Дмитрук Андрей. Болеро Равела, Неожиданный финал

) Так... Объединенная сводка киевских министерств обороны и полиции, а также РСБ - по сути, фронтовые новости: в результате поединка двух рэкетирских кланов полностью разрушен центр Бердичева, обстрелом снесена церковь, где Онореде Бальзак венчался с Эвелиной Ганскою; "Шанхай" бомжей и нарков в бывшей зоне отдыха Пуще-Водица решением городской думы признан рассадником эпидемий, при его ликвидации погибло двое полицейских, пожар охватил сосновые леса. А что-нибудь утешительное в вашей газете есть, спросила Елизавета. Как же, ответил я, вот, например, сплетни зарубежной эстрады: солист московской группы "Дам-дам" Дима Шипунов, чья свежая пухлощекая физиономия с капризно-спесивым выражением повергает в экстаз старших школьниц, приглашен погостить правителем нефтяного эмирата. Поскольку правоверные мусульмане вряд ли станут слушать русскую "попсу", можно только догадываться, зачем нужен почтенному эмиру Абульхасану толстенький мальчик Дима... Еще в начале поездки Никита призвал меня не удивляться их виду. Прямо отсюда мы поедем на съемки, и придется "с колес" включаться в работу. "Разве вы тоже снимаетесь?" - "Да-с, у нас вообще особого свойства фильм: полагаю, и вам доведется не только писать диалоги..." Теперь, когда мы свободно разговорились и, кажется, сблизились, сама собою пришла мне в голову мысль. "А что,- сказал я,- если нам пригласить на съемки моего сына Георгия с его... э-э... партнершей по концертному номеру? Оба профессиональные артисты эстрады, хороши собой, физически отлично развиты"... Втайне я опасался отказа,- уж очень решительную и независимую игру вела эта "Астрея",- но Елизавета быстро переглянулась с Никитою, и согласие было получено. Машина как раз съезжала с бульвара Шевченко; объехав Бессарабский рынок, мы устремились по крутой улочке вверх, к дому Георгия. Сын отворил с неожиданной быстротою - я знал, что Георгий обычно отсыпается после ночных выступлений, и готовился будить его долгим стуком, но он распахнул дверь столь внезапно, словно ждал нас в прихожей. Я давно не видел сына таким подавленным, он зябко кутался в купальный халат. Увидев за моей спиною ряженых, Георгий на миг встрепенулся, но, видимо, что-то сильно угнетало его, и он снова ушел в себя. - Можно к тебе? - спросил я. - Это мои друзья с петербургской киностудии "Астрея", Елизавета и Никита. Мы едем прямо на съемки. - У меня Стана, - тихо сказал он, не двигаясь с места. - Вот и хорошо, у нас и к ней есть разговор... Да впусти же людей, дикарь! Так и будем через порог разговаривать? Как всегда, мой авторитетный тон повлиял на Георгия. Что-то проворчав, он отступил в сторону и даже сделал нечто вроде приглашающего жеста. Я тут же понял, отчего маялся Георгий. В гостиной, на широкой тахте, под видеомагнитофоном, лежала укрытая пледом, бескровная Стана. Без своего клоунского грима со стрелами от глаз до ушей, без разноцветного, присыпанного блестками гребня волос казалась она почти подростком, из тех, что выросли без солнца в кирпичных колодцах дворов, на асфальте возле кафе, где наша юная смена чередует глоток вонючего кофезаменителя с затяжкою "дури"... Георгий был рассеян и неуклюж, усаживая нас в кресла, - что-то ронял, спотыкался, вдруг застывал, со страдальческой миною глядя на Стану. Я не узнавал его, мужественного парня, гладиатора; я теребил его, спрашивая, в чем дело, и вдруг Георгия прорвало. - Бежать, бежать отсюда, - угасшим голосом сказал он, садясь на край тахты. Обвел нас взглядом больной собаки. - Но куда?! Мы же никому не нужны, никому на свете. Все боятся нас, как чумы, все гонят... - Жоржик, не трави себя, не надо, - еле слышно прошелестела Стана. Слава Богу, подумал я, интеллигентная девушка, не называет его Жорой. Обернувшись, он с такой заботою коснулся губами ее лба, - то ли подбадривая, то ли пробуя температуру, - что я просто поразился, вспомнив их совместную гимнастику. И поразился еще больше, увидев, как нежно в ответ погладила Стана пальцы "Жоржика". Наконец, он настолько овладел собою, что сумел рассказать нам все по порядку. Увы, секс-акробатика с моим сыном не исчерпывала обязанностей Станы, ей приходилось также входить в закрытые кабинеты к особо уважаемым клиентам. Так было и в прошедшую ночь: девушка развлекала троих зубров подольского темного бизнеса, приехавших на бронированных лимузинах, каждый с парою телохранителей. И все сошло бы, как обычно, если бы не игривый нрав Кости Черепа. Натешившись Станой и в одиночку, и в компании с друзьями, и даже любимому телохранителю дав "отведать" актрисы, Костя затем ее, голую, изрядно окосевшую, возложил на стол и на животе у нее стал разрезать торт. Пьяная рука дрогнула, Череп располосовал Стане живот. Намокли в крови десятидолларовые бумажки, которыми жалостливые мафиози забросали девушку. Хозяин шоу-кафе вызвал "скорую": в Киеве это почти невозможно, две трети карет стоят без топлива и запчастей, но уж в злачные места бригада прибывает немедленно, надеясь на валютную подачку... Глубокие порезы обработали; хотели забрать в больницу, но Стана уперлась, она ненавидит лечебные учреждения. Вызывать полицию хозяин Георгию не велел: оттого-то, кажется, больше всего и кипятился мой сын. - Рабы, рабы! Хуже рабов! Те хоть могли попросить о заступничестве своего господина. А мы - кого? Кто нас защитит? - Ну, знаешь, Жоржик, - заговорила раненая, и мы затаили дыхание, чтобы расслышать ее голос. - Теперь сам Череп будет меня от всех охранять, ему все-таки стыдно... - Череп! - не унимался Георгий. - Это мне стыдно, а не ему! Стыдно быть под охраной не закона, а бандита! Это же нелюди, мразь... это... я не знаю!.. - Простите великодушно, сударь! - вступил Обольянинов. Он казался громоздким, точно слон, в этой уютной, но тесной квартирке конца двадцатого века и двигался весьма бережно, чтобы ничего не опрокинуть. - Быть может, я чего-то не понимаю, но - по моему разумению - вы сами должны защищать вашу... э-э... суженую. Вы ведь, по меньшей мере, помолвлены, не так ли? Иначе девица не могла бы находиться в вашем доме, а вы - ухаживать за нею наподобие сиделки... Господи, о чем он?! Внезапный озноб тронул меня, точно приоткрылась дверь в запредельную пустоту. Я испугался. Мне впервые почудилось за их маскарадом нечто иное, грозное в своей подлинности. Георгий, кажется, не ощутил ничего необычного. Наоборот, принял слова гостя очень всерьез, закивал: - Да, да, вы абсолютно правы! Вообще-то, у нас теперь не бывает помолвок, но... мне кажется, что Стана... Станислава удостаивает меня своим... ну... своей благосклонностью и может быть уверена в том, что и мои чувства... Сын окончательно запутался, пытаясь построить витиеватую фразу в духе "галантных" времен. Выпростав руку из-под пледа, Стана погладила его по затылку, и Георгий договорил: - В общем, моя квартира лучше, чем у Станы. Она не киевлянка, снимает угол.., а тут я могу все делать для нее, и... - Совершенно понимаю вас, сударь, - склонил кудрявую седеющую голову Никита, - и ничего, кроме восхищения, по поводу сего истинно дворянского вашего поступка не испытываю! Елизавета, на которую я остерегался коситься слишком часто, - так ослепительна была она в своем широком платье с оборками и кружевами, подобно сказочному мотыльку присевшая на край кресла, - одарила Георгия улыбкой, способной надолго лишить покоя. - А насчет защиты... ну, тут, знаете, все не так просто, как в вашем восемнадцатом... то есть, когда происходит действие! Дуэли на шпагах, знаете ли, не получится. Это банда подонков, у которых самое меньшее по "Калашникову" у каждого... - Однако же, думаю, и с иным оружием, кроме шпаги, всегда возможно постоять за себя... и за свою даму! - видя, что страдающий Георгий непробиваем для ее чар, громко сказала Долгорукова. - Ну, это не для меня... -Сын мой скривил губы, помотал коротко стриженной головою. Я с грустью подумал, что уши, которые мы с Эльвирой туго прибинтовывали нашему младенцу, так и остались лопухами. - Во мне вот его гены, папины. Я хлюпик, интеллигент паршивый. Несмотря на биографию, как в американском боевике... Когда нас алжирцы встретили в Лейпциге, на Хауптбанхофе, с ножами и цепями, я с проколотой печенью пробился через их толпу, понимаете? Я на заводе Гольбаха одного усташа головой в трансмиссию сунул - и все равно я размазня. Меня только на короткие вспышки и хватает. Боюсь грубости, хамства, оскорблений боюсь... - Не наговаривай на себя, никого ты не боишься! - прошептала Стана, прижимаясь щекою к его руке. - Интеллигент? - поднял лохматую бровь Никита. - Полагаю, что человеку, так себя именующему, надлежит не только словом или пером владеть искусно, но и железом разящим, и пулю во врага посылать, не дрогнув! - Значит, стать на одну доску со зверьем? Уподобиться мерзавцам, подонкам?! - Отнюдь нет, сударь. Имея в душе своей, скажем, некое сокровище, можно ли безропотно сносить обиды, или же надлежит драгоценность оную оберегать? - Если будешь жестоким, ничего в душе не останется, нечего оберегать будет! - вмешалась Стана. - Душа закалится только, но природы своей не изменит, - мягко возразила Елизавета. - Господи! - сказал вдруг Георгий, вставая. - Говорим, говорим, а я даже кофе до сих пор не поставил. Хозяин, называется!.. И тут же, словно кто-то на лестничной площадке дожидался именно этих его слов и движения, грянул долгий настойчивый стук. Краска отлила от щек Георгия; помедлив немного и запахнувшись в халат, он вышел в прихожую. Я отметил загнанный, сразу заметавшийся взгляд Станы. Увидел и то, как вроде бы случайно Никита, сидя, положил руку на эфес. Забубнили напористые мужские голоса; Георгий вошел, точно неся на плечах тонну груза, а за ним двое гостей. Один из них был, несомненно, главным низенький, лысеющий, полноватый, с руками в карманах просторной кожанки, шагал расхлябанно, нарочито выставляя жующую челюсть. Другой, угрюмый, в модном на Запале оранжевом коттоне, отличался ненормальной длиною рук и угреватого, в буйных космах лица - типичный орангутан-телохранитель. - Боже ж ты мой, какие у тебя гости, Жорик! - слащаво-угрожающе сказал первый. У него была гадкая манера - с кривой ухмылкою смотреть мимо глаз собеседника. - Это вы что, номер для шоу репетируете? Групповуха по-гусарски, гы-ы... Сохраняя выражение отстраненности, Никита покосился на говорившего и слегка подкрутил ус. Чуткий гость уловил смысл этого движения и сказал: - Я-таки думаю, Жорик, что будет лучше, если твои друзья немножко пособирают ландыши на дворе. Или я не прав? Телохранитель довольно хрюкнул, как делал он после каждой "остроты" своего хозяина. Словно у глубоководной рыбы на суше, изо рта его выкатился громадный розоватый пузырь. Никита еще раз коснулся усов; Елизавета же, с прежней ясной усмешкой, спросила: - Может, и вправду мы не ко времени, сударь? Тогда отложим наше дело... Но Георгий, явно сделав страшное усилие над собою, набрал воздуха в грудь и выкрикнул: - Нечего нам откладывать! Стана схватила его за руку, как бы вливая добавочную решимость. - И нечего мне от них скрывать, Это мой отец, а это его друзья. Они уже все знают, Череп, и поняли, кто ты такой, и что ты пришел еще раз предупредить меня насчет Станы, или денег дать, чтобы мы молчали!.. - Ну, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец... - Опустившись в единственное свободное кресло, Костя выплюнул жвачку и с шиком закурил, чтобы мы видели и дорогие длинные сигареты, и золотую зажигалку "Ронсон". Мы люди не гордые, можем и при всех. Насчет молчать, так это ты и без денег понимаешь, Керюха. А чем бабки просто так кидать, мы лучше Станочку отвезем в больницу, классную, концессионную! Короче, на фига ей тут лежать, ты ж не доктор. Правда, подруга? Давай, собирайся. Если ноги не пойдут, тебя Лох на ручках понесет. Давай, шевелись... Лох тоже выплюнул чуингам и осклабился, вообразив себя в непривычной роли носителя дам на руках. - Я никуда не поеду, - дрожа и покрываясь бисеринками пота, быстро проговорила Стана. Ногти ее впились в ладонь Георгия. - Я тут останусь, уходите, ребята - все уходите, потом придете, когда я смогу... потом! - Ваша воля - закон! - сказал Никита, величаво поднимаясь и явно ожидая того же от прочих. Привстав, Елизавета глянула в сторону Кости - от такого взгляда из-под черных опахал любой нормальный мужчина заколебался бы, но Череп и бровью не повел. С прежней пакостной улыбкой, глядя мимо лиц, он сказал: - Вот и классно, Станочка - пускай все валят на..., пока я добрый, а мы с Лохом тебя оденем, выведем и поедем в больничку... - До первой свалки вы поедете! - взорвался, наконец, давно закипавший Георгий. - Небось, уже и канистра с бензином в багажнике, на это бабок не жалко! Рывком повернувшись к моему сыну, с судорожным, действительно "черепным" оскалом Костя вымолвил: - А это ты у меня сейчас проглотишь, козлик! Ошизел? Так я тебя быстро вылечу! - И добавил через плечо, ко всем нам: - А ну, валите отсюдова к ...ной матери! Лох! Орангутан, видимо, неплохо обученный, сделал танцующий поворот; на нас был направлен даже не парализатор, а американский полицейский "кольт" со стволом, как водопроводная труба. Если бы не то, что случилось через пару секунд, - не знаю, как бы я себя повел. Вряд ли покорно вышел бы вон, оставив на растерзание сына. Хотя и это не исключалось начисто... Может, бросился бы под ноги Лоху, или швырнул пепельницу в голову Косте - с риском погибнуть, но что-нибудь бы, наверное, вытворил. Однако не пришлось. Из-под своих кружев Елизавета выбросила руку с ювелирным, как мне показалось, изделием. Пыхнуло огнем, хлестнуло пистонным треском, и Лох без звука повалился лицом вперед. Так буднично, сиротски плюхнулся, будто на шнурок от кроссовки себе наступил. Стана сдавленно вскрикнула. Череп заревел, хватаясь за карман, но вдруг замер, поскольку острие Никитиной шпаги было уже приставлено к его горлу. - Я дам вам, сударь, шанс на жизнь и даже на победу, - почти дружески, лишь раздувая мясистые ноздри, сказал Обольянинов,- если вы окажете мне честь спуститься со мною во двор и взять в моей машине вторую шпагу. Итак?.. Видит Бог, как несерьезно, как насквозь театрально это прозвучало! Казалось, все сейчас облегченно рассмеются, и Георгий поставит, наконец, на огонь кофе. Но грязно выбранился Череп, ногой попытался лягнуть Никиту, и тот, сокрушенно вздохнув, подал клинок вперед... Под истошный вопль Станы кровь струею выплеснулась на скатерть. - Ну, все, - с равнодушием приговоренного сказал Георгий, глядя, как расползается клюквенное пятно. - Их там еще человек пять, точно. Подождут условленное время и поднимутся. А может, слышали выстрел. Тогда будут еще быстрее. - фи, пятеро холопов, - обтерев шпагу батистовым платком и брезгливо отбросив его, начал было Никита, но Елизавета прервала его бахвальство: - Имеется ли у вас черный ход? - Он же и парадный, по совместительству. - А ежели перелезть с балкона на балкон и спуститься другою лестницею? - Толку нет, все подъезды выходят во двор, да и как мы с... Георгий подбородком указал на тихо плакавшую Стану. - Ну, честная братия, вижу, не миновать нам переведаться с ними, с каторжными! - скорее весело, чем испуганно сказал Никита и с лязгом вбросил клинок в ножны. - Чем переведаться, соображаете?! Шампуром вашим, дамским пистолетиком против пулеметов? Думать надо! - Нет, Жорж, тут я не согласен. Не так уж мы, наверное, безоружны... Сказав это, я перевернул труп Лоха и достал его устрашающую пушку; затем, обшарив карманы рухнувшего главаря, выудил у него мощный армейский парализатор. В другое время, в другом состоянии я бы ни за что не стал вот так ворочать покойников, - но сейчас благодетельное отупение снизошло на меня, заодно почти избавив от ужаса перед близкой смертью. Будто вне реального мира, во сне наяву происходило все это, двигались руки, говорили губы... - Лох! - вдруг сказали из-за входной двери. - Ты стрелял, что ли? Эй, Череп, Лох! И кратко, но убедительно стукнули кулаком. Никита с ягуарьей бесшумностью подкрался к двери, глянул в глазок, затем вернулся к нам и быстрым шепотом сообщил: - Трое, автоматы наперевес. И столь же тихо - мне: - Сударь, благоволите открыть и сразу стать в угол. Сие-вам... С этими словами Никита вручил мне свой газовый пистолет, сущую игрушку в сравнении с карманным газометом Черепа, "Костька, блин, ты чего?" - настаивали пришедшие. Раздалось нехорошее шарканье, предвещавшее штурм. - Сейчас открою! - крикнул Георгий. - Иду!.. Все так же душою не веря в происходящее, но уже испытав сжатие сердца, я нарочно повозился, отпирая замок. Тем временем Никита с Георгием, широко расставив ноги, заняли позицию напротив двери, и каждый целился перед собою, держа на уровне переносицы двумя руками - мой сын парализатор, а Никита "кольт". Гость был спокоен, точно в тире, бледный растерянный Жоржик тщетно пытался ему подражать. Разным было и поведение наших дам: Елизавета сидела, подавшись вперед и следя за нами с жадным любопытством; Стана грызла край пледа, чтобы сдержать истерику. Наконец, внутренне воззвав к Ней, Защитнице, я распахнул дверь и метнулся в угол, под прикрытие стены. В тот же миг наши открыли огонь; в грохоте револьверной стрельбы потерялся хлопок парализатора, но я вторично за сутки почувствовал дурманную сладость... Мне не пришлось пускать в ход свой пистолет. На лестничной площадке словно тяжелые мешки повалились, кто-то удушенно захрипел, и все стихло. Никита вышел, жестом велев нам пока не двигаться: я понял, что он за дверью осматривает пораженных. Ну и опыт же был у этого верзилы - не иначе, как обмяло его в одной из региональных войн, а то и в более крутых переделках! Еще и еще раз бахнул "кольт". Пристреливает, - ужаснувшись, понял я. На этажах скрежетали замки, лязгали дверные цепи - даже и не думая выглянуть, народ запирался покрепче. Бумм... У кого-то был стальной надверный щит, опускаемый в случае нападения. - Полагаю, господа, что в их машине остался только водитель. - Ежели не глухой, так поехал за подкреплением. - Что ж, лишняя причина поторопиться!.. С содроганием перешагивая через раскинутые тела, мы с Георгием несли зажмурившуюся Стану. Елизавета столь беспечно поднимала кружевной подол, переходя кровавые лужи, словно перед нею были следы обычного дождя. На запястье одного из убитых, седого смуглого крепыша, увидел я татуировку: "Герат. 1978 г.". Никита преспокойно собрал автоматы... Во дворе и вправду не было уже других машин, кроме огромного "хорьха", лишь у подъездов ютились жалкие веломобили жильцов. Надо было спешить. Мне показалось, что Никита очень долго заводит двигатель; наконец, мы сорвались с места. Подобно герою боевика, водитель наш лихо развернулся на земляном холме посреди двора, некогда клумбе; хрустнули сухие остатки домового огорода... Машина торпедою вылетела на улицу. Дом Георгия стоял на Бессарабке, на самой горе. Мимо гигантского рынка, который мои родители называли "крытым", а я в детстве обожал, поскольку на его воротах красовались чугунные бараньи и бычьи головы, - мимо этого здания, ныне отобранного под концессионную биржу, мы свернули на Бассейную, затем вдоль давно заржавевших трамвайных рельсов устремились к вокзалу. Скоро я понял, на что рассчитывает Никита. Привокзальная зона относилась к категории "А" межрегионального контроля, лучше охранялись только ракеты. Улицы кругом были перегорожены, наших возможных преследователей отсюда точно завернули бы, но какие-то особые Никитины документы убедили солдат на КПП, и мы проехали по Саксаганского. Однако на перекрестке наш бег был придержан, и уже не постовыми. По коридору из многорядной колючей проволоки к вокзалу колонной двигались чудовищные четырех- и пятиосные грузовики. Ехали сахар и натуральная древесина, редкие металлы и подсолнечное масло, - чтобы исчезнуть в гладких, безоконных стальных поездах и со скоростью двухсот километров унестись на Запад. Дорога от Киева была перестроена для суперэкспрессов, к ней на полсотни шагов не мог приблизиться ни один местный житель - под наблюдением бессонных вертолетчиков, под объективами специальных спутников утекало наше богатство. Чем за него расплачивались, можно было увидеть в квартале отсюда, где у выезда на площадь Национального Возрождения круглосуточная очередь медленно вливалась в освещенные двери бесплатной столовой... Наверное, мы взяли хорошую фору - центр миновали без происшествий. Лишь на Петровской аллее выскакивали из шалашей в кустахжуткие оборванные личности, бежали за машиной; пара железок отскочила от бампера... Это явно не был размах наших возможных преследователей. У моста метро "свои" полицейские бойко откозыряли при виде волшебного Никитиного пропуска. С чувством расставания оглянулся я на златоглавую, венчавшую горы звонницу Печерской Лавры. Слава Богу, пока не ободрали купол - говорят, отчаянные монахи забрались наверх и пригрозили спрыгнуть... Прощай, милая моя утешительница! Ты смотришь мне в глаза, ты отвернулась от стальной меченосной бабищи, оседлавшей соседнюю гору. Два года назад поехал под ее несуразным весом холм; несколько улиц отселили, и теперь все ниже склоняется "Уродина-мать" над пустыми домами и усадьбами, а у города не хватает средств, чтобы выпрямить статую или вовсе убрать... Я тоскую о мирных, сытых годах, когда ее возводили, - но безобразное всегда безобразно. На середине моста дала знать себя погоня. Падая наискось, к нам близился вертолет. "Гони!" - закричал Георгий, и Никита погнал, заставив панически шарахнуться пару встречных велорикш. Вертолет вдруг задрал хвост и описал крутую дугу. За нашими спинами словно отбойный молоток простучал, и я, оглянувшись, увидел на асфальте ряд дымящихся пробоин. Хорошо хоть, что не "Черная акула". Полицейские не в лад ударили одиночными; они уже наверняка вызвали подкрепление, но до его прибытия вертолет мог десять раз изрешетить нас. Георгий заботливо прижимал к себе голову Станы и просил ее "не открывать глазки". Никита же, опять проявив немалую воинскую сноровку, бросал "хорьх" вправо, влево; лихачил, то едва не обдирая машину о бетонные опоры рельсового пути, то проскакивая вплотную к перилам моста, и все увеличивал скорость. Пуля даром щелкнула по крыше. Рядом схватился за окровавленную голову рикша, умелец, приделавший к велосипедной раме закрытый салон для троих пассажиров; его громоздкий экипаж легко опрокинулся. Я думал, что Никита осадит машину, увидев вскинутые навстречу автоматы замостных часовых, - но он лишь выбросил через окно серебристый жетон. Спешно козырнув, стрелки пропустили нас, а затем бросились под защитный колпак. Вертолет почему-то отстал, - возможно, подбитый, - зато, утробно громыхая, надувитой виноградом стенкоюявился поездметро. Мы шутя догнали и обошли его: ходивший лишь в часы "пик" паралитик-состав с выбитыми стеклами тащился, разбухнув от народа, даже на крышах сидели и лежали. За обочиной частили стволы красно-рыжих рощ, уносились побуревшие газоны, теннисные корты, веранды нарядных белых домов. Концессионная зона отдыха... Какие-то счастливые люди неспешно ехали на конях, он и она, в цилиндрах, одетые как для конкура. И не глянули с высоты седел... Обольянинов и тут рассчитал правильно. Вертолет над мостом не подбили: подальше облетев зенитные пулеметы, решил он зайти сбоку, через пути метро. Но уж эти места охранялись получше, чем наш злосчастный город! Не успела брюхатая стрекоза вновь повиснуть над нами, как неведомая сила сбрила у нее винт, и вертолет позорно грохнулся на шоссе. Быстро и точно, подумал я: компьютерный прицел, лазерное наведение. Не дадут себя в обиду и на дикарской земле! За лесом, за голубыми заливами, где, как встарь, сверкали чистотою заново просеянные пляжи, долго еще был виден нам столб копоти. День прошел в неистовой гонке. То по разбитому, долгие годы не ремонтированному асфальту (о, какие горячие ножи вонзались при каждом прыжке машины в мой несчастный затылок!), то по идеальному шоссе в концессионных зонах, а порою и по вязкому чавкающему проселку, по черепкам и доскам, вдавленным в грязь, сквозь нескончаемый дождь вел Никита тяжелый "хорьх" к неведомой цели. Под Броварами мы заправились на валютной, охраняемой пулеметчиками, бензоколонке, причем Елизавета расплатилась чеком; без особых задержек пересекли государственную границу Киевской республики; а в лесочке неподалеку от Галицы, уже в государстве Черниговском, под вечер устроили привал. В высоте немного развиднелось... Из объемистого багажника наш водитель и защитник извлек пару кожаных саквояжей самого старинного вида. На относительно сухом месте под раскидистым тополем мы постелили брезент, поверх него развернули ломкую белоснежную скатерть, и Елизавета с Никитою стали "накрывать на стол". Словно лопались жесткие обручи, годами стискивавшие мою грудь, и становилось легче дышать, когда я смотрел, как Никита жестами тороватого хозяина достает из бархатных гнезд и расставляет алмазной грани бокалы, тарелки с бледно-отчетливым рисунком цветочных гирлянд, раскладывает серебряные с чернью массивные приборы. Из второго саквояжа явились нашим ошалелым глазам и окорок смугло-розовый, со спиралью нежной белизны, и желтый плачущий балык, и пирог, под лезвием обнаживший многие слои мяса, рыбы, яиц с луком, и пузатые бутылки, полные будто бы светлой крови... Черт, как он щедро пластал все это тесаком! Боги, как сладострастно мы все это пожирали! Какими мы разом стали учтивыми, с какой церемонностью поднимали тосты друг за друга! Даже Стана, осторожно вынесенная Георгием, оживилась, и Елизавета, кое-что смыслившая в медицине, решила, что девушке не помешает бокал вина. Затем Никита сделал вещь совершенно неожиданную: достав плоскую коробочку с каким-то, эмалью по белому изображенным, генералом в треуголке, открыл ее и душистым пряным табаком любовно зарядил обе ноздри. Чих его был орудийным... То же проделал и я - Георгий не решился. Вслед за встряскою, произведенной в мозгу едким и густо-сладким запахом, сокрушительно чихнув, я почувствовал необычайную свежесть и прояснение ума, словно и не было за спиною целодневной изнурительной дороги.