Страница:
– Вы ко мне?
– Да.
– Слушаю.
– Я относительно Звягинцевой.
Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:
– Пойдемте в ординаторскую
В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик «Липтон».
– Звягинцева скончалась, – со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.
Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.
– Мне уже сказали, – ответила я, – хотелось бы знать, отчего.
– Кто вы, собственно говоря, такая? – выпустил когти Минаев.
– Тетя Насти.
– Все объяснения даны мужу, – сухо пояснил врач, – у него и спрашивайте.
Я уставилась на «Гиппократа» в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи. Но откуда молодому нахалу знать, что моя лучшая и единственная подруга – хирург? Так вот Катюша не раз говорила:
– В больнице главное – не пускать дело на самотек. Уложили в палату и успокоились, дескать, врачи сами все необходимое сделают. Нет, не сделают; надо проявлять бдительность, не стесняться спрашивать названия лекарств, требовать консультаций профессора, следить, как выполняют назначения медсестры. К сожалению, сейчас много недобросовестных работников. Если у больного скандальные родственники, побоятся связываться. Они с жалобами побегут, потом по комиссиям затаскают, еще в суд подадут…
Вздохнув поглубже, я процедила:
– Вот что, любезнейший, извольте дать исчерпывающий ответ на вопрос. Иначе, посмотрев на здешние порядки, я отправлюсь в Минздрав, а следом в суд. Пусть проведут служебное расследование, назначат комиссию да проверят, как вы, с позволения сказать, лечили мою несчастную племянницу, здоровую во всех смыслах, не считая сломанной ноги.
Уши врача превратились в факелы, и он забормотал:
– Ничьей вины тут нет, иногда случается подобное, в частности, у лежачих больных…
– Что это было?
– Тромбоэмболия легочной артерии.
– Что? – не удержалась я.
Но Минаев не знал о кончине Ирочки, поэтому решил, что слушательница просто не поняла мудреный термин, и пустился в объяснения:
– С каждым может приключиться, в особенности если варикоз наблюдается или свертываемость крови повышена. Правда, у молодых женщин это бывает реже, чаще после климакса. Сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.
– И ничего нельзя было поделать?
Минаев напрягся.
– В принципе можно – мгновенную операцию, дело решают минуты, но, как правило, такое удается, если казус произошел в присутствии доктора, ну, во время обхода или осмотра. А так человек просто перестает дышать, и соседи по палате думают, что он спит. Ваша племянница страдала тромбофлебитом, муж говорил, постоянно жаловалась на судороги в ногах… Печально, конечно, двадцать пять лет – не возраст для смерти, но, поверьте, никто не виноват, судьба!
– Ничего себе! – пришла я в полное негодование – Судьба! Да у вас просто отвратительные условия! В 213-й палате безумное количество больных!
Роман Яковлевич внимательно глянул на меня.
– Кто сказал, что Звягинцева лежала в 213-й палате?
– В справочной, – быстро нашлась я.
– Перепутали. Ее место было в 213-й «а», это платное отделение, и, поверьте, условия – лучше не найти. Для вашей племянницы сделали все.
– Так уж и все, – фыркнула я. – надо было в Склифе оставить или в ЦИТО перевести…
– Но Звягинцевой ведь требовалось психиатрическое наблюдение, а сделать подобное ни в Склифосовском, ни в НИИ травматологии нельзя, только у нас имеется специальное отделение, одно на всю Москву. Таких больных в психиатрическую клинику не кладут, там не умеют за травмой ухаживать!
– При чем тут психиатрия? – не поняла я.
Минаев моментально захлопнул рот, потом процедил:
– Хороша же вы тетя. Разговор закончен!
– Но…
– Никаких «но», и вообще, предъявите паспорт!
Пришлось спешно отступать, бормоча под нос:
– Оставила дома.
Перед тем как покинуть больницу, я отловила медсестру и поинтересовалась:
– Где палата 213 «а»?
– В платном отделении, на пятом этаже.
Да, там открылась иная картина. Ковровые дорожки, телевизоры, ласковый персонал, комнаты на одного, и никакого запаха мочи и щей… Но и медсестры, и нянечки, сверкая улыбками, категорически отказались рассказывать о Насте.
– Сведения о больных только у лечащего врача, – в голос твердили они.
Я медленно побрела от больницы к метро. Какие-то смутные, неприятные мысли копошились в голове. Кончина молодой и, в общем, достаточно здоровой женщины выглядела более чем странно. Я провела в палате возле Юли десять дней, приходила утром, уходила вечером и не помню, чтобы Настя жаловалась на судороги. Конечно, у нее отчаянно болело травмированное бедро, она говорила, что тяжело спать в одной позе, на спине, просила вытряхнуть скопившиеся на простыне крошки, поправить подушки. Частенько мучилась головной болью, но судороги? Не слышала ни разу. И потом, пару раз, не найдя нянечку, я подавала ей судно. Настенька лежала в коротенькой рубашечке до пупа, и хорошенькие стройные, длинные ножки оказывались на виду, когда откидывалось одеяло. Конечно, правая, сломанная, нога выглядела не лучшим образом, распухшая и больная, но никаких уродливо выступающих вен и синих «узлов» я не заметила.
И потом, какое нелепое поведение родственников! Может, у них обоих шок от происшедшего, и муж, и свекровь не понимают, что говорят? Не хотели сообщить о кончине Насти постороннему человеку? Почему? Это секрет? И что лежит в банковской ячейке?
Потолкавшись бесцельно между аптечным киоском и газетным ларьком, я приняла решение и отправилась в «Мапо-банк».
Все-таки странное название для финансового учреждения, напоминает «Маппет-шоу», но с виду здание выглядело солидно. Небольшой дом, выкрашенный розовой краской, вход во двор закрывает калитка. Я ткнула пальцем в кнопку.
– Изложите цель визита, – прогремел из динамика металлический голос.
Очень забавно. Найдется ли в целом свете хоть один налетчик, честно отвечающий на подобный вопрос:
– Хочу ограбить ваше деньгохранилище.
С языка уже был готов сорваться этот ответ, но я взяла себя в руки и сухо сообщила:
– Я здесь абонировала ячейку.
Замок щелкнул, ажурная калитка отворилась, я пересекла крохотный дворик и вошла внутрь. В холле маялся чудовищно толстый охранник. Интересно, как подобному экземпляру удалось устроиться на работу секьюрити? Да он и двух шагов не пробежит, задохнется. Впрочем, вдруг он метко стреляет, с двух рук, по-македонски.
Ничего не подозревавший о моих мыслях мужик велел:
– Посидите, сейчас придут.
Спустя минут пять вышел стройный парень в безукоризненном костюме и с папкой в руках и спросил:
– Вы в ячейку?
Я кивнула, и мы пошли налево. В небольшой комнате в стене были сделаны железные ящики.
– Номер? – спросил служащий.
Я растерялась.
– Не помню.
– Не беда, – успокоил парень, – покажите ключик. Ага, пятьдесят вторая.
Он раскрыл папку и вытащил какой-то листок.
– Что это? – не утерпела я.
– Договор об абонировании ячейки.
– Зачем?
Клерк глянул на меня и спокойно пояснил:
– Сейчас проверим, кто имеет доступ к содержимому.
– Разве ключа не достаточно?
– Нет. Впрочем…
– Что?
– В договоре указано – доступ имеет Звягинцева Анастасия Валентиновна или любой человек, имеющий ключ. Странно, как правило, так не делают, но такова воля клиента, и я не имею права чинить препятствий. Открывайте, проверяйте содержимое, потом позовете меня, я подожду в приемной.
И он быстро вышел. Я отыскала дверку с цифрой «52», ключик легко повернулся в скважине, открылась небольшая темная ниша. В глубине белела коробочка. Я вытащила на свет картонку, оказавшуюся упаковкой от тонометра, открыла и ахнула. Вся внутренность была забита стодолларовыми бумажками, внизу, под купюрами, оказался конверт. Четким, ясным почерком, без всяких кренделей и завитушек был написан адрес: улица Мирославская, дом восемнадцать, Рагозину Николаю Федоровичу.
Глава 5
– Да.
– Слушаю.
– Я относительно Звягинцевой.
Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:
– Пойдемте в ординаторскую
В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик «Липтон».
– Звягинцева скончалась, – со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.
Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.
– Мне уже сказали, – ответила я, – хотелось бы знать, отчего.
– Кто вы, собственно говоря, такая? – выпустил когти Минаев.
– Тетя Насти.
– Все объяснения даны мужу, – сухо пояснил врач, – у него и спрашивайте.
Я уставилась на «Гиппократа» в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи. Но откуда молодому нахалу знать, что моя лучшая и единственная подруга – хирург? Так вот Катюша не раз говорила:
– В больнице главное – не пускать дело на самотек. Уложили в палату и успокоились, дескать, врачи сами все необходимое сделают. Нет, не сделают; надо проявлять бдительность, не стесняться спрашивать названия лекарств, требовать консультаций профессора, следить, как выполняют назначения медсестры. К сожалению, сейчас много недобросовестных работников. Если у больного скандальные родственники, побоятся связываться. Они с жалобами побегут, потом по комиссиям затаскают, еще в суд подадут…
Вздохнув поглубже, я процедила:
– Вот что, любезнейший, извольте дать исчерпывающий ответ на вопрос. Иначе, посмотрев на здешние порядки, я отправлюсь в Минздрав, а следом в суд. Пусть проведут служебное расследование, назначат комиссию да проверят, как вы, с позволения сказать, лечили мою несчастную племянницу, здоровую во всех смыслах, не считая сломанной ноги.
Уши врача превратились в факелы, и он забормотал:
– Ничьей вины тут нет, иногда случается подобное, в частности, у лежачих больных…
– Что это было?
– Тромбоэмболия легочной артерии.
– Что? – не удержалась я.
Но Минаев не знал о кончине Ирочки, поэтому решил, что слушательница просто не поняла мудреный термин, и пустился в объяснения:
– С каждым может приключиться, в особенности если варикоз наблюдается или свертываемость крови повышена. Правда, у молодых женщин это бывает реже, чаще после климакса. Сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.
– И ничего нельзя было поделать?
Минаев напрягся.
– В принципе можно – мгновенную операцию, дело решают минуты, но, как правило, такое удается, если казус произошел в присутствии доктора, ну, во время обхода или осмотра. А так человек просто перестает дышать, и соседи по палате думают, что он спит. Ваша племянница страдала тромбофлебитом, муж говорил, постоянно жаловалась на судороги в ногах… Печально, конечно, двадцать пять лет – не возраст для смерти, но, поверьте, никто не виноват, судьба!
– Ничего себе! – пришла я в полное негодование – Судьба! Да у вас просто отвратительные условия! В 213-й палате безумное количество больных!
Роман Яковлевич внимательно глянул на меня.
– Кто сказал, что Звягинцева лежала в 213-й палате?
– В справочной, – быстро нашлась я.
– Перепутали. Ее место было в 213-й «а», это платное отделение, и, поверьте, условия – лучше не найти. Для вашей племянницы сделали все.
– Так уж и все, – фыркнула я. – надо было в Склифе оставить или в ЦИТО перевести…
– Но Звягинцевой ведь требовалось психиатрическое наблюдение, а сделать подобное ни в Склифосовском, ни в НИИ травматологии нельзя, только у нас имеется специальное отделение, одно на всю Москву. Таких больных в психиатрическую клинику не кладут, там не умеют за травмой ухаживать!
– При чем тут психиатрия? – не поняла я.
Минаев моментально захлопнул рот, потом процедил:
– Хороша же вы тетя. Разговор закончен!
– Но…
– Никаких «но», и вообще, предъявите паспорт!
Пришлось спешно отступать, бормоча под нос:
– Оставила дома.
Перед тем как покинуть больницу, я отловила медсестру и поинтересовалась:
– Где палата 213 «а»?
– В платном отделении, на пятом этаже.
Да, там открылась иная картина. Ковровые дорожки, телевизоры, ласковый персонал, комнаты на одного, и никакого запаха мочи и щей… Но и медсестры, и нянечки, сверкая улыбками, категорически отказались рассказывать о Насте.
– Сведения о больных только у лечащего врача, – в голос твердили они.
Я медленно побрела от больницы к метро. Какие-то смутные, неприятные мысли копошились в голове. Кончина молодой и, в общем, достаточно здоровой женщины выглядела более чем странно. Я провела в палате возле Юли десять дней, приходила утром, уходила вечером и не помню, чтобы Настя жаловалась на судороги. Конечно, у нее отчаянно болело травмированное бедро, она говорила, что тяжело спать в одной позе, на спине, просила вытряхнуть скопившиеся на простыне крошки, поправить подушки. Частенько мучилась головной болью, но судороги? Не слышала ни разу. И потом, пару раз, не найдя нянечку, я подавала ей судно. Настенька лежала в коротенькой рубашечке до пупа, и хорошенькие стройные, длинные ножки оказывались на виду, когда откидывалось одеяло. Конечно, правая, сломанная, нога выглядела не лучшим образом, распухшая и больная, но никаких уродливо выступающих вен и синих «узлов» я не заметила.
И потом, какое нелепое поведение родственников! Может, у них обоих шок от происшедшего, и муж, и свекровь не понимают, что говорят? Не хотели сообщить о кончине Насти постороннему человеку? Почему? Это секрет? И что лежит в банковской ячейке?
Потолкавшись бесцельно между аптечным киоском и газетным ларьком, я приняла решение и отправилась в «Мапо-банк».
Все-таки странное название для финансового учреждения, напоминает «Маппет-шоу», но с виду здание выглядело солидно. Небольшой дом, выкрашенный розовой краской, вход во двор закрывает калитка. Я ткнула пальцем в кнопку.
– Изложите цель визита, – прогремел из динамика металлический голос.
Очень забавно. Найдется ли в целом свете хоть один налетчик, честно отвечающий на подобный вопрос:
– Хочу ограбить ваше деньгохранилище.
С языка уже был готов сорваться этот ответ, но я взяла себя в руки и сухо сообщила:
– Я здесь абонировала ячейку.
Замок щелкнул, ажурная калитка отворилась, я пересекла крохотный дворик и вошла внутрь. В холле маялся чудовищно толстый охранник. Интересно, как подобному экземпляру удалось устроиться на работу секьюрити? Да он и двух шагов не пробежит, задохнется. Впрочем, вдруг он метко стреляет, с двух рук, по-македонски.
Ничего не подозревавший о моих мыслях мужик велел:
– Посидите, сейчас придут.
Спустя минут пять вышел стройный парень в безукоризненном костюме и с папкой в руках и спросил:
– Вы в ячейку?
Я кивнула, и мы пошли налево. В небольшой комнате в стене были сделаны железные ящики.
– Номер? – спросил служащий.
Я растерялась.
– Не помню.
– Не беда, – успокоил парень, – покажите ключик. Ага, пятьдесят вторая.
Он раскрыл папку и вытащил какой-то листок.
– Что это? – не утерпела я.
– Договор об абонировании ячейки.
– Зачем?
Клерк глянул на меня и спокойно пояснил:
– Сейчас проверим, кто имеет доступ к содержимому.
– Разве ключа не достаточно?
– Нет. Впрочем…
– Что?
– В договоре указано – доступ имеет Звягинцева Анастасия Валентиновна или любой человек, имеющий ключ. Странно, как правило, так не делают, но такова воля клиента, и я не имею права чинить препятствий. Открывайте, проверяйте содержимое, потом позовете меня, я подожду в приемной.
И он быстро вышел. Я отыскала дверку с цифрой «52», ключик легко повернулся в скважине, открылась небольшая темная ниша. В глубине белела коробочка. Я вытащила на свет картонку, оказавшуюся упаковкой от тонометра, открыла и ахнула. Вся внутренность была забита стодолларовыми бумажками, внизу, под купюрами, оказался конверт. Четким, ясным почерком, без всяких кренделей и завитушек был написан адрес: улица Мирославская, дом восемнадцать, Рагозину Николаю Федоровичу.
Глава 5
По дороге в метро я несколько раз перечитала короткое послание: «Милый Николя, если держишь в руках это письмо, значит, меня нет в живых. Так уж распорядилась судьба, что никого из близких, кроме тебя, у меня нет. Деньги принадлежат Егору. Стоя на краю могилы, мне хочется думать, что брат будет хорошо обеспечен и не совершит тех глупостей, что допустила я. Зная твою безукоризненную честность, Николаша, верю – ты найдешь Егорушку и передашь ему завещанное. Последний известный мне его адрес – Новокисловский проезд, 29, Егор Валентинович Платов. Скорей всего, там живут сейчас люди, которым известно его нынешнее местопребывание. Николашенька, ни в коем случае не обращайся ни к моему мужу, ни, тем более, к свекрови. Знай – это они убили меня, хотели получить квартиру, провинциалы.
Коленька, как только получишь доллары, сразу отвези Егорушке, он очень нуждается. И помолись за меня, несчастную, наивную и глупую. Прости за все, прощай, твоя Настя».
Поезд, покачиваясь, нес меня сквозь тьму. Пассажиры мирно занимались своими делами, читали, зевали, глазели по сторонам. Я сидела, вцепившись обеими руками в сумочку, боясь, что какой– нибудь воришка влезет внутрь.
Дома радостные собаки кинулись ко мне со всех лап, виляя жирными хвостиками.
– Ладно вам, девочки, – пробормотала я, стягивая куртку, – гулять еще рано, кушать тоже не положено, идите спать.
Раздался стук костылей, и в коридоре показалась прыгающая на одной ноге Юля.
– Хорошо, что мне не надо выходить пописать на улицу, – хихикнула она.
Я вздохнула и отправилась на кухню жарить котлеты. Ей-богу, Юле иногда в голову приходят дикие мысли.
Не успела я бросить комочки фарша на сковородку, как влетел красный Кирюшка и выпалил:
– Все ты виновата!
От неожиданности мои руки разжались, и кусок фарша шлепнулся прямо перед носом Ады. Не веря своей удаче, мопсиха проглотила неожиданное угощение и плотно уселась у плиты, явно собираясь дождаться следующего подарка судьбы.
– Что я сделала?
Кирилл беззвучно вытащил из грязного ранца потрепанный дневник. В графе «Русский» стояло две двойки. – Не понимаю…
– А и нечего понимать, – взвился мальчишка, – раз в жизни попросил – и вот результат.
– Объясни толком.
– Сочинение про городничего…
– Ну?
– Я спросил, что написать, а ты велела – искорени взяточничество, посади чиновников и Хлестакова в тюрьму.
– Что же в этом плохого?
– А то, – забубнил Кирюшка, – селедка вонючая сказала…
– Кто?
– Училка по литре и русишу, Татьяна Павловна, никогда не моется. Так вот, селедка вонючая заявила, что не просила писать фантастический рассказ. Говорит, взяточничество неискоренимо, а чиновники всегда избегут наказания.
– Так что она хотела?
– Не знаю. Маша Родионова написала про чистые улицы и получила пятерку. Ну да ей всегда «отлично» ставят!
– Вторая пара за что?
– За грамотность, – пригорюнился мальчишка, еле сдерживая слезы.
– Ну уж тут я ни при чем.
Кирилл сел на табуретку и зарыдал. Я прижала его голову к своему животу и пробормотала:
– Ну, ну, выход из безвыходного положения там же, где вход.
– Хорошо тебе говорить, – плакал Кирюшка, – а у меня круглое «два» везде выходит.
– Почему?
Мальчишка высморкался в кухонное полотенце и безнадежно ответил:
– По математике злобный карлик…
– Кто?
– Ну учительница, мы ее так прозвали…
Обиды полились из него рекой. Математичка тараторит, как ненормальная, объясняет быстро, понять невозможно. Потом притормозит, окинет класс взором и ехидно уточняет:
– Материал настолько прост, что усвоит даже имбецил. Впрочем, может, кто не понял?
Кирилл не знает, кто такой имбецил, но на всякий случай молчит.
Русичка устраивает через урок контрольные, новый материал не объясняет вообще, заявляя:
– В учебнике все написано, для того вам государство бесплатные книги выдало, чтоб вы их читали. Задача педагога – проверить знания.
Англичанка не привязывается, просто заставляет вслух читать бесконечный текст «Моя Родина», Кирюшку уже тошнит от описания Красной площади и Кремлевских башен.
Правда, есть и мелкие радости. Историчка постоянно болеет, а физик регулярно забывает, в какой класс пришел, начинает суетиться и объяснять нечто несусветное. Страшно смешно, просто обхохочешься.
Действительно смешно, только на самом деле хочется плакать, даже рыдать, что за знания получит ребенок? Нет, надо срочно решать вопрос, может, перевести его в другую школу?
– Ну, что у нас происходит? – раздался из коридора бодрый голос Кати.
Мопсы, благополучно не заметившие прихода хозяйки, взвыли и кинулись в прихожую.
– Хороши, – укорила подруга, – нечего сказать. Уже ничего не слышите, сони!
– Лампушечка, – жарко зашептал Кирюшка, прижимаясь плотней к моему животу, – давай не будем маме ничего рассказывать. Ну зачем ее нервировать! Расстроится, переживать начнет, а ей вредно!
Вот хитрец!
– Ладно, я сама улажу проблему, – пообещала я.
– Хочешь, посуду помою? – предложил Кирюшка.
– Конечно, – согласилась я, – только вытащи из плиты грязную утятницу.
Кирюшка с энтузиазмом кинулся отскребывать засохший на чугунных боках жир.
Катя влетела на кухню, шлепнула на стол штук шесть шуршащих пакетов и спросила:
– Ну, как дела?
Потом ее взор сфокусировался на Кирюшке, и она строго насупилась:
– Двоек нахватал?
– С чего ты взяла? – спросил Кирилл.
– Почему тогда посуду моешь?
– Нет, – возмутился мальчишка, – так жить просто нельзя! Не подходишь к мойке – лентяем обзывают, схватишься за тарелки, пожалуйста, двоечник!
– У нас все в порядке, – быстренько сообщила я.
– Да? – недоверчиво протянула Катя, но тут в кухне появился Сережка, и подруга переключилась на него: – Господи, в каком ты виде!
– Колесо менял, – пояснил сын и потер руки. – Есть дают?
Дождавшись, когда все насытятся и примутся за чай, я поинтересовалась:
– Катюнь, что такое тромбоэмболия?
– Зачем тебе? – удивилась подруга.
– Для общего развития.
– Закупорка артерий в результате отрыва части тромба, образовавшегося в венах, полостях сердца, аорте.
– И что получается в результате?
– Гангрена конечности или инфаркт различных органов.
– Надо же, – встряла Юля, – я всегда считала, что инфаркт – это разрыв сердца.
– Не обязательно, – пояснила Катюша, – он бывает у почек, легких…
– Пациент погибает?
Катерина постучала вилкой по столу.
– Не могу ответить однозначно, как повезет. Могут успеть сделать операцию.
– Часто это встречается?
– Что? Сделанная операция или тромбоэмболия?
– Последнее.
– Бывает, в особенности если у больного тромбофлебит. А он может возникнуть при варикозном расширении вен, после операций или вследствие инфекционных болезней, тифа, например.
– Значит, если у тебя умрет больная от тромбоэмболии, ты не удивишься?
Катюша вздохнула.
– Смотря какая пациентка, что за диагноз.
– Ну вообще…
– Вообще не бывает!
– Катюша!
– А ты не спрашивай глупости. Если человек обратился по поводу насморка – одно, если мучается язвой – другое. Хотя случается всякое.
– Только скажи, тромбоэмболия редкость?
– К сожалению, нет! – рявкнула Катя и велела: – Говори, почему так медициной заинтересовалась?
Но тут, на счастье, прозвенел звонок. Пришла соседка Ниночка с просьбой померить давление. Пока Катюша вытаскивала тонометр, я быстренько улизнула к себе.
Около одиннадцати, когда квартира погрузилась в сонную дрему, я раскрыла бело-синюю коробочку и пересчитала деньги. Их оказалось ни много ни мало – ровно 30 тысяч долларов. Невероятная, гигантская сумма. Первый раз в жизни я держала в руках такое количество «живых» денег, не кредитку, а купюры. Глядя на кучу баксов, я чувствовала, как по спине бежит озноб. Ну и в историю я влипла, надо поскорей найти Рагозина и отдать ему «клад». Пусть у мужика болит голова, как искать этого Егора!
Подумав еще минут десять, я пришла к выводу, что деньги нужно пока спрятать. Поеду к Рагозину, договорюсь, пусть парень сам явится сюда и заберет «кассу». Ну боюсь я кататься по Москве с такой прорвой денег!
Приняв эпохальное решение, я приступила к следующей части проблемы. Где схоронить кучу баксов? Положить в пакет и сунуть в морозильник? Запихнуть в банки с крупой? Нет, все не то! Наконец мой взгляд упал на поролоновую подушку, и я схватилась за ножницы.
Через час симпатичный велюровый мешочек, набитый тридцатью тысячами гринов, вновь притулился у спинки. На всякий случай я помяла подушечку, но ничего не услышала. Поролон надежно защищал бумагу. Вот и отлично, на ночь я буду класть ее под голову, а днем просто оставлю на покрывале. Никто не подумает, что в ней зашито состояние.
На следующий день около полудня я вышла из маршрутного такси и вздрогнула – ну просто край света. Причем в самом прямом смысле слова. Микроавтобусик стоял возле оврага. По левую сторону тянулся квартал унылых блочных домов, по правую – простирался пустырь, а за ним чернел лес. Пассажиров, кроме меня, не было, впрочем, прохожих тоже.
– Где тут Мирославская улица? – спросила я у шофера.
Тот спокойно вытащил сигареты и ответил:
– А фиг ее знает!
Вздохнув, я пошла в сторону домов и уже через пару минут поняла, что двигаюсь в правильном направлении. На углу первого здания синела вывеска «Мирославская, 2». Приободрившись, я почти побежала по узенькому обледенелому тротуару. Восемнадцатый дом оказался последним – огромная семнадцатиэтажная башня. Добравшись до нужной квартиры, я позвонила, дверь распахнулась тут же.
На пороге показался парень в мятом спортивном костюме. Короткие каштановые волосы стояли торчком, на щеке были видны полосы от подушки. Очевидно, он мирно спал, несмотря на полдень.
Не успела я открыть рот, как парень близоруко прищурился и спросил:
– Ты кто?
Тяжелый запах перегара ударил мне в нос, я машинально ответил:
– Евлампия Романова.
Хозяин попытался собрать мысли, но они, очевидно, расползались, как тараканы. Поерошив грязной рукой кудри, юноша выдохнул:
– Чтой-то я тебя не помню. Ладно, все равно, водку принесла?
– Нет, – окончательно растерялась я.
– Плохо, – укорил мальчишка и велел: – Магазин за углом, действуй.
– Мне надо поговорить…
– Неси бутылку, тогда и побеседуем, – отрезало небесное создание и захлопнуло дверь.
Пришлось идти вниз и покупать «Гжелку». Вид стеклянной емкости с бело-синей наклейкой привел парнишку в состояние эйфории.
– Вот здорово, – зачмокал он и трясущейся рукой принялся откупоривать пробку. – Давай заходи.
Я влезла в грязную донельзя прихожую и поинтересовалась:
– Рагозин Николай Федорович?
– Кто?
– Ты.
– Не-а, – пробормотал юноша, – я Костя.
– А Николай где?
– Не знаю, – ответил Константин.
– Значит, ты хозяин, – решила я уточнить ситуацию.
– Кто?
– Ты.
– Кто сказал?
– Да никто, – вышла я из себя, – говори быстро, где Николай?
– Не знаю.
– Хозяин кто?
– Где?
– Здесь!
– Тут?
– Нет, – заорала я, – не тут, не там, а в этой квартире. Чья она?
– Черт ее знает, – серьезно ответил парень.
– А ты кто?
– Я?
– Ты!
– Костя.
От злости я чуть не треснула его по голове валявшимся на полу зонтиком. Надо же так вчера напиться!
– Котька, – донесся из комнаты слабый голос, – кто там?
– Не знаю, – ответил юноша и уточнил: – Она бутылку принесла.
– Благодетельница, – прохрипел бас.
Я отодвинула Костю плечом, решительно вошла в комнату и приказала:
– Отвечайте немедленно, кто из вас, уродов, Рагозин?
Несколько тел, лежащих в немыслимых позах, лениво зашевелились. Похоже, вчера тут выпивка лилась рекой. На большом обеденном столе высилась гора посуды. Гостей угощали колбасой и чипсами. Несколько банок из-под рыбных консервов щетинились окурками, и запах в помещении стоял соответственный: немыслимый «букет» из ароматов выпитого спиртного, сигаретных «бычков» и чего-то кислого, тошнотворно противного.
Двое парней, не сумевших снять одежду, ничком лежали на засаленной софе. Еще один, неудобно подвернув ноги и умостив голову на подлокотнике, дрых в широком кресле. В углу, между комодом и тумбочкой, валялось клочкастое ватное одеяло, на котором раскинулось несколько тел, все в одежде и даже в обуви. Между пьянчугами, развалившись на спине и растопырив в разные стороны все четыре лапы, храпел тощий, ободранный кот. Когда-то белый, мех животного сейчас напоминал весенний снег – кое-где желтый, на спине серый, а ближе к голове отчего-то красный. Приглядевшись, я поняла, что шея котяры перемазана кетчупом. Очевидно, кто-то из гостей использовал его вместо салфетки.
– Ребята, – заорал Костя, – бутылевский приехал.
Пейзаж оживился. Парни, спящие на диване, сели. Один из них тонкой маленькой ручкой принялся копаться в коротко стриженной голове. Я заметила темно-синий лак на ногтях и сообразила, что он – девушка. Впрочем, дамы отыскались и на одеяле, целых две сразу. Они попытались встать, но потерпели неудачу, и теперь просто смотрели на меня похожими на пуговицы глазами.
– Так кто из вас Рагозин, господа?
– Здесь нет такого, – с уверенностью произнес юноша, сидевший на диване.
– А вы кто?
Оказалось, студенты МАДИ, отмечающие успешно сданную сессию.
– Странно, – пробормотала я, – куда же Николай подевался?
– А вы у хозяйки спросите, – посоветовала одна из девчонок, – она живет в соседнем доме, я у нее снимаю.
Ситуация прояснилась, и, отдав студентам «Гжелку», я пошла по новому адресу. На этот раз – в странное трехэтажное здание из красного кирпича. Этот дом выглядел внутри намного приличней. Лифта, правда, не было, зато лестничная клетка чисто вымыта, а двери квартир обиты одинаковым зеленым дерматином, очевидно, жильцы обратились разом в одну фирму.
Квартира, куда меня впустили, ничем не напоминала «лежбище» молодых алкоголиков. Аккуратная комната с простой, но явно новой мебелью, чисто вымытый пол и большой телевизор «Панасоник», накрытый для пущей красоты самовязаной кружевной салфеткой. Внушала доверие и хозяйка, маленькая старушка в теплом байковом халатике и хорошеньких тапочках в виде тигрят.
– Вы по поводу квартиры? – спросила она.
– В общем, да, – весьма обтекаемо ответила я.
– Садитесь, дорогая, – обрадовалась бабуся и радушно предложила: – Хотите чайку?
– С удовольствием, – пробормотала я.
Хозяйка взяла с буфета крохотный чайничек и с удовлетворением отметила:
– Совсем свежий, только вчера заваривала.
Затем она капнула пару капель желтоватой водички в огромную кружку с надписью «Маша» и щедро долила доверху кипятком. Получившаяся жидкость нежно-лимонного цвета напоминала напиток «Буратино» времен моего детства.
– В квартире пока живут, – принялась объяснять хозяйка, – но скоро съезжают, первого февраля деньги принесут, и я откажу им.
– Почему?
– Шумят очень, – вздохнула старушка, – соседи недовольны, грозят в налоговую инспекцию пожаловаться.
– Да, неприятно, – согласилась я.
– Меня зовут Марья Сергеевна, – церемонно представилась бабуся.
– Евлампия Андреевна, – улыбнулась я в ответ.
– Очень приятно, – ответила хозяйка и добавила: – Уж не обессудьте, но, когда договариваться начнем, паспорт принесите, а то меня уже один раз обманули.
– Да?
– Вот вам и да, – неожиданно резко ответила старушка, – неужто б сдала квартиру студентам, тьфу!
– Как же так получилось? – изобразила я интерес.
– Говорю же, обманули, – пустилась в объяснения Марья Сергеевна. – Пришла женщина, вроде вас, тоже по объявлению…
Я внимательно слушала путаную речь, пытаясь сообразить, что к чему. Марья Сергеевна всю жизнь прожила вместе с мужем в отличной трехкомнатной квартире, причем не где-нибудь, а на Старом Арбате. Потом супруг скончался, началась перестройка, сбережения пропали, а детей, способных содержать ее, у нее не было. Оставалось одно – продавать у метро сигареты. Спасибо, лучшая подруга надоумила, пришла в гости, посмотрела со вздохом на необъятные хоромы и сказала:
– Зачем тебе, Маша, такая квартира? Продай ее побыстрей да купи две. Одну сдавать станешь и жить припеваючи.
Марья Сергеевна послушалась и до сих пор не нарадуется. Из арбатской квартиры получилось не две, а три новых, правда, на окраине. Но Марья Сергеевна – пенсионерка, на работу ей не ездить… Кстати, жизнь в спальном районе нравится старушке больше, чем в центре. Летом никакой дачи не надо, в двух шагах изумительный лесопарк, а с продуктами теперь везде хорошо!
На деньги, вырученные от сдачи квартир, Марья Сергеевна как сыр в масле катается, не отказывая себе практически ни в чем. Купила телевизор и даже обзавелась турецкой дубленкой. Правда, иногда случаются неприятности. Жильцы, к сожалению, попадаются разные. К каждому в душу не залезешь. Так произошло с квартирой в восемнадцатом доме. Договариваться о съеме пришла вполне приличная дама, и на самом деле она жила одно время тихо и мирно. Потом съехала, а на снятую жилплощадь вселила свою дочь, девицу наглую, развязную и настоящую безобразницу. В квартире просто Содом и Гоморра, идолово капище! Соседи стонут, и Марья Сергеевна развесила вновь объявления, правда, деньги, слава богу, они платят аккуратно и…
Коленька, как только получишь доллары, сразу отвези Егорушке, он очень нуждается. И помолись за меня, несчастную, наивную и глупую. Прости за все, прощай, твоя Настя».
Поезд, покачиваясь, нес меня сквозь тьму. Пассажиры мирно занимались своими делами, читали, зевали, глазели по сторонам. Я сидела, вцепившись обеими руками в сумочку, боясь, что какой– нибудь воришка влезет внутрь.
Дома радостные собаки кинулись ко мне со всех лап, виляя жирными хвостиками.
– Ладно вам, девочки, – пробормотала я, стягивая куртку, – гулять еще рано, кушать тоже не положено, идите спать.
Раздался стук костылей, и в коридоре показалась прыгающая на одной ноге Юля.
– Хорошо, что мне не надо выходить пописать на улицу, – хихикнула она.
Я вздохнула и отправилась на кухню жарить котлеты. Ей-богу, Юле иногда в голову приходят дикие мысли.
Не успела я бросить комочки фарша на сковородку, как влетел красный Кирюшка и выпалил:
– Все ты виновата!
От неожиданности мои руки разжались, и кусок фарша шлепнулся прямо перед носом Ады. Не веря своей удаче, мопсиха проглотила неожиданное угощение и плотно уселась у плиты, явно собираясь дождаться следующего подарка судьбы.
– Что я сделала?
Кирилл беззвучно вытащил из грязного ранца потрепанный дневник. В графе «Русский» стояло две двойки. – Не понимаю…
– А и нечего понимать, – взвился мальчишка, – раз в жизни попросил – и вот результат.
– Объясни толком.
– Сочинение про городничего…
– Ну?
– Я спросил, что написать, а ты велела – искорени взяточничество, посади чиновников и Хлестакова в тюрьму.
– Что же в этом плохого?
– А то, – забубнил Кирюшка, – селедка вонючая сказала…
– Кто?
– Училка по литре и русишу, Татьяна Павловна, никогда не моется. Так вот, селедка вонючая заявила, что не просила писать фантастический рассказ. Говорит, взяточничество неискоренимо, а чиновники всегда избегут наказания.
– Так что она хотела?
– Не знаю. Маша Родионова написала про чистые улицы и получила пятерку. Ну да ей всегда «отлично» ставят!
– Вторая пара за что?
– За грамотность, – пригорюнился мальчишка, еле сдерживая слезы.
– Ну уж тут я ни при чем.
Кирилл сел на табуретку и зарыдал. Я прижала его голову к своему животу и пробормотала:
– Ну, ну, выход из безвыходного положения там же, где вход.
– Хорошо тебе говорить, – плакал Кирюшка, – а у меня круглое «два» везде выходит.
– Почему?
Мальчишка высморкался в кухонное полотенце и безнадежно ответил:
– По математике злобный карлик…
– Кто?
– Ну учительница, мы ее так прозвали…
Обиды полились из него рекой. Математичка тараторит, как ненормальная, объясняет быстро, понять невозможно. Потом притормозит, окинет класс взором и ехидно уточняет:
– Материал настолько прост, что усвоит даже имбецил. Впрочем, может, кто не понял?
Кирилл не знает, кто такой имбецил, но на всякий случай молчит.
Русичка устраивает через урок контрольные, новый материал не объясняет вообще, заявляя:
– В учебнике все написано, для того вам государство бесплатные книги выдало, чтоб вы их читали. Задача педагога – проверить знания.
Англичанка не привязывается, просто заставляет вслух читать бесконечный текст «Моя Родина», Кирюшку уже тошнит от описания Красной площади и Кремлевских башен.
Правда, есть и мелкие радости. Историчка постоянно болеет, а физик регулярно забывает, в какой класс пришел, начинает суетиться и объяснять нечто несусветное. Страшно смешно, просто обхохочешься.
Действительно смешно, только на самом деле хочется плакать, даже рыдать, что за знания получит ребенок? Нет, надо срочно решать вопрос, может, перевести его в другую школу?
– Ну, что у нас происходит? – раздался из коридора бодрый голос Кати.
Мопсы, благополучно не заметившие прихода хозяйки, взвыли и кинулись в прихожую.
– Хороши, – укорила подруга, – нечего сказать. Уже ничего не слышите, сони!
– Лампушечка, – жарко зашептал Кирюшка, прижимаясь плотней к моему животу, – давай не будем маме ничего рассказывать. Ну зачем ее нервировать! Расстроится, переживать начнет, а ей вредно!
Вот хитрец!
– Ладно, я сама улажу проблему, – пообещала я.
– Хочешь, посуду помою? – предложил Кирюшка.
– Конечно, – согласилась я, – только вытащи из плиты грязную утятницу.
Кирюшка с энтузиазмом кинулся отскребывать засохший на чугунных боках жир.
Катя влетела на кухню, шлепнула на стол штук шесть шуршащих пакетов и спросила:
– Ну, как дела?
Потом ее взор сфокусировался на Кирюшке, и она строго насупилась:
– Двоек нахватал?
– С чего ты взяла? – спросил Кирилл.
– Почему тогда посуду моешь?
– Нет, – возмутился мальчишка, – так жить просто нельзя! Не подходишь к мойке – лентяем обзывают, схватишься за тарелки, пожалуйста, двоечник!
– У нас все в порядке, – быстренько сообщила я.
– Да? – недоверчиво протянула Катя, но тут в кухне появился Сережка, и подруга переключилась на него: – Господи, в каком ты виде!
– Колесо менял, – пояснил сын и потер руки. – Есть дают?
Дождавшись, когда все насытятся и примутся за чай, я поинтересовалась:
– Катюнь, что такое тромбоэмболия?
– Зачем тебе? – удивилась подруга.
– Для общего развития.
– Закупорка артерий в результате отрыва части тромба, образовавшегося в венах, полостях сердца, аорте.
– И что получается в результате?
– Гангрена конечности или инфаркт различных органов.
– Надо же, – встряла Юля, – я всегда считала, что инфаркт – это разрыв сердца.
– Не обязательно, – пояснила Катюша, – он бывает у почек, легких…
– Пациент погибает?
Катерина постучала вилкой по столу.
– Не могу ответить однозначно, как повезет. Могут успеть сделать операцию.
– Часто это встречается?
– Что? Сделанная операция или тромбоэмболия?
– Последнее.
– Бывает, в особенности если у больного тромбофлебит. А он может возникнуть при варикозном расширении вен, после операций или вследствие инфекционных болезней, тифа, например.
– Значит, если у тебя умрет больная от тромбоэмболии, ты не удивишься?
Катюша вздохнула.
– Смотря какая пациентка, что за диагноз.
– Ну вообще…
– Вообще не бывает!
– Катюша!
– А ты не спрашивай глупости. Если человек обратился по поводу насморка – одно, если мучается язвой – другое. Хотя случается всякое.
– Только скажи, тромбоэмболия редкость?
– К сожалению, нет! – рявкнула Катя и велела: – Говори, почему так медициной заинтересовалась?
Но тут, на счастье, прозвенел звонок. Пришла соседка Ниночка с просьбой померить давление. Пока Катюша вытаскивала тонометр, я быстренько улизнула к себе.
Около одиннадцати, когда квартира погрузилась в сонную дрему, я раскрыла бело-синюю коробочку и пересчитала деньги. Их оказалось ни много ни мало – ровно 30 тысяч долларов. Невероятная, гигантская сумма. Первый раз в жизни я держала в руках такое количество «живых» денег, не кредитку, а купюры. Глядя на кучу баксов, я чувствовала, как по спине бежит озноб. Ну и в историю я влипла, надо поскорей найти Рагозина и отдать ему «клад». Пусть у мужика болит голова, как искать этого Егора!
Подумав еще минут десять, я пришла к выводу, что деньги нужно пока спрятать. Поеду к Рагозину, договорюсь, пусть парень сам явится сюда и заберет «кассу». Ну боюсь я кататься по Москве с такой прорвой денег!
Приняв эпохальное решение, я приступила к следующей части проблемы. Где схоронить кучу баксов? Положить в пакет и сунуть в морозильник? Запихнуть в банки с крупой? Нет, все не то! Наконец мой взгляд упал на поролоновую подушку, и я схватилась за ножницы.
Через час симпатичный велюровый мешочек, набитый тридцатью тысячами гринов, вновь притулился у спинки. На всякий случай я помяла подушечку, но ничего не услышала. Поролон надежно защищал бумагу. Вот и отлично, на ночь я буду класть ее под голову, а днем просто оставлю на покрывале. Никто не подумает, что в ней зашито состояние.
На следующий день около полудня я вышла из маршрутного такси и вздрогнула – ну просто край света. Причем в самом прямом смысле слова. Микроавтобусик стоял возле оврага. По левую сторону тянулся квартал унылых блочных домов, по правую – простирался пустырь, а за ним чернел лес. Пассажиров, кроме меня, не было, впрочем, прохожих тоже.
– Где тут Мирославская улица? – спросила я у шофера.
Тот спокойно вытащил сигареты и ответил:
– А фиг ее знает!
Вздохнув, я пошла в сторону домов и уже через пару минут поняла, что двигаюсь в правильном направлении. На углу первого здания синела вывеска «Мирославская, 2». Приободрившись, я почти побежала по узенькому обледенелому тротуару. Восемнадцатый дом оказался последним – огромная семнадцатиэтажная башня. Добравшись до нужной квартиры, я позвонила, дверь распахнулась тут же.
На пороге показался парень в мятом спортивном костюме. Короткие каштановые волосы стояли торчком, на щеке были видны полосы от подушки. Очевидно, он мирно спал, несмотря на полдень.
Не успела я открыть рот, как парень близоруко прищурился и спросил:
– Ты кто?
Тяжелый запах перегара ударил мне в нос, я машинально ответил:
– Евлампия Романова.
Хозяин попытался собрать мысли, но они, очевидно, расползались, как тараканы. Поерошив грязной рукой кудри, юноша выдохнул:
– Чтой-то я тебя не помню. Ладно, все равно, водку принесла?
– Нет, – окончательно растерялась я.
– Плохо, – укорил мальчишка и велел: – Магазин за углом, действуй.
– Мне надо поговорить…
– Неси бутылку, тогда и побеседуем, – отрезало небесное создание и захлопнуло дверь.
Пришлось идти вниз и покупать «Гжелку». Вид стеклянной емкости с бело-синей наклейкой привел парнишку в состояние эйфории.
– Вот здорово, – зачмокал он и трясущейся рукой принялся откупоривать пробку. – Давай заходи.
Я влезла в грязную донельзя прихожую и поинтересовалась:
– Рагозин Николай Федорович?
– Кто?
– Ты.
– Не-а, – пробормотал юноша, – я Костя.
– А Николай где?
– Не знаю, – ответил Константин.
– Значит, ты хозяин, – решила я уточнить ситуацию.
– Кто?
– Ты.
– Кто сказал?
– Да никто, – вышла я из себя, – говори быстро, где Николай?
– Не знаю.
– Хозяин кто?
– Где?
– Здесь!
– Тут?
– Нет, – заорала я, – не тут, не там, а в этой квартире. Чья она?
– Черт ее знает, – серьезно ответил парень.
– А ты кто?
– Я?
– Ты!
– Костя.
От злости я чуть не треснула его по голове валявшимся на полу зонтиком. Надо же так вчера напиться!
– Котька, – донесся из комнаты слабый голос, – кто там?
– Не знаю, – ответил юноша и уточнил: – Она бутылку принесла.
– Благодетельница, – прохрипел бас.
Я отодвинула Костю плечом, решительно вошла в комнату и приказала:
– Отвечайте немедленно, кто из вас, уродов, Рагозин?
Несколько тел, лежащих в немыслимых позах, лениво зашевелились. Похоже, вчера тут выпивка лилась рекой. На большом обеденном столе высилась гора посуды. Гостей угощали колбасой и чипсами. Несколько банок из-под рыбных консервов щетинились окурками, и запах в помещении стоял соответственный: немыслимый «букет» из ароматов выпитого спиртного, сигаретных «бычков» и чего-то кислого, тошнотворно противного.
Двое парней, не сумевших снять одежду, ничком лежали на засаленной софе. Еще один, неудобно подвернув ноги и умостив голову на подлокотнике, дрых в широком кресле. В углу, между комодом и тумбочкой, валялось клочкастое ватное одеяло, на котором раскинулось несколько тел, все в одежде и даже в обуви. Между пьянчугами, развалившись на спине и растопырив в разные стороны все четыре лапы, храпел тощий, ободранный кот. Когда-то белый, мех животного сейчас напоминал весенний снег – кое-где желтый, на спине серый, а ближе к голове отчего-то красный. Приглядевшись, я поняла, что шея котяры перемазана кетчупом. Очевидно, кто-то из гостей использовал его вместо салфетки.
– Ребята, – заорал Костя, – бутылевский приехал.
Пейзаж оживился. Парни, спящие на диване, сели. Один из них тонкой маленькой ручкой принялся копаться в коротко стриженной голове. Я заметила темно-синий лак на ногтях и сообразила, что он – девушка. Впрочем, дамы отыскались и на одеяле, целых две сразу. Они попытались встать, но потерпели неудачу, и теперь просто смотрели на меня похожими на пуговицы глазами.
– Так кто из вас Рагозин, господа?
– Здесь нет такого, – с уверенностью произнес юноша, сидевший на диване.
– А вы кто?
Оказалось, студенты МАДИ, отмечающие успешно сданную сессию.
– Странно, – пробормотала я, – куда же Николай подевался?
– А вы у хозяйки спросите, – посоветовала одна из девчонок, – она живет в соседнем доме, я у нее снимаю.
Ситуация прояснилась, и, отдав студентам «Гжелку», я пошла по новому адресу. На этот раз – в странное трехэтажное здание из красного кирпича. Этот дом выглядел внутри намного приличней. Лифта, правда, не было, зато лестничная клетка чисто вымыта, а двери квартир обиты одинаковым зеленым дерматином, очевидно, жильцы обратились разом в одну фирму.
Квартира, куда меня впустили, ничем не напоминала «лежбище» молодых алкоголиков. Аккуратная комната с простой, но явно новой мебелью, чисто вымытый пол и большой телевизор «Панасоник», накрытый для пущей красоты самовязаной кружевной салфеткой. Внушала доверие и хозяйка, маленькая старушка в теплом байковом халатике и хорошеньких тапочках в виде тигрят.
– Вы по поводу квартиры? – спросила она.
– В общем, да, – весьма обтекаемо ответила я.
– Садитесь, дорогая, – обрадовалась бабуся и радушно предложила: – Хотите чайку?
– С удовольствием, – пробормотала я.
Хозяйка взяла с буфета крохотный чайничек и с удовлетворением отметила:
– Совсем свежий, только вчера заваривала.
Затем она капнула пару капель желтоватой водички в огромную кружку с надписью «Маша» и щедро долила доверху кипятком. Получившаяся жидкость нежно-лимонного цвета напоминала напиток «Буратино» времен моего детства.
– В квартире пока живут, – принялась объяснять хозяйка, – но скоро съезжают, первого февраля деньги принесут, и я откажу им.
– Почему?
– Шумят очень, – вздохнула старушка, – соседи недовольны, грозят в налоговую инспекцию пожаловаться.
– Да, неприятно, – согласилась я.
– Меня зовут Марья Сергеевна, – церемонно представилась бабуся.
– Евлампия Андреевна, – улыбнулась я в ответ.
– Очень приятно, – ответила хозяйка и добавила: – Уж не обессудьте, но, когда договариваться начнем, паспорт принесите, а то меня уже один раз обманули.
– Да?
– Вот вам и да, – неожиданно резко ответила старушка, – неужто б сдала квартиру студентам, тьфу!
– Как же так получилось? – изобразила я интерес.
– Говорю же, обманули, – пустилась в объяснения Марья Сергеевна. – Пришла женщина, вроде вас, тоже по объявлению…
Я внимательно слушала путаную речь, пытаясь сообразить, что к чему. Марья Сергеевна всю жизнь прожила вместе с мужем в отличной трехкомнатной квартире, причем не где-нибудь, а на Старом Арбате. Потом супруг скончался, началась перестройка, сбережения пропали, а детей, способных содержать ее, у нее не было. Оставалось одно – продавать у метро сигареты. Спасибо, лучшая подруга надоумила, пришла в гости, посмотрела со вздохом на необъятные хоромы и сказала:
– Зачем тебе, Маша, такая квартира? Продай ее побыстрей да купи две. Одну сдавать станешь и жить припеваючи.
Марья Сергеевна послушалась и до сих пор не нарадуется. Из арбатской квартиры получилось не две, а три новых, правда, на окраине. Но Марья Сергеевна – пенсионерка, на работу ей не ездить… Кстати, жизнь в спальном районе нравится старушке больше, чем в центре. Летом никакой дачи не надо, в двух шагах изумительный лесопарк, а с продуктами теперь везде хорошо!
На деньги, вырученные от сдачи квартир, Марья Сергеевна как сыр в масле катается, не отказывая себе практически ни в чем. Купила телевизор и даже обзавелась турецкой дубленкой. Правда, иногда случаются неприятности. Жильцы, к сожалению, попадаются разные. К каждому в душу не залезешь. Так произошло с квартирой в восемнадцатом доме. Договариваться о съеме пришла вполне приличная дама, и на самом деле она жила одно время тихо и мирно. Потом съехала, а на снятую жилплощадь вселила свою дочь, девицу наглую, развязную и настоящую безобразницу. В квартире просто Содом и Гоморра, идолово капище! Соседи стонут, и Марья Сергеевна развесила вновь объявления, правда, деньги, слава богу, они платят аккуратно и…