— Так… восемнадцать?.. Пошла 72-я! — Нарядчик сделал отметку на своей доске, я бригада, стараясь держать строй, двинулась к воротам, а ее место заняла бригада Савелия.
   — 73-я?.. Раз, два, три, четыре, пять, шесть в трое… Итого: тридцать три… Смолил! А у меня — тридцать четыре! Кто в отказе? — строго спросил нарядчик бригадира.
   — Сейчас! — Бригадир, мужчина лет сорока, вытащил из кармана свою фанерку. — Один — ПКТ, трое — ШИЗО, двое — санчасть, двое — свиданка…
   — Стоп! — остановил нарядчик, следивший по своей доске. — У меня на свиданке один — Петраков!
   — А Спирин? К нему мать вчера поздно вечером приехала. Замполит двое суток подписал! — доложил бригадир.
   — Ясно!.. Тогда все верно! — Нарядчик и прапорщик внесли исправления. — Пошла 73-я!..
   — А ты чего слалом щелкаешь? В ШИЗО захотел? Вынул руки из карманов! — снова подал голос дежурный помощник начальника колонии.
   Цех мебельной фабрики, где работала бригада Савелия, выглядел просто огромным по сравнению с жилыми бараками. Здание фабрики было построено буквой "п", и каждая сторона буквы представляла собой одна цех. Первый цех — раскроя ДСП — соединялся со вторым цехом покрытия раскроенных деталей ДСП шпоном. Третий цех занимался лаковым или полиэфирным покрытием уже отшлифованных деталей мебели.
   Все три цеха соединялись между собой узкоколейкой, по которой вручную толкались тележки с деталями мебельной продукции. Каждый цех имел своих контролеров ОТК, проверяющих детали и ставящих свои штампы после каждой операции, давая «пропуск» на дальнейшую обработку.
   Войдя в цех, Савелий с непривычки поморщился: в нос ударил специфический запах горящих смол от прессов и автоматов.
   — Что, воняет? — ухмыльнулся бригадир Смолки.
   — Ничего, принюхаешься… Пошли к мастеру!.. Кабинет мастера находился посередине цеха. Пожилой сухощавый мужчина с седыми волосами и натруженными жилистыми руками сидел за полированным столом. Бригадир доложил о Савелии и присел рядом с ним.
   — Говорков, значит… — усмехнулся мастер, перекладывая с места на место какую-то папку. Потом встал, вытащил из шкафа потрепанную тетрадь и снова сел за стол. — С деревом дела, имел? — глядя исподлобья, спросил он Савелия.
   — Ну…
   — Не «нукай»!.. — нахмурился мастер и повернулся к Смолину. — Автомат кромки стоит?
   — Третий день…
   — Туда и поставь… Вправим с погрузки сними, ему в напарники…
   — А Люсткин? Он же не успеет разгрузить один, старый…
   — Ничего, в ШИЗО не захочет — успеет! — Мастер снова ухмыльнулся и повернулся к Савелию: — За брак вычту: в первый раз без рапорта, а потом — не взыщи! — И он развел руками. — Два рапорта — ШИЗО!
   Потом раскрыл тетрадь, написал фамилию Савелия:
   — Распишись против своей фамилии!
   — ПТБ, что ли? — буркнул Савелий.
   — Грамотный! — поморщился мастер. — Не за пять же лет расстрела?
   — И каждый год — до смерти! — подхватил бригадир и захихикал, поддерживая тон мастера.
   — Савелий тяжело взглянул на него, быстро расписался и недовольно бросил:
   — Веди, шутник!..
   — Погоди! — остановил мастер. — А мы ведь с тобой тезки, меня тоже Савелием назвали — Савелий Петрович… Редкое имя в наше время… Савелий хмуро пожал плечами.
   — Ладно, Савелий, иди, — вздохнул мастер. Автомат, куда его привел бригадир, очень спешно и коротко рассказав, как на нем работать, представлял собой длинный агрегат с металлической лентой, которая нагревалась до высокой температуры. Эта лента скрывалась между двумя стенками автомата с прижимными валиками, которые и продвигали мебельную деталь из ДСП. К их станку детали подавались уже с ошпоненными боками, и нужно было покрыть шпоном ребра детали. На первый взгляд операция простая: взял из стопки деталь (стенку шкафа, крышку стола, бок стола или какую другую), провел ребром по резиновому валику, крутящемуся в специальном клее, прижал ребро к полоске шпона и с прилипшей полоской провел по горячей ленте вперед, до захвата прижимными валиками, которые двигают ее к твоему напарнику, взял следующую деталь и так далее, до конца смены.
   Без привычки, без опыта, сноровки поспевать за все возрастающей стопкой деталей, поступающих с обратного автомата, довольно трудно: то рука соскользнет — сжегся об огненную ленту, то шпон в сторону соскользнет — брак…
   Пот заливал глаза и уши Савелия, промокла насквозь куртка спецовки, когда раздался гудок сирены — резкий, противный звук…
   — Обед! — крикнул молодой напарник Савелия. С другого конца автомата и тут же выключил рубильник станка.
   Почти мгновенно в цехе воцарилась тишина: повыключав станки, зеки потянулись к выходу в столовую.
   — Ты идешь? — спросил напарник Савелия Варавин, вытаскивая из закуточка пайку хлеба и ложку. — Торопись, а то без обеда останешься: наша бригада в первых списках обедает, — бросил он и пошел к выходу.
   Савелий смахнул рукавом пот с лица, вытащил из ящика верстака свою пайку, завернутую в газету, ложку, а когда выпрямился, увидел стоящего рядом мастера.
   — Ну как, Говорков, браку много?
   — Хватает… — пробурчал устало Савелий и кивнул на стопку сложенных у станка деталей.
   — Так… девять? — подсчитал мастер. — До вечера исправишь — не вычту… Савелий безразлично пожал плечами.
   — Чего молчишь? Или забыл? Два рапорта, и в ШИЗО пойдешь…
   — ШИЗО так ШИЗО… — невозмутимо заметил он.
   — Ты погляди на него, ничего не боится! — Мастер покачал головой. — Вот что, Савелий, рано ты характер кажешь! Помни: до конца смены… Иди, догоняй бригаду.

СВОЕВРЕМЕННОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

   Несколько дней прошли для Савелия тяжело и однообразно: большую часть времени он старался проводить на промзоне, оставаясь на вторую, а то и на третью смену. Мастера и бригадира это устраивало, так как он довольно быстро вникал в работу и относился к ней добросовестно. Постепенно и собригадники перестали замечать его. Он стал как бы частью их существования, нота с кем не сближался, жить старался уединенно. Возвращаясь с работы, съедал оставшуюся часть пайки со сладким кипятком (суточную норму сахара — 25 граммов — он оставлял на ужин) и тут же заваливался спать до самого подъема. Казалось, что Савелий специально истязал себя работой, чтобы отвлечь мысли от каких-то тяжелых воспоминаний.
   Однажды, возвращаясь с отрядом из столовой, Савелий медленно брел в конце строя, не замечая наблюдавшего за ним паренька.
   Осмотревшись по сторонам, тот поравнялся с Савелием и, не глядя в его сторону, Тихон быстро сказал:
   — Тормозни: базар есть! Иди за мной! — И пошел в сторону санчасти, бросая по сторонам быстрые взгляды.
   Пожав плечами, Савелий немного подумал и решил пойти.
   — Не помнишь меня, Савва? — спросил паренек, когда он подошел.
   Говорков поморщился и отрицательно покачал головой.
   — В Бутырке!.. В девяносто шестой хате?.. Ну?.. Ты за меня еще в отмазку пошел… Бег в мешках?.. Ну, вспомнил?..
   После таких подсказок Савелий, конечно, вспомнил паренька. Они действительно сидели с ним в одной камере во время следствия. Этот паренек пришел позднее его и был вовлечен в одну из тюремных игр. А тюремные игры — это своеобразные испытания, «прописка» новичков, а также обычное развлечение для изнывающих от скуки, томящихся под замком подследственных.
   Казалось бы, чего плохого или страшного может быть в таком народном состязании, как «бег в мешках»? Но именно на это и рассчитывали более опытные, прошедшие огонь и воду уголовники…
   Появляется, например, в камере новичок, и на него поначалу старательно не обращают внимания, а вечером, как бы между прочим, кто-нибудь предлагает: «Может, развеемся, поиграем?.. Во что?.. Хотя бы в „бег в мешках“… А что, давайте…» После этого записывают всех желающих и обязательно делают все, чтобы и новичок записался…
   Сначала все идет по четким правилам: постепенно выбывают проигравшие, но среди победителей всегда остаются и Новичок, и один из числа посвященных в секрет… В конце концов именно эти двое и остаются для поединка, и «главный судья» (один из «блатных» уголовников камеры) предлагает усложнить условия состязаний: надеть мешок, который заменял матрасовку, не только на ноги, но и на голову.
   Приз победителя — сахар, собранный всеми участниками соревнования, а побежденного — в пять раз меньше…
   Первым мешок надевают новичку и тут же дают в руки подушку, выдвигая еще одно условие: вместо бега оставшаяся пара будет лупить друг друга подушками. Победитель тот, кто нанесет больше ударов по сопернику… Новичок, конечно же, чувствуя подвох, тут же сдергивает с головы мешок, чтобы проверить соперника, но тот стоит с мешком на голове и готов к «бою»… Под градом насмешек сконфуженный новичок напяливает на себя мешок и устремляется на своего соперника, который тем временем сбрасывает с себя мешок и лупит новичка подушкой. Все желающие присоединяются к этому избиению…
   Этот паренек, быстро догадавшись, что его провели, сумел сорвать с себя мешок и бросился на обидчиков. Началась серьезная потасовка, и Савелий вступился за новичка….
   Камеру, как, нарушителей режима содержания, разбросали по разным этажам, и он больше не встречал этого своенравного паренька…
   — Больше ни во что не подписывался? — улыбнулся Савелий.
   — Нет, потом все ништяк было, в хорошую хату попал… Окрестили на пятак и на этап… — Он тяжело вздохнул. — Но я не для этого… — Парень помялся.
   — Я в ШИЗО баланду таскаю… — Он снова зыркнул по сторонам. — Базар слышал: в ночь выхода Аршина из ШИЗО он к тебе заявится…
   — И что?
   — Сволочной он, на все способен… Короче, мочкануть тебя хотят!
   — Пусть… попытаются! — безразлично ответил Савелий.
   — Ты что, не понимаешь? Он же не один придет! Может, кумовьям?..
   — Никогда стукачом не был и тебе не советую, понял? — мрачно оборвал Савелий.
   — Это я так… от растерянности… Делать-то что? Покалечит он тебя, а то и… Ему что: двенашка впереди, до потолка накинут, и все… Ой, бля… — Он побледнел, глядя за спину Савелия.
   — Что? — обернулся быстро Савелий и увидел, как за углом барака скрылось чье-то лицо.
   — "Шестерка" Аршина!.. Кранты мне теперь!.. Сразу ему настучит.
   — Не штормуй!.. Ну видел, что с того?.. Да будь мужиком!.. Ну стоял. Мало ли о чем базарили! Былое вспоминали… Бутырку!
   — Ты Аршина не знаешь, он же по фазе сдвинутый — разбираться не будет… Нет, к Королю надо!
   — Что за царственная особа?
   — Не слышал? — искренне удивился паренек. — Вор в законе! — уважительно пояснил он. — Уже год здесь… Менты с ним только на «вы»!.. Справедливый! Никого зря в обиду не даст… Перед ним все в ажуре будет!..
   — Лично я — перебьюсь! — Савелий хлопнул его по плечу. — А в общем, спасибо тебе, беги!
   — Чего там… Заходи, холь с руки будет… На куме спросишь Мити… Чифирнем, картошечки поджарим… Ладно, побежал!.. Будь!.. — Пожав руку Савелия, он быстро пошел в сторону столовой.
 
   СТОЛКНОВЕНИЕ С ЗЕЛИНСКИМ
 
   На следующий день, когда Савелий возвращался с бригадой с работы, его неожиданно окликнул капитан, доставивший их этап в зону. Он стоял среди тех, кто снимал спецконтингент с промзоны. Бригада уже миновала их, направляясь к своему бараку, когда Савелия и окликнул капитан:
   — Осужденный Говорков!
   Савелий вышел из строя, подошел к нему, остановившись в двух шагах:
   — Савелий Кузьмич, восемьдесят восьмая…
   — Почему куришь в строю? — оборвал его капитан.
   — Кто, я? — растерянно воскликнул он.
   — Нет, фабричная труба! — зло рявкнул тот.
   — Да я с детства не курю и никогда не курил! — экзальтированно начал Савелий и тут, заметив ехидную улыбку начальника режимной части, нахмурился.
   — Я не спрашиваю тебя о твоем детстве! Почему куришь в строю? — повысил голос замкомроты.
   — Чтобы ноги не замерзли! — зло процедил Савелий сквозь зубы.
   — Так… А чтобы они совсем согрелись, лишу тебя на месяц права пользования магазином! — ухмыльнулся капитан, вытащил из кармана блокнот, ручку, но она на морозе не писала. Подышав на нее, чтобы отогреть пасту, он записал фамилию Савелия и напротив поставил число и наказание. — Иди в строй!..
   Савелий посмотрел на него долгим взглядом, усмехнулся и медленно пошел за своей бригадой…

ВСТРЕЧА СО СТАРЫМ ДРУГОМ

   Миновало еще несколько дней. Савелий почти ежедневно задерживался на фабрик и, каждый раз не попадая на ужин, довольствовался лишь куском пайки и сладким кипятком. Почувствовав в этот день тошноту от голода и небольшое головокружение, он решил сняться вместе с бригадой и, чтобы хоть на время прервать мучившее чувство голода, сходить на пшенку.
   Приготовив ложку, кусок хлеба, Савелий устало откинулся на кровати, желая отдохнуть до команды завхоза: «Построились на ужин!», — и незаметно уснул… Проснулся он от топота возвращавшихся из столовой осужденных. Матерно выругавшись, сел в кровати. Увидев Бориса, недовольно пробурчал:
   — Что ж ты, Кривой, толкнуть не мог?
   — А я знал, что ты хочешь идти на эту помойку? Смотрю — спишь, ну и не стал будить… Хотя ты совсем ничего не потерял, что не пошел, все равно не стал бы жрать это пойло из тухлой селедки… Вот, захватил! — Борис вытащил из кармана несколько сморщенных помидорин грязновато-зеленого цвета.
   — У сцены бочку выкатили… Давятся, хватают, чуть не дерутся! — Он надкусил помидорину и скривился в противной гримасе. — Кислая, жуть!..
   Глядя на него, Савелий тоже поморщился, но все-таки решил попробовать: двумя пальцами осторожно взял помидорину, понюхал и… едва не задохнулся от зловония. Швырнул в сторону и, с трудом сдерживая кашель, вытирая обильные слезы, выдавил:
   — Подлюги! Администрацию бы накормить этим дерьмом!..
   Подхватив с тумбочки хлеб, жадно занюхал им, отбивая тошнотворный запах, и стал медленно жевать его. Конечно, этот кусочек хлеба не смог насытить, и он решительно поднялся, накинул телогрейку, шапку и решил навестить Митяя: может, действительно чем угостит? При воспоминании о «жареной картошке» у него потекли слюни…
   «Локалка» была еще открыта, и он беспрепятственно дошел до столовой, обогнул ее и подошел к входу на кухню. Со стороны кухни был небольшой хоздвор. Пожилой тщедушный зек, с трудом взмахивая огромным колуном, рубил метровые чурки на дрова.
   — Митяя знаешь? — спросил Савелий.
   — Ну? — Мужик выпрямился и настороженно посмотрел на него.
   — Позови!
   Ни слова не говоря, тот пожал плечами и скрылся в дверях кухни, а Савелий, прикрывая нос от сильной вони, оглядел хоздвор. Чего только там не было: кучи пищевых отходов, издававшие зловоние, различные ящики и бумажные мешки из-под рыбы. Под деревянным навесом вымораживались металлические термостаты (в них, прозванных зеками «сороковками» — по количеству порций каши в каждом, — возили обед на промзону). Савелий, вздохнув, покачал головой: «Действительно, помойка!»
   Из дверей кухни вышел плотный, с впавшими глазами зек в короткой белой куртке повара.
   — Митяем ты интересуешься? — спросил он.
   — Ну…
   — Земляк, что ли? — снова спросил тот несколько настороженно.
   — Ты что, кум — допросы мне устраивать? Митяй здесь или в ШИЗО пошел? — разозлился Савелий.
   — В больнице Митяй… — тихо заметил тот и с жалостью поморщился.
   — Заболел, что ли?
   — Вчера ночью… кто-то поленом… по голове! Зашивать пришлось, твари мокрожопые! — Он со злостью сплюнул. — Так-то вот! Извини, земляк, я на смене… Бывай! — Он быстро скрылся за дверью.
   До боли стиснув зубы, Савелий простонал от ярости. Он сразу понял: произошло то, чего опасался сам Митяй. И Савелий, именно Савелий, виноват в этом. Повернувшись, он медленно направился к бараку. Проходя мимо входа в столовую, над которым нависла металлическая лестница с перилами, ведущая на второй этаж, где расположились библиотека и комната художника, Савелий приостановился и резко стукнул кулаком по железным перилам.
   — Ну, — он грубо выругался, — держитесь, все равно узнаю, кто расправился с ним!
   В этот момент его кто-то хлопнул по плечу. Савелий быстро обернулся и увидел перед собой невысокого упитанного зека лет тридцати. Что-то знакомое промелькнуло в его лице, но Савелий решил, что просто показалось. Пожав плечами, хотел идти дальше, но парень, уставившись на него, снова шлепнул его по плечу.
   — Да пошел ты… — Савелий машинально толкнул его в грудь, парень не без труда удержался на ногах, но вновь стукнул его по плечу, на этот раз с добродушной усмешкой. Савелий разозлился и хотел уже серьезно приложить надоедливого, как неожиданно услышал знакомый голос:
   — Чертушка! Ты будешь узнавать или нет? А, Говорок?
   — Кошка?! — неуверенно прошептал Савелий, веря и не веря, затем радостно обхватил его с криком: — Кошка! Как же это? Дружан мой!
   — Отпусти, медведь, задушишь! — смеялся тот, хлопая его по спине. — Кто вчера сказал бы, что тебя здесь встречу, ни за что не поверил бы!..
   Савелий опустил его на ноги, но продолжал обнимать за плечи, словно боясь выпустить из рук, чтобы тот не исчез.
   — Как же я рад тебя видеть! — Впервые за долгие месяцы Савелий улыбался.
   — Идем ко мне, я же художником зоны… — Кошка подтолкнул Савелия к железной лестнице, и они стали подниматься наверх…
   Комната, куда его завел Кошка, была достаточно большая, но заваленная различными стендами, плакатами, многочисленными банками с красками, кистями всевозможных размеров, самодельными приспоблениями для черчения и чего-то другого, так что свободного места почти не было — лишь пространство у рабочего стола. Савелий обратил внимание на какое-то странное устройство. Кошка пояснил:
   — Это пресс… Я же еще и книги переплетаю, жить-то как-то надо и по возможности кушать хлеб с маслом… Садись, чифирить будешь?
   — Боюсь, хлестанет: без ужина остался, — поморщился Савелий.
   — Ну, это поправимо… — Кашка быстро залез в тумбочку и вытащил оттуда банку ставриды, баклажанной икры, конфеты, хлеб. Из своего «холодильника», за форточкой, достал пачку сливочного маргарина. — Давай хавай, не стесняйся, а я пока чифир сварганю…
   В торце комнаты, за шторкой, оказалась раковина с краном, рядом — полочка с розеткой. Наполнив пол-литровую банку водой. Кошка сунул в нее самодельный кипятильник из графитовых пластин и воткнул в розетку. Пластины сразу покрылись пузырьками, и раздалось негромкое, уютное гудение.
   Савелий с жадностью набросился на пищевое «богатство», уплетая за обе щеки. Взглянув на него, Кошка с жалостью покачал головой:
   — Здорово ты сбледнул с лица! Так исхудал, что с трудом узнал… Смотрю: ты или не ты? И вдруг твой голос услышал… кого это ты так, по матушке, вспомнил?
   — Ты Митяя знаешь?
   — Баландера ШИЗО? Конечно… Не повезло пацану: измордовали его вчера шерстяные… И знаешь, странно мне это, они его обычно сами подогревают, с его помощью с трюмом связь держат, а тут…
   — За меня пацан пострадал…
   — Не понял?
   — Со мной во время базара засекли… Это же он меня предупредил, что Аршин…
   — Погоди! — Кошка стукнул себя по лбу. — Какой же я идиот! Как же я сразу не дотумкал? Я же за тебя и слышал! Так ты и есть Бешеный? Савелий пожал плечами.
   — И Арагону ты втер? Молодец! Такая сволочь!.. Ко мне тоже подкатывался… Постой, он же сегодня выходит!
   — Сегодня? Значит, уже вышел: днем забирали… — Савелий нахмурился. — Значит, сегодня… — задумчиво повторил он.
   — Эта падаль так не спустит: мстить будет…
   — Митяй и сказал, что в день выхода заявится.
   — Да?.. Здесь кровью пахнет…
   — Его кровью! — Савелий стукнул кулаком.
   — Это серьезнее, чем ты думаешь… — Кошка встал и нервно начал мерить свободное пространство комнаты.
   — Не штормуй! «Закон моря» забыл? — криво усмехнулся Савелий, несколько осоловевший от обильного угощения.
   — "Плыть даже с пробоиной во все днище!" Нет, не забыл, но здесь, к сожалению, не судно, не море… Тем более за то, что и ты можешь сотворить с ними, — раскрутка… У тебя сколько?
   — Срок?.. Девять…
   — Ну вот! Тебе нужна добавка?
   — Мне все равно! — жестко ответил Савелий.
   — Ты что, Говорок? Что с тобой?
   — Ничего!
   — Тебя словно подменили… Откуда в тебе это безразличие? Ты же всегда пер по бездорожью, да еще и против ветра! — Возбужденный, Кошка даже не заметил, как начал кричать.
   — Против ветра? Против ветра — себя обделаешь, — тихо проговорил Савелий и усмехнулся, но тут же в глазах появилась злость: — Не суетись! Все будет хоккей! Как говаривал наш боцман.
   — Ну… — Савелий поднялся, застегнул телогрейку, нахлобучил шапку.
   — А чифир?
   — Локалку закроют, проси потом старого…
   — Хорошо, держи краба! — Они пожали друг другу руки. — С лекальщиком я договорюсь: будет выпускать и впускать в любое время… Не пропадай, заходи, когда сможешь…
   Савелий сжал кулак, хотел что-то сказать, по передумал — стукнул Кошку дружески в плечо и вышел…
   Когда он подошел к локалке, она была уже закрыта, но пожилой лекальщик, обычно скандаливший с опоздавшими, многозначительно и с долей жалости взглянул на Савелия и молча отодвинул задвижку. Не обратив на него внимания, Савелий прошел мимо, прикрыл калитку и направился в жилую секцию. Его мысли были заняты странной реакцией Кошки Само. Они знали друг друга давно: познакомились едва ли не в первые дни прибытия Савелия на БМРТ, как назывался Большой морозильный рыболовный траулер, на который его устроил после долгой, унизительной ходьбы по кабинетам и инстанциям отец одного из погибших однополчан.
   На БМРТ Кошка работал коном, несмотря на то что прекрасно рисовал. Как-то он признался, что даже поступал в Суриковское училище, но не прошел по баллам. Все свободное время он отдавал своему увлечению и мечтал о какой-то картине. Веселый, открытый, смелый, он сразу понравился Савелию, и они часто проводили время вдвоем. В его смелости Савелий смог убедиться в одном иностранном порту, когда Кошка, не обращая внимания на превосходящие силы «противника», ринулся в драку и вовремя спас от разрушения не только увесистую табуретку, но и голову Савелия, в которую эта табуретка была направлена… И если он так разволновался, то дело, значит, действительно серьезное… За этими размышлениями и застала его сирена, возвещающая об отбое…
   — Прекратили хождения! Все по шконкам! Отбой!
   Автоматически включился ночник над входом: лампочка, покрытая красным лаком и заключенная в деревянный корпус со стеклянной крышкой с надписью: «ОТБОЙ».
   В тот момент, когда завхоз потушил общий свет, но еще не — включился ночник, Савелий прямо в одежде и сапогах юркнул под одеяло, и этого никто не заметил. Отлично! Теперь можно спокойно все обдумать: до обхода прапорщиков они вряд ли придут, скорее всего — после… Значит, час, а то и два придется ждать… Главное, не заснуть! Боялся ли он? Скорее всего, нет… От предстоящего ожидания Савелий почувствовал возбуждение и некоторое волнение, ему хотелось, чтобы скорее все началось… Было и еще одно чувство, которое напрасно решился задеть Аршин, дав задание разделаться с Митяем, — злость! Савелий понимал, что не сам Аршин учинил эту жестокую расправу: он сидел в это время в ШИЗО, но исходить это могло только от него… Подонки! Слабого пацаненка поленом по голове!.. Ну что ж, теперь он посмотрит кто кого! Интересно, чем и как они сегодня будут пытаться расправиться с ним самим?..
   Чтобы скоротать время, Савелий начал вспоминать свое обучение в «спецназе». Тогда они еще не знали, что их готовят для посылки в Афганистан. Не знали, что многие не вернутся назад и сложат свои молодые головы на чужбине… Зачем? Почему? Ради кого и ради чего?.. Эти вопросы будут, вероятно, мучить всех, оставшихся в живых, всю жизнь… Смогут ли они ответить на эти вопросы так, чтобы не оставалось никаких сомнений? Вряд ли…
   До армии Савелий хватался то за одно, то за другое… Занимался борьбой самбо, боксом, акробатикой, плаванием, играл в ручной мяч. Подвижный, с хорошей координацией, он во всех этих видах спорта выполнил взрослые разряды, и каждый тренер предрекал ему отличное спортивное будущее, но всякий раз он спотыкался о дисциплину, а строптивый характер не позволял вовремя покаяться, попытаться измениться. Трудно сказать, чем бы окончилось его «совершенствование», если бы не призыв в армию…

«СПЕЦНАЗ»

   Первые дни в роте «спецназа» были для него не из легких: в армии не любили строптивых и тех, кто выделяется. Но все попытки поставить своенравного новобранца на место наталкивались на такое яростное сопротивление с его стороны, что Савелия вскоре стали побаиваться даже «деды», конечно, не его силы: вдвоем-втроем его часто отделывали так, что по несколько дней Савелию приходилось вылеживаться в санчасти. Они боялись другого: Савелий никогда не прощал нанесенной обиды, и с каждым из обидчиков разделывался поодиночке, выжидая удобного момента… В конце концов его «признали» и оставили в покое.
   Именно в то время и пришел их обучать старый японец Магасаки по имени Укору. Глядя на него, нельзя было подумать, что ему далеко за шестьдесят. Старик в совершенстве владел своим телом, а иногда, находясь в хорошем расположении, показывал один яз самых трудных приемов не только для своих лет, но и для многих мастеров спорта: двойное сальто… Мало того, во время исполнения сальто Укору Магасаки наносил двойные удары рукой-ногой. Этот прием носил красивое название — «маваши»…