Сюзан Доннел
Покахонтас

Предисловие

   Впервые история Покахонтас увлекла мое воображение, когда мне было десять лет. Мы с моим родным и двоюродными братьями разыгрывали всевозможные вариации ее истории, и всегда на самом краю опасности она спасала Джона Смита.
   Существует два мнения относительно того, были или нет Покахонтас и Джон Смит любовниками. Я сердцем чувствую, что должны были быть. История свидетельствует, что Покахонтас была настолько захвачена чувством, когда встретилась со Смитом в Англии после нескольких лет разлуки, что они не могли остаться просто друзьями. Более того, в те первые дни в Виргинии она не стала бы рисковать жизнью и совершать подвиги ради Смита и его друзей, которые были чужеземцами, если бы не испытывала к нему очень сильной привязанности.
   В ту эпоху жизнь была жестокой, быстротечной и насыщенной приключениями. Мой издатель не раз говорил: «У вас события громоздятся одно на другое, так не бывает!» Но я настояла на своем, потому что эти события — исторические факты.
   При работе над книгой меня заинтересовало отношение англичан к индейцам. Они обращались с ними, как с несхожими, но равными себе людьми. Паухэтаны занимались земледелием, были искусны в нем, чему научили и англичан. Они жили в грубых домах в своих поселках, придерживались строгих правил общежития, качество их пищи было гораздо лучше, чем у англичан. Поклоняясь своим богам, паухэтаны совершали обязательное ежедневное омовение. Они одевались в меха, перья и оленьи шкуры. Их вождь Паухэтан, которого англичане назвали великим королем или императором, правил твердой рукой и в каждом из своих многочисленных поселков держал дом для себя и своей семьи. А его любимую дочь Покахонтас звали принцессой. Они были необыкновенно здоровыми людьми, близкими той прекрасной природе, что окружала их. Между двумя народами не существовало предубеждений, которые возникли позже, после долгих лет военного противостояния.
   Я на много лет забыла о Покахонтас, занятая устройством своей жизни и путешествиями по миру. Затем сгорел и по многим причинам не мог быть восстановлен мой горячо любимый фамильный дом в Виргинии. Наша семья жила на этой земле в течение двухсот пятидесяти лет. Сама я жила в Англии, но у меня вдруг возникло ощущение, будто мне нанесли тяжелую рану. Я почувствовала немедленную потребность укрепить свои тылы — восстановить нашу семейную историю, что и планирую осуществить в нескольких книгах. Вот так я села и написала первые слова о знаменитой паухэтанской принцессе, чьим прямым потомком в четырнадцатом колене я являюсь.

Глава 1

   Лондон, июнь 1616 года
   — Джон, смотри! Здесь, наверное, у каждой семьи есть своя церковь. Я и не представляла, что их может быть так много.
   Покахонтас стояла на палубе корабля, медленно двигавшегося по Темзе — мимо Грейвсенда по направлению к портовым докам Лондона. Отплыв из Виргинии, корабль его величества «Трежер» пересек океан и прибыл в Плимут накануне утром. Там на борт поднялись сэр Эдвин Сэндис и несколько человек из Виргинской компании, чтобы сопровождать свою протеже — индейскую принцессу, Джона Ролфа — ее мужа и их юного сына. К путешественникам присоединилась и свита, необходимая для торжественной церемонии встречи в Лондоне.
   Сэр Эдвин первым поднялся на корабль в Плимуте, и Покахонтас, утомленную длительным плаванием из Джеймстауна, сразу же пленили его энергичная, открытая манера держаться и прямодушие. Она почувствовала, что в его присутствии все пойдет хорошо. Покахонтас была возбуждена и вдохновлена идеей использовать приглашение Виргинской компании, чтобы вызвать интерес к своей любимой земле и привлечь туда денежные вложения. Сэр Эдвин разместился рядом с ней и Джоном Ролфом и рассказал им о предстоящем пути, заметив между делом, что ее старый друг и наставник Джон Смит находится сейчас в Шотландии, но ожидают, что вскоре он вернется в Лондон. При упоминании этого имени она ощутила, как привычно упало сердце, но еще в начале путешествия она решила, что, если заговорят о Смите, от беседы она уклоняться не станет. Ее удивило, что она и в самом деле почувствовала себя не так стесненно, но звук его имени по-прежнему действовал на нее, словно удар.
   Корабль оставил позади «Ворота изменников», и Покахонтас нахмурилась, взглянув на Тауэр. Она знала, что граф Нортумберлендский — брат ее друга Джорджа Перси — долгие годы томился здесь за железными зубчатыми воротами в мрачной темнице. Какое варварство, подумала она. Пленников следует или убивать или отпускать, как делает ее отец. Она задумалась, достойна ли такая мысль христианки. Она, пожалуй, спросит об этом.
   Она сжала руку сына. Томас был одет на английский манер. Его наряд являл собой миниатюрную копию атласного камзола отца и его украшенной пером шляпы. «Я взволнована точно так же, как он», — подумала она. Томоко, муж ее сестры, посадил на плечо своего двухлетнего сынишку, чтобы тот мог хорошенько все разглядеть. Покахонтас смотрела на кипевший жизнью берег реки, к которому повсюду приставали корабли. Грузчики, бродячие актеры, пассажиры деловито сновали, сходя на сушу и поднимаясь на борт. У нее никак не укладывалось в голове, что на земле может существовать такое количество людей. Когда они покидали Виргинию, Томоко намеревался отмечать каждого десятого встреченного человека зарубкой на своей палке, но он уже давно оставил эту затею.
   Лица толпившихся в ожидании необычного зрелища людей повернулись к кораблю. Покахонтас была одета в английское платье, но все остальные паухэтаны облачились в полные церемониальные одежды: мужчины украсили себя перьями и переплетенными лисьими шкурами, на женщинах были платья из оленьей кожи и накидки, отделанные перьями, — яркий всплеск красного, желтого и зеленого на фоне серого английского дня. Из толпы зевак послышались возгласы удивления и приветствия. Сэр Эдвин предупреждал, что Лондон ждет их с распростертыми объятиями.
   Он указал ей, и Покахонтас увидела ожидавшего на пристани графа Дорсета. Представитель короля вместе со своим сопровождением держался особняком. Его короткая бородка была подстрижена клинышком по испанской моде, принятой при дворе. Подле него стоял дородный мужчина в церковном облачении, несомненно прибывший для того, чтобы приветствовать ее от лица его преосвященства епископа Лондонского. Занятые беседой, тут же стояли человек десять купцов, ее покровители, о чьем богатстве свидетельствовали шелк и атлас их нарядов.
   Дружелюбная толпа, обтекавшая сановных особ, мешала движению, поэтому гостям и их свите числом в двадцать человек — женщинам в портшезах и пешим мужчинам — потребовалось вдвое больше времени, чтобы добраться до гостиницы «Белль соваж» на Ладгейт-хилл.
   Хотя сэр Эдвин и предупредил Покахонтас, что люди готовы давиться, чтобы посмотреть на нее и даже дотронуться, путь до гостиницы был для нее суровым испытанием, а сверх того — запах, запах! Покахонтас заметила, что ее сестра Мехта, сидевшая сзади в том же портшезе, почти потеряла сознание. И это несмотря на то, что им обеим сунули в руки по апельсину, утыканному гвоздикой, чтобы они могли держать их у носа. Трудно было сказать, какое из чувств подвергалось большему оскорблению — слух или обоняние. Шум города, возгласы любопытных, проталкивавшихся поближе, крики уличных торговцев ранили барабанные перепонки, привыкшие к едва уловимым звукам леса.
   Сэндис устроил так, что гостиница была целиком предоставлена в распоряжение виргинцев на все время их пребывания в Лондоне. Но не прошло и часа после их прибытия, как еще не слишком уверенно державшиеся на ногах после морского путешествия привередливые паухэтаны развили бурную деятельность. Они потребовали принести метлы, тряпки, воду, и сопровождавшие их слуги вымыли весь дом снизу доверху, оттерев скопившуюся за многие годы грязь. Сэр Эдвин завел взбудораженного хозяина гостиницы в соседнюю лавку, как следует угостил вином и дал золотой, объяснив, что следует терпеливо сносить все причуды гостей.
   У дверей гостиницы собрались пажи и подмастерья, доставившие корзины с весенними цветами, подарки и написанные на толстой веленевой бумаге приглашения на многочисленные празднества и приемы. К ночи голова Покахонтас гудела от обилия впечатлений. Она задавалась вопросом, сможет ли выдержать такой напряженный распорядок, и молилась, чтобы у нее было время собраться с мыслями перед завтрашним днем. Хотя она знала, что Смит в Шотландии, но ничего не могла с собой поделать и замирала от каждого стука в дверь.
   Наутро возникло новое затруднение. В гостинице не оказалось достаточного числа лоханей, чтобы все паухэтаны смогли совершить ритуальное омовение. Томоко с четырьмя слугами-мужчинами поспешил к реке, но вокруг собралась такая толпа, что было совершенно невозможно вознести молитву Ахонэ — богине реки. А ведь им и так приходилось в продолжение всего путешествия воздерживаться от жертвоприношений. Им объяснили, что у англичан это не принято и может даже напугать их. Но совершить омовение нужно было непременно. На помощь мужчинам пришел Джон Ролф, отведя их в турецкие бани — жалкая замена на то время, пока у соседей наберут побольше деревянных лоханей.
   Во время отдыха к Покахонтас прибыл портной с двумя дюжинами нарядов. Она пришла в восторг от чудесной одежды всевозможных цветов, очень ей шедших: персикового и бледно-лилового, светло-зеленого и темно-зеленого, красного и белого и различных тонов желтого и голубого. Очарованная цветовой гаммой, она даже не подозревала, что одежда может быть таких разнообразных оттенков. Сэр Эдвин объяснил, что англичане целый год готовились к ее визиту, а письма, пересекавшие Атлантику, в мельчайших подробностях описали ее внешность. Она засомневалась, что сможет пройти в дверь в юбках с такими широкими фижмами (эта мода еще не достигла Джеймстауна), и потратила остаток дня, учась в них двигаться.
   Когда Покахонтас устроилась и привыкла к новой обстановке, сэр Эдвин организовал первое появление принцессы в обществе — на званом обеде у сэра Томаса Смита, одного из богатейших лондонских купцов и основателя Виргинской компании. Небольшой тихий прием, объяснил Джону Ролфу Сэндис, а Покахонтас сможет составить представление о том, что ее ожидает.
   К тому моменту, когда Покахонтас управилась с первой переменой продолжительной трапезы в доме сэра Томаса, она поняла, насколько прост по сравнению с Лондоном Джеймстаун. Джон Ролф пытался заранее описать ей великолепие вещей, которые она увидела в Лондоне, — серебряную и золотую посуду и приборы, шелковистую скатерть, сверкающие бокалы, из которых они пили, богатые гобелены на стенах, прекрасное дерево, гладкое, как атлас. Но никакие рассказы не смогли подготовить ее к встрече с подобной роскошью. Только угощение оказалось не слишком хорошим. Ему недоставало свежести, цвета, своеобразия и вкуса привычной ей пищи.
   Ее также предостерегали в отношении лондонцев. Ролф советовал поменьше говорить — пусть другие ведут беседу, пока она не освоится и не почувствует себя уверенно. Но сидевший за столом справа от нее член парламента удивил Покахонтас, забросав вопросами о ее народе, а в особенности об ее отце. Мастерски перемежая разговор комплиментами, он стремился выяснить размеры богатства могущественного короля и его возможные нужды — не захочет ли он что-нибудь купить. «Он так же умен, как и лучшие торговцы моего отца», — подумала Покахонтас.
   — Не принимайте этого человека всерьез, дорогая принцесса, — сказал хозяин дома, оказавшийся с другой стороны от нее. — Парламентарии постоянно чем-то заняты. Им необходима деятельность.
   Однако член парламента ей понравился. Его интерес подкупил ее своей честностью.
   Знакомясь в продолжение всего вечера с разными людьми, которых ей представляли, Покахонтас старалась быть особенно любезной с женщинами. Сэр Эдвин объяснил ей их негласную, но большую влиятельность, и советовал приложить усилия, чтобы подружиться с ними, тем более что они готовы к этому, несмотря на ее иноземное происхождение. Сэндис улыбался, рассказывая ей на следующее утро, что она выдержала первое испытание с огромным успехом. Когда принцесса покинула прием, все сошлись во мнении, что она держала себя как истинная дочь короля.
   Приободренная Покахонтас с нетерпением ожидала продолжения организованной для нее программы. Сэндис сказал, что аристократы, окружавшие ее в Джеймстауне, сейчас в немилости у двора, и потому он попросил Джона Смита написать от ее имени королю и королеве, испрашивая позволения предстать перед ними. Монаршья чета ответила, что с нетерпением ждет встречи с принцессой Ребеккой, как ее называли в христианском мире. Она должна будет присоединиться ко двору в Хэмптон-корте в середине лета. У Покахонтас от волнения подогнулись колени, когда она поняла, чем обязана Джону Смиту.
   На приеме в Ламбетском дворце, устроенном в полдень в ее честь епископом Лондонским, Покахонтас впервые познакомилась с ритуальной пышностью Англии. Ее белоснежное платье, украшенное круглым плоеным воротником белого кружева, и белая шляпа с белым пером как нельзя лучше сочетались с убранством (белые с золотом подушки) барки епископа, доставившей их по Темзе к его дворцу. И пока торжественная вереница барок, в которых разместились паухэтаны в ярких красно-желто-зеленых туземных одеждах и епископская стража, одетая лишь немногим менее красочно, медленно двигалась через реку, торговцы и выехавшие отдохнуть горожане махали им с многочисленных лодок руками и хлопали в ладоши. Никто не мог припомнить, чтобы какую-либо другую женщину, исключая старую королеву, принимали в Ламбетском дворце с такой пышностью. Но великолепие дворца и тепло встречи не доставили Покахонтас и малой доли того удовольствия, которое она ощутила, увидев росшие в дворцовом саду виргинскую жимолость, тюльпанное дерево и дикий зеленый виноград. Ей хотелось обнять молодое деревце, усыпанное белыми цветами, и спросить, каким образом оно оказалось здесь — через океан от своих родных мест.
   — Это плоды трудов отца и сына Традескантов — ботаников-исследователей, — объяснил придворный. Покахонтас припомнила, что с отцом она мельком встречалась в Джеймстауне.
   Она могла бы еще долго любоваться деревьями и цветами, бережно доставленными на корабле из таких дальних краев, как Индия и Китай, но ее ждали званый обед, епископ и проголодавшиеся гости.
   Для своего первого бала — тем же вечером, она остановила выбор на платье, голубой оттенок которого напоминал цвет яиц малиновки. Шелк для него был специально выкрашен в Китае. Одна из высокородных дам, назначенная королевой сопровождать и направлять Покахонтас, — леди Делавэр, жена первого губернатора Виргинии, вложившего большие средства в Виргинскую компанию, — предоставила в ее распоряжение бриллианты, которые засверкали на шее и в волосах принцессы. Леди объяснила, что следует носить бриллианты именно этого голубоватого оттенка и что она может оставить их у себя, пока ее муж не купит ей собственные украшения.
   О, танцы и вино! Покахонтас пришла в восторг от гостеприимства графа Дорсета. Его светлость прислал за ней свой собственный портшез, богато расшитый изнутри шелками и сильно надушенный аравийским мускусом, чтобы отбить запахи улиц. На ступенях лестницы его городского дома стояли, держа ярко горящие факелы, лакеи в алых ливреях. Внутри дом был обставлен на французский манер. Покахонтас порадовалась, что они с Джоном Ролфом потратили в Джеймстауне немало часов, совершенствуясь в танцевальных фигурах, а их было такое множество. Казалось, что все присутствующие мужчины хотят танцевать с чужеземной принцессой, которая так грациозно выступала в гальярде, бранле и куранте под нежные звуки лютни и клавесина. И Покахонтас хотелось закутаться в этот день и вечер, словно в шелковый плащ, и не снимать его.
   Последние дни июня промелькнули калейдоскопом событий, вихрем закруживших Покахонтас. Король Яков был заинтригован и сгорал от нетерпения увидеть женщину, покорившую Лондон. Он приказал сэру Эдвину доставить ее и ее мужа в Хэмптон-корт на неделю раньше, чем предполагалось. Он стремился увидеть эту необычную принцессу, дочь заморского короля, возможную соперницу его интересам в Виргинии.
   Окружение Покахонтас решило плыть до Хэмптон-корта по реке, ибо путешествие по дороге сулило пыль и толпы народа. Маленький Томас с удовольствием наблюдал за речной жизнью: мимо проходили суда, везущие товары или людей, плавали обитавшие на Темзе лебеди, утки и гуси. Покахонтас покинула гостиницу с облегчением. Она знала, что Джон Смит может вернуться в любое время, и пребывание в Хэмптон-корте послужит кратковременной передышкой в ее напряженном ожидании стука в дверь в течение этих нескольких недель. Она была глубоко взволнована оказанным ей в Лондоне приемом и подолгу и с удовольствием рассказывала о достоинствах Виргинии каждому, кого это интересовало. Ее обязательство как можно лучше представить Новый Свет ничуть не обременяло ее. И она была бы вполне довольна, если бы не страх нечаянно встретиться со Смитом, который она отгоняла от себя, еще больше развивая свою деятельность.
   В первый вечер их пребывания в Хэмптон-корте Ролфы получили приглашение на ужин к королю и королеве. Покахонтас надела розовое платье и убрала волосы розами, перевитыми жемчугом. Увидев короля, она сжала руку Джона Ролфа. Она была готова увидеть человека, во всех отношениях странного, но вид этого мужчины с иссохшими ногами, длинными руками и отвислыми губами потряс ее. Тем не менее она была полна решимости расположить его к себе, поскольку Сэндис внушил ей, как важно завоевать доверие короля. Королева оказалась женщиной полной и немолодой, но ее лицо с красными прожилками было приветливо и все еще миловидно, она часто улыбалась. Покахонтас почувствовала, что перед ней добрая женщина.
   В последующие дни, прошедшие в пикниках, теннисе, неторопливых прогулка в садах и вечерних развлечениях король не раз оставлял свою свиту красивых молодых людей, и несколько минут, а иногда и дольше, беседовал с Покахонтас. Ее сопровождали сэр Дэвид, приставленный к ней придворный, и несколько живописно одетых паухэтанов. Она пускала в ход все свое женское обаяние и использовала экзотический вид своих земляков, чтобы покорить короля, а заодно и весь этот ищущий развлечений двор. Позже король сказал довольному сэру Эдвину:
   — Она обезоруживающе мила, у нее тонкий ум, это королевская дочь до кончиков ногтей, но вопреки твоим словам она не представляет для меня опасности в колонии.
   Утром того дня, когда устраивали грандиозный бал середины лета, Покахонтас совершала свою ежедневную прогулку, беседуя с гостями. Они приехали из Лондона, специально послушать ее советов касательно Виргинии. Неожиданно она остановилась у широкого каменного проема, ведущего на теннисный корт, откуда летний ветерок доносил до нее голоса игроков.
   — Я слышала, что скоро прибудет Джон Смит.
   — Да, возможно даже сегодня вечером.
   Сердце ее, казалось, остановилось, а затем забилось так сильно, что она едва смогла соблюсти этикет и попрощаться с визитерами. Руки у нее дрожали, и она, отвернувшись сразу же, как только позволили приличия, удалилась в отведенные ей во дворце покои.
   Ранним вечером того же дня принцесса прошла в туалетную комнату, примыкавшую к ее спальне. Она подошла к камину и прижалась лбом к прохладному мрамору, коснулась щекой его гладкой, успокаивающей поверхности. Она не стала звать камеристок — не сейчас; она оденется для бала позже. Какая это редкость во дворце — побыть в одиночестве. Она так и не привыкла к тому, что вокруг нее все время столько людей. Она потянулась к крючкам на спине и расстегнула их, позволив громоздкому наряду с мягким шумом упасть на пол. Быстро выбралась из платья, двух сорочек и панталон. Освободившись от одежды, она выгнулась, широко раскинув руки, потом подошла к узкому, длинному окну, прорубленному в тяжелой стене. Легкая дымка рассеялась, начинало смеркаться.
   Она стояла, опустив руки и наслаждаясь прохладным воздухом, овевавшим тело. Она чувствовала себя свободной, ничем не скованной, не ощущала раздвоенности. Сильный огонь, горевший в камине, грел ей спину. Смешанное чувство охватило ее — страстное желание и тоска по родным местам. И снова она воздела руки в напрасном томлении. Погрузившись в полузабытье, она тихо и монотонно запела. Потом ее голос возвысился мягкой жалобой и снова упал. С ее губ слетали слова, которые она давно уже не произносила:
   — Ахонэ, Ахонэ!
   И опять продолжилась молитва. Вдруг она оборвалась.
   — Нет, нет, — простонала Покахонтас.
   Она упала на колени и закрыла лицо руками. Лихорадочно перекрестилась и быстро прочла христианскую молитву покаяния. Через несколько минут она, скрестив ноги, села поближе к огню, по-прежнему обратив лицо в сторону окна. Она долго оставалась неподвижной, но в ее мозгу возникали уже почти неразличимые воспоминания.
   «Ни слова, — думала она, — ни одного слова почти за шесть лет. Я так долго считала его умершим. Как он мог уехать и не подать о себе весточки? Он был моим господином, моей любовью. Он может появиться на сегодняшнем торжестве. Выдержу ли я встречу с ним?» В глубине души она не чувствовала себя готовой к этому. Затем одним гибким движением она поднялась и взяла одну из сорочек. Подошла к камину и потянула за шнур звонка, вызывая камеристок.

Глава 2

   Виргиния, 30 апреля 1607 года
   Земля была теплой от весеннего солнца. Она любила ее прикосновение к обнаженной спине. Даже больше беличьих и лисьих шкур на своей постели. Привычное покалывание веточек и камешков, пуховая мягкость мха, щекотание травы заставляли ее чувствовать себя единым целым с землей и с богом земли. Она часами лежала на спине, глядя поверх высоких сосен в небо, на облака. Братья дразнили ее, называя мечтательницей, но как еще можно узнать, какие послания приготовили боги, думала она, если не справиться об этом у бога неба и бога облаков?
   Покахонтас повернулась на живот, и ее сшитая из оленьей, кожи юбка с бахромой прилипла к земле. Накануне ночью прошел дождь, и земля была расцвечена лужицами чистой воды. Покахонтас склонилась над одной из них, чтобы поглядеть на свое отражение. То, что она увидела, понравилось ей. Она повернула голову в сторону, потом в другую, чтобы разглядеть себя получше. Красивая линия скул, решительный подбородок. Нос, возможно, чуть длинноват, но зато прямой. Широко посаженные большие карие глаза искрятся озорством. Эти глаза часто зажигались от очередной выдумки, за что ей и дали имя Покахонтас, что значило «Маленькая озорница» или «Маленькая резвушка». Она, однако, не была маленькой, а руки и ноги у нее были длинные, красивые. Ее тугая, гладкая кожа была цвета песка на речном дне. Покахонтас знала, по что своим видом доставляет им удовольствие, и это давало ей ощущение власти. Многие говорили, что она похожа на свою мать, но Покахонтас никогда ее не видела. Как только она родилась, мать отдали одному из военных вождей ее отца на реке Раппаханнок. Он всегда так поступал. Только ее отец мог иметь столько жен, сколько хотел.
   Он оставил подле себя несколько любимых детей. Они воспитывались в поселке, у добрых женщин. Только у Покахонтас была собственная кормилица. Вовока оберегала Покахонтас так, как дикая кошка охраняет своих котят. А смотреть за будущей вероанскво — главой племени — было совсем не легкой задачей. Вовока постоянно сражалась с Покахонтас, стремясь превратить ее в воспитанную должным образом девушку-паухэтанку. Благодаря своей смышлености и сильному духу она была любимой дочерью великого вождя. Со временем она должна была вступить в подобающий союз с сыном вождя соседнего племени.
   Покахонтас снова повернулась на спину и устремила свой взор в небо. Оно постепенно синело, и день обещал стать жарким, когда солнце поднимется повыше. Она заговорила с богом неба. Из всех богов он был у нее самым любимым и давал наибольшее утешение. Он дарил ей гармонию.
   А в это утро она нуждалась в гармонии. Покахонтас чувствовала, что ее голова готова лопнуть от любопытства и волнений из-за новостей, подслушанных ночью. Если бы только удалось послушать подольше, но охранник отца поймал ее, сильно ударил по плечу и отправил своей дорогой. Научится ли она когда-нибудь подслушивать так, чтобы отец об этом не знал? — подумала она.
   Через узкую щель в стене подсматривать было трудно, но она много раз бывала в доме, где собирался совет, так что с легкостью представляла его изнутри: тусклый свет, еще больше затуманенный клубами табачного дыма, поднимающегося под потолок, стены из древесной коры, на них развешаны сплетенные из тростника циновки и разноцветные птичьи перья, ярко раскрашенные циновки лежат на утоптанном земляном полу. Она услышала знакомый низкий голос своего дяди Вовинчо. Что он здесь делает? Его деревня на расстоянии дня пути отсюда. Он, должно быть, приехал тайно. Обычно из его поселка прибегали гонцы и объявляли о прибытии вождя, и Паухэтан посылал своих людей ему навстречу. Удивление и любопытство и привели ее прямиком к трещине в стене. Ее отец, великий вождь, сидел на небольшом возвышении, покрытом мехами. Если бы он был там один со своими женами, она вошла бы пожелать им спокойной ночи, но в тот вечер вокруг ее отца сидели его старшие военные вожди и оживленно беседовали. Волны напряжения докатывались до нее сквозь кору стен. И не было жрецов, раскрашенных черной краской. Напрягшись, она смогла расслышать обрывки слов дяди.