Дмитрий Дашко. Зона захвата

   Который был час, Андрей понятия не имел. В небольшое прямоугольное окошечко под потолком заглядывала темнота. Поэтому у Липатова была слабая надежда прихватить еще часок-другой сна.
   Он направился в отдаленный угол коровника. По какому-то молчаливому, без всякого обсуждения, согласию пленники – и мужчины, и женщины – устроили там отхожее место на случай, если кому-то приспичит ночью.
   Пробираясь почти ощупью, Андрей вдруг услышал приглушенный мужской голос:
   – Давай, да…
   Ему отвечал другой, неуверенный, тихий:
   – Нет… Не надо… Я не хочу… Зачем так со мной?..
   Первый настаивал, от волнения срываясь на хрип:
   – Давай, да…
   От неожиданности Липатов едва не упал, запнувшись. Умудрился сохранить равновесие, забыв, зачем, собственно, шел.
   Он неслышно подобрался к одному из многочисленных столбов, подпирающих крышу, и отсюда увидел пару силуэтов. Приглядевшись, узнал старого Ахмеда – одного из охранников, а вторым оказался тот самый парень, с которым ему пришлось бок о бок покидать город.
   Уж чего-чего, а этого Андрей никак не ожидал. Он думал, что увидит кого-то из пленников – мужчину и женщину, а тут…
   Меж тем Ахмед проявлял активность, уговаривая паренька, а тот отнекивался, но все слабее, неувереннее. И вот старый кавказец, тяжело сопя, расстегнул ширинку, обхватил двумя руками голову паренька, стоявшего перед ним на коленях. Послышалась короткая возня, удовлетворенный стон Ахмеда и рвотные спазмы паренька.
   – В сторону трави, шакал! – возмущенно зашипел бородач. – Штаны мне испачкаешь, да! Все… Иди сюда!
   – Я не буду…
   – Сюда, я сказал… Вот так… А-а-а…
   Липатову стало настолько противно, что его самого едва не вывернуло. Он незамеченным вернулся, так и не сделав своего дела, и до утра уснуть уже не смог. Сердце бешено колотилось от осознания собственного бесправного положения, отвращения… Буря эмоций захлестывала Андрея, ему казалось, что он до сих пор слышит сладострастные стоны Ахмеда. Не уходила назойливая мысль: «Вот оно как… Вот оно как…»
   Утром, на подъеме, паренька недосчитались. Охранники кинулись его искать и нашли повесившимся на старой электропроводке неподалеку от того самого отхожего места.
   Труп убрали. Староста Никодим лишь покачал головой и не стал устраивать расспросы.
   Андрей исподтишка следил за Ахмедом, но тот вел себя как обычно. Ничто не указывало на его причастность к самоубийству пленного, не выдержавшего издевательств.
   Весь день, работая на стройке, Липатов не мог избавиться от видений прошедшей ночи. В конце концов решил: да сколько же можно, хватит! Этому парню уже ничем не помочь. Он даже не знал, как звали самоубийцу, да, признаться, ему не было никакого дела до этого. Тут каждый сам за себя.
   Вечером, после ужина, произошло то, чего Андрей и предположить не мог. Ахмед, глядя на него многозначительно, вполголоса произнес:
   – Иди за мной, Мажор.
   Липатов от неожиданности вздрогнул и тут же заметил, как насмешливо посмотрели на него бородачи, принесшие ужин. Он почувствовал, что лицо горит краской стыда, все его нутро наполнилось возмущением: «Что??? Мне!!! Мне предложили такое!!! Ах ты тварь черножопая!!!»
   И все же он послушно последовал за пожилым костлявым кавказцем, уверенно вышагивающим кривыми короткими ногами, и вышел с ним на улицу. В душе зажглась слабая искорка: может, ему не придется выслушивать гнусные предложения, может, ему поручат какую-то работу?
   Однако Ахмед развеял эту робкую надежду. Он сразу взял быка за рога:
   – Мажор, хочешь жить хорошо, да? Хочешь кушать нормальную еду, а не эту баланду, да? Хочешь легкую работу?
   – Конечно, хочу, Ахмед.
   Липатов решил не показывать, что понимает, о чем речь, что ему известно о событиях прошедшей ночи: не ясно, как отреагирует этот черножопый сладострастник. Изобьет еще, чего доброго, а то и вообще грохнет в порыве злости. Ему за это ничего не будет. Никто не станет разбираться, почему охранник избил или лишил жизни раба. Значит, так надо, значит, за дело.
   Но самое главное – у Андрея мгновенно, сам собой сложился план. Он сразу же почувствовал себя увереннее, хотя и приложил немало усилий, чтобы скрыть свои чувства. Однако краска стыда на лице горела, что на Ахмеда произвело возбуждающее воздействие.
   Кавказец задышал чаще, придвинулся. Липатов держался изо всех сил, чтобы не отпрянуть и сыграть роль как можно более правдиво.
   – Молодец, Мажор, – с хрипотцой произнес бородач. – Ты умный, да. Понимаешь, что к чему. Я тебе помогу, а ты отсоси у меня, да? Согласен?
   – Только никому не говори, Ахмед.
   – Что ты, дорогой! Зачем я кому-то скажу?! Только ты и я. Никто не узнает. А я тебе помогу, да. Сегодня ночью я приду к тебе.
   – Я сейчас хочу, Ахмед.
   Сказав это, Андрей будто прыгнул в пропасть. Все, теперь обратного пути нет: или пан, или пропал. Ждать ночи нельзя. Из охраняемого коровника потом не выйти.
   – Ай шайтан! Какой нетерпеливый, да! – удивленно воскликнул кавказец. – Пойдем, да!
   Ахмед направился назад, в коровник.
   – Нет, пойдем туда, – Липатов кивнул в сторону, где велись строительные работы.
   – Зачем туда, да? – подозрительно прищурился бородач.
   – Там точно никто не увидит.
   Кавказец колебался. Однако страсть завладела им прочно.
   – Пошли, – согласился он.
   «Только бы никто не увидел, что мы пошли туда», – взволнованно думал Андрей.
   Не получилось. Их увидели. Вслед понеслись хохотки, причмокивания.
   «Черт… ну ладно, лишь бы подсматривать не полезли…»
   Они зашли за штабель досок.
   – Давай здесь, да! – произнес нетерпеливо Ахмед и задышал тяжело, часто.
   Он отставил автомат в сторону и расстегнул ширинку.
   Андрей опустился перед ним на колени.
   Бородач совсем потерял контроль над собой и глухо простонал:
   – Давай, да…
   – На! – зло выдохнул Липатов и изо всей силы врезал кавказцу кулаком в пах.
   Ахмед выпучил глаза, мученически скривился и согнулся пополам.
   Вскочив, Андрей нанес ему рубящий удар в шею. Бородач ничком рухнул на землю, а Липатов схватил автомат и ударил в голову врага прикладом.
   Сколько он бил, Андрей не смог бы сказать точно, но замер, лишь когда, словно в тумане, увидел свои сапоги, уделанные чужой кровью и сгустками мозга.
   Подавив рвотный спазм, Липатов отступил на несколько шагов, не отрывая взгляда от почти безголового трупа. Потом прыгнул в траншею и побежал по ней, ожидая погони, криков, стрельбы. Однако всё было тихо. Уже почти стемнело, на укрепленной ферме вспыхнули прожекторы, горя все ярче и ярче.
   Андрей выбрался из траншеи, ползком пробрался под еще не закрепленной надлежащим образом колючей проволокой, попал в заросли крапивы, не обратив на это ни малейшего внимания. Через десяток метров оказался на краю огромного, не полностью убранного картофельного поля. Сюда свет прожекторов не попадал, но Липатов продолжал ползти, пока не добрался до кустарника. Здесь он подскочил с холодной земли и опрометью бросился в лес, почти ничего не видя в сгущающейся темноте.
   Пришло понимание, что в такой темени никто преследовать его не станет. Поэтому надо использовать ночь, чтобы уйти как можно дальше. Неважно куда. Главное – подальше отсюда. От рабства, от проклятых бородачей, от безысходности, от тяжелой, выматывающей все силы работы, от понимания, что ничего, кроме смерти, там нет.
   Вскоре со стороны фермы донеслись звуки нескольких одиночных выстрелов.

16

   В отличие от военных строителей, солдатам железнодорожных войск автоматы выдавались не только в день принятия присяги. Это старшему прапорщику Магомедову пригодилось, когда он, насмотревшись на воцарившуюся кругом анархию, принял главное в своей жизни решение – дезертировать из армии.
   Несколько лет назад Мага даже помыслить не мог о таком шаге: армия сделала из него, уроженца отдаленного дагестанского аула, уважаемого человека – одела, обула, накормила досыта, дала образование.
   Старики-родители нарадоваться не могли успехам сына. Гордились, когда получали благодарственные письма от командира части. Хвастались перед соседями почетными грамотами Магомеда, хвалебными заметками в окружной газете.
   Но времена изменились. Началась война. Разумеется, вслух ее так не называли, говорили, что это вооруженный конфликт, недоразумение.
   Армия встала на перепутье. Кто-то подался в сторону Блока Регионов (особенно те, у кого родственники проживали на территории, по которой паровым катком прокатились боевые действия), были и такие, кто принял сторону Центра.
   Да, там прожорливая Москва, продажные и недальновидные партийные номенклатурщики, но именно Центр олицетворял легитимную власть, какой бы несправедливой она ни казалась.
   Служить Магомедову стало в тягость. В голову начали приходить честолюбивые мысли. Мага и раньше был человеком гордым, но после нескольких удачно проведенных боевых операций самолюбие его возросло.
   Он неоднократно говорил в кругу приятелей, что не хочет быть пушечным мясом и давно перерос должность командира взвода. Это не его планка. А еще Мага больше не хотел никому подчиняться.
   Войны он не боялся. В конце концов, она – настоящее занятие для мужчины. Его предназначение.
   Для чего еще матери рождают мальчиков?
   Вот только одно дело – воевать за свои интересы и совсем другое – за интересы абсолютно незнакомых людей, к которым Магомедов не испытывал ровным счетом ничего.
   Они находились так далеко от него в своей Москве, что порой казалось, что их и не существует вовсе. Так стоит ли проливать кровь за тех, кого нет?
   В части он не был единственным дагестанцем. Земляков, многие из которых по его примеру остались на сверхсрочную или вовсе готовились к учебе в школе прапорщиков, набиралось на целый взвод, только раскиданы они были по разным ротам.
   Лишь железная воля комбата не позволяла в батальоне установиться самому тяжелому из всех видов неуставных отношений – землячеству.
   Как-то само собой кавказцы сплотились вокруг Магомедова, который стал для них и царь и бог.
   Не желая портить отношения с комбатом, он держал своих абреков в руках, не позволяя полудиким Магам и Гогам распоясаться.
   Авторитет его был непререкаем. Прикажи он прыгнуть в пропасть – и любой из них прыгнул бы, не раздумывая.
   Выработанный веками инстинкт горца, живущего от набега к набегу, подсказывал, что вода замутилась настолько, что в ней можно безнаказанно ловить рыбу. Много рыбы.
   Кавказцы поняли это первыми. Остальные еще дозревали.
   Земляки давно подбивали его на этот рискованный шаг. Он долго колебался, потом, поняв, что другого удобного случая может и не подвернуться, согласился.
   Комбат был в длительной командировке, особист ушел в глубокий запой. Никто не смог помешать трем десяткам дезертиров разоружить часового у склада с оружием и разжиться пусть старенькими, но вполне смертоносными АК-47, несколькими гранатометами, ручными пулеметами РПК и даже тремя СВД. Про пээмы и говорить нечего, хотя Мага все же предпочел бы пистолеты Стечкина или, на худой конец, ТТ.
   Боеприпасов хватило, чтобы доверху загрузить армейский ГАЗ-53.
   Дежурного по батальону Магомедов застрелил лично, не вспомнив о том, как не раз они ходили друг к другу в гости, пили водку и делили сворованную с продсклада тушенку.
   Других офицеров той ночью в части не случилось. Солдаты-срочники сопротивления не оказали, кое-кто даже изъявил желание примкнуть к стихийно образовавшейся банде. В основном те, кто до службы успел схлопотать срок.
   Поначалу Мага подумывал об этнически чистой группировке, но, после некоторых размышлений, сообразил, что в таком случае у него будет недостаточно сил, чтобы контролировать даже маленький район на ничейной земле. Конкуренты в два счета выбьют его оттуда.
   Тогда Магомедов сделал отряд земляков своей личной гвардией, а остальных примкнувших (тут были не только славяне, но и киргизы, таджики, узбеки и человек пятнадцать грузин) начал использовать как пушечное мясо, доверяя им самые черные и потому редко бывавшие выгодными дела.
   Командир из бывшего прапора получился хороший. Маге удалось закрепиться в полусотне километров от большого города, который стал жизненно важной артерией для новообразованного отряда боевиков.
   Во-первых, город поставлял человеческие ресурсы, во-вторых, служил рынком сбыта продовольствия. Одно время Мага подумывал о торговле наркотиками, но нашлись те, кто не желал делиться и был достаточно крут, чтобы не допускать к лакомому куску посторонних.
   Магомедову дали ясно понять, что это не его уровень. Дагестанец смирился. Вернее, сделал вид. Если стать полноправным хозяином этих земель, с ним обязательно начнут считаться.
   Немного погодя ему крупно повезло. Мага попал в сферу интересов очень важных людей. Те сами вышли на главаря боевиков и предложили договор. Выгодный, но странный, очень странный.
   Дагестанца это не отпугнуло. Ради власти он был готов зайти далеко.
   Сотрудничество принесло большую пользу. Пусть он и не играл тут первую скрипку, но все равно теперь Мага уже мог с полным основанием требовать от других, чтобы те называли его Хаким-беем.
   Обо всем этом Магомед Магомедов думал, попивая из пиалы зеленый чай.
   Он сидел на узорчатом ковре, устилавшем пол в большой комнате его личных апартаментов. Когда-то в них располагалось нечто вроде конторы при ферме. Потом этот домик, как и все остальное, пришел в запустение и местами обветшал.
   Вторую жизнь строение получило уже при Магомеде, когда он выбрал его в качестве жилья для себя и появившихся несколько позже трех наложниц из числа рабынь.
   Домик по приказу Хаким-бея отремонтировали в его вкусе, заполнили коврами, подушками и прочими приятными глазу и телу вещами, которые удалось добыть в городе. Как и положено, жилье поделили на мужскую и женскую половины.
   Наложницы тоже были во вкусе Магомеда, но время от времени менялись, если в новой партии невольников оказывались смазливенькие мордашки. Тогда прежние доставались людям Маги. Их будущее главаря не интересовало, хотя он прекрасно понимал, что с ними сделают голодные до женщин боевики.
   Напротив Хаким-бея, в такой же позе, сидел его главный помощник Вали Меджидов. Он был сух и жилист, черные блестящие волосы коротко острижены. Безусое и безбородое, как и у Магомедова, лицо носило отпечаток аскетичности. Она явилась результатом длительной отсидки в колонии строгого режима. Вали одно время даже ходил под расстрельной статьей, но потом удалось кое-кого подмазать или запугать, и приговор смягчили.
   Война принесла ему свободу – в стихийно возникшей неразберихе многие уголовники вырвались на волю. Меджидов сколотил из подвернувшегося под руку сброда небольшую банду, с которой немало покуролесил в городе и его окрестностях, однако потом счел за лучшее присоединиться к отряду Хаким-бея, а тот быстро оценил его хватку и умения. Вдобавок Меджидов пользовался авторитетом в уголовном мире и обладал обширными связями, которые были весьма полезны Маге, особенно на первых порах.
   Жесткий взгляд карих глаз был, пожалуй, визитной карточкой Вали. Эти глаза, посаженные глубоко и близко к тонкому, с горбинкой носу, подавляли, заставляя собеседника чувствовать себя крайне неуютно. Впрочем, на Хаким-бея этот взгляд не производил ровным счетом никакого воздействия. Маге довелось видеть людей и пострашнее, особенно среди тех, кто прошел войну от звонка до звонка.
   В отличие от Магомеда, чувствовавшего себя вполне комфортно, Меджидову на полу было не очень удобно, но он стоически терпел, время от времени вытягивая то одну, то другую ногу, чтобы восстановить циркуляцию крови.
   Собеседников разделял низкий столик со стоящими на нем пузатым чайничком и вазочкой с конфетами, к которым мужчины не притронулись, понимая толк в самом напитке.
   Когда чайная церемония была соблюдена, Вали размеренно произнес:
   – Твоя новая наложница не знает, как следует подавать чай?
   – Откуда ей знать, Вали? – добродушно усмехнулся Магомед. – Она не восточная женщина, она – русская. А разве ты не знаешь, как большинство русских пьют чай? Конфеты и печенье – это пустяк по сравнению с хлебом, намазанным маслом, и куском колбасы сверху. Чай этим кяфирам нужен, чтобы легче жевалось. Я уж не говорю про пирожки с начинкой и прочую сдобу. Поистине эти русские ничего не понимают в чае.
   – Прогони ее, – сказал Вали равнодушно.
   Проницательный Магомед лукаво прищурил правый глаз:
   – Я вижу, куда ты клонишь, Вали. Эта девчонка пока побудет со мной. Слишком хороша она в постели, как и две другие. Они стараются. Понимают, что с ними будет, если наскучат мне. Но эта – пока лучшая из всех, что были. Найду еще лучше, тогда эту отдам тебе, так и быть. Научишь ее заваривать и подавать чай.
   – От тебя ничего нельзя скрыть, Магомед. – Меджидов улыбнулся уголками тонких синюшных губ. – У нас на зоне ты был бы в большом авторитете.
   – Я уж лучше здесь в авторитете побуду, – тоже с улыбкой ответил Магомедов. – А за девчонку камень на сердце не держи.
   – Конечно, Магомед, – легко согласился Вали. – Я себе всегда найду хорошенькую девку. Наши братья нередко таких из города привозят.
   – Братья… – хмыкнул Хаким-бей и добавил после некоторого молчания: – Они мне такие же братья, как и тебе. Толпа моральных уродов и извращенцев. Один золотые коронки ножом ковыряет, второй норовит за щеку какому-нибудь мужику сунуть, будто баб мало. Да они ему, наверное, и не нужны: всю жизнь в горах коз трахал.
   Произнеся это, Магомедов скривился. Многие земляки доставляли ему головную боль.
   Вали понимающе покачал головой.
   – Есть садисты, насильники, все до одного мародеры… – продолжил Хаким-бей. – Кадры как на подбор. А что ты хочешь, они ж действительно полудикие, большая часть жизни любого из них высоко в горах прошла. Это мы с тобой на равнине жизнь прожили, я в армии служил, ты… ты до отсидки председателем колхоза был. Так что нам такие братья – как собаке пятая нога нужны. Но других взять негде, хотя я многое отдал бы, чтобы вместо них оказался мой последний взвод – парни как на подбор все были, хоть и разных национальностей. Я тебе даже больше скажу, Вали: те русские, что прибились к нам, мне больше симпатичны, чем мои земляки, хоть и не подарок все эти кяфиры – тоже за каждым по обозу трупов. Но они – солдаты, я армейскую косточку чувствую сразу. Поэтому и разрешил им остаться: они воевать толково могут, чего не скажешь о наших братьях. – Последнее слово Магомедов произнес с соответствующей интонацией.
   – Ты, как всегда, прав, Магомед, – все так же размеренно ответил Меджидов. – В коровнике, в том, который частично переделали под казарму, в уголке русских гораздо чище, чем у наших земляков. Мне даже стыдно за них. Вот уж действительно полудикие. А ведь по таким, как они, люди получают представление о нашем народе и считают потом, что мы все такие. Стыдно, Аллахом клянусь!