Доде Альфонс. Необычайные приключения Тартарена из Тараскона

   После ухода гостей Сиди Тарт'ри и его верная подруга проводили остаток вечера на террасе – широкой белой террасе, которая служила их дому кровлей и господствовала над городом. Вокруг множество других террас, таких же белых, озаренных тихим светом луны, уступами спускалось к морю. Ветер доносил звон гитар.
   ...Внезапно в вышине мягко вспыхивала ясная, как созвездие, полнозвучная мелодия: на минарете ближней мечети появлялся красавец муэдзин, и его белый силуэт отчетливо вырисовывался на темной синеве ночи; дивным голосом, разносившимся далеко кругом, он славословил аллаха.
   Байя выпускала из рук гитару, и ее большие глаза, устремленные на муэдзина, казалось, жадно впивали слова молитвы. И пока длилось пение, она вся дрожала от восторга, словно восточная святая Тереса... Тартарен взволнованно смотрел на нее и думал о том, какая это, должно быть, могучая и прекрасная вера, если она способна вызывать такой молитвенный жар.
   Тараскон, закрой от стыда свои очи! Твой Тартарен помышляет о вероотступничестве.

XII
Нам пишут из Тараскона

   В один прекрасный день Сиди Тарт'ри под безоблачным небом, овеваемый теплым ветерком, верхом на муле возвращался на сей раз без подруги из своего садика... Раскорячив ноги, потому что мешали сумки, набитые лимонами и арбузами, сложив руки на животе и покачиваясь всем корпусом в лад трюх-трюхусвоего мула, убаюканный звяканьем огромных стремян, сомлевший от неги и зноя, доблестный муж ехал среди чудесной природы.
   Внезапно, при въезде в город, он был пробужден громовым голосом, который его окликал:
   – Такое-сякое чудо морское!.. Да никак это господин Тартарен?
   Услышав свою фамилию, услышав веселые звуки южного говора, тарасконец поднял голову и увидел совсем рядом добродушное загорелое лицо Барбасу, капитана «Зуава», – капитан пил абсент и курил трубку на пороге маленькой кофейной.
   – А, Барбасу, доброго здоровья! – остановив мула, воскликнул Тартарен.
   Вместо ответа Барбасу вытаращил на него глаза – и давай хохотать, так хохотать, что Сиди Тарт'ри от великого смущения съехал с седла на арбузы.
   – Ах, дорогой господин Тартарен, какой на вас тюрбан!.. Так, значит, вы правда заделались тэрком?..А как плутовка Байя? Все поет «Красавицу Марко»?
   – «Красавицу Марко»! – с возмущением повторил Тартарен. – Да будет вам известно, капитан, что особа, о которой вы говорите, – честная мавританская девушка, и по-французски она не знает ни слова.
   – Байя? По-французски ни слова?.. Да вы что, с луны свалились?
   Тут славный капитан захохотал еще громче.
   Заметив, однако, что лицо у бедного Сиди Тарт'ри вытянулось, он спохватился:
   – Впрочем, может быть, это другая... Я, наверно, спутал... Но только видите ли, господин Тартарен, я бы вам все-таки посоветовал держаться подальше от алжирских мавританок и от черногорских князей!..

   Тартарен, изобразив на своем лице свирепость, вытянулся на стременах.
   –  Кнэзь– мой друг, капитан!
   – Хорошо, хорошо, только не сердитесь!.. Не хотите ли абсенту? Нет? Что от вас передать землякам? Ничего не надо? Ну, ну! Счастливо вам попутешествовать!.. Да, кстати, дружище: у меня добрый французский табак, отсыпьте себе на несколько трубок... Да берите, берите! От него вам вреда не будет... Это окаянный восточный табак заморочил вам голову.
   Тут капитан принялся за абсент, а Тартарен в глубоком раздумье затрусил домой... Хотя он по своему душевному благородству и не поверил капитану Барбасу, однако эти наветы огорчили его, а кроме того, южный выговор капитана и его провансальские ругательства вызвали у Тартарена легкие угрызения совести.
   Байю он не застал. Она была в бане... Негритянка показалась ему безобразной, дом – скучным... Не зная, куда деваться от тоски, он сел у фонтана и принялся набивать трубку табаком Барбасу. Табак был завернут в обрывок «Семафора». Когда он его развернул, ему бросилось в глаза название родного города:

   Нам пишут из Тараскона
   Весь город в тревоге. Истребитель львов Тартарен, выехавший охотиться на крупных африканских хищников из семейства кошачьих, в течение нескольких месяцев не подает о себе вестей... Что же случилось с нашим доблестным соотечественником?.. Кто знал эту горячую голову, этого смельчака, этого неутомимого искателя приключений, тот не может без волнения задавать себе этот вопрос... Поглотил ли его, как и многих других, песок пустыни? Или же его растерзало своими смертоносными клыками одно из тех атласских чудовищ, шкуры которых он обещал принести в дар муниципалитету?.. Мучительная неизвестность! Однако негры-купцы, приехавшие на Бокерскую ярмарку, уверяют, что в пустыне им повстречался европеец, приметы которого сходятся с приметами Тартарена, и что европеец этот направлялся в Тимбукту... Да хранит господь нашего Тартарена!

   Прочитав эту заметку, тарасконец покраснел, побледнел, задрожал. Его мысленному взору предстал весь Тараскон: Клуб, охотники за фуражками, зеленое кресло у Костекальда и надо всем этим – парящие, будто распластавший крылья орел, громадные усы бравого командира Бравида.
   И тут Тартарену из Тараскона от одного сознания, что он, малодушный, целыми днями сидит, поджав под себя ноги, на циновке, в то время как у него на родине все убеждены, что он изничтожил львов, стало стыдно, и он заплакал.
   Вдруг наш герой вскочил с криком: «На львов! На львов!» – бросился в пыльный чулан, где покоились походная палатка, аптечка, консервы, ящик с оружием, и вытащил их на двор.
   Тартарен – Санчо приказал долго жить, остался лишь Тартарен – Дон Кихот.
   Произведя осмотр своего имущества, вооружившись, снарядившись, обувшись в высокие сапоги, написав несколько слов князю и поручив его заботам Байю, вложив в конверт несколько смоченных слезами голубых кредиток, бесстрашный тарасконец, не теряя ни минуты, сел в дилижанс и укатил по Блидахской дороге, а негритянка, оставшись одна во всем доме, так и обмерла, когда увидела, что кальян, тюрбан, туфли – весь этот мусульманский хлам Сиди Тарт'ри валяется как попало под трехлистными пальметтами галереи...

Эпизод третий
У львов

I
Сосланный дилижанс

   Это был старый допотопный дилижанс, обитый по старинной моде толстым синим, совершенно выцветшим сукном с громадными помпонами из грубой шерсти, которые за несколько часов пути в конце концов натирали вам спину до синяков. У Тартарена из Тараскона было место сзади, в углу; он расположился поудобнее и в ожидании той минуты, когда на него пахнёт мускусом от крупных африканских хищников из семейства кошачьих, по необходимости удовольствовался приятным запахом старого дилижанса, причудливо сочетающим в себе множество запахов: мужских, конских, женских, запахи кожи, провизии и прелой соломы.
   В заднем отделении дилижанса собралось довольно разношерстное общество: монах-траппист, евреи-купцы, две кокотки, догонявшие свою воинскую часть – 3-й гусарский полк, фотограф из Орлеанвиля... Но, несмотря на всю прелесть и разнообразие этого общества, Тартарен был не расположен беседовать, – с лямкой на плече, с карабинами между колен, он по-прежнему предавался размышлениям... Его внезапный отъезд, черные глаза Байи, страшная охота, на которую он отправлялся, – от всего этого голова у него шла кругом, а тут еще европейский дилижанс с его добродушным, патриархальным обличьем, неожиданно оказавшийся в Африке: он смутно напоминал Тартарену Тараскон его юности, поездки за город, завтраки на берегу Роны, вызывал вереницу воспоминаний...
   Постепенно стемнело. Кондуктор зажег фонари... Ветхий дилижанс, скрипя, подпрыгивал на старых рессорах, лошади бежали рысью, бубенчики звенели... Время от времени наверху, под брезентом империала, слышался ужасающий скрежет железа... Это скрежетало военное снаряжение.
   Тартарен из Тараскона в полусне с минуту еще смотрел, как смешно подскакивают при толчках пассажиры, смотрел на эту пляску странных теней, потом глаза у него слиплись, мысль затуманилась, и дальше он лишь смутно различал визг колес да оханье дилижанса...
   Вдруг чей-то старческий голос, хриплый, сиплый, надтреснутый, назвал тарасконца по имени:
   – Господин Тартарен! Господин Тартарен!
   – Кто это?
   – Это я, господин Тартарен. Вы меня не узнаете?.. Я – старый дилижанс, курсировавший двадцать лет тому назад между Тарасконом и Нимом... Я часто вас возил, вас и ваших друзей, когда вы ездили охотиться за фуражками в Жонкьер или в Бельгард... Сперва я вас и не узнал: шапочка на вас, как у тэрка,и потом вы пополнели, но как только раздался ваш храп, – ах, разэтакий такой! – тут уж я сразу догадался!
   – Ладно! Ладно! – слегка задетый, пробормотал Тартарен, но, сейчас же смягчившись, спросил: – А как ты сюда попал, старина?
   – Ах, милый господин Тартарен, я попал сюда не по своей воле, можете мне поверить!.. Как только Бокерская железная дорога была закончена, меня признали ни на что больше не годным и отправили в Африку... И не я один подвергся этой участи! Сосланы почти все французские дилижансы. Нашли, что мы слишком реакционны, и вот мы теперь все здесь, отбываем каторгу... у вас во Франции это называется «алжирские железные дороги».
   Тут старый дилижанс тяжело вздохнул, а затем продолжал:
   – Ах, господин Тартарен, как я тоскую о моем милом Тарасконе! Хорошее то было время, – я был тогда молод! Посмотрели бы вы на меня утром, перед самым отъездом: вымыт я чисто-начисто, до блеска, колеса смазаны и сверкают, как новенькие, фонари – точно два солнца, брезент просмолен на совесть! А как это здорово, когда кучер щелкнет, бывало, несколько раз бичом на мотив: «Эй, Тараск, эй, Тараск, попадешь в тартарары!» – а кондуктор, с рожком на перевязи, в форменной фуражке набекрень, забросит одним махом свою всегда злую собачонку на брезент империала, крикнет: «Пошел! Пошел!» – и вскочит на козлы! Тут моя четверка, звеня бубенцами, под лай собак и гуденье рожка трогается, окна распахиваются, и весь Тараскон с гордостью смотрит, как мчится по большой дороге дилижанс.
   Какая это прекрасная, широкая дорога, господин Тартарен, и в каком порядке она содержится! Километровые столбы, кучки щебня на равном расстоянии одна от другой, справа и слева прелестные оливковые рощи, виноградники... И через каждые десять шагов – постоялый двор, через каждые пять минут – остановка... А какие почтенные люди были мои пассажиры! Мэры и священники, ездившие в Ним, кто – к префекту, кто – к епископу, шелкопрядильщики, чинно возвращавшиеся домой из Мазе, школьники, разъезжавшиеся на каникулы, крестьяне в вышитых рубашках, с утра хорошенько побрившиеся, а наверху, на империале, вы все, господа охотники за фуражками, – вы всегда были такие веселые, и, возвращаясь домой вечером, уже при свете звезд, каждый из вас так мило пел свой романс!..
   Теперь не то... Бог знает, кого я только ни вожу! Каких-то басурманов, от которых я набираюсь насекомых, каких-то негров, бедуинов, солдафонов, проходимцев, нахлынувших сюда из разных стран, колонистов в отрепьях, отравляющих меня своим вонючим табаком, – и все это говорит на таком языке, в котором сам господь бог ничего не поймет... А потом вы же видите, какой за мной здесь уход! Никогда не почистят, никогда не помоют. На меня жалеют даже масло, чтобы смазать колеса. Вместо прежних рослых, добрых, смирных моих коней – маленькие арабские лошадки, а в них точно бес сидит: лягаются, кусаются, подпрыгивают на бегу, словно козы, копытами ломают оглобли... Ай, ай!.. Вот оно!.. Начинается!.. А дороги! Здесь еще сносно, потому что начальство близко, а дальше и вовсе бездорожье. Пробирайся наугад, через горы и долы, сквозь заросли карликовых пальм и мастиковых деревьев... Определенных остановок нет. Где кондуктору вздумается, там и остановка: то у одной фермы, то у другой.
   Иной раз из-за этого шалопая я даю крюку мили в две, оттого что ему заблагорассудилось навестить приятеля и выпить с ним абсенту или шипучки... А потом – гони, кучер, наверстывай! Солнце палит, пыль жжет. Ничего, гони! Зацепился, опрокинулся... Гони вовсю! Реки – вплавь, простужаешься, мокнешь, тонешь... Гони! Гони! Гони! А вечером меня, насквозь мокрого, ставят на ночевку во двор караван-сарая, – это в моем-то возрасте и с моим-то ревматизмом! – и я должен спать под открытым небом, на самом сквозняке. Ночью шакалы и гиены обнюхивают мой кузов, воры забираются ко мне погреться... Вот до чего я дожил, дорогой господин Тартарен, и такую жизнь мне суждено вести, пока в один прекрасный день, растрескавшись на солнце, прогнив от ночной сырости, я не почувствую, что больше не могу, и не свалюсь где-нибудь на повороте этой треклятой дороги, и арабы на останках моего дряхлого скелета не сварят себе кускус.
   – Блидах! Блидах! – крикнул кондуктор, отворяя дверцу.

II
Входит маленький господин

   Сквозь запотевшие стекла Тартарен из Тараскона с трудом разглядел красивое здание супрефектуры и перед ним площадь правильной формы, окруженную аркадами, обсаженную апельсинными деревьями, а посреди площади в розовом предутреннем тумане маршировали какие-то ненастоящие, словно бы оловянные солдатики. В кофейнях отворялись ставни. На углу – овощной рынок... Все это было очаровательно, но львами здесь и не пахло.
   «На юг!.. Дальше на юг!» – прошептал добрый Тартарен, забиваясь в уголок.
   В эту минуту дверца отворилась. Струя свежего воздуха ворвалась в дилижанс и вместе с запахом апельсинного цвета принесла на своих крыльях маленького господина в коричневом сюртуке, старенького, сухонького, морщинистого, степенного, с лицом в кулачок, в черном шелковом галстуке длиною в пять пальцев, с кожаным портфелем и с зонтиком – типичного деревенского нотариуса.
   Обозрев бранные доспехи тарасконца, маленький господин, усевшийся как раз напротив него, видимо, очень удивился и с тягостной назойливостью принялся рассматривать Тартарена.
   Лошадей перепрягли, дилижанс двинулся дальше... Маленький господин все смотрел на Тартарена... Наконец Тартарен не вытерпел.
   – Вас это удивляет? – спросил он и, в свою очередь, уставился на маленького господина.
   – Не удивляет, а мешает, – невозмутимо ответил тот.
   И правда: походная палатка, револьвер, два ружья в чехлах, охотничий нож – все это, не считая дородности самого Тартарена из Тараскона, занимало довольно много места...
   Ответ маленького господина возмутил его.
   – А что же, мне на льва с вашим зонтиком прикажете идти? – вызывающе спросил великий человек.
   Маленький господин посмотрел на свой зонтик, мягко улыбнулся и все так же хладнокровно спросил:
   – Так вы, сударь...
   – Тартарен из Тараскона, истребитель львов!

   Произнеся эти слова, бесстрашный тарасконец тряхнул, словно гривой, кисточкой своей шешьи.
   Весь дилижанс оторопел.
   Монах-траппист перекрестился, девицы взвизгнули от страха, а фотограф из Орлеанвиля, мечтая о высокой чести сфотографировать истребителя львов, приблизился к нему.
   Не смутился один лишь маленький господин.
   – А вы уже много убили львов, господин Тартарен? – сохраняя полнейшее спокойствие, осведомился он.
   Тарасконец за словом в карман не полез:
   – Да, сударь, я убил много львов!.. Я хотел бы, чтобы у вас было столько же волос на голове.
   При этих словах весь дилижанс расхохотался – на голом черепе у маленького господина торчало три рыжих волоска.
   В разговор вмешался орлеанвильский фотограф:
   – Опасная у вас профессия, господин Тартарен!.. Бывают ужасные мгновения... Вот, например, бедный Бомбонель...
   – А, да, охотник на пантер!.. – довольно презрительно заметил Тартарен.
   – А вы его знаете? – спросил маленький господин.
   – Вот так так!.. Как же не знать?.. Раз двадцать вместе охотились.
   Маленький господин улыбнулся.
   – Вы, значит, и на пантер охотитесь, господин Тартарен?
   – Так, иногда, от нечего делать... – сердито буркнул тарасконец и, гордо подняв голову, отчего сердца двух девиц сразу так и запылали, добавил: – Это вам не лев!
   – В сущности, пантера – это большая кошка... – робко заметил орлеанвильский фотограф.
   – Совершенно верно! – подтвердил Тартарен, – он был не прочь несколько принизить Бомбонеля, особенно в глазах дам.
   Тут дилижанс остановился, кондуктор отворил дверцу и обратился к старичку.
   – Вам выходить, сударь, – сказал он весьма почтительным тоном.
   Маленький господин встал и вышел из дилижанса, но, прежде чем затворить за собой дверцу, сказал:
   – Позвольте, господин Тартарен, дать вам один совет.
   – Какой совет, сударь?
   – А вот послушайте! Вы мне внушаете симпатию, и я хочу вас предупредить... Скорей возвращайтесь в Тараскон, господин Тартарен!.. Здесь вам делать нечего... В глубине страны осталось всего несколько пантер, ну да это же мелочь! Разве это для вас дичь?.. А со львами все кончено. В Алжире их больше нет... Мой друг Шассен недавно убил последнего.
   Тут маленький господин поклонился, затворил за собой дверцу и, смеясь, удалился вместе со своим портфелем и зонтиком.
   – Кондуктор! – изобразив на своем лице свирепость, заговорил Тартарен. – Кто этот старикашка?
   – Как? Вы не знаете? Да ведь это господин Бомбонель!

III
Львиная обитель

   Тартарен из Тараскона слез в Милианахе, а дилижанс продолжал свой путь на юг.
   Двое суток терпеть жестокую тряску, две ночи подряд, не смыкая глаз, смотреть в окно, не покажется ли где-нибудь в поле или на обочине дороги громадная тень льва, – столь длительное бодрствование, несомненно, заслуживало нескольких часов отдыха. А затем, сказать по правде, после недоразумения с Бомбонелем честному тарасконцу, несмотря на его вооружение, свирепое выражение лица и красную феску, было неловко перед орлеанвильским фотографом и двумя девицами из 3-го гусарского.
   Итак, он шел по широким милианахским улицам мимо красивых деревьев, мимо фонтанов, но, ища гостиницу поудобнее, бедняга все думал о том, что сказал ему Бомбонель... А если это правда? Если в Алжире нет больше львов?.. К чему тогда все эти скитания, к чему столько усилий?
   Внезапно, повернув за угол, герой наш столкнулся нос к носу... угадайте с кем?.. С великолепным львом, – перед входом в кофейню царственно восседал на собственном заду лев, купая в солнечных лучах рыжую гриву.
   – Что же мне морочили голову, будто их тут нет?.. – отскочив, воскликнул Тартарен.
   Услышав этот возглас, лев опустил голову и, взяв в пасть деревянную миску, стоявшую перед ним на тротуаре, смиренно протянул ее в сторону оцепеневшего Тартарена... Проходивший мимо араб бросил в миску два су, – лев завилял хвостом... И тут Тартарен понял все. Он увидел то, что вначале ему помешало увидеть волнение: толпу, обступившую жалкого слепого ручного льва, и двух ражих негров с дубинами, водивших его по улицам, как савояр носит сурка.
   Кровь бросилась тарасконцу в голову.
   – Негодяи! – громовым голосом крикнул он. – Так унижать благородное животное!..
   Он подскочил ко льву и вырвал из его царственных челюстей презренную миску... Оба негра, решив, что это вор, взмахнули дубинами и бросились на тарасконца... Поднялась отчаянная кутерьма... Негры колотили, женщины визжали, дети хохотали. Старый еврей-сапожник кричал из своей мастерской: «К мировому шудье! К мировому шудье!» Даже лев, погруженный в вечную тьму, издал нечто вроде рычания, и несчастный Тартарен после неравной борьбы грохнулся прямо на монеты и мусор.
   В это время какой-то человек раздвинул толпу, единым словом заставил попятиться негров, одним мановением руки заставил шарахнуться женщин и детей, поднял Тартарена, почистил, отряхнул и усадил его, тяжело дышавшего, на тумбу.
   – Кого я вижу? Кнэзь,это вы?.. – потирая бока, воскликнул добрый Тартарен.
   – Да, да, мой храбрый друг, это я... Получив ваше письмо, я оставил Байю на попечение брата, сломя голову промчался пятьдесят миль в почтовой карете и подоспел как раз вовремя, чтобы вырвать вас из лап этих скотов, этих дикарей... Но, боже правый, как это вам удалось попасть в такую передрягу?
   – У меня не было другого выхода, кнэзь... Я не могу видеть несчастного льва с миской в зубах, униженного, побежденного, посрамленного, служащего посмешищем всей этой мусульманской черни...

   – Вы ошибаетесь, мой благородный друг. Напротив, они чтут этого льва, преклоняются перед ним. Это священное животное принадлежит большому львиному монастырю, основанному триста лет тому назад Мухаммедом бен Аудом: монастырь отчасти напоминает огромную строгую обитель траппистов, но только рыкающую, пахнущую хищниками: там особого рода монахи вскармливают и приручают сотни львов, а потом братья-сборщики обходят с ними всю Северную Африку... Пожертвования, которые собирают братья, идут на содержание монастыря и его мечети, и вот отчего эти два негра сейчас так вспылили: они убеждены, что за каждый грош, за каждый украденный или потерянный грош из собранной милостыни лев тут же их растерзает.
   Слушая этот неправдоподобный и тем не менее правдивый рассказ, Тартарен из Тараскона даже посапывал от удовольствия.
   – Во всем этом для меня существенно вот что, – заключил он: – Что бы ни говорил уважаемый Бомбонель, а львы в Алжире еще есть!..
   – Еще как есть! – с восторгом подхватил князь. – Завтра же мы с вами обследуем долину Шелиффа, и вот там вы увидите!..
   – Что я слышу, кнэзь?..Вы тоже собираетесь на охоту?
   – Черт возьми! Неужели вы думаете, что я позволю вам одному бродить по африканским дебрям, среди этих диких племен, язык и обычаи которых вам неведомы?.. Нет, нет, доблестный Тартарен, я вас не оставлю!.. Я буду вашим неизменным спутником.
   – О, кнэзь, кнэзь!..
   Весь сияя, Тартарен прижал к груди доблестного князя Григория и с гордостью подумал о том, что у него, как у Жюля Жерара, Бомбонеля и других знаменитых истребителей львов, есть свой князь-чужестранец, который будет сопровождать его на охоту.

IV
Караван в пути

   На другое утро, чуть свет, бесстрашный Тартарен и не менее бесстрашный князь Григорий в сопровождении не то пяти, не то шести носильщиков-негров вышли из Милианаха и начали спускаться в долину Шелиффа по очаровательной крутой тропинке, на которую падала густая тень от кустов жасмина, туи, рожкового дерева и дикой оливы, между изгородями садиков, принадлежавших туземцам, под журчанье множества родников, весело сбегавших с уступа на уступ... Настоящий ливанский пейзаж!
   Князь Григорий был так же обвешан оружием, как и великий Тартарен, но его преимущество составляло необыкновенное, великолепное кепи с золотым галуном и вышитыми серебром дубовыми листьями, что придавало его высочеству некоторое сходство с мексиканским генералом или же с начальником станции в каком-нибудь придунайском государстве.
   Это залихватское кепи очень занимало тарасконца; когда же он, преодолевая неловкость, обратился к князю за разъяснениями, тот с важным видом ответил: «Мой головной убор незаменим во время путешествий по Африке», – и, смахивая руками пыль с козырька, начал рассказывать своему простодушному спутнику о том, какую важную роль играет кепи в наших взаимоотношениях с арабами, о том, что ни одна принадлежность военной формы не внушает им такого ужаса, как именно кепи, и что гражданские власти сочли за благо надеть кепи на всех своих служащих, начиная с дорожного мастера и кончая податным инспектором. Короче, по словам князя выходило так, что для того, чтобы управлять Африкой, не нужна ни светлая голова, ни голова вообще. Нужно кепи, красивое кепи с галуном, которое блестело бы на шесте, как шляпа Гесслера.
   Так, беседуя и философствуя, путники следовали дальше. Босоногие носильщики, крича, как обезьяны, прыгали с уступа на уступ. Громыхали оружейные ящики. Сверкали ружья. Встречные туземцы низко склонялись перед волшебным кепи... Начальник управления по делам арабов, вышедший со своей супругой подышать свежим воздухом на крепостной вал Милианаха, заслышав необычайный шум, увидев сверкание ружейных стволов среди ветвей и вообразив, что это набег, приказал опустить подъемный мост, бить сбор всех частей и немедленно объявил город на осадном положении.
   Славное начало для похода на львов!
   На беду, к концу дня дела пошли хуже. Один из негров, несших пожитки, наелся липкого пластыря из походной аптечки, и у него начались дикие боли в животе. Другой, напившись камфарного спирту, мертвецки пьяный, растянулся на обочине дороги. Третьего, того, который нес дорожный альбом, прельстила позолота застежек, и, вообразив, что это сокровища Мекки, он стремглав пустился бежать с альбомом в Заккар... Надо было обсудить положение... Караван сделал привал и стал держать совет в прозрачной тени старой смоковницы.
   – По-моему, – заговорил князь, пытаясь, но безуспешно, развести таблетку мясного бульона в усовершенствованной кастрюле с тройным дном, – по-моему, с этого дня мы должны отказаться от носильщиков-негров... Как раз недалеко отсюда арабский базар. Хорошо было бы там остановиться и купить несколько вислоухих...