Ваш весь Ф. Достоевский.
Р. S. Не сочтите это письмо в какую-нибудь дурную сторону. Я Вас, как человека, всегда отличу от какого-нибудь неудавшегося расчета или непредвиденного несчастья.
650. H. П. ВАГНЕРУ
24 октября 1876. Петербург
24 окт./76.
Многоуважаемый Николай Петрович,
Непременно постараюсь отвести требуемые полстранички, а Вас поздравляю с предприятием. Простите, что до сих пор те зашел к Вам: очень было много со мной разных обстоятельств. До 31-го числа буду день и ночь в работе, но Вы мне не помешаете. Милости просим, как Вам только угодно. Анна Григорьевна Вам кланяется. Мое глубокое почтение Вашей супруге.
Весь Ваш (1)
Р. S. По ошибке начал письмо не с той страницы, проглядел. Извините.
(1) подпись на письме вырезана
651. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
27 октября 1876. Петербург
27 (1) октября.
Многоуважаемый Михаил Александрович,
Вчера я ошибся: "Глава первая" была Вам вчера доставлена не вся. Есть еще 4 отдел, который теперь и посылаю, а вместе с тем и начало "Главы второй". Всё же посылаю теперь три листка, от 18 до 23 полулистка включительно.
Ваш весь Ф. Достоевский.
(1) было: 26
652. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28 октября 1876. Петербург
28 октября.
Многоуважаемый Михаил Александрович,
Мне пришлось в корректуре выбросить сряду почти весь столбец (1) (выброшенное войдет потом в конец "Главы второй", еще не дописанной) и многое перемарать и пересочинить в других местах. Само собою, это разрушит Ваш первый лист и, кроме того, придется, может быть, еще к цензору. Но что делать, так должно быть.
Посылаю, во-1-х, продолжение "Главы второй"), (2) от 24 до 27 полулистка включительно (NВ. Выписку из "Москов<ских> ведомостей") прошу сделать непременно петитом) и, во-2-х, то объявление Вагнера об издании его журнала "Свет" и которое войдет под конец в объявления, на последних страницах. Это (3) объявление должно непременно быть напечатано. Пожалуйста, подберите и шрифт, как пригодно будет к смыслу строк объявлений.
Задаю я Вам, однако, хлопот.
Ваш Достоевский.
(1) было: две стр<аницы> (2) было начато: 2-ой (3) было начато: Пожал<уйста>
653. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28 октября 1876. Петербург
Люб<езный> Михаил Александрович, посылаю Вам главу третью. Две вырезки из газет, № 1-й и 2-й, сделайте петитом в отмеченных мною местах. Завтра кончу всё, а 29-го утром получите. Странно, что у Вас приходят за корректурами и статьями в полдень. У меня с 8-ми утра готово.
Если можете, зайдите завтра. Очень бы надо знать, сколько еще писать.
Ваш весь Ф. Достоевский.
28 октября.
654. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
30 октября 1876. Петербург
30 окт<ября>.
Многоуважаемый Михаил Александрович,
Посылаю Вам окончание от 36 до 38 включительно. Кажется, довольно. Боюсь, чтоб не было еще с лишком.
В самом конце я прибавил p
Особенная просьба моя та: справьтесь сами (1): выправлено ли это не? (Может быть, я получил от Вас вчера какой-нибудь не тот оттиск 1-го листа.) И если не выправлено, то мой p
Ради бога, сделайте это. Ваш весь Ф. Достоевский. (1) далее было начато: пож<алуйста> 655. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ 1 ноября 1876. Петербург 1-е ноября/76. Милый мой голубчик, Коля, благодарю тебя за третьедневошнее поздравление. Вчера не мог отвечать за адскими хлопотами (выход №). Телеграфируешь, что нездоров. Это очень беспокоит меня. Если не можешь приехать сам (а я бы очень желал с тобой увидеться), то напиши непременно сейчас же по получении сего (то есть болен ли и теперь или нет, и чем?). Чуть освобожусь и, в случае, если ты болен, предприму к тебе путешествие, рискуя даже встретиться с Ш<евяковы>ми. А то, если не болен, приезжай сам, не медля. Я же пока страшно занят. Только что отписался, как надо теперь отвечать на иные в срок прибывшие письма, да еще кой-куда съездить и кой-кого повидать, и всё не терпит. Целую и обнимаю тебя очень. Все тебе кланяются и желают здоровья. Твой брат и друг Ф. Достоевский. 656. К. И. МАСЛЯННИКОВУ 5 ноября 1876. Петербург 5 ноября 1876 г. Милостивый государь, многоуважаемый г. К. И. М. Боюсь, что опоздал отвечать Вам и Вы, справившись раз или два, уже не придете более в магазин Исакова за письмом. Во-первых, благодарю Вас за Ваше лестное мнение о моей статье, а во-вторых, за Ваше доброе мнение обо мне самом. Я и сам желал посетить Корнилову, впрочем, вряд ли надеясь подать ей помощь. А Ваше письмо меня прямо направило на дорогу. Я тотчас отправился к прокурору Фуксу. Выслушав о моем желании повидаться с Корниловой и о просьбе на Высочайшее имя о помиловании, он ответил мне, что всё это возможно, и просил меня прибыть к нему на другой день в канцелярию, а он тем временем справится. На другой день он послал бумагу к управляющему в тюрьме о пропуске меня к Корниловой несколько раз, сам же чрезвычайно обязательно обещал мне содействовать и в дальнейшем. Но главное в том, что в настоящее время нельзя подавать просьбу, потому что защитник Корниловой два дня назад уже подал на кассацию приговора в сенат, а потому дело не имеет еще окончательного вида, и только тогда как сенат откажет, и наступит срок просьбы на высочайшее имя. Так как в этот день идти в тюрьму было уже поздно, то я пошел лишь на другой день. Мысль моя (которую одобрил и прокурор) была - удостовериться сначала, хочет ли еще Корнилова и помилования, то есть возвратиться к мужу и проч.? Я ее увидел в лазарете: она всего 5 дней как родила. Признаюсь Вам, что я был необыкновенно изумлен результатом свидания: оказалось, что я почти угадал в моей статье всё буквально. И муж приходит к ней, и плачут вместе, и даже девочку хотел он привести, "да ее из приюта не пускают", как, с печалью, сообщила мне Корнилова. Но есть и разница против моей картины, но небольшая: он крестьянин настоящий, но ходит в немецком сюртуке, служит черпальщиком в экспедиции заготовления государственных бумаг за 30 руб. в месяц, но вот, кажется, и вся разница. С Корниловой я проговорил полчаса наедине. Она очень симпатична. Сначала я лишь вообще объяснил ей, что желал бы ей помочь. Она скоро мне доверилась, конечно, и по тому соображению, что из-за пустяков не разрешил бы прокурор мне с ней видеться. Ум у ней довольно твердый и ясный, но русский и простой, даже простодушный. Она была швеей, да и замужем продолжала заказную работу и добывала деньги. Очень моложава на лицо, недурна собой. В лице прекрасный тихий душевный оттенок, но несомненно, что она принадлежит к простодушно-веселым женским типам. Она теперь довольно спокойна, но ей "очень скучно", "поскорей бы уже решили". Я, еще ничего не говоря ей о ее беременном состоянии, спросил: как это она сделала? Коротким, проникнутым голосом она мне отвечала: сама не знаю, "точно что чужая во мне воля была". Еще черта: "я как оделась, так я в участок не хотела идти, а так вышла на улицу и уж сама не знаю, как в участок прибыла". На вопрос мой: хотела бы она с мужем опять сойтись, она ответила: "Ах, да!" и заплакала! Она прибавила мне с проникнутым выражением, что "муж приходит и плачет о ней", то есть выставляя на вид мне: "вот, дескать, какой он хороший". Она горько заплакала, припоминая показание тюремного пристава против нее в том, что будто она с самого начала своего брака возненавидела и мужа, и падчерицу: "Неправда это, никогда я этого не могла ему сказать", "С мужем под конец стало мне горько, я всё плакала, а он всё бранил" и в утро, когда случилось преступление, он побил ее. Я ей не утаил о возможности просьбы на высочайшее имя, если не удастся кассация. Она выслушала очень внимательно и очень повеселела: "вот вы меня теперь ободрили, а то какая скука!". Я намеком спросил: не нуждается ли она пока в чем. Она, поняв меня, совершенно просто, не обидчиво, прямо сказала, что у ней всё есть, и деньги есть и что ничего не надо. Рядом на кровати лежала новорожденная (девочка). Уходя, я подошел посмотреть и похвалил ребеночка. Ей очень было приятно, и когда я, сейчас потом, простился, чтоб уходить, она вдруг сама прибавила: "вчера окрестили, Екатеринушкой назвали". Выйдя, поговорил о ней с помощницей смотрительши, Анной Петровной Борейша. Та с чрезвычайным жаром стала хвалить Корнилову: "какая она стала простая, умная, кроткая". Она рассказала мне, что поступила она к ним несколько месяцев назад в тюрьму совсем другая: "грубая, дерзкая и мужа бранила. Почти как полоумная была". Но, побыв немного в тюрьме, быстро стала изменяться совсем в противоположную сторону. Замечательно то, что уже давно она беспокоится и ревнует, "чтобы муж не женился" (она воображает, что он уже и теперь это может сделать). До приговора он редко ходил. Еще черта. Эта Анна Петровна уверяет, что "муж ее вовсе не стоит, он туп и бессердечен, и что будто Корнилова два раза посылала просить его прийти и он наконец-то пришел". Между тем Корнилова именно напирала мне на том, что муж приходит к ней и над ней плачет, то есть хотела выставить передо мной "какой это хороший человек" и т. д. Одним словом, всего не упишешь и не различишь. Я убежден в том, что всё было от болезни еще пуще прежнего и хоть не имею строгих фактов, но свидание мое с ней как будто всё мне подтвердило. Итак, о просьбе нельзя думать до кассационного решения. Когда это будет - не знаю. Но потом, в случае неблагоприятного ей решения (что вернее всего), я напишу ей просьбу. Прокурор обещал содействовать. Вы тоже, и дело, стало быть, имеет перед собой надежду. В Иерусалиме была купель, Вифезда, но вода в ней тогда лишь становилась целительною, когда ангел сходил с неба и возмущал воду. Расслабленный жаловался Христу, что уже долго ждет и живет у купели, но не имеет человека, который опустил бы его в купель, когда возмущается вода. По смыслу письма Вашего думаю, что этим человеком у нашей больной хотите быть Вы. Не пропустите же момента, когда возмутится вода. За это наградит Вас бог, а я буду тоже действовать до конца. А засим позвольте засвидетельствовать пeред Вами мое чувство самого глубокого к Вам уважения. Ваш Ф. Достоевский. На конверте: В Гостиный двор В книжный магазин Я. Л. Исакова Г-ну Кассиру Для передачи "К. И. М" от Ф. М. Достоевского 657. А. У. ПОРЕЦКОМУ 9 ноября 1876. Петербург 9 ноября/76. Вторник. Многоуважаемый Александр Устинович, Именно завтра, в среду, 10-го ноября буду ожидать Вас у себя от 8 до 9-ти часов пополудни, и даже позже, с большим удовольствием, нетерпением и любопытством. Ваш весь и совершенно Вам преданный Федор Достоевский. 658. А. А. РОМАНОВУ (наследнику) 16 ноября 1876. Петербург. Ваше императорское высочество, всемилостивейший государь. Начиная в сем году мое ежемесячное издание "Дневника писателя", я, несмотря на все желание мое, не осмелился представить его Вашему императорскому высочеству, как удостоился чести сделать это однажды с одним из прежних моих сочинений. Но, начиная мой новый труд, я был еще сам не уверен, что не прерву его в самом начале по недостатку сил и здоровья для определенной срочной работы. А потому и не осмелился представить Вашему императорскому высочеству такое неопределившееся еще сочинение. Нынешние великие силы в истории русской подняли дух и сердце русских людей с недостижимою силой на высоту понимания многого, чего не понимали прежде, и осветили в сознании нашем святыни русской идеи ярче, чес когда бы то ни было до сих пор. Не мог и я не отозваться всем сердцем моим на все, что началось и явилось в земле нашей, в справедливом и прекрасном народе нашем. В "Дневнике" моем есть несколько слов, горячо и искренно вырвавшихся из души моей, я помню это. И хоть я все еще не докончил мое годовое издание, но уже давно думал и мечтал о счастии представить скромный труд мой Вашему императорскому высочеству. Простите же мне, всемилостивейший государь, смелость мою, не осудите беспредельно любящего Вас и дозвольте высылать Вам и впредь ежемесячно каждый дальнейший выпуск "Дневника писателя". С чувством благоговейного уважения осмеливаюсь назвать себя Вашего императорского высочества благодарным и преданнейшим слугою Федор Достоевский. [Другая редакция: 658. A. A. РОМАНОВУ (наследнику) 16 ноября 1876. Петербург Черновой автограф Ваше и<мператорское> высоч<ест>во, милостивейший государь. Начиная в сем году мое (1) ежемесячное издание "Дневника писателя" я не осмелился (2) несмотря на всё чрезвычайное (3) желание мое представить новый труд (4) В<ашему> и<мператорско>му высочеству, как имел честь сделать, (5) радуясь всякий раз надежде удостоиться чести и счастья внимания Ваш<его> и<мператорского> в<ысочест>ва. Но издав (6) в свет 1-й январский выпуск моего "Дневника", (7) я совершенно был еще не уверен тогда, что не прерву моего издания (8) в самом начале или по недостатку сил и здоровья, или определенной срочной работы, или даже несочувствием (9) публики. (10) А потому и намеревался по окончании года осмелиться представить В<ашему> и<мператорскому> в<ысочеству> уже законченный труд как 12 выпусков моего издания в виде целой законченной книги. (11) Но "Дневник писателя" не был прерван. (12) Нынешний великий год истории русской поднял дух и сердца русских людей с непостижимою силою почти (13) на высоту понимания многого, чего не понимали прежде и осветил ° в сознании нашем святыню (15) русской идеи ярче чем когда бы то ни было. (16) Не могу и я не отозваться всем сердцем моим всему, что началось и явилось в жизни нашей, в добром и прекрасном народе нашем. В "Дневнике" моем, чувствую это, есть несколько слов, (17) горячо и искренне вырвавшихся из души моей. И хоть я всё еще не докончил моего годового издания, но уже давно думая (18) и мечтая про себя о великом счастии представить скромный труд мой В<ашему> и<мператорскому> в<ысочеству>, которого я столь люблю, за которого часто и много молюсь, и малейшее внимание Ваше, если б я имел счастье возбудить его, ценю как величайшую честь себе и величайшую радость мою. Простите же смелость мою, сне осудите ее, удостойте принять недоконченную мою книгу и дозволить высылать Вашему императорскому высочеству и впредь, ежемесячно каждый дальнейший выпуск "Дневника писателя". С чувством благоговейного уважения осмеливаюсь пребыть Вам благодарный, Вам верный и Вас беспредельно любящий слуга Ваш Ф. Д. (1) далее было: новое (2) было: не посмел (3) чрезвычайное вписано (4) было: а. мое издание б. мое новое издание (5) было: так как и делал (6) было: выпустив (7) было: издания (8) было: а. издания или б. работы или (9) далее было: к новому изданию моему (10) далее было: а. Такое же, так сказать пробное б. А такое, так сказать, еще пробное издание (11) далее было начато: а. "Дневника писателя" б. Новые литературные опасения мои оказались (12) далее было: даже не пользуется сочувствием (13) почти вписано (14) далее было: нам (15) далее было: таившейся (16) далее было: <нрзб.> привлек все сердца (17) далее было: которыми я (18) было: подумал] 659. К. И. МАСЛЯННИКОВУ 21 ноября 1876. Петербург 21 ноября 1876. Многоуважаемый г. К. И. М. В ответ посылаю Вам мое письмо к Вам от 5 ноября, пролежавшее у Исакова. Я сам дурно сделал, что послушался кассира и взял его обратно, так что вся вина на мне. К письму от 5-го я имею прибавить разве лишь то, что я был еще раз у Корниловой и вынес то же впечатление, как и в первый раз, разве лишь усиленное. Она просила съездить к ее мужу. Я съезжу, но съезжу тоже и к адвокату ее. Между тем я заболел и ничем не занимался а теперь подавлен моими занятиями. Боюсь, что пропущу как-нибудь срок кассационного решения сената. Надо сговориться с ее адвокатом, а у меня всё нет времени; но я как-нибудь успею. Особенно рад тому, что Вы откликнулись; на Вас вся надежда, потому что в сенате, конечно, решат не в ее пользу, тогда сейчас просьбу на высочайшее имя, а Вы, вероятно, поможете, как обещали. До свидания. Примите уверение в самом искреннем уважении Вашего слуги Ф. Достоевского. Р. S. Если что надо будет, обращусь к Вам, если будете по-прежнему добры. 660. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ 23 декабря 1876. Петербург Многоуважаемый Михаил Александрович, посылаю Вам корректуры по окончании "Главы первой". Вышло больше, чем я предположил. Перейдет за лист. Сколько-то у Вас выйдет? (1) Ваш весь Ф. Достоевский. 23 декабря. (1) далее было: и что 1877 661. Bс. С. СОЛОВЬЕВУ 9 января 1877. Петербург Дорогой и милейший Всеволод Сергеевич, Вот что значит назначать сроки, не имея памяти! В понедельник вечером меня еще прежде звал Ник. Петр. Семенов, и я дал ему слово быть, но забыл. А потому, испрашивая у Вас прощения, прошу Вас к себе не в понедельник, а уж во вторник вечером. Буду ждать и надеюсь, что эта писулька придет к Вам вовремя, чтобы предупредить Вас. Ваш весь Ф. Достоевский. 9 января (1) 77 (1) было: декабря 662. M. A. ЮРКЕВИЧУ 11 января 1877. Петербург Петербург. 11-го января 1877. Милостивый государь Михаил Андреевич, Во-первых, извините меня, что долго не отвечал Вам на письмо Ваше от 11-го ноября 1876 года. Во-вторых, позвольте искренно отклонить от себя лестное для меня выражение Ваше на счет "вразумления". Вразумлять я никого не в силах. А наконец позвольте поблагодарить Вас за сообщение факта самоубийства ребенка. Этот последний факт очень любопытен, и, без сомнения, о нем можно кое-что сказать. Но не думаю, чтобы я успел это сделать сейчас же; в последнее время я уже довольно говорил о самоубийствах, и надобно выждать, тем более, что объем моего издания так невелик, что недостает места (да и времени) для ближайших и текущих тем. Но параллель детей нынешних и прежних может быть весьма интересна. Во всяком случае, благодарю Вас, что обо мне и о моем издании подумали. С почтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашим покорным слугою. Ф. Достоевский. 663. П. В. БЫКОВУ 13 января 1877. Петербург Петербург, 13 января/77. Милостивый государь, многоуважаемый Петр Васильевич, Я не знаю, как и извиняться перед Вами о том, что не сдержал данного Вам мною обещания и даже не ответил на любезное письмо Ваше от 30 сентября. Но последнему обстоятельству была причина, не знаю только, достаточная ли, чтобы извинить меня в Ваших глазах. Дело в том, что с лета и почти вплоть до настоящей минуты я всё это время был гораздо более нездоров, чем когда-либо. И, однако, работа с изданием "Дневника" (то есть не с одним сочинением его, а с изданием) - оказывается чем дальше, тем выше моих сил (физических). Сверх того, было много хлопот и других. Не исполнив обещанного летом и получив Ваше напоминание в октябре, я решился непременно написать для Вас мою автобиографию, хоть урывками и в разные сроки. Вот почему и не ответил Вам ничего, ожидая, что хоть и поздно, а пошлю биографию и при посылке объяснюсь. Но, начав писать, я бросил работу, - урывками оказалось невозможно писать: я почувствовал, что эта статья вызывает слишком много сил из моей души, слишком поднимает передо мною прожитую жизнь и просит большой любви от моего сердца в исполнении этой, незнакомой еще работы. А потому не знаю, что Вам теперь и сказать. Если буду свободен и здоров, то напишу непременно, потому что теперь уже сам хочу и потребность чувствую написать это, не по обещанию только, а и для себя, но когда напишу - не знаю. Если же напишу и Вам еще будет нужно, то, конечно, отдам Вам, а не кому другому. Ну вот я написал, а между тем чувствую, что Вы, без сомнения, имеете право на меня сердиться. Что мне делать? Будьте добры и извините меня. А в ожидании примите уверение в искреннем уважении Вашего покорного слуги. Федор Достоевский. Р. S. Не рассердитесь за помарки в письме, не сочтите за небрежность. Д. 664. H. П. ВАГНЕРУ 17 января 1877. Петербург 17 января/77. Многоуважаемый и любезнейший Николай Петрович, Завтра, во вторник, 18 января, будут у меня кое-кто из моих ближайших друзей-приятелей, вечером. Не пожалуете ли ко мне попить чайку? Принесли бы мне чрезвычайное удовольствие и доказали бы, что Вы добрый и наилюбезнейший человек. В добром ожидании Ваш весь Ф. Достоевский. 665. А. Н. МАЙКОВУ 17 января 1877. Петербург Января 17/77. Дорогой и многоуважаемый Аполлон Николаевич, Завтра, 18-го, во вторник, вечером, обещался быть у меня Ник. Яковл. Данилевский. Не сделаете ли мне чрезвычайного удовольствия, прибыв тоже? Я просил нашего милейшего князя, очень может быть, что и он будет. Во всяком случае разодолжите Вашего, остающегося в добром ожидании Вашего прибытия Ф. Достоевского. 666. Н. П. ВАГНЕРУ 26 января 1877. Петербург 26 января/77. Многоуважаемый и дорогой Николай Петрович, В январском № не найдется места даже и для моих всех объявлений о моих книгах. Всё место занято. Но если бы и было место, то ввиду заявления моего в "Декабре" по поводу журнала "Свет" я все же не рискнул бы напечатать Ваше объявление, чтоб опять не ввести читателей в соблазн. Верите ли, что продолжают присылать из разных мест письма, с приложением марок на ответ, и просят уведомить: будет или нет издаваться мною "Свет"? Заметьте, это уже по прочтении моего декабрьского заявления, мои же подписчики - всё еще не верят и не хотят верить! Тут какая-то тайна или какое-то волшебство в том, что все так убеждены! Надо социолога и психолога, чтоб изучать в этом отношении вообще легковерие публики. А потому обращаюсь я к Вам с особенной и чрезвычайной просьбой: ни под каким видом не объявлять и не печатать об "Дневнике писателя" в Вашем 1-м № "Света". Это я на случай, что Вы, из деликатности, захотели бы тиснуть об издании "Дневника писателя" ввиду напечатанного в октябрьском "Дневнике" Вашего объявления. Настоятельно и убедительнейше прошу: если набрано, то теперь еще есть время разобрать набор. Вам самим тоже должно быть чрезвычайно неприятно, что наши издания так смешивают. Крепко жму Вашу руку. Ваш весь Ф. Достоевский. 667. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ 27 января 1877. Петербург Многоуважаемый Михаил Александрович, Вот Вам несколько оригиналу пока. Вы забыли, однако, что если я и выкинул 50 строк, то много и вставил в корректуре. В<аш> Ф. Достоевский. 668. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ 28-29 января 1877. Петербург Многоуважаемый Михаил Александрович, - вот окончание №, от 4-й до 8-й странички включительно. Мне кажется, Вы, считая в моей страничке 55 строк, ошиблись: их меньше. Я не ровно пишу. Очень может быть, что останется даже место. Во всяком случае посылаю теперь не более 170 строк. Сам считал. Завтра <жду?> корректур. В<аш> Ф. Достоевский. 28/29 янв<аря>, ночью. 669. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ 28-29 января 1877. Петербург 28/29/1 ночью 1877 г. Многоуважаемый Михаил Александрович, Посылаю Вам тексту ровно на одну страницу и 20 строк. Авось найдется местечко. Обратите внимание Ваше на прилагаемые объявления для последней страницы. Не займут ли они тоже лишнего места? Надо непременно всё поместить. Завтра увидимся. Ваш Ф. Достоевский. 670. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ 29 января 1877. Петербург Михаил Александрович, цензор главу 2-ю запретил. Еду в Цензурн<ый> комитет. Оттуда к Вам и там уже просмотрю корректуру. Ф. Достоевский. 671. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ 30 января 1877. Петербург Любезнейший Михаил Александрович, Посылаю, кажется, ровно сколько надо оригиналу. На 4-й страничке внизу отмечено место вставки. Эта вставка из прилагаемого письма, где всё не зачеркнутое прошу набрать петитом. Затем с 5-й страницы начинается опять мой оригинал и кончается на 7-й. Если еще можно, то в конце, "От редакции", выкиньте заметку о журнале "Свет" и оставьте лишь 2-ю заметку, об адресс девицы. Не мало ли будет? Ваш Ф. Достоевский. 672. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ 7 февраля 1877. Петербург 7 февраля/77. Милый Коля, я всё ждал, что ты зайдешь. Здоров ли ты? Ты меня и нас всех беспокоишь. Черкни что-нибудь. Буду ждать с нетерпением. Если сам, что боже сохрани, нездоров, то уведоми. Я всё был нездоров. Был припадок падучей и расстроил меня вплоть на неделю. Теперь кажется прошло. Твой весь Ф. Достоевский. 673. А. Г. КОВНЕРУ 14 февраля 1877. Петербург Петербург 14 февраля/77. Милостивый государь г-н А. Ковнер! Я Вам долго не отвечал, потому что я человек больной и чрезвычайно туго пишу мое ежемесячное издание. К тому же каждый месяц должен отвечать на несколько десятков писем. Наконец, имею семью и другие дела и обязанности. Положительно жить некогда и вступать в длинную переписку невозможно. С Вами же особенно. Я редко читал что-нибудь умнее Вашего первого письма ко мне (2-е письмо Ваше - специальность). Я совершенно верю Вам во всём там, где Вы говорите о себе. О преступлении, раз совершенном, Вы выразились так ясно и так (мне по крайней мере) понятно, что я, не знавший подробно Вашего дела, теперь, по крайней мере, смотрю на него так, как Вы сами о нем судите. Вы судите о моих романах. Об этом, конечно, мне с Вами нечего говорить, но мне понравилось, что Вы выделяете как лучшее из всех "Идиота". Представьте, что это суждение я слышал уже раз 50, если не более. Книга (1) же каждый год покупается и даже с каждым годом больше. Я про "Идиота" потому сказал теперь, что все говорившие мне о нем, как о лучшем моем произведении, имеют нечто особое в складе своего ума, очень меня всегда поражавшее и мне нравившееся. (2) А если и у Вас такой же склад ума, то для меня тем лучше. Разумеется, если Вы говорите искренно. Но хоть бы и неискренно... Оставим это. Желал бы я, чтоб Вы не падали духом. Вы стали заниматься литературой - это добрый знак. Насчет помещения их где-нибудь мною не знаю, Вам что сказать. Я могу лишь поговорить в "От<ечественных> зап<исках>" с Некрасовым или с Салтыковым, и поговорю непременно, еще до прочтения их, но на успех даже и тут не надеюсь. Они, ко мне очень расположенные, уже отказали мне раз в рекомендованном и доставленном мною в их редакцию сочинением одного лица, в прошлом году, и отказали, не распечатав даже пакета, на том основании, что от такого лица, что бы он ни написал, им нельзя ничего напечатать и что журнал бережет свое знамя... Так я и ушел. Но об Вас я все-таки поговорю, на том основании, что если бы это было в то время, когда покойный брат мой издавал журнал "Время", то комедия или повесть Ваша, чуть-чуть они бы подходили к направлению журнала, несомненно были бы напечатаны, хотя бы Вы сидели в остроге.