Страница:
Ужасы сельвы не обошли строной и меня. Я всегда переворачивал лежащие на земле бревна — особенно на полянах, где под ними встречаются причудливые лягушки, расписные тараканы, огромные жуки-долгоносики с носом, похожим на бутылочный ершик, и прочие чудеса. Под одним бревном мне попалась змейка-улиткоед (Dipsus) настолько изумительной красоты, что я просто потерял дар речи. Она была бархатисто-черная со «светящимся» синим рисунком в виде кружева, причем в каждой петле узора стояла маленькая алая точка. Все виды этого рода — неядовитые, поэтому я довольно спокойно взял ее за хвост и понес на свет, чтобы сфотографировать. Тут она и тяпнула меня в тыльную сторону ладони. Это было так больно, что змейку я упустил. На руке образовались два здоровенных нарыва, следы которых не сходили около полугода.
Вообще-то змей в Ману мало. В кронах попадаются удавы — большие Boa constrictor и маленькие зеленые Corallus caninus. Внизу водится радужный удав (Epicrates cenchris) и великолепный бушмейстер (Lachesis athropos) до четырех метров в длину. Интересно, что в Бразилии бушмейстер — одна из самых редких змей. В фауне Восточной и Западной Амазонии много общих видов, но те из них, которые обычны на западе, почти всегда редки на востоке, и наоборот.
Как-то вечером я шел по тропинке, вившейся вдоль берега небольшого озерца.
Солнце давно утонуло в дымке, но все небо оставалось розовым даже тогда, когда появились лунные тени. Какое-то движение на другом берегу привлекло мое внимание. Я вгляделся в начавший подниматься туман. Постепенно пятна теней в зарослях слились в роскошный узор на шкуре медленно крадущегося ягуара (Panthera onca). Я плавно осел на землю и тихонько выполз к озеру. Тут я заметил второго зверя — он лежал на полого уходящем в воду стволе, положив голову на лапы, и делал вид, что не замечает первого. Но как только тот прыгнул, он соскочил в воду, и начались прыжки, шлепки тяжелых лап по мокрым мордам, плеск и брызги, ловля друг друга за кончик хвоста… В колдовском свете сумерек расписной ягуар (на языке кечуа — оторонго, «убивающий одним ударом») выглядит совершенно фантастически. Я уже собрался попробовать подплыть поближе с фотоаппаратом в зубах, но тут они убежали. Я сидел на берегу, пока озеро из розового не стало серебристо-черным, а потом включил фонарик и пошел вокруг озера, чтобы посмотреть на следы. След ягуара оказался больше похожим на тигриный, чем на след леопарда. До первых ревунов бродил я по сельве, думая о том, насколько жизнь натуралиста-путешественника интересней, чем существование остальных смертных. Южная Америка, первая любовь моя, ты щедро вознаградила меня за годы ожидания!
Наутро меня разбудил рев ягуаров. Они дрались на отмели метрах в трехстах ниже моей палатки, и пока я добежал туда, все уже кончилось. Но тут загремели возбужденные шумом ревуны — такого концерта я не слышал больше ни разу. А из грохота ревунов возник тихий стук мотора — снизу шла лодка заповедника. Начался сезон откладки яиц черепахами-тартаругами (Podocnemis), и егерь Панчо с верхнего кордона патрулировал реку, чтобы индейцы не раскапывали кладки на отмелях. С ним я и поднялся до кордона Pakitza на границе зоны абсолютной заповедности.
В этом районе Рио Ману течет среди высоких холмов, так что terra firma начинается прямо от берега. Кордон стоит на высоком откосе среди леса — олени нередко пасутся прямо под окнами. Когда подходишь к дому, живущие под крышей ласточки вылетают навстречу и пытаются клюнуть в макушку. Большое дерево манго во дворе обвешано гнездами «птицы-шлягер» — малой оропендолы (Psarocolius oseryi). Эти птицы поют дуэтом: самка исполняет партию ударных («тик-так-тик-тик-так…»), а самец высвистывает основной мотив. Музыкальные фразы никогда не повторяются и иногда точно соответствуют фрагментам разных мелодий — я слышал кусочки песен «Катюша», «Venceremos», «7-40» и многих других.
В кроне старого манго гнездились изумрудные якамары (Galbula), похожие на больших колибри, а на вершине несли вахту желтоголовые грифы (Cathartes). Их всегда видишь над лесом — они парят высоко в небе, каким-то образом умудряясь находить падаль сквозь листву. Черно-белый королевский гриф (Sarcorhamphus papa) охотится иначе — он скользит над самыми верхушками, разыскивая корм по запаху.
Кроме птиц, нашим соседом был здоровенный черный кайман. Едва заслышав шум мотора, он подруливал к кордону, надеясь, что это Панчо вернулся с рыбалки и будет чистить рыбу. Но он был очень застенчивый и никогда не подплывал ближе десятка метров, хотя явно разглядывал нас с большим интересом.
Панчо Миранда, хозяин домика, оказался на редкость интересным собеседником. Он женат на очаровательной индианочке Йоли и знает множество индейских сказок, мифов и анекдотов. К тому же частое общение с индейцами приучило его говорить медленно и внятно — он был первым человеком, с которым мне удалось нормально общаться на испанском.
Оказалось, что в анекдотах жителей сельвы роль «чукчи» отведена туристу-гринго.
Вот типовой пример из местного фольклора.
Гринго приехал в Куско и гуляет по городу. К нему подбегает мальчик и, оглядываясь по сторонам, шепчет:
— Сеньор, купите череп Атауальпы!
— Ух ты! — восторгается гринго. — Конечно, куплю! Сколько?
— Сто долларов.
Гринго покупает череп и идет дальше. Через пять минут к нему подходит старичок:
— Сеньор, купите череп Атауальпы!
— Но у меня есть один, — удивляется турист, — и он куда больше вашего!
— Это череп Атауальпы, когда он был еще ребенком…
Сказки индейцев можно понять, только если хорошо знаешь местную фауну. Приведу две из них, не требующие пояснений.
Однажды Ягуар собрал всех зверей и говорит:
— Скоро праздник, и у нас будет пир. Мы будем есть сочные плоды…
— Да, да! — перебила его Жаба. — И ягоды, и орехи кешью!
— А еще, — продолжал Ягуар, — мы будем есть вкусный ямс…
— И батат, — закричала Жаба, — и клубни телии, и сок винной пальмы!
— Но тех, у кого слишком большой рот, — добавил Ягуар, — мы на пир не пустим.
Жаба так испугалась, что зашила себе рот. Так появились узкоротые квакши (Microhylidae).
А вот еще сказка:
Жил-был Уакири (обезьяна Cacajao calvus). Красивый, в пышной шубе, словно гринго, он очень нравился молодым девушкам.
— Почему ты так нравишься девушкам? — спросил Моно-Сапо (обезьяна-коата Ateles).
Хитрый Уакири подогнул большие пальцы так, что их не было видно, и ответил:
— Потому, что у меня на руках по четыре пальца.
Моно-Сапо пошел и отрубил себе большие пальцы. Девушкам он так и не стал нравиться, но Уакири смеялся недолго. Оказалось, что теперь Моно-Сапо прыгает по веткам так ловко, как Уакири и не снилось! От злости Уакири вырвал себе все волосы. С тех пор у коат на руках по четыре пальца, а у уакири вся голова лысая…
В этих краях поразительно мало фруктов и овощей. Панчо, например, питался только манго, бананами и ямсом. Бананы и ямс очень трудно выращивать. Чтобы посадить банан, надо выплюнуть кусок плода банана и присыпать землей. Ямс (Dioscorea) — высокое растение с жестким стеблем. Сбор клубней ямса происходит так: его выдирают из земли, собирают клубни, а потом стебель рубят на куски и втыкают их обратно в почву — из каждого обрубка стебля получается новый ямс.
По вечерам в небе вырастали высокие башни кучевых облаков. Становилось тихо, и весь лес словно замирал в ожидании грозы. Но пока все ограничивалось далекими зарницами на востоке. Солнце медленно гасло в сиреневом тумане, и хотя мы были совсем рядом с Андами, даже с вершин деревьев не удавалось их увидеть.
Лес тут заметно отличается от того, который растет ниже по течению. Земля на холмах покрыта толстым слоем сухих листьев и изрыта звериными норами, иногда такого размера. что в них можно переждать дождь. Основные строители нор — крысовидные хомячки Rhipidomys и броненосцы Dasypus kappleri. Гигантский броненосец (Priodontes giganteus) расширяет их норы и поселяется в них, а иногда после него нору занимает гигантский муравьед (Myrmecophaga), еще больше ее расширив. Таким образом, одна нора может служить разным зверям убежищем десятки лет, как это бывает с барсучьими норами в наших лесах.
Увидеть всех этих скрытных обитателей леса довольно трудно. Чтобы узнать, кто живет в норах, приходилось разравнивать песок перед входом и наутро смотреть, чьи там остались следы. Гораздо чаще на тропинках встречаешь птиц. По утрам там гуляют симпатичные белокрылые трубачи (Psophia leucoptera) с красивым трубным голосом, как у журавля. Днем можно встретить выводок маленьких ярких перепелов Odontophorys, а ночью — редких ночных краксов (Nothocrax urumutum). Брови у них окрашены в «светящийся» желто-оранжевый цвет, чтобы легче было находить друг друга в темноте.
Нигде в мире нет такого количества красивых птиц, как в Верхней Амазонии. Тут живут самые прелестные колибри (крошечные «кокетки» Lophornis), самые яркие попугаи (Ara), самые фантастические туканы (Rhamphastos). Но прекраснее всех — хищники, особенно хохлатые орлы.
Здесь их шесть видов, один другого эффектней. Шоколадно-черный Oroaetus isidori живет в горных лесах, совсем черный Spisaetus tyrannus — в заболоченных, голубовато-серый Harpyhaliaetus coronatus — на берегах старичных озер, а необычайно яркий S. ornatus — в лесах terra firma. У этого вида очень длинный хохол, придающий ему сходство с вождем апачей в боевом облачении. В поймах водится малая гарпия (Morphus guianensis) с ясными черными глазами. Все они — обитатели верхнего яруса. У хохлатых орлов широкие крылья и удивительно маневренный полет, позволяющий охотиться в густом сплетении ветвей, нападая на добычу из заcады. Увидеть их трудно. Только там, где стаи обезьян и прочей живности собираются к плодоносящим деревьям, при некотором везении можно стать свидетелем стремительного броска орла на жертву.
Как-то раз я исследовал на маленьком каноэ систему озер возле устья Рио Чико. На высокой сейбе, усыпанной цветами, сидел десяток рыжих ревунов во главе с бородатым самцом. Они лакомились цветами и листьями, то и дело озираясь по сторонам. Деревьев такой высоты рядом не было, и казалось, что обезьяны в полной безопасности.
Вдруг большая серая птица скозьнула вниз из густой кроны пальмы, росшей метрах в тридцати от сейбы. Описав несколько головокружительных виражей между стволами, она внезапно оказалась под сейбой и снизу кинулась на обезьян. Ревуны бросились врассыпную, но орел, взмахнув широченными крыльями, буквально втиснулся в сплетение веток, словно гоняющий воробьев ястреб-перепелятник. Молодой самец обернулся, оскалившись, и стальные когти длиною в палец впились ему прямо в лицо. Хищник сложил крылья и всей тяжестью повис на несчастном ревуне. Любого жителя вершин трудно оторвать от ветки, однако тут обезьяна не выдержала и разжала руки. Оба рухнули вниз, птица мгновенно развернула вновь свои двухметровые «несущие плоскости» и тяжело спланировала к другому берегу озера.
Ревун поначалу дико визжал, но его тут же перехватили второй лапой за загривок, и крики смолкли.
Мне повезло, ведь даже из профессиональных орнитологов, годами живших в сельве, некоторым ни разу не довелось увидеть грозную большую гарпию (Harpia harpyia).
Охотничий участок каждой пары достигает 150 км2, и на этой территории гарпиям известны все стаи крупных обезьян. Каждую стаю они навещают раз в два-три месяца, собирая кровавую дань. Найти на таком обширном пространстве гнездо очень трудно, и до недавних пор были известны только два гнезда — одно в Гайане, другое на реке Шингу в Бразилии. Представьте себе мою радость, когда в десяти километрах от кордона я нашел гнездо с птенцами!
— Я знаю это гнездо, — мрачно сказал Панчо, когда я вернулся домой, чуть ли не пропрыгав все десять километров на одной ножке. — Ты попробуй залезь. Я уже пытался, специально привез монтерские когти из Боки.
— А почему не влез? Хозяева помешали? — Я поежился, представив, как страшные лапы гарпии впиваются мне в шейные позвонки.
— Не успели. Кора твердая и гладкая очень, когти соскользнули — чуть насмерть не разбился.
Мне пришлось отказаться от мысли исследовать гнездо поближе, но я поставил рядом палатку и наблюдал за гарпиями снизу. Самка целый день болталась неподалеку, а самец охотился. Хотя он всегда тихо и незаметно подлетал к гнезду, прячась по привычке за деревьями, она издали замечала его и с криком вылетала навстречу. В пронизанном зеленым светом «готическом соборе» леса птицы встречались лишь на долю секунды. Самка опрокидывалась на спину, принимала у самца мертвую обезьяну, ленивца или птицу и возвращалась к пушистым птенцам, а добытчик тут же уносился за новой жертвой. Иногда мне удавалось разглядеть в когтях орлов животных, которых я ни разу не видел живьем — карликовых муравьедов (Cyclopes), олинго (Bassariscus — маленькие древесные енотики), серых игуан (Iguana benica).
Вскоре я заметил, что чаще всего самка отдыхает на ветке невысокого дерева, торчавшего по соседству с гигантской Bertolletia, на вершине которой помещалось гнездо. Деревце так оплели лианы. что на него можно было взобраться, что я, конечно, тут же и сделал, едва дождавшись темноты и втащив за собой палатку. С первыми лучами солнца гарпия была тут как тут. Она села на соседний сук и стала с любопытством разглядывать непонятный предмет. Едва я успел сфотографировать ее из-под ткани палатки, как она улетела в кроны и больше не приближалась.
В этот день лес неожиданно наполнился лягушками. Не знаю, где они прятались раньше, но теперь вместо двух-трех я находил не меньше сотни за час.
Черно-изумрудные, черно-золотые, розовые, серебристо-голубые и вишневые с желтым, эти живые игрушки толпами сновали по земле и листьям. Что это значит, стало ясно вечером — прошла сильная гроза. Всего через несколько минут после начала дождя стали появляться цветы, которых прежде не было. В некоторых местах по лесу поплыл необыкновенный аромат — его нельзя сравнить ни с чем на свете.
Источником чудесного запаха были странные цветки, вроде тополиных сережек, но окутанные облачком длинных фиолетовых тычинок. Они свисают поодиночке с веток маленького кустарничка — не знаю, как он называется.
Вечером снизу пришла пака-пака. Так здесь называют лодки с допотопным тарахтящим мотором. В пака-паке двое сотрудников местного Минздрава везли здоровенный ящик вакцины для индейцев, живущих в самом сердце Ману — в деревне Таякоме.
Мы с Панчо решили составить им компанию, чтобы помочь пройти вверх по реке и заодно навестить индейцев. Вообще-то контактов с такими «изолированными»
племенами лучше избегать — индейцы лишены иммунитета к нашим болезням, и после встречи половина племени может погибнуть, например, от обычного гриппа. От местных болезней они умирают очень редко — фантастически богатая флора снабжает знахарей лекарствами против почти всех недугов, даже против змеиных укусов (кирказон — Aristolohia). Но река так обмелела, что лодку то и дело приходилось тащить волоком, и без нас ребята просто не добрались бы до цели.
Утром мы потихоньку двинулись вверх. Гигантские коряги возвышались из воды в густом тумане, словно целые стада динозавров. Когда туман поднялся, оказалось, что дымка, весь сухой сезон окутывавшая лес, исчезла, и впереди показалась синяя стена Анд. Зуйки, чибисы и цапли бродили по отмелям, подбирая корм с обнажившегося дна. Для птиц-рыболовов наступили последние золотые деньки перед тем, как река вздуется и помутнеет от дождей. На вершинах деревьев сидели сытые черные орлы, коричневые коршуны и гости из Северной Америки — серые скопы (Pandion).
К полудню мы совершенно измучились, перетаскивая лодку через мели, и после обеда долго сидели по шею в воде, пережидая жару. Тучи бабочек вились над пляжем, собираясь в трепещущие «озерца» на пятнах мокрого песка. Интересно, что светлые бабочки всегда сидят отдельно от темных, независимо от вида. Вероятно, темная бабочка в стае светлых или наоборот имеет больше шансов привлечь внимание птицы.
Самыми красивыми из бабочек были самые маленькие — голубяночки Theretes. На задних крыльях у них длиннющие хвостики с глазчатыми пятнами у основания. Сидя, крошки все время шевелят хвостиками, словно это усы. Видимо, они пытаются обмануть хищников, чтобы те хватали их за мнимую «голову» и оставались с обрывком крыла в клюве.
К вечеру мы зашли в большую старицу, чтобы срезать излучину реки. Берега озера были усеяны водяными черепахами. На бревнах они сидели длинными цепочками, каждая — положив лапы на панцирь сидящей впереди. «Сейчас покажу тебе чупупу-рупупу», — сказал Панчо, взобрался на нос лодки и уставился в воду. Все замерли в ожидании, особенно я — ведь я не знал, что это такое. Вскоре Панчо поманил меня рукой и ткнул пальцем в воду. Толстое красно-зеленое бревно медленно плыло в прозрачной воде, почти касаясь нашей долбленки. Это была Arapaima gigas — самая большая и, говорят, самая вкусная рыба Амазонии. Глаза ее направлены вверх, но она малоосторожна и в больших реках уже истреблена.
Нам пришлось плыть всю ночь. На рассвете, когда мы медленно прокладывали путь между корягами, из тумана вдруг возникло каноэ. Шестеро голых воинов молча смотрели на нас, подняв весла. Бело-голубые бусы, пропущенные через нос и за уши, казались странными кошачьими усами. Позже я узнал, что бусы символизируют волны, расходящиеся от носа лодки — в этих волнах, по мнению индейцев, живет речной дух. Голову вождя украшала ярко-оранжевая строительная каска. Бесшумно развернувшись, экипаж каноэ принялся яростно грести и снова исчез из виду, хотя мы шли с мотором (правда, совсем слабеньким), а они без.
В Таякоме мы добрались через час. Все жители деревни высыпали на высокий обрыв, с нетерпением глядя на гостей. Один из наших спутников родился здесь, но не был дома семь лет — учился в школе и медицинском колледже. Как его встречали, трудно описать. Праздник продолжался три дня, пока мы жили у индейцев, и, наверное, после нашего отъезда. Мы перепробовали все местные блюда и побывали в гостях во всех хижинах. Всех, кроме меня, тут уже знали, а меня вскоре тоже приняли за своего. Поэтому уже через полчаса индейцы сбросили рваные лохмотья, которые одели к нашему приезду, и ходили в одних украшениях. Потом они обнаружили, что я знаю про жителей леса много такого, чего они не знают, и наоборот, так что у нас было, о чем поговорить.
Разные племена Амазонии очень сильно различаются по росту, внешнему виду и оттенку кожи. У жителей Таякоме, индейцев мачигенга, пожалуй, самые красивые девушки — маленькие, изящные, нежные и очень женственные. Несмотря на это, в племени нет ни одного метиса. После создания национального парка мачигенга оказались в изоляции. Сюда запрещено завозить ружья, рыболовные крючки и вообще железо. Даже врачи впервые попали в деревню лишь пять лет назад. Самих индейцев насильственное заключение в «первобытный рай» совершенно не радует. «Мы хотим, чтобы наши дети могли учиться в университете, а мы сами имели возможность зарабатывать деньги, — говорят они. — Пусть нас переселят на другую реку, чтобы мы могли жить, как нормальные цивилизованные люди.» Мне трудно было им возразить, хотя я знал, как много людей в цивилизованном мире мечтало бы с ними поменяться.
Пока что мы сделали им прививки от всевозможных болезней, чтобы подготовить их к прибытию учителя. В последние годы правительство Перу посылает добровольцев в маленькие племена — учить детей испанскому. В деревне многие уже говорят по-испански, а кое-кто умеет читать — в хижинах на почетном месте, рядом с луком охотника, стоят зачитанные до предела школьные учебники.
Особый интерес у индейцев вызывал мой фонарик. Я брал их с собой на ночные экскурсии и обнаружил, что они совершенно не знакомы с ночной жизнью леса.
Например, из десяти видов опоссумов, встречающихся вокруг деревни, у них есть названия только для двух самых обычных — Philander opossum и Didelphis marsupialis. Последний на языке мачигенга называется «укикима», и это слово — самое страшное ругательство. Не удивительно: опоссумы рода Didelphis и внешне-то на редкость мерзкие твари, а у этого вида еще своеобразная манера защиты. При опасности он бросается на врага с раскрытой пастью, если же его схватить, начинает шипеть, визжать и бешено вращать хвостом. разбрызгивая испражнения, мочу и зловонные выделения анальной железы. Мачигенга, однако, ловят и едят его при случае — мясом здесь не пренебрегают независимо от источника.
Как-то утром мы шли с Феле, молодым вождем племени, по тропинке, возвращаясь с ночной охоты, и обменивались полезными сведениями.
— Почему тут крест? — спросил он, показав на паутину. Местные пауки-кругопряды (Agriopidae) строят такие же сети, как наши крестовики, но некоторые радиусы заплетают сплошь. Получается симметричный рисунок наподобие пропеллера с двумя, тремя или четырьмя лопастями. В данном случае лопастей было четыре, и получился крест.
Я объяснил, что белые полосы — сигнал для птиц, чтобы они вовремя замечали паутину и не врезались в нее. Феле засмеялся.
— Почему ты смеешься?
— У нас жил миссионер, так он говорил, что этот крест — знак бога, которому поклоняются даже пауки.
— И что с ним стало, с этим укикимой?
— Его убили индейцы из «неконтактирующей группы.»
Кроме мачигенга, «речных индейцев», в этих лесах живет около полусотни людей из «неконтактирующих групп». Семьями по три-четыре человека они охотятся на terra firma, никогда не встречаясь с белыми и очень редко — с мачигенга. По выражению лица Феле я был уверен, что они тут ни при чем. Но я не успел уточнить, как мачигенга догадались избавиться от миссионера. Феле указал на небольшое деревце без листьев, с зелеными ветками, густо утыканными шипами, и спросил:
— Знаешь, что это такое?
— Молодая сейба.
— Мы называем ее «дерево, которое ждет».
— Почему?
— Когда сейба появляется на свет, она вырастает до высоты человека, а потом сбрасывает листья и расти перестает. Так она стоит десять лет, двадцать, — сколько понадобится. Ждет, когда рядом упадет большое дерево. Едва дерево падает, на землю проникает солнечный свет. Тогда из земли начинает расти много новых деревьев. Они растут наперегонки. чтобы поскорее занять освободившееся место. Но сейба опережает всех, ведь она давно уже выросла до человеческого роста. Она тянется вверх. как свечка, а когда поднимется выше леса, то раскрывается, как гриб, и сразу закрывает просвет.
Феле оглянулся по сторонам, чтобы показать мне взрослую сейбу. Я хотел сказать ему, что хорошо знаю этих гигантов леса с раскидистыми зонтиковидными кронами и даже просидел много часов на их ветвях, но тут на тропинке возникли двое индейцев.
Это были «неконтактирующие». Ростом они еще меньше, чем мачигенга, с худыми костистыми лицами и чуть более темной кожей. С минуту они напряженно разглядывали нас, сжав в руках копья, затем один сказал: «Феле,» — и положил на тропу маленький золотой самородочек — примерно на один-два зубных протеза. Потом он показал пальцем на оранжевую каску вождя и отступил на шаг. Не сводя с него глаз, Феле взял самородок, положил вместо него каску и ушел, утянув меня за руку.
— Зачем тебе золото? — спросил я.
— Отдам Панчо, он купит нам инструмент — ножи, топоры, спички.
У каждого из пяти родов, составляющих племя, есть свой тотем — животное, к которому запрещено прикасаться. У Йоли, жены Панчо, тотем — олень. Вот почему олени свободно гуляют под окнами кордона — Панчо ни за что не убьет зверя. если знает, что ему самому придется готовить из него обед. Тотем рода Феле — маленькая ящерица. Это выгодно, но не очень удобно. Приходится быть постоянно настороже, чтобы не задеть ящерку случайно. А они, как нарочно, снуют повсюду.
Гекконы живут внутри хижины, похожие на худосочных кузнечиков крошечные прыгающие ящерицы Chemidophorus — на лужайке перед домом, а зеленые Anolis с красным складным «парусом» на горле — в соломенной крыше.
У племени в целом тоже есть тотем — гарпия. В случае войны или праздника мужчины втыкают в волосы разноцветные перья, чтобы быть похожими на нее. Праздничный наряд состоит из хвостовых перьев попугаев ара, а боевой — из перьев орлов.
Гарпию и вообще хохлатых орлов трогать, естественно, запрещено, но тут водятся и другие орлы — белые, черные и буровато-красные. В других частях Амазонии индейцы, наоборот, предпочитают перья гарпии всем остальным, так что она исчезает даже в местах, где белых охотников нет.
Наконец мы вкололи все всем и двинулись вниз. Племя в праздничном наряде из перьев провожало нас в путь. К сожалению, мачигенга так и не разрешили себя фотографировать — они боялись, что снимки могут попасть в руки злых людей, а ведь изображение — частица души. Мне лишь дважды удалось их снять, украдкой высунув аппарат из кармана: при первой встрече и разок в хижине, но снимки получились нечеткими.
Наше отплытие совпало с еще одим «красным днем календаря». В этот день уровень реки так упал, что обнажились выходы твердой глины на дне, сплошь изрытые норками. В норках живут похожие на перочинные ножики двустворчатые моллюски типа морского черенка Solen. У мачигенга они считаются лучшим деликатесом, но попробовать их удается раз в несколько лет, когда в реке совсем мало воды.
Почти все оставшиеся продукты я раздал индейцам, поэтому вынужден был вернуться с пака-пакой к устью реки. Пока мы тащили лодку через мели к кордону, у меня родился гениальный план. В паре километров ниже по течению находится главная колпа — выход глины, на котором, по словам Панчо, собираются целые стада «sachavacos, venados, sajinos y armadillos» — тапиров, оленей, пекари и броненосцев. Подобраться к ним незаметно на лодке невозможно, а вплавь — запросто. Я договорился с хозяевами лодки, что отправлюсь вплавь до рассвета и посмотрю солонец, а они потом догонят меня и подберут.
Вообще-то змей в Ману мало. В кронах попадаются удавы — большие Boa constrictor и маленькие зеленые Corallus caninus. Внизу водится радужный удав (Epicrates cenchris) и великолепный бушмейстер (Lachesis athropos) до четырех метров в длину. Интересно, что в Бразилии бушмейстер — одна из самых редких змей. В фауне Восточной и Западной Амазонии много общих видов, но те из них, которые обычны на западе, почти всегда редки на востоке, и наоборот.
Как-то вечером я шел по тропинке, вившейся вдоль берега небольшого озерца.
Солнце давно утонуло в дымке, но все небо оставалось розовым даже тогда, когда появились лунные тени. Какое-то движение на другом берегу привлекло мое внимание. Я вгляделся в начавший подниматься туман. Постепенно пятна теней в зарослях слились в роскошный узор на шкуре медленно крадущегося ягуара (Panthera onca). Я плавно осел на землю и тихонько выполз к озеру. Тут я заметил второго зверя — он лежал на полого уходящем в воду стволе, положив голову на лапы, и делал вид, что не замечает первого. Но как только тот прыгнул, он соскочил в воду, и начались прыжки, шлепки тяжелых лап по мокрым мордам, плеск и брызги, ловля друг друга за кончик хвоста… В колдовском свете сумерек расписной ягуар (на языке кечуа — оторонго, «убивающий одним ударом») выглядит совершенно фантастически. Я уже собрался попробовать подплыть поближе с фотоаппаратом в зубах, но тут они убежали. Я сидел на берегу, пока озеро из розового не стало серебристо-черным, а потом включил фонарик и пошел вокруг озера, чтобы посмотреть на следы. След ягуара оказался больше похожим на тигриный, чем на след леопарда. До первых ревунов бродил я по сельве, думая о том, насколько жизнь натуралиста-путешественника интересней, чем существование остальных смертных. Южная Америка, первая любовь моя, ты щедро вознаградила меня за годы ожидания!
Наутро меня разбудил рев ягуаров. Они дрались на отмели метрах в трехстах ниже моей палатки, и пока я добежал туда, все уже кончилось. Но тут загремели возбужденные шумом ревуны — такого концерта я не слышал больше ни разу. А из грохота ревунов возник тихий стук мотора — снизу шла лодка заповедника. Начался сезон откладки яиц черепахами-тартаругами (Podocnemis), и егерь Панчо с верхнего кордона патрулировал реку, чтобы индейцы не раскапывали кладки на отмелях. С ним я и поднялся до кордона Pakitza на границе зоны абсолютной заповедности.
В этом районе Рио Ману течет среди высоких холмов, так что terra firma начинается прямо от берега. Кордон стоит на высоком откосе среди леса — олени нередко пасутся прямо под окнами. Когда подходишь к дому, живущие под крышей ласточки вылетают навстречу и пытаются клюнуть в макушку. Большое дерево манго во дворе обвешано гнездами «птицы-шлягер» — малой оропендолы (Psarocolius oseryi). Эти птицы поют дуэтом: самка исполняет партию ударных («тик-так-тик-тик-так…»), а самец высвистывает основной мотив. Музыкальные фразы никогда не повторяются и иногда точно соответствуют фрагментам разных мелодий — я слышал кусочки песен «Катюша», «Venceremos», «7-40» и многих других.
В кроне старого манго гнездились изумрудные якамары (Galbula), похожие на больших колибри, а на вершине несли вахту желтоголовые грифы (Cathartes). Их всегда видишь над лесом — они парят высоко в небе, каким-то образом умудряясь находить падаль сквозь листву. Черно-белый королевский гриф (Sarcorhamphus papa) охотится иначе — он скользит над самыми верхушками, разыскивая корм по запаху.
Кроме птиц, нашим соседом был здоровенный черный кайман. Едва заслышав шум мотора, он подруливал к кордону, надеясь, что это Панчо вернулся с рыбалки и будет чистить рыбу. Но он был очень застенчивый и никогда не подплывал ближе десятка метров, хотя явно разглядывал нас с большим интересом.
Панчо Миранда, хозяин домика, оказался на редкость интересным собеседником. Он женат на очаровательной индианочке Йоли и знает множество индейских сказок, мифов и анекдотов. К тому же частое общение с индейцами приучило его говорить медленно и внятно — он был первым человеком, с которым мне удалось нормально общаться на испанском.
Оказалось, что в анекдотах жителей сельвы роль «чукчи» отведена туристу-гринго.
Вот типовой пример из местного фольклора.
Гринго приехал в Куско и гуляет по городу. К нему подбегает мальчик и, оглядываясь по сторонам, шепчет:
— Сеньор, купите череп Атауальпы!
— Ух ты! — восторгается гринго. — Конечно, куплю! Сколько?
— Сто долларов.
Гринго покупает череп и идет дальше. Через пять минут к нему подходит старичок:
— Сеньор, купите череп Атауальпы!
— Но у меня есть один, — удивляется турист, — и он куда больше вашего!
— Это череп Атауальпы, когда он был еще ребенком…
Сказки индейцев можно понять, только если хорошо знаешь местную фауну. Приведу две из них, не требующие пояснений.
Однажды Ягуар собрал всех зверей и говорит:
— Скоро праздник, и у нас будет пир. Мы будем есть сочные плоды…
— Да, да! — перебила его Жаба. — И ягоды, и орехи кешью!
— А еще, — продолжал Ягуар, — мы будем есть вкусный ямс…
— И батат, — закричала Жаба, — и клубни телии, и сок винной пальмы!
— Но тех, у кого слишком большой рот, — добавил Ягуар, — мы на пир не пустим.
Жаба так испугалась, что зашила себе рот. Так появились узкоротые квакши (Microhylidae).
А вот еще сказка:
Жил-был Уакири (обезьяна Cacajao calvus). Красивый, в пышной шубе, словно гринго, он очень нравился молодым девушкам.
— Почему ты так нравишься девушкам? — спросил Моно-Сапо (обезьяна-коата Ateles).
Хитрый Уакири подогнул большие пальцы так, что их не было видно, и ответил:
— Потому, что у меня на руках по четыре пальца.
Моно-Сапо пошел и отрубил себе большие пальцы. Девушкам он так и не стал нравиться, но Уакири смеялся недолго. Оказалось, что теперь Моно-Сапо прыгает по веткам так ловко, как Уакири и не снилось! От злости Уакири вырвал себе все волосы. С тех пор у коат на руках по четыре пальца, а у уакири вся голова лысая…
В этих краях поразительно мало фруктов и овощей. Панчо, например, питался только манго, бананами и ямсом. Бананы и ямс очень трудно выращивать. Чтобы посадить банан, надо выплюнуть кусок плода банана и присыпать землей. Ямс (Dioscorea) — высокое растение с жестким стеблем. Сбор клубней ямса происходит так: его выдирают из земли, собирают клубни, а потом стебель рубят на куски и втыкают их обратно в почву — из каждого обрубка стебля получается новый ямс.
По вечерам в небе вырастали высокие башни кучевых облаков. Становилось тихо, и весь лес словно замирал в ожидании грозы. Но пока все ограничивалось далекими зарницами на востоке. Солнце медленно гасло в сиреневом тумане, и хотя мы были совсем рядом с Андами, даже с вершин деревьев не удавалось их увидеть.
Лес тут заметно отличается от того, который растет ниже по течению. Земля на холмах покрыта толстым слоем сухих листьев и изрыта звериными норами, иногда такого размера. что в них можно переждать дождь. Основные строители нор — крысовидные хомячки Rhipidomys и броненосцы Dasypus kappleri. Гигантский броненосец (Priodontes giganteus) расширяет их норы и поселяется в них, а иногда после него нору занимает гигантский муравьед (Myrmecophaga), еще больше ее расширив. Таким образом, одна нора может служить разным зверям убежищем десятки лет, как это бывает с барсучьими норами в наших лесах.
Увидеть всех этих скрытных обитателей леса довольно трудно. Чтобы узнать, кто живет в норах, приходилось разравнивать песок перед входом и наутро смотреть, чьи там остались следы. Гораздо чаще на тропинках встречаешь птиц. По утрам там гуляют симпатичные белокрылые трубачи (Psophia leucoptera) с красивым трубным голосом, как у журавля. Днем можно встретить выводок маленьких ярких перепелов Odontophorys, а ночью — редких ночных краксов (Nothocrax urumutum). Брови у них окрашены в «светящийся» желто-оранжевый цвет, чтобы легче было находить друг друга в темноте.
Нигде в мире нет такого количества красивых птиц, как в Верхней Амазонии. Тут живут самые прелестные колибри (крошечные «кокетки» Lophornis), самые яркие попугаи (Ara), самые фантастические туканы (Rhamphastos). Но прекраснее всех — хищники, особенно хохлатые орлы.
Здесь их шесть видов, один другого эффектней. Шоколадно-черный Oroaetus isidori живет в горных лесах, совсем черный Spisaetus tyrannus — в заболоченных, голубовато-серый Harpyhaliaetus coronatus — на берегах старичных озер, а необычайно яркий S. ornatus — в лесах terra firma. У этого вида очень длинный хохол, придающий ему сходство с вождем апачей в боевом облачении. В поймах водится малая гарпия (Morphus guianensis) с ясными черными глазами. Все они — обитатели верхнего яруса. У хохлатых орлов широкие крылья и удивительно маневренный полет, позволяющий охотиться в густом сплетении ветвей, нападая на добычу из заcады. Увидеть их трудно. Только там, где стаи обезьян и прочей живности собираются к плодоносящим деревьям, при некотором везении можно стать свидетелем стремительного броска орла на жертву.
Как-то раз я исследовал на маленьком каноэ систему озер возле устья Рио Чико. На высокой сейбе, усыпанной цветами, сидел десяток рыжих ревунов во главе с бородатым самцом. Они лакомились цветами и листьями, то и дело озираясь по сторонам. Деревьев такой высоты рядом не было, и казалось, что обезьяны в полной безопасности.
Вдруг большая серая птица скозьнула вниз из густой кроны пальмы, росшей метрах в тридцати от сейбы. Описав несколько головокружительных виражей между стволами, она внезапно оказалась под сейбой и снизу кинулась на обезьян. Ревуны бросились врассыпную, но орел, взмахнув широченными крыльями, буквально втиснулся в сплетение веток, словно гоняющий воробьев ястреб-перепелятник. Молодой самец обернулся, оскалившись, и стальные когти длиною в палец впились ему прямо в лицо. Хищник сложил крылья и всей тяжестью повис на несчастном ревуне. Любого жителя вершин трудно оторвать от ветки, однако тут обезьяна не выдержала и разжала руки. Оба рухнули вниз, птица мгновенно развернула вновь свои двухметровые «несущие плоскости» и тяжело спланировала к другому берегу озера.
Ревун поначалу дико визжал, но его тут же перехватили второй лапой за загривок, и крики смолкли.
Мне повезло, ведь даже из профессиональных орнитологов, годами живших в сельве, некоторым ни разу не довелось увидеть грозную большую гарпию (Harpia harpyia).
Охотничий участок каждой пары достигает 150 км2, и на этой территории гарпиям известны все стаи крупных обезьян. Каждую стаю они навещают раз в два-три месяца, собирая кровавую дань. Найти на таком обширном пространстве гнездо очень трудно, и до недавних пор были известны только два гнезда — одно в Гайане, другое на реке Шингу в Бразилии. Представьте себе мою радость, когда в десяти километрах от кордона я нашел гнездо с птенцами!
— Я знаю это гнездо, — мрачно сказал Панчо, когда я вернулся домой, чуть ли не пропрыгав все десять километров на одной ножке. — Ты попробуй залезь. Я уже пытался, специально привез монтерские когти из Боки.
— А почему не влез? Хозяева помешали? — Я поежился, представив, как страшные лапы гарпии впиваются мне в шейные позвонки.
— Не успели. Кора твердая и гладкая очень, когти соскользнули — чуть насмерть не разбился.
Мне пришлось отказаться от мысли исследовать гнездо поближе, но я поставил рядом палатку и наблюдал за гарпиями снизу. Самка целый день болталась неподалеку, а самец охотился. Хотя он всегда тихо и незаметно подлетал к гнезду, прячась по привычке за деревьями, она издали замечала его и с криком вылетала навстречу. В пронизанном зеленым светом «готическом соборе» леса птицы встречались лишь на долю секунды. Самка опрокидывалась на спину, принимала у самца мертвую обезьяну, ленивца или птицу и возвращалась к пушистым птенцам, а добытчик тут же уносился за новой жертвой. Иногда мне удавалось разглядеть в когтях орлов животных, которых я ни разу не видел живьем — карликовых муравьедов (Cyclopes), олинго (Bassariscus — маленькие древесные енотики), серых игуан (Iguana benica).
Вскоре я заметил, что чаще всего самка отдыхает на ветке невысокого дерева, торчавшего по соседству с гигантской Bertolletia, на вершине которой помещалось гнездо. Деревце так оплели лианы. что на него можно было взобраться, что я, конечно, тут же и сделал, едва дождавшись темноты и втащив за собой палатку. С первыми лучами солнца гарпия была тут как тут. Она села на соседний сук и стала с любопытством разглядывать непонятный предмет. Едва я успел сфотографировать ее из-под ткани палатки, как она улетела в кроны и больше не приближалась.
В этот день лес неожиданно наполнился лягушками. Не знаю, где они прятались раньше, но теперь вместо двух-трех я находил не меньше сотни за час.
Черно-изумрудные, черно-золотые, розовые, серебристо-голубые и вишневые с желтым, эти живые игрушки толпами сновали по земле и листьям. Что это значит, стало ясно вечером — прошла сильная гроза. Всего через несколько минут после начала дождя стали появляться цветы, которых прежде не было. В некоторых местах по лесу поплыл необыкновенный аромат — его нельзя сравнить ни с чем на свете.
Источником чудесного запаха были странные цветки, вроде тополиных сережек, но окутанные облачком длинных фиолетовых тычинок. Они свисают поодиночке с веток маленького кустарничка — не знаю, как он называется.
Вечером снизу пришла пака-пака. Так здесь называют лодки с допотопным тарахтящим мотором. В пака-паке двое сотрудников местного Минздрава везли здоровенный ящик вакцины для индейцев, живущих в самом сердце Ману — в деревне Таякоме.
Мы с Панчо решили составить им компанию, чтобы помочь пройти вверх по реке и заодно навестить индейцев. Вообще-то контактов с такими «изолированными»
племенами лучше избегать — индейцы лишены иммунитета к нашим болезням, и после встречи половина племени может погибнуть, например, от обычного гриппа. От местных болезней они умирают очень редко — фантастически богатая флора снабжает знахарей лекарствами против почти всех недугов, даже против змеиных укусов (кирказон — Aristolohia). Но река так обмелела, что лодку то и дело приходилось тащить волоком, и без нас ребята просто не добрались бы до цели.
Утром мы потихоньку двинулись вверх. Гигантские коряги возвышались из воды в густом тумане, словно целые стада динозавров. Когда туман поднялся, оказалось, что дымка, весь сухой сезон окутывавшая лес, исчезла, и впереди показалась синяя стена Анд. Зуйки, чибисы и цапли бродили по отмелям, подбирая корм с обнажившегося дна. Для птиц-рыболовов наступили последние золотые деньки перед тем, как река вздуется и помутнеет от дождей. На вершинах деревьев сидели сытые черные орлы, коричневые коршуны и гости из Северной Америки — серые скопы (Pandion).
К полудню мы совершенно измучились, перетаскивая лодку через мели, и после обеда долго сидели по шею в воде, пережидая жару. Тучи бабочек вились над пляжем, собираясь в трепещущие «озерца» на пятнах мокрого песка. Интересно, что светлые бабочки всегда сидят отдельно от темных, независимо от вида. Вероятно, темная бабочка в стае светлых или наоборот имеет больше шансов привлечь внимание птицы.
Самыми красивыми из бабочек были самые маленькие — голубяночки Theretes. На задних крыльях у них длиннющие хвостики с глазчатыми пятнами у основания. Сидя, крошки все время шевелят хвостиками, словно это усы. Видимо, они пытаются обмануть хищников, чтобы те хватали их за мнимую «голову» и оставались с обрывком крыла в клюве.
К вечеру мы зашли в большую старицу, чтобы срезать излучину реки. Берега озера были усеяны водяными черепахами. На бревнах они сидели длинными цепочками, каждая — положив лапы на панцирь сидящей впереди. «Сейчас покажу тебе чупупу-рупупу», — сказал Панчо, взобрался на нос лодки и уставился в воду. Все замерли в ожидании, особенно я — ведь я не знал, что это такое. Вскоре Панчо поманил меня рукой и ткнул пальцем в воду. Толстое красно-зеленое бревно медленно плыло в прозрачной воде, почти касаясь нашей долбленки. Это была Arapaima gigas — самая большая и, говорят, самая вкусная рыба Амазонии. Глаза ее направлены вверх, но она малоосторожна и в больших реках уже истреблена.
Нам пришлось плыть всю ночь. На рассвете, когда мы медленно прокладывали путь между корягами, из тумана вдруг возникло каноэ. Шестеро голых воинов молча смотрели на нас, подняв весла. Бело-голубые бусы, пропущенные через нос и за уши, казались странными кошачьими усами. Позже я узнал, что бусы символизируют волны, расходящиеся от носа лодки — в этих волнах, по мнению индейцев, живет речной дух. Голову вождя украшала ярко-оранжевая строительная каска. Бесшумно развернувшись, экипаж каноэ принялся яростно грести и снова исчез из виду, хотя мы шли с мотором (правда, совсем слабеньким), а они без.
В Таякоме мы добрались через час. Все жители деревни высыпали на высокий обрыв, с нетерпением глядя на гостей. Один из наших спутников родился здесь, но не был дома семь лет — учился в школе и медицинском колледже. Как его встречали, трудно описать. Праздник продолжался три дня, пока мы жили у индейцев, и, наверное, после нашего отъезда. Мы перепробовали все местные блюда и побывали в гостях во всех хижинах. Всех, кроме меня, тут уже знали, а меня вскоре тоже приняли за своего. Поэтому уже через полчаса индейцы сбросили рваные лохмотья, которые одели к нашему приезду, и ходили в одних украшениях. Потом они обнаружили, что я знаю про жителей леса много такого, чего они не знают, и наоборот, так что у нас было, о чем поговорить.
Разные племена Амазонии очень сильно различаются по росту, внешнему виду и оттенку кожи. У жителей Таякоме, индейцев мачигенга, пожалуй, самые красивые девушки — маленькие, изящные, нежные и очень женственные. Несмотря на это, в племени нет ни одного метиса. После создания национального парка мачигенга оказались в изоляции. Сюда запрещено завозить ружья, рыболовные крючки и вообще железо. Даже врачи впервые попали в деревню лишь пять лет назад. Самих индейцев насильственное заключение в «первобытный рай» совершенно не радует. «Мы хотим, чтобы наши дети могли учиться в университете, а мы сами имели возможность зарабатывать деньги, — говорят они. — Пусть нас переселят на другую реку, чтобы мы могли жить, как нормальные цивилизованные люди.» Мне трудно было им возразить, хотя я знал, как много людей в цивилизованном мире мечтало бы с ними поменяться.
Пока что мы сделали им прививки от всевозможных болезней, чтобы подготовить их к прибытию учителя. В последние годы правительство Перу посылает добровольцев в маленькие племена — учить детей испанскому. В деревне многие уже говорят по-испански, а кое-кто умеет читать — в хижинах на почетном месте, рядом с луком охотника, стоят зачитанные до предела школьные учебники.
Особый интерес у индейцев вызывал мой фонарик. Я брал их с собой на ночные экскурсии и обнаружил, что они совершенно не знакомы с ночной жизнью леса.
Например, из десяти видов опоссумов, встречающихся вокруг деревни, у них есть названия только для двух самых обычных — Philander opossum и Didelphis marsupialis. Последний на языке мачигенга называется «укикима», и это слово — самое страшное ругательство. Не удивительно: опоссумы рода Didelphis и внешне-то на редкость мерзкие твари, а у этого вида еще своеобразная манера защиты. При опасности он бросается на врага с раскрытой пастью, если же его схватить, начинает шипеть, визжать и бешено вращать хвостом. разбрызгивая испражнения, мочу и зловонные выделения анальной железы. Мачигенга, однако, ловят и едят его при случае — мясом здесь не пренебрегают независимо от источника.
Как-то утром мы шли с Феле, молодым вождем племени, по тропинке, возвращаясь с ночной охоты, и обменивались полезными сведениями.
— Почему тут крест? — спросил он, показав на паутину. Местные пауки-кругопряды (Agriopidae) строят такие же сети, как наши крестовики, но некоторые радиусы заплетают сплошь. Получается симметричный рисунок наподобие пропеллера с двумя, тремя или четырьмя лопастями. В данном случае лопастей было четыре, и получился крест.
Я объяснил, что белые полосы — сигнал для птиц, чтобы они вовремя замечали паутину и не врезались в нее. Феле засмеялся.
— Почему ты смеешься?
— У нас жил миссионер, так он говорил, что этот крест — знак бога, которому поклоняются даже пауки.
— И что с ним стало, с этим укикимой?
— Его убили индейцы из «неконтактирующей группы.»
Кроме мачигенга, «речных индейцев», в этих лесах живет около полусотни людей из «неконтактирующих групп». Семьями по три-четыре человека они охотятся на terra firma, никогда не встречаясь с белыми и очень редко — с мачигенга. По выражению лица Феле я был уверен, что они тут ни при чем. Но я не успел уточнить, как мачигенга догадались избавиться от миссионера. Феле указал на небольшое деревце без листьев, с зелеными ветками, густо утыканными шипами, и спросил:
— Знаешь, что это такое?
— Молодая сейба.
— Мы называем ее «дерево, которое ждет».
— Почему?
— Когда сейба появляется на свет, она вырастает до высоты человека, а потом сбрасывает листья и расти перестает. Так она стоит десять лет, двадцать, — сколько понадобится. Ждет, когда рядом упадет большое дерево. Едва дерево падает, на землю проникает солнечный свет. Тогда из земли начинает расти много новых деревьев. Они растут наперегонки. чтобы поскорее занять освободившееся место. Но сейба опережает всех, ведь она давно уже выросла до человеческого роста. Она тянется вверх. как свечка, а когда поднимется выше леса, то раскрывается, как гриб, и сразу закрывает просвет.
Феле оглянулся по сторонам, чтобы показать мне взрослую сейбу. Я хотел сказать ему, что хорошо знаю этих гигантов леса с раскидистыми зонтиковидными кронами и даже просидел много часов на их ветвях, но тут на тропинке возникли двое индейцев.
Это были «неконтактирующие». Ростом они еще меньше, чем мачигенга, с худыми костистыми лицами и чуть более темной кожей. С минуту они напряженно разглядывали нас, сжав в руках копья, затем один сказал: «Феле,» — и положил на тропу маленький золотой самородочек — примерно на один-два зубных протеза. Потом он показал пальцем на оранжевую каску вождя и отступил на шаг. Не сводя с него глаз, Феле взял самородок, положил вместо него каску и ушел, утянув меня за руку.
— Зачем тебе золото? — спросил я.
— Отдам Панчо, он купит нам инструмент — ножи, топоры, спички.
У каждого из пяти родов, составляющих племя, есть свой тотем — животное, к которому запрещено прикасаться. У Йоли, жены Панчо, тотем — олень. Вот почему олени свободно гуляют под окнами кордона — Панчо ни за что не убьет зверя. если знает, что ему самому придется готовить из него обед. Тотем рода Феле — маленькая ящерица. Это выгодно, но не очень удобно. Приходится быть постоянно настороже, чтобы не задеть ящерку случайно. А они, как нарочно, снуют повсюду.
Гекконы живут внутри хижины, похожие на худосочных кузнечиков крошечные прыгающие ящерицы Chemidophorus — на лужайке перед домом, а зеленые Anolis с красным складным «парусом» на горле — в соломенной крыше.
У племени в целом тоже есть тотем — гарпия. В случае войны или праздника мужчины втыкают в волосы разноцветные перья, чтобы быть похожими на нее. Праздничный наряд состоит из хвостовых перьев попугаев ара, а боевой — из перьев орлов.
Гарпию и вообще хохлатых орлов трогать, естественно, запрещено, но тут водятся и другие орлы — белые, черные и буровато-красные. В других частях Амазонии индейцы, наоборот, предпочитают перья гарпии всем остальным, так что она исчезает даже в местах, где белых охотников нет.
Наконец мы вкололи все всем и двинулись вниз. Племя в праздничном наряде из перьев провожало нас в путь. К сожалению, мачигенга так и не разрешили себя фотографировать — они боялись, что снимки могут попасть в руки злых людей, а ведь изображение — частица души. Мне лишь дважды удалось их снять, украдкой высунув аппарат из кармана: при первой встрече и разок в хижине, но снимки получились нечеткими.
Наше отплытие совпало с еще одим «красным днем календаря». В этот день уровень реки так упал, что обнажились выходы твердой глины на дне, сплошь изрытые норками. В норках живут похожие на перочинные ножики двустворчатые моллюски типа морского черенка Solen. У мачигенга они считаются лучшим деликатесом, но попробовать их удается раз в несколько лет, когда в реке совсем мало воды.
Почти все оставшиеся продукты я раздал индейцам, поэтому вынужден был вернуться с пака-пакой к устью реки. Пока мы тащили лодку через мели к кордону, у меня родился гениальный план. В паре километров ниже по течению находится главная колпа — выход глины, на котором, по словам Панчо, собираются целые стада «sachavacos, venados, sajinos y armadillos» — тапиров, оленей, пекари и броненосцев. Подобраться к ним незаметно на лодке невозможно, а вплавь — запросто. Я договорился с хозяевами лодки, что отправлюсь вплавь до рассвета и посмотрю солонец, а они потом догонят меня и подберут.