Все, что осталось, мы разделили на равные порции. Очень маленькие. Долго не продержимся. Ума не приложу, что дальше.
День 13-й
Умерла Наталья. Похоже на пневмонию – кашляла много. Ничего не смогли сделать.
Ну, хоть отдохнем от ее криков. Нас осталось шестеро.
День 14-й
Порции пришлось уменьшить еще на треть, теперь мы приблизились к нормам блокадного Ленинграда, и все равно их не растянуть навечно. Ну нет у нас Христа, чтобы накормить всех буханкой хлеба.
Бутилированная вода тоже кончилась. Пьем ту, что в баке. Правда, это не вода, а ржавая дрянь.
Но вовсе не это беспокоит меня сильнее всего. С ней в последнее время что-то происходит. Похоже, девчонка с каждым днем глубже и глубже уходит в себя. Даже предположить не могу, что она переживает там, внутри. Мне жаль ее, но ничего не могу поделать.
День 15-й
Вчера случилось маленькое ЧП.
Супруги N повесились в душевой. Requiescat in pace, как говорится.
Аж завидно… Может, зря тяну? Нет, нельзя так думать. Надежда умирает последней, ха-ха-ха.
День 16-й
Мне не нравится, как они на нее смотрят – студент и люмпен-пролетарий. Достаточно прозрачно намекнул, что, если кто-нибудь дотронется до нее, будет иметь дело со мной. Шакалы. Больше ни на шаг не отойду. Не хочу оставлять ее наедине с этими выродками. Мне очень не нравится, как они на нее смотрят.
Эти уроды между тем устроили на станции маленький концлагерь. Нам почти ничего не перепадает из еды.
Сегодня замерзла вода. Что там наверху творится, зима пришла, что ли?
День 17-й
Сегодня убил их обоих.
Началось еще вчера – попытался намекнуть о жратве, и этот урод назвал меня козлом. Не люблю, когда меня так называют. Я его не провоцировал, вообще был само спокойствие. У меня долгое терпение. Но когда оно кончается… лучше рядом не находиться.
Зря они не убили нас. Видимо, держали, как стадо, на убой. А не запирали, поскольку были уверены, что сильнее, да и ствол у них. Бараны. Даже не понимали, на что я способен.
Спали они чутко, но я знал, что сумею подобраться. Я давно припрятал тот самый нож, которым она меня стращала, острый как бритва. Стоило мне его коснуться… Это было как наваждение. Провал – словно кусок записи стерли. Я помню только, что, когда ко мне вернулась способность мыслить, они не шевелились и кровь была повсюду.
Так решаются межличностные конфликты в маленьком коллективе.
Странно, но мне ни капельки не жалко. Ничего не чувствую, кроме облегчения – теперь ей ничего не угрожает. А этим туда и дорога. Я бы снова прирезал их, не задумываясь.
Остались только мы вдвоем. Но меня сильнее всего поразила ее реакция. Точнее, отсутствие реакции. Она не сказала ни слова, только головой мотнула и ушла в свой угол. Похоже, она окончательно замкнулась в своем мирке, а этот для нее исчез. Я ей завидую.
Одно я знаю точно: теперь нам хватит еды еще на пару месяцев. А там можно что-нибудь придумать.
День 18-й
Неблагодарная сучка. Я ее боготворил, ни о ком в жизни так не заботился, а она…
Вот так мне отплатила. Проснулся и обнаружил, что ее койка пуста.
Убежала! Тварь…
Ну, теперь держись. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.
Нет, нельзя, решила ее память. И значит, придется пройти через это снова, как бы тошно и мерзко ни было.
Его хохот до сих пор стоял у нее в ушах. В детстве кто-то из родственников отца купил ей на день рожденья заводного китайского клоуна, страшного и несуразного. Если покрутить ключик у него на спине, он смеялся – да так, что мороз пробирал. Жутким лающим смехом, в котором ей слышались нотки мстительной злобы. Она заводила его всего дважды, после чего механизм заклинило. Тогда она забросила уродца на дно ящика комода и забыла о нем. А как-то ночью внутри клоуна сдвинулась какая-то шестеренка и он ожил, как чудовище Франкенштейна. Так совпало, что в ту ночь родители и брат разбежались по своим «делам», оставили ее, семилетнюю, совсем одну.
Сатанинский хохот тогда заставил ее подскочить с кровати. И долго-долго она не могла заснуть, стуча зубами и всматриваясь в ночь за окном.
На следующее утро она избавилась от этого подарка… А теперь монстр вернулся за ней в облике человека, если его можно так назвать. Только смех остался тем же.
Она пряталась. Таилась, прижавшись спиной к холодной стене, и старалась не дышать. В руке был зажат гаечный ключ – единственное оружие, которое удалось раздобыть. Она предпочла бы нож или даже шило, понимая, что ослабела и вряд ли сумеет нанести больше одного удара. О том, чтобы разбить ему голову, и речи не было.
– Куда ж ты денешься, когда разденешься… – мурлыкал ненавистный голос. – Любишь играть, да? Ну беги, прячься, так даже веселее. Выхода-то все равно нет.
Уже три дня они играли в прятки. Он водил, она пряталась, стараясь не оставаться подолгу на одном месте. За это время она всего раз позволила себе сомкнуть глаза. Да и какой это был сон? Четыре часа полузабытья в закутке размером со шкаф, когда все тело прислушивается к каждому шороху.
Рано или поздно игра должна была закончиться. Ограниченный завалами и затопленными участками «карман», в который они попали, был достаточно большим, но не настолько, чтоб бесконечно избегать встречи с человеком, который очень хочет тебя найти. Станция с подсобными помещениями да два с половиной километра тоннелей. Да еще множество каморок-сбоек, служебных ходов и тоннельчиков поменьше, ни один из которых не вел к спасению. Там, где раньше было воды по пояс, теперь создавалось обманчивое ощущение твердой поверхности. Но тонкий лед не выдерживал веса человека – а в ледяной воде смерть долго не заставила бы себя ждать.
До поры Настю спасали только темнота да еще то, что ее преследователь знал метро не лучше ее.
Они остались одни. Все остальные были мертвы: кто-то умер давно, еще в первый день, другие недавно. Не без его помощи.
– Цып-цып-цып. Кисонька моя, ты где? Хочу тебя… обнять.
Глумливый голос звучал совсем рядом, казалось, в десяти шагах. Но она знала, что это акустика подземных коридоров издевается над ней. Если б он был так близко, то уже схватил бы ее. Сутки назад он пару раз принимался стучать по трубам: «концерт по заявкам» был слышен в любой точке «кармана».
Нет, он был дальше, за пределами видимости… Хотя видеть она ничего не могла, потому что включить фонарик не согласилась бы за все блага мира.
– Куколка моя, ты где? Хочу к тебе…
Она слушала эти сальности в сотый раз и чувствовала в его словах режущую ухо фальшь. Он прикидывался похотливым животным, а на деле оставался человеком. Только люди сходят с ума. Она догадывалась, что вряд ли нужна ему как женщина и даже ее ценность как мяса не стоит на первом месте. Тут другое. Он просто боялся одиночества, особенно перед лицом смерти.
– Не хочешь, значит? Ну и сиди, сучка… А я перекушу. Они, конечно, не такие свеженькие, как ты, но тоже ничего. Как говорят некрофилы, старый труп лучше новых двух.
Он зашелся в припадке хохота, словно выдал блестящую остроту. Целую минуту эхо металось по коридору, делая его смех похожим на смех клоуна. Ей пора бы привыкнуть, но каждый раз, когда она слышала этот хохот, ее внутренности сжимал спазм.
– Дура… Боишься? Думаешь, я зверь, а? Если бы не я их, они бы нас уже обглодали.
На это ей нечего было сказать. Может, и так, но она скорее умрет, чем проведет еще день рядом с ним.
– А что мне с этими уродами было делать? – снова крикнул он. – Так хоть какая-то польза вышла. Давай пожуй и ты.
Что-то упало на лед в пяти метрах от нее. Она затаила дыхание.
– Да не бойся, это не то, что ты подумала… – вывел ее из оцепенения голос, ставший вдруг ласковым и участливым. – Просто гайка. Ты еще там, родная? Пойдем со мной. У меня есть чипсы. Твои любимые, с беконом. А вот воды уже нету. Придется пить эту дрянь. Хорошо, у меня есть на чем кипятить. Хотя все равно инфекция до нас добраться не успеет.
Резь в пустом желудке напомнила ей, что у нее два дня во рту не было ни крошки. Но ее не купить такими обещаниями.
Молчание затянулось, и она превратилась в слух. Человек не приближался, но и не уходил. В абсолютной тишине она слышала его сиплое дыхание. Он тоже был простужен.
– Так что, идешь со мной? – Дружелюбие исчезло, голос снова стал холодным и скрипучим. – Выходи по-хорошему, задолбало за тобой лазить.
Она не проронила ни звука, готовая бежать, если он приблизится еще на метр.
– Не хочешь? Ну, тогда я пошел. Сиди и подыхай с голодухи.
И шаги, слышно, как ломается лед и летят во все стороны брызги. Уходит. Но он вернется, что бы ни говорил. Он всегда возвращается.
Она опять осталась одна. Немного выждав, включила фонарик. Тоннель был пуст. Она вздохнула с облегчением… и в этот момент до ее уха донесся тихий всплеск.
Тело ее напряглось. Она готовилась – нет, не удирать, уходить. Не бегом, а шагом, тихо и незаметно. Потом свернуть в ответвление служебного тоннеля, спрятаться в сбойке и замереть, превратившись в камень. Осталось точно определить направление, откуда он приближался. Под землей непривычному человеку трудновато ориентироваться.
– Солнышко, – позвал голос. Еще ближе.
Никуда он не уходил. Спрятался в какой-то нише и провел ее как ребенка.
Прятаться не имело смысла, оставалось – нет, не уходить, а бежать. Вода хлюпала под ногами. Резиновые сапоги безымянного работника метро были ей велики, носки продрались, кожа покрылась волдырями. Но это были мелочи, которых она уже не замечала.
Она никогда в жизни так не бегала, но все напрасно. Вскоре сильные руки обхватили ее поперек талии, легко оторвав от пола.
– Цап-царап.
День 20-й
Поймал, поймал! Теперь уж ты никуда. Запер от греха в тоннеле. Как бы не потерять – все двери похожи одна на другую. Смотрит на меня волком. Убила бы, если б могла.
Опять предлагаю мясо. Ни в какую, дура.
В баке осталось дня на четыре. Дальше придется кипятить ту, что в тоннелях. Радиация… Ну и что?
Вижу свое отражение в воде. Живой труп, бляха-муха. Ниче… Осталось недолго.
День 25-й
Хорошо вдвоем. Никто нам не мешает, могу проводить с ней все время. Она не возражает и, по-моему, даже не замечает моего присутствия. Бедная… Но теперь, по крайней мере, никто не запретит мне заботиться о ней.
Она напоминает ребенка-аутиста. Уверен, что не разучилась говорить, просто потеряла к этому интерес и оборвала все нити разом. Пусть она находится где-то в своем мире (мирах?), но мне все равно хорошо с ней. Если б не ожидание развязки, я бы мог назвать себя счастливым. Нет, я не боюсь смерти, но меня угнетает неизбежность расставания.
Больно смотреть на ее тело – как же она исхудала. Ребра того и гляди проткнут тонкую кожу, а сквозь нее – или я брежу? – можно увидеть сердце. Оно пульсирует, гонит вязкую остывающую кровь по венам и артериям, но с каждым ударом все медленнее и медленнее. Нет, наверно, мерещится.
Упорно отказывается от мяса. Ну ничего. Сумею ее убедить.
День 29-й
Прошлой ночью (или днем, я сбился со счета) это был последний раз, когда я слышал от нее связные предложения. Она не говорит, даже когда я к ней обращаюсь. Может только кивнуть или покачать головой и редко-редко когда выдавит из себя пару слов, а потом снова молчит. Почти все время проводит, сидя на кровати и глядя то в пол, то в потолок. Сердце кровью обливается. За что нам это? Что мы такого сделали?!
(Хотите знать, что она мне тогда сказала? «Даже если ты последний мужчина на Земле, не буду с тобой. Провались, сволочь».)
Вот тварь. Думает, чистенькая такая, а я зверь, чудище долбаное. Ничего, я ее низведу до своего уровня. Есть одна идейка: приготовлю гуляш, мелко накрошу и пожарю вырезки. Скажу: «Крысятина», и съест как миленькая.
Забавно. Аж руки трясутся от волнения.
День 40-й
This is the end.
Я болен. Наверно, вода. Неужели так быстро проявилась лучевая болезнь? Жар не спадает, строчки плывут перед глазами, не могу держать ручку. Думаю, это случится при любом раскладе, даже без моего участия. Но я хочу сделать это сам.
Чего ради я вообще пишу? Для археологов новой цивилизации, которые откопают наши кости?
Нет, мое послание из гроба не для них. Я пишу только для себя – отчет о проделанной работе. Пусть это будет единственное произведение, которое я закончил. Летопись необычного конца заурядной жизни.
Я благодарен ей – она помогла разобраться в себе. Открыть новые стороны. Я стал сильнее. Жаль, что встретились мы слишком поздно.
Даже не знаю, сколько градусов ниже нуля. Но разве это что-то меняет? Один хрен мы обречены. Если здесь, под землей, такое, представляю, что наверху.
Сегодня все должно закончиться. В обойме как раз два патрона. Я ведь должен был убить ее. Открыл дверь, наклонился над ней, поцеловал. Даже сейчас она такая красивая. Мне показалось, что она улыбнулась, хотя ясно, что не мне. И я понял, что не смогу. Оставил ее там. Ей придется умирать от жажды, она не сможет даже выйти из комнаты. Бедняжка.
С другой стороны, все к лучшему. Такая смерть искупит любой грех. Ее ведь угнетает что-то кроме нашей общей беды. «Неправильно жила» – уж не знаю, какой смысл она вкладывала в эти слова.
Все тело горит, в горле как будто трут наждачной бумагой. Но на душе радостно. Никогда раньше так себя не чувствовал. Всегда что-то мешало мне быть счастливым, даже когда у меня вроде бы было все. А теперь – чувство освобождения. Словно больной зуб вырвали.
Она спасется. Какой бы ни была ее вина, она все сполна искупила. Пусть ступает с миром. Да сам Христос не испытал десятой доли такого. Он умирал всего день, а мы тут гнием уже полтора месяца и с самого начала знаем, что наши страдания никому не нужны и никому не помогут. Богохульство? Мне уже нечего терять. Какой там на фиг ад – я уже в аду. Глубже этой бездны нет ничего.
Пора уходить.
Вспоминаю, что забыл закрыть ей дверь. Ну и что?
Почти ничего не вижу перед собой.
До чего же у нее красивый голос… Жалко, давно со мной не разговаривала.
Ты была права, солнышко. Выход есть, и я им воспользуюсь. А ты оставайся. До скорой встречи.
Чем дальше, тем меньше верю, что это произошло на самом деле. Это сон. Сейчас нажму на спусковой крючок, и все закончится.
Чем дальше она ползла, тем ýже становился лаз. Выходит, даже хорошо, что она так исхудала за эти дни. То и дело ей казалось, что стенки приходят в движение и смыкаются, как пресс. Но еще можно протиснуться вперед, хоть для этого пришлось бы оставить на острых краях лоскуты кожи и клочья волос.
Может, надо было снять ватник? Вдруг зацепится? Но если снимешь, долго ли сможешь протянуть, если наверху не найдется замены?
Она сможет, она хрупкая… Особенно теперь.
И вот она выбралась.
Первые же секунды наверху оказались кошмарным откровением. Это тоже был ад на земле, только новый круг. Часы показывали одиннадцать дня, но кругом было темно, как в полночь. Неба не было. Вместо него над головой снова нависли низкие своды подземелья.
Внизу тоже было холодно, но тамошний холод не шел ни в какое сравнение с поверхностью. Кроме жуткого мороза тут был еще ледяной ветер, от которого хотелось забиться обратно в вентиляционную шахту. И все же она пересилила себя и двинулась вперед, где ей померещились слабые отблески света. Лучше умереть здесь, чем там, внизу.
Глава 4. Дозор
День 13-й
Умерла Наталья. Похоже на пневмонию – кашляла много. Ничего не смогли сделать.
Ну, хоть отдохнем от ее криков. Нас осталось шестеро.
День 14-й
Порции пришлось уменьшить еще на треть, теперь мы приблизились к нормам блокадного Ленинграда, и все равно их не растянуть навечно. Ну нет у нас Христа, чтобы накормить всех буханкой хлеба.
Бутилированная вода тоже кончилась. Пьем ту, что в баке. Правда, это не вода, а ржавая дрянь.
Но вовсе не это беспокоит меня сильнее всего. С ней в последнее время что-то происходит. Похоже, девчонка с каждым днем глубже и глубже уходит в себя. Даже предположить не могу, что она переживает там, внутри. Мне жаль ее, но ничего не могу поделать.
День 15-й
Вчера случилось маленькое ЧП.
Супруги N повесились в душевой. Requiescat in pace, как говорится.
Аж завидно… Может, зря тяну? Нет, нельзя так думать. Надежда умирает последней, ха-ха-ха.
День 16-й
Мне не нравится, как они на нее смотрят – студент и люмпен-пролетарий. Достаточно прозрачно намекнул, что, если кто-нибудь дотронется до нее, будет иметь дело со мной. Шакалы. Больше ни на шаг не отойду. Не хочу оставлять ее наедине с этими выродками. Мне очень не нравится, как они на нее смотрят.
Эти уроды между тем устроили на станции маленький концлагерь. Нам почти ничего не перепадает из еды.
Сегодня замерзла вода. Что там наверху творится, зима пришла, что ли?
День 17-й
Сегодня убил их обоих.
Началось еще вчера – попытался намекнуть о жратве, и этот урод назвал меня козлом. Не люблю, когда меня так называют. Я его не провоцировал, вообще был само спокойствие. У меня долгое терпение. Но когда оно кончается… лучше рядом не находиться.
Зря они не убили нас. Видимо, держали, как стадо, на убой. А не запирали, поскольку были уверены, что сильнее, да и ствол у них. Бараны. Даже не понимали, на что я способен.
Спали они чутко, но я знал, что сумею подобраться. Я давно припрятал тот самый нож, которым она меня стращала, острый как бритва. Стоило мне его коснуться… Это было как наваждение. Провал – словно кусок записи стерли. Я помню только, что, когда ко мне вернулась способность мыслить, они не шевелились и кровь была повсюду.
Так решаются межличностные конфликты в маленьком коллективе.
Странно, но мне ни капельки не жалко. Ничего не чувствую, кроме облегчения – теперь ей ничего не угрожает. А этим туда и дорога. Я бы снова прирезал их, не задумываясь.
Остались только мы вдвоем. Но меня сильнее всего поразила ее реакция. Точнее, отсутствие реакции. Она не сказала ни слова, только головой мотнула и ушла в свой угол. Похоже, она окончательно замкнулась в своем мирке, а этот для нее исчез. Я ей завидую.
Одно я знаю точно: теперь нам хватит еды еще на пару месяцев. А там можно что-нибудь придумать.
День 18-й
Неблагодарная сучка. Я ее боготворил, ни о ком в жизни так не заботился, а она…
Вот так мне отплатила. Проснулся и обнаружил, что ее койка пуста.
Убежала! Тварь…
Ну, теперь держись. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.
* * *
«Зачем это вспоминать? – Она сжала виски до боли. – Может, как-нибудь без этого?..»Нет, нельзя, решила ее память. И значит, придется пройти через это снова, как бы тошно и мерзко ни было.
Его хохот до сих пор стоял у нее в ушах. В детстве кто-то из родственников отца купил ей на день рожденья заводного китайского клоуна, страшного и несуразного. Если покрутить ключик у него на спине, он смеялся – да так, что мороз пробирал. Жутким лающим смехом, в котором ей слышались нотки мстительной злобы. Она заводила его всего дважды, после чего механизм заклинило. Тогда она забросила уродца на дно ящика комода и забыла о нем. А как-то ночью внутри клоуна сдвинулась какая-то шестеренка и он ожил, как чудовище Франкенштейна. Так совпало, что в ту ночь родители и брат разбежались по своим «делам», оставили ее, семилетнюю, совсем одну.
Сатанинский хохот тогда заставил ее подскочить с кровати. И долго-долго она не могла заснуть, стуча зубами и всматриваясь в ночь за окном.
На следующее утро она избавилась от этого подарка… А теперь монстр вернулся за ней в облике человека, если его можно так назвать. Только смех остался тем же.
Она пряталась. Таилась, прижавшись спиной к холодной стене, и старалась не дышать. В руке был зажат гаечный ключ – единственное оружие, которое удалось раздобыть. Она предпочла бы нож или даже шило, понимая, что ослабела и вряд ли сумеет нанести больше одного удара. О том, чтобы разбить ему голову, и речи не было.
– Куда ж ты денешься, когда разденешься… – мурлыкал ненавистный голос. – Любишь играть, да? Ну беги, прячься, так даже веселее. Выхода-то все равно нет.
Уже три дня они играли в прятки. Он водил, она пряталась, стараясь не оставаться подолгу на одном месте. За это время она всего раз позволила себе сомкнуть глаза. Да и какой это был сон? Четыре часа полузабытья в закутке размером со шкаф, когда все тело прислушивается к каждому шороху.
Рано или поздно игра должна была закончиться. Ограниченный завалами и затопленными участками «карман», в который они попали, был достаточно большим, но не настолько, чтоб бесконечно избегать встречи с человеком, который очень хочет тебя найти. Станция с подсобными помещениями да два с половиной километра тоннелей. Да еще множество каморок-сбоек, служебных ходов и тоннельчиков поменьше, ни один из которых не вел к спасению. Там, где раньше было воды по пояс, теперь создавалось обманчивое ощущение твердой поверхности. Но тонкий лед не выдерживал веса человека – а в ледяной воде смерть долго не заставила бы себя ждать.
До поры Настю спасали только темнота да еще то, что ее преследователь знал метро не лучше ее.
Они остались одни. Все остальные были мертвы: кто-то умер давно, еще в первый день, другие недавно. Не без его помощи.
– Цып-цып-цып. Кисонька моя, ты где? Хочу тебя… обнять.
Глумливый голос звучал совсем рядом, казалось, в десяти шагах. Но она знала, что это акустика подземных коридоров издевается над ней. Если б он был так близко, то уже схватил бы ее. Сутки назад он пару раз принимался стучать по трубам: «концерт по заявкам» был слышен в любой точке «кармана».
Нет, он был дальше, за пределами видимости… Хотя видеть она ничего не могла, потому что включить фонарик не согласилась бы за все блага мира.
– Куколка моя, ты где? Хочу к тебе…
Она слушала эти сальности в сотый раз и чувствовала в его словах режущую ухо фальшь. Он прикидывался похотливым животным, а на деле оставался человеком. Только люди сходят с ума. Она догадывалась, что вряд ли нужна ему как женщина и даже ее ценность как мяса не стоит на первом месте. Тут другое. Он просто боялся одиночества, особенно перед лицом смерти.
– Не хочешь, значит? Ну и сиди, сучка… А я перекушу. Они, конечно, не такие свеженькие, как ты, но тоже ничего. Как говорят некрофилы, старый труп лучше новых двух.
Он зашелся в припадке хохота, словно выдал блестящую остроту. Целую минуту эхо металось по коридору, делая его смех похожим на смех клоуна. Ей пора бы привыкнуть, но каждый раз, когда она слышала этот хохот, ее внутренности сжимал спазм.
– Дура… Боишься? Думаешь, я зверь, а? Если бы не я их, они бы нас уже обглодали.
На это ей нечего было сказать. Может, и так, но она скорее умрет, чем проведет еще день рядом с ним.
– А что мне с этими уродами было делать? – снова крикнул он. – Так хоть какая-то польза вышла. Давай пожуй и ты.
Что-то упало на лед в пяти метрах от нее. Она затаила дыхание.
– Да не бойся, это не то, что ты подумала… – вывел ее из оцепенения голос, ставший вдруг ласковым и участливым. – Просто гайка. Ты еще там, родная? Пойдем со мной. У меня есть чипсы. Твои любимые, с беконом. А вот воды уже нету. Придется пить эту дрянь. Хорошо, у меня есть на чем кипятить. Хотя все равно инфекция до нас добраться не успеет.
Резь в пустом желудке напомнила ей, что у нее два дня во рту не было ни крошки. Но ее не купить такими обещаниями.
Молчание затянулось, и она превратилась в слух. Человек не приближался, но и не уходил. В абсолютной тишине она слышала его сиплое дыхание. Он тоже был простужен.
– Так что, идешь со мной? – Дружелюбие исчезло, голос снова стал холодным и скрипучим. – Выходи по-хорошему, задолбало за тобой лазить.
Она не проронила ни звука, готовая бежать, если он приблизится еще на метр.
– Не хочешь? Ну, тогда я пошел. Сиди и подыхай с голодухи.
И шаги, слышно, как ломается лед и летят во все стороны брызги. Уходит. Но он вернется, что бы ни говорил. Он всегда возвращается.
Она опять осталась одна. Немного выждав, включила фонарик. Тоннель был пуст. Она вздохнула с облегчением… и в этот момент до ее уха донесся тихий всплеск.
Тело ее напряглось. Она готовилась – нет, не удирать, уходить. Не бегом, а шагом, тихо и незаметно. Потом свернуть в ответвление служебного тоннеля, спрятаться в сбойке и замереть, превратившись в камень. Осталось точно определить направление, откуда он приближался. Под землей непривычному человеку трудновато ориентироваться.
– Солнышко, – позвал голос. Еще ближе.
Никуда он не уходил. Спрятался в какой-то нише и провел ее как ребенка.
Прятаться не имело смысла, оставалось – нет, не уходить, а бежать. Вода хлюпала под ногами. Резиновые сапоги безымянного работника метро были ей велики, носки продрались, кожа покрылась волдырями. Но это были мелочи, которых она уже не замечала.
Она никогда в жизни так не бегала, но все напрасно. Вскоре сильные руки обхватили ее поперек талии, легко оторвав от пола.
– Цап-царап.
День 20-й
Поймал, поймал! Теперь уж ты никуда. Запер от греха в тоннеле. Как бы не потерять – все двери похожи одна на другую. Смотрит на меня волком. Убила бы, если б могла.
Опять предлагаю мясо. Ни в какую, дура.
В баке осталось дня на четыре. Дальше придется кипятить ту, что в тоннелях. Радиация… Ну и что?
Вижу свое отражение в воде. Живой труп, бляха-муха. Ниче… Осталось недолго.
День 25-й
Хорошо вдвоем. Никто нам не мешает, могу проводить с ней все время. Она не возражает и, по-моему, даже не замечает моего присутствия. Бедная… Но теперь, по крайней мере, никто не запретит мне заботиться о ней.
Она напоминает ребенка-аутиста. Уверен, что не разучилась говорить, просто потеряла к этому интерес и оборвала все нити разом. Пусть она находится где-то в своем мире (мирах?), но мне все равно хорошо с ней. Если б не ожидание развязки, я бы мог назвать себя счастливым. Нет, я не боюсь смерти, но меня угнетает неизбежность расставания.
Больно смотреть на ее тело – как же она исхудала. Ребра того и гляди проткнут тонкую кожу, а сквозь нее – или я брежу? – можно увидеть сердце. Оно пульсирует, гонит вязкую остывающую кровь по венам и артериям, но с каждым ударом все медленнее и медленнее. Нет, наверно, мерещится.
Упорно отказывается от мяса. Ну ничего. Сумею ее убедить.
День 29-й
Прошлой ночью (или днем, я сбился со счета) это был последний раз, когда я слышал от нее связные предложения. Она не говорит, даже когда я к ней обращаюсь. Может только кивнуть или покачать головой и редко-редко когда выдавит из себя пару слов, а потом снова молчит. Почти все время проводит, сидя на кровати и глядя то в пол, то в потолок. Сердце кровью обливается. За что нам это? Что мы такого сделали?!
(Хотите знать, что она мне тогда сказала? «Даже если ты последний мужчина на Земле, не буду с тобой. Провались, сволочь».)
Вот тварь. Думает, чистенькая такая, а я зверь, чудище долбаное. Ничего, я ее низведу до своего уровня. Есть одна идейка: приготовлю гуляш, мелко накрошу и пожарю вырезки. Скажу: «Крысятина», и съест как миленькая.
Забавно. Аж руки трясутся от волнения.
День 40-й
This is the end.
Я болен. Наверно, вода. Неужели так быстро проявилась лучевая болезнь? Жар не спадает, строчки плывут перед глазами, не могу держать ручку. Думаю, это случится при любом раскладе, даже без моего участия. Но я хочу сделать это сам.
Чего ради я вообще пишу? Для археологов новой цивилизации, которые откопают наши кости?
Нет, мое послание из гроба не для них. Я пишу только для себя – отчет о проделанной работе. Пусть это будет единственное произведение, которое я закончил. Летопись необычного конца заурядной жизни.
Я благодарен ей – она помогла разобраться в себе. Открыть новые стороны. Я стал сильнее. Жаль, что встретились мы слишком поздно.
Даже не знаю, сколько градусов ниже нуля. Но разве это что-то меняет? Один хрен мы обречены. Если здесь, под землей, такое, представляю, что наверху.
Сегодня все должно закончиться. В обойме как раз два патрона. Я ведь должен был убить ее. Открыл дверь, наклонился над ней, поцеловал. Даже сейчас она такая красивая. Мне показалось, что она улыбнулась, хотя ясно, что не мне. И я понял, что не смогу. Оставил ее там. Ей придется умирать от жажды, она не сможет даже выйти из комнаты. Бедняжка.
С другой стороны, все к лучшему. Такая смерть искупит любой грех. Ее ведь угнетает что-то кроме нашей общей беды. «Неправильно жила» – уж не знаю, какой смысл она вкладывала в эти слова.
Все тело горит, в горле как будто трут наждачной бумагой. Но на душе радостно. Никогда раньше так себя не чувствовал. Всегда что-то мешало мне быть счастливым, даже когда у меня вроде бы было все. А теперь – чувство освобождения. Словно больной зуб вырвали.
Она спасется. Какой бы ни была ее вина, она все сполна искупила. Пусть ступает с миром. Да сам Христос не испытал десятой доли такого. Он умирал всего день, а мы тут гнием уже полтора месяца и с самого начала знаем, что наши страдания никому не нужны и никому не помогут. Богохульство? Мне уже нечего терять. Какой там на фиг ад – я уже в аду. Глубже этой бездны нет ничего.
Пора уходить.
Вспоминаю, что забыл закрыть ей дверь. Ну и что?
Почти ничего не вижу перед собой.
До чего же у нее красивый голос… Жалко, давно со мной не разговаривала.
Ты была права, солнышко. Выход есть, и я им воспользуюсь. А ты оставайся. До скорой встречи.
Чем дальше, тем меньше верю, что это произошло на самом деле. Это сон. Сейчас нажму на спусковой крючок, и все закончится.
* * *
Решиться на это было трудно. Она понимала, что здесь, внизу, верная смерть от голода, но подсознание говорило, что умирать зажатой между плитами в узкой щели еще хуже. Но на этот случай у нее был пистолет.Чем дальше она ползла, тем ýже становился лаз. Выходит, даже хорошо, что она так исхудала за эти дни. То и дело ей казалось, что стенки приходят в движение и смыкаются, как пресс. Но еще можно протиснуться вперед, хоть для этого пришлось бы оставить на острых краях лоскуты кожи и клочья волос.
Может, надо было снять ватник? Вдруг зацепится? Но если снимешь, долго ли сможешь протянуть, если наверху не найдется замены?
Она сможет, она хрупкая… Особенно теперь.
И вот она выбралась.
Первые же секунды наверху оказались кошмарным откровением. Это тоже был ад на земле, только новый круг. Часы показывали одиннадцать дня, но кругом было темно, как в полночь. Неба не было. Вместо него над головой снова нависли низкие своды подземелья.
Внизу тоже было холодно, но тамошний холод не шел ни в какое сравнение с поверхностью. Кроме жуткого мороза тут был еще ледяной ветер, от которого хотелось забиться обратно в вентиляционную шахту. И все же она пересилила себя и двинулась вперед, где ей померещились слабые отблески света. Лучше умереть здесь, чем там, внизу.
Глава 4. Дозор
Выл усиливающийся ветер. Это был единственный голос безмолвных руин, он то свистел, то рокотал, то завывал в пустых домах.
То, что раньше было городом, тонуло в сером снегу. Полутораметровым слоем снег покрывал улицы, дворы, тротуары. В естественных оврагах тот слой превращался в трехметровый. К счастью, в Академгородке не было рытвин и расселин, которыми покрылся асфальт центральных районов города после наземного взрыва. Опасаться можно было разве что открытого канализационного люка.
То, что раньше было городом, тонуло в сером снегу. Полутораметровым слоем снег покрывал улицы, дворы, тротуары. В естественных оврагах тот слой превращался в трехметровый. К счастью, в Академгородке не было рытвин и расселин, которыми покрылся асфальт центральных районов города после наземного взрыва. Опасаться можно было разве что открытого канализационного люка.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента