как все видение:
- Я иду. Я иду. Мы отплываем через час. Помощник приказал сниматься с якоря до рассвета. Ты должно сказать мне теперь, дитя моря. Ты должно сказать мне. Из моря выросли две светящиеся руки, затем показалось безобразное лицо. Вынырнув из воды по грудь, фигура наклонилась назад и затонула. Из Эптора вы или из Лептара? - вопрошала призрачная фигура Арго лишенным жизни голосом. - Кому вы служите? Арго или Хаме? Я проделала большой путь. Вы должны ответить мне, прежде чем я последую дальше. Возник звуковой вихрь, в котором можно было различить лишь: море... море... море...
Сцена сместилась к двери, ведущей в кубрик. Дверь открылась, и по мере продвижения сцены по коридору и дальше стены из мореного дуба приобретали цвет березовой коры или платана. Масляная лампа в кубрике искрилась подобно горящему магнию.
На сцену выдвинулась трехъярусная койка. На нижней лежал... Гео! Но с изможденным, бледным лицом. Копна его волос стала белой. На груди у него пульсировала точка, вспыхивая чернотой абсолютной тени. На верхней койке горой возвышалось чье-то тело, словно раздувшийся труп. Урсон! С койки свесилась его рука, дряблая, отекшая, без намека на силу.