Страница:
Я почувствовал, что возбуждаюсь. Еще мгновение – и будет поздно. Я поднялся, вышел вон и через минуту вернулся в плавках.
Она минут пять посидела в раздумье и надела лифчик.
«Какого черта, в конце концов! – мелькнула мысль. – Ну и оприходовал бы эту козу, дурак! Страшненькая? Ну и что! Раком поставил бы, да и впиндюрил от души… Все равно через три дня уезжать и никогда больше не увижу ни ее, ни Алексея…»
Я отогнал грязные мысли и постарался снять возникшую напряженность:
– Извини, я вчера перебрал, хочется отдохнуть!
Вообще, интересно, насколько разняться мысли человека и его поступки. Мысли его часто низки и безобразны, но поступки при этом могут быть чисты и благородны….
В следующий раз все произошло за день до моего отъезда. Поздно вечером я сидел один у себя в номере люкс и лениво перебирал телевизионные программы. На одном из местных каналов рекламировали симпатичных и доступных массажисток-фотомоделей. Я засмотрелся на юные похотливые попки.
Раздался телефонный звонок.
– Александр Владимирович? Моя жена не у вас? – послышался голос Алексея.
– А почему она должна быть у меня? – изумился я.
– Она к вам поехала. Сказала, что какие-то документы забыла передать. Вот я и волнуюсь…
– А, понятно. Стало быть, еще не доехала. Как увижу, попрошу, чтобы она тебе перезвонила.
– Спасибо большое, Александр Владимирович!
Юля заявилась часом позже. Она знала, что я не запираю дверь номера, поэтому бесцеремонно проникла внутрь и, не обнаружив меня в гостиной, смело двинулась в спальню. Только ласково постучалась, будто между нами уже была какая-то нежная связь.
Она была одета как проститутка: короткая юбка, черные колготы сеточкой с широкой ажурной резинкой. Полупрозрачная кофточка вздулась полными, сочащимися похотью, грудями.
Она была преисполнена решимости.
Я лежал в кровати с двумя юными девицами. Еще одна наяда весело выпорхнула из уборной в одних колготках.
На столике у кровати стояли початая бутылка знатного коньяка и использованные гостиничные стаканы.
– Александр Владимирович! Что вы тут делаете? – Юля была поражена.
– Я-то? Как что? Я у себя в номере… А что ты тут делаешь?
– Я?.. Документы… вот… хотела…
Когда она ушла, девушки быстро оделись и потребовали, чтобы я немедленно рассчитался. Сто долларов!
– За что сто долларов? Я даже до вас пальцем не дотронулся! Полчаса полежали, коньячку попили…
– Ладно, жмот, – переглянулись фотомодели. – Давай пятьдесят, и мы уходим.
Я было полез в кошелек, но раздумал.
– Знаете что? Я даю вам триста, и оставайтесь на всю ночь!
7
без номера
8
9
Она минут пять посидела в раздумье и надела лифчик.
«Какого черта, в конце концов! – мелькнула мысль. – Ну и оприходовал бы эту козу, дурак! Страшненькая? Ну и что! Раком поставил бы, да и впиндюрил от души… Все равно через три дня уезжать и никогда больше не увижу ни ее, ни Алексея…»
Я отогнал грязные мысли и постарался снять возникшую напряженность:
– Извини, я вчера перебрал, хочется отдохнуть!
Вообще, интересно, насколько разняться мысли человека и его поступки. Мысли его часто низки и безобразны, но поступки при этом могут быть чисты и благородны….
В следующий раз все произошло за день до моего отъезда. Поздно вечером я сидел один у себя в номере люкс и лениво перебирал телевизионные программы. На одном из местных каналов рекламировали симпатичных и доступных массажисток-фотомоделей. Я засмотрелся на юные похотливые попки.
Раздался телефонный звонок.
– Александр Владимирович? Моя жена не у вас? – послышался голос Алексея.
– А почему она должна быть у меня? – изумился я.
– Она к вам поехала. Сказала, что какие-то документы забыла передать. Вот я и волнуюсь…
– А, понятно. Стало быть, еще не доехала. Как увижу, попрошу, чтобы она тебе перезвонила.
– Спасибо большое, Александр Владимирович!
Юля заявилась часом позже. Она знала, что я не запираю дверь номера, поэтому бесцеремонно проникла внутрь и, не обнаружив меня в гостиной, смело двинулась в спальню. Только ласково постучалась, будто между нами уже была какая-то нежная связь.
Она была одета как проститутка: короткая юбка, черные колготы сеточкой с широкой ажурной резинкой. Полупрозрачная кофточка вздулась полными, сочащимися похотью, грудями.
Она была преисполнена решимости.
Я лежал в кровати с двумя юными девицами. Еще одна наяда весело выпорхнула из уборной в одних колготках.
На столике у кровати стояли початая бутылка знатного коньяка и использованные гостиничные стаканы.
– Александр Владимирович! Что вы тут делаете? – Юля была поражена.
– Я-то? Как что? Я у себя в номере… А что ты тут делаешь?
– Я?.. Документы… вот… хотела…
Когда она ушла, девушки быстро оделись и потребовали, чтобы я немедленно рассчитался. Сто долларов!
– За что сто долларов? Я даже до вас пальцем не дотронулся! Полчаса полежали, коньячку попили…
– Ладно, жмот, – переглянулись фотомодели. – Давай пятьдесят, и мы уходим.
Я было полез в кошелек, но раздумал.
– Знаете что? Я даю вам триста, и оставайтесь на всю ночь!
7
Как только в стране начался капитализм, мне очень захотелось стать «индивидуалом». То есть заняться частной индивидуальной деятельностью. Печь пирожки и продавать у метро, торговать на рынке турецкими тряпками, оказывать какие-нибудь услуги населению – все, что угодно, лишь бы взмахнуть на гребень волны, стать неотъемлемой частью новой благодатной жизни. А потом, заработав первые деньги, замахнуться на что-нибудь и покруче. Например, открыть молодежный центр или вообще зарегистрировать кооператив. Я не мыслил себя обычным инженером. Почему я, дипломированный строитель, работоспособный парень, должен был получать почти в три раза меньше пьяницы и прогульщика Вовочки, работника шиномонтажного цеха автобазы? Да и к черту любую государственную работу! Вон, люди сейчас за день гребут столько, сколько иной профессор и за десять лет не заработает.
Капитализм уже давно начался, а я все еще скитался. Нищий, в стоптанных ботинках, с бесполезной мелочью в кармане.
В те дни я был в полной жопе.
(Нет сомнений, что редактор посчитает своим долгом вычеркнуть это слово, но я ему не позволю. Я был именно там, где указал, и точнее не скажешь. Так что пардон парле франсе!)
Но желание выйти в люди было огромным. Мои амбиции устремлялись к таким вершинам, что знакомые изумленно крутили у виска.
Начал я с того, что выписал газету «Коммерсант» и от корки до корки штудировал приходившие номера. Я уже чувствовал себя частью этого нового волшебного мира. Дело за малым: осталось лишь начать и кончить.
Мать звонила каждый день (я жил отдельно от родителей в маленькой холостяцкой квартирке). Она хотела, чтобы я устроился на «нормальную» работу, пусть даже на девяносто рэ. «Тебе нужен стаж! Сейчас ты тунеядец!» Упреки были бесконечными. Отец ей вторил. Когда я приезжал к родителям, чтобы поесть и стрельнуть очередной трешник, падре смотрел на меня так презрительно, как только он один и умел. Тяжело, уничижительно. «Иди работай!» Он, ветеран Великой Отечественной и заслуженный производственник, уже разочаровался во мне. Он списал меня на свалку истории. Он не мог понять: в кого я такой уродился?
В конце концов, мне стало стыдно. Я слишком близко к сердцу принял слова отца. Теперь я не хотел ни денег просить, ни даже объедать несчастных пенсионеров, и так обалдевших от начавшегося в стране безобразия. В магазинах тогда было шаром покати. Вскоре я перестал навещать родителей.
Мать все время зазывала, страдала. Отец хмурил брови и по субботам фанатично ходил на шумные коммунистические сборища.
Несколько попыток открыть свое дело закончились крахом. После этого неприятности посыпались, словно из рога изобилия.
Появились долги.
Я вынужден был то разгружать вагоны на плодоовощной базе, то спекулировать французским дезодорантом, то толкать дефицитные книги у книжного магазина.
За книги меня один раз загребли в отделение, отняли «товар» и настучали по печени. В КПЗ я провел три дня. Сокамерник, опытный спекулянт со стажем в две ходки, деловито объяснил, что я не «прописался», поэтому «книжная мафия» и сдала меня ментам.
Я был вечно голодный и всегда сексуально неудовлетворенный. Я как сейчас помню эти два мощных животных чувства, которые всегда были при мне.
С горя я все чаще и чаще прятался от действительности в безмятежных пространствах Бахуса. Иногда гулянки длились целыми неделями. Ну знаете, как это бывает по молодости: водка, девочки, всякие безумства, потом пустота в душе и, что не менее важно и даже взаимосвязано, в кармане и глубокая прострация тяжелого похмелья… Но об этом как-нибудь потом…
Однако удача появилась совершенно не из-за того угла, за которым я ее подкарауливал.
Однажды, раздобыв где-то целых двадцать пять рублей, я заехал на автобазу к Вовочке.
В воздухе пыльного помещения почему-то стоял приторный запах рыбьего жира. В конце рабочего дня слесари шиномонтажного цеха были уже мутноватыми. Свои трудовые подвиги они не забывали периодически праздновать, о чем красноречиво свидетельствовала батарея пустых бутылок в углу, прикрытая от глаз главного механика старой газетой. Я знал, что каждое отремонтированное колесо «зилка» или КамАЗа обходится водителю в два, три рубля. А сколько за день можно починить колес?
Впрочем, Вовочка, в отличие от своего напарника Буржуя, был еще вменяем. При своих ста пятидесяти килограммах он мог опустошить несколько бутылок водки и остаться на плаву.
Я принес пива. После того как с ним было покончено, сбегал за водкой. Выпили. Буржуй, чувствуя, что сил осталось только на то, чтобы добраться до дома, поспешил попрощаться: «Меня мама ждет!» Разошлись и халявщики, которых при моем появлении набежало видимо-невидимо.
– Не пора ли нам навестить мистера Азикоффа? – предложил я.
Вовочка нехотя согласился.
Азикофф был старше меня лет на десять, высокого роста и добротного телосложения, но все жизненные силы он давно растратил на бестолковые скитания по стране, на неоправданно рискованные эксперименты с собственной судьбой, на женщин и частые возлияния, поэтому к середине жизни оказался у разбитого корыта: один, без работы, без денег, в скромной коммунальной комнатушке, лишь в компании своих романтических воспоминаний.
И все же он был удивительным типом. Этакий отъявленный интеллигент. Прежде всего, он любил Америку и все американское, за что я и прозвал его мистером Азикоффым (произносится с фальшивым акцентом, как в дешевых постсоветских фильмах). Но при этом он обожал русскую поэзию и в легком подпитии мог наизусть читать огромные куски из поэм известных и забытых авторов. Чем меня и радовал.
Он боготворил Цветаеву.
Он был непорядочным. Врал, мог обворовать друга, крепко подставить. И все же в его компании было как-то забавно. Уж очень он был интересным человеком. Он знал всех, и его знали все. Он был некоронованный король всех пьяниц и тунеядцев своего микрорайона. Такой крестный папа бутылки и стакана.
Азикофф, небритый, с легким водочным амбре, открыл дверь и стремглав зашлепал тапочками обратно в свою комнату, где разговаривал по телефону. Было слышно, что он предлагает кому-то по самой низкой в Москве цене сахар, музыкальные центры и мочевину. «Мочевина» тогда была на слуху, ее предлагали все, но мне так и не довелось узнать, что это за странный продукт…
Мы вошли вслед за Азикоффым и выложили на стол гостинцы: водку, колбасу, лимонад. Новоиспеченный биржевой брокер благосклонно кивнул и поспешил закруглить разговор. На маленьком столике на колесиках появились хлеб и хрустальные рюмочки. Вовочка обиделся: он признавал только граненые стаканы.
Однако Азикоффу звонили без остановки: металл, лес, масло – сотни вагонов и тысячи тонн всякой всячины, и вскоре он выдернул из телефонной розетки шнур: на сегодня хватит.
Я рассказал свежий анекдот:
«Встречаются два брокера. Один предлагает вагон сникерсов, другой – вагон сахара. Они договорились продать друг другу свой товар. И разошлись. Один пошел искать вагон со сникерсами, а другой с сахаром».
Азикофф натянуто улыбнулся. Анекдот был о нем.
Вскоре Вовочка замертво рухнул на диван, и мы с Азикоффым долгое время спокойно и вежливо беседовали. Рюмочки время от времени наполнялись и смачно опрокидывались. Заметив, что Вовочка не способен в ближайшее время прийти в сознание, мой щедрый приятель вынул из холодильника баночку чешского паштета.
– Откуда?!
– Бартером заплатили за сделку. У меня, ёклмн, целый ящик!
– О, тебе удалось что-то продать?
– Две фуры этого паштета… Вернее, я его еще не продал… Я только обещал, что сразу же его продам…
В этом Азикофф был весь: брал все, что плохо лежит, а потом врал, всячески выкручивался, месяцами скрывался.
Я в сомнении почесал затылок. Ведь за это могут и побить. Или вообще убить.
Мы мазали крошечные бутерброды и с блаженством их поглощали. Было действительно очень вкусно. Азикофф, как часто и бывало в подобной обстановке, то и дело окунался в свои трепетные воспоминания.
Далекий холодный Норильск. Воробьи на лету замерзают и безжизненной ледышкой падают с высоты. Люди скользят вдоль окоченевших кварталов, словно тени. Галина, у которой Азикофф приютился. Рано утром он взваливает на спину рюкзак и уходит обивать дерматином двери квартир, а поздно вечером возвращается с полной сумкой продуктов в руке. Галина его встречает. Добрая нежная Галина…
Ночь. На улице минус сорок. Нырнешь в постель к Галине, прижмешься к ней всем телом и греешься как у калорифера. Тепло, хорошо! Чего еще желать?..
– И много можно на этом заработать? – спросил я.
– До хрена! Можно стать Рокфеллером! Хоть в Америку потом переезжай, ёклмн! Вот смотри. Обить одну дверь стоит двадцать рублей. На одну дверь нужно дерматина на три рубля, еще железной нити и гвоздей на рубль. Остальное – чистоган.
– А сколько за день можно обить дверей?
– Да сколько угодно, хоть двадцать. Полчаса – одна дверь. Главное, дерматин достать и чтобы клиенты были…
Я быстро посчитал:
– Почему же ты до сих пор не Рокфеллер?
Вопрос закономерный. Азикофф надолго задумался.
– Всему виной тому любовь…
Недурственный отмаз.
– Знаешь, сколько я на Галину просадил? – продолжает он, поймав мой недоверчивый взгляд. – Целое состояние!
Ну что ж, звучит достоверно.
– Мне бы достать, ёклмн, рублей двести, – мечтательно продолжил Азикофф. – Уехал бы к черту в Норильск, к Галине. Вот где раздолье… И во всем городе толком не одной двери не обито!
– Куда так много денег?
– Билет, хороший подарок Галине. Да и дерматина надо рулонов десять. На первое время…
Я уже на крючке. Тем более что пьяный. Мне не дает покоя загадочное слово «дерматин». Я представляю себе рулон этого материала, развертывающийся в сторону голубой дали. Я иду по гладкой дерматиновой дорожке, навстречу своей судьбе, а впереди маячат волшебные образы моего светлого будущего, украшенные пурпуром победных знамен. Там есть место для радостной любви, для воплощения всех сокровенных желаний и даже для благодатной заповедной Америки.
Я тоже хочу в Норильск!
Капитализм уже давно начался, а я все еще скитался. Нищий, в стоптанных ботинках, с бесполезной мелочью в кармане.
В те дни я был в полной жопе.
(Нет сомнений, что редактор посчитает своим долгом вычеркнуть это слово, но я ему не позволю. Я был именно там, где указал, и точнее не скажешь. Так что пардон парле франсе!)
Но желание выйти в люди было огромным. Мои амбиции устремлялись к таким вершинам, что знакомые изумленно крутили у виска.
Начал я с того, что выписал газету «Коммерсант» и от корки до корки штудировал приходившие номера. Я уже чувствовал себя частью этого нового волшебного мира. Дело за малым: осталось лишь начать и кончить.
Мать звонила каждый день (я жил отдельно от родителей в маленькой холостяцкой квартирке). Она хотела, чтобы я устроился на «нормальную» работу, пусть даже на девяносто рэ. «Тебе нужен стаж! Сейчас ты тунеядец!» Упреки были бесконечными. Отец ей вторил. Когда я приезжал к родителям, чтобы поесть и стрельнуть очередной трешник, падре смотрел на меня так презрительно, как только он один и умел. Тяжело, уничижительно. «Иди работай!» Он, ветеран Великой Отечественной и заслуженный производственник, уже разочаровался во мне. Он списал меня на свалку истории. Он не мог понять: в кого я такой уродился?
В конце концов, мне стало стыдно. Я слишком близко к сердцу принял слова отца. Теперь я не хотел ни денег просить, ни даже объедать несчастных пенсионеров, и так обалдевших от начавшегося в стране безобразия. В магазинах тогда было шаром покати. Вскоре я перестал навещать родителей.
Мать все время зазывала, страдала. Отец хмурил брови и по субботам фанатично ходил на шумные коммунистические сборища.
Несколько попыток открыть свое дело закончились крахом. После этого неприятности посыпались, словно из рога изобилия.
Появились долги.
Я вынужден был то разгружать вагоны на плодоовощной базе, то спекулировать французским дезодорантом, то толкать дефицитные книги у книжного магазина.
За книги меня один раз загребли в отделение, отняли «товар» и настучали по печени. В КПЗ я провел три дня. Сокамерник, опытный спекулянт со стажем в две ходки, деловито объяснил, что я не «прописался», поэтому «книжная мафия» и сдала меня ментам.
Я был вечно голодный и всегда сексуально неудовлетворенный. Я как сейчас помню эти два мощных животных чувства, которые всегда были при мне.
С горя я все чаще и чаще прятался от действительности в безмятежных пространствах Бахуса. Иногда гулянки длились целыми неделями. Ну знаете, как это бывает по молодости: водка, девочки, всякие безумства, потом пустота в душе и, что не менее важно и даже взаимосвязано, в кармане и глубокая прострация тяжелого похмелья… Но об этом как-нибудь потом…
Однако удача появилась совершенно не из-за того угла, за которым я ее подкарауливал.
Однажды, раздобыв где-то целых двадцать пять рублей, я заехал на автобазу к Вовочке.
В воздухе пыльного помещения почему-то стоял приторный запах рыбьего жира. В конце рабочего дня слесари шиномонтажного цеха были уже мутноватыми. Свои трудовые подвиги они не забывали периодически праздновать, о чем красноречиво свидетельствовала батарея пустых бутылок в углу, прикрытая от глаз главного механика старой газетой. Я знал, что каждое отремонтированное колесо «зилка» или КамАЗа обходится водителю в два, три рубля. А сколько за день можно починить колес?
Впрочем, Вовочка, в отличие от своего напарника Буржуя, был еще вменяем. При своих ста пятидесяти килограммах он мог опустошить несколько бутылок водки и остаться на плаву.
Я принес пива. После того как с ним было покончено, сбегал за водкой. Выпили. Буржуй, чувствуя, что сил осталось только на то, чтобы добраться до дома, поспешил попрощаться: «Меня мама ждет!» Разошлись и халявщики, которых при моем появлении набежало видимо-невидимо.
– Не пора ли нам навестить мистера Азикоффа? – предложил я.
Вовочка нехотя согласился.
Азикофф был старше меня лет на десять, высокого роста и добротного телосложения, но все жизненные силы он давно растратил на бестолковые скитания по стране, на неоправданно рискованные эксперименты с собственной судьбой, на женщин и частые возлияния, поэтому к середине жизни оказался у разбитого корыта: один, без работы, без денег, в скромной коммунальной комнатушке, лишь в компании своих романтических воспоминаний.
И все же он был удивительным типом. Этакий отъявленный интеллигент. Прежде всего, он любил Америку и все американское, за что я и прозвал его мистером Азикоффым (произносится с фальшивым акцентом, как в дешевых постсоветских фильмах). Но при этом он обожал русскую поэзию и в легком подпитии мог наизусть читать огромные куски из поэм известных и забытых авторов. Чем меня и радовал.
Он боготворил Цветаеву.
Бывший комсомольский лидер, герой БАМа, последние годы жизни окончательно опустился, много пил, воровал продукты в ближайшем универсаме, ходил по улице в рабочей одежде, чтобы менты не распознали в нем тунеядца, которых тогда отлавливали и привлекали, но при этом не уставал мечтать о крупном шальном заработке.
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни растрачено даром!
Он был непорядочным. Врал, мог обворовать друга, крепко подставить. И все же в его компании было как-то забавно. Уж очень он был интересным человеком. Он знал всех, и его знали все. Он был некоронованный король всех пьяниц и тунеядцев своего микрорайона. Такой крестный папа бутылки и стакана.
Азикофф, небритый, с легким водочным амбре, открыл дверь и стремглав зашлепал тапочками обратно в свою комнату, где разговаривал по телефону. Было слышно, что он предлагает кому-то по самой низкой в Москве цене сахар, музыкальные центры и мочевину. «Мочевина» тогда была на слуху, ее предлагали все, но мне так и не довелось узнать, что это за странный продукт…
Мы вошли вслед за Азикоффым и выложили на стол гостинцы: водку, колбасу, лимонад. Новоиспеченный биржевой брокер благосклонно кивнул и поспешил закруглить разговор. На маленьком столике на колесиках появились хлеб и хрустальные рюмочки. Вовочка обиделся: он признавал только граненые стаканы.
Однако Азикоффу звонили без остановки: металл, лес, масло – сотни вагонов и тысячи тонн всякой всячины, и вскоре он выдернул из телефонной розетки шнур: на сегодня хватит.
Я рассказал свежий анекдот:
«Встречаются два брокера. Один предлагает вагон сникерсов, другой – вагон сахара. Они договорились продать друг другу свой товар. И разошлись. Один пошел искать вагон со сникерсами, а другой с сахаром».
Азикофф натянуто улыбнулся. Анекдот был о нем.
Вскоре Вовочка замертво рухнул на диван, и мы с Азикоффым долгое время спокойно и вежливо беседовали. Рюмочки время от времени наполнялись и смачно опрокидывались. Заметив, что Вовочка не способен в ближайшее время прийти в сознание, мой щедрый приятель вынул из холодильника баночку чешского паштета.
– Откуда?!
– Бартером заплатили за сделку. У меня, ёклмн, целый ящик!
– О, тебе удалось что-то продать?
– Две фуры этого паштета… Вернее, я его еще не продал… Я только обещал, что сразу же его продам…
В этом Азикофф был весь: брал все, что плохо лежит, а потом врал, всячески выкручивался, месяцами скрывался.
Я в сомнении почесал затылок. Ведь за это могут и побить. Или вообще убить.
Мы мазали крошечные бутерброды и с блаженством их поглощали. Было действительно очень вкусно. Азикофф, как часто и бывало в подобной обстановке, то и дело окунался в свои трепетные воспоминания.
Далекий холодный Норильск. Воробьи на лету замерзают и безжизненной ледышкой падают с высоты. Люди скользят вдоль окоченевших кварталов, словно тени. Галина, у которой Азикофф приютился. Рано утром он взваливает на спину рюкзак и уходит обивать дерматином двери квартир, а поздно вечером возвращается с полной сумкой продуктов в руке. Галина его встречает. Добрая нежная Галина…
Ночь. На улице минус сорок. Нырнешь в постель к Галине, прижмешься к ней всем телом и греешься как у калорифера. Тепло, хорошо! Чего еще желать?..
Сегодня о Галине мне слушать неинтересно. Меня больше интересует обивка дверей.
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю,
Но тоска во мне – слишком вечная,
Чтоб была ты мне – первой встречною.
– И много можно на этом заработать? – спросил я.
– До хрена! Можно стать Рокфеллером! Хоть в Америку потом переезжай, ёклмн! Вот смотри. Обить одну дверь стоит двадцать рублей. На одну дверь нужно дерматина на три рубля, еще железной нити и гвоздей на рубль. Остальное – чистоган.
– А сколько за день можно обить дверей?
– Да сколько угодно, хоть двадцать. Полчаса – одна дверь. Главное, дерматин достать и чтобы клиенты были…
Я быстро посчитал:
1 дверь = 20-4 = 16Триста двадцать рублей за день! Сумасшедшие деньги!
20 дверей =16x20 = 320
– Почему же ты до сих пор не Рокфеллер?
Вопрос закономерный. Азикофф надолго задумался.
– Всему виной тому любовь…
Недурственный отмаз.
– Знаешь, сколько я на Галину просадил? – продолжает он, поймав мой недоверчивый взгляд. – Целое состояние!
Ну что ж, звучит достоверно.
– Мне бы достать, ёклмн, рублей двести, – мечтательно продолжил Азикофф. – Уехал бы к черту в Норильск, к Галине. Вот где раздолье… И во всем городе толком не одной двери не обито!
– Куда так много денег?
– Билет, хороший подарок Галине. Да и дерматина надо рулонов десять. На первое время…
Я уже на крючке. Тем более что пьяный. Мне не дает покоя загадочное слово «дерматин». Я представляю себе рулон этого материала, развертывающийся в сторону голубой дали. Я иду по гладкой дерматиновой дорожке, навстречу своей судьбе, а впереди маячат волшебные образы моего светлого будущего, украшенные пурпуром победных знамен. Там есть место для радостной любви, для воплощения всех сокровенных желаний и даже для благодатной заповедной Америки.
Я тоже хочу в Норильск!
без номера
Если книга мне совсем не нравится, я загибаю угол страницы, на которой остановился.
Вроде обыкновенно, но вместе с тем кощунственно, с глубоким пренебрежением к автору и написанному им.
Правда, сейчас, при капитализме, бумага пошла тоньше волоса, так что загибать приходиться сразу по пять страниц, чтобы потом найти, где читал.
Если книга мне просто не нравится, я использую в виде закладки кусок газеты или туалетной бумаги.
Если книга так себе, я могу заложить страницу карандашом или зажигалкой, то есть предметом, более-менее ценным.
Далее, если книга мне нравится, я ищу красивый календарик или настоящую закладку.
А если книга мне очень нравится, могу вложить между страниц десятирублевую бумажку, стольник или даже тысячерублевку.
Помню, один раз воспользовался стодолларовой купюрой.
Что это была за книга, я не скажу, а то вы вмиг бросите читать мое бессмертное творение и побежите в книжный.
Я никогда не нарушаю вышеприведенных последовательностей и закономерностей.
И происходит все это не умом, не логическим расчетом, а сердцем и духом.
Вы спросите: «Ну а если книга кажется тебе просто отвратительной, омерзительной, прямо-таки до тошноты? Как же тогда? А? Очень интересно!»
Что ж, могу ответить.
Я, дорогие товарищи… как вы сами-то, блин, думаете?., я, мои скорбные друзья, мои ублюдочные рожицы, мои пустотелые, пустоголовые, малодушные уродцы, я бы даже мягко добавил – мои пустозвонные,
ПРОСТО ЕЕ НЕ ЧИТАЮ,
а зашвыриваю куда-нибудь подальше, чтобы наткнуться на нее лет эдак через пять, не раньше, когда мое мировоззрение, мои вкусы и взгляды трансформируются в абсолютно новые психоделические субстанции.
Вроде обыкновенно, но вместе с тем кощунственно, с глубоким пренебрежением к автору и написанному им.
Правда, сейчас, при капитализме, бумага пошла тоньше волоса, так что загибать приходиться сразу по пять страниц, чтобы потом найти, где читал.
Если книга мне просто не нравится, я использую в виде закладки кусок газеты или туалетной бумаги.
Если книга так себе, я могу заложить страницу карандашом или зажигалкой, то есть предметом, более-менее ценным.
Далее, если книга мне нравится, я ищу красивый календарик или настоящую закладку.
А если книга мне очень нравится, могу вложить между страниц десятирублевую бумажку, стольник или даже тысячерублевку.
Помню, один раз воспользовался стодолларовой купюрой.
Что это была за книга, я не скажу, а то вы вмиг бросите читать мое бессмертное творение и побежите в книжный.
Я никогда не нарушаю вышеприведенных последовательностей и закономерностей.
И происходит все это не умом, не логическим расчетом, а сердцем и духом.
Вы спросите: «Ну а если книга кажется тебе просто отвратительной, омерзительной, прямо-таки до тошноты? Как же тогда? А? Очень интересно!»
Что ж, могу ответить.
Я, дорогие товарищи… как вы сами-то, блин, думаете?., я, мои скорбные друзья, мои ублюдочные рожицы, мои пустотелые, пустоголовые, малодушные уродцы, я бы даже мягко добавил – мои пустозвонные,
ПРОСТО ЕЕ НЕ ЧИТАЮ,
а зашвыриваю куда-нибудь подальше, чтобы наткнуться на нее лет эдак через пять, не раньше, когда мое мировоззрение, мои вкусы и взгляды трансформируются в абсолютно новые психоделические субстанции.
8
В туристическое агентство я позвонил спустя неделю. Как и посоветовал Мозгоправ. Правда, он просил связаться прямо с ним, но я предпочел ограничиться скромным звонком одной из его милых подчиненных.
Я ждал этого разговора, я готовился к нему, я предвкушал его. Перед тем как набрать номер, я целый час ходил из угла в угол и выстраивал фразы, вслух проверяя их благозвучность и оттачивая интонацию.
Вера была не в духе: на заднем плане приглушенный мужской фальцет закатывал форменный скандал. «Я по вашей милости два часа проторчал у гостиницы на чемоданах! – срывался на визг голос. – Я подам на вас в суд! Я напишу заявление в Общество потребителей Москвы, я сообщу в налоговую полицию!» – «При чем тут налоговая полиция? – обиделся кроткий басок Мозгоправа. – Вы же знаете, что мы не виноваты, что мы сделали все возможное…»– «Единственное, что вы сделали, – перебил скандалист, – это по полной программе содрали с меня за путевку, за визу, за медицинскую страховку, за срочность, да еще за трансферт, который в полном объеме не предоставили!»– «Во всех возникших неурядицах виноваты не мы, а наши партнеры – итальянское турагентство», – мягко отбивался директор. «Но это же ваши партнеры, а не мои…»
Вера, выяснив цель моего звонка, сразу меня вспомнила и после короткого замешательства попросила перезвонить позже.
– Здесь клиент скандальный пришел, – объяснила она. – Четвертый раз через нас отдыхает и каждый раз после этого приезжает и дебоширит.
Она говорила со мной неожиданно доверительно, как со старым знакомым.
– Если ему так не нравится, почему он не обратится в другое агентство?
– Так в том-то и дело, что все ему нравится. На самом деле, это у него такой характер. Просто в Риме микроавтобус, который должен был отвести группу в аэропорт, немного задержался. Вы, наверное, догадываетесь, какие там пробки?
– Хорошо, я перезвоню через полчаса, – сказал я и отключился.
Через пять минут мой сотовый телефон призывно запиликал. Это была Вера. На этот раз ей никто не мешал разговаривать. То ли со скандальным мужчиной удалось быстро разделаться, то ли она уединилась в другом помещении.
– Александр Владимирович? Извините, что не смогла с вами разговаривать. Вы в прошлый раз оставили свой телефон, и я решила перезвонить. Ничего? Я слушаю вас…
Ее грудной голос с легкой хрипотцой и едва различимым провинциальным акцентом, вкрадывающимся время от времени в ее достаточно чистый московский говор, звучал весьма заманчиво. Я, запинаясь от волнения, объяснил:
– Я… э-э… по поводу своей поездки, на…мм… необитаемый остров…
Моя идея с островом казалась мне уже совершенно дурацкой.
– Я так и подумала… Ну что ж… На самом деле, с вами хотел поговорить наш директор… Но если вы желаете, я сама вам все расскажу…
– Давайте…
– Мы подыскали подходящий остров. Это в Тихом океане. Знаете Гавайские острова?
Я вспомнил что-то такое про американцев.
– Знаю. Но разве они необитаемые?
– Там есть и абсолютно ненаселенные, полностью дикие острова. Совсем небольшие, но для современных робинзонов вполне подходящие. Их сдают в аренду всем, кто в состоянии платить. Единственное, в чем проблема, очень долго лететь. До Гонолулу двадцать часов, а оттуда еще час на вертолете…
– Меня это не пугает…
– Очень хорошо!
Вера еще минут пять рассказывала обо всех нюансах перелета: техническая остановка в Сиэтле для дозаправки, пересадка в Сан-Франциско… и закончила на душещипательной экологической ноте:
– Некоторые российские туристы убивают редких животных и потом подвергаются уголовному преследованию со стороны местных властей…
– Я еду туда не охотиться, а отдыхать, – успокоил я Веру. – Лучше расскажите, что там получается по деньгам…
– Теперь по деньгам, – подхватила она. – Мы тут прикинули, получается двадцать пять тысяч долларов.
Здесь уже все включено: аренда острова на две недели, перелет, туда и обратно, вертолет… Хижина там уже есть… На всякий случай у вас будет рация… Это вместе с услугами нашего агентства и встречающей стороны…
Сумма меня не смутила.
– А если я все-таки поеду не один?
– Каждый следующий человек – еще пять тысяч…
С моим путешествием все было ясно. Мне это подходило.
– Вера, извините за нескромный вопрос… – На том конце ощутимо напряглись. – В прошлый раз вы мне уже сказали, когда я предложил вам поехать вместе со мной, что вы отправляетесь в другую сторону. И все же мне хотелось бы повторить свой вопрос. Не хотите ли вы составить мне компанию?
Она выдержала тягучую, как настоящий деревенский мед, паузу.
– Но мы же едва знакомы?
– Ну и что? Разве это проблема? Давайте познакомимся поближе. Что вы делаете сегодня вечером?
Вера была занята и сегодня, и завтра, и послезавтра. И вообще у нее очень напряженный график… Нет, она не замужем, но это ничего не значит…
– Вы меня расстроили! – страдальчески сообщил я. – Ну что ж…
Я даже покраснел от огорчения.
– Впрочем, – Вера что-то вспомнила, – в субботу вечером у меня есть несколько свободных часов…
– Отлично!
Я ждал этого разговора, я готовился к нему, я предвкушал его. Перед тем как набрать номер, я целый час ходил из угла в угол и выстраивал фразы, вслух проверяя их благозвучность и оттачивая интонацию.
Вера была не в духе: на заднем плане приглушенный мужской фальцет закатывал форменный скандал. «Я по вашей милости два часа проторчал у гостиницы на чемоданах! – срывался на визг голос. – Я подам на вас в суд! Я напишу заявление в Общество потребителей Москвы, я сообщу в налоговую полицию!» – «При чем тут налоговая полиция? – обиделся кроткий басок Мозгоправа. – Вы же знаете, что мы не виноваты, что мы сделали все возможное…»– «Единственное, что вы сделали, – перебил скандалист, – это по полной программе содрали с меня за путевку, за визу, за медицинскую страховку, за срочность, да еще за трансферт, который в полном объеме не предоставили!»– «Во всех возникших неурядицах виноваты не мы, а наши партнеры – итальянское турагентство», – мягко отбивался директор. «Но это же ваши партнеры, а не мои…»
Вера, выяснив цель моего звонка, сразу меня вспомнила и после короткого замешательства попросила перезвонить позже.
– Здесь клиент скандальный пришел, – объяснила она. – Четвертый раз через нас отдыхает и каждый раз после этого приезжает и дебоширит.
Она говорила со мной неожиданно доверительно, как со старым знакомым.
– Если ему так не нравится, почему он не обратится в другое агентство?
– Так в том-то и дело, что все ему нравится. На самом деле, это у него такой характер. Просто в Риме микроавтобус, который должен был отвести группу в аэропорт, немного задержался. Вы, наверное, догадываетесь, какие там пробки?
– Хорошо, я перезвоню через полчаса, – сказал я и отключился.
Через пять минут мой сотовый телефон призывно запиликал. Это была Вера. На этот раз ей никто не мешал разговаривать. То ли со скандальным мужчиной удалось быстро разделаться, то ли она уединилась в другом помещении.
– Александр Владимирович? Извините, что не смогла с вами разговаривать. Вы в прошлый раз оставили свой телефон, и я решила перезвонить. Ничего? Я слушаю вас…
Ее грудной голос с легкой хрипотцой и едва различимым провинциальным акцентом, вкрадывающимся время от времени в ее достаточно чистый московский говор, звучал весьма заманчиво. Я, запинаясь от волнения, объяснил:
– Я… э-э… по поводу своей поездки, на…мм… необитаемый остров…
Моя идея с островом казалась мне уже совершенно дурацкой.
– Я так и подумала… Ну что ж… На самом деле, с вами хотел поговорить наш директор… Но если вы желаете, я сама вам все расскажу…
– Давайте…
– Мы подыскали подходящий остров. Это в Тихом океане. Знаете Гавайские острова?
Я вспомнил что-то такое про американцев.
– Знаю. Но разве они необитаемые?
– Там есть и абсолютно ненаселенные, полностью дикие острова. Совсем небольшие, но для современных робинзонов вполне подходящие. Их сдают в аренду всем, кто в состоянии платить. Единственное, в чем проблема, очень долго лететь. До Гонолулу двадцать часов, а оттуда еще час на вертолете…
– Меня это не пугает…
– Очень хорошо!
Вера еще минут пять рассказывала обо всех нюансах перелета: техническая остановка в Сиэтле для дозаправки, пересадка в Сан-Франциско… и закончила на душещипательной экологической ноте:
– Некоторые российские туристы убивают редких животных и потом подвергаются уголовному преследованию со стороны местных властей…
– Я еду туда не охотиться, а отдыхать, – успокоил я Веру. – Лучше расскажите, что там получается по деньгам…
– Теперь по деньгам, – подхватила она. – Мы тут прикинули, получается двадцать пять тысяч долларов.
Здесь уже все включено: аренда острова на две недели, перелет, туда и обратно, вертолет… Хижина там уже есть… На всякий случай у вас будет рация… Это вместе с услугами нашего агентства и встречающей стороны…
Сумма меня не смутила.
– А если я все-таки поеду не один?
– Каждый следующий человек – еще пять тысяч…
С моим путешествием все было ясно. Мне это подходило.
– Вера, извините за нескромный вопрос… – На том конце ощутимо напряглись. – В прошлый раз вы мне уже сказали, когда я предложил вам поехать вместе со мной, что вы отправляетесь в другую сторону. И все же мне хотелось бы повторить свой вопрос. Не хотите ли вы составить мне компанию?
Она выдержала тягучую, как настоящий деревенский мед, паузу.
– Но мы же едва знакомы?
– Ну и что? Разве это проблема? Давайте познакомимся поближе. Что вы делаете сегодня вечером?
Вера была занята и сегодня, и завтра, и послезавтра. И вообще у нее очень напряженный график… Нет, она не замужем, но это ничего не значит…
– Вы меня расстроили! – страдальчески сообщил я. – Ну что ж…
Я даже покраснел от огорчения.
– Впрочем, – Вера что-то вспомнила, – в субботу вечером у меня есть несколько свободных часов…
– Отлично!
9
С Вовочкой я познакомился в седьмом классе. Его привели в аудиторию во время урока и сказали, что теперь он будет учиться с нами. Это был неопрятный, очень толстый, но весьма подвижный парень с тяжелыми, как спортивное ядро, кулаками.
На первой же перемене он обыграл в трясучку всех чемпионов школы, даже Паскея и Фому, а потом взялся за мелюзгу, очень быстро наполнив карманы форменного синего пиджака тяжелым лязгом меди. Я тоже лишился своего обеда.
После этого Вовочка выкурил под лестницей папиросу, угостив нескольких своих новых приятелей, а потом в туалете на третьем этаже написал на стене огромными буквами известное нехорошее слово.
И тут я понял: это тот самый Вовочка. Ну ВОВОЧКА! Прототип забавных сюжетов «Ералаша», гроза всех учителей и учеников, а также их родителей. А еще герой знаменитых анекдотов про Вовочку, которые я знал тогда в бесчисленном количестве:
«В школу на урок английского языка приходит проверяющий из РОНО и садится на заднюю парту рядом с Вовочкой. Учительница, недавно начавшая преподавать, очень волнуется, но урок вести надо.
– Я сейчас напишу на доске фразу, – говорит она, – а вы ее переведете на русский.
Пишет. У нее падает мел, она нагибается, поднимает его и дописывает.
– Кто переведет?
Вовочка изо всех сил тянет руку. Учительница боится его вызывать, но делать нечего.
Вовочка:
– Была бы юбка покороче…
– Что?! – возмущается учительница. – Вон из класса!
Вовочка собирает портфель и с размаху отвешивает проверяющему подзатыльник:
– Блядь, не знаешь – не подсказывай!»
Или вот:
«Вовочка приходит в школу на новогодний карнавал в красном костюме, в красной шапке и ботинках, и с лицом, выкрашенным в красный цвет.
Классная руководительница спрашивает его:
– Ты, наверное, нарядился в костюм помидора?
– Нет, я – гнойный нарыв нашей школы, – гордо отвечает Вовочка, выдавливая изо рта сметану».
И еще:
«Учительница литературы дает задание:
– Дети, придумайте стихотворение: начало – ваше, конец из классики.
В классе тишина, один Вовочка тянет руку. Учительница неохотно:
– Ладно, Вовочка, отвечай.
Тот встает и с пафосом декламирует:
– Я любил ее сегодня. Нежно сиськи ей крутя…
– Вовочка, опять?! Марш за директором!
Вовочка уходит, возвращается с директором.
Директор:
– Ну что он опять натворил?
Учительница:
– Я задание дала сочинить стишок: начало ваше, конец из классики.
Директор:
– Вовочка, рассказывай.
Вовочка:
– Я любил ее сегодня. Нежно сиськи ей крутя…
Директор:
– Вовочка, а классика здесь где?
Вовочка:
– То, как зверь, она завоет. То заплачет, как дитя».
А вот:
«Мама укладывает Вовочку спать, красивым голосом поет ему колыбельную. Наконец Вовочка не выдерживает:
– Мама, я понимаю, ты зашибись поешь, но мне бы поспать!»
И вот этот:
«– Иван Петрович! – с нахальной улыбочкой обращается Вовочка к учителю. – Я не могу разобрать, что вы написали в моей тетради.
– Я написал: пиши разборчиво!»
И еще раз:
«Вовочка вернулся домой без своих санок.
– Вы знаете, – объяснил он родителям, – я дал их дедушке с маленьким мальчиком. Малышу так хотелось прокатиться с горки!
Родители умилились доброму поступку сына.
Вскоре раздается звонок. Появляется старик с малышом, возвращает санки и начинает отсчитывать деньги. Вовочка берет деньги, тщательно пересчитывает и вынимает из кармана наручные часы.
– Все в порядке, получите ваши часы».
И самый последний: «Ругаются Вовочка и Машенька.
– Ты сорока! – говорит Вовочка.
– А ты толстожопая обезьяна! – отвечает Машенька.
Вмешивается учительница:
– Машенька, зачем ты так? Вова же про тебя ничего такого не сказал, только назвал тебя сорокой!
– Ага, ничего не сказал! Он ведь про ту сороку, которая этому дала, этому дала и этому дала…»
И вдогонку:
«Почтальон приносит заказное письмо и звонит в дверь. Открывает Вовочка с бутылкой пива в руке, попыхивает здоровенной кубинской сигарой. Повсюду валяются пустые бутылки, девчачьи трусики и колготки, использованные презервативы.
Почтальон в изумлении выдавливает:
– Э-э… мальчик, родители дома?
Вовочка небрежно стряхивает пепел с сигары прямо на ковер.
– А ты сам-то, бля, как думаешь?..»
Все эти уморительные анекдоты были теперь не про абстрактного мальчика-подростка из народного фольклора, а про вот этого колоритного парня с задней парты, который сначала грозил кулачищем Кузе, который осмелился не дать ему списать домашнее задание, потом играл с Яцеком в морской бой, потом читал «Три мушкетера», положив книгу на колени под партой, а затем отпросился в туалет по причине поноса и одновременно запора и вернулся только к концу урока, насквозь пропахнув табаком. Он казался мне живым олицетворением всего хорошего и плохого, смешного и трагикомичного, что было в этих анекдотах, он виделся мне почти знаменитостью, ибо какой советские школьник – черт побери! – не знал, кто такой Вовочка!
На первой же перемене он обыграл в трясучку всех чемпионов школы, даже Паскея и Фому, а потом взялся за мелюзгу, очень быстро наполнив карманы форменного синего пиджака тяжелым лязгом меди. Я тоже лишился своего обеда.
После этого Вовочка выкурил под лестницей папиросу, угостив нескольких своих новых приятелей, а потом в туалете на третьем этаже написал на стене огромными буквами известное нехорошее слово.
И тут я понял: это тот самый Вовочка. Ну ВОВОЧКА! Прототип забавных сюжетов «Ералаша», гроза всех учителей и учеников, а также их родителей. А еще герой знаменитых анекдотов про Вовочку, которые я знал тогда в бесчисленном количестве:
«В школу на урок английского языка приходит проверяющий из РОНО и садится на заднюю парту рядом с Вовочкой. Учительница, недавно начавшая преподавать, очень волнуется, но урок вести надо.
– Я сейчас напишу на доске фразу, – говорит она, – а вы ее переведете на русский.
Пишет. У нее падает мел, она нагибается, поднимает его и дописывает.
– Кто переведет?
Вовочка изо всех сил тянет руку. Учительница боится его вызывать, но делать нечего.
Вовочка:
– Была бы юбка покороче…
– Что?! – возмущается учительница. – Вон из класса!
Вовочка собирает портфель и с размаху отвешивает проверяющему подзатыльник:
– Блядь, не знаешь – не подсказывай!»
Или вот:
«Вовочка приходит в школу на новогодний карнавал в красном костюме, в красной шапке и ботинках, и с лицом, выкрашенным в красный цвет.
Классная руководительница спрашивает его:
– Ты, наверное, нарядился в костюм помидора?
– Нет, я – гнойный нарыв нашей школы, – гордо отвечает Вовочка, выдавливая изо рта сметану».
И еще:
«Учительница литературы дает задание:
– Дети, придумайте стихотворение: начало – ваше, конец из классики.
В классе тишина, один Вовочка тянет руку. Учительница неохотно:
– Ладно, Вовочка, отвечай.
Тот встает и с пафосом декламирует:
– Я любил ее сегодня. Нежно сиськи ей крутя…
– Вовочка, опять?! Марш за директором!
Вовочка уходит, возвращается с директором.
Директор:
– Ну что он опять натворил?
Учительница:
– Я задание дала сочинить стишок: начало ваше, конец из классики.
Директор:
– Вовочка, рассказывай.
Вовочка:
– Я любил ее сегодня. Нежно сиськи ей крутя…
Директор:
– Вовочка, а классика здесь где?
Вовочка:
– То, как зверь, она завоет. То заплачет, как дитя».
А вот:
«Мама укладывает Вовочку спать, красивым голосом поет ему колыбельную. Наконец Вовочка не выдерживает:
– Мама, я понимаю, ты зашибись поешь, но мне бы поспать!»
И вот этот:
«– Иван Петрович! – с нахальной улыбочкой обращается Вовочка к учителю. – Я не могу разобрать, что вы написали в моей тетради.
– Я написал: пиши разборчиво!»
И еще раз:
«Вовочка вернулся домой без своих санок.
– Вы знаете, – объяснил он родителям, – я дал их дедушке с маленьким мальчиком. Малышу так хотелось прокатиться с горки!
Родители умилились доброму поступку сына.
Вскоре раздается звонок. Появляется старик с малышом, возвращает санки и начинает отсчитывать деньги. Вовочка берет деньги, тщательно пересчитывает и вынимает из кармана наручные часы.
– Все в порядке, получите ваши часы».
И самый последний: «Ругаются Вовочка и Машенька.
– Ты сорока! – говорит Вовочка.
– А ты толстожопая обезьяна! – отвечает Машенька.
Вмешивается учительница:
– Машенька, зачем ты так? Вова же про тебя ничего такого не сказал, только назвал тебя сорокой!
– Ага, ничего не сказал! Он ведь про ту сороку, которая этому дала, этому дала и этому дала…»
И вдогонку:
«Почтальон приносит заказное письмо и звонит в дверь. Открывает Вовочка с бутылкой пива в руке, попыхивает здоровенной кубинской сигарой. Повсюду валяются пустые бутылки, девчачьи трусики и колготки, использованные презервативы.
Почтальон в изумлении выдавливает:
– Э-э… мальчик, родители дома?
Вовочка небрежно стряхивает пепел с сигары прямо на ковер.
– А ты сам-то, бля, как думаешь?..»
Все эти уморительные анекдоты были теперь не про абстрактного мальчика-подростка из народного фольклора, а про вот этого колоритного парня с задней парты, который сначала грозил кулачищем Кузе, который осмелился не дать ему списать домашнее задание, потом играл с Яцеком в морской бой, потом читал «Три мушкетера», положив книгу на колени под партой, а затем отпросился в туалет по причине поноса и одновременно запора и вернулся только к концу урока, насквозь пропахнув табаком. Он казался мне живым олицетворением всего хорошего и плохого, смешного и трагикомичного, что было в этих анекдотах, он виделся мне почти знаменитостью, ибо какой советские школьник – черт побери! – не знал, кто такой Вовочка!