Доронин Алексей. Сорок дней спустя

 
   Желудок требовал животного белка, но омерзение пересилило, и трупик зверька в тот раз достался сородичам. Случись это сейчас, она бы не была столь категоричной.
   После этого на какое-то время крысы оставили ее в покое.
   До того как он проиграл бой безумию, они долго были вдвоем. Он был нытиком и занудой, но, раз уж судьба не свела ее ни с кем другим, она пыталась отыскать положительные моменты в его обществе. Например, благодаря ему она могла считать дни – его часы выдержали испытание огнем, водой и грязью. Как и их редкие беседы, это позволяло поддерживать связь с реальностью. Разговоры с ним были бессмысленны, но именно они не давали ей превратиться в животное, забыть обо всем, кроме еды, что намного хуже, чем смерть. Вначале она находила утешение в тех диалогах. Но постепенно его речь становилась все бессвязнее, пока наконец не превратилась в набор фраз, в котором смысла было не больше, чем в журчании воды. Вернее, смысл был, но для него одного.
   В какой-то момент она перестала отвечать ему, а потом прекратила и слушать, глядя сквозь него. Если б она решила заслужить его расположение, то могла бы подыграть и сделать вид, что слышит те же голоса. Может, на время это обмануло бы его, но ненадолго: шизофреники обычно очень проницательны.
   Когда у него поехала крыша, она бы с радостью отказалась от дара речи. Общаться ведь было не с кем. Он мог говорить часами, но слова звучали не для нее. Он существовал в своем искаженном мире, где у него были более интересные собеседники.
   Хотя реальность норовила уплыть и от нее, девушка знала, что по сравнению с ним нормальна.

* * *

   Она с трудом поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост. Потолок оказался почти вровень с головой. Пахло землей и плесенью. Она бы решила, что тоже умерла, если бы не боль и не голодные спазмы в животе – вещи куда более веские, чем «мыслю, следовательно, существую».
   Увы, она не теряла памяти. Это был, так сказать, разрыв непрерывности. Она все помнила, но связь между фрагментами нарушилась, и целостная картина прошлого ускользала от нее. Она не могла объяснить, как очутилась здесь.
   Помнила залитые солнцем улицы. Прохладу метро, где дышалось легко после августовского полудня. Станцию, где она провела гораздо больше времени, чем нужно, чтобы дождаться поезда. Полупустой вагон. Потом темноту, наполнившуюся воплями. Грохот, скрежет, скрип. Хлопок, от которого заложило уши и заломило в висках. Воздух, нагретый, как в раскаленной духовке. Огонь повсюду. Жар во всем теле. Туннель. И свет, но уже не оранжевый, а тускло-красный. Затем и тот гаснет, приходит тьма: темные коридоры и комнаты. Люди. Много людей. Ледяная вода. Холод, пробирающий до костей. Огненный ад сменяется ледяным. Снова крики, ярость и еще больше боли. Провал. Мокрые, хлюпающие удары. И на исходе долгой темноты – шепот: «Теперь мы с тобой одни…» Лицо. Вымазанные кровью губы. «Хочешь кусочек, любимая?» Мутные глаза чудовища и сумасшедший бег во тьме. Долго. Потом тупик. Бежать некуда. Изгибающаяся тень в конце коридора. И тесное помещение, где нет ничего, кроме лежанки, – последняя остановка на этом маршруте.
   Она помнила все факты по отдельности, но, как ни прокручивала события в голове, они не давали ответа на вопрос «Что произошло?». Она собирала эту мозаику медленно, осторожно, не торопясь. Догадывалась, что под напором впечатлений рассудок может не выдержать. Было от чего.
   Она не успела проснуться, а в голове уже ворочалась мысль: надо уходить, пока не пришел он. Взялась за грубую железную скобу, заменявшую дверную ручку. На ладони осталась бурая полоса ржавчины. Потянула, но дверь не поддалась. У нее екнуло сердце. Приржавела? Примерзла?
   Она дернула сильнее. Бесполезно, не сдвинуть и на сантиметр. Закрыта на засов.
   Внезапно остатки сна схлынули, и она вспомнила, увидела так ясно, будто все случилось минуту назад. Плохой человек поймал ее, загнал в угол. Она не знала, сколько дней назад стала его пленницей, время здесь можно было узнавать только по внутренним часам, а те безбожно врали. И даже ударам сердца нельзя было верить – пульс скакал и сбивался с ритма.
   Но времени прошло много. И до сих пор она не могла взять в толк, чего он добивается. Вначале думала, что он видит в ней мясо… но дни проходили, а она была жива. Должна быть другая причина держать ее при себе.
   От него можно было ожидать чего угодно, и именно это пугало ее, хотя напугать человека, пережившего то, что случилось с ней, было непросто. Побывав на дне черного колодца, она перестала бояться смерти, поняв, что смерти нет – есть долгий путь через миры и пространства. Существуют вещи гораздо страшнее, и все они здесь, на земле. Совсем рядом.
   С момента своего заточения она не видела его ни разу. Он приходил, только когда она спала. Он мог сделать с ней все, что угодно, но вместо этого, наверное, просто смотрел. Значит, и другие объяснения не годились.
   По «утрам», просыпаясь от гулкого удара по трубе снаружи чем-то металлическим, она находила в углу пакет чипсов, хлебную корку, половину шоколадки и двухлитровую бутылку воды – еще теплой, растопленной изо льда и, видимо, кипяченой. Он отдавал ей остатки человеческой пищи, а сам питался тем, о чем не хотелось думать. Он мог отравить ее, подсыпав в воду какой-нибудь дряни из медпункта. Но она достаточно хорошо знала его и понимала, что он не станет. Она нужна ему живая и в сознании.
   Однажды она попыталась бороться со сном, не спать всю «ночь». План побега был безумным и наивным: броситься на него, когда он склонится к ней или повернется спиной. Причем просто оттолкнуть его и кинуться к выходу нельзя. Нужно было убить или обездвижить, иначе в тоннеле он догонит ее в два счета.
   Но в ту «ночь» дверь отворилась лишь на секунду и тут же захлопнулась. Как ни пыталась она притвориться спящей, он ее раскусил. Он не боялся ее, скорее просто решил наказать за своеволие. Ушел и оставил без еды, словно Санта-Клаус, который дарит подарки только детям, которые вовремя ложатся спать.
   Это случилось не меньше пяти дней назад, и с тех пор он приходил регулярно. До сегодняшнего дня. Судя по спазмам в желудке, сутки уже прошли. Конечно, те крохи, которые он ей приносил, только притупляли голод, но теперь не было и их – лишь остатки вчерашнего приношения.
 
   Она снова погрузилась в сон. Но долго поспать не удалось – разбудила режущая боль в желудке и правом боку. Она приподняла потяжелевшие веки. В углу по-прежнему было пусто.
   Что же это… Оставил умирать? Или хочет помучить ожиданием, наказать? Оба варианта укладывались в его нечеловеческую логику.
   Она протянула руку, нащупала в углу углубление в неровном полу, присыпанное пылью и сором. Ее пальцы сжали холодный металл – она достала из ямки двадцатисантиметровый железный костыль. Либо он не нашел эту железяку, обыскивая комнату, либо не придал значения. А может, оставил специально, чтоб соблазнить ее ложной надеждой. Он забрал у нее все, с помощью чего можно было уйти из жизни. Но даже если броситься грудью на эту штуку, только поломаешь ребра.
   В тот же день она начала терзать дверь с упорством одержимой – к счастью, та не была обшита металлом, – хоть и знала, что, даже если выберется из сбойки, вряд ли избежит встречи с ним, не говоря уж о том, чтобы выбраться на поверхность. Доски сопротивлялись ее попыткам, хоть и разбухли от влаги… а влага успела замерзнуть. Слетала незаметная глазу стружка, но сосновая древесина поддавалась по миллиметру. Когда инструмент выскользнул из ослабевших пальцев, она сделала перерыв, выпила воды, съела горсть чипсов. Позволила себе передохнуть минут пять и снова принялась за работу. Через два часа голова у нее кружилась, но выбоину на двери было почти не разглядеть. Она поняла, что с ее женскими силами на это потребуется неделя каторжного труда. Даже если бы хватило сил, где взять столько терпения? Руки опустились. Легче было ждать и надеяться, что когда-нибудь он склонится над ней и она вобьет эту штуку ему в висок. Если доберется до него.
   Она подошла к двери.
   – Куда ты пропал, скотина? – Эхо трижды повторило за ней. – Я есть хочу, ублюдок! Это ты можешь жрать покойников, а я хочу нормальной еды… Где ты?
   Она ударила дверь, отбив себе руку. В отчаянии рванула ее на себя, повиснув всем телом. И чуть не упала, когда та распахнулась с негромким скрипом. Из темного проема потянуло могильным холодом. Не помня себя от радости, она остановилась на пороге. Не давала волю надежде. Потом осторожно, стараясь не шуметь, снова прикрыла дверь. Рано радоваться, он может ждать снаружи, чтобы схватить ее в тот момент, когда она поверит, что вырвалась. У него хватит на это воображения.
   Чушь. Он человек, а не демон. Если бы он караулил ее полдня в сыром тоннеле, то умер бы от воспаления легких. Нет, он сидит в теплой подсобке на станции и доедает свою отбивную с кровью. Знает, ублюдок, что ей придется пройти мимо, к выходу. Единственному выходу.
   Она снова потянула за ручку, и на этот раз дверь открылась легко, будто приглашая продолжить путешествие. В лицо пахнуло ледяной сыростью, в нос ударил тяжелый, густой запах плесени. Это на материальном плане. На тонких уровнях гамма дополнялась запахами страха, боли и звериной злобы, которые не скоро выветрятся из этих коридоров.
   Она смотрела на лед в тоннеле так, будто видела впервые в жизни. С потолка спускались ледяные сталактиты, иней блестел на трубах и кабель-трассах. Так, кажется, эти толстенные провода назвал Машинист.
   Лед выдержал ее вес, даже не прогнулся. До станции было не больше ста метров, она хорошо помнила. Теперь этот путь дался ей куда легче, чем тогда, когда он вел ее в каморку.
   Направо… В другой стороне тупик; сплошной завал, который намертво закупорил перегон «Золотая Нива» – «Доватора».
   Неизвестно, на сколько хватит сил, но надо успеть.
   Она привыкла обходиться без света. Здесь, в тоннеле, это было нетрудно – надо всего лишь двигаться вдоль стены, касаясь рукой зернистого бетона. Она неплохо научилась ориентироваться в пространстве вслепую. Полтора месяца во мраке не прошли даром.
   Костыль она захватила с собой. Заставить человека заплатить за то, что не дал ей уйти. Может, его височная кость окажется мягче, чем дерево.

* * *

   Она вспоминала.
   …Щель была узкой, как крысиная нора. Она едва могла повернуть голову, холодный камень царапал лоб и уши.
   Чудовищная сила близкого взрыва заставила твердые породы «поплыть», как зыбучий песок, и бетонированный короб аварийного выхода смялся, как картонный, превратился в узкую щель.
   Она долго колебалась, прежде чем поставить ногу на первый уступ. Изломанные плиты нависали, грозя раздавить человеческое существо, как таракана. Пересилив себя, она начала подниматься. Стенки были почти отвесными, но вверху, насколько хватало глаз, в них было много выщербин, куда можно поставить ногу.
   Она наполовину скрылась в темной дыре и хотела двигаться дальше, когда цепкие руки стиснули ее щиколотки. Прикосновение холодных пальцев к голой коже заставило вздрогнуть и вскрикнуть. Голос внизу, такой спокойный и ровный, нараспев произнес:
   – Нет, дорогая, так не пойдет.
   – Отпусти… Я пролезу.
   – А я нет. Поэтому и ты остаешься. Все равно наверху не лучше.
   – Хочешь, чтоб я тут с тобой?..
   Человек не ответил. Просто схватил за ноги и потянул к себе, не обращая внимания на крики. Даже не заметил, что она рассекла руку об острую арматуру.
   Наверно, на его лице в этот момент была грустная улыбка.

* * *

   Потом она убежала в тоннель. Но другого выхода из лабиринта не было, и он это знал. Остался там, караулить как пес, уверенный, что рано или поздно она выйдет.
   Даже если наверху гибель, она предпочла бы гибель медленному гниению здесь. Когда-то она хотела заставить его заплатить за то, что не дал ей выбрать свою смерть, но это было давно. Сейчас не осталось даже ненависти – умерла вместе с остальными чувствами. У нее не сохранилось ничего человеческого, кроме желания жить.
   Она шла, пошатываясь и подволакивая левую ногу. Бледное привидение, оживший кошмар – длинные спутанные волосы, закрывающие лицо, делали ее похожей на призрак утопленной в колодце Самары из фильма «Звонок». Тело было ослаблено до предела, но она продолжала идти, доказывая власть духа над плотью.
   И все же она чувствовала, что последний резерв почти исчерпан. Плоть была слаба, оболочка из мяса и костей сдавала. Ноги заплетались, подкашивались. Дважды она спотыкалась и падала на колени в мутную воду. Рыча от бессилия, с трудом поднимала себя и бросала вперед, выжимала из измученного тела последнее, на что то было способно.
   И вот по направлению воздушных потоков она поняла, что тоннель закончился.
   Станция. Она чиркнула спичкой и огляделась. Лесенка совсем рядом. С трудом забравшись на перрон, она зажгла вторую. Здесь все по-прежнему. Та же картина, что потрясла ее в первый день. Потолок огромного зала прогнулся внутрь, словно вывернутый наизнанку купол. Какая силища нужна, чтоб через толщу породы передать импульс, способный мять бетон, как пластилин? Даже ее воображение отказывало.
   Потолок рассекали глубокие трещины. Куски бетона и мраморной облицовки устилали ее путь. Хотя нет, это не мрамор. Как там говорил Машинист… Керамогранит.
   Там, наверху, дома сровняло с землей, а те, кто успел спуститься в подвалы, изжарились, как мясо в духовке, вспомнила она другие слова Машиниста, хоть с трудом могла вспомнить его самого. Припоминала только фуражку, с которой тот не расставался до конца.
   Она не знала, где обитал этот человек, и уже собралась двигаться вдоль стены зала наобум, когда ее глаз, привыкший различать сто оттенков темноты, что-то уловил. Даже не свет, а его призрак, преломившийся десятки раз и потерявший девяносто девять процентов яркости. Глаз его не заметил, но мозг, повторно обрабатывая информацию, зафиксировал слабое колебание тьмы.
   Она зажгла еще одну спичку. Прошла метров двадцать в том направлении и уже решила, что ей почудилось, когда впереди забрезжил знакомый зеленоватый огонек.
   Она обходила огромные завалы из бетонного крошева. В воздухе витал сладковатый запах смерти. Они снесли всех мертвых в тупиковый тоннель, но доставать тела из-под метрового слоя бетона не было сил. Видимо, ему было наплевать на запах, раз он жил здесь. Или в его подсобке хорошая вентиляция.
 
   Спичка погасла, осталось всего восемь штук. Надо дойти, иначе будет худо. У него в каморке должен быть и фонарь, и батарейки к нему. Это поможет ей выбраться отсюда – через лаз, которым она собиралась воспользоваться тогда. Когда он ей помешал.
   Свет шел сквозь неплотно прикрытую дверь рядом с разгромленным киоском и схемой метро на стене. Она аккуратно, чтобы не скрипнуть, приоткрыла дверь, держа наготове оружие, которое ей самой казалось смешным, и оказалась в маленьком тамбуре, из которого вели две железные двери. Не раздумывая, она взялась за ручку левой.
   И не ошиблась. Человек был тут, сидел за столом и, похоже, дремал. Подкрадываясь к нему сзади, она старалась двигаться неслышно, но первый же шаг по плиткам пола оказался неожиданно громким. Человек не шевельнулся. Она подошла ближе и, встав у него за спиной, занесла руку для единственного удара. И тут же опустила.
   Он был здесь, но это была пустая оболочка. Мертв. Странно, но она не ощутила даже облегчения. Как будто ей уже не было дела.
   Едва слышный писк донесся оттуда, где застыло на стуле неподвижное тело. Она отпрянула в сторону и через плечо покойника увидела бурую шевелящуюся массу на столе. Ее передернуло. Их было пять или шесть. Они облепили его голову, как живая шапка, и, отталкивая друг дружку, вгрызались в лицо, в шею. При появлении девушки они ощетинились, но добычу не бросили, уверенные в своих силах. А может, слишком жадные, они торопились съесть самое вкусное, пока не подоспела стая.
   Полтора месяца назад такое зрелище убило бы ее на месте. Но медленное соскальзывание в ад, где каждый следующий круг лишь немного ужаснее предыдущего, подготовили ее. Все эти дни она жила с мыслью: «Это происходит не со мной». Поэтому и вела себя как героиня компьютерной «бродилки», которой управляешь, сидя за монитором в теплой квартире.
   – Ах вы сволочи…
   Чуть раньше ей на глаза попалась швабра в углу. Серые твари, опьяненные кровью, еще не поняли, что она представляет угрозу, а на них уже летел разостланный мешок из плотного полиэтилена. В такие они паковали тела, пока живых не стало для этой работы слишком мало.
   Твари брызнули врассыпную, но по крайней мере четыре запутались. Им и пришлось расплачиваться за всех. Она била по ним, пока писк не прекратился, а конец швабры не покрыла густая, как томатный сок, кровь.
   Только после этого она огляделась. В берлоге зверя не было ничего, кроме стола, стула, шкафа из ДСП и старого матраса. Да еще в углу темнела железная бочка, служившая примитивной печью. На столе стояла газовая плитка – полировка во многих местах была прожжена. Рядом лежал фонарик, именно он давал слабый свет.
   Но доскональную ревизию она проведет потом. Сначала, продолжая осмотр с гаснущим фонарем, она заглянула в комнату напротив.
   Кафельные стены, чистый цементный пол, плотно пригнанная дверь. Похоже на раздевалку с душевыми. Она поежилась, несмотря на теплый ватник. Откуда-то сверху шел воздух, температура которого была градусов на десять ниже, чем в метро. А потом она заметила мешки вдоль стен и поняла, для чего предназначалась эта комната. Холодильник. А еще она поняла, почему он держал ее в тоннельной сбойке, а не рядом с собой. Не хотел травмировать ее психику.
   Она захлопнула дверь, истерически смеясь.
   «А ты что ожидала там увидеть? Ангелов, играющих на лирах?»
   Это было уже не страшно. И даже не интересно. Как в комнате страха, где точно знаешь, что вот сейчас из-за угла выскочит пластмассовый скелет с лампочками вместо глаз. Она плакала и смеялась, гадая, какие еще аттракционы приготовила ей судьба.
   Затем истерика прошла, она сумела взять себя в руки и даже осмотреть ящики стола и шкафы. Как она и предполагала, еды не было. Только немного чая и солонка. Всю человеческую пищу он отдал ей. Еще, к огромному облегчению, там оказалось шесть пальчиковых батареек и десяток декоративных свечек из ларька.
   Подумав, она подняла с пола пистолет, обтерла его краем пледа, которым укрывался человек. Пистолет Макарова, который она узнала по фильмам, еще пах порохом. В обойме был еще один патрон.
   Настя не собиралась оставаться здесь и уж тем более ложиться на этот вонючий матрас. Она покинет это место, как только утолит голод.
 
   Вода в помятой кастрюле на газовой плитке быстро вскипела. Вскоре варево из грызунов было готово. Поев мяса, которое на поверку оказалось похожим на крольчатину, она взяла со стола тетрадь и с трудом разлепила страницы. Часть текста было не прочесть, но ей и не требовалось. С безразличным интересом она читала дневник мертвеца, который считал себя ее спасителем. Мертвецом он стал еще до того, как засунул ствол себе в рот и нажал на спуск.

Глава 3. Тьма в конце тоннеля

   Она вспоминала.
   Сначала краски были тусклы, как на старой кинопленке. Все происходило беззвучно, что усиливало сходство с немым кино. Но постепенно картинка становилась четче и ярче, вместе с шумом и голосами наполняясь жизнью. Она поняла, что видит себя со стороны.
   Она стояла одна на пустой платформе, ожидая поезда. И не важно, что от станции десять секунд назад отошел состав, в который загрузились два десятка человек, спустившихся в этот субботний полдень в метро.
   Ей с ними было не по пути. Люди в этот выходной ехали веселиться в приятной компании, смотреть кино или делать покупки в каком-нибудь ТРЦ. А она доедет до конечной станции «Доватора», открытой буквально пару лет назад. Там хорошо пройдется пешком и окажется у ворот старого Гусинобродского кладбища. Вход свободный, билеты не нужны.
   Нет, она не теряла никто из близких людей. Во всяком случае, недавно.
   Там она будет бродить по темным аллеям среди новых и старых оградок и гранитных памятников, слушать пение птиц и вдыхать воздух, наполненный эманациями забвения. Многих ее сверстников, называвших себя неформалами, тоже влекло в такие места, но совсем иное. Они ломали оградки, выцарапывали на надгробиях матерные слова и свои имена, мочились на могилы, по-детски упиваясь своей аморальностью и вызовом, который, как им казалось, они бросали высшим силам. Таких она от души презирала. Для нее кладбище было местом отдохновения, исцеления душевных ран.
   О смиренное кладбище, как хорошо там, где нет никого. И пусть иногда, при виде свежего надгробия с молодым лицом, защемит сердце… но эта боль не идет ни в какое сравнение с той, которую испытываешь в мире живых. Она жалела только о том, что в новых городах не строят фамильных склепов. Вот бы иметь такой. Хотя лежать там придется одной.
   В тот день она проснулась рано. Всего за полчаса привела себя в порядок, сделала макияж, надела любимую длинную юбку и черную блузку, похожую на средневековый корсет. Джинсы и мини она недолюбливала. Туфельки на шпильках – не лучшая обувь для таких походов, кеды никак не вязались с общим имиджем, поэтому она надела черные полусапожки, хоть в них было жарковато. Поджившие порезы на запястье прикрыл шипастый браслет. На груди, под одеждой, чтоб не шокировать людей, висел маленький бронзовый пентакль. Она чередовала его с крестом, по настроению.
   Она пересекла пустой двор, сквер и две нелюдные улицы и оказалась в прохладе подземных коридоров метро. В пустую квартиру она вернется после захода солнца. Торопиться некуда. В целом мире ее ждет только кошка, но с полной миской корма та потерпит, проведет этот вечер без нее. Должна же понимать, что хозяйка тоже любит одиночество.
   На перроне было малолюдно. Две влюбленные пары, неприлично счастливые, стояли поодаль, поглощенные своим одиночеством вдвоем. Зависти в ее душе не было. Ей дано было видеть то, чего те в своей временной слепоте не замечали. Страшный дар Кассандры, которым Бог наказывает тех, кто перед Ним провинился.
   Дурочки. Это сейчас вы светитесь изнутри, держась за руку вашего «рыцаря в сверкающих доспехах». Крепкое плечо, надежная опора… Верьте, верьте. Года не пройдет, и ваша каменная стена даст трещину, которая с каждым днем будет все глубже. Сначала он будет называть вас «любимая», но из этого слова уйдет любовь. Потом «дорогая», но вы поймете, что он имеет в виду только затраченные на вас деньги. Потом просто «жена», в знак вашего статуса, который один вас связывает. И наконец, «корова». Это сейчас вы не можете друг на друга надышаться. А скоро он будет рад проводить время где угодно – перед телевизором, в гараже, даже на работе, только не с вами. А потом случится так, что вы вернетесь домой раньше времени и застанете его с соседкой.
   Не застанете и не догадаетесь? Да, глупость одного или обоих создаст для окружающих видимость идеальной семьи. Но даже без эксцессов чувства тихо скончаются к исходу второго года. Любовь, которой не было, развеется по ветру; принц исчезнет, останется только конь. В лучшем случае в итоге вы получите алименты, а в худшем – проведете остаток дней с человеком, который вам так же близок, как первый встречный.
   И поделом, если у вас извилины в голове параллельны.
   Она еще не встречала мужчину, который стоил бы того, чтоб общаться с ним дольше одного вечера. Дабы отвадить назойливых ухажеров, она как-то «проговорилась», что предпочитает девочек. Правда, то была палка о двух концах: неформалы – люди широких взглядов, и после этого «признания» пришлось выдерживать приставания слабой половины их тусовки. Но это было проще, да и в той компании она появлялась не чаще раза в неделю. Иначе делалось тошно.
   Так что зависти не было. Была мысль о том, что жизнь – пошлая и несправедливая штука.
   Смерть, впрочем, тоже.
   «Выхода нет».
   Эта надпись красными буквами горела над стеклянными дверями, пропускавшими людей только в одну сторону. В метро.
   Поезда выныривали из темного тоннеля, обдавали ее волной сухого жара, замирали рядом на несколько мгновений, чтобы вобрать в себя тонкий людской ручеек и со свистом унестись, оставляя ее наедине со своими мыслями. Так же и жизнь мелькала у нее перед глазами, недосягаемая и чужая.
   Она стояла на порядочном расстоянии от края, чтоб не привлекать к себе безразличного внимания. Хотя прекрасно понимала, что в любом случае никто не стал бы ей мешать. Никому нет дела. Эти люди перешагнут через умирающего, думая о том, как бы не запачкать обувь.
   Время шло, и с каждой минутой на станции становилось многолюднее. Взгляды скользили по ее лицу, не задерживаясь ни на секунду. А даже если б задержались, то все равно ничего не смогли бы прочесть. Жизнь в мегаполисах приучает не обращать внимания на тех, кто стоит рядом, пока их поведение укладывается в стандартную схему. И в этом есть своя прелесть. Люди все равно не захотят, да и не смогут помочь, так пусть не путаются под ногами.
   На табло над черным зевом туннеля сменяли друг друга светящиеся цифры, словно отсчитывая чьи-то последние секунды в этом мире: 33, 32, 31, 30…
   «It’s the final countdown… – вертелся в голове припев песни из времени молодости родителей. – The final countdown…»
   Наконец в конце тоннеля вспыхнул огонек. Он увеличивался – медленно, словно давая возможность подумать. И она думала об этом каждый раз, приходя сюда. И сегодня тоже. Мама говорила когда-то, что вздохнет с облегчением, когда они через пару месяцев навсегда переедут в город, где нет метро. Глупая. Не думала, что кроме метро есть еще поезда и трамваи, таблетки, веревка, бритва и крыша девятиэтажного дома. Ничего не сделала, чтобы уменьшить ее боль, и даже не понимала причин боли, считала обычной подростковой блажью. А сама меняла кавалеров и пропадала на работе целыми днями, от силы раз в месяц вспоминая, что у нее есть дочь.