— Где вы это взяли? — в третий раз, еще более жестко, спросил Петр. — Откуда у вас это кольцо, Катя?! Только не говорите мне, что эта вещь — ваша. Я знаю, что это неправда. И мне не хочется думать про вас… очень нехорошее. Отвечайте мне.
— Это? — («Ничего не понимаю!») — Это кольцо… Оно у меня недавно… Мне подарили.
— Вы лжете.
На несправедливые обвинения она остро реагировала еще с детства. Катя подняла голову, рванулась, но стальной браслет хватки не отпускал. И он продолжал смотреть, не отрываясь, фиксируя каждое ее движение, как будто Катя была преступницей!
— Скажите мне правду, Катя.
— Пустите! — крикнула она. И громче, чем хотела. — Пустите! Вы не имеете права держать меня! Я позову на помощь!
— Зовите. А я заявлю, что вы воровка.
Свободная рука взлетела быстрее, чем Катя могла сообразить, что она делает. Резкий хлопок — на правой щеке Истомина зарозовел след от пощечины.
— Красиво исполнено, — сказал он, и на скулах заиграли желваки. — Но благородное негодование вам не поможет, Катя. Я хочу знать, откуда у вас эта вещь, и узнаю. Даже если придется продержать вас вот так целый год. За обе руки. — И сильные пальцы сковали вторую Катину руку.
Единственная влага, которую Катя ощущала сейчас на своем лице, была влага дождя. Небо рыдало над ее любовью. А в ней самой не было слез. В ней было сухо, как в пустыне Сахара.
Что там обещал сегодня утром диктор из радио в их с Маринкой кабинете?
«Сегодняшний день принесет вам много встреч, обнадеживающих переговоров, откроются заманчивые перспективы… Не исключено, что вы встретите человека, с которым вас ждет романтическое свидание при свечах… Гармоничная космическая ситуация способствует вашему финансовому благополучию…»
Нечего сказать — редкое совпадение прогноза, удивительное даже для мастеров гороскопа. Особенно если учесть, что день начался с того, что ее обокрали в метро, а продолжился тем, что она швырнула золотое кольцо в лицо человеку, который был ее первой любовью!
Да! Она сделала это! Рассказала ему историю находки, передала содержание разговора с неизвестной Светланой Витальевной — и, как только он отпустил ее руки, рывком сдернула с пальца проклятый перстень и запустила прямо в Истомина! Кажется, она все же промахнулась, потому что, уже выскакивая из машины, спиной услышала, как зазвенело кольцо, ударившись об автомобильное стекло.
Но это было уже не важно. Важно было то, что он посмел назвать ее воровкой. Он!
Ее!!! Равнодушный, подлый, оловянный болван!
…А равнодушный, подлый и оловянный болван, выбросив за окно третью недокуренную сигарету, тронул машину с места. Он чувствовал себя не менее опустошенным. Про Катю он не думал — мысль о девушке исчезла у него из головы сразу же после того, как Катя выскочила из машины.
Он думал о другой. О той, которая сегодня, сейчас, в который раз его предавала…
Петр Истомин хорошо помнил этот день. Был юбилей у его приятеля. Молодому удачливому бизнесмену Егору Дружинину, по его собственному выражению, «шарахнул тридцатник», и юбиляр решил отметить событие с размахом: в знаменитых «Трех пескарях», со всеми возможными кулинарными изысками, с приглашением большой компании близких недальних знакомых, умеющих повеселиться.
Лану Петр заметил сразу. Элегантно и дорого; одетая, чуть полноватая — ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру — «чувственной», она сидела недалеко от юбиляра и исполненным внутреннего достоинства жестом подносила к карминовым губам бокал с «Кровавой Мери». На ней было облегающее, сильно декольтированное платье цвета красного вина. На груди и руках поблескивали со вкусом подобранные украшения.
— Кто это? — спросил Петр у своего соседа, меланхоличного толстяка с нездоровым пристрастием к квашеной капусте. Пышнотелый человечек весь вечер хрустел этим незамысловатым маринадом у него над ухом, не обращая внимания на другие яства.
— Это? Это знаменитая Лана-Пылесос, — усмехнулся толстяк, обирая со рта повисшие капустные листья.
— Пылесос? Это не ее фамилия, надеюсь?
— Это ее кредо, — ответил сосед. И вдруг, наклонившись к самому уху Истомина, зашептал, обдавая его кислым запахом:
Молодой человек, я вижу, вы пришли сюда без всякого сопровождения… Я имею в виду бабу, то есть, простите, женщину, даму сердца… Хотите поволочиться за ней? За Ланой? Она хорошая, она страстная и, в сущности, очень неплохая женщина, могу вас уверить! Сделайте одолжение, поухаживайте, могу устроить…
— Вы пьяны, — брезгливо отодвинулся от сводника Истомин.
— Ничего подобного! — с жаром откликнулся любитель капусты. — Ничего подобного! Я просто хочу, чтобы три симпатичных человека доставили сами себе приятные минуты. Поухаживайте за ней, за Ланой. Ну что вам стоит, приударьте! Всем троим будет хорошо: вам, ей и…
— И?..
— И мне, — признался толстый. — И не смотрите на меня так. Я не развратник. Я в этом деле, можно сказать, самая заинтересованная сторона.
— Почему? — Дурацкий разговор стал вызывать любопытство.
Собеседник мрачнел на глазах. Хрустнул очередной порцией капустки.
— Так почему же?
— Потому, — огрызнулся он, вытирая руки салфеткой, — потому что я ее муж.
Да, у женщины со столь презентабельной внешностью и столь непрезентабельным прозвищем, был такой нескладный муж. Нескладный, но, как потом выяснилось, очень богатый — ему принадлежали несколько огромных мебельных салонов в Москве.
Ничего необычного в этом не было. Необычное было в том, что капустоед спал и видел, как бы сбыть с рук грациозную супругу, которая стала причинять ему слишком много хлопот.
— «Лана-Пылесос»? Так и сказал? А знаешь, хоть и грубо, но верно, — засмеялся Дружинин, когда Петр попытался прояснить ситуацию в курилке. — Лана — это, брат, опасная женщина… Я лично ни одного мужика не знаю, который бы из ее объятий ушел без того, чтобы его банковский счет не облегчился на несколько сотен тысяч! Долларов, разумеется. Знаешь анекдот? У армянского радио спросили: «Может ли женщина сделать мужчину миллионером?» Армянское радио ответило: «Может, если до встречи с ней этот мужчина был миллиардером». Этот анекдот тоже про нее, про Лану!
— Погоди! Но как же… муж?
— А что муж? Муж объелся груш. Этот мебельный королек спит и видит, как бы от нее избавиться. Женился по глупости, уж не знаю, чем она таким его обидела, только теперь он Лану как огня боится.
— Бьет она его, что ли?
— Да не бьет, а деньги тянет. Тянет — это еще мягко сказано! Высасывает, заглатывает, вбирает — ну точно, Лана-Пылесос! А толстяку и денег жалко, и на развод он идти опасается, знает, что супруга у него большую часть имущества оттяпает на раз-два. Она же хищница, такие своего не упустят. И муж, значит, поступает хоть и не по-мужски (я бы с такой в два счета разобрался, кукиш в зубы и гуляй), но, согласись, остроумно: сам подбирает жене любовников, чтобы она их обирала, а его, болезного, не трогала.
— Не семья, а вертеп какой-то!
— Это так, конечно, но женщина она и впрямь роскошная, с этим не поспоришь…
С этим он и не думал спорить. Весь остаток вечера наблюдал, как особи мужского пола вились около нее, будто мухи, и даже жужжали. А незадолго до окончания банкета Лана, легко поднявшись с места, сама подошла к нему, блеснула ровным жемчугом зубов, обласкала теплым взглядом продолговатых глаз, пахнула ароматом чистой кожи:
— Не знаю, как вас зовут, но вы загадочный молодой человек. Весь вечер не спускаете с меня глаз, а не подошли даже познакомиться. Я вам не нравлюсь?
— Нравитесь, — спокойно сказал он. И смотрел, улыбаясь.
— Вы влюблены?
— Пока еще нет.
— Хотите, я избавлю вас от этого «пока»?
— Вы так уверены в своих силах?
— Уверена. Ну, что же вы? Боитесь?
— Нет, конечно. Но не понимаю как…
— Ах, боже мой! — презрительно повела она гладкими, смуглыми плечами. — Поехали.
И так уверенно прошла к выходу, ни разу не оглянувшись удостовериться, следуют ли за ней, что Петр двинулся следом, завороженный ее непостижимыми чарами…
Была ночь, был день, и еще ночь, и снова день — и шепот ласк, и огонь страсти, и опустошенность коротких передышек, а потом она опять приближала к нему свое лицо, засыпала пряно пахнущими волосами, целовала, гладила, кусала, пробовала на вкус, исторгала из его груди особую, ни на что не похожую торжествующую мелодию, переходящую в рык обезумевшего самца. И сдавалась на милость победителя, и баюкала в объятиях…
Совсем скоро он перестал понимать, как мог жить без Ланы. Стоило Петру провести сутки без того, чтобы увидеть ее, ощутить на груди теплое дыхание, наполнить ладонь мягкой плотью ее груди — и он терял самого себя. Он с ума сходил от одного ее взгляда, а это был оценивающий взгляд, с поблескивающими сквозь прищур глазами. Он сходил с ума от того, как кончиком розового язычка она дотрагивалась до ровных мелких зубов — зубов хищницы.
Он приходил в ярость от одной только мысли, что эта женщина принадлежит другому, и настоял на том, чтобы она пришла к нему насовсем. Ожидал, что Лана будет уклоняться или того хуже — посмеется над ним, но она согласилась неожиданно легко. Ее согласие окрылило Петра: значит, в ней нет никакого расчета, только любовь!
Он не знал тогда, что мебельный король решился-таки на развод. А он, Петр Истомин, хоть и не имеющий миллионного состояния, представлял для Ланы не самую плохую партию — молодой, красивый, сильный, с хорошей должностью в крупнейшей национальной корпорации, с перспективой головокружительной карьеры.
В день их помолвки он подарил Лане этот талисман — старинное, но из-за низкопробного золота не имеющее большой денежной стоимости кольцо с сапфировым сердечком посредине.
— Мужчины в нашей семье — самые последние на земле романтики… Это кольцо принадлежало еще моей прабабушке, от нее перешло к деду, а дед преподнес бабуле в день свадьбы. Так повелось, хотя никто специально не устанавливал такой традиции, просто наши женщины передают это кольцо сыновьям, а те дарят его своим избранницам. Наверное, я сейчас очень смешон. Но прошу тебя, возьми!
— Как интересно! — Она примерила подарок. — Нет, ты не смешной, но ужасно забавный, милый, искренний чудачок…
Они поженились. В любовном угаре время летело незаметно, оба они похудели, смотрели друг на друга темными ввалившимися глазами. Наконец головокружительный аттракцион стал притормаживать, возвращая их к действительности с ее будничным заботами.
Через год он заговорил о ребенке.
— Во что ты хочешь превратить меня?. — пожала она плечами, продолжая рассматривать в зеркале свое отражение.
Он поперхнулся словами.
Это было первое предательство.
Потом тяжело заболела мать.
— Я не буду сидеть с этой больной на голову старухой.
— Ей нет еще и пятидесяти!
— Все равно. Ты не сделаешь из меня бесплатную сиделку!
А потом покатилось под откос все остальное. Их брак рушился… Были упреки:
— Боже мой, как же я ошиблась! Выходила за тебя, думала, буду жить как за каменной стеной! А ты тюфяк, настоящий тюфяк, ты упускаешь кучу возможностей, не можешь ухватить удачу за хвост!
— По-моему, мою карьеру можно даже назвать стремительной.
— Нормальные люди на каждой ступени берут все, что только можно взять!
— Я не буду нарушать закон.
— Тюфяк, какой же ты тюфяк! Боже, боже, как же я ошиблась!
Были подозрения:
— Где ты была?
— В кафе. Посидели с подружкой.
— Подружка звонила два часа назад!
— Ах, отстань от меня, в роли Отелло ты смешон, честное слово!
Была усталость:
— Мне кажется, нам надо попытаться пожить друг без друга…
— Что? Чтобы все кругом заговорили, будто ты меня бросил? Я не позволю тебе поставить меня в унизительное положение!
Потом пришло безразличие…
И вот теперь, из-за нелепой случайности, из-за того, что кольцо, которое Петр вручал Лане с мальчишеским трепетанием сердца, вдруг оказалось на пальце чужой женщины (кажется, он обидел девчонку?), все эти воспоминания проходили перед ним и били наотмашь…
«У меня начинается новая жизнь, и все, что связано с этим кольцом, становится мне отныне безразлично. Отряхиваю прах, так сказать! К тому же я никогда не питала страсти к вышедшим из моды драгоценностям…»
Петр с силой провел по лицу обеими руками. Надо прийти в себя, нельзя расслабляться. Захлопнул козырек над местом, где недавно сидела Катюша, и вдруг увидел, что бестолковая девчонка, выскакивая из машины, забыла на сиденье сумочку. На полу салона перекатывалась высыпавшаяся из нее косметика. Он переставил ногу — и увидел связку ключей в потертом футлярчике.
— О черт! — Не было никакого настроения куда-то ехать и искать эту растеряху, но ведь девчонка может не попасть домой! Как, бишь, она сказала? «Гагарина, двадцать семь»?
«Во всем этом есть хотя бы один положительный момент: сегодня я возвращаюсь с работы на несколько часов раньше обычного», — думала Катюша, пересекая двор. Впереди спокойный вечер одинокой женщины. Кукурузные хлопья на ужин — что за удовольствие готовить только для себя? — и бездумное щелканье кнопками телевизионного пульта…
В подъезде темно — опять дворовая шпана повыбивала все лампочки. Катя едва успела нащупать ногой первую ступеньку, как от стены отделилась быстрая тень, прыгнула на нее, отбросила в сторону, к подвальной двери:
— Это я. Ну, здравствуй.
— Валентик? Опять! Зачем ты пришел?
— Ты знаешь зачем!
— Я ведь все сказала тебе еще вчера…
— Наплевать на то, что ты сказала! Мне нужны деньги, нужны, нужны, понимаешь ты это или нет?! Ты хочешь, чтобы я подох?
— Я ничего не хочу! Ничего, ничего я не хочу от тебя! И у меня нет денег. Совсем, ни одной копейки! А если бы и были, я все равно не дала бы тебе! Ты еще вчера это от меня услышал!
— Ты! Тварь, подлая тварь!.. Предательница…
Он чем-то тихо щелкнул. В кромешной подъездной тьме Катя не могла разглядеть, чем именно, но стало очень страшно.
— Я закричу.
— Попробуй только — у меня нож, два взмаха — изуродую тебя на всю жизнь.
— У меня ничего нет! — Только сейчас она вспомнила о забытой в машине сумке и задрожала. — Валя, я клянусь тебе, у меня нет ни копейки! Я потеряла…
— Не ври, — перебил он ее. Медленным — со стороны могло показаться любовным — жестом отодвинул от ее щеки мокрые волосы. Господи, не целоваться же он собирается! И вдруг полоснула резкая боль: Валентик схватил ее за ухо, рванул к себе, Катина голова уткнулась носом в несвежий свитер бывшего мужа.
— Отрежу! — Виска коснулась узкая полоска стали. — Сначала одно ухо, затем другое. И в карман тебе положу. На память. А потом сделаю вот так, — лезвие прочертило полосу от края губ к скуле. — И вот так. — Нож поднесли к самым глазам, и Катюша в ужасе зажмурилась.
Даю тебе три минуты. А пока, чтобы легче думалось… — И Валентик, не отпуская Катиного уха, другой рукой раздвинул Катин плащ, провел потной рукой по шее, груди — Катя содрогнулась, не в силах представить себе, что когда-то приходила в восторг от его прикосновений! — и стал методично отрезать ножом пуговицы на ее блузке.
— Первая… вторая… третья… — считал он. Добрался до бюстгальтера, подцепил, половинки лифчика разлетелись. — О-па… А ты еще ничего себе, можно даже сказать, в самой поре! Сладкая девочка…
Она задыхалась от боли и унижения, но не смела прикрыться руками.
— Две минуты прошли. У тебя осталось совсем мало времени, моя дорогая…
Хлопнула дверь. Порция дневного света на мгновение высветила мужскую фигуру. Не обращая внимания на парочку, целующуюся в закутке у подвала, человек взбежал наверх.
Сейчас он уйдет!
— Помогите! — крикнула Катя. Вернее, она успела произнести только первый, хриплый звук, и мужчина. — это Петр, или она начинает сходить с ума?! — притормозил, обернулся, положив руку на перила.
— Убью, сволочччччь… — прошипел Валентин:. Дрожащая рука выпустила Катино ухо, скользнула вниз, к горлу.
— Что здесь происходит? — Да-да, это он, Истомин!
— Иди-иди, дядя, снашивай галоши.
— Девушка! — в темноте он не узнал ее. — С вами все в порядке?
Не в силах произнести ни единого звука, Катюша беззвучно плакала.
— Отпусти девушку, ты, гаденыш!
— Пошел на…!
— Ах ты…
Петр шагнул вниз. Навстречу опасности, быть может, своей смерти — ведь он не видел, что у Валентика нож! Но прежде, чем Катя успела крикнуть — сосредоточившись на противнике, Валентик отпустил ее и ждал приближения Петра, вздрагивая все телом, — Истомин выкинул вперед ногу, в узкой ленте света из дверной щели блеснул ботинок… Лезвие, бешено крутясь, покатилось вниз. Охнув, Валентик схватился левой рукой за локоть правой, зашипел, выплевывая стоны пополам с матерками. Наклонился, чтобы поднять нож, и не смог, перебитая рука лишилась силы.
Сел на ступеньку. Никого уже не замечая, взвыл и согнулся пополам, резко разогнулся, упал навзничь, забился головой о каменные ступени.
— Катя! Это вы? — наконец-то он ее разглядел! — А ведь я к вам шел, Катя.
Она вдруг спохватилась: стою перед ним почти голая, выступившие из разрезанного бюстгальтера нежные бугорки грудей молочно белели в полумраке. Подхватила с плеч плащ, запахнулась. «После всего, что сегодня было, хуже уже не будет», — подумалось устало.
— Вы забыли у меня в машине сумочку и ключи. Вот они. И… простите меня, Катя.
— Наверное, надо вызвать «скорую помощь»? — спросила она, глядя на корчившегося в героиновой ломке Валентика.
— Вызывайте уж сразу и милицию, и психиатрическую бригаду.
Этого она не услышала. Петр, Валентик, отсвет заплеванных ступеней, все завертелось перед глазами, звуки исчезли, забирая с собой последние силы.
— Что с вами? Вам плохо, Катюша? — Ответа Петр не получил. Шагнув ей навстречу, еле успел подхватить обмякшее тело.
Он сам открыл дверь в ее квартиру, пронес на руках на кровать, тер руки, массировал виски — и едва не закричал от радости, когда она наконец открыла глаза. Захлопала длинными ресницами, смутилась, увидев его перед собой так близко.
— Слава богу! Я уж думал, придется еще одну «скорую» вызывать. Для вас.
— Еще одну… Значит, его забрали?
— Постучал к соседям, попросил вызвать. Его забрали, Катюша.
Она зашевелилась, села. Румянец начал проступать сквозь бледные щеки.
— Мне надо переодеться.
— Да, конечно. Да и я, наверное, должен идти. Но, честно говоря… Пить очень хочется. Все-таки я перенервничал.
— Подождите, я сейчас заварю чай.
«Один раз, хотя бы один раз накормить тебя, — думала Катя, сидя напротив и глядя, как любимый делает бутерброды — себе и ей. — Я никогда, никогда тебя больше не увижу, так пусть это будет самое лучшее, самое заветное мое воспоминание. Освяти мой дом своим присутствием, подари свое тепло мне, дому, кухне, где ты сидишь, чашке, блюдцу…»
«Как она хороша, — думал Петр, — как трогательна в этом легком домашнем халатике, как похожа на маленькую, оробевшую от присутствия чужого человека девочку… Какая нежная шея. И какой прекрасный завиток над ухом, сквозь него просвечивает закатное солнце… И как хорошо ей без очков, выражение серьезности и сосредоточенности вовсе не идет ее милому курносому лицу. Почему я не замечал этого раньше? Хотя бы тогда, когда увидел ee сегодня утром в кабинете Водорезова?»
— Мне пора идти, Катюша. Спасибо вам за все.
«Я не хочу, чтобы ты уходил».
— И простите меня еще раз.
«Не то, ты говоришь не то. Не надо. Ничего не надо говорить, надо просто остаться. Останься у меня навсегда. Дай мне частичку себя, которую никто, никто у меня не отнимет!»
Подойти к нему. Осторожно взять руки в свои. Прижаться губами. И опустить лицо в его ладони, легким прикосновение губ лаская каждую складочку, каждую клеточку. «Останься! Останься!!! Останься со мной!..»
— Милая… Какая ты милая…
— Я люблю тебя… Если бы ты знал, как я люблю тебя…
Какой счастливый день. Какой короткий…
Анька Истомина, только что оформившая развод со своим вторым мужем, совершенно не приспособленным к семейной жизни музыкантом из джазового оркестра, вышла из конторы Водорезова, где подписала окончательные бракоразводные документы, и потянула брата в летнее кафе неподалеку.
Стоял жаркий сухой июль.
— Какой же ты молодчина, Петро! Как говорится, не имей сто друзей, а имей одного любящего брата! Сама бы я ни за что не справилась. Столько дел, да еще Артемка на руках! Ты сделал меня свободной женщиной, Петро, и это надо отметить.
Истомин улыбнулся, провел рукой по чуть тронутым сединой вискам.
— Наверное, по законам жанра серьезный старший брат должен прочесть легкомысленной сестрице нравоучительную лекцию о том, как надо подбирать себе мужей. Но я не могу. Да и не хочу, честно говоря.
— Волнуешься?
— Ужасно, — признался он, чуть наклонившись над столиком. — Как мальчишка перед новогодней елкой — весь в ожидании подарка. Нет! Сильнее. И боюсь. А вдруг…
— Ничего подобного! — торжественно произнесла Анька, легонько пнув его под столом ногой в легкой босоножке. — Все будет просто отлично! — произнесла она, отсалютовав вслед своим словам ложечкой с мороженым.
Зазвонил мобильник. Оба они замерли, уставившись друг на друга расширенными и совершенно одинаковыми синими глазами.
— Ну?!.. — прошептала Анька.
— Сейчас…
Звонок мобильного телефона — сигнал новой жизни. Или?..
— Милый! — услышал Петр родной усталый голос, за который он готов был отдать все на свете. — Милый, все кончилось. Все хорошо.
— Как ты себя чувствуешь? — голос изменил ему.
— На седьмом небе.
— А… кто?
— Отгадай! — засмеялась Катя.
— Мальчик?
— А вот и нет.
— А… кто?
— Миленький, какой ты глупый!
Девочка? — Его охватило внезапное желание пройтись на голове вот отсюда до самого белого здания больницы, где лежала его Катя.
— Нет! — Она смеялась.
~ — Тогда я не понимаю! Ты специально меня морочишь, Катька?!
— Нет, милый. Ты опять не угадал. Нас теперь четверо, любимый. У нас двойняшки…
Он задохнулся от счастья.
— Скажи что-нибудь, — жалобно попросила Катя, не дождавшись ответа.
— Я люблю вас, — пробормотал он, чувствуя, что готов заплакать.
— Вас?
— Да, вас. Вас троих…
…А в это время Маринка, стоя в кабинете, который теперь, после того, как Катя ушла в декрет, она занимала одна, с замиранием сердца всматривалась в окно.
К их конторе подкатывал ярко-красный кабриолет с открытым верхом, и на капоте у него пунцовел ярко-красный букет огромных южных роз…
— Это? — («Ничего не понимаю!») — Это кольцо… Оно у меня недавно… Мне подарили.
— Вы лжете.
На несправедливые обвинения она остро реагировала еще с детства. Катя подняла голову, рванулась, но стальной браслет хватки не отпускал. И он продолжал смотреть, не отрываясь, фиксируя каждое ее движение, как будто Катя была преступницей!
— Скажите мне правду, Катя.
— Пустите! — крикнула она. И громче, чем хотела. — Пустите! Вы не имеете права держать меня! Я позову на помощь!
— Зовите. А я заявлю, что вы воровка.
Свободная рука взлетела быстрее, чем Катя могла сообразить, что она делает. Резкий хлопок — на правой щеке Истомина зарозовел след от пощечины.
— Красиво исполнено, — сказал он, и на скулах заиграли желваки. — Но благородное негодование вам не поможет, Катя. Я хочу знать, откуда у вас эта вещь, и узнаю. Даже если придется продержать вас вот так целый год. За обе руки. — И сильные пальцы сковали вторую Катину руку.
Единственная влага, которую Катя ощущала сейчас на своем лице, была влага дождя. Небо рыдало над ее любовью. А в ней самой не было слез. В ней было сухо, как в пустыне Сахара.
Что там обещал сегодня утром диктор из радио в их с Маринкой кабинете?
«Сегодняшний день принесет вам много встреч, обнадеживающих переговоров, откроются заманчивые перспективы… Не исключено, что вы встретите человека, с которым вас ждет романтическое свидание при свечах… Гармоничная космическая ситуация способствует вашему финансовому благополучию…»
Нечего сказать — редкое совпадение прогноза, удивительное даже для мастеров гороскопа. Особенно если учесть, что день начался с того, что ее обокрали в метро, а продолжился тем, что она швырнула золотое кольцо в лицо человеку, который был ее первой любовью!
Да! Она сделала это! Рассказала ему историю находки, передала содержание разговора с неизвестной Светланой Витальевной — и, как только он отпустил ее руки, рывком сдернула с пальца проклятый перстень и запустила прямо в Истомина! Кажется, она все же промахнулась, потому что, уже выскакивая из машины, спиной услышала, как зазвенело кольцо, ударившись об автомобильное стекло.
Но это было уже не важно. Важно было то, что он посмел назвать ее воровкой. Он!
Ее!!! Равнодушный, подлый, оловянный болван!
…А равнодушный, подлый и оловянный болван, выбросив за окно третью недокуренную сигарету, тронул машину с места. Он чувствовал себя не менее опустошенным. Про Катю он не думал — мысль о девушке исчезла у него из головы сразу же после того, как Катя выскочила из машины.
Он думал о другой. О той, которая сегодня, сейчас, в который раз его предавала…
Петр Истомин хорошо помнил этот день. Был юбилей у его приятеля. Молодому удачливому бизнесмену Егору Дружинину, по его собственному выражению, «шарахнул тридцатник», и юбиляр решил отметить событие с размахом: в знаменитых «Трех пескарях», со всеми возможными кулинарными изысками, с приглашением большой компании близких недальних знакомых, умеющих повеселиться.
Лану Петр заметил сразу. Элегантно и дорого; одетая, чуть полноватая — ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру — «чувственной», она сидела недалеко от юбиляра и исполненным внутреннего достоинства жестом подносила к карминовым губам бокал с «Кровавой Мери». На ней было облегающее, сильно декольтированное платье цвета красного вина. На груди и руках поблескивали со вкусом подобранные украшения.
— Кто это? — спросил Петр у своего соседа, меланхоличного толстяка с нездоровым пристрастием к квашеной капусте. Пышнотелый человечек весь вечер хрустел этим незамысловатым маринадом у него над ухом, не обращая внимания на другие яства.
— Это? Это знаменитая Лана-Пылесос, — усмехнулся толстяк, обирая со рта повисшие капустные листья.
— Пылесос? Это не ее фамилия, надеюсь?
— Это ее кредо, — ответил сосед. И вдруг, наклонившись к самому уху Истомина, зашептал, обдавая его кислым запахом:
Молодой человек, я вижу, вы пришли сюда без всякого сопровождения… Я имею в виду бабу, то есть, простите, женщину, даму сердца… Хотите поволочиться за ней? За Ланой? Она хорошая, она страстная и, в сущности, очень неплохая женщина, могу вас уверить! Сделайте одолжение, поухаживайте, могу устроить…
— Вы пьяны, — брезгливо отодвинулся от сводника Истомин.
— Ничего подобного! — с жаром откликнулся любитель капусты. — Ничего подобного! Я просто хочу, чтобы три симпатичных человека доставили сами себе приятные минуты. Поухаживайте за ней, за Ланой. Ну что вам стоит, приударьте! Всем троим будет хорошо: вам, ей и…
— И?..
— И мне, — признался толстый. — И не смотрите на меня так. Я не развратник. Я в этом деле, можно сказать, самая заинтересованная сторона.
— Почему? — Дурацкий разговор стал вызывать любопытство.
Собеседник мрачнел на глазах. Хрустнул очередной порцией капустки.
— Так почему же?
— Потому, — огрызнулся он, вытирая руки салфеткой, — потому что я ее муж.
Да, у женщины со столь презентабельной внешностью и столь непрезентабельным прозвищем, был такой нескладный муж. Нескладный, но, как потом выяснилось, очень богатый — ему принадлежали несколько огромных мебельных салонов в Москве.
Ничего необычного в этом не было. Необычное было в том, что капустоед спал и видел, как бы сбыть с рук грациозную супругу, которая стала причинять ему слишком много хлопот.
— «Лана-Пылесос»? Так и сказал? А знаешь, хоть и грубо, но верно, — засмеялся Дружинин, когда Петр попытался прояснить ситуацию в курилке. — Лана — это, брат, опасная женщина… Я лично ни одного мужика не знаю, который бы из ее объятий ушел без того, чтобы его банковский счет не облегчился на несколько сотен тысяч! Долларов, разумеется. Знаешь анекдот? У армянского радио спросили: «Может ли женщина сделать мужчину миллионером?» Армянское радио ответило: «Может, если до встречи с ней этот мужчина был миллиардером». Этот анекдот тоже про нее, про Лану!
— Погоди! Но как же… муж?
— А что муж? Муж объелся груш. Этот мебельный королек спит и видит, как бы от нее избавиться. Женился по глупости, уж не знаю, чем она таким его обидела, только теперь он Лану как огня боится.
— Бьет она его, что ли?
— Да не бьет, а деньги тянет. Тянет — это еще мягко сказано! Высасывает, заглатывает, вбирает — ну точно, Лана-Пылесос! А толстяку и денег жалко, и на развод он идти опасается, знает, что супруга у него большую часть имущества оттяпает на раз-два. Она же хищница, такие своего не упустят. И муж, значит, поступает хоть и не по-мужски (я бы с такой в два счета разобрался, кукиш в зубы и гуляй), но, согласись, остроумно: сам подбирает жене любовников, чтобы она их обирала, а его, болезного, не трогала.
— Не семья, а вертеп какой-то!
— Это так, конечно, но женщина она и впрямь роскошная, с этим не поспоришь…
С этим он и не думал спорить. Весь остаток вечера наблюдал, как особи мужского пола вились около нее, будто мухи, и даже жужжали. А незадолго до окончания банкета Лана, легко поднявшись с места, сама подошла к нему, блеснула ровным жемчугом зубов, обласкала теплым взглядом продолговатых глаз, пахнула ароматом чистой кожи:
— Не знаю, как вас зовут, но вы загадочный молодой человек. Весь вечер не спускаете с меня глаз, а не подошли даже познакомиться. Я вам не нравлюсь?
— Нравитесь, — спокойно сказал он. И смотрел, улыбаясь.
— Вы влюблены?
— Пока еще нет.
— Хотите, я избавлю вас от этого «пока»?
— Вы так уверены в своих силах?
— Уверена. Ну, что же вы? Боитесь?
— Нет, конечно. Но не понимаю как…
— Ах, боже мой! — презрительно повела она гладкими, смуглыми плечами. — Поехали.
И так уверенно прошла к выходу, ни разу не оглянувшись удостовериться, следуют ли за ней, что Петр двинулся следом, завороженный ее непостижимыми чарами…
Была ночь, был день, и еще ночь, и снова день — и шепот ласк, и огонь страсти, и опустошенность коротких передышек, а потом она опять приближала к нему свое лицо, засыпала пряно пахнущими волосами, целовала, гладила, кусала, пробовала на вкус, исторгала из его груди особую, ни на что не похожую торжествующую мелодию, переходящую в рык обезумевшего самца. И сдавалась на милость победителя, и баюкала в объятиях…
Совсем скоро он перестал понимать, как мог жить без Ланы. Стоило Петру провести сутки без того, чтобы увидеть ее, ощутить на груди теплое дыхание, наполнить ладонь мягкой плотью ее груди — и он терял самого себя. Он с ума сходил от одного ее взгляда, а это был оценивающий взгляд, с поблескивающими сквозь прищур глазами. Он сходил с ума от того, как кончиком розового язычка она дотрагивалась до ровных мелких зубов — зубов хищницы.
Он приходил в ярость от одной только мысли, что эта женщина принадлежит другому, и настоял на том, чтобы она пришла к нему насовсем. Ожидал, что Лана будет уклоняться или того хуже — посмеется над ним, но она согласилась неожиданно легко. Ее согласие окрылило Петра: значит, в ней нет никакого расчета, только любовь!
Он не знал тогда, что мебельный король решился-таки на развод. А он, Петр Истомин, хоть и не имеющий миллионного состояния, представлял для Ланы не самую плохую партию — молодой, красивый, сильный, с хорошей должностью в крупнейшей национальной корпорации, с перспективой головокружительной карьеры.
В день их помолвки он подарил Лане этот талисман — старинное, но из-за низкопробного золота не имеющее большой денежной стоимости кольцо с сапфировым сердечком посредине.
— Мужчины в нашей семье — самые последние на земле романтики… Это кольцо принадлежало еще моей прабабушке, от нее перешло к деду, а дед преподнес бабуле в день свадьбы. Так повелось, хотя никто специально не устанавливал такой традиции, просто наши женщины передают это кольцо сыновьям, а те дарят его своим избранницам. Наверное, я сейчас очень смешон. Но прошу тебя, возьми!
— Как интересно! — Она примерила подарок. — Нет, ты не смешной, но ужасно забавный, милый, искренний чудачок…
Они поженились. В любовном угаре время летело незаметно, оба они похудели, смотрели друг на друга темными ввалившимися глазами. Наконец головокружительный аттракцион стал притормаживать, возвращая их к действительности с ее будничным заботами.
Через год он заговорил о ребенке.
— Во что ты хочешь превратить меня?. — пожала она плечами, продолжая рассматривать в зеркале свое отражение.
Он поперхнулся словами.
Это было первое предательство.
Потом тяжело заболела мать.
— Я не буду сидеть с этой больной на голову старухой.
— Ей нет еще и пятидесяти!
— Все равно. Ты не сделаешь из меня бесплатную сиделку!
А потом покатилось под откос все остальное. Их брак рушился… Были упреки:
— Боже мой, как же я ошиблась! Выходила за тебя, думала, буду жить как за каменной стеной! А ты тюфяк, настоящий тюфяк, ты упускаешь кучу возможностей, не можешь ухватить удачу за хвост!
— По-моему, мою карьеру можно даже назвать стремительной.
— Нормальные люди на каждой ступени берут все, что только можно взять!
— Я не буду нарушать закон.
— Тюфяк, какой же ты тюфяк! Боже, боже, как же я ошиблась!
Были подозрения:
— Где ты была?
— В кафе. Посидели с подружкой.
— Подружка звонила два часа назад!
— Ах, отстань от меня, в роли Отелло ты смешон, честное слово!
Была усталость:
— Мне кажется, нам надо попытаться пожить друг без друга…
— Что? Чтобы все кругом заговорили, будто ты меня бросил? Я не позволю тебе поставить меня в унизительное положение!
Потом пришло безразличие…
И вот теперь, из-за нелепой случайности, из-за того, что кольцо, которое Петр вручал Лане с мальчишеским трепетанием сердца, вдруг оказалось на пальце чужой женщины (кажется, он обидел девчонку?), все эти воспоминания проходили перед ним и били наотмашь…
«У меня начинается новая жизнь, и все, что связано с этим кольцом, становится мне отныне безразлично. Отряхиваю прах, так сказать! К тому же я никогда не питала страсти к вышедшим из моды драгоценностям…»
Петр с силой провел по лицу обеими руками. Надо прийти в себя, нельзя расслабляться. Захлопнул козырек над местом, где недавно сидела Катюша, и вдруг увидел, что бестолковая девчонка, выскакивая из машины, забыла на сиденье сумочку. На полу салона перекатывалась высыпавшаяся из нее косметика. Он переставил ногу — и увидел связку ключей в потертом футлярчике.
— О черт! — Не было никакого настроения куда-то ехать и искать эту растеряху, но ведь девчонка может не попасть домой! Как, бишь, она сказала? «Гагарина, двадцать семь»?
«Во всем этом есть хотя бы один положительный момент: сегодня я возвращаюсь с работы на несколько часов раньше обычного», — думала Катюша, пересекая двор. Впереди спокойный вечер одинокой женщины. Кукурузные хлопья на ужин — что за удовольствие готовить только для себя? — и бездумное щелканье кнопками телевизионного пульта…
В подъезде темно — опять дворовая шпана повыбивала все лампочки. Катя едва успела нащупать ногой первую ступеньку, как от стены отделилась быстрая тень, прыгнула на нее, отбросила в сторону, к подвальной двери:
— Это я. Ну, здравствуй.
— Валентик? Опять! Зачем ты пришел?
— Ты знаешь зачем!
— Я ведь все сказала тебе еще вчера…
— Наплевать на то, что ты сказала! Мне нужны деньги, нужны, нужны, понимаешь ты это или нет?! Ты хочешь, чтобы я подох?
— Я ничего не хочу! Ничего, ничего я не хочу от тебя! И у меня нет денег. Совсем, ни одной копейки! А если бы и были, я все равно не дала бы тебе! Ты еще вчера это от меня услышал!
— Ты! Тварь, подлая тварь!.. Предательница…
Он чем-то тихо щелкнул. В кромешной подъездной тьме Катя не могла разглядеть, чем именно, но стало очень страшно.
— Я закричу.
— Попробуй только — у меня нож, два взмаха — изуродую тебя на всю жизнь.
— У меня ничего нет! — Только сейчас она вспомнила о забытой в машине сумке и задрожала. — Валя, я клянусь тебе, у меня нет ни копейки! Я потеряла…
— Не ври, — перебил он ее. Медленным — со стороны могло показаться любовным — жестом отодвинул от ее щеки мокрые волосы. Господи, не целоваться же он собирается! И вдруг полоснула резкая боль: Валентик схватил ее за ухо, рванул к себе, Катина голова уткнулась носом в несвежий свитер бывшего мужа.
— Отрежу! — Виска коснулась узкая полоска стали. — Сначала одно ухо, затем другое. И в карман тебе положу. На память. А потом сделаю вот так, — лезвие прочертило полосу от края губ к скуле. — И вот так. — Нож поднесли к самым глазам, и Катюша в ужасе зажмурилась.
Даю тебе три минуты. А пока, чтобы легче думалось… — И Валентик, не отпуская Катиного уха, другой рукой раздвинул Катин плащ, провел потной рукой по шее, груди — Катя содрогнулась, не в силах представить себе, что когда-то приходила в восторг от его прикосновений! — и стал методично отрезать ножом пуговицы на ее блузке.
— Первая… вторая… третья… — считал он. Добрался до бюстгальтера, подцепил, половинки лифчика разлетелись. — О-па… А ты еще ничего себе, можно даже сказать, в самой поре! Сладкая девочка…
Она задыхалась от боли и унижения, но не смела прикрыться руками.
— Две минуты прошли. У тебя осталось совсем мало времени, моя дорогая…
Хлопнула дверь. Порция дневного света на мгновение высветила мужскую фигуру. Не обращая внимания на парочку, целующуюся в закутке у подвала, человек взбежал наверх.
Сейчас он уйдет!
— Помогите! — крикнула Катя. Вернее, она успела произнести только первый, хриплый звук, и мужчина. — это Петр, или она начинает сходить с ума?! — притормозил, обернулся, положив руку на перила.
— Убью, сволочччччь… — прошипел Валентин:. Дрожащая рука выпустила Катино ухо, скользнула вниз, к горлу.
— Что здесь происходит? — Да-да, это он, Истомин!
— Иди-иди, дядя, снашивай галоши.
— Девушка! — в темноте он не узнал ее. — С вами все в порядке?
Не в силах произнести ни единого звука, Катюша беззвучно плакала.
— Отпусти девушку, ты, гаденыш!
— Пошел на…!
— Ах ты…
Петр шагнул вниз. Навстречу опасности, быть может, своей смерти — ведь он не видел, что у Валентика нож! Но прежде, чем Катя успела крикнуть — сосредоточившись на противнике, Валентик отпустил ее и ждал приближения Петра, вздрагивая все телом, — Истомин выкинул вперед ногу, в узкой ленте света из дверной щели блеснул ботинок… Лезвие, бешено крутясь, покатилось вниз. Охнув, Валентик схватился левой рукой за локоть правой, зашипел, выплевывая стоны пополам с матерками. Наклонился, чтобы поднять нож, и не смог, перебитая рука лишилась силы.
Сел на ступеньку. Никого уже не замечая, взвыл и согнулся пополам, резко разогнулся, упал навзничь, забился головой о каменные ступени.
— Катя! Это вы? — наконец-то он ее разглядел! — А ведь я к вам шел, Катя.
Она вдруг спохватилась: стою перед ним почти голая, выступившие из разрезанного бюстгальтера нежные бугорки грудей молочно белели в полумраке. Подхватила с плеч плащ, запахнулась. «После всего, что сегодня было, хуже уже не будет», — подумалось устало.
— Вы забыли у меня в машине сумочку и ключи. Вот они. И… простите меня, Катя.
— Наверное, надо вызвать «скорую помощь»? — спросила она, глядя на корчившегося в героиновой ломке Валентика.
— Вызывайте уж сразу и милицию, и психиатрическую бригаду.
Этого она не услышала. Петр, Валентик, отсвет заплеванных ступеней, все завертелось перед глазами, звуки исчезли, забирая с собой последние силы.
— Что с вами? Вам плохо, Катюша? — Ответа Петр не получил. Шагнув ей навстречу, еле успел подхватить обмякшее тело.
Он сам открыл дверь в ее квартиру, пронес на руках на кровать, тер руки, массировал виски — и едва не закричал от радости, когда она наконец открыла глаза. Захлопала длинными ресницами, смутилась, увидев его перед собой так близко.
— Слава богу! Я уж думал, придется еще одну «скорую» вызывать. Для вас.
— Еще одну… Значит, его забрали?
— Постучал к соседям, попросил вызвать. Его забрали, Катюша.
Она зашевелилась, села. Румянец начал проступать сквозь бледные щеки.
— Мне надо переодеться.
— Да, конечно. Да и я, наверное, должен идти. Но, честно говоря… Пить очень хочется. Все-таки я перенервничал.
— Подождите, я сейчас заварю чай.
«Один раз, хотя бы один раз накормить тебя, — думала Катя, сидя напротив и глядя, как любимый делает бутерброды — себе и ей. — Я никогда, никогда тебя больше не увижу, так пусть это будет самое лучшее, самое заветное мое воспоминание. Освяти мой дом своим присутствием, подари свое тепло мне, дому, кухне, где ты сидишь, чашке, блюдцу…»
«Как она хороша, — думал Петр, — как трогательна в этом легком домашнем халатике, как похожа на маленькую, оробевшую от присутствия чужого человека девочку… Какая нежная шея. И какой прекрасный завиток над ухом, сквозь него просвечивает закатное солнце… И как хорошо ей без очков, выражение серьезности и сосредоточенности вовсе не идет ее милому курносому лицу. Почему я не замечал этого раньше? Хотя бы тогда, когда увидел ee сегодня утром в кабинете Водорезова?»
— Мне пора идти, Катюша. Спасибо вам за все.
«Я не хочу, чтобы ты уходил».
— И простите меня еще раз.
«Не то, ты говоришь не то. Не надо. Ничего не надо говорить, надо просто остаться. Останься у меня навсегда. Дай мне частичку себя, которую никто, никто у меня не отнимет!»
Подойти к нему. Осторожно взять руки в свои. Прижаться губами. И опустить лицо в его ладони, легким прикосновение губ лаская каждую складочку, каждую клеточку. «Останься! Останься!!! Останься со мной!..»
— Милая… Какая ты милая…
— Я люблю тебя… Если бы ты знал, как я люблю тебя…
Какой счастливый день. Какой короткий…
Анька Истомина, только что оформившая развод со своим вторым мужем, совершенно не приспособленным к семейной жизни музыкантом из джазового оркестра, вышла из конторы Водорезова, где подписала окончательные бракоразводные документы, и потянула брата в летнее кафе неподалеку.
Стоял жаркий сухой июль.
— Какой же ты молодчина, Петро! Как говорится, не имей сто друзей, а имей одного любящего брата! Сама бы я ни за что не справилась. Столько дел, да еще Артемка на руках! Ты сделал меня свободной женщиной, Петро, и это надо отметить.
Истомин улыбнулся, провел рукой по чуть тронутым сединой вискам.
— Наверное, по законам жанра серьезный старший брат должен прочесть легкомысленной сестрице нравоучительную лекцию о том, как надо подбирать себе мужей. Но я не могу. Да и не хочу, честно говоря.
— Волнуешься?
— Ужасно, — признался он, чуть наклонившись над столиком. — Как мальчишка перед новогодней елкой — весь в ожидании подарка. Нет! Сильнее. И боюсь. А вдруг…
— Ничего подобного! — торжественно произнесла Анька, легонько пнув его под столом ногой в легкой босоножке. — Все будет просто отлично! — произнесла она, отсалютовав вслед своим словам ложечкой с мороженым.
Зазвонил мобильник. Оба они замерли, уставившись друг на друга расширенными и совершенно одинаковыми синими глазами.
— Ну?!.. — прошептала Анька.
— Сейчас…
Звонок мобильного телефона — сигнал новой жизни. Или?..
— Милый! — услышал Петр родной усталый голос, за который он готов был отдать все на свете. — Милый, все кончилось. Все хорошо.
— Как ты себя чувствуешь? — голос изменил ему.
— На седьмом небе.
— А… кто?
— Отгадай! — засмеялась Катя.
— Мальчик?
— А вот и нет.
— А… кто?
— Миленький, какой ты глупый!
Девочка? — Его охватило внезапное желание пройтись на голове вот отсюда до самого белого здания больницы, где лежала его Катя.
— Нет! — Она смеялась.
~ — Тогда я не понимаю! Ты специально меня морочишь, Катька?!
— Нет, милый. Ты опять не угадал. Нас теперь четверо, любимый. У нас двойняшки…
Он задохнулся от счастья.
— Скажи что-нибудь, — жалобно попросила Катя, не дождавшись ответа.
— Я люблю вас, — пробормотал он, чувствуя, что готов заплакать.
— Вас?
— Да, вас. Вас троих…
…А в это время Маринка, стоя в кабинете, который теперь, после того, как Катя ушла в декрет, она занимала одна, с замиранием сердца всматривалась в окно.
К их конторе подкатывал ярко-красный кабриолет с открытым верхом, и на капоте у него пунцовел ярко-красный букет огромных южных роз…