Дмитрий Владимирович Щедровицкий. Беседы о Книге Иова. Почему страдает праведник?

 
[Кто ритуалы свершает] – от тяжких трудов
избавлен.
 

   Но именно данный тезис и опровергает страдалец: согласно его опыту, подобное воззрение не объясняет той реальности, которую мы наблюдаем. Однако общение двух вавилонян не выходит за пределы взаимной благожелательности и прямо-таки уснащено различными комплиментами. Так, страдалец говорит другу:

 
Разум твой – северный ветер,
дуновенье, приятное людям.
 

   Прочитав эти слова, мы представляем себе жаркую страну, опаленную засушливым южным ветром, несущим песок, в то время как северный ветер, напротив, приносит приятную прохладу. Так воспринимает страдалец речи друга, направленные на восстановление его душевного спокойствия. Итак, эти двое беседуют между собой куда почтительнее, чем Иов со своими друзьями. Иов гораздо более непримиримо отвечает пришедшим к нему утешителям – наверное, не только потому, что он переживает более тяжкие муки, чем вавилонский страдалец, но и в связи с общей направленностью его жизни на праведность, а души – на поиски Бога и общение с Ним. Вавилонянину легче подбирать слова для комплиментов в адрес друга:

 
Избранный друг мой, совет твой прекрасен.
Одно [только] слово тебе я добавлю:
Дорогой успеха идут те, кто не ищет бога,
Ослабли и захирели молившиеся богине.
Сызмальства следовал я воле божьей,
Простершись, с молитвой искал богиню.
[Но] я влек ярмо бесприбыльной службы, —
Бог положил вместо роскоши бедность;
Дурак впереди меня, урод [меня] выше, —
Плуты вознеслись, а я унижен.
 

   И далее страдалец переходит от несчастий собственной жизни к широким обобщениям: справедливости нет нигде, повсюду торжествует зло:

 
Демону бог не закрыл дороги.
<…>
… Превозносят дела важного,
[хотя] он изведал убийство,
Унижают малого, что зла не делал.
Утверждают дурного, кому мерзость – [как правда].
Гонят праведного, что чтил волю бога.
Наполняют золотом ларец злодея,
Выгребают из закромов жалкого пищу.
Укрепляют сильного, что с грехом дружен,
Губят слабого, немощного топчут.
 

   Иов тоже переходит от собственных страданий к социальным обобщениям, прозрениям, касающимся всей истории человечества, и говорит, что благоденствуют нечестивые, возвышаются забывшие Бога, что они грабят праведных, унижают сироту и вдову, отбирают последнее у бедняка (Иов. 21, 7-34; 24, 1-14).
   В вавилонской поэме друг страдальца вновь и вновь ссылается на то, что замыслы богов для людей непостижимы:

 
Точно средина небес, мысли богов [далеко];
Слово [из] уст богини не разумеют люди.
Верно понять [решенья богов заказано человекам],
Замыслы их для людей [недоступны].
 

   Но со стороны страдальца множатся обличения, они становятся буквально разящими, и его друг постепенно замолкает, уже не находя аргументов. Вот пример такого яркого, афористичного обличения:

 
Без бога мошенник владеет богатством.
 

   Чем же заканчивается поэма? Молитвой. Ни к какому другому исходу ни страдалец, ни его друг не приходят. Страдалец говорит:

 
Головы не подъемлю, в землю смотрю я:
Точно раб, не молюсь я в собрании равных.
Боги, что бросили меня, да подадут [мне] помощь,
Богиня, что [бежала], да возымеет милость.
Пастырь, солнце людей, как бог, упасет [человеков]!
 

   Возможно, именно к вавилонской поэме с гораздо большим основанием, чем к Книге Иова, можно отнести подозрения тех критиков, которые утверждают, что подобные произведения подвергались допискам, дополнениям, изменениям. Какие-то благочестивые жрецы действительно могли приписать страдальцу слова смирения и покорности, следующие за открытым и непримиримым бунтом. Ясно, что вавилонским жрецам было не очень приятно слышать или читать, как обличают богов, как утверждают, что они не приходят на помощь к людям, и поэтому в уста страдальца в конце поэмы они вложили столь кроткую и смиренную молитву.
   Подчеркнем, что эпоха, в которую сложился сюжет данного произведения, – это первая половина II тысячелетия до н. э., т. е. время, когда жил Иов.^[3]
   … Другое, очень высокого художественного достоинства, произведение было создано в Египте, тоже во II тысячелетии до н. э., во времена смуты и иноземного нашествия (между эпохами Среднего и Нового царств), когда эта страна испытывала величайшие трудности: начались восстания, мятежи, и поколеблены были основы существования всего народа, в особенности же знатных египтян. Это знаменитое произведение названо в переводе Веры Потаповой «Спор разочарованного со своей душой»^[4].
   «Разочарованный», очевидно, бывший ранее человеком знатным и богатым, потерял всё, был «вышвырнут из дома своего», как он сам говорит, и стал ненавистен и презрен в глазах людей, подобно Иову и вавилонскому страдальцу. Начинается его жалоба так (притом беседует он не с другом и не с божеством, а с самим собой, со своей душой):

 
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как птичий помет
В летний полдень, когда пылает небо.
 
 
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как рыбьи отбросы
После ловли, под небом раскаленным.
 

   Здесь мы переносимся в Египет и видим жаркую долину Нила и отбросы – рыбьи кости и чешую, которые гниют под солнцем и издают зловоние. Такое же отвращение вызывает у окружающих имя «разочарованного».

 
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как навет непристойный
На отрока, чистого сердцем.
 
 
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, словно город-изменник,
Что задумал от царства отложиться.
 

   Несомненно, в жалобе отразился жизненный опыт ее автора. Вероятно, он был гоним, преследуем и лишился всего. Сквозь призму собственной судьбы автор рассматривает общественные отношения, выразительные приметы своего времени. Лик эпохи проступает сквозь обстоятельства его жизни.
   Подобное мы находим и у Иова. Очень часто он утверждает, что нельзя доверяться друзьям, ближним, все предали его, все отступили, все его возненавидели (Иов. 6, 15–27; 19, 13–19; 30, 1-12). То же говорит и египтянин:

 
Кому мне открыться сегодня?
Братья бесчестны,
Друзья охладели.
 
 
Кому мне открыться сегодня?
Алчны сердца,
На чужое зарится каждый.
 
 
Кому мне открыться сегодня?
Раздолье насильнику,
Вывелись добрые люди.
 

   Последние строки этой жалобы как бы ставят точки над «i», изображая уже не отдельную судьбу, но черты целой эпохи:

 
Кому мне открыться сегодня?
Бремя беды на плечах,
И нет задушевного друга.
 
 
Кому мне открыться сегодня?
Зло наводнило землю,
Нет ему ни конца, ни края.
 

   Так от частных обвинений и жалоб, связанных с его собственной участью, автор переходит к панораме всеобщего бедствия, охватившего в ту пору Египет.
   Жалобы египтянина связаны с мыслью о смерти. В Книге Иова мы находим слова о том, что смерть желанна всем, кто тяжко страдает; там даже говорится, что есть люди, которые

   … Вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
   Обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб… (Иов. 3, 21–22)

   Смерть, которой большинство людей страшится, для мучительно бедствующих является настоящим сокровищем. И примерно в таком же духе, даже в похожих выражениях, рассуждает о смерти египтянин:

 
Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.
 
 
Мне смерть представляется ныне
Благовонною миррой,
Сиденьем в тени паруса, полного ветром.
 

   Действительно, в жаркой Нильской долине, особенно летом, нет большего блаженства, чем плыть под парусом на весельном корабле и наслаждаться освежающим ветром.

 
Мне смерть представляется ныне
Лотоса благоуханьем,
Безмятежностью на берегу опьяненья.
<…>
Мне смерть представляется ныне
Домом родным
После долгих лет заточенья.
 

   Приведенные слова являются, может быть, первой записью тех гностических воззрений, которые получили развитие именно на земле Египта еще в дохристианскую эпоху и содержат ту мысль, что жизнь земная на самом деле есть смерть, а смерть есть жизнь. В позднейшей греческой передаче этой мысли имеет место игра слов: «сома» («тело») есть «сэма» («могила»). Бессмертная душа, будучи уловлена в земные сети, находится как бы в могиле: она заключена в тело, как в гроб или темницу. А потому исход души из тела есть возвращение в высший мир, полное радости и счастья.
   Последнее, о чем «разочарованный» сообщает своей душе, – это обетование загробного блаженства; подобного нет в Книге Иова. Египетский страдалец, испивший полную чашу бед и мучений, вдруг духовно прозревает, начинает «воспринимать сигналы» из иного мира и утверждать, что смерть не только представляется ему чем-то блаженным, но таковой и является.

 
Воистину, кто перейдет в загробное царство —
Будет живым божеством,
Творящим возмездье за зло.
 
 
Воистину, кто перейдет в загробное царство —
Будет в ладье солнечной плыть,
Изливая оттуда благодать, угодную храму.
 
 
Воистину, кто перейдет в загробное царство —
Будет в числе мудрецов, без помехи
Говорящих с божественным Ра.
 

   Казалось бы, такие слова, описывающие радости загробной жизни, расходятся с содержанием Книги Иова; но при ближайшем рассмотрении и здесь обнаруживается некое сходство. В Книге Иова также есть определенный намек на подобное мировоззрение. Несмотря на то, что многие исследователи отвергают правомерность перевода, представленного в Синодальном тексте, всё же воспользуемся им:

   А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, И я во плоти моей узрю Бога.
   Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей! (Иов. 19, 25–27)

   Сравним с оригиналом. В буквальном переводе начало текста звучит примерно так: «А я узнал: мой Избавитель жив, и последним над прахом Он восстанет. И после того, как эту мою кожу обдерут, из плоти моей я буду созерцать Бога». Как видим, в древнееврейском тексте явственно присутствует утверждение о бессмертии духа и посмертном Богообщении.
   Они и вправду похожи – надежда «разочарованного» на беседы с божеством Ра и надежда Иова на непосредственное, лицом к лицу, общение с Богом после смерти («в последний день»).
   Таким образом, между тремя упомянутыми произведениями – входящей в Священное Писание Книгой Иова, прекрасным творением Древнего Междуречья «Вавилонская теодицея» и египетской поэмой высокого звучания «Спор разочарованного со своей душой» – наблюдается немало общего. А главное – приведенные параллели с ясностью свидетельствуют, что Книга Иова вполне могла быть создана в первой половине II тысячелетия до н. э., поскольку она входит в круг литературы того времени о невинных страдальцах.
   Чем же так привлекательна Книга Иова для людей самых разных регионов, народов и культур, как живших в древности, так и читающих ее в наши дни? Не только тем, что она поднимает важнейшие вопросы бытия; и не только тем, что ее автор старается ответить на эти вопросы очень многогранно, без конфессиональной узости, без шор на глазах, что он с величайшей смелостью дает простор любым порывам мысли, любым решениям, нередко высказывая взаимно несовместимые точки зрения. Есть в мире и другие книги, обладающие подобными качествами: это, например, произведения древнегреческой философии, религиозные трактаты и поэмы древней Индии и т. д. Книга Иова отличается от всех них тем, что в ней острейшие, важнейшие для человека вопросы поставлены и ответы на них востребованы «на краю бездны» – на тонкой границе между бытием и небытием, благочестием и кощунством, на грани самой физической возможности диалога; вопросы задаются непосредственно перед лицом смерти и таких страданий, которые способны лишить человека самого дара мышления.
   Если мы сравним трагический диалог Иова и его друзей с теми беседами, которые велись греческими или индийскими мудрецами, иногда, быть может, относительно того же самого круга вопросов, то увидим огромную, вопиющую разницу. Вспомним беседы между греческими мыслителями – скажем, между Платоном и его последователями. Где они проходили? На лоне природы, среди прекрасных зданий, в спокойной, радостной обстановке. Собственно, так и должны вестись философские беседы. И греческие мудрецы немало сделали, чтобы создать подобную атмосферу для своих встреч. Точно так же, собираясь на берегу Ганга или Инда, беседовали между собой индийские мудрецы: от всего отрешась, сидели они на траве, возжигали благовонные курения, вкушали жертвенную пищу, пили опьяняющий священный напиток – сому и рассуждали о жизни и смерти.
   Как же проходит разговор на те же темы у Иова с его друзьями? Диалог ведется в крайне напряженной, трагичной обстановке, перед лицом невыносимых страданий величайшего мудреца, который не просто равен по духовному разумению своим собратьям, но и превосходит их. Друзья вынуждены взирать на его муки, от которых не могут его избавить. И эти муки являются живым и ярким опровержением всех их философских построений. Они собрались не только с целью утешить своего собрата по мудрости, а может быть, и по власти (мы далее рассмотрим возможность того, что они также являются правителями целых стран или областей) – они собрались, чтобы постигать в беспросветной тьме человеческой жизни, в безнадежном мраке страданий глубочайшие тайны бытия.
   Понятно, что в последние дни земного бытия, на границе жизни и смерти, для человека, если он сохраняет еще ясный разум, всё обостряется. Жизнь приобретает совсем иные вкус и цвет, другое звучание. Когда надеешься, что тебе предстоит прожить еще много дней и лет, то одним образом воспринимаешь действительность; если же сознаешь, что на днях– «всё», то жизнь воспринимается совсем иначе. Однако попытаемся представить себе, насколько тягостнее становится окружающая реальность над бездной страданий неодолимых, которые хуже смерти. Сам Иов причисляет себя к тем,

   … Которые ждут смерти – и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
   Обрадовались бы до восторга… (Иов. 3, 21–22)

   Именно такую ситуацию создает автор Книги Иова для своих героев для того, чтобы в ней ярче и пронзительнее высветились важнейшие вопросы бытия.

Лекция 2
Трагедия Иова. «Укажите, в чем я погрешил»

   Сопоставление сохранившихся произведений древневосточной литературы о страдающем праведнике с Книгой Иова показывает, что ни одно из них не содержит таких глубоких концепций, таких необычайных проникновений в сущность бытия, в проблему взаимоотношений человека с Богом, как Книга Иова. В этих произведениях лишь констатируется тот факт, что человек был праведен, непорочен перед своими божествами – и вдруг подвергся жестоким страданиям. И вот он беседует с другом или же с собственной душой, пытаясь выяснить причину произошедшего.
   И только Книга Иова затрагивает очень многое, выходящее за пределы бытовых и даже метафизических представлений обычного человека; ее повествования и диспуты приоткрывают истинные причины страданий праведных, а вместе с тем, парадоксальным образом – истинные основы самого мироздания. Оказывается, одно с другим очень тесно связано.
   Мы помним, что Иов был беспорочен и чист во всех деяниях, что он соблюдал Закон и заповеди в том виде, в котором они были явлены человечеству еще до Синайского законодательства (т. е. законы сынов Ноевых). Известно, что через Авраама и Исаака их потомкам эдомлянам (к которым принадлежал Иов), как и израильтянам, были даны еще и дополнительные постановления и заповеди. В частности, Иовом в какой-то форме соблюдалась заповедь о Субботе. Так, о его семерых сыновьях говорится:

   Сыновья его сходились, делая пиры каждый в своем доме в свой день…
   Когда круг пиршественных дней совершался, Иов посылал за ними и освящал их и, вставая рано утром, возносил всесожжения по числу всех их. Ибо говорил Иов: может быть, сыновья мои согрешили и похулили Бога в сердце своем… (Иов. 1, 4–5)

   Как видим, сыновья Иова поочередно в течение недели устраивали пиры, а в седьмой день Иов приносил жертвы за всех них. Иными словами, в субботу он совершал обряд поклонения Всевышнему и просил Его простить грехи своих близких.
   Нам известно, что Иов глубоко почитал Бога. Вот, быть может, наиболее значимые слова этого праведника:

   … Да будет имя Господне благословенно! (Иов. 1, 21)

   Таким образом, он не только почитал Всевышнего, но и знал Его имя, которое было возвещено патриархам, а впоследствии – Моисею и всему народу Израиля (непроизносимое четырехбуквенное имя, Тетраграмматон, которое в Синодальном переводе почти всегда передается как «Господь»).
   Иов, как мы сказали, совершал Всевышнему жертвоприношения. Он воспитывал детей в страхе Божьем:

   … Может быть, сыновья мои согрешили… (Иов. 1, 5)

   Значит, и дети его имели представление об истинном служении Богу, поскольку были в этом наставлены отцом. Иов оказывал помощь всем нуждающимся, что предписано заповедями Создателя:

   Вот, ты наставлял многих и опустившиеся руки поддерживал,
   Падающего восставляли слова твои, и гнущиеся колени ты укреплял. (Иов. 4, 3–4)

   – т. е. как колеблющихся в вере, так и материально нуждающихся Иов поддерживал, он как бы «выпрямлял» их жизнь и ставил их на ноги.
   Есть множество и других свидетельств его праведности и непорочности.
   Почему же и в связи с чем такой праведный и возвышенный муж подвергся ужасным страданиям? Вдруг разрывается перед нами завеса обыденности, описание земных дел, и мы переносимся – подобно тому, как это происходит, скажем, во сне – в совсем иной мир, в иное измерение бытия, и оказываемся не более и не менее как перед престолом Самого Создателя.
   Начинается знаменитое повествование о том, как в день, когда приходили сыны Божьи дать отчет Отцу своему, Всевышнему, «между ними» (בתוכם <бетоха́м>, т. е. «среди них», «как один из них») явился и некто, называемый השטן <ґа-сата́н>, – сатана. «Сатан» означает «противоборствующий», «противоречащий» – тот, кто мешает свершиться чему-то (от глагола שטן <сата ́ н> — «противодействовать»). Кому же противоборствует этот дух и какой властью он обладает?
   Из всего повествования Книги Иова мы видим, что он, в противоположность распространенному заблуждению, не имеет ни малейшей самостоятельной власти. Он не есть независимо действующая сила, которая стремится нарушить гармонию бытия, противостоя благу как таковому или же, тем более, Самому Создателю. Только в дуалистических теологиях, космологиях и метафизических системах, главным образом восходящим к маздеистской (зороастрийской) религии, утверждается, что во вселенной между двумя равновеликими началами – светлым, благим, и мрачным, злым, – постоянно происходит борьба, отражающаяся на всех мировых процессах. К учению маздеизма восходят представления тех гностиков, которые приписывают мировое благо одному источнику, а мировое зло – иному и таким образом вводят, помимо единого Создателя, другое божество, во всём Ему противоположное.
   В Библии подобного дуализма нет: «сатан» появляется как один из духов – «сынов Божьих», подвластных Отцу. Он предстоит Богу и дает Ему отчет. Всевышний его спрашивает: «Откуда ты пришел?», и он отвечает: «Я ходил по земле и обошел ее» (Иов. 1, 7). Видимо, он выполнял какое-то поручение и рассказывает, насколько успешны были его усилия. Итак, «сатан» подотчетен Богу – он ни в коем случае не восстает против Всевышнего и не замышляет ниспровергнуть весь строй мироздания. И Бог дает ему очередное задание, как бы подстрекая к последующим действиям:

   … Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. (Иов. 1, 8)

   И тут же «сатан» включается в диалог со Всевышним и говорит:

   … Разве даром богобоязнен Иов?
   Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и всё, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле;
   Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя? (Иов. 1, 9-11)

   В древнееврейском оригинале сказано не «… благословит ли он Тебя?», а более резко: «… разве не проклянет Тебя в лицо?»
   Правда, здесь применен глагол ברך <бэра́х>, означающий «благословлять», но почти повсюду в Библии, когда говорится о Всевышнем и об отрицательном отношении к Нему человека, вместо слова «проклинать» эвфемистически используется глагол «благословлять».
   Иова настигает первое страшнейшее испытание: похищаются его стада, а на его детей, когда они пируют у старшего брата, обрушивается дом, и все они погибают. В один день обрушиваются на Иова эти беды – вестники страшных событий следуют друг за другом. И тут повествование прерывается, чтобы перейти к описанию реакции Иова. Когда подобное случается с праведником, что он делает? —

   Тогда Иов встал, и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою, и пал на землю, и поклонился… (Иов. 1, 20)

   Человек может упасть на землю от беды, от бессилия; но Иов пал на землю не так. Он пал, чтобы поклониться Всевышнему, Который послал ему столь тяжкие испытания. И сказал Иов:

   … Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. (Иов. 1, 21)

   Есть ли в приведенных словах ропот, обида, жалоба? Нет, только констатация факта: всё, что было мне дано, исходило от Всевышнего. Забрать это – Его суверенное право, я ни на что претендовать не могу, жаловаться мне не на что. Если Царь сперва поручил мне некую должность, а потом сместил с нее, то я остался при том, что имел прежде. Раньше я только благодарил Царя, а теперь не смею предъявлять никаких претензий, ибо всё принадлежит Ему.

   Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! (Иов. 1, 21)

   Никаких жалоб, ни малейшего протеста против безграничной власти Бога! И повествователь далее резюмирует:

   Во всём этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге. (Иов. 1, 22)

   Затем настал срок второго испытания. Сатана опять предстает перед Богом, и в ответ на Его обличение: ты, мол, обвинял человека, который и теперь чист, и ничего скверного не сделал, – искуситель приводит такой довод: самое тяжелое испытание Иову еще не пришлось перенести. Далее приводится пословица, бытовавшая на Древнем Востоке:

   … Кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек всё, что есть у него… (Иов. 2, 4)

   И в соответствии с этим изречением сатана предлагает до конца проверить верность и непоколебимость Иова:

   … Но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его. (Иов. 2, 5)

   «Кожа за кожу» – что это значит? Когда речь идет о «коже», т. е. о чем-то поверхностном, возможна торговля; если же дело касается проникновения «под кожу», т. е. затрагивает нечто жизненно важное для человека, то он готов поступиться очень многим, дабы избежать потери. Тем более пойдет он на всё, чтобы сохранить саму жизнь. Такова логика искусителя.
   Мы видим, что он вторично предлагает Богу «простереть руку Свою» на Иова и «коснуться» этого праведника, т. е. поразить его бедами. И действительно – Бог «простер руку», и Его «рукой» оказался в данном случае сам же злой дух. Итак, Всевышний повелевает им, как Своею «рукой».
   Отошел сатана от Бога и поразил Иова, как сказано, «проказою лютою», т. е. какой-то страшной кожной болезнью, связанной с перерождением кожи, нарывами от головы до ног (вспомним только что звучавшее «кожу за кожу».). И Иов с той минуты не имел покоя ни физического, ни духовного. Далее говорится, что он не мог сомкнуть глаз ни днем, ни ночью, не мог проглотить кусок пищи и выпить глоток воды без ужасающих мук, и адские страдания стали его повсечасным уделом. Всё это случилось в довершение потери детей, утраты имущества, лишения царской власти.
   Как же отозвался Иов на череду неописуемых бедствий? Он оставался непорочным, что следует из слов жены:

   И сказала ему жена его: ты всё еще тверд в непорочности твоей! похули Бога – и умри. (Иов. 2, 9)

   Жена Иова верит, что если кто-либо пожелает ниспровергнуть весь мировой порядок, обратив проклятие на самого Творца, то он будет мгновенно сокрушен вышней силой. Однако Иов не соглашается ее слушать:

   Но он сказал ей: ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Во всём этом не согрешил Иов устами своими. (Иов. 2, 10)

   Он и после второго, страшнейшего, испытания не поколебался в вере. Он не обвинил ни в чем Бога, не воспротивился Ему, не стал возражать против тех способов управления вселенной, которыми пользуется Всевышний.