Страница:
такие метафоры стали позже, когда они вошли в моду в творчестве некоторых
последователей Донна типа Д. Кливленда {Ставшая благодаря Донну популярной в
английской поэзии XVII века метафора-концепт свое теоретическое обоснование
получила на континенте. Считается, что первым ее теорию сформулировал
Джордано Бруно в адресованном Ф. Сидни посвящении к трактату "О героическом
энтузиазме" (1585). Согласно пантеистическому учению философа вселенная
представляла собой "единое многовидное существо", где все различия
оказывались в конечном счете свойствами единого божественного начала и между
противоположностями существовала глубокая внутренняя связь. По мысли Бруно,
наделенный даром "героической любви", поэт улавливает единство в
многообразии феноменов вселенной н выражает его в своем творчестве. Идеи
Бруно в дальнейшем были развиты в трудах Б. Грасиана ("Остроумие, или
Искусство изощренного разума", 1642) в Испании и Э. Тезауро ("Подзорная
труба Аристотеля", 1654) в Италии.}.
В поэтическом мышлении Донна тонко развитая способность к анализу
сочеталась с даром синтеза. Расчленяя явления, поэт умел и объединять их.
Тут ему помогало его блестящее остроумие, которое он, предвосхищая более
поздние теории Грасиана, понимал как особого рода интеллектуальную
деятельность, особое качество ума (wit) и в конечном счете особую
разновидность духовного творчества, куда смех, комическое начало входили
лишь как один из компонентов. Остроумие давало Донну возможность подняться
не только над людской глупостью и пороками, но и над хаосом окружающего
мира. Благодаря искусству остроумия поэт, оставаясь частью этого падшего,
раздробленного мира, в то же время глядел на него как бы со стороны и
скептически оценивал его. Хаос мира стимулировал иронию Донна и двигал его
мысль.
Умение столкнуть противоположности и найти точку их соприкосновения,
понять сложную, состоящую из разнородных элементов природу явления и
одновременно увидеть скрепляющее эти элементы единство - важнейшая черта
творчества Донна. Она во многом объясняет бросающиеся в глаза противоречия
его поэзии. Некоторые из них уже были названы: обыгрывание взаимоисключающих
взглядов на природу любви или создание примерно в одно время гедонистических
элегии в духе Овидия и эпистолярного диптиха "Шторм" и "Штиль" с его
изображением хрупкости человека перед лицом стихий. В более поздний период
творчества Донн создает горькоциничную "Алхимию любви" и религиозную лирику.
Используя для создания священных сонетов медитации по системе И. Лойолы,
поэт одновременно работал и над сатирическим памфлетом в прозе "Игнатий и
его конклав" (1611). Памфлет был направлен против иезуитов и изображал
Лойолу в карикатурном виде, сидящим рядом с Люцифером в центре преисподней.
И в эти годы хаос мира давал пищу для скептического ума поэта, стимулировал
его воображение, а разнообразные интеллектуальные концепции по-прежнему
превращались в поэтические образы, искусно обыгранные Донном.
Хотя Донн всячески отталкивался от елизаветинцев, без них его поэзия
была бы невозможна. Они сформировали традицию, в которой он был воспитан, и
дали ему главный импульс для поисков нового. Экспериментируя, он всегда
оглядывался на своих старших современников. Однако новаторство Донна было
столь радикальным, что его творчество уже не умещается в рамки Ренессанса. В
ранней и зрелой лирике Донн самым тесным образом связан с маньеризмом,
стилем искусства и литературы, возникшим в период кризиса Возрождения. Как
ни один другой поэт эпохи Донн выразил типичное для маньеризма
дисгармоническое ощущение непрочности мира, воплотил присущую этому стилю
рефлексию, характерные для него контрасты спиритуализма и чувственности.
Поздняя же лирика поэта, и прежде всего гимны с их спокойствием и более
гармоническим мироощущением, связана с барочной поэтикой, которая
уравновесила контрасты маньеризма и в противовес ренессансному
антропоцентризму создала новый синтез, по-своему определив место человека в
необъятных просторах вселенной. Именно барочные тенденции стали главными в
творчестве поэтов следующего за Донном поколения. <...>
А. Н. Горбунов
Джон Донн
Да где же раньше были мы с тобой?
Сосали грудь? Качались в колыбели?
Или кормились кашкой луговой?
Или, как семь сонливцев, прохрапели
Все годы? Так! Мы спали до сих пор;
Меж призраков любви блуждал мой взор,
Ты снилась мне в любой из Евиных сестер.
Очнулись наши души лишь теперь,
Очнулись - и застыли в ожиданье;
Любовь на ключ замкнула нашу дверь,
Каморку превращая в мирозданье.
Кто хочет, пусть плывет на край земли
Миры златые открывать вдали -
А мы свои миры друг в друге обрели.
Два наших рассветающих лица -
Два полушарья карты безобманной:
Как жадно наши пылкие сердца
Влекутся в эти радостные страны!
Есть смеси, что на смерть обречены,
Но если наши две любви равны,
Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.
Перевод Г. М. Кружкова
Трудно звездочку поймать,
Если скатится за гору;
Трудно черта подковать,
Обрюхатить мандрагору,
Научить медузу петь,
Залучить русалку в сеть,
И, старея,
Все труднее
О прошедшем не жалеть.
Если ты, мой друг, рожден
Чудесами обольщаться,
Можешь десять тысяч ден
Плыть, скакать, пешком скитаться;
Одряхлеешь, станешь сед
И поймешь, объездив свет:
Много разных
Дев прекрасных,
Но меж ними верных нет.
Коли встретишь, напиши -
Тотчас я пущусь по следу!
Или, впрочем, не спеши:
Никуда я не поеду.
Кто мне клятвой подтвердит,
Что, пока письмо летит
Да покуда
Я прибуду,
Это чудо устоит?
Перевод Г. М. Кружкова
Любя день целый одного меня,
Что ты назавтра скажешь, изменя?
Что мы уже не те и нет закона
Придерживаться клятв чужих?
Иль, может быть, опротестуешь их
Как вырванные силой Купидона?
Иль скажешь: разрешенье брачных уз -
Смерть, а подобье брака - наш союз -
Подобьем смерти может расторгаться,
Сном? Иль заявишь, дабы оправдаться,
Что для измен ты создана
Природой - и всецело ей верна?
Какого б ты ни нагнала туману,
Как одержимый спорить я не стану;
К чему мне нарываться на рога?
Ведь завтра я и сам пущусь в бега.
Перевод Г. М. Кружкова
Я сделал то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний я ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Не стану тайну открывать -
Как резать лунный камень,
Ведь вам его не отыскать,
Не осязать руками.
Мы свой союз решили скрыть,
А если б и открыли,
То пользы б не было: любить
Все будут, как любили.
Кто красоту узрел внутри,
Лишь к ней питает нежность,
А ты - на кожи блеск смотри,
Влюбившийся во внешность!
Но коль к возвышенной душе
Охвачен ты любовью,
И ты не думаешь уже,
Она иль он с тобою,
И коль свою любовь ты скрыл
От любопытства черни,
У коей все равно нет сил
Понять ее значенье, -
Свершил ты то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний ты ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Перевод Д. В. Щедровицкого
Ты нам велишь вставать? Что за причина?
Ужель влюбленным
Жить по твоим резонам и законам?
Прочь, прочь отсюда, старый дурачина!
Ступай, детишкам проповедуй в школе,
Усаживай портного за работу,
Селян сутулых торопи на поле,
Напоминай придворным про охоту;
А у любви нет ни часов, ни дней -
И нет нужды размениваться ей!
Напрасно блеском хвалишься, светило:
Смежив ресницы,
Я бы тебя заставил вмиг затмиться,
Когда бы это милой не затмило.
Зачем чудес искать тебе далеко,
Как нищему, бродяжить по вселенной?
Все пряности и жемчуга Востока -
Там или здесь? - ответь мне откровенно.
Где все цари, все короли земли?
В постели здесь - цари и короли!
Я ей - монарх, она мне - государство,
Нет ничего другого;
В сравненье с этим власть - пустое слово,
Богатство - прах, и почести - фиглярство.
Ты, Солнце, в долгих странствиях устало,
Так радуйся, что зришь на этом ложе
Весь мир: тебе заботы меньше стало,
Согреешь нас - и мир согреешь тоже.
Забудь иные сферы и пути:
Для нас одних вращайся и свети!
Перевод Г. М. Кружкова
Молчи, не смей чернить мою любовь!
А там злорадствуй, коли есть о чем,
Грози подагрой и параличом,
О рухнувших надеждах пустословь;
Богатства и чины приобретай,
Жди милостей, ходы изобретай,
Трись при дворе, монарший взгляд лови
Иль на монетах профиль созерцай;
А нас оставь любви.
Увы! кому во зло моя любовь?
Или от вздохов тонут корабли?
Слезами затопило полземли?
Весна от горя не наступит вновь?
От лихорадки, может быть, моей
Чумные списки сделались длинней?
Бойцы не отшвырнут мечи свои,
Лжецы не бросят кляузных затей
Из-за моей любви.
С чем хочешь, нашу сравнивай любовь;
Скажи: она, как свечка, коротка,
И участь однодневки-мотылька
В пророчествах своих нам уготовь.
Да, мы сгорим дотла, но не умрем,
Как Феникс, мы восстанем над огнем?
Теперь одним нас именем зови -
Ведь стали мы единым существом
Благодаря любви.
Без страха мы погибнем за любовь;
И если нашу повесть не сочтут
Достойной жития, - найдем приют
В сонетах, в стансах - и воскреснем вновь.
Любимая, мы будем жить всегда,
Истлеют мощи, пролетят года -
Ты новых менестрелей вдохнови! -
И нас _канонизируют_ тогда
За преданность любви.
Молитесь нам! - и ты, кому любовь
Прибежище от зол мирских дала,
И ты, кому отрадою была,
А стала ядом, отравившим кровь;
Ты, перед кем открылся в первый раз
Огромный мир в зрачках любимых глаз -
Дворцы, сады и страны, - призови
В горячей, искренней молитве нас,
Как образец любви!
Перевод Г. М. Кружкова
Я дважды дурнем был:
Когда влюбился и когда скулил
В стихах о страсти этой;
Но кто бы ум на глупость не сменил,
Надеждой подогретый?
Как опресняется вода морей,
Сквозь лабиринты проходя земные,
Так, мнил я, боль души моей
Замрет, пройдя теснины стиховые:
Расчисленная скорбь не так сильна,
Закованная в рифмы - не страшна.
Увы! к моим стихам
Певец, для услажденья милых дам,
Мотив примыслил модный
И волю дал неистовым скорбям,
Пропев их принародно.
И без того любви приносит стих
Печальну дань; но песня умножает
Триумф губителей моих
И мой позор тем громче возглашает.
Так я, перемудрив, попал впросак:
Был дважды дурнем - стал тройной дурак.
Перевод Г. М. Кружкова
О, не печалься, ангел мой,
Разлуку мне прости:
Я знаю, что любви такой
Мне в мире не найти.
Но наш не вечен дом,
И кто сие постиг,
Тот загодя привык
Быть легким на подъем.
Уйдет во тьму светило дня -
И вновь из тьмы взойдет,
Хоть так светло, как ты меня,
Никто его не ждет.
А я на голос твой
Примчусь еще скорей,
Пришпоренный своей
Любовью и тоской.
Продлить удачу хоть на час
Никто еще не смог:
Счастливые часы для нас -
Меж пальцами песок.
А всякую печаль
Лелеем и растим,
Как будто нам самим
Расстаться с нею жаль.
Твой каждый вздох и каждый стон -
Мне в сердце острый нож;
Душа из тела рвется вон,
Когда ты слезы льешь.
О, сжалься надо мной!
Ведь ты, себя казня,
Терзаешь и меня:
Я жив одной тобой.
Мне вещим сердцем не сули
Несчастий никаких:
Судьба, подслушавши вдали,
Вдруг да исполнит их?
Представь: мы оба спим,
Разлука - сон и блажь,
Такой союз, как наш,
Вовек неразделим.
Перевод Г. М. Кружкова
Не умирай! - иначе я
Всех женщин так возненавижу.
Что вкупе с ними и тебя
Презреньем яростным унижу.
Прошу тебя, не умирай:
С твоим последним содроганьем
Весь мир погибнет, так и знай,
Ведь ты была его дыханьем.
Останется от мира труп,
И все его красы былые -
Не боле чем засохший струп,
А люди - черви гробовые.
Твердят, что землю огнь спалит,
Но что за огнь - поди распутай!
Схоласты, знайте: мир сгорит
В огне ее горячки лютой.
Но нет! не смеет боль терзать
Так долго - ту, что стольких чище;
Не может без конца пылать
Огонь - ему не хватит пищи.
Как в небе метеорный след,
Хворь минет вспышкою мгновенной,
Твои же красота и свет -
Небесный купол неизменный.
О мысль предерзкая - суметь
Хотя б на час (безмерно краткий)
Вот так тобою овладеть,
Как этот приступ лихорадки!
Перевод Г. М. Кружкова
Тебя я знал и обожал
Еще до первого свиданья:
Так ангелов туманных очертанья
Сквозят порою в глубине зеркал.
Я чувствовал очарованье,
Свет видел, но лица не различал.
Тогда к Любви я обратился
С мольбой: "Яви незримое!" - и вот
Бесплотный образ воплотился,
И верю: в нем любовь моя живет;
Твои глаза, улыбку, рот,
Все, что я зрю несмело, -
Любовь моя, как яркий плащ, надела,
Казалось, встретились душа и тело.
Балластом грузит мореход
Ладью, чтоб тверже курс держала,
Но я дарами красоты, пожалуй,
Перегрузил любви непрочный бот:
Ведь даже груз реснички малой
Суденышко мое перевернет!
Любовь, как видно, не вместима
Ни в пустоту, ни в косные тела,
Но если могут серафима
Облечь воздушный облик и крыла,
То и моя б любовь могла
В твою навек вместиться,
Хотя любви мужской и женской слиться
Трудней, чем духу с воздухом сродниться.
Перевод Г. М. Кружкова
Все короли со всей их славой,
И шут, и лорд, и воин бравый,
И даже солнце, что ведет отсчет
Годам, - состарились на целый год.
С тех пор, как мы друг друга полюбили,
Весь мир на шаг подвинулся к могиле;
Лишь нашей страсти сносу нет,
Она не знает дряхлости примет,
Ни завтра, ни вчера - ни дней, ни лет,
Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет.
Любимая, не суждено нам,
Увы, быть вместе погребенным;
Я знаю: смерть в могильной тесноте
Насытит мглой глаза и уши те,
Что мы питали нежными словами,
И клятвами, и жгучими слезами;
Но наши души обретут,
Встав из гробниц своих, иной приют,
Иную жизнь - блаженнее, чем тут, -
Когда тела - во прах, ввысь души отойдут.
Да, там вкусим мы лучшей доли,
Но как и все - ничуть не боле;
Лишь здесь, друг в друге, мы цари! - властней
Всех на земле царей и королей;
Надежна эта власть и непреложна:
Друг другу преданных предать не можно,
Двойной венец весом стократ;
Ни бремя дней, ни ревность, ни разлад
Величья нашего да не смутят ...
Чтоб трижды двадцать лет нам царствовать подряд!
Перевод Г. М. Кружкова
В тумане слез, печалями повитый,
Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
И вот к моим ушам, к моим глазам
Стекается живительный бальзам,
Способный залечить любую рану;
Но монстр ужасный, что во мне сидит,
Паук любви, который все мертвит,
В желчь превращает даже божью манну;
Воистину здесь чудно, как в раю, -
Но я, предатель, в рай привел змею.
Уж лучше б эти молодые кущи
Смял и развеял ураган ревущий!
Уж лучше б снег, нагрянув с высоты,
Оцепенил деревья и цветы,
Чтобы не смели мне в глаза смеяться!
Куда теперь укроюсь от стыда?
О Купидон, вели мне навсегда
Частицей сада этого остаться,
Чтоб мандрагорой горестной стонать
Или фонтаном у стены рыдать!
Пускай тогда к моим струям печальным
Придет влюбленный с пузырьком хрустальным:
Он вкус узнает нефальшивых слез,
Чтобы подделку не принять всерьез
И вновь не обмануться так, как прежде.
Увы! судить о чувствах наших дам
По их коварным клятвам и слезам
Труднее, чем по тени об одежде.
Из них одна доподлинно верна -
И тем верней меня убьет она!
Перевод Г. М. Кружкова
Добро должны мы обожать,
А зла должны мы все бежать;
Но и такие вещи есть,
Которых можно не бежать,
Не обожать, но испытать
На вкус и что-то предпочесть.
Когда бы женщина была
Добра всецело или зла,
Различья были б нам ясны;
Поскольку же нередко к ним
Мы безразличие храним,
То все равно для нас годны.
Будь в них добро заключено,
В глаза бросалось бы оно,
Своим сиянием слепя;
А будь в них зло заключено,
Исчезли б женщины давно:
Зло губит ближних и себя.
Итак, бери любую ты,
Как мы с ветвей берем плоды:
Съешь эту и возьмись за ту;
Ведь перемена блюд - не грех,
И все швырнут пустой орех,
Когда ядро уже во рту.
Перевод С. Л. Козлова
Любовь, я мыслил прежде, неподвластна
Законам естества;
А нынче вижу ясно:
Она растет и дышит, как трава.
Всю зиму клялся я, что невозможно
Любить сильней - и, вижу, клялся ложно.
Но если этот эликсир, любовь,
Врачующий страданием страданье,
Не квинтэссенция - но сочетанье
Всех зелий, горячащих мозг и кровь,
И он пропитан солнца ярким светом, -
Любовь не может быть таким предметом
Абстрактным, как внушает нам поэт -
Тот, у которого, по всем приметам,
Другой подруги, кроме Музы, нет.
Любовь - то созерцанье, то желанье;
Весна - ее зенит,
Исток ее сиянья:
Так солнце Весперу лучи дарит,
Так сок струится к почкам животворней,
Когда очнутся под землею корни.
Растет любовь, и множатся мечты,
Кругами расходясь от середины,
Как сферы Птолемеевы, едины,
Поскольку центр у них единый - ты!
Как новые налоги объявляют
Для нужд войны, а после забывают
Их отменить, - так новая весна
К любви неотвратимо добавляет
То, что зима убавить не вольна.
Перевод Г. М. Кружкова
Любовь моя, когда б не ты,
Я бы не вздумал просыпаться:
Легко ли отрываться
Для яви от ласкающей мечты?
Но твой приход - не пробужденье
От сна, а сбывшееся сновиденье;
Так неподдельна ты, что лишь представь -
И тотчас образ обратится в явь.
Приди ж в мои объятья, сделай милость,
И да свершится все, что не доснилось.
Не шорохом, а блеском глаз
Я был разбужен, друг мой милый;
То - ангел светлокрылый,
Подумал я, сиянью удивясь;
Но, увидав, что ты читаешь
В душе моей и мысли проницаешь
(В чем ангелы не властны) и вольна
Сойти в мой сон, где ты царишь одна,
Уразумел я: это ты - со мною;
Безумец, кто вообразит иное!
Уверясь в близости твоей,
Опять томлюсь, ища ответа:
Уходишь? Ты ли это?
Любовь слаба, коль нет отваги в ней;
Она чадит, изделье праха,
От примеси стыда, тщеславья, страха.
Быть может (этой я надеждой жив),
Воспламенив мой жар и потушив,
Меня, как факел, держишь наготове?
Знай, я готов для смерти и любови.
Перевод Г. М. Кружкова
Пока ты здесь,
Пусть льются слезы по моим щекам,
Они - монеты, твой на них чекан,
Твое лицо им сообщает вес,
Им придана
Твоя цена;
Эмблемы многих бедствий в них слились,
Ты с каждою слезой спадаешь вниз,
И мы по разным берегам с тобою разошлись.
Из небытья
Картограф вызовет на глобус вмиг
Европу, Азиатский материк...
Так округлилась в шар слеза моя,
Неся твой лик:
В ней мир возник
Подробным отражением, но вот
Слились два наших плача, бездной вод
Мир затопив и захлестнув потоком небосвод.
О дщерь Луны,
Не вызывай во мне прилив морской,
Не убивай меня своей тоской,
Не возмущай сердечной глубины,
Смири сей вихрь
Скорбей своих:
Мы дышим здесь дыханием одним,
Любой из нас и ранит и раним,
Еще один твой вздох - и я исчезну вместе с ним.
Перевод Д. В. Щедровицкого
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, - там клада нет отнюдь.
Сие - одно мошенство;
Как химик ищет в тигле совершенство,
Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Сыскать в любви, но вместо пышных грез
последователей Донна типа Д. Кливленда {Ставшая благодаря Донну популярной в
английской поэзии XVII века метафора-концепт свое теоретическое обоснование
получила на континенте. Считается, что первым ее теорию сформулировал
Джордано Бруно в адресованном Ф. Сидни посвящении к трактату "О героическом
энтузиазме" (1585). Согласно пантеистическому учению философа вселенная
представляла собой "единое многовидное существо", где все различия
оказывались в конечном счете свойствами единого божественного начала и между
противоположностями существовала глубокая внутренняя связь. По мысли Бруно,
наделенный даром "героической любви", поэт улавливает единство в
многообразии феноменов вселенной н выражает его в своем творчестве. Идеи
Бруно в дальнейшем были развиты в трудах Б. Грасиана ("Остроумие, или
Искусство изощренного разума", 1642) в Испании и Э. Тезауро ("Подзорная
труба Аристотеля", 1654) в Италии.}.
В поэтическом мышлении Донна тонко развитая способность к анализу
сочеталась с даром синтеза. Расчленяя явления, поэт умел и объединять их.
Тут ему помогало его блестящее остроумие, которое он, предвосхищая более
поздние теории Грасиана, понимал как особого рода интеллектуальную
деятельность, особое качество ума (wit) и в конечном счете особую
разновидность духовного творчества, куда смех, комическое начало входили
лишь как один из компонентов. Остроумие давало Донну возможность подняться
не только над людской глупостью и пороками, но и над хаосом окружающего
мира. Благодаря искусству остроумия поэт, оставаясь частью этого падшего,
раздробленного мира, в то же время глядел на него как бы со стороны и
скептически оценивал его. Хаос мира стимулировал иронию Донна и двигал его
мысль.
Умение столкнуть противоположности и найти точку их соприкосновения,
понять сложную, состоящую из разнородных элементов природу явления и
одновременно увидеть скрепляющее эти элементы единство - важнейшая черта
творчества Донна. Она во многом объясняет бросающиеся в глаза противоречия
его поэзии. Некоторые из них уже были названы: обыгрывание взаимоисключающих
взглядов на природу любви или создание примерно в одно время гедонистических
элегии в духе Овидия и эпистолярного диптиха "Шторм" и "Штиль" с его
изображением хрупкости человека перед лицом стихий. В более поздний период
творчества Донн создает горькоциничную "Алхимию любви" и религиозную лирику.
Используя для создания священных сонетов медитации по системе И. Лойолы,
поэт одновременно работал и над сатирическим памфлетом в прозе "Игнатий и
его конклав" (1611). Памфлет был направлен против иезуитов и изображал
Лойолу в карикатурном виде, сидящим рядом с Люцифером в центре преисподней.
И в эти годы хаос мира давал пищу для скептического ума поэта, стимулировал
его воображение, а разнообразные интеллектуальные концепции по-прежнему
превращались в поэтические образы, искусно обыгранные Донном.
Хотя Донн всячески отталкивался от елизаветинцев, без них его поэзия
была бы невозможна. Они сформировали традицию, в которой он был воспитан, и
дали ему главный импульс для поисков нового. Экспериментируя, он всегда
оглядывался на своих старших современников. Однако новаторство Донна было
столь радикальным, что его творчество уже не умещается в рамки Ренессанса. В
ранней и зрелой лирике Донн самым тесным образом связан с маньеризмом,
стилем искусства и литературы, возникшим в период кризиса Возрождения. Как
ни один другой поэт эпохи Донн выразил типичное для маньеризма
дисгармоническое ощущение непрочности мира, воплотил присущую этому стилю
рефлексию, характерные для него контрасты спиритуализма и чувственности.
Поздняя же лирика поэта, и прежде всего гимны с их спокойствием и более
гармоническим мироощущением, связана с барочной поэтикой, которая
уравновесила контрасты маньеризма и в противовес ренессансному
антропоцентризму создала новый синтез, по-своему определив место человека в
необъятных просторах вселенной. Именно барочные тенденции стали главными в
творчестве поэтов следующего за Донном поколения. <...>
А. Н. Горбунов
Джон Донн
Да где же раньше были мы с тобой?
Сосали грудь? Качались в колыбели?
Или кормились кашкой луговой?
Или, как семь сонливцев, прохрапели
Все годы? Так! Мы спали до сих пор;
Меж призраков любви блуждал мой взор,
Ты снилась мне в любой из Евиных сестер.
Очнулись наши души лишь теперь,
Очнулись - и застыли в ожиданье;
Любовь на ключ замкнула нашу дверь,
Каморку превращая в мирозданье.
Кто хочет, пусть плывет на край земли
Миры златые открывать вдали -
А мы свои миры друг в друге обрели.
Два наших рассветающих лица -
Два полушарья карты безобманной:
Как жадно наши пылкие сердца
Влекутся в эти радостные страны!
Есть смеси, что на смерть обречены,
Но если наши две любви равны,
Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.
Перевод Г. М. Кружкова
Трудно звездочку поймать,
Если скатится за гору;
Трудно черта подковать,
Обрюхатить мандрагору,
Научить медузу петь,
Залучить русалку в сеть,
И, старея,
Все труднее
О прошедшем не жалеть.
Если ты, мой друг, рожден
Чудесами обольщаться,
Можешь десять тысяч ден
Плыть, скакать, пешком скитаться;
Одряхлеешь, станешь сед
И поймешь, объездив свет:
Много разных
Дев прекрасных,
Но меж ними верных нет.
Коли встретишь, напиши -
Тотчас я пущусь по следу!
Или, впрочем, не спеши:
Никуда я не поеду.
Кто мне клятвой подтвердит,
Что, пока письмо летит
Да покуда
Я прибуду,
Это чудо устоит?
Перевод Г. М. Кружкова
Любя день целый одного меня,
Что ты назавтра скажешь, изменя?
Что мы уже не те и нет закона
Придерживаться клятв чужих?
Иль, может быть, опротестуешь их
Как вырванные силой Купидона?
Иль скажешь: разрешенье брачных уз -
Смерть, а подобье брака - наш союз -
Подобьем смерти может расторгаться,
Сном? Иль заявишь, дабы оправдаться,
Что для измен ты создана
Природой - и всецело ей верна?
Какого б ты ни нагнала туману,
Как одержимый спорить я не стану;
К чему мне нарываться на рога?
Ведь завтра я и сам пущусь в бега.
Перевод Г. М. Кружкова
Я сделал то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний я ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Не стану тайну открывать -
Как резать лунный камень,
Ведь вам его не отыскать,
Не осязать руками.
Мы свой союз решили скрыть,
А если б и открыли,
То пользы б не было: любить
Все будут, как любили.
Кто красоту узрел внутри,
Лишь к ней питает нежность,
А ты - на кожи блеск смотри,
Влюбившийся во внешность!
Но коль к возвышенной душе
Охвачен ты любовью,
И ты не думаешь уже,
Она иль он с тобою,
И коль свою любовь ты скрыл
От любопытства черни,
У коей все равно нет сил
Понять ее значенье, -
Свершил ты то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний ты ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Перевод Д. В. Щедровицкого
Ты нам велишь вставать? Что за причина?
Ужель влюбленным
Жить по твоим резонам и законам?
Прочь, прочь отсюда, старый дурачина!
Ступай, детишкам проповедуй в школе,
Усаживай портного за работу,
Селян сутулых торопи на поле,
Напоминай придворным про охоту;
А у любви нет ни часов, ни дней -
И нет нужды размениваться ей!
Напрасно блеском хвалишься, светило:
Смежив ресницы,
Я бы тебя заставил вмиг затмиться,
Когда бы это милой не затмило.
Зачем чудес искать тебе далеко,
Как нищему, бродяжить по вселенной?
Все пряности и жемчуга Востока -
Там или здесь? - ответь мне откровенно.
Где все цари, все короли земли?
В постели здесь - цари и короли!
Я ей - монарх, она мне - государство,
Нет ничего другого;
В сравненье с этим власть - пустое слово,
Богатство - прах, и почести - фиглярство.
Ты, Солнце, в долгих странствиях устало,
Так радуйся, что зришь на этом ложе
Весь мир: тебе заботы меньше стало,
Согреешь нас - и мир согреешь тоже.
Забудь иные сферы и пути:
Для нас одних вращайся и свети!
Перевод Г. М. Кружкова
Молчи, не смей чернить мою любовь!
А там злорадствуй, коли есть о чем,
Грози подагрой и параличом,
О рухнувших надеждах пустословь;
Богатства и чины приобретай,
Жди милостей, ходы изобретай,
Трись при дворе, монарший взгляд лови
Иль на монетах профиль созерцай;
А нас оставь любви.
Увы! кому во зло моя любовь?
Или от вздохов тонут корабли?
Слезами затопило полземли?
Весна от горя не наступит вновь?
От лихорадки, может быть, моей
Чумные списки сделались длинней?
Бойцы не отшвырнут мечи свои,
Лжецы не бросят кляузных затей
Из-за моей любви.
С чем хочешь, нашу сравнивай любовь;
Скажи: она, как свечка, коротка,
И участь однодневки-мотылька
В пророчествах своих нам уготовь.
Да, мы сгорим дотла, но не умрем,
Как Феникс, мы восстанем над огнем?
Теперь одним нас именем зови -
Ведь стали мы единым существом
Благодаря любви.
Без страха мы погибнем за любовь;
И если нашу повесть не сочтут
Достойной жития, - найдем приют
В сонетах, в стансах - и воскреснем вновь.
Любимая, мы будем жить всегда,
Истлеют мощи, пролетят года -
Ты новых менестрелей вдохнови! -
И нас _канонизируют_ тогда
За преданность любви.
Молитесь нам! - и ты, кому любовь
Прибежище от зол мирских дала,
И ты, кому отрадою была,
А стала ядом, отравившим кровь;
Ты, перед кем открылся в первый раз
Огромный мир в зрачках любимых глаз -
Дворцы, сады и страны, - призови
В горячей, искренней молитве нас,
Как образец любви!
Перевод Г. М. Кружкова
Я дважды дурнем был:
Когда влюбился и когда скулил
В стихах о страсти этой;
Но кто бы ум на глупость не сменил,
Надеждой подогретый?
Как опресняется вода морей,
Сквозь лабиринты проходя земные,
Так, мнил я, боль души моей
Замрет, пройдя теснины стиховые:
Расчисленная скорбь не так сильна,
Закованная в рифмы - не страшна.
Увы! к моим стихам
Певец, для услажденья милых дам,
Мотив примыслил модный
И волю дал неистовым скорбям,
Пропев их принародно.
И без того любви приносит стих
Печальну дань; но песня умножает
Триумф губителей моих
И мой позор тем громче возглашает.
Так я, перемудрив, попал впросак:
Был дважды дурнем - стал тройной дурак.
Перевод Г. М. Кружкова
О, не печалься, ангел мой,
Разлуку мне прости:
Я знаю, что любви такой
Мне в мире не найти.
Но наш не вечен дом,
И кто сие постиг,
Тот загодя привык
Быть легким на подъем.
Уйдет во тьму светило дня -
И вновь из тьмы взойдет,
Хоть так светло, как ты меня,
Никто его не ждет.
А я на голос твой
Примчусь еще скорей,
Пришпоренный своей
Любовью и тоской.
Продлить удачу хоть на час
Никто еще не смог:
Счастливые часы для нас -
Меж пальцами песок.
А всякую печаль
Лелеем и растим,
Как будто нам самим
Расстаться с нею жаль.
Твой каждый вздох и каждый стон -
Мне в сердце острый нож;
Душа из тела рвется вон,
Когда ты слезы льешь.
О, сжалься надо мной!
Ведь ты, себя казня,
Терзаешь и меня:
Я жив одной тобой.
Мне вещим сердцем не сули
Несчастий никаких:
Судьба, подслушавши вдали,
Вдруг да исполнит их?
Представь: мы оба спим,
Разлука - сон и блажь,
Такой союз, как наш,
Вовек неразделим.
Перевод Г. М. Кружкова
Не умирай! - иначе я
Всех женщин так возненавижу.
Что вкупе с ними и тебя
Презреньем яростным унижу.
Прошу тебя, не умирай:
С твоим последним содроганьем
Весь мир погибнет, так и знай,
Ведь ты была его дыханьем.
Останется от мира труп,
И все его красы былые -
Не боле чем засохший струп,
А люди - черви гробовые.
Твердят, что землю огнь спалит,
Но что за огнь - поди распутай!
Схоласты, знайте: мир сгорит
В огне ее горячки лютой.
Но нет! не смеет боль терзать
Так долго - ту, что стольких чище;
Не может без конца пылать
Огонь - ему не хватит пищи.
Как в небе метеорный след,
Хворь минет вспышкою мгновенной,
Твои же красота и свет -
Небесный купол неизменный.
О мысль предерзкая - суметь
Хотя б на час (безмерно краткий)
Вот так тобою овладеть,
Как этот приступ лихорадки!
Перевод Г. М. Кружкова
Тебя я знал и обожал
Еще до первого свиданья:
Так ангелов туманных очертанья
Сквозят порою в глубине зеркал.
Я чувствовал очарованье,
Свет видел, но лица не различал.
Тогда к Любви я обратился
С мольбой: "Яви незримое!" - и вот
Бесплотный образ воплотился,
И верю: в нем любовь моя живет;
Твои глаза, улыбку, рот,
Все, что я зрю несмело, -
Любовь моя, как яркий плащ, надела,
Казалось, встретились душа и тело.
Балластом грузит мореход
Ладью, чтоб тверже курс держала,
Но я дарами красоты, пожалуй,
Перегрузил любви непрочный бот:
Ведь даже груз реснички малой
Суденышко мое перевернет!
Любовь, как видно, не вместима
Ни в пустоту, ни в косные тела,
Но если могут серафима
Облечь воздушный облик и крыла,
То и моя б любовь могла
В твою навек вместиться,
Хотя любви мужской и женской слиться
Трудней, чем духу с воздухом сродниться.
Перевод Г. М. Кружкова
Все короли со всей их славой,
И шут, и лорд, и воин бравый,
И даже солнце, что ведет отсчет
Годам, - состарились на целый год.
С тех пор, как мы друг друга полюбили,
Весь мир на шаг подвинулся к могиле;
Лишь нашей страсти сносу нет,
Она не знает дряхлости примет,
Ни завтра, ни вчера - ни дней, ни лет,
Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет.
Любимая, не суждено нам,
Увы, быть вместе погребенным;
Я знаю: смерть в могильной тесноте
Насытит мглой глаза и уши те,
Что мы питали нежными словами,
И клятвами, и жгучими слезами;
Но наши души обретут,
Встав из гробниц своих, иной приют,
Иную жизнь - блаженнее, чем тут, -
Когда тела - во прах, ввысь души отойдут.
Да, там вкусим мы лучшей доли,
Но как и все - ничуть не боле;
Лишь здесь, друг в друге, мы цари! - властней
Всех на земле царей и королей;
Надежна эта власть и непреложна:
Друг другу преданных предать не можно,
Двойной венец весом стократ;
Ни бремя дней, ни ревность, ни разлад
Величья нашего да не смутят ...
Чтоб трижды двадцать лет нам царствовать подряд!
Перевод Г. М. Кружкова
В тумане слез, печалями повитый,
Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
И вот к моим ушам, к моим глазам
Стекается живительный бальзам,
Способный залечить любую рану;
Но монстр ужасный, что во мне сидит,
Паук любви, который все мертвит,
В желчь превращает даже божью манну;
Воистину здесь чудно, как в раю, -
Но я, предатель, в рай привел змею.
Уж лучше б эти молодые кущи
Смял и развеял ураган ревущий!
Уж лучше б снег, нагрянув с высоты,
Оцепенил деревья и цветы,
Чтобы не смели мне в глаза смеяться!
Куда теперь укроюсь от стыда?
О Купидон, вели мне навсегда
Частицей сада этого остаться,
Чтоб мандрагорой горестной стонать
Или фонтаном у стены рыдать!
Пускай тогда к моим струям печальным
Придет влюбленный с пузырьком хрустальным:
Он вкус узнает нефальшивых слез,
Чтобы подделку не принять всерьез
И вновь не обмануться так, как прежде.
Увы! судить о чувствах наших дам
По их коварным клятвам и слезам
Труднее, чем по тени об одежде.
Из них одна доподлинно верна -
И тем верней меня убьет она!
Перевод Г. М. Кружкова
Добро должны мы обожать,
А зла должны мы все бежать;
Но и такие вещи есть,
Которых можно не бежать,
Не обожать, но испытать
На вкус и что-то предпочесть.
Когда бы женщина была
Добра всецело или зла,
Различья были б нам ясны;
Поскольку же нередко к ним
Мы безразличие храним,
То все равно для нас годны.
Будь в них добро заключено,
В глаза бросалось бы оно,
Своим сиянием слепя;
А будь в них зло заключено,
Исчезли б женщины давно:
Зло губит ближних и себя.
Итак, бери любую ты,
Как мы с ветвей берем плоды:
Съешь эту и возьмись за ту;
Ведь перемена блюд - не грех,
И все швырнут пустой орех,
Когда ядро уже во рту.
Перевод С. Л. Козлова
Любовь, я мыслил прежде, неподвластна
Законам естества;
А нынче вижу ясно:
Она растет и дышит, как трава.
Всю зиму клялся я, что невозможно
Любить сильней - и, вижу, клялся ложно.
Но если этот эликсир, любовь,
Врачующий страданием страданье,
Не квинтэссенция - но сочетанье
Всех зелий, горячащих мозг и кровь,
И он пропитан солнца ярким светом, -
Любовь не может быть таким предметом
Абстрактным, как внушает нам поэт -
Тот, у которого, по всем приметам,
Другой подруги, кроме Музы, нет.
Любовь - то созерцанье, то желанье;
Весна - ее зенит,
Исток ее сиянья:
Так солнце Весперу лучи дарит,
Так сок струится к почкам животворней,
Когда очнутся под землею корни.
Растет любовь, и множатся мечты,
Кругами расходясь от середины,
Как сферы Птолемеевы, едины,
Поскольку центр у них единый - ты!
Как новые налоги объявляют
Для нужд войны, а после забывают
Их отменить, - так новая весна
К любви неотвратимо добавляет
То, что зима убавить не вольна.
Перевод Г. М. Кружкова
Любовь моя, когда б не ты,
Я бы не вздумал просыпаться:
Легко ли отрываться
Для яви от ласкающей мечты?
Но твой приход - не пробужденье
От сна, а сбывшееся сновиденье;
Так неподдельна ты, что лишь представь -
И тотчас образ обратится в явь.
Приди ж в мои объятья, сделай милость,
И да свершится все, что не доснилось.
Не шорохом, а блеском глаз
Я был разбужен, друг мой милый;
То - ангел светлокрылый,
Подумал я, сиянью удивясь;
Но, увидав, что ты читаешь
В душе моей и мысли проницаешь
(В чем ангелы не властны) и вольна
Сойти в мой сон, где ты царишь одна,
Уразумел я: это ты - со мною;
Безумец, кто вообразит иное!
Уверясь в близости твоей,
Опять томлюсь, ища ответа:
Уходишь? Ты ли это?
Любовь слаба, коль нет отваги в ней;
Она чадит, изделье праха,
От примеси стыда, тщеславья, страха.
Быть может (этой я надеждой жив),
Воспламенив мой жар и потушив,
Меня, как факел, держишь наготове?
Знай, я готов для смерти и любови.
Перевод Г. М. Кружкова
Пока ты здесь,
Пусть льются слезы по моим щекам,
Они - монеты, твой на них чекан,
Твое лицо им сообщает вес,
Им придана
Твоя цена;
Эмблемы многих бедствий в них слились,
Ты с каждою слезой спадаешь вниз,
И мы по разным берегам с тобою разошлись.
Из небытья
Картограф вызовет на глобус вмиг
Европу, Азиатский материк...
Так округлилась в шар слеза моя,
Неся твой лик:
В ней мир возник
Подробным отражением, но вот
Слились два наших плача, бездной вод
Мир затопив и захлестнув потоком небосвод.
О дщерь Луны,
Не вызывай во мне прилив морской,
Не убивай меня своей тоской,
Не возмущай сердечной глубины,
Смири сей вихрь
Скорбей своих:
Мы дышим здесь дыханием одним,
Любой из нас и ранит и раним,
Еще один твой вздох - и я исчезну вместе с ним.
Перевод Д. В. Щедровицкого
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, - там клада нет отнюдь.
Сие - одно мошенство;
Как химик ищет в тигле совершенство,
Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Сыскать в любви, но вместо пышных грез