Страница:
А пока, в первой декаде июля, 147-я стрелковая дивизия получила приказ походным маршем двигаться обратно на восток. Переход на станцию Ивановка на этот раз тяжелым не показался. Мы освоили марш нагруженной пехоты в условиях знойного южного лета. На станции все боевое имущество погрузили в эшелоны, в том числе и оружие. Нам предстоял необычный марш – налегке! Все радовались, а мы с Травниковым – вдвойне: без пулеметов почувствовали себя именинниками. Хоть раз отдохнем от него, родимого, ибо летом таскать пулемет намного трудней.
16 июля покинули Ивановку. Оставили места, где готовились воевать и умирать, и опять зашагали навстречу недолгой мирной жизни.
До свидания, Бессарабия! Мы так и не побывали на твоей гостеприимной земле, но через год нам суждено вернуться в твои цветущие края для участия в смертельной схватке с фашизмом.
Все, что было здесь в июне 1940 года, явилось лишь прелюдией к большой войне. Она была не за горами, она – приближалась.
Мы еще вернемся!
Александрия
Одесса
1
2
16 июля покинули Ивановку. Оставили места, где готовились воевать и умирать, и опять зашагали навстречу недолгой мирной жизни.
До свидания, Бессарабия! Мы так и не побывали на твоей гостеприимной земле, но через год нам суждено вернуться в твои цветущие края для участия в смертельной схватке с фашизмом.
Все, что было здесь в июне 1940 года, явилось лишь прелюдией к большой войне. Она была не за горами, она – приближалась.
Мы еще вернемся!
Александрия
Пока разбирались с Румынией, произошли изменения и в далекой от нас гражданской жизни: 26 июня 1940 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». В нем же устанавливалась уголовная ответственность за 21-минутное опоздание на работу[24].
Указ Президиума ВС СССР об увеличении длительности рабочего времени (восьмичасовой рабочий день и семидневная рабочая неделя) без изменения размеров тарифных ставок и окладов, о запрещении неоправданного ухода рабочих и служащих с предприятий и из учреждений и наказании за прогулы 2–4 мес. исправительных работ.
Требования к трудовой дисциплине ужесточались, а мы продолжали ждать и надеяться на сокращение длительности своего солдатского рабочего дня. Вывод напрашивался немудреный: пока не схлестнемся с Гитлером, наши помыслы бесплодны. Страна продолжала готовиться к нешуточной войне, и принятые меры казались оправданными.
Кстати, сталинская Конституция 1936 года, принятая в свое время с большущей помпой, гарантировала советскому народу семичасовой рабочий день. Сегодня же обстановка в Европе диктовала иное: рано или поздно фашизм должен быть уничтожен. Ради этого можно и потерпеть…
Тем временем полки дивизии двигались по заданному маршруту. Нам не надо было вновь осваивать режим питья и учиться ухаживать за собственными ногами. Мы опять превратились в нормальный солдатский строй и стали ротой, батальоном, полком. Поток войск нескончаем. Начала и конца запыленных колонн не видать. Солдаты шли свободно и не валились с ног от жажды и изнеможения. Мы перешли в следующий «класс» армейской школы.
Нам предстояло пройти по Украине около 450 километров в «пиковую» жару в период с 16 по 26 июля – по 50 километров в сутки. Походы зимой освоили в Ромнах, походы летом – в Молдавии. Теперь нам было «море по колено».
Напоследок лакомились сладкими ягодами молдавского тутовника и пели, пели без конца. Что мы пели? Да то же, что и зимой: «Три танкиста», «Катюшу», «Песню 27-й дивизии», «Авиационный марш», «Пехотную строевую», «Галю молодую» и другие. Самой близкой и душевной казалась нам «Катюша». Почему? Да мы только что сами ушли с «дальнего пограничья». А еще любили песню, где припевом служили слова:
Миновали Ак-Мечеть (Белую Церковь) и Кировоград. В последнем состоялся внушительный парад дивизии. Как и до того, оглушительно громыхали духовые оркестры, звенели песни, нам кидали цветы и посылали воздушные поцелуи. По глазам восторженных людей было видно, что это не надуманный, не трафаретный праздник, а волеизъявление души – собравшиеся выплескивали на солдат частицы безудержного личного счастья от сознания того, что на этот раз обошлось без войны! Это и неудивительно: родные многих, окружавших нас, также служили в частях Одесского военного округа…
Мы втянулись в режим похода с первого дня и сохраняли его до конца пути: подъем в 2 часа ночи и завтрак; шли около десяти часов до обеда, то есть до 12 или часу дня; обед и привал в тенечке со сном до 5–6 часов вечера; снова шли до 10–11 часов вечера, ужинали и спали до двух часов ночи. Выходило, что мы двигались по 14–15 часов в сутки.
За лето спать в полевых условиях научились не хуже, чем в казармах. Как правило, мы с Геннадием неразлучно спали вдвоем: одну шинель стелили на землю; на нее ложились и укрывались второй шинелью, а также двумя плащ-палатками; под головами – неизменные противогазы. Вполне комфортно. Как ни странно, но ночи бывали холодными – особенность континентального климата.
В этом триумфальном походе мы все-таки падали наземь в строю, но не от усталости – с этим все в полном порядке, – а оттого, что засыпали на ходу. Звенели каски, стукаясь одна о другую; идущие рядом с хохотом помогали подняться заснувшему в строю, и шли дальше. Я научился подолгу идти с закрытыми глазами и не падать. Бывало, одним глазом посмотришь вокруг, но темень южной ночи такова, что хоть глаз выколи – все равно ничего не видать.
В дневное время нас спать не тянуло: мы с любопытством всматривались в новые, невиданные ранее места – знакомились с ландшафтом южной Украины. На этот раз мы не выглядели пародией на «Железный поток» Серафимовича, а и впрямь шли железным потоком.
По истечении десяти походных дней прошли город Александрию и остановились в летнем лагере военного городка в восьми километрах от нее. Началась привычная солдатская учеба. Снова стали спать под крышей и есть за столом. Эти житейские привычки мы успели утратить.
Не проведя в Александрии и четырех дней, я внезапно был вынужден выехать в Одессу: не спросив согласия, мне по быстрому оформили документы и командировали в Одесское пехотное училище имени К.Е. Ворошилова. Я говорю: «Меня по глазам не примут», а мне в ответ: «Вот твое личное дело. Тебя при призыве определили в стрелковую полковую школу. Ты скоро год, как служишь, а все – рядовой. В Одессе разберутся!»
Спорить было не о чем – выехал в Одессу. До нее 450 километров по железной дороге. Проехал Знаменку, Кировоград, Вознесенск и Березовку. В районе последней через год произойдет страшнейшее событие в моей жизни, но об этом – позже…
Вот и Одесса. В ней никогда не бывал. Очень красивый город, много зелени, цветов и лазурное море. Чем-то Одесса напомнила мне Ленинград в миниатюре.
Пехотное училище поразило главным образом своей сногсшибательной столовой. Это был совсем другой мир: официантки в белоснежных кофточках и с кружевными наколками на царственных прическах. Обслуживание – на уровне фешенебельного ресторана. А каким оказался обед! До этого я и представить не мог, что пехоту так могут кормить – мы не подводники и не летный персонал. На первое – мясной борщ с белым хлебом, на второе – мясные котлеты с макаронами и подливкой, а на третье – кисель или компот из свежих фруктов. Все это после повседневных пшенно-гороховых концентратов и ржаных сухарей казалось непривычным, ошеломляющим, присущим какой-то другой, незнакомой жизни. Поневоле захочешь поступить в училище.
К сожалению, медкомиссия не пропустила по зрению, и я был направлен обратно в полк. Стало грустно: вести огонь из пулемета в бою пригоден, а командовать пулеметами не гожусь. С нашей роты в училище приехали трое, в том числе и Травников. Он тоже не прошел, его уже отправили в полк, а мои документы задержались.
Вернувшись в Александрию, с огорчением узнал, что полка не стало: приписной состав отпустили домой, а остальных направили в Котовск – во вновь формируемый мехкорпус. Так я навсегда потерял Травникова. Через пару дней с остатками расформированного 640-го стрелкового полка я выбыл из Александрии к новому месту службы – снова в Одессу.
Указ Президиума ВС СССР об увеличении длительности рабочего времени (восьмичасовой рабочий день и семидневная рабочая неделя) без изменения размеров тарифных ставок и окладов, о запрещении неоправданного ухода рабочих и служащих с предприятий и из учреждений и наказании за прогулы 2–4 мес. исправительных работ.
Требования к трудовой дисциплине ужесточались, а мы продолжали ждать и надеяться на сокращение длительности своего солдатского рабочего дня. Вывод напрашивался немудреный: пока не схлестнемся с Гитлером, наши помыслы бесплодны. Страна продолжала готовиться к нешуточной войне, и принятые меры казались оправданными.
Кстати, сталинская Конституция 1936 года, принятая в свое время с большущей помпой, гарантировала советскому народу семичасовой рабочий день. Сегодня же обстановка в Европе диктовала иное: рано или поздно фашизм должен быть уничтожен. Ради этого можно и потерпеть…
Тем временем полки дивизии двигались по заданному маршруту. Нам не надо было вновь осваивать режим питья и учиться ухаживать за собственными ногами. Мы опять превратились в нормальный солдатский строй и стали ротой, батальоном, полком. Поток войск нескончаем. Начала и конца запыленных колонн не видать. Солдаты шли свободно и не валились с ног от жажды и изнеможения. Мы перешли в следующий «класс» армейской школы.
Нам предстояло пройти по Украине около 450 километров в «пиковую» жару в период с 16 по 26 июля – по 50 километров в сутки. Походы зимой освоили в Ромнах, походы летом – в Молдавии. Теперь нам было «море по колено».
Напоследок лакомились сладкими ягодами молдавского тутовника и пели, пели без конца. Что мы пели? Да то же, что и зимой: «Три танкиста», «Катюшу», «Песню 27-й дивизии», «Авиационный марш», «Пехотную строевую», «Галю молодую» и другие. Самой близкой и душевной казалась нам «Катюша». Почему? Да мы только что сами ушли с «дальнего пограничья». А еще любили песню, где припевом служили слова:
<…> В походе держали строй и печатали шаг; в городах и поселках проходили парадным расчетом перед командованием дивизии, которое заблаговременно заботилось о возведении импровизированных трибун; гремели полковые оркестры; вокруг трибун – скопление местных жителей; ораторы провозглашали здравицы и приветствовали проходящие колонны: «Привет освободителям Бессарабии!», «Да здравствует Красная армия!», «Слава Сталину!» От такой торжественности мы невольно задирали носы и ощущали себя всамделишными освободителями несчастной Бессарабии, хотя и одной ногой в ней небыли. Правда, случись бой – тогда мы оказались бы в штурмовой группе первого броска…
Белоруссия родная, Украина золотая!
Наше счастье молодое
Мы стальными штыками защитим![25]
Миновали Ак-Мечеть (Белую Церковь) и Кировоград. В последнем состоялся внушительный парад дивизии. Как и до того, оглушительно громыхали духовые оркестры, звенели песни, нам кидали цветы и посылали воздушные поцелуи. По глазам восторженных людей было видно, что это не надуманный, не трафаретный праздник, а волеизъявление души – собравшиеся выплескивали на солдат частицы безудержного личного счастья от сознания того, что на этот раз обошлось без войны! Это и неудивительно: родные многих, окружавших нас, также служили в частях Одесского военного округа…
Мы втянулись в режим похода с первого дня и сохраняли его до конца пути: подъем в 2 часа ночи и завтрак; шли около десяти часов до обеда, то есть до 12 или часу дня; обед и привал в тенечке со сном до 5–6 часов вечера; снова шли до 10–11 часов вечера, ужинали и спали до двух часов ночи. Выходило, что мы двигались по 14–15 часов в сутки.
За лето спать в полевых условиях научились не хуже, чем в казармах. Как правило, мы с Геннадием неразлучно спали вдвоем: одну шинель стелили на землю; на нее ложились и укрывались второй шинелью, а также двумя плащ-палатками; под головами – неизменные противогазы. Вполне комфортно. Как ни странно, но ночи бывали холодными – особенность континентального климата.
В этом триумфальном походе мы все-таки падали наземь в строю, но не от усталости – с этим все в полном порядке, – а оттого, что засыпали на ходу. Звенели каски, стукаясь одна о другую; идущие рядом с хохотом помогали подняться заснувшему в строю, и шли дальше. Я научился подолгу идти с закрытыми глазами и не падать. Бывало, одним глазом посмотришь вокруг, но темень южной ночи такова, что хоть глаз выколи – все равно ничего не видать.
В дневное время нас спать не тянуло: мы с любопытством всматривались в новые, невиданные ранее места – знакомились с ландшафтом южной Украины. На этот раз мы не выглядели пародией на «Железный поток» Серафимовича, а и впрямь шли железным потоком.
По истечении десяти походных дней прошли город Александрию и остановились в летнем лагере военного городка в восьми километрах от нее. Началась привычная солдатская учеба. Снова стали спать под крышей и есть за столом. Эти житейские привычки мы успели утратить.
Не проведя в Александрии и четырех дней, я внезапно был вынужден выехать в Одессу: не спросив согласия, мне по быстрому оформили документы и командировали в Одесское пехотное училище имени К.Е. Ворошилова. Я говорю: «Меня по глазам не примут», а мне в ответ: «Вот твое личное дело. Тебя при призыве определили в стрелковую полковую школу. Ты скоро год, как служишь, а все – рядовой. В Одессе разберутся!»
Спорить было не о чем – выехал в Одессу. До нее 450 километров по железной дороге. Проехал Знаменку, Кировоград, Вознесенск и Березовку. В районе последней через год произойдет страшнейшее событие в моей жизни, но об этом – позже…
Вот и Одесса. В ней никогда не бывал. Очень красивый город, много зелени, цветов и лазурное море. Чем-то Одесса напомнила мне Ленинград в миниатюре.
Пехотное училище поразило главным образом своей сногсшибательной столовой. Это был совсем другой мир: официантки в белоснежных кофточках и с кружевными наколками на царственных прическах. Обслуживание – на уровне фешенебельного ресторана. А каким оказался обед! До этого я и представить не мог, что пехоту так могут кормить – мы не подводники и не летный персонал. На первое – мясной борщ с белым хлебом, на второе – мясные котлеты с макаронами и подливкой, а на третье – кисель или компот из свежих фруктов. Все это после повседневных пшенно-гороховых концентратов и ржаных сухарей казалось непривычным, ошеломляющим, присущим какой-то другой, незнакомой жизни. Поневоле захочешь поступить в училище.
К сожалению, медкомиссия не пропустила по зрению, и я был направлен обратно в полк. Стало грустно: вести огонь из пулемета в бою пригоден, а командовать пулеметами не гожусь. С нашей роты в училище приехали трое, в том числе и Травников. Он тоже не прошел, его уже отправили в полк, а мои документы задержались.
Вернувшись в Александрию, с огорчением узнал, что полка не стало: приписной состав отпустили домой, а остальных направили в Котовск – во вновь формируемый мехкорпус. Так я навсегда потерял Травникова. Через пару дней с остатками расформированного 640-го стрелкового полка я выбыл из Александрии к новому месту службы – снова в Одессу.
Одесса
1
Это – опять судьба. Я, как и Травников, как и все ленинградцы, что прибыли тогда в Чернигов, находился в списке на отправку в Котовск – в рождающийся мотомехкорпус. Но это только звучит здорово. Корпус к началу войны не успели укомплектовать техникой, а только – пехотой. В результате, встав на пути врага, он был практически разгромлен в жестоких приграничных боях, и его следы затерялись. Это произошло на левом фланге Юго-Западного фронта…
Итак – снова Одесса. Моя новая часть – 674-й стрелковый полк 150-й стрелковой дивизии. Этот полк стал третьим по счету за девять месяцев первого года моей службы.
У дивизии был большой послужной список: она прошла Польшу и Финляндию. Например, во время финской кампании полком командовал Герой Советского Союза полковник Нетреба[26]. В то время, о котором идет речь, он уже был переведен с повышением… Две военные кампании изменили людей: они прошли через смерть и ранения, научились хладнокровно убивать, теперь многие не могли разговаривать без мата. За весь 1940 год, как бы нам не было трудно, мы обходились без него. А эти люди, познавшие огонь войны, необходимость убивать других – на войне ты должен убить первым, иначе убьют тебя! – не могли обходиться без мата, хотя, считаю, что элемент распущенности и вседозволенности имел место.
Зачастую начальник штаба батальона орал на лагерной линейке:
– Командир третьей роты! Какого х… рота не выстроена?
Не знаю, чем объяснить, но было и такое: «Порядочек в полку: если в строю по команде „смирно" шевельнешь головой или рукой –10 суток ареста, а при команде „вольно" – 5 суток. Уже есть много „жертв", как тебе это нравится?..»
Дивизия прибыла в Одессу недавно, имея большой некомплект личного состава. Многие еще находились в госпиталях. Личный состав полка в эти дни обновлялся. Старослужащих, призванных из запаса на Польшу и Финляндию, наконец отпустили домой. В моей пулеметной роте их осталось совсем немного, да и то не все еще выписались из госпиталя.
До начала войны с Германией дивизия составила гарнизон Одессы. Наш полк располагался в стационарном летнем лагере на окраине города, вытянувшись вдоль Пролетарского бульвара, идущего от центра города в сторону прибрежной парково-пляжной зоны отдыха, именуемой Аркадия. От нас до моря было всего 1,5 километра, а мимо наших палаток целый день с грохотом проезжали трамваи. Палатки были настоящие: на фундаментах, с койками и электроосвещением.
Из письма Нине от 17 августа: «В этом полку свободных минут нет. Строевой подготовкой занимаемся 12 часов в день. Уехали последние старички. На их место приехали новенькие – лет на 10 моложе –1912–1915 годов рождения. Нашел земляка, но он уже сегодня увольняется. Это командир первого взвода, лейтенант запаса, призванный осенью 1939 года с завода „Электрик". Два раза был ранен. Он много мне рассказал о войне. Есть еще один из Ленинградской области, из Окуловки, – это лейтенант нашего взвода, но он еще не выписался из госпиталя, и пока замещаю его я».
Надо пояснить: осенью 1940 года в армию призвали лиц, окончивших высшие учебные заведения и пользовавшихся до этого отсрочкой от призыва. В этот список попали те, кто родился с 1912 по 1915 год. Среди них через короткое время я уже имел много друзей и знакомых.
В отношении меня было много неясного: мне предстояло служить два года, причем второй год – младшим командиром. За это время меня должны были подготовить на младшего лейтенанта, но звание присваивалось райвоенкоматом по месту жительства при постановке на военный учет после увольнения в запас. Вроде все просто, но для меня – не совсем: я опасался, что плохое зрение помешает присвоению звания младший лейтенант и я останусь служить на третий год сержантом. Все это было «вилами по воде писано», но в принципе так могло случиться.
Я благополучно сдавал все нормативы по курсу подготовки сержантского состава, но что-то всегда мешало присвоению звания: то подготовка к финскому фронту, то летняя кампания по освобождению Бессарабии, то переводы из одной воинской части в другую, где все начиналось сначала. В тоже время я всегда имел целый ряд дополнительных служебных обязанностей, потому что у меня было среднее образование; я прослужил почти год и неоднократно прошел курс полковой школы или учебной роты. Таким образом, подготовку я имел, а отсутствие звания сержанта – это как бы недоразумение, которое вот-вот будет исправлено. Так и тянулось из полка в полк. В новой части меня сразу ставили на соответствующую сержантскую должность, но без оформления приказом по полку. Это было даже выгодно: не надо увеличивать денежное довольствие. Я одновременно рядовой, но исполняю обязанности сержанта – это удобно: куда надо, туда и пошлют. Меня это тоже устраивало – я всегда находился на особом положении, а командиров в полку постоянно не хватало.
Так, по прибытии в Одессу меня определили первым номером пулеметного расчета, комсоргом роты, редактором стенгазеты и исполняющим обязанности помощника командира взвода. Поскольку командир взвода после госпиталя подлежал демобилизации, то возникал вопрос: что я за помощник командира, который практически в полк не вернется? Было ясно, что мне придется полностью заменять командира взвода до тех пор, пока не приедет выпускник училища. Это могло произойти и через месяц, и через два.
Кормили в полку вполне прилично, если учесть, что в летних походах мы часто отрывались от обозов и питались одними ржаными сухарями с колодезной водицей…
Я снова был в гарнизонном карауле. На этот раз на аэродроме. Пост достался весьма необычный: 60 истребителей, выстроенных в одну линию. Ночью приходилось шагать и шагать вдоль них, пока все не обойдешь. Зато днем хорошо: они все в воздухе, и охраняешь только пустую площадку да детали от разобранных самолетов.
В письме Нине от 25 августа я писал: «Как бы я хотел тебя увидеть!!!» И Бог услышал мою мольбу: через пару дней я был вызван в штаб полка, где мне предложили – в который раз! – ехать в военное училище. На этот раз на повестке дня стоял мой город – Ленинград! Разнарядка была такой: от полка требовался один человек в Ленинградское артиллерийско-техническое училище и один человек в Ленинградское ветеринарное училище. На следующий день мне следовало подать рапорт по команде. Вот задача! Если укажу артиллерийское, то меня смогут и не послать, если у других абитуриентов показатели окажутся лучше моих (характеристики – служебная и комсомольская, стрельба, тактика и пр.), да и желающих поступить в артиллерийское училище всегда более чем достаточно: артиллерия – бог войны! Если укажу ветеринарное училище, то пошлют наверняка – тут претендентов не будет, и примут обязательно, потому что зрение здесь не помеха, но роль «лошадиного доктора» меня вовсе не радовала. А в Ленинграде побывать так хочется! Как поступить?
Думал-думал и рискнул махнуть рукой на поговорку о двух зайцах. В рапорте я изложил просьбу направить меня в артиллерийское училище, а если не будет такой возможности, то – в ветеринарное. Обосновал свое решение тем, что хочу учиться в любом училище, но в своем городе. Назавтра меня известили о том, что я направлен в артиллерийское училище.
Как поется в песне: «Были сборы недолги…» – и 1 сентября 1940 года я покинул Одессу. За этот месяц я освоился в новом полку, приобрел хороших товарищей, и меня уже знали многие. Друзья попрощались со мной в полной уверенности, что в полк я не вернусь.
Итак – снова Одесса. Моя новая часть – 674-й стрелковый полк 150-й стрелковой дивизии. Этот полк стал третьим по счету за девять месяцев первого года моей службы.
У дивизии был большой послужной список: она прошла Польшу и Финляндию. Например, во время финской кампании полком командовал Герой Советского Союза полковник Нетреба[26]. В то время, о котором идет речь, он уже был переведен с повышением… Две военные кампании изменили людей: они прошли через смерть и ранения, научились хладнокровно убивать, теперь многие не могли разговаривать без мата. За весь 1940 год, как бы нам не было трудно, мы обходились без него. А эти люди, познавшие огонь войны, необходимость убивать других – на войне ты должен убить первым, иначе убьют тебя! – не могли обходиться без мата, хотя, считаю, что элемент распущенности и вседозволенности имел место.
Зачастую начальник штаба батальона орал на лагерной линейке:
– Командир третьей роты! Какого х… рота не выстроена?
Не знаю, чем объяснить, но было и такое: «Порядочек в полку: если в строю по команде „смирно" шевельнешь головой или рукой –10 суток ареста, а при команде „вольно" – 5 суток. Уже есть много „жертв", как тебе это нравится?..»
Дивизия прибыла в Одессу недавно, имея большой некомплект личного состава. Многие еще находились в госпиталях. Личный состав полка в эти дни обновлялся. Старослужащих, призванных из запаса на Польшу и Финляндию, наконец отпустили домой. В моей пулеметной роте их осталось совсем немного, да и то не все еще выписались из госпиталя.
До начала войны с Германией дивизия составила гарнизон Одессы. Наш полк располагался в стационарном летнем лагере на окраине города, вытянувшись вдоль Пролетарского бульвара, идущего от центра города в сторону прибрежной парково-пляжной зоны отдыха, именуемой Аркадия. От нас до моря было всего 1,5 километра, а мимо наших палаток целый день с грохотом проезжали трамваи. Палатки были настоящие: на фундаментах, с койками и электроосвещением.
Из письма Нине от 17 августа: «В этом полку свободных минут нет. Строевой подготовкой занимаемся 12 часов в день. Уехали последние старички. На их место приехали новенькие – лет на 10 моложе –1912–1915 годов рождения. Нашел земляка, но он уже сегодня увольняется. Это командир первого взвода, лейтенант запаса, призванный осенью 1939 года с завода „Электрик". Два раза был ранен. Он много мне рассказал о войне. Есть еще один из Ленинградской области, из Окуловки, – это лейтенант нашего взвода, но он еще не выписался из госпиталя, и пока замещаю его я».
Надо пояснить: осенью 1940 года в армию призвали лиц, окончивших высшие учебные заведения и пользовавшихся до этого отсрочкой от призыва. В этот список попали те, кто родился с 1912 по 1915 год. Среди них через короткое время я уже имел много друзей и знакомых.
В отношении меня было много неясного: мне предстояло служить два года, причем второй год – младшим командиром. За это время меня должны были подготовить на младшего лейтенанта, но звание присваивалось райвоенкоматом по месту жительства при постановке на военный учет после увольнения в запас. Вроде все просто, но для меня – не совсем: я опасался, что плохое зрение помешает присвоению звания младший лейтенант и я останусь служить на третий год сержантом. Все это было «вилами по воде писано», но в принципе так могло случиться.
Я благополучно сдавал все нормативы по курсу подготовки сержантского состава, но что-то всегда мешало присвоению звания: то подготовка к финскому фронту, то летняя кампания по освобождению Бессарабии, то переводы из одной воинской части в другую, где все начиналось сначала. В тоже время я всегда имел целый ряд дополнительных служебных обязанностей, потому что у меня было среднее образование; я прослужил почти год и неоднократно прошел курс полковой школы или учебной роты. Таким образом, подготовку я имел, а отсутствие звания сержанта – это как бы недоразумение, которое вот-вот будет исправлено. Так и тянулось из полка в полк. В новой части меня сразу ставили на соответствующую сержантскую должность, но без оформления приказом по полку. Это было даже выгодно: не надо увеличивать денежное довольствие. Я одновременно рядовой, но исполняю обязанности сержанта – это удобно: куда надо, туда и пошлют. Меня это тоже устраивало – я всегда находился на особом положении, а командиров в полку постоянно не хватало.
Так, по прибытии в Одессу меня определили первым номером пулеметного расчета, комсоргом роты, редактором стенгазеты и исполняющим обязанности помощника командира взвода. Поскольку командир взвода после госпиталя подлежал демобилизации, то возникал вопрос: что я за помощник командира, который практически в полк не вернется? Было ясно, что мне придется полностью заменять командира взвода до тех пор, пока не приедет выпускник училища. Это могло произойти и через месяц, и через два.
Кормили в полку вполне прилично, если учесть, что в летних походах мы часто отрывались от обозов и питались одними ржаными сухарями с колодезной водицей…
Я снова был в гарнизонном карауле. На этот раз на аэродроме. Пост достался весьма необычный: 60 истребителей, выстроенных в одну линию. Ночью приходилось шагать и шагать вдоль них, пока все не обойдешь. Зато днем хорошо: они все в воздухе, и охраняешь только пустую площадку да детали от разобранных самолетов.
В письме Нине от 25 августа я писал: «Как бы я хотел тебя увидеть!!!» И Бог услышал мою мольбу: через пару дней я был вызван в штаб полка, где мне предложили – в который раз! – ехать в военное училище. На этот раз на повестке дня стоял мой город – Ленинград! Разнарядка была такой: от полка требовался один человек в Ленинградское артиллерийско-техническое училище и один человек в Ленинградское ветеринарное училище. На следующий день мне следовало подать рапорт по команде. Вот задача! Если укажу артиллерийское, то меня смогут и не послать, если у других абитуриентов показатели окажутся лучше моих (характеристики – служебная и комсомольская, стрельба, тактика и пр.), да и желающих поступить в артиллерийское училище всегда более чем достаточно: артиллерия – бог войны! Если укажу ветеринарное училище, то пошлют наверняка – тут претендентов не будет, и примут обязательно, потому что зрение здесь не помеха, но роль «лошадиного доктора» меня вовсе не радовала. А в Ленинграде побывать так хочется! Как поступить?
Думал-думал и рискнул махнуть рукой на поговорку о двух зайцах. В рапорте я изложил просьбу направить меня в артиллерийское училище, а если не будет такой возможности, то – в ветеринарное. Обосновал свое решение тем, что хочу учиться в любом училище, но в своем городе. Назавтра меня известили о том, что я направлен в артиллерийское училище.
Как поется в песне: «Были сборы недолги…» – и 1 сентября 1940 года я покинул Одессу. За этот месяц я освоился в новом полку, приобрел хороших товарищей, и меня уже знали многие. Друзья попрощались со мной в полной уверенности, что в полк я не вернусь.
2
В Ленинград прибыл 3 сентября. Сразу заявился в училище – оно на Литейном проспекте напротив Большого дома и называлось: «3-е Ленинградское артиллерийско-техническое училище».
Спрашивают:
– Ленинградец?
– Да.
– Ночевать есть где?
– Конечно.
– Тогда поживи пару дней дома – у нас все переполнено…
Конечно, я не стал возражать. Но лучше бы не предлагали: загулял я с Ниной, а когда вернулся в училище, то чуть не угодил под трибунал за «самоволку» – тогда с этим строго было.
Отец ездил к начальнику училища бить челом. Я был прощен и откомандирован обратно в полк. Выехать из Ленинграда мне следовало на следующий день – 11 сентября. Билеты на руках, документы – тоже. В те годы их сворачивали в трубочку, заклеивали и вручали владельцу, а по почте не посылали.
Поезд на Одессу уходил днем с Витебского вокзала. Была суббота. Сутра мы с Ниночкой опять прощались, как и год назад, гуляя по Большому проспекту. К 12 часам я вернулся домой забрать вещевой мешок (заплечные ранцы ушли в небытие сразу после Бессарабии!), документы и ехать на вокзал. Родители еще не знали о моем отъезде. Мама спросила:
– Будешь сейчас обедать или папу подождешь? – Отец иногда приходил на обед домой.
Мне уже обедать некогда было, а борщ выглядел так заманчиво! С минуту я колебался:
– Наливай, мама. – Это означало, что сегодня я никуда не поеду. Мне трудно объяснить свой поступок, но это случилось.
Пообедав, я остался дома – теперь спешить было некуда. Я решил вскрыть сверток с документам и и впервые увидел свои прекрасные характеристики из полка – служебную и комсомольскую, – а также и новый документ, извещавший штаб о том, что я не принят в училище «по причине недисциплинированности». Дело «пахло керосином», но я мгновенно принял новое решение. Письмо на имя командира полка порвал. Документы снова свернул и заклеил. С ними в понедельник пойду по всем училищам города: авось, где-нибудь пригожусь!
Первый визит я нанес в 1-е Ленинградское артиллерийское командное училище на Васильевском острове. Здесь прием закончился, и свободных вакансий не было. Поехал во 2-е Ленинградское артиллерийское командное училище. Оно – на улице Воинова. Встретили хорошо. Майор, начальник строевой части училища, познакомил меня с двумя солдатами, пришедшими за несколько минут до меня. Они – артиллеристы из Ленинградского военного округа, не то что я – пехота из далекой Одессы.
Майор был озадачен:
– Что мне с вами делать? Прием в училище давно закончен.
Все же он решил ознакомиться и с моими документами, разорвал сверток – теперь я в любом случае спасен! – и обомлел: настолько сказочные характеристики выданы мне полком. Как оказалось, у моих новых приятелей документы были не хуже: каждый полк стремился выполнить разнарядку по училищам.
Майор забеспокоился:
– Не хочу вас отпускать. Пойду к начальнику училища. Попрошу зачислить дополнительно.
Мы ждали долго. Наконец, майор появился:
– Начальник училища не разрешил. Вам предлагается на выбор ряд артиллерийских училищ, где прием еще не закончен: Пензенское и Тамбовское – противотанковые, Севастопольское и Бакинское – зенитные. Выбирайте!
Мы поняли друг друга с первого взгляда: нас привлекло Бакинское зенитное училище (оно подальше других!), и майор начал готовить наши документы к переоформлению, но у артиллеристов все было в порядке, а у меня…
– У вас уже взят билет на обратную дорогу? – удивлен но спросил майор.
– Так точно, – отвечаю. – Разрешите съездить на вокзал, сдать билет и вернуть воинское требование. Мой поезд ушел еще позавчера!
– А получится?
– Надо попытаться!
Оставив вещи и документы в училище, я помчался на Витебский вокзал. Там меня огорошили:
– Ваши проездные документы сданы в отдел доходов Кировской железной дороги, Фонтанка, 117. Туда и обращайтесь.
Среди огромного количества комнат многоэтажного здания не сразу нашел ту единственную, которая была нужна. После продолжительных объяснений и с разрешения начальника дороги воинское требование мне вернули.
Я поспешил в училище, где меня с нетерпением ожидали все трое. Артиллеристы сидели и читали журналы, а майор волновался, так как был уверен, что требование на билет мне не возвратят.
Появившись, не скрывая радости, я бодро отрапортовал:
– Товарищ майор! Все в порядке – вот требование на билет.
Довольный таким окончанием дела, майор тут же оформил нам троим единые документы на Баку, после чего мы поблагодарили его и тепло попрощались. Я был признателен майору за то, что он невольно меня выручил. Выйдя на улицу, попросил артиллеристов встретить меня вечером у вагона московского поезда, а сам – в который раз! – поспешил прощаться с Ниной. Родителям я ничего не объяснял, отделываясь шуточками, однако под занавес бросил загадочную фразу: «Есть на свете страна, и зовется она – Закавказье!» После в письмах все им объясню, а на словах – не нашел времени. Поздно вечером, взмыленный, я прилетел на вокзал к отходу поезда. Ребята, ожидая меня, не находили себе места:
«Не опоздаю ли я?»
В ночь с 12 на 13 сентября 1940 года мы выехали из Ленинграда в Москву, где предстояла пересадка на поезд Москва-Тбилиси, проходящий через Баку.
Дальнее путешествие до Баку прошло без приключений. На такое расстояние – около 3000 километров – ездить мне не приходилось. Позади – Москва, Воронеж, Ростов. На Северном Кавказе тоже не бывал и с интересом смотрел на экзотические названия станций, мелькавших за окном вагона, – Армавир, Невинномысская, Гудермес, Махач-Кала и Дербент.
16 сентября прибыли в Баку. Училище вкратце звучало довольно оригинально – БУЗА. Это – Бакинское училище зенитной артиллерии.
В первый же день мы выдержали вступительные экзамены, прошли мандатную комиссию, и вот мы – курсанты. На второй день приступили к занятиям – началась обычная учеба.
В составе учебной батареи, куда был зачислен, ежедневно с песнями шагал по улицам и проспектам солнечного Баку, занимаясь строевой подготовкой. По выходным лакомился чуреками и виноградом, гуляя по городу уже один, без строя. С режимом училища я освоился с ходу: служба есть служба, где бы она ни проходила.
Я уже писал Нине и домой письма, с удовлетворением сообщая, что жизнь и служба в Баку вошли в нормальное русло, как внезапно нам устроили медкомиссию. Она немедленно забраковала меня. Какой же я зенитчик, если недостает остроты зрения? Я был расстроен, так как вполне прижился в училище. Снова мне оформили проездные документы, и я, успевший привыкнуть к Баку, 27 сентября выехал обратно в Одессу, в полк. Месячный «отпуск» был окончен. Впереди лежал путь в 2300 километров.
На одной из станций согрешил. Вышел из вагона посмотреть торговые ряды, которые выстраивались к приходу каждого поезда. И чего только там не было: всевозможные фрукты, жареные курочки, отварной картофель, исходящий паром, соленые огурчики и пунцовые помидоры. Я заинтересовался арбузами: взял в руки один из них и устанавливал его спелость. Вдруг – сигнал на отправку. Я пошарил по карманам, а там одна мелочь – ее слишком долго считать. В Баку я издержался и возвращался в Одессу практически без денег. Что делать? Я бросился с арбузом в руках догонять тронувшийся поезд, а продавец закричал, как будто его режут:
– Солдат, солдат! А как же деньги? – «Ладно, – думаю, – пусть пожертвует свой арбуз на благо защитнику отечества, не обеднеет»…
И вот за окном появились ставшие родными украинские поля, холмы и перелески. Скоро Одесса. Вагоны – полупустые, пассажиров совсем мало. На одной из станций напротив меня устроился старший лейтенант. Форма – с «иголочки», портупея новенькая, все ремни тщательно пригнаны, поскрипывают, лучи солнца играют на хромовых сапогах: те блестят, как начищенный самовар. Сам лейтенант выбрит чисто, до синевы, наверное, штабник. Чем-то он мне не понравился: слишком красивый, холеный был, что ли? Во всяком случае, обычного разговора попутчиков по купе у нас не получилось:
– Откуда родом, солдат?
– Из Ленинграда.
– А где служишь?
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите на вопросы о службе не отвечать! – сказал как отрезал. Пусть видит, что и солдаты службу знают: командирскую форму каждый может одеть, а шпионов в стране навалом. Мой попутчик явно не ожидал такого ответа, но тем не менее я заметил искорки удовлетворения, промелькнувшие в его глазах. Странно, что это за человек? Разве мог я тогда предположить, что именно с ним будет связана моя дальнейшая судьба? До самой Одессы мы таки не разговаривали: каждый из нас с безразличным видом смотрел в окно и скучал.
Спрашивают:
– Ленинградец?
– Да.
– Ночевать есть где?
– Конечно.
– Тогда поживи пару дней дома – у нас все переполнено…
Конечно, я не стал возражать. Но лучше бы не предлагали: загулял я с Ниной, а когда вернулся в училище, то чуть не угодил под трибунал за «самоволку» – тогда с этим строго было.
Отец ездил к начальнику училища бить челом. Я был прощен и откомандирован обратно в полк. Выехать из Ленинграда мне следовало на следующий день – 11 сентября. Билеты на руках, документы – тоже. В те годы их сворачивали в трубочку, заклеивали и вручали владельцу, а по почте не посылали.
Поезд на Одессу уходил днем с Витебского вокзала. Была суббота. Сутра мы с Ниночкой опять прощались, как и год назад, гуляя по Большому проспекту. К 12 часам я вернулся домой забрать вещевой мешок (заплечные ранцы ушли в небытие сразу после Бессарабии!), документы и ехать на вокзал. Родители еще не знали о моем отъезде. Мама спросила:
– Будешь сейчас обедать или папу подождешь? – Отец иногда приходил на обед домой.
Мне уже обедать некогда было, а борщ выглядел так заманчиво! С минуту я колебался:
– Наливай, мама. – Это означало, что сегодня я никуда не поеду. Мне трудно объяснить свой поступок, но это случилось.
Пообедав, я остался дома – теперь спешить было некуда. Я решил вскрыть сверток с документам и и впервые увидел свои прекрасные характеристики из полка – служебную и комсомольскую, – а также и новый документ, извещавший штаб о том, что я не принят в училище «по причине недисциплинированности». Дело «пахло керосином», но я мгновенно принял новое решение. Письмо на имя командира полка порвал. Документы снова свернул и заклеил. С ними в понедельник пойду по всем училищам города: авось, где-нибудь пригожусь!
Первый визит я нанес в 1-е Ленинградское артиллерийское командное училище на Васильевском острове. Здесь прием закончился, и свободных вакансий не было. Поехал во 2-е Ленинградское артиллерийское командное училище. Оно – на улице Воинова. Встретили хорошо. Майор, начальник строевой части училища, познакомил меня с двумя солдатами, пришедшими за несколько минут до меня. Они – артиллеристы из Ленинградского военного округа, не то что я – пехота из далекой Одессы.
Майор был озадачен:
– Что мне с вами делать? Прием в училище давно закончен.
Все же он решил ознакомиться и с моими документами, разорвал сверток – теперь я в любом случае спасен! – и обомлел: настолько сказочные характеристики выданы мне полком. Как оказалось, у моих новых приятелей документы были не хуже: каждый полк стремился выполнить разнарядку по училищам.
Майор забеспокоился:
– Не хочу вас отпускать. Пойду к начальнику училища. Попрошу зачислить дополнительно.
Мы ждали долго. Наконец, майор появился:
– Начальник училища не разрешил. Вам предлагается на выбор ряд артиллерийских училищ, где прием еще не закончен: Пензенское и Тамбовское – противотанковые, Севастопольское и Бакинское – зенитные. Выбирайте!
Мы поняли друг друга с первого взгляда: нас привлекло Бакинское зенитное училище (оно подальше других!), и майор начал готовить наши документы к переоформлению, но у артиллеристов все было в порядке, а у меня…
– У вас уже взят билет на обратную дорогу? – удивлен но спросил майор.
– Так точно, – отвечаю. – Разрешите съездить на вокзал, сдать билет и вернуть воинское требование. Мой поезд ушел еще позавчера!
– А получится?
– Надо попытаться!
Оставив вещи и документы в училище, я помчался на Витебский вокзал. Там меня огорошили:
– Ваши проездные документы сданы в отдел доходов Кировской железной дороги, Фонтанка, 117. Туда и обращайтесь.
Среди огромного количества комнат многоэтажного здания не сразу нашел ту единственную, которая была нужна. После продолжительных объяснений и с разрешения начальника дороги воинское требование мне вернули.
Я поспешил в училище, где меня с нетерпением ожидали все трое. Артиллеристы сидели и читали журналы, а майор волновался, так как был уверен, что требование на билет мне не возвратят.
Появившись, не скрывая радости, я бодро отрапортовал:
– Товарищ майор! Все в порядке – вот требование на билет.
Довольный таким окончанием дела, майор тут же оформил нам троим единые документы на Баку, после чего мы поблагодарили его и тепло попрощались. Я был признателен майору за то, что он невольно меня выручил. Выйдя на улицу, попросил артиллеристов встретить меня вечером у вагона московского поезда, а сам – в который раз! – поспешил прощаться с Ниной. Родителям я ничего не объяснял, отделываясь шуточками, однако под занавес бросил загадочную фразу: «Есть на свете страна, и зовется она – Закавказье!» После в письмах все им объясню, а на словах – не нашел времени. Поздно вечером, взмыленный, я прилетел на вокзал к отходу поезда. Ребята, ожидая меня, не находили себе места:
«Не опоздаю ли я?»
В ночь с 12 на 13 сентября 1940 года мы выехали из Ленинграда в Москву, где предстояла пересадка на поезд Москва-Тбилиси, проходящий через Баку.
Дальнее путешествие до Баку прошло без приключений. На такое расстояние – около 3000 километров – ездить мне не приходилось. Позади – Москва, Воронеж, Ростов. На Северном Кавказе тоже не бывал и с интересом смотрел на экзотические названия станций, мелькавших за окном вагона, – Армавир, Невинномысская, Гудермес, Махач-Кала и Дербент.
16 сентября прибыли в Баку. Училище вкратце звучало довольно оригинально – БУЗА. Это – Бакинское училище зенитной артиллерии.
В первый же день мы выдержали вступительные экзамены, прошли мандатную комиссию, и вот мы – курсанты. На второй день приступили к занятиям – началась обычная учеба.
В составе учебной батареи, куда был зачислен, ежедневно с песнями шагал по улицам и проспектам солнечного Баку, занимаясь строевой подготовкой. По выходным лакомился чуреками и виноградом, гуляя по городу уже один, без строя. С режимом училища я освоился с ходу: служба есть служба, где бы она ни проходила.
Я уже писал Нине и домой письма, с удовлетворением сообщая, что жизнь и служба в Баку вошли в нормальное русло, как внезапно нам устроили медкомиссию. Она немедленно забраковала меня. Какой же я зенитчик, если недостает остроты зрения? Я был расстроен, так как вполне прижился в училище. Снова мне оформили проездные документы, и я, успевший привыкнуть к Баку, 27 сентября выехал обратно в Одессу, в полк. Месячный «отпуск» был окончен. Впереди лежал путь в 2300 километров.
На одной из станций согрешил. Вышел из вагона посмотреть торговые ряды, которые выстраивались к приходу каждого поезда. И чего только там не было: всевозможные фрукты, жареные курочки, отварной картофель, исходящий паром, соленые огурчики и пунцовые помидоры. Я заинтересовался арбузами: взял в руки один из них и устанавливал его спелость. Вдруг – сигнал на отправку. Я пошарил по карманам, а там одна мелочь – ее слишком долго считать. В Баку я издержался и возвращался в Одессу практически без денег. Что делать? Я бросился с арбузом в руках догонять тронувшийся поезд, а продавец закричал, как будто его режут:
– Солдат, солдат! А как же деньги? – «Ладно, – думаю, – пусть пожертвует свой арбуз на благо защитнику отечества, не обеднеет»…
И вот за окном появились ставшие родными украинские поля, холмы и перелески. Скоро Одесса. Вагоны – полупустые, пассажиров совсем мало. На одной из станций напротив меня устроился старший лейтенант. Форма – с «иголочки», портупея новенькая, все ремни тщательно пригнаны, поскрипывают, лучи солнца играют на хромовых сапогах: те блестят, как начищенный самовар. Сам лейтенант выбрит чисто, до синевы, наверное, штабник. Чем-то он мне не понравился: слишком красивый, холеный был, что ли? Во всяком случае, обычного разговора попутчиков по купе у нас не получилось:
– Откуда родом, солдат?
– Из Ленинграда.
– А где служишь?
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите на вопросы о службе не отвечать! – сказал как отрезал. Пусть видит, что и солдаты службу знают: командирскую форму каждый может одеть, а шпионов в стране навалом. Мой попутчик явно не ожидал такого ответа, но тем не менее я заметил искорки удовлетворения, промелькнувшие в его глазах. Странно, что это за человек? Разве мог я тогда предположить, что именно с ним будет связана моя дальнейшая судьба? До самой Одессы мы таки не разговаривали: каждый из нас с безразличным видом смотрел в окно и скучал.