Страница:
Я прошу вас разрешить Васильку жить в Казани у моей сестры Ксении Аксеновой и моей матери Евдокии Аксеновой, которым я буду посылать средства… Как только я устроюсь, Вася переедет ко мне.
Еще раз убедительно прошу вас, верните [мне] моего племянника. Он будет счастлив. Я люблю его как своего сына.
4
5
6
7
8
Эти конвои увлекали его не случайно. Они ж везли ему кукурузную муку, тушенку, сгущенку, сало «Лярд», яичный порошок, «питательный напиток "Суфле"» – тонны продуктов и одежды, спасшей от холода, истощения и смерти множество людей на фронте и в тылу.
Через много лет после войны Аксенов с благодарностью писал и говорил о помощи союзников. Особо запомнились ему канадские ботинки с гербом на подметке, «до того красивые, что их было страшно носить». И американские джинсы, сшитые из ткани, что у нас звалась «чертовой кожей». Как-то лез он через забор, зацепился за гвоздь и повис… А штаны – целы. Впрочем, выдержав вес мальчишки, джутовые брючата довольно быстро протерлись на заду и коленках. Но их упорно латали – с одежкой-то худо. Короче, героические караваны не были для Васи чем-то отвлеченным. Отсюда и «длиннейшие поэмы», и циклы изображений, которые Вася, рисуя, любил комментировать: вот фашисты летят, а вот наши бьют по ним из зениток. А вот – подлодка фашистская… А вот британский караван. Один транспорт тонет. А те всё идут и идут…
А то вдруг увлекали его суворовские чудо-богатыри. А то – победы Петра Великого. В тучах пушечного дыма плыли к мысу Гангут фрегаты под Андреевским флагом; усатые семеновцы и преображенцы лезли на стены Нарвы и Шлиссельбурга; по полям скакали русские драгуны и шведские кирасиры, сшибались в пороховых клубах, откуда торчали жадные до крови багинеты… Горел восток зарею новой, сдавался пылкий Шлиппенбах…
В эти месяцы весны-лета-осени 45-го у него прошло увлечение суворовскими баталиями и арктическими караванами и возник интерес к школьным барышням. Впрочем, имен его тогдашних увлечений мы, к сожалению, не знаем. Впрочем… говорят, одно время ему очень нравилась девочка по фамилии Пойзман… По имени, кажется, Мила… Это к ней мчался он на свидания, надев нарядную куртку, распахнув и расправив ворот рубахи «апаш»…
9
Глава 6
1
2
Еще раз убедительно прошу вас, верните [мне] моего племянника. Он будет счастлив. Я люблю его как своего сына.
А. Аксенов (подпись)».
4
Случилось чудо: Васю отдали.
И Адриан привез его в семью Котельниковых-Аксеновых, где были и свои малыши. Забота о них легла на плечи Ксении и бабушки Дуни – женщин редкой стойкости и огромной души. Их квартирка на Карла Маркса стала Васиным домом на многие годы.
В XIX веке этот особняк, стоявший напротив губернаторского дворца, был сердцем усадьбы, раскинувшейся между улицами Грузинской и Большой Красной. Ее владельцы привечали поэта Евгения Баратынского, частого гостя генерала Льва Энгельгардта, жившего по соседству. Говорят, здесь родилась девочка Лена – будущая знаменитая Гала Дали – муза великого Сальвадора. Но это легенда. А вот что мы знаем точно, так это то, что в 1888 году тут останавливалась мать Владимира Ульянова, прибывшая в Казань встретить сына из ссылки.
Дом пережил революцию, Гражданскую и Отечественную войны, но к концу советского времени стал приходить в упадок. Здание опустело и тихо разрушалось. Пока стараниями Казанской мэрии и группы энтузиастов не было перестроено и превращено в центр искусств с выставочным залом, гостиницей, очень приличным джазовым клубом и музеем Василия Аксенова.
Того, что хмурым зимним днем прибыл из окаянной Костромы на Карла Марла…
В огромную коммуналку с двором, где средь берез и верб высился гигантский тополь и носились «тучи детей всевозможных». А с ними Вася. А с ним – Галя и Алик 1937 и 1938 годов рождения, дети Матильды и Евгения Котельниковых – журналистки и комсомольского вожака. Галя тоже станет журналисткой, Саша – инженером. Мы беседовали с ними о Васе несколько дней. Вряд ли теперь кто-то точнее их расскажет о его детстве.
Котельниковы – дружная, красивая, интеллигентная семья – занимали одну из комнат особняка, разделенную натрое фанерными перегородками. До потолка они не доставали, но в их доме царил уют. Жизнь была складная: социальный статус, уважение, достаток, обширный диван, этажерки с книгами, патефон, пластинки…
– Подождем, – утешал он жену. – Разберутся.
Не разобрались.
Тогда Матильда, беременная Сашей, пошла с малюткой Галей в горком комсомола. Ворвалась на бюро. Крикнула: «Убейте меня! Расстреляйте! Уже много дней мы без работы и без надежды… Дома – ни куска хлеба! Товарищи, вы ж меня знаете! Помогите!..»
Комсомольцы – люди неравнодушные – вскочили с мест, зашумели, замахали руками: мол, знаем мы Мотю и Жеку! И потом, товарищи, коль у нас и сын за отца не ответчик, за кого же ж в ответе племянники? Дали Моте валерьянки. Обещали решить вопрос. И решили. Через неделю пригласили служить на республиканское радио. А Евгения – в Дом пионеров.
Меж тем Вася и слон осваивались. Слону сочинили биографию и историю путешествия в Казань. Вася учился рисовать, читать и писать. Близились школьные годы.
И Адриан привез его в семью Котельниковых-Аксеновых, где были и свои малыши. Забота о них легла на плечи Ксении и бабушки Дуни – женщин редкой стойкости и огромной души. Их квартирка на Карла Маркса стала Васиным домом на многие годы.
В XIX веке этот особняк, стоявший напротив губернаторского дворца, был сердцем усадьбы, раскинувшейся между улицами Грузинской и Большой Красной. Ее владельцы привечали поэта Евгения Баратынского, частого гостя генерала Льва Энгельгардта, жившего по соседству. Говорят, здесь родилась девочка Лена – будущая знаменитая Гала Дали – муза великого Сальвадора. Но это легенда. А вот что мы знаем точно, так это то, что в 1888 году тут останавливалась мать Владимира Ульянова, прибывшая в Казань встретить сына из ссылки.
Дом пережил революцию, Гражданскую и Отечественную войны, но к концу советского времени стал приходить в упадок. Здание опустело и тихо разрушалось. Пока стараниями Казанской мэрии и группы энтузиастов не было перестроено и превращено в центр искусств с выставочным залом, гостиницей, очень приличным джазовым клубом и музеем Василия Аксенова.
Того, что хмурым зимним днем прибыл из окаянной Костромы на Карла Марла…
В огромную коммуналку с двором, где средь берез и верб высился гигантский тополь и носились «тучи детей всевозможных». А с ними Вася. А с ним – Галя и Алик 1937 и 1938 годов рождения, дети Матильды и Евгения Котельниковых – журналистки и комсомольского вожака. Галя тоже станет журналисткой, Саша – инженером. Мы беседовали с ними о Васе несколько дней. Вряд ли теперь кто-то точнее их расскажет о его детстве.
* * *
Когда вошел он в комнату, был тих и очень собран. В руках – тряпичный серый слон – подарок Адриана. И хоть кругом были свои и все смотрели добро, сжимал он крепко кулаки, засунув их в карманы. Сюда же привезли и Майю.Котельниковы – дружная, красивая, интеллигентная семья – занимали одну из комнат особняка, разделенную натрое фанерными перегородками. До потолка они не доставали, но в их доме царил уют. Жизнь была складная: социальный статус, уважение, достаток, обширный диван, этажерки с книгами, патефон, пластинки…
И впрямь – года бежали. Но не были ласковы к Котельниковым. Арест Павла и Жени враз порушил благоденствие. Матильду и Евгения уволили. Деньги кончались. Пришлось продавать вещи. Кресла. Пластинки. Диван. Евгений не хотел продавать книги.
Саша,
ты помнишь наши встречи
в приморском парке, на берегу?
Саша,
ты помнишь теплый вечер?
Весенний вечер – каштан в цвету…
Нет ярче красок
нигде и никогда!
Саша,
как много в жизни ласки,
как незаметно бегут года…
– Подождем, – утешал он жену. – Разберутся.
Не разобрались.
Тогда Матильда, беременная Сашей, пошла с малюткой Галей в горком комсомола. Ворвалась на бюро. Крикнула: «Убейте меня! Расстреляйте! Уже много дней мы без работы и без надежды… Дома – ни куска хлеба! Товарищи, вы ж меня знаете! Помогите!..»
Комсомольцы – люди неравнодушные – вскочили с мест, зашумели, замахали руками: мол, знаем мы Мотю и Жеку! И потом, товарищи, коль у нас и сын за отца не ответчик, за кого же ж в ответе племянники? Дали Моте валерьянки. Обещали решить вопрос. И решили. Через неделю пригласили служить на республиканское радио. А Евгения – в Дом пионеров.
Меж тем Вася и слон осваивались. Слону сочинили биографию и историю путешествия в Казань. Вася учился рисовать, читать и писать. Близились школьные годы.
5
В мае 2008 года в галерее «Duble M» на улице Дзержинского – у «Черного озера» – прошла выставка художников Ильгизара Хасанова, Рашида Тухватуллина и Вадима Харисова. Посетителей встречала инсталляция «Здравствуй!»: висящий на «плечиках» милицейский китель, из рукава которого глядела вырезанная из липы кисть руки: добро, мол, пожаловать!
– Мы выросли в СССР. При «совке», как говорится. Глупо об этом жалеть, глупо этим гордиться. Мы относимся к этому с иронией. Даже подписи поставили на «говорящем» экспонате – совке для сбора мусора, – объясняли художники.
Совок стоял рядом с зеленой советской партой. В ней имелись выемки для карандаша, ручки и чернильницы, подставка для ног и обширное нутро для учебников. Сверху лежали бумага, перо и чернильница. Окуная в нее перо, гости «окунулись» в давние годы XX века… Почти без клякс писали отзывы, не забывая заметить, что «перьевая ручка – это так неудобно!»…
Такой ручкой скрипел Вася в 19-й школе. В такую емкость лил чернила. За такой партой сидел. Школа считалась элитной. Ее директор Иосиф Ильич Малкин знал Васиного отца.
Одноклассники помнят, как Вася впервые пришел в школу. Учителя знали, чей он сын, и выделять избегали. Опытные педагоги (а были среди них и орденоносцы, вроде учительницы географии Веры Николаевны Пономаревой по прозвищу Глобус[22]) хотели, чтоб он рос нормальным советским ребенком – яблоком, да-ле-ко-о-о-о упавшим от яблони. То же самое старались обычно подчеркнуть и одноклассники. Лев Пастернак, восемь лет просидевший с Василием за той самой партой, рассказал, как в детской ссоре кто-то когда-то вдруг крикнул Васе: «Враг народа!» – и как без лишних слов не шибко смышленый, но очень сильный сын уборщицы Ванька Поляков взял да и набил обидчику морду. И вопрос решился. Причем надолго.
Школьное время пришлось у Васи на войну.
Тогда почти все в тылу жили вровень и походили друг на друга и выражением лица, и одеждой, и тем, что родные были кто – в окопах, кто – за проволокой.
О войне сообщило радио. Директор городского Дома пионеров и член бюро обкома комсомола Евгений Котельников обрил голову и рванул в военкомат. Как и сотни казанцев: пиши, мол, добровольцем: и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом… Как в песне! Что не ясно? Фотоателье переполнены: снимались все. А Котельниковы не пошли. Их сосед – видный фотограф Моисей Майофис – поставил аппарат во дворе. Птичка вылетела. Снимок был напечатан. Лег в карман Евгения. И отбыл с ним на Тихий океан, на базу подводных лодок, истории о которой навеяли Аксенову чудный рассказ «Голубые морские пушки»…
А Матильда, редактор республиканского радио, нередко проводила ночи в студии. Программу она начинала словами поэта Льва Ошанина: «Смотри с военного горизонта: колхоз – это тоже участок фронта!» В эти ночи дикторы, что называется «держали птичку», для ориентировки пилотов, летевших к Казани, пускали в эфир классическую и легкую музыку…
– Мы выросли в СССР. При «совке», как говорится. Глупо об этом жалеть, глупо этим гордиться. Мы относимся к этому с иронией. Даже подписи поставили на «говорящем» экспонате – совке для сбора мусора, – объясняли художники.
Совок стоял рядом с зеленой советской партой. В ней имелись выемки для карандаша, ручки и чернильницы, подставка для ног и обширное нутро для учебников. Сверху лежали бумага, перо и чернильница. Окуная в нее перо, гости «окунулись» в давние годы XX века… Почти без клякс писали отзывы, не забывая заметить, что «перьевая ручка – это так неудобно!»…
Такой ручкой скрипел Вася в 19-й школе. В такую емкость лил чернила. За такой партой сидел. Школа считалась элитной. Ее директор Иосиф Ильич Малкин знал Васиного отца.
Одноклассники помнят, как Вася впервые пришел в школу. Учителя знали, чей он сын, и выделять избегали. Опытные педагоги (а были среди них и орденоносцы, вроде учительницы географии Веры Николаевны Пономаревой по прозвищу Глобус[22]) хотели, чтоб он рос нормальным советским ребенком – яблоком, да-ле-ко-о-о-о упавшим от яблони. То же самое старались обычно подчеркнуть и одноклассники. Лев Пастернак, восемь лет просидевший с Василием за той самой партой, рассказал, как в детской ссоре кто-то когда-то вдруг крикнул Васе: «Враг народа!» – и как без лишних слов не шибко смышленый, но очень сильный сын уборщицы Ванька Поляков взял да и набил обидчику морду. И вопрос решился. Причем надолго.
Школьное время пришлось у Васи на войну.
Тогда почти все в тылу жили вровень и походили друг на друга и выражением лица, и одеждой, и тем, что родные были кто – в окопах, кто – за проволокой.
О войне сообщило радио. Директор городского Дома пионеров и член бюро обкома комсомола Евгений Котельников обрил голову и рванул в военкомат. Как и сотни казанцев: пиши, мол, добровольцем: и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом… Как в песне! Что не ясно? Фотоателье переполнены: снимались все. А Котельниковы не пошли. Их сосед – видный фотограф Моисей Майофис – поставил аппарат во дворе. Птичка вылетела. Снимок был напечатан. Лег в карман Евгения. И отбыл с ним на Тихий океан, на базу подводных лодок, истории о которой навеяли Аксенову чудный рассказ «Голубые морские пушки»…
А Матильда, редактор республиканского радио, нередко проводила ночи в студии. Программу она начинала словами поэта Льва Ошанина: «Смотри с военного горизонта: колхоз – это тоже участок фронта!» В эти ночи дикторы, что называется «держали птичку», для ориентировки пилотов, летевших к Казани, пускали в эфир классическую и легкую музыку…
6
Такую музыку любил пилот-полярник, кавалер «Золотой звезды» № 6 Михаил Водопьянов. Успев покомандовать боевыми частями, он был направлен в тыл обеспечивать фронт самолетами.
Прилетал Водопьянов и на казанский авиазавод. И Матильда пригласила его на радио. В архиве Котельниковых есть фото героя. Подпись: «Товарищу Аксеновой на добрую память».
Они ходили в кино и театр. Водопьянов бывал на Карла Маркса, катал детей на личном «Виллисе». А еще – очень помогал: знакомил маму-кузину с директорами заводов, имевших подсобные хозяйства. Вот, говорил, талантливая радиожурналистка Матильда Котельникова. Жена офицера-дальневосточника. И на руках у нее, между прочим, большая семья.
Хозяйственники, почитавшие героя, жали руку, улыбались и выделяли Матильде картошку, капусту, морковь, лук… Не забывали и о детях – выделяли путевки в пионерлагеря. Ну а к Новому году привозили высоченную и пушистейшую елку. Ее, достигавшую потолка, привязывали к оконной раме и ножке дивана и украшали довоенными игрушками и гирляндами. А когда зимой 43-го елки у них не было, к Новому году украсили трехметровый фикус.
Без помощи Водопьянова Матильде пришлось бы туго. Но главными ее помощницами и спасительницами были мать Павла Аксенова – бабушка Дуня и его сестра Ксения. Эти светлые женщины сделали всё, чтобы спасти детей. Труды не прошли для них даром: в 1942 году ушла Авдотья, а в здоровье Ксении лихолетье отпечаталось неизгладимым рубцом.
Оставшись старшей в семье, она фактически тянула ее на себе. Что ни день, шла на базар с вещами несчастных эвакуированных, которые, зная ее редкую порядочность, они доверяли продать. Стоя по десять часов на ветру и морозе, Ксения старалась выручить за поношенные платья и туфли самую лучшую цену. С каждой «операции» она имела комиссию – десять процентов.
Карточки отоваривали нечасто, и люди продавали кто что мог. Как-то на рынке Галя видела даму, предлагавшую веер и дивные перчатки из нежнейшей лайки. Без пальцев… Какую память хранили они? О ком? О чем? Неведомо. Но, возможно, помогли кому-то выжить.
Сами Котельниковы уж давно всё продали. Фотоаппарат-«лейку». Хромовые сапоги Евгения. Галифе и реглан. А там и патефон. Зато в доме всегда была еда: кирпич хлеба, мешок картошки, авоська лука… А дети ждали у окна, когда она, на опухших ногах, дойдет до дома.
– Эх, принесла бы, что ли, хлебарика бы, – шептал Вася, – Хлебарика бы пожевать.
Ну а если так бывало, что еды давали мало и в желудках шло кручение-верчение, потому что не наелись, то от голода имелись два испытанных средства – сон и чтение. Хоть и редко, но случалось, ничего не удавалось раздобыть, и доставалось постное масло, хлеб и лук. И всё. Тогда Ксения жарила лук. А Галя, Саша, Майя, Вася и Мотя клали его на черные ломти. Как вкусно!
Отоваривая карточки, продавцы часто замещали один товар другим: макароны – махрой, махорку – повидлом… Кое-какие из этих продуктов удавалось обменять на хлеб. Но обмены эти были незаконны и опасны. За них судили и сажали. Поэтому совершались они тайно, в укромных местах. Как-то подпольный торговец завел покупательницу в общественный туалет. И хлеб достал из ширинки…
Очереди за хлебом – хвосты – стояли жуткие. Как и за всем, что давали на карточки: сахаром, чаем, лапшой… И бывало, Васю ставили бригадиром – следить за порядком в очереди и отмечать тех, кто уходил по срочным делам – на работу или проведать, как там дети… Вернувшись, люди предъявляли ему номера, написанные на руке химическим карандашом. А он вел перекличку, следил, чтоб возвращались в срок, а чужие – не лезли. И никаких замен!
А сбоку от входа томились те, что без карточек. Они просили у отоваренных довесочки – кусочки еды, добавленные к товару, чтоб вес сошелся с нормой. Кто-то пристроил к этому делу рыжего пса, что стоял у магазина с протянутой лапой. Его отравили – слишком много собирал.
Прилетал Водопьянов и на казанский авиазавод. И Матильда пригласила его на радио. В архиве Котельниковых есть фото героя. Подпись: «Товарищу Аксеновой на добрую память».
Они ходили в кино и театр. Водопьянов бывал на Карла Маркса, катал детей на личном «Виллисе». А еще – очень помогал: знакомил маму-кузину с директорами заводов, имевших подсобные хозяйства. Вот, говорил, талантливая радиожурналистка Матильда Котельникова. Жена офицера-дальневосточника. И на руках у нее, между прочим, большая семья.
Хозяйственники, почитавшие героя, жали руку, улыбались и выделяли Матильде картошку, капусту, морковь, лук… Не забывали и о детях – выделяли путевки в пионерлагеря. Ну а к Новому году привозили высоченную и пушистейшую елку. Ее, достигавшую потолка, привязывали к оконной раме и ножке дивана и украшали довоенными игрушками и гирляндами. А когда зимой 43-го елки у них не было, к Новому году украсили трехметровый фикус.
Без помощи Водопьянова Матильде пришлось бы туго. Но главными ее помощницами и спасительницами были мать Павла Аксенова – бабушка Дуня и его сестра Ксения. Эти светлые женщины сделали всё, чтобы спасти детей. Труды не прошли для них даром: в 1942 году ушла Авдотья, а в здоровье Ксении лихолетье отпечаталось неизгладимым рубцом.
Оставшись старшей в семье, она фактически тянула ее на себе. Что ни день, шла на базар с вещами несчастных эвакуированных, которые, зная ее редкую порядочность, они доверяли продать. Стоя по десять часов на ветру и морозе, Ксения старалась выручить за поношенные платья и туфли самую лучшую цену. С каждой «операции» она имела комиссию – десять процентов.
Карточки отоваривали нечасто, и люди продавали кто что мог. Как-то на рынке Галя видела даму, предлагавшую веер и дивные перчатки из нежнейшей лайки. Без пальцев… Какую память хранили они? О ком? О чем? Неведомо. Но, возможно, помогли кому-то выжить.
Сами Котельниковы уж давно всё продали. Фотоаппарат-«лейку». Хромовые сапоги Евгения. Галифе и реглан. А там и патефон. Зато в доме всегда была еда: кирпич хлеба, мешок картошки, авоська лука… А дети ждали у окна, когда она, на опухших ногах, дойдет до дома.
– Эх, принесла бы, что ли, хлебарика бы, – шептал Вася, – Хлебарика бы пожевать.
Ну а если так бывало, что еды давали мало и в желудках шло кручение-верчение, потому что не наелись, то от голода имелись два испытанных средства – сон и чтение. Хоть и редко, но случалось, ничего не удавалось раздобыть, и доставалось постное масло, хлеб и лук. И всё. Тогда Ксения жарила лук. А Галя, Саша, Майя, Вася и Мотя клали его на черные ломти. Как вкусно!
Отоваривая карточки, продавцы часто замещали один товар другим: макароны – махрой, махорку – повидлом… Кое-какие из этих продуктов удавалось обменять на хлеб. Но обмены эти были незаконны и опасны. За них судили и сажали. Поэтому совершались они тайно, в укромных местах. Как-то подпольный торговец завел покупательницу в общественный туалет. И хлеб достал из ширинки…
Очереди за хлебом – хвосты – стояли жуткие. Как и за всем, что давали на карточки: сахаром, чаем, лапшой… И бывало, Васю ставили бригадиром – следить за порядком в очереди и отмечать тех, кто уходил по срочным делам – на работу или проведать, как там дети… Вернувшись, люди предъявляли ему номера, написанные на руке химическим карандашом. А он вел перекличку, следил, чтоб возвращались в срок, а чужие – не лезли. И никаких замен!
А сбоку от входа томились те, что без карточек. Они просили у отоваренных довесочки – кусочки еды, добавленные к товару, чтоб вес сошелся с нормой. Кто-то пристроил к этому делу рыжего пса, что стоял у магазина с протянутой лапой. Его отравили – слишком много собирал.
7
Василий Павлович вспоминал: он стоит в корыте, а Ксения трет его мочалкой. И все рады. Но чтоб устроить баньку, ей пришлось рубить сырые поленья, а детям – таскать к печке тяжкие дрова. Впрочем, не прошло и двух лет, как Вася уже сам рубил по дворам дрова, зарабатывая рубль-другой. Об этом рассказал его напарник по этому ремеслу уже знакомый нам Лева Пастернак. Не подтверждая его слова, Галина и Александр Котельниковы соглашаются: да, Вася и Лева дружили. Спасибо книгам. В семье Льва была приличная библиотека. И когда на Карла Маркса всё трижды перечли, книги стали брать у него. Но книги книгами, а жизнь – жизнью. Репрессии миновали семью Пастернаков, но жили они скромно, и, бывало, чтоб подзаработать, Лев шел на улицу чистить обувь. А рядом стоял Вася, хваля его работу – постигал искусство рекламы.
Порой, спрятав портфели, они «солили» уроки в кино «Электро» на улице Баумана, куда микшер тетя Фира пускала их без билетов. Пересмотрели всё. Очень уважали запретную для школьников картину про Беломорканал. Но Фира работала не каждый день. А в кино хотелось. И Левка предложил: давай попросим у прохожих. Вася возмутился: «Да как же можно попрошайничать?» Услыхавший спор военный дал мальцам три рубля. Трешницу! Клад капитана Блада! Хватило и на кино, и на мороженое в «Особторге», где было всё. Но в десять раз дороже…
Не любила тетя Ксения Левку Пастернака. За то, что прогуливать подбивал. Вася и так учился средне, а тут еще этот каверзник: пошли в кино, пошли на футбол… А школа? После очередного вызова к классной руководительнице Ксения стала буквально провожать Василия до школьных дверей. Его своенравие пугало родных. В Казани, которая только-только отходила от войны, проходу не было от шпаны. Далеко ль до беды? Но обошлось. Кстати, окончив школу, Лев Пастернак пошел в уголовный розыск и стал видным казанским следователем.
Были и другие приятели. Боря Майофис, Рустем Кутуй, Серега Холмский, Славка Ульрих, братья Яковлевы. И «рыжий с того двора» – Толик Егоров, что мог днями сидеть на старой липе, воображая себя матросом фрегата Дюмон-Дюрвиля, а заехав хоккейным мячом в лицо девочке Асе (на самом деле – Эсе, Эсмиральде Кутуевой – дочери писателя Аделя Кутуя), послать ей записку: «Аська, я тебе влепил, потому что нечего задирать ноги. Ты пионерка, и тебе это не к лицу, крошка Мэри. Завтра буду весь день в овраге, в парке ТПИ, вход с Подлужной. Если тебе больно, можешь мне влепить там чем хочешь, даже кирпичом. Май 1744. Борт "Астролябии"»…
Порой, спрятав портфели, они «солили» уроки в кино «Электро» на улице Баумана, куда микшер тетя Фира пускала их без билетов. Пересмотрели всё. Очень уважали запретную для школьников картину про Беломорканал. Но Фира работала не каждый день. А в кино хотелось. И Левка предложил: давай попросим у прохожих. Вася возмутился: «Да как же можно попрошайничать?» Услыхавший спор военный дал мальцам три рубля. Трешницу! Клад капитана Блада! Хватило и на кино, и на мороженое в «Особторге», где было всё. Но в десять раз дороже…
Не любила тетя Ксения Левку Пастернака. За то, что прогуливать подбивал. Вася и так учился средне, а тут еще этот каверзник: пошли в кино, пошли на футбол… А школа? После очередного вызова к классной руководительнице Ксения стала буквально провожать Василия до школьных дверей. Его своенравие пугало родных. В Казани, которая только-только отходила от войны, проходу не было от шпаны. Далеко ль до беды? Но обошлось. Кстати, окончив школу, Лев Пастернак пошел в уголовный розыск и стал видным казанским следователем.
Были и другие приятели. Боря Майофис, Рустем Кутуй, Серега Холмский, Славка Ульрих, братья Яковлевы. И «рыжий с того двора» – Толик Егоров, что мог днями сидеть на старой липе, воображая себя матросом фрегата Дюмон-Дюрвиля, а заехав хоккейным мячом в лицо девочке Асе (на самом деле – Эсе, Эсмиральде Кутуевой – дочери писателя Аделя Кутуя), послать ей записку: «Аська, я тебе влепил, потому что нечего задирать ноги. Ты пионерка, и тебе это не к лицу, крошка Мэри. Завтра буду весь день в овраге, в парке ТПИ, вход с Подлужной. Если тебе больно, можешь мне влепить там чем хочешь, даже кирпичом. Май 1744. Борт "Астролябии"»…
8
Под эту штучечку[23], ставшую народной песней, по дворам и закоулкам блуждала задорная дева-романтика. Тот, кто искал ее, находил. А уж там – как выйдет: кого-то она вела в криминал, кого – в искусство… Вася писал. Стихи. Точнее – поэмы. «Меня очень почему-то занимали бои в полярных морях, – расскажет он слушателям «Эха Москвы», – когда там шли караваны с ленд-лизом… Везли нам помощь. А половина из них ведь погибла… И я вдруг стал писать поэмы про какие-то подводные лодки… Про битвы… И русские, и американцы, и англичане там были, и немцы. Длиннейшие какие-то и безобразные поэмы я писал тогда…»
В стране далекой юга,
Там, где не злится вьюга,
Жил-был испанец,
Джон Грэй-красавец.
Он был силач-повеса,
А ростом – с Геркулеса.
Храбрый, как Дон-Кихот!
Рита и крошка Мэри
Пленить его сумели.
Обеим часто
В любви он клялся,
И порой вечерней
Танцевал в таверне
С ними танго и фокстрот…
Эти конвои увлекали его не случайно. Они ж везли ему кукурузную муку, тушенку, сгущенку, сало «Лярд», яичный порошок, «питательный напиток "Суфле"» – тонны продуктов и одежды, спасшей от холода, истощения и смерти множество людей на фронте и в тылу.
Через много лет после войны Аксенов с благодарностью писал и говорил о помощи союзников. Особо запомнились ему канадские ботинки с гербом на подметке, «до того красивые, что их было страшно носить». И американские джинсы, сшитые из ткани, что у нас звалась «чертовой кожей». Как-то лез он через забор, зацепился за гвоздь и повис… А штаны – целы. Впрочем, выдержав вес мальчишки, джутовые брючата довольно быстро протерлись на заду и коленках. Но их упорно латали – с одежкой-то худо. Короче, героические караваны не были для Васи чем-то отвлеченным. Отсюда и «длиннейшие поэмы», и циклы изображений, которые Вася, рисуя, любил комментировать: вот фашисты летят, а вот наши бьют по ним из зениток. А вот – подлодка фашистская… А вот британский караван. Один транспорт тонет. А те всё идут и идут…
А то вдруг увлекали его суворовские чудо-богатыри. А то – победы Петра Великого. В тучах пушечного дыма плыли к мысу Гангут фрегаты под Андреевским флагом; усатые семеновцы и преображенцы лезли на стены Нарвы и Шлиссельбурга; по полям скакали русские драгуны и шведские кирасиры, сшибались в пороховых клубах, откуда торчали жадные до крови багинеты… Горел восток зарею новой, сдавался пылкий Шлиппенбах…
* * *
9 мая 1945 года всегда с нами в историях, картинах, фото, кино, речах… Остался этот день и в рассказе Аксенова «На площади и за рекой». Там некий военный покупает ящик мороженого и всех угощает, всех! По улицам шагает слон укротителя Дурова. И какой-то плюгавенький человечек в пальтишке и галошках тоже просится праздновать. Но все узнают, кто он такой. И гонят его – проклятого Гитлера – а тот вдруг, растопыря пальто, взлетает, крича: «Чучеро ру хиопластр обракодеро! Фучи, мелази, рикатуэр!..» В него палят из пистолетов, и хоть бы хны! Может, это тогда приснился школьнику Василию прообраз его будущей «Стальной птицы»?..В эти месяцы весны-лета-осени 45-го у него прошло увлечение суворовскими баталиями и арктическими караванами и возник интерес к школьным барышням. Впрочем, имен его тогдашних увлечений мы, к сожалению, не знаем. Впрочем… говорят, одно время ему очень нравилась девочка по фамилии Пойзман… По имени, кажется, Мила… Это к ней мчался он на свидания, надев нарядную куртку, распахнув и расправив ворот рубахи «апаш»…
9
А годы-то бегут… И вот зовет Матильду директор радиокомитета Губайдуллин. И спрашивает: а как живется у вас сыну Аксенова – Василию? Так же, как и вашим детям? Хорошо… А не тяжко с такой большой семьей?.. Не пора ли отдать парня в ремесленное училище? Там и кормят, и одевают, и профессию дают. А вам – облегчение, так ведь? Ведь всё равно в будущем его не ждет завод. В лучшем случае…
– Нет, – ответила Мотя. – Он окончит школу. А потом вуз. Я для этого сделаю всё.
А еще через пару лет Вася – студент-медик. Не без шалопайства, но со стержнем. И с друзьями. Но мал-помалу их компания распадается. Феликс женится. Будет преподавать физкультуру в Казанском авиаинституте. Защитит диссертацию, заслужит известность в спортивных кругах. Юра Акимов станет большим хозяйственником и управленцем. Ильгиз Ибатуллин вырастет в видного хирурга, ученого-медика. Вася Аксенов – известно в кого.
А тогда они на ощупь бродили в пространном, но замкнутом царстве генералиссимуса.
– Однажды я прицеливался в Сталина! – расскажет после Аксенов. – Я шел в колонне строительного института по Красной площади. И видел Мавзолей, где стояли они – черные фигурки справа, коричневые слева, а в центре – Сталин. Я думал: как легко достать его отсюда…
Но вождь умер сам, подарив писателю Аксенову богатый литературный образ, а студента Васю оставив без смертельно опасного присмотра. Надо ли говорить, что он и миллионы подобных ему молодых враз этим воспользовались?
– Нет, – ответила Мотя. – Он окончит школу. А потом вуз. Я для этого сделаю всё.
А еще через пару лет Вася – студент-медик. Не без шалопайства, но со стержнем. И с друзьями. Но мал-помалу их компания распадается. Феликс женится. Будет преподавать физкультуру в Казанском авиаинституте. Защитит диссертацию, заслужит известность в спортивных кругах. Юра Акимов станет большим хозяйственником и управленцем. Ильгиз Ибатуллин вырастет в видного хирурга, ученого-медика. Вася Аксенов – известно в кого.
А тогда они на ощупь бродили в пространном, но замкнутом царстве генералиссимуса.
– Однажды я прицеливался в Сталина! – расскажет после Аксенов. – Я шел в колонне строительного института по Красной площади. И видел Мавзолей, где стояли они – черные фигурки справа, коричневые слева, а в центре – Сталин. Я думал: как легко достать его отсюда…
Но вождь умер сам, подарив писателю Аксенову богатый литературный образ, а студента Васю оставив без смертельно опасного присмотра. Надо ли говорить, что он и миллионы подобных ему молодых враз этим воспользовались?
Глава 6
Скажи, о чем тоскует саксофон…
1
«…К середине ночи нарком Киров уступает свой проспект прежним хозяевам, и весь Конногвардейский затихает[24], и во всех его зеркалах отражается нечто таинственное, уж не кирасы ли, не кивера ли?» А может, «юноша бледный со взором горящим» с канадским коком на башке и саксофоном в руке? А с ним – чувишечка на шпилечках да в бриджиках, с хвостатой причесочкой и бисерной сумочкой под мышкой… Может, они?
И – ну прям, как в песне: «Тут на берег сошли, по трапу перешли четырнадцать английских морячков…» То есть было их, понятно, больше. Но не в том дело! В Питер приплыли настоящие лаймиз[25]! Ясно?! У них походочка – что в море лодочка, у них ботиночки – что сундучки… А офицеры Ее Величества как денди лондонские покуривают, иронично улыбаясь у дверей «Астории», ожидая то ли советских коллег, то ли голубоглазых приключений…
Это появление вчерашних товарищей по оружию было сродни культурному шоку. Советские люди – и прежде всего молодежь – вспомнили, что в мире они не одни. Что «агрессивная военщина» из газеты «Правда» – это на самом деле те же парни, с которыми заодно лупили фрицев. С которыми мы если и не одной крови, то одной культуры – европейцы же ж мы все ж! Да и штатники, ежели всмотреться, – тоже. Просто переплывшие Атлантику…
И вот, будто разбуженные влажным европейским ветром, подувшим из стран далеких запада и юга, многие здесь ощутили себя детьми единого человечества, общего мира. И попытались по-своему влиться в него. Учились на ходу. Ну, то есть в танце.
Тут-то и явились ребята с трубой, саксофоном и басом… И заиграли что-то из «Серенады Солнечной долины». Задудели под Чарли Паркера, заимпровизировали… В спортзалах и Домах культуры, откуда только что вынесли портреты «лучшего друга всех музыкантов», пошли новые танцы. Порой им кричали: «Прекратить провокацию!» А они только наяривали еще круче.
«Было ощущение, что каждый день приносит что-то новое. В Питере вдруг оказалась масса всезнаек. Помню, был такой Костя, фанатик джаза. Встречаешь его, а он: «Знаешь, в Гринич Виллидж открылся клуб "Половинная нота". Там такой парень играет, Диззи Гиллеспи…»
Студент Василий торил тропу в единый мир через джаз. Как и герои его будущих книг.
* * *
Как-то студент Василий шлепал по Краснофлотской набережной. В том году – 1955-м – в Ленинграде случилось скромное наводнение, и приходилось форсировать колоссальные лужи. И тут – вот так так! – увидал студент среди реки огромнейший корабль. А рядом – поменьше. И на мачтах – британский Юнион-Джек! Прямо у моста Лейтенанта Шмидта! Да что же это? А то, что, пользуясь высокой водой, в Неву вошел прибывший в СССР с визитом британский авианосец «Триумф». А с ним – крейсер «Аполлон» и корабли сопровождения.И – ну прям, как в песне: «Тут на берег сошли, по трапу перешли четырнадцать английских морячков…» То есть было их, понятно, больше. Но не в том дело! В Питер приплыли настоящие лаймиз[25]! Ясно?! У них походочка – что в море лодочка, у них ботиночки – что сундучки… А офицеры Ее Величества как денди лондонские покуривают, иронично улыбаясь у дверей «Астории», ожидая то ли советских коллег, то ли голубоглазых приключений…
Это появление вчерашних товарищей по оружию было сродни культурному шоку. Советские люди – и прежде всего молодежь – вспомнили, что в мире они не одни. Что «агрессивная военщина» из газеты «Правда» – это на самом деле те же парни, с которыми заодно лупили фрицев. С которыми мы если и не одной крови, то одной культуры – европейцы же ж мы все ж! Да и штатники, ежели всмотреться, – тоже. Просто переплывшие Атлантику…
И вот, будто разбуженные влажным европейским ветром, подувшим из стран далеких запада и юга, многие здесь ощутили себя детьми единого человечества, общего мира. И попытались по-своему влиться в него. Учились на ходу. Ну, то есть в танце.
Тут-то и явились ребята с трубой, саксофоном и басом… И заиграли что-то из «Серенады Солнечной долины». Задудели под Чарли Паркера, заимпровизировали… В спортзалах и Домах культуры, откуда только что вынесли портреты «лучшего друга всех музыкантов», пошли новые танцы. Порой им кричали: «Прекратить провокацию!» А они только наяривали еще круче.
«Было ощущение, что каждый день приносит что-то новое. В Питере вдруг оказалась масса всезнаек. Помню, был такой Костя, фанатик джаза. Встречаешь его, а он: «Знаешь, в Гринич Виллидж открылся клуб "Половинная нота". Там такой парень играет, Диззи Гиллеспи…»
Студент Василий торил тропу в единый мир через джаз. Как и герои его будущих книг.
2
Где именно и когда познакомились Аксенов и джаз?
Думаю, впервые они встретились в Казани. Быть может, когда патефон или кто-то живой напел ему про Джона Грэя, силача-повесу? Ведь фокстроты играли в основном джазовые коллективы, и даже в устном дворовом исполнении они звучали в характерной манере. Галина Котельникова считает, что эта музыка пришла в его жизнь из кино, куда он бегал на «Серенаду Солнечной долины» и «Джорджа из Динки-джаза» – то есть еще до отъезда в Магадан.
А быть может, первое их свидание случилось там – на Колыме. Беседуя с главным редактором журнала «Октябрь» Ириной Барметовой, Аксенов рассказал, как ходил на концерты эстрадного театра Маглага: «В нем все были заключенные. Весь биг-бенд. Играли и оперетту Никиты Богословского "Одиннадцать неизвестных", сюжет которой основан на славном послевоенном туре футболистов "Динамо" по Англии, где они "уделали" три из четырех местных клубов, с которыми играли. Песенки Богословский взял из английских поп-программ».
Годы спустя на коктейле в Вашингтоне писатель рассказал кому-то эту историю, напевая:
Может, они здесь – истоки большого и красивого романа Аксенова с джазом?
Эту музыку гнали в дверь, она влетала в окно. Точнее – лилась с киноэкранов, из радиоприемников и с пластинок, некогда записанных в СССР или привезенных из-за рубежа.
Приходила она и через пародию. Со слов Аксенова я знаю о Бобе Цымба – советском чернокожем артисте, который под дикий рев как бы джаза исполнял обличительные куплеты, клеймя капитализм, колониализм и «агрессивные происки Запада», а также его лидеров, рисуя толстым грифелем на бумажных полотнищах карикатуры на Черчилля и Трумэна. И что интересно: Трумэна публика пропускала мимо ушей, а вот от «как бы джаза» балдела.
В СССР всегда имелись граждане, «умевшие жить» и любившие посещать рестораны. Где и выступали «шанхайцы». Случалось, рассказывал Аксенов, выступал там и Боб Цымба.
Он запечатлен в книге Аксенова «В поисках грустного бэби» как Боб Бимбо, весь такой как бы лиловатый и в подштанниках, якобы американский угнетенный негр…
Тут, как говорится, за что купил, за то и продаю: смело ссылаюсь на Аксенова – его рассказ столь колоритен, что грех им не воспользоваться. Однако в доступной информации об артисте Бобе Цымба про это ничего не сказано, поэтому направлю читателя к книге «Поиски грустного бэби» и к сведениям об артисте, которые мне удалось найти[26].
Думаю, впервые они встретились в Казани. Быть может, когда патефон или кто-то живой напел ему про Джона Грэя, силача-повесу? Ведь фокстроты играли в основном джазовые коллективы, и даже в устном дворовом исполнении они звучали в характерной манере. Галина Котельникова считает, что эта музыка пришла в его жизнь из кино, куда он бегал на «Серенаду Солнечной долины» и «Джорджа из Динки-джаза» – то есть еще до отъезда в Магадан.
А быть может, первое их свидание случилось там – на Колыме. Беседуя с главным редактором журнала «Октябрь» Ириной Барметовой, Аксенов рассказал, как ходил на концерты эстрадного театра Маглага: «В нем все были заключенные. Весь биг-бенд. Играли и оперетту Никиты Богословского "Одиннадцать неизвестных", сюжет которой основан на славном послевоенном туре футболистов "Динамо" по Англии, где они "уделали" три из четырех местных клубов, с которыми играли. Песенки Богословский взял из английских поп-программ».
Годы спустя на коктейле в Вашингтоне писатель рассказал кому-то эту историю, напевая:
Заслышав мелодию, к нему в изумлении бросился Роберт Конквест – знаменитый автор «Большого террора»: «Ты поешь нашу песенку? Откуда ты можешь ее знать? Это же песенка 45–46-го годов». А Аксенов отвечал: «В Магадане услыхал. Зэки пели…»
Кто в футболе Наполеон? —
Стенли Метьюс.
Как выходит на поле он —
Стенли Метьюс?
Кто и ловок и толков из английских игроков,
Кто первый? —
Стенли Метьюс.
Может, они здесь – истоки большого и красивого романа Аксенова с джазом?
Эту музыку гнали в дверь, она влетала в окно. Точнее – лилась с киноэкранов, из радиоприемников и с пластинок, некогда записанных в СССР или привезенных из-за рубежа.
Приходила она и через пародию. Со слов Аксенова я знаю о Бобе Цымба – советском чернокожем артисте, который под дикий рев как бы джаза исполнял обличительные куплеты, клеймя капитализм, колониализм и «агрессивные происки Запада», а также его лидеров, рисуя толстым грифелем на бумажных полотнищах карикатуры на Черчилля и Трумэна. И что интересно: Трумэна публика пропускала мимо ушей, а вот от «как бы джаза» балдела.
В СССР всегда имелись граждане, «умевшие жить» и любившие посещать рестораны. Где и выступали «шанхайцы». Случалось, рассказывал Аксенов, выступал там и Боб Цымба.
Он запечатлен в книге Аксенова «В поисках грустного бэби» как Боб Бимбо, весь такой как бы лиловатый и в подштанниках, якобы американский угнетенный негр…
Тут, как говорится, за что купил, за то и продаю: смело ссылаюсь на Аксенова – его рассказ столь колоритен, что грех им не воспользоваться. Однако в доступной информации об артисте Бобе Цымба про это ничего не сказано, поэтому направлю читателя к книге «Поиски грустного бэби» и к сведениям об артисте, которые мне удалось найти[26].