Страница:
Направляясь в Маргейт, Черчилль сказал одному из своих друзей:
«Еще никогда в моей жизни не зависело столь много от одной-единственной чертовой речи»[173].
Он выступал пятьдесят пять минут, и его речь стала очередным триумфом в долгой карьере оратора. Несмотря на перенесенный инсульт и возраст – без полутора месяцев семьдесят девять лет, – Черчилль смог донести в характерной для него манере все, что он собирался поведать публике. Он ни разу не сбился, ни разу не потерял нить рассуждений. Он был серьезен, когда говорил о политике разрядки и «дружеской, неформальной личной беседе между главами государств» – в первую очередь США, СССР и Великобритании. Он был убедителен, когда, упоминая профсоюзы, назвал их «важной составляющей» британского общества. И наконец, Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не нашел способа пошутить над собой и своим состоянием[174].
После завершения конференции набережная Маргейта заполнилась делегатами, которые, еще не придя в себя, возбужденно обменивались впечатлениями:
– Неужели все слухи о болезни Уинни правда?
– Неужели с ним случился удар?
То, что они увидели в Маргейте, стало для них откровением.
– Уинстон совершенно не изменился; несмотря ни на что, он по-прежнему в хорошей форме, – говорили одни.
– Вероятно, старик останется с нами еще на год, – вторили им другие[175].
«Это было тяжелейшее испытание. Все смотрели на Уинстона, ожидая, что вот-вот он оступится. И когда он прошел через все это, выступление ознаменовало собой безоговорочный успех», – заметит спустя тридцать с лишним лет в беседе с официальным биографом Черчилля сэром Мартином Гилбертом личный секретарь британского политика мисс Портал[176]. А Джон Колвилл коротко прокомментирует: «Это было потрясающее достижение»[177].
Черчилль знал, на что идет.
«Ни один из талантов, которыми может обладать человек, не является более ценным, чем талант ораторского искусства. Тот, у кого есть этот талант, наделен властью большей, чем власть могущественнейшего короля. И все потому, что оратор представляет собой независимую силу. Его может бросить партия, предать друзья, он может лишиться должностей – но при всем при этом его власть будет значительна»[178].
В публичных выступлениях его личность находила наиболее полное воплощение. На любой трибуне – в палате общин, на митингах, известных своей непредсказуемостью, или перед микрофоном радиостудии Би-би-си – везде Черчилль представал искусным оратором.
«Его страсти, его эмоции, вся его душа открывались для общения» – такое описание публичного выступления Савролы приводит Черчилль в своем единственном романе[179]. Описывая Савролу, Черчилль писал о себе, и в этом мы еще не раз убедимся.
«Единственным предметом моих желаний является овладеть мастерством публичных выступлений», – заметил как-то Черчилль в начале парламентской карьеры[180].
Его способности в ораторском искусстве проявились относительно рано.
«Даже когда Уинстону не исполнилось тридцати, его речи звучали особенно, сразу выделяя его на фоне других обитателей Вестминстера», – вспоминает его современник, журналист Генри Гамильтон Файф[181].
Репутация выдающегося оратора останется с Черчиллем на протяжении всей его жизни и составит весомую часть посмертной легенды.
«Речи Черчилля будут продолжать жить, когда статуи, воздвигнутые в его честь, разрушатся», – скажет о своем предшественнике премьер-министр Великобритании и лидер Консервативной партии Эдвард Хит[183].
«Если бы мистер Черчилль брал по шиллингу с каждого слушателя, он, несомненно, собрал бы за две недели целое состояние», – шутили журналисты[184].
Многие выступления Черчилля разошлись на цитаты, снискав ему, помимо прочего, славу выдающегося афориста. Сборники изречений выходили еще при жизни политика.
«Цитаты очень полезны, – считал он. – Закрепившись в памяти, они нередко наводят на очень удачные мысли»[185].
Не меньшим доказательством успешности Черчилля-афориста служит то обстоятельство, что множество высказываний, закрепившихся за великим британцем, на самом деле ему не принадлежат. Ричард Батлер, министр финансов в послевоенном правительстве Черчилля, по этому поводу воскликнул: «Можно собрать книгу „Цитаты, которые Уинстон Черчилль не говорил“»[186].
Сам же Черчилль считал афористичность еще одним качеством выдающихся людей. В монументальном труде, посвященном первому герцогу Мальборо, он писал:
«Очень часто в случайных высказываниях великих людей открываешь их истинный ум»[187].
Меткие высказывания по широчайшему кругу проблем и явлений – неотъемлемая часть другой важной характеристики нашего героя: красноречия. Историк Саймон Шама выделяет красноречие Черчилля в числе главных составляющих его лидерского почерка[188]. К аналогичным выводам приходил и его коллега Уильям Манчестер:
«Прежде всего Уинстона отличало превосходное владение языком. Язык был его наимощнейшим оружием. Зная свою сильную сторону, Черчилль мог проводить часы, размышляя над восхитительными свойствами языка и над тем, как использовать устную и письменную речь с максимальной эффективностью»[189].
И здесь мы подходим к очень важному явлению, в котором, по мнению Черчилля, заключалась если не главная, то, по крайней мере, одна из важнейших составляющих, отличающая успешное публичное выступление от провала. А именно: умение вдохновлять. Черчилль мог смело повторить за французским писателем Антуаном де Сент-Экзюпери: «Если вы хотите построить корабль, не стоит созывать людей идти в лес валить деревья, распиливать их, соединяя полученные доски. Вместо этого их нужно просто научить мечтать о море».
«Когда он начинал говорить, то заражал всех своим увлечением и убеждением, которые исходили из него и были бесценны. Эта особенность составляет основу истинного красноречия. Я часто вспоминаю перевод одной латинской эпиграммы, сделанной Питом: „Красноречие подобно пламени. Ему нужно топливо, чтобы гореть, ему нужно движение, чтобы вести за собой, оно дает свет, пока сияет“»[192].
Анализируя деятельность Черчилля, одновременно с умением вдохновлять можно выделить еще несколько факторов, которые составляют основу ораторского мастерства. В их числе:
– тщательная подготовка;
– концентрация на идеях;
– «хорошее начало»;
– использование метафор;
– юмор;
– мнемонические техники или чтение по запискам;
– дикция, мимика и жесты;
– стилистика;
– правильные слова;
– памятные фразы.
Остановимся на этих понятиях более подробно.
Тщательная подготовка
«Еще никогда в моей жизни не зависело столь много от одной-единственной чертовой речи»[173].
Он выступал пятьдесят пять минут, и его речь стала очередным триумфом в долгой карьере оратора. Несмотря на перенесенный инсульт и возраст – без полутора месяцев семьдесят девять лет, – Черчилль смог донести в характерной для него манере все, что он собирался поведать публике. Он ни разу не сбился, ни разу не потерял нить рассуждений. Он был серьезен, когда говорил о политике разрядки и «дружеской, неформальной личной беседе между главами государств» – в первую очередь США, СССР и Великобритании. Он был убедителен, когда, упоминая профсоюзы, назвал их «важной составляющей» британского общества. И наконец, Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не нашел способа пошутить над собой и своим состоянием[174].
После завершения конференции набережная Маргейта заполнилась делегатами, которые, еще не придя в себя, возбужденно обменивались впечатлениями:
– Неужели все слухи о болезни Уинни правда?
– Неужели с ним случился удар?
То, что они увидели в Маргейте, стало для них откровением.
– Уинстон совершенно не изменился; несмотря ни на что, он по-прежнему в хорошей форме, – говорили одни.
– Вероятно, старик останется с нами еще на год, – вторили им другие[175].
«Это было тяжелейшее испытание. Все смотрели на Уинстона, ожидая, что вот-вот он оступится. И когда он прошел через все это, выступление ознаменовало собой безоговорочный успех», – заметит спустя тридцать с лишним лет в беседе с официальным биографом Черчилля сэром Мартином Гилбертом личный секретарь британского политика мисс Портал[176]. А Джон Колвилл коротко прокомментирует: «Это было потрясающее достижение»[177].
Черчилль знал, на что идет.
«Ни один из талантов, которыми может обладать человек, не является более ценным, чем талант ораторского искусства. Тот, у кого есть этот талант, наделен властью большей, чем власть могущественнейшего короля. И все потому, что оратор представляет собой независимую силу. Его может бросить партия, предать друзья, он может лишиться должностей – но при всем при этом его власть будет значительна»[178].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Ни один из талантов, которыми может обладать человек, не является более ценным, чем талант ораторского искусства. Тот, у кого есть этот талант, наделен властью большей, чем власть могущественнейшего короля. И все потому, что оратор представляет собой независимую силу».Эти строки были написаны, когда Уинстону исполнилось всего двадцать два года, и в какой-то степени он предсказал свою судьбу. Наступит момент, когда от него отвернутся бывшие коллеги, когда его подвергнут остракизму партийные бонзы, когда он лишится всех постов, но Черчилль все равно останется знаковой фигурой на политическом небосклоне.
В публичных выступлениях его личность находила наиболее полное воплощение. На любой трибуне – в палате общин, на митингах, известных своей непредсказуемостью, или перед микрофоном радиостудии Би-би-си – везде Черчилль представал искусным оратором.
«Его страсти, его эмоции, вся его душа открывались для общения» – такое описание публичного выступления Савролы приводит Черчилль в своем единственном романе[179]. Описывая Савролу, Черчилль писал о себе, и в этом мы еще не раз убедимся.
«Единственным предметом моих желаний является овладеть мастерством публичных выступлений», – заметил как-то Черчилль в начале парламентской карьеры[180].
Его способности в ораторском искусстве проявились относительно рано.
«Даже когда Уинстону не исполнилось тридцати, его речи звучали особенно, сразу выделяя его на фоне других обитателей Вестминстера», – вспоминает его современник, журналист Генри Гамильтон Файф[181].
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕН НИКОВ: «Даже когда Уинстону не исполнилось тридцати, его речи звучали особенно, сразу выделяя его на фоне других обитателей Вестминстера».А премьер-министр Герберт Асквит как-то признался своей подруге Венетии Стэнли, будто страсть к слову настолько неотделима от Черчилля, что тот даже «думает ртом»[182].
Журналист Генри Гамильтон Файф
Репутация выдающегося оратора останется с Черчиллем на протяжении всей его жизни и составит весомую часть посмертной легенды.
«Речи Черчилля будут продолжать жить, когда статуи, воздвигнутые в его честь, разрушатся», – скажет о своем предшественнике премьер-министр Великобритании и лидер Консервативной партии Эдвард Хит[183].
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ: «Речи Черчилля будут продолжать жить, когда статуи, воздвигнутые в его честь, разрушатся».Выступления политика слушали тысячи людей, и его по праву можно назвать одним из самых популярных ораторов эпохи.
Премьер-министр Великобритании Эдвард Хит
«Если бы мистер Черчилль брал по шиллингу с каждого слушателя, он, несомненно, собрал бы за две недели целое состояние», – шутили журналисты[184].
Многие выступления Черчилля разошлись на цитаты, снискав ему, помимо прочего, славу выдающегося афориста. Сборники изречений выходили еще при жизни политика.
«Цитаты очень полезны, – считал он. – Закрепившись в памяти, они нередко наводят на очень удачные мысли»[185].
Не меньшим доказательством успешности Черчилля-афориста служит то обстоятельство, что множество высказываний, закрепившихся за великим британцем, на самом деле ему не принадлежат. Ричард Батлер, министр финансов в послевоенном правительстве Черчилля, по этому поводу воскликнул: «Можно собрать книгу „Цитаты, которые Уинстон Черчилль не говорил“»[186].
Сам же Черчилль считал афористичность еще одним качеством выдающихся людей. В монументальном труде, посвященном первому герцогу Мальборо, он писал:
«Очень часто в случайных высказываниях великих людей открываешь их истинный ум»[187].
Меткие высказывания по широчайшему кругу проблем и явлений – неотъемлемая часть другой важной характеристики нашего героя: красноречия. Историк Саймон Шама выделяет красноречие Черчилля в числе главных составляющих его лидерского почерка[188]. К аналогичным выводам приходил и его коллега Уильям Манчестер:
«Прежде всего Уинстона отличало превосходное владение языком. Язык был его наимощнейшим оружием. Зная свою сильную сторону, Черчилль мог проводить часы, размышляя над восхитительными свойствами языка и над тем, как использовать устную и письменную речь с максимальной эффективностью»[189].
МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: «Прежде всего Уинстона отличало превосходное владение языком. Язык был его наимощнейшим оружием».Черчилль «всегда обращался к красноречию там, где другие прибегали к интриге», – дополняет профессор Анатолий Иванович Уткин[190].
Уильям Манчестер
МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: Черчилль «всегда обращался к красноречию там, где другие прибегали к интриге».Изучая и сравнивая биографии инноваторов-бизнесменов и выдающихся политиков, ученые пришли к выводу о наличии устойчивой связи между эгоцентричными лидерами и даром красноречия. В частности, по мнению антрополога и психоаналитика, руководителя направления государственной политики и сектора развития человеческого потенциала в Школе управления Джона Ф. Кеннеди при Гарвардском университете Майкла Маккоби, именно благодаря своему красноречию такие лидеры завоевывают популярность и находят людей, которые следуют за ними. «Они часто бывают искусными ораторами, и их харизма объясняется в некоторой степени этим талантом, – указывает Маккоби. – Без сомнения, любой, кто видел выступление таких лидеров, подтвердит их личное обаяние и способность вызывать энтузиазм у аудитории»[191].
Профессор А. И. Уткин
И здесь мы подходим к очень важному явлению, в котором, по мнению Черчилля, заключалась если не главная, то, по крайней мере, одна из важнейших составляющих, отличающая успешное публичное выступление от провала. А именно: умение вдохновлять. Черчилль мог смело повторить за французским писателем Антуаном де Сент-Экзюпери: «Если вы хотите построить корабль, не стоит созывать людей идти в лес валить деревья, распиливать их, соединяя полученные доски. Вместо этого их нужно просто научить мечтать о море».
МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: «Если вы хотите построить корабль, не стоит созывать людей идти в лес валить деревья, распиливать их, соединяя полученные доски. Вместо этого их нужно просто научить мечтать о море».В эссе о своем близком друге, политическом деятеле и адвокате Фредерике Эдвине Смите, Черчилль писал:
Антуан де Сент-Экзюпери
«Когда он начинал говорить, то заражал всех своим увлечением и убеждением, которые исходили из него и были бесценны. Эта особенность составляет основу истинного красноречия. Я часто вспоминаю перевод одной латинской эпиграммы, сделанной Питом: „Красноречие подобно пламени. Ему нужно топливо, чтобы гореть, ему нужно движение, чтобы вести за собой, оно дает свет, пока сияет“»[192].
ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ: Умение вдохновлять отличает эффективного лидера от его неэффективного коллеги.Именно умение вдохновлять отличает эффективного лидера от его неэффективного коллеги. «Поскольку основная функция лидера – быть проводником изменений, особое значение приобретает умение вызывать в людях энтузиазм, – считает ведущий специалист в области лидерства, профессор кафедры лидерства им. Коносуке Мацуситы Гарвардской школы бизнеса Джон П. Коттер. – Именно оно помогает преодолеть неизбежные барьеры на пути к преобразованиям»[193].
Анализируя деятельность Черчилля, одновременно с умением вдохновлять можно выделить еще несколько факторов, которые составляют основу ораторского мастерства. В их числе:
– тщательная подготовка;
– концентрация на идеях;
– «хорошее начало»;
– использование метафор;
– юмор;
– мнемонические техники или чтение по запискам;
– дикция, мимика и жесты;
– стилистика;
– правильные слова;
– памятные фразы.
Остановимся на этих понятиях более подробно.
Тщательная подготовка
Близкий друг Черчилля Ф. Э. Смит заметил как-то: «Лучшие годы своей жизни Уинстон потратил на составление экспромтов»[194]. В этой немного шутливой фразе заключается один из ключевых принципов нашего героя при работе над текстами. Речи, которые, казалось, создавались спонтанно и являлись результатом озарения, на самом деле тщательно продумывались, репетировались, оттачивались, полировались и шлифовались в спокойной обстановке.
– Прежде чем взяться за составление текста, я должен изучить экономическую составляющую вопроса, – признался он однажды своей знакомой, леди Бонэм Картер.
– И как ты собираешься это сделать? – спросила она его.
– Я обращусь к другу и верному советнику моего отца в Казначействе сэру Фрэнсису Моватту, – прозвучало в ответ. – Он поднатаскает меня, сообщит самое главное, основные принципы и доводы, порекомендует полдюжины книг, которые следует прочесть. Он даст мне броню и оружие, а уж все остальное я сделаю сам[196].
С годами работа над речами продвигалась быстрее. В 1922 году во время одного из заседаний палаты общин Черчилль выступил без тщательной проработки материала и предварительных записей. Своей супруге Клементине он признался:
«Это был настоящий большой успех: никаких забот, никакой работы: совершенно приятный опыт. Я думаю, что достиг свободы в искусстве дебатов и в дальнейшем надеюсь меньше тратить время на предварительную подготовку»[197].
И все же, даже приобретя огромный опыт, Черчилль считал, что успех публичного выступления напрямую связан со временем, потраченным на его подготовку. В своем эссе, посвященном экс-премьеру Артуру Бальфуру, он писал:
«Все, что им было написано, являло собой пример высочайшего качества, но ценой этого совершенства был невероятный труд»[198].
Эти строки справедливы и для самого нашего героя. «Только выхоженные мысли имеют ценность», – указывал Фридрих Ницше[199].
«Удачные экспромты ораторов существуют лишь в воображении публики, – писал Черчилль. – В то время как цветы риторики – тепличные растения»[201].
«Его выступления – он сделал их много и прекрасно отдавал себе отчет в том, что в этой области нельзя достичь успеха без тяжелого труда. Что он должен был сказать? Он выкуривал одну сигарету за другой. Среди дыма Саврола увидел фразу, которая глубоко проникнет в сердца толпы; он увидел удачную мысль, прекрасный оборот, который станет понятным даже для неграмотных слушателей, который найдет отклик в душе самых обычных представителей его аудитории; он увидел то, что заставит их оторваться от материальных забот и пробудит в них чувства. Его идеи стали облекаться в слова, которые в свою очередь собирались в предложения. Саврола начал их повторять про себя. Мысли следовали одна за другой, превращаясь в быстрый поток. Он схватил листок бумаги и начал быстро делать записи карандашом. Это основная мысль, не сможет ли повторение в этом случае усилить ее, сделать на ней ударение? Он быстро записал черновой вариант предложения, затем стал вычеркивать в нем отдельные слова, после чего написал все заново. Звук будет ласкать уши публики, смысл – совершенствовать ум, заставляя их думать. Пока он работал, время летело незаметно. Домработница зашла в комнату, принесла ланч. Она нашла Савролу погруженным в мысли. Она уже видела его таким до этого, поэтому не стала ему мешать. Невкусная еда стояла на столе и остывала, в то время как стрелки часов проходили один круг за другим, отсчитывая значительный промежуток времени. В какой-то момент Саврола встал из-за стола и начал расхаживать по комнате короткими шажками, говоря сам с собой низким голосом, делая ударения на отдельных словах и фразах. Вдруг он остановился, стремительно сел за стол и что-то записал. Это была концовка речи»[202].
Сравним это описание с воспоминаниями современников, непосредственными свидетелями того, как Черчилль создавал свои шедевры. Секретарь Элизабет Лэйтон писала в своих мемуарах:
«Во время работы над текстами выступлений Уинстон ходил взад-вперед по комнате, его лоб морщился от мыслительного процесса, полы его одежды развевались за ним. Иногда он на непродолжительное время садился в кресло, иногда прерывался, чтобы зажечь сигару. Он мог достаточно долго ходить, экспериментируя с отдельными фразами и предложениями. Иногда его голос переполнялся эмоциями и слезы бежали по щекам. Когда вдохновение достигало предела, Уинстон начинал жестикулировать, и предложения одно за другим начинали появляться в комнате, наполняя помещение необыкновенным чувством сопричастности. Вы на себе чувствовали, как умирали солдаты, как до изнеможения трудились рабочие. Вы начинали ненавидеть врага и стремиться к победе»[203].
В отличие от своего героя, в зрелые годы Черчилль не писал тексты к выступлениям собственноручно. Он их диктовал. Известный спичрайтер и оратор Томас Монтальбо сравнил диктовку Черчилля с работой над музыкальным произведением. В такие минуты, по его словам, Черчилль напоминал композитора: «Его сигара была сродни палочке дирижера, которая отбивала ритм произнесенных слов»[204].
Черчилль мог диктовать в любых условиях – в своем кабинете, в саду Чартвелла, в машине, направляясь из Вестерхейма в Лондон. Он всегда внимательно просматривал текст, отпечатанный секретарями, заменяя неудачные фразы и дополняя его новыми мыслями.
Как правило, ответственные речи готовились несколько суток, постоянно переписывались и еще раз редактировались. Отдельные фразы, по воспоминаниям помощников, Черчилль мог вынашивать и того больше – неделями, даже месяцами. Он заранее записывал их в специальный блокнот, после чего использовал при необходимости[205].
Секретарь Черчилля в Адмиралтействе (начало Второй мировой войны) Джеффри Шекспир вспоминал:
«Будучи свидетелем того, как Дэвид Ллойд Джордж готовил свои речи, мне было интересно познакомиться с техникой Черчилля. Уинстон не использовал записок или тезисного изложения того, что собирается сказать. Он диктовал напрямую секретарю-машинистке, которая тут же печатала все на бесшумной машинке. Помню, как однажды вечером он сказал, обращаясь к машинистке: „Вы готовы? Сегодня я в ударе“. После того как отдельные куски были готовы, Уинстон быстро просматривал их, заменяя слова по тексту, – либо чтобы смягчить сказанное, либо, наоборот, чтобы усилить какую-нибудь мысль. В процессе диктовки мысли одна за другой появлялись на свет в ровной и очень логичной последовательности. По завершении диктовки секретарь на следующее утро приносила Черчиллю последний вариант, который снова подвергался правке»[206].
Коллега Джеффри Шекспира Джон Колвилл писал в своем дневнике:
«Наблюдать за Уинстоном в процессе диктовки – это то же самое, что присутствовать при рождении ребенка: столь напряженны его эмоции, столь возбужденно его состояние, столь необычны звуки, издаваемые им в процессе дыхания. Потом звучит мастерское предложение – и в конце знаменитое „Дай мне!“[207] Он берет листок машинописного текста и начинает его редактировать»[208].
На предмет точности представленной информации и необходимости привлечения какого-нибудь специального департамента речи премьер-министра проверяли его личные секретари. При необходимости тот или иной фрагмент речи отправлялся в соответствующее ведомство для уточнения. Не обходилось и без забавных эпизодов. «Какой дурак предложил это?» – возмутился однажды Черчилль, прочитав очередной комментарий. В целом же, по словам личного секретаря премьера сэра Джона Мартина, «редко какое-нибудь дельное замечание не находило отражения в финальной версии»[209].
После того как работа над текстом завершалась, Черчилль приступал к репетиции самого выступления. Он читал свою речь, расхаживая по комнате и жестикулируя; иногда, чтобы подчеркнуть какую-то фразу, он ударял по мебели или просто отбивал ритм. Репетируя, Черчилль поглядывал в зеркало, чтобы видеть, как все выглядит со стороны.
«Хотя, скорее всего, у меня был подвывих плеча, это травма беспокоила меня всю жизнь, – признавался он. – Она мешала мне в поло, заставила отказаться от тенниса, не говоря уже о том, чтобы стать серьезным препятствием в моменты схватки и борьбы»[210].
Неудачный взмах рукой, и смещение головки плеча причиняло ему настолько резкую боль, что он мог упасть. Учитывая это, он всегда следил за своими жестами во время произнесения речей, чтобы роковым замахом «не испортить представление»[211].
Иногда для репетиции использовались менее подходящие места и время. Например, домашний киносеанс. Бормотания Черчилля во время просмотра фильмов частенько доставляли массу хлопот его друзьям и родственникам.
Отдельного упоминания заслуживают репетиции, которые Черчилль проводил в ванной комнате. Сохранилось множество пикантных историй, связанных с этой привычкой британского политика.
– Вы меня звали, сэр? – заглянув как-то в ванную комнату, спросил слуга Черчилля Норман Макгован после того, как с удивлением услышал рокочущий голос из ванны.
– Нет! – раздалось в ответ. – Я разговариваю не с тобой, Норман, я обращаюсь к членам палаты общин![212]
ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Речи Черчилля, которые, казалось, создавались спонтанно и являлись результатом озарения, на самом деле тщательно продумывались, репетировались, оттачивались, полировались и шлифовались в спокойной обстановке.«Мне доставляют большие трудности – стиль и композиция, – признался как-то Черчилль. – Я не пишу быстро. Все мной написанное является результатом тяжелого труда, все постоянно шлифуется. Я стараюсь шлифовать до блеска»[195].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Я не пишу быстро. Все мной написанное является результатом тяжелого труда, все постоянно шлифуется».Одновременно с выбором формы тщательно прорабатывалось и содержание выступлений. В начале карьеры Черчилль брал несколько недель на изучение предмета выступления, если речь касалась незнакомой тематики.
– Прежде чем взяться за составление текста, я должен изучить экономическую составляющую вопроса, – признался он однажды своей знакомой, леди Бонэм Картер.
– И как ты собираешься это сделать? – спросила она его.
– Я обращусь к другу и верному советнику моего отца в Казначействе сэру Фрэнсису Моватту, – прозвучало в ответ. – Он поднатаскает меня, сообщит самое главное, основные принципы и доводы, порекомендует полдюжины книг, которые следует прочесть. Он даст мне броню и оружие, а уж все остальное я сделаю сам[196].
С годами работа над речами продвигалась быстрее. В 1922 году во время одного из заседаний палаты общин Черчилль выступил без тщательной проработки материала и предварительных записей. Своей супруге Клементине он признался:
«Это был настоящий большой успех: никаких забот, никакой работы: совершенно приятный опыт. Я думаю, что достиг свободы в искусстве дебатов и в дальнейшем надеюсь меньше тратить время на предварительную подготовку»[197].
ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчилль считал, что успех публичного выступления напрямую связан со временем, потраченным на его подготовку.Весьма показательно, что эти строки написаны человеком, который был депутатом парламента ни много ни мало двадцать два года.
И все же, даже приобретя огромный опыт, Черчилль считал, что успех публичного выступления напрямую связан со временем, потраченным на его подготовку. В своем эссе, посвященном экс-премьеру Артуру Бальфуру, он писал:
«Все, что им было написано, являло собой пример высочайшего качества, но ценой этого совершенства был невероятный труд»[198].
Эти строки справедливы и для самого нашего героя. «Только выхоженные мысли имеют ценность», – указывал Фридрих Ницше[199].
МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: «Только выхоженные мысли имеют ценность».Когда британский дипломат Гарольд Никольсон поздравил Черчилля с удачной ремаркой, явно сымпровизированной политиком в конце одного выступления, Уинстон воскликнул: «Чертова импровизация! Я потратил на нее целое утро, пока лежал в ванне»[200].
Фридрих Ницше
«Удачные экспромты ораторов существуют лишь в воображении публики, – писал Черчилль. – В то время как цветы риторики – тепличные растения»[201].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Удачные экспромты ораторов существуют лишь в воображении публики. В то время как цветы риторики – тепличные растения».В романе «Саврола» он следующим образом описывает творческий метод главного героя (читай – свой собственный):
«Его выступления – он сделал их много и прекрасно отдавал себе отчет в том, что в этой области нельзя достичь успеха без тяжелого труда. Что он должен был сказать? Он выкуривал одну сигарету за другой. Среди дыма Саврола увидел фразу, которая глубоко проникнет в сердца толпы; он увидел удачную мысль, прекрасный оборот, который станет понятным даже для неграмотных слушателей, который найдет отклик в душе самых обычных представителей его аудитории; он увидел то, что заставит их оторваться от материальных забот и пробудит в них чувства. Его идеи стали облекаться в слова, которые в свою очередь собирались в предложения. Саврола начал их повторять про себя. Мысли следовали одна за другой, превращаясь в быстрый поток. Он схватил листок бумаги и начал быстро делать записи карандашом. Это основная мысль, не сможет ли повторение в этом случае усилить ее, сделать на ней ударение? Он быстро записал черновой вариант предложения, затем стал вычеркивать в нем отдельные слова, после чего написал все заново. Звук будет ласкать уши публики, смысл – совершенствовать ум, заставляя их думать. Пока он работал, время летело незаметно. Домработница зашла в комнату, принесла ланч. Она нашла Савролу погруженным в мысли. Она уже видела его таким до этого, поэтому не стала ему мешать. Невкусная еда стояла на столе и остывала, в то время как стрелки часов проходили один круг за другим, отсчитывая значительный промежуток времени. В какой-то момент Саврола встал из-за стола и начал расхаживать по комнате короткими шажками, говоря сам с собой низким голосом, делая ударения на отдельных словах и фразах. Вдруг он остановился, стремительно сел за стол и что-то записал. Это была концовка речи»[202].
Сравним это описание с воспоминаниями современников, непосредственными свидетелями того, как Черчилль создавал свои шедевры. Секретарь Элизабет Лэйтон писала в своих мемуарах:
«Во время работы над текстами выступлений Уинстон ходил взад-вперед по комнате, его лоб морщился от мыслительного процесса, полы его одежды развевались за ним. Иногда он на непродолжительное время садился в кресло, иногда прерывался, чтобы зажечь сигару. Он мог достаточно долго ходить, экспериментируя с отдельными фразами и предложениями. Иногда его голос переполнялся эмоциями и слезы бежали по щекам. Когда вдохновение достигало предела, Уинстон начинал жестикулировать, и предложения одно за другим начинали появляться в комнате, наполняя помещение необыкновенным чувством сопричастности. Вы на себе чувствовали, как умирали солдаты, как до изнеможения трудились рабочие. Вы начинали ненавидеть врага и стремиться к победе»[203].
В отличие от своего героя, в зрелые годы Черчилль не писал тексты к выступлениям собственноручно. Он их диктовал. Известный спичрайтер и оратор Томас Монтальбо сравнил диктовку Черчилля с работой над музыкальным произведением. В такие минуты, по его словам, Черчилль напоминал композитора: «Его сигара была сродни палочке дирижера, которая отбивала ритм произнесенных слов»[204].
Черчилль мог диктовать в любых условиях – в своем кабинете, в саду Чартвелла, в машине, направляясь из Вестерхейма в Лондон. Он всегда внимательно просматривал текст, отпечатанный секретарями, заменяя неудачные фразы и дополняя его новыми мыслями.
Как правило, ответственные речи готовились несколько суток, постоянно переписывались и еще раз редактировались. Отдельные фразы, по воспоминаниям помощников, Черчилль мог вынашивать и того больше – неделями, даже месяцами. Он заранее записывал их в специальный блокнот, после чего использовал при необходимости[205].
Секретарь Черчилля в Адмиралтействе (начало Второй мировой войны) Джеффри Шекспир вспоминал:
«Будучи свидетелем того, как Дэвид Ллойд Джордж готовил свои речи, мне было интересно познакомиться с техникой Черчилля. Уинстон не использовал записок или тезисного изложения того, что собирается сказать. Он диктовал напрямую секретарю-машинистке, которая тут же печатала все на бесшумной машинке. Помню, как однажды вечером он сказал, обращаясь к машинистке: „Вы готовы? Сегодня я в ударе“. После того как отдельные куски были готовы, Уинстон быстро просматривал их, заменяя слова по тексту, – либо чтобы смягчить сказанное, либо, наоборот, чтобы усилить какую-нибудь мысль. В процессе диктовки мысли одна за другой появлялись на свет в ровной и очень логичной последовательности. По завершении диктовки секретарь на следующее утро приносила Черчиллю последний вариант, который снова подвергался правке»[206].
Коллега Джеффри Шекспира Джон Колвилл писал в своем дневнике:
«Наблюдать за Уинстоном в процессе диктовки – это то же самое, что присутствовать при рождении ребенка: столь напряженны его эмоции, столь возбужденно его состояние, столь необычны звуки, издаваемые им в процессе дыхания. Потом звучит мастерское предложение – и в конце знаменитое „Дай мне!“[207] Он берет листок машинописного текста и начинает его редактировать»[208].
На предмет точности представленной информации и необходимости привлечения какого-нибудь специального департамента речи премьер-министра проверяли его личные секретари. При необходимости тот или иной фрагмент речи отправлялся в соответствующее ведомство для уточнения. Не обходилось и без забавных эпизодов. «Какой дурак предложил это?» – возмутился однажды Черчилль, прочитав очередной комментарий. В целом же, по словам личного секретаря премьера сэра Джона Мартина, «редко какое-нибудь дельное замечание не находило отражения в финальной версии»[209].
После того как работа над текстом завершалась, Черчилль приступал к репетиции самого выступления. Он читал свою речь, расхаживая по комнате и жестикулируя; иногда, чтобы подчеркнуть какую-то фразу, он ударял по мебели или просто отбивал ритм. Репетируя, Черчилль поглядывал в зеркало, чтобы видеть, как все выглядит со стороны.
ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: После того как работа над текстом завершалась, Черчилль приступал к репетиции самого выступления. Он читал свою речь, расхаживая по комнате и жестикулируя.Жестикуляция, важный атрибут выступления, требовала от нашего героя особого внимания. Во время службы в армии Черчилль вывихнул себе плечо.
«Хотя, скорее всего, у меня был подвывих плеча, это травма беспокоила меня всю жизнь, – признавался он. – Она мешала мне в поло, заставила отказаться от тенниса, не говоря уже о том, чтобы стать серьезным препятствием в моменты схватки и борьбы»[210].
Неудачный взмах рукой, и смещение головки плеча причиняло ему настолько резкую боль, что он мог упасть. Учитывая это, он всегда следил за своими жестами во время произнесения речей, чтобы роковым замахом «не испортить представление»[211].
Иногда для репетиции использовались менее подходящие места и время. Например, домашний киносеанс. Бормотания Черчилля во время просмотра фильмов частенько доставляли массу хлопот его друзьям и родственникам.
Отдельного упоминания заслуживают репетиции, которые Черчилль проводил в ванной комнате. Сохранилось множество пикантных историй, связанных с этой привычкой британского политика.
– Вы меня звали, сэр? – заглянув как-то в ванную комнату, спросил слуга Черчилля Норман Макгован после того, как с удивлением услышал рокочущий голос из ванны.
– Нет! – раздалось в ответ. – Я разговариваю не с тобой, Норман, я обращаюсь к членам палаты общин![212]
ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Штудируя речи своих великих предшественников, Черчилль обращал внимание на стилистику, перенимал секреты убеждения, постигал основы композиции.Одной тщательной работой над текстами подготовительный процесс не ограничивался. Черчилль внимательнейшим образом изучал речи великих ораторов прошлого – Оливера Кромвеля, Уильяма Пита, Уильяма Гладстона. Он знал наизусть практически все выступления своего отца, лорда Рандольфа. Штудируя речи своих великих предшественников, Черчилль обращал внимание на стилистику, перенимал секреты убеждения, постигал основы композиции. Он считал, что, как и большинству других ремесел, составлению речей можно научиться.
ЛИДЕРСТВО ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчилль внимательнейшим образом изучал речи великих ораторов прошлого – Оливера Кромвеля, Уильяма Пита, Уильяма Гладстона.«Способности к риторике не относятся к дару, их можно развивать», – указывал великий политик[213].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Способности к риторике не относятся к дару, их можно развивать».Безусловно, Черчилль знал, о чем говорит. Он был шепелявым от рождения, никогда не занимался с фониатром, не проходил практику в элитном Дискуссионном клубе Оксфорда – и тем не менее вошел в число крупнейших ораторов эпохи. Главное, не отчаиваться, не терять веру в себя и, конечно, не забывать о том, что самые крепкие побеги успеха прорастают, сдобренные каплями испарины после тяжелого труда.