Итак, до свидания. Крепко жму Вам руку. Мой усердный поклон Вашей сестрице. Поблагодарите ее за меня, что и она меня не забыла. Брат Вам кланяется. Жена его тоже. Они помнят всё старое; всё ведь это так еще близко, как на ладони, хоть и пятнадцать лет тому прошло.
Примите уверение в искреннем моем уважении и преданности.
Ваш весь Ф. Достоевский.
Петербург 5 генваря/63.
191. H. M. ЩЕПКИНУ
13 февраля 1863. Петербург Черновое
Милостивый государь Николай Михайлович.
Бывший секретарь Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым В. П. Гаевский сообщил Комитету Общества, в заседании 12 февраля сего года, Ваше письмо к нему от 1-го февраля, в котором Вы изъявляете желание сложить с себя добровольно принятую Вами обязанность агента и корреспондента Общества в Москве. Комитет при этом известии единогласно изъявил свое сожаление и положил благодарить Вас (1) за полезные труды Ваши в пользу Общества. Вместе с тем (2) постановлено Вас просить предложить всем московским членам Общества, от лица Комитета, выбрать самим (3) из своей среды нового члена-корреспондента на место Ваше в Москве и о результате выбора уведомить Комитет Общества.
Примите уверение в совершенном моем уважении.
Секретарь Общества Ф. Дос<тоевский>.
(1) далее было: от лица всего Общества (2) было: Кроме того (3) вместо: выбрать самим - было: чтобы они выбрали сами
192. Б. И. УТИНУ
18 февраля 1863. Петербург
Петербург, 1863 г. Понедельник 18 февраля.
Посылаю Вам, многоуважаемый Борис Исакович, отчет 10 марта 61-го года (то есть, стало быть, ревизион<ной> комиссию о действиях в 60-м году). Отчета же 62-го года (то есть ревизии о действиях 61-го года) не отыскалось, хотя мы с Егором Петровичем перебрали все бумаги. Должно быть, этот отчет у Гаевского, и сегодня вечером он уже будет у меня, затем доставлю Вам. Егор Петрович сказал мне, что заседание Комитета на сегодня не отложено и соберется по обыкновению в 7 1/2 часов. Будущее же заседание Комитета назначается на следующий понедельник (в 7 1/2 часов) 25-го февраля, и тогда, то есть на тот понедельник, и отлагаются дела по настоящей ревизионной комиссии.
Вам преданный Ф. Достоевский.
193. Б. И. УТИНУ
20 февраля 1863. Петербург
Егор Петрович поручил мне спросить Вас, многоуважаемый Борис Исакович, дали ли Вы знать, как обещали, М. И. Сухомлинову, что Комитет приглашает его в свое собрание для совещания о г-не Чубинском, за которого он сам хлопочет и желает, чтоб ему было выдано вспоможение. Я было хотел написать г-ну Сухомлинову на прошлой неделе, но Егор Петрович сказал мне, что Вы взялись уведомить сами г-на Сухомлинова. Между тем его в понедельник на собрании не было.
Следующее собрание будет 25-го числа в понедельник, в 7 1/2 часов вечера. Егор Петрович просит Вас известить об этом. Будьте так добры, сообщите об этом и членам, участвующим в ревизионной комиссии.
Примите уверение в моем уважении.
Ваш Ф. Достоевский.
20 февраля/63.
194. А. И. ГЛАЗУНОВУ
6 марта 1863. Петербург Черновое
Милостивый государь Александр Ильич,
Комитет Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым в собрании 4 марта сего года определил убедите. (1) просить Вас, милостивый государь, принять на себя быть агентом и членом-корреспондентом Общества в Москве, на место Н. М. Щепкина, сложившего с себя это звание по причине закрытия своего книжного магазина. (2) Позвольте надеяться, что Вы благоволите почтить меня благоприятным ответом, (3) который я и буду иметь честь передать Комитету Общества.
Примите уверение (4) в моем уважении, с которым имею честь пребыть (5)
М<илостивый> Г<осударь>
В<ашим> пок<орным> слугой
6 марта/63.
(1) было: убедительнейше (2) далее было начато: В ожидании ответа Вашего (3) вместо: благоприятным ответом - было: на это предложение скорым ответом (4) далее было: М<илостивый> Г<осударь> (5) вместо: имею честь пребыть - было: остаюсь
195. И. С. ТУРГЕНЕВУ
17 июня 1863 г. Петербург
Петербург, 17 июня/63.
Любезнейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, простите меня, ради бога, за то, что не отвечал Вам на Ваше последнее письмо из Бадена. Мало того, я ужасно виноват перед Вами, до серьезного и немалого угрызения совести, что не отвечал Вам и на два предыдущие Ваши письма. Но дело в том, что последнее письмо Ваше застало меня в самое хлопотливое и тугое время, то есть во время запрещения нашего журнала. Тут было столько возни, тоски и прочего, очень дурного, что решительно целый месяц не подымалась рука взять перо. Верите ли Вы этому? А что касается до предыдущих писем, то болезнь жены (чахотка), расставание мое с нею (потому что она, пережив весну (то есть не умерев в Петербурге), оставила Петербург на лето, а может быть и долее, (1) причем я сам ее сопровождал из Петербурга, в котором она не могла переносить более климата); наконец, моя серьезная и довольно долгая болезнь по возвращении из Петербурга, (2) - всё это опять-таки помешало мне писать к Вам до сих пор. То есть, если б надо было только ответить Вам для соблюдения обыкновенной учтивости, время бы и тогда нашлось. Но мне, помнится, хотелось (3) тогда с Вами поговорить или, лучше сказать, подробнее описать Вам, что делалось тогда в нашей литературе,
- ну а для этого я искал времени и запустил срок.
Итак, наш журнал запрещен, что, думаю, Вы, может быть, уже как-нибудь и знаете, предположив, что в Бадене есть русские газеты. Запрещение это случилось довольно для нас неожиданно. У нас в апрельской книжке была статья "Роковой вопрос". Вы знаете направление нашего журнала: это направление по преимуществу русское и даже антизападное. Ну, стали бы мы стоять за поляков? Несмотря на то нас обвинили в антипатриотических убеждениях, в сочувствии к полякам и запретили журнал за статью в высшей степени, по-нашему, патриотическую. Правда, что в статье были некоторые неловкости изложения, недомолвки, которые и подали повод ошибочно перетолковать ее. Эти недомолвки, как мы сами видим теперь, были действительно весьма серьезные, и мы сами виноваты в этом. Но мы понадеялись на прежнее и известное в литературе направление нашего журнала, так что думали, что статью поймут и недомолвок не примут в превратном смысле, - в этом-то и была наша ошибка. Мысль статьи (писал ее Страхов) была такая: что поляки до того презирают нас как варваров, до того горды перед нами своей европейской цивилизацией, что нравственного (то есть самого прочного) примирения их с нами на долгое время почти не предвидится. Но так как изложения статьи не поняли, то и растолковали ее так: что мы сами, (4) от себя уверяем, будто поляки до того выше нас цивилизацией, (5) а мы ниже их, что, естественно, они правы, а мы виноваты. Некоторые журналы ("День", между прочим) серьезно стали нам доказывать, что польская цивилизация только поверхностная, аристократическая в иезуитская, а следовательно, вовсе не выше нашей. И представьте себе: доказывают это нам, а мы это самое и имели в виду в нашей статье; мало того: доказывают тогда, когда у нас буквально сказано, что эта польская хваленая цивилизация носила и носит смерть в своем сердце. Это было сказано в нашей статье буквально. Замечательный факт, что очень многие из частных лиц, восстававшие на нас ужасно, по собственному признанию своему, не читали нашей статьи. Но довольно об этом; дело прошлое, не воротишь.
Вы пишете, что намерены прожить в Баден-Бадене всё лето. Знаете ли, что, может быть, мы с Вами и увидимся в Бадене. Я прошусь за границу и имею надежду, что поеду. Я очень болен падучею, которая всё усиливается и приводит меня даже в отчаяние. Если б Вы знали, в какой тоске бываю я иногда после припадков по целым неделям! Я собственно еду в Берлин и в Париж, по возможности на короткий срок, единственно для того, чтоб посоветоваться с докторами-специалистами по падучей болезни (Труссо в Париже и Рамберг в Берлине). У нас же нет специалистов, и я получаю такие разнообразные и противуречащие советы от здешних докторов, что решительно потерял к ним веру. Если буду недалеко от Вас, нарочно заеду, чтоб с Вами повидаться.
Вашу просьбу о деньгах брат мой теперь не мог выполнить, многоуважаемый Иван Сергеевич. Во-1-х, журнала нет, а во-вторых (признаться искренно), он совершенно разорен запрещением журнала, и семейство его должно почти пойти по миру. И потому не будьте в претензии на нас.
До свидания, любезнейший Иван Сергеевич. Может быть, даже скоро увидимся. Более Вам ничего не пишу. Не знаю, будет ли война, но вся Россия, войска, общество и даже весь народ настроены патриотически, как в 12-м году! Это без преувеличения говорю. Движение начинается великое. Что бы ни было, а Европа не знает нас хорошо. Это огромное земское движение.
До свидания.
Ваш весь Ф. Достоевский.
(1) было: далее (2) в подлиннике описка, следует: из Москвы (3) было: мне хотелось (4) было: себ<я> (5) далее было: что
196. И. С. ТУРГЕНЕВУ
19 июня 1863. Петербург
19 июня.
Чрезвычайно рад, что замедлил на день отсылкою Вам письма. Вчера мне сообщили письмо Ваше к В. Ф. Коршу. Боже мой, какое ж мы имеем теперь (да хоть и прежде бы, например) право на Ваше слово ничего не печатать прежде нашего журнала. Тем более, что Вашу статью о Пушкине, конечно, Вы могли бы напечатать и прежде и при существовании "Времени", - так как Вы нам обещали повесть, что для нас, как для издателей журнала, было особенно дорого, ибо наибольшая конкуренция у журналистов почти всегда и особенно теперь романы и повести. Вы пишете тоже В<алентину> Ф<едоровичу>: "Разрешают ли мне Д<остоевски>е печатанье моих статей в других журналах?" Опять-таки: какое ж мы имеем право теперь Вас задерживать, тем более, что брат даже Вашу просьбу о деньгах покамест не исполнил? Но вот что я Вам скажу, добрейший Иван Сергеевич. Если Вам только можно, то есть если Вы найдете хоть самомалейшую возможность повременить печатанием "Призраков" хоть до осени, то ради Христа повремените. Я Вам не хотел только писать, по некоторым причинам, третьего дня, но теперь скажу, что мы имеем некоторую надежду о том, что журнал наш приостановлен только на время. Наверно не знаем, но есть значительные поводы думать. Объяснится всё это положительно в сентябре. Поймите, Иван Сергеевич, что это только покорнейшая просьба к Вам. Права же какого-нибудь мы не можем, да и прежде не могли выставлять. Дали Вы нам Ваше слово свободно, от своего хотения, ничем другим с нами себя не связывая (то есть, н<а>прим<ер>, деньгами или какими-нибудь условиями). Что же мы можем иметь в смысле какого-нибудь права? Я сам литератор, и какое-нибудь положительное требование с нашей стороны считал бы нахальством. И потому это только убедительнейшая просьба, и ничего больше.
Но вот в чем дело: журнал наш существовал почти два с половиной года без большой поддержки от наших известных литераторов, а Вы не дали нам ничего. Между тем наш журнал был честный журнал, а во-вторых, понимал литературу и ее смысл и назначение, право, получше "Современника" и "Русского вестника". Ваша поддержка придала бы еще больше сил "Времени". Да вот как: если б мы в январе могли явиться с Вашей повестью, то у нас было бы не
4500, а 5 500 подписчиков. Это верно. Я эти слова теперь только повторяю; я их говорил в январе. Поймите теперь, Иван Сергеевич: если журнал явится вновь и даже, может быть, с осени - каково будет значение Вашей поддержки? Если б Вы пригодились "Времени" в это самое критическое для него время, то, может быть, всё было бы выиграно. И потому, если только есть какая возможность - повремените отдавать "Призраки" до осени в другой журнал. Разумеется, если только есть возможность. Права стеснять Вас хоть чем-нибудь мы не имеем ни малейшего. Да и этой просьбой моей, если она хоть чуть-чуть претит Вам, не стесняйтесь нимало. Одно только выставляю Вам на вид: что Вы можете чрезвычайно участвовать в поднятии журнала, а, я думаю, для Вас - это всё, что я могу сказать самого убедительного. Прощайте, до свидания.
Ваш весь Ф. Достоевский.
197. Е. П. КОВАЛЕВСКОМУ
20 июля 1863. Петербург
Господину председателю Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым.
Уезжая из Петербурга, прошу покорнейше снять с меня звание члена комитета Общества, предложив к избранию на мое место другого, который, конечно, будет полезнее Обществу меня, больного и отсутствующего.
Федор Достоевский.
Июля 20-го 1863-го года.
198. Е. П. КОВАЛЕВСКОМУ
23 июля 1863. Петербург
Господину председателю Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым.
Собираясь отправиться на три месяца за границу для поправления моего здоровья и для совета с европейскими врачами-специалистами о падучей моей болезни, я прибегаю к помощи Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым и прошу из капитала Общества себе взаймы, до 1-го февраля будущего 1864-го года, тысячу пятьсот рублей серебром, без которых я, по обстоятельствам моим, никаким образом не могу двинуться с места. В феврале же будущего 1864 года я обещаюсь честным словом возвратить в кассу Общества взятый мною капитал (1500 р.), с процентами, ибо твердо уверен, что к тому времени, поправив свое здоровье, успею окончить и напечатать сочинение, которым я теперь занят и которое окупит теперешний заем и все теперешние мои издержки. В случае же моей смерти, равно как в случае, если б я, к февралю будущего 1864 года, каким-нибудь образом не выплатил моего долга Обществу, я предлагаю Обществу в залог вечное право владения и издания в свою пользу всех вообще, равно как и в частности, моих сочинений. Равным образом уступаю Обществу и право продажи этих сочинений книгопродавцу или другому какому-либо лицу, в вечное владение или для единовременного издания, - одним словом, уступаю все мои права Обществу в полную и неоспоримую собственность с самого 1-го февраля 1864 года, в том случае, если б я к этому сроку или умер или не возвратил вполне взятых мною теперь заимообразно тысячи пятисот рублей из кассы Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. Эта передача Обществу моего права на мои сочинения будет совершена, как следует по закону, в конторе маклера.
Федор Достоевский.
23 июля 1863 года.
199. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
16 (28) августа 1863. Париж
Париж. 28 августа.
Милый Коля, я уже два дня в Париже, куда приехал усталый и измученный. Немного нездоров. Дорогой был со мной легкий припадок. Много я думал о тебе, голубчик, и с нетерпением жду о тебе известий, которые бы меня порадовали. Где-то ты теперь? У Саши или в больнице? Я адрессую к Саше, для передачи тебе. (1) Здесь одна особа даже заплакала, когда я рассказал о твоей болезни, и велела тебя горячо приветствовать. О себе скажу, что не знаю, останусь ли долго в Париже. Совершенно не знаю. Всё будет судя по обстоятельствам. У Труссо я еще не был. Не огляделся и не отдохнул еще. Но его хвалят. На Рейне, где я несколько замешкался, погода была удивительная, и что это за край! В Париже хоть и тепло, но дождь. Понравился мне на этот раз Париж наружностью, то есть архитектурой. Лувр - вещь важная, и вся эта набережная, вплоть до Нотр-Дам, - вещь удивительная. Жаль, Коля, что ты, выйдя архитектором, не съездил за границу. Архитектору нельзя не быть за границей. Никакой чертеж не передаст действительного впечатления. Кстати, попрошу тебя об одном деле, друг Коля: справься, где теперь Мерц? Не в Париже ли? Я и забыл спросить, отъезжая. А я бы очень хотел его встретить.
Как-то мне грустно теперь, и тоска. Голова болит притом. Думаю о всех вас; думаю часто и о Марье Дмитриевне. Как бы, как бы хотелось получить об ней добрые известия! Что-то ее здоровье? Был ли у тебя Паша и не слыхал ли ты об нем чего, Коля, то есть о том, как он себя держит без меня и чем занимается? Что услышишь, напиши мне откровенно. Боюсь я, что он избалуется без меня. Не была ли у тебя Варвара Дмитриевна? Я ее очень люблю; милое, благородное существо. Она что-то говорила, провожая меня, что ей хотелось бы тебя навестить.
Край, который я проезжал до нашей границы, спокоен, хотя солдаты дежурят на каждой станции, но, однако ж, веселы в довольны, как я заметил. Осмотрюсь здесь и стану посещать одну известную мне кофейную, где есть русские газеты. Напиши мне, Коля, всё, что услышишь особенного о чем бы то ни было. Кланяйся Саше и Николаю Ивановичу, равно как и всем, кто хороший человек. Детей перецелуй. Пишу тебе кратко и наскоро. Не в расположении я духа и нездоров немного, но люблю тебя больше прежнего. Дорог ты мне теперь, больной и несчастный. Как бы я желал, воротясь, застать тебя уже здоровым. Друг Коля, вспомни просьбы наши и пощади сам себя, - ложись в больницу.
Обнимаю тебя и целую крепко, голубчик ты мой.
Твой Федор Достоевский.
Извести меня тоже, поехал ли Шелеховский через Владимир или нет.
На конверте:
Russie St. Petersbourg Его высокоблагородию Николаю Михайловичу Достоевскому
В Петербург.
На Петербургской стороне, по Большому проспекту,
дом г-жи Голеновской № 69.
(1) далее было: Брат Миша тоже болеет ?
200. П. А. ИСАЕВУ
16 (28) августа 1863. Париж
Париж
28 августа (здешнего стиля) 1863 г.
Милый Паша, спешу тебя, голубчик, уведомить, что я наконец-то кое-как добрался до Парижа и хоть устал и немного болен, но все-таки дорога обошлась гораздо легче, чем я думал. Был, впрочем, маленький припадок. Из Берлина я написал брату, Коле и мамаше. Слышал ли ты об этих письмах? Если навещал Колю, как я просил тебя, то он, верно, тебе сказал, что получил от меня письмо. Думаю я об тебе много, Паша. Держал ли ты экзамен и что выдержал? Со страхом буду ждать от тебя известия. Когда это письмо придет к тебе, наверно уже будет всё решено, и ты можешь меня тотчас уведомить. Пиши ко мне обо всем откровенно и по-дружески - как ты живешь, что делаешь? Советую не откладывать письма, как ты откладываешь к мамаше, потому что я совершенно не знаю, останусь ли долго в Париже и сколько именно, следовательно, старайся, чтоб письмо твое успело застать меня. Ворочусь я в свое время и, надеюсь, не запоздаю. (1) Буду писать тебе еще. Не знаю, может быть, поеду в Италию, хотя долго там жить не буду. Старайся, Паша, избегать глупых знакомств и Юсуповых садов. Глупо ведь это всё ужасно, особенно в твой возраст, когда надобно о себе подумать. Пожалуйста, пиши мне о себе подробнее. Вместе с этим письмом пишу и Михаилу Васильевичу. Он мне напишет, надеюсь, откровенно о тебе, то есть доволен ли он тобой? Недоданные за тебя Михаилу Васильевичу деньги я пошлю Варваре Дмитриевне. От нее он всё и получит. Прощай, обнимаю тебя и целую. Надеюсь на тебя, Паша. Смотри, не разочаруй меня, друг мой.
Тебя искренно любящий Ф. Достоевский.
Что услышишь об мамаше, тотчас же мне сообщи.
(1) вместо: в свое время ... ... запоздаю - было: в то время, в которое говорил
201. В. Д. КОНСТАНТ
20 августа (1 сентября) 1863. Париж
Париж 1-го сентября (нового стиля).
Любезнейшая и многоуважаемая Варвара Дмитриевна, Вы, может быть, уже из письма моего к Паше знаете обо мне, что я счастливо и благополучно добрался до города Парижа, где и засел, но, кажется, ненадолго. Не нравится мне Париж, хоть и великолепен ужасно. Много в нем есть кой-что посмотреть; но как осмотришь, то нападет ужасная скука. Другое дело, если б я приехал как студент, учиться чему-нибудь. Ну тут дело другое: было бы много занятий и многое надо было бы (1) и осмотреть и прослушать, а для туриста как я, наблюдающего просто за нравами, французы мерзят, а город уж мне почти известен. Право, лучше всего здесь фрукты и вино: это не надоедает. О своих интимных делах я Вам ничего не пишу: "Письмо вздор, письма пишут аптекари". А напишу Вам кой про какие делишки. Дело в том, голубчик Варвара Дмитриевна, что я к Вам с некоторой маленькой просьбой. Видите ли: я, дорогой, прожил дня четыре в Висбадене, ну и играл, разумеется, на рулетке. Да Вы что думаете? Ведь выиграл, а не проиграл; хоть не столько выиграл, сколько хотел, не 100000, а все-таки некоторую маленькую капельку выиграл. (Кстати NB. Не говорите об этом никому, милая Варвара Дмитриевна. То есть, хоть Вам и некому сказать, так как Вы мало кого видите, но я разумею, главное, Пашу. Он еще глуп и, пожалуй, заберет в голову, что можно составить игрой карьеру, ну и будет на это надеяться. Ведь забрал же он себе недавно в голову, что будет в магазине приказчиком, чтобы добывать себе деньги, а следовательно, не надо учиться, и это мне объявил. Ну, и не следует ему знать, что его папаша посещает рулетки. И потому ни слова.) Я, Варвара Дмитриевна, в эти четыре дня присмотрелся к игрокам. Их там понтирует несколько сот человек, и, честное слово, кроме двух, не нашел умеющих играть. Все проигрываются дотла, потому что не умеют играть. Играла там одна француженка и один английский лорд; вот эти так умели играть и не проигрались, а напротив, чуть банк не затрещал. Пожалуйста, не думайте, что я форсю, с радости, что не проиграл, говоря, что знаю секрет, как не проиграть, а выиграть. Секрет-то я действительно знаю; он ужасно глуп и прост и состоит в том, чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться. Вот и всё, и проиграть при этом просто невозможно, а выиграете наверно. Но дело не в том, а в том, что, постигнув секрет, умеет ли и в состоянии ли человек им воспользоваться? Будь семи пядей во лбу, с самым железным характером и все-таки прорветесь. Философ Страхов и тот бы прорвался. А потому блаженны те, которые не играют и на рулетку смотрят с омерзением и как на величайшую глупость. Но о деле. Я, голубчик Варвара Дмитриевна, выиграл 5000 франков, то есть выиграл сначала 10 тысяч 400 франков, и уж домой принес и в сак запер и ехать из Висбадена на другой день положил, не заходя на рулетку; но прорвался и спустил половину выигрыша. Таким образом, и остался только при 5000 франков. На всякий случай я положил оставить часть этого выигрышу при себе, но часть посылаю в Петербург, а именно: часть брату, чтоб сохранил эти деньги к моему приезду, и часть Вам, для передачи или пересылки Марье Дмитриевне. Извините, голубчик, что рассчитываю, почти не спросясь, на Ваше содействие. Но помня Вашу дружбу, я в нем был уверен. Всего я к Вам посылаю 30 дублонов, то есть двойных прусских фридрихсдоров. Каждый дублон ходит здесь в Париже 41 франк, 50 сантимов. Но это мало, это грабеж здешних менял; он ходит больше. Один фридрихсдор (2) ходит здесь 20 франк. 75 сантимов, а наш империал 20 франк. 55 сантим., а следовательно, фридрихсдор считается здесь дороже нашего имперьала. Так должно быть и в Петербурге. Следственно, в крайнем случае, можно наверно считать фридрихсдор если не больше, так уж равным нашему имперьалу. В 30 дублонах, которые я к Вам посылаю, 60 фридрихсдоров, следовательно, считая, что это всё равно что 60 имперьалов, будет по размене на кредитные билеты несколько более 300 рублей. Да, может быть, еще можно будет взять капельку на промене, так как золото у нас дорого. Вот почему я и предпочел послать прямо золотом. Просьба моя вот в чем: 5 дублонов, из этих 30-ти, Вы отложите и спрячьте у себя до времени. Это будет для Родевича, на Пашины нужды (то есть не Паше в руки), на случай, если я запоздаю. А остальные (3) 25 дублонов разменяете у менялы на кредитки. Я уверен, что менялы не очень обманут. Сделайте одолжение, не заботьтесь много: сколько дадут, тем и будем довольны. Даже, если хотите только, поручите просто разменять брату Михайле Михайловичу, чтоб он разменял и возвратил в Ваши руки разменянное. Разменяв же, уведомьте Марью Дмитриевну, что эти
25 дублонов я посылаю ей, что по размене их вышло вот столько-то, и при этом спросите ее: как ей переслать? То есть по почте или другим каким образом? По-моему, по почте всего лучше, тем более что другого никакого образа и нет. Но, может быть, Марья Дмитриевна захочет, чтоб эти деньги лежали у Вас до времени, то есть хоть до моего приезда. Ну это дело другое; тогда прошу Вас очень исполнить это ее желание, если б оно было. Вообще как она захочет, так пусть и будет. Очень, очень меня, голубчик мой, обяжете, если всё это возьметесь исполнить. Ради бога, не откажите. Я Марью Дмитриевну уж уведомил и сказал, что Вы ей напишете, то есть уведомите ее, когда деньги будут Вами получены, и спросите ее, как ей переслать.
Тогда я писал к ней, чтоб она Вас тотчас же и уведомила. Может быть, она Вам и раньше напишет. Сегодня только посылаю я деньги. Всё бился и узнавал здесь, каким способом лучше выслать. На почте положительно не берут, потому что здесь принят один только способ высылки через банкиров. Мне же не хотелось высылать через банкира, потому что банкир взял бы дороже за пересылку и, кроме того, наверно обчел бы меня на промене, так как золото здесь дешевле нашего. Вот почему и нашел здесь какую-то частную, но верную контору транспортов. Через нее и посылаю. Каким способом она Вам доставит посылку
- не знаю. Знаю только, что она доставит медленно, дней в 8, так что письмо это Вы получите гораздо раньше денег. Но, по крайней мере, Вы будете уведомлены. Если б на случай вышло какое-нибудь затруднение, обратитесь к брату Михайле Михайловичу. То есть напишите ему два слова, чтоб приехал к Вам по моему делу, и кончено. Но это я пишу на всякий случай. Я уверен, что не будет никаких затруднений. Во всяком случае, простите, добрый и многоуважаемый друг мой, что Вами так располагаю. Но я ведь на доброту Вашу надеюсь.
Здоровье мое так себе. В Париже останусь, я думаю, недолго. Может быть, поеду в Италию. Всё зависит от обстоятельств. Напишите мне, голубчик, о всем, что знаете о Паше и что услышите (на случай, если услышите) о Марье Дмитриевне. Беспокоюсь я ужасно и сердечно о ее здоровье. Дай ей бог лучшего! Да напишите всё, что слышали (если только слышали) о брате Коле, как его здоровье. Да наставляйте, голубчик, Пашу. Напишите, что говорит о нем Родевич, если что услышите. Беспокоит меня Паша ужасно.