Драйзер Теодор. Американская трагедия. Книга 2

   Он замолчал и посмотрел на нее сочувственно, но в то же время решительно и твердо. И Роберта, потрясенная внезапным крушением всех своих надежд и видя, что не только была введена в заблуждение рассказами Клайда об этом докторе, но и сама не сумела справиться со своей задачей и разжалобить доктора, неверными шагами двинулась к выходу; ею снова овладел страх перед будущим. Доктор любезно и с сожалением закрыл за нею дверь, — и, очутившись на улице, во тьме, она беспомощно прислонилась к дереву; все силы душевные и телесные оставили ее. Он отказался помочь ей! Отказался помочь! Что же теперь?

38

   На первых порах отказ доктора безмерно потряс и перепугал обоих — и Роберту и Клайда. Значит, впереди — незаконнорожденный ребенок, бесчестие Роберты, разоблачение и гибель Клайда. Видимо, ничего иного не остается… Но затем — по крайней мере перед Клайдом — тяжкая завеса стала понемногу приподыматься. Может быть, в конце концов, как предполагал доктор (едва придя в себя, Роберта подробно все пересказала Клайду), дело вовсе не так плохо. Вполне возможно — об этом говорили и аптекарь, и Шорт, и доктор, — что Роберта ошибается. Роберту эти соображения не успокаивали, но они плохо повлияли на Клайда: он впал в своеобразное оцепенение, вызванное прежде всего неотступным страхом, что он ничего не сумеет придумать и, значит, ему неизбежно грозит разоблачение. И вот вместо того, чтобы бороться тем отчаяннее, он медлил и ничего не предпринимал. Такова уж была его натура: хотя он и ясно представлял себе возможные трагические последствия своего бездействия, но так мучительно снова искать, к кому обратиться, не навлекая на себя опасности. Ведь доктор выпроводил ее, и совет Шорта ничего не дал!
   Так прошли еще две недели, но Клайд только тщетно напрягал мозг, раздумывая, у кого теперь просить помощи. Так трудно об этом спрашивать. Просто невозможно. Да и кого спросить? Кого? На все это нужно время. А между тем дни проходили — и у Роберты и Клайда было достаточно времени, чтобы обдумать, как же поступать дальше, чего каждому требовать от другого, если Роберта останется без врачебной помощи. Роберта все торопила и торопила Клайда, если не словами, то выражением лица и настроением во время работы. Она твердо решила, что не должна, не может быть покинута в этой борьбе. С другой стороны, она видела, что Клайд ничего не делает. После своих первых попыток он решительно не знал, что и как предпринять. У него не было друзей, и поэтому в надежде получить нужные сведения он мог бы лишь мимоходом заговаривать то с одним, то с другим о своих затруднениях, как о каком-то воображаемом случае. И в то же время, как ни было это нелепо и легкомысленно, Клайда по-прежнему влекло в тот веселый мир, где жила Сондра. По вечерам, по воскресеньям его приглашали то туда, то сюда, и он шел, несмотря на Отчаянное состояние и настроение Роберты, потому что в гостях можно было забыть о неотступном, грозном призраке катастрофы. Если б только он мог выручить Роберту! Если б мог! Но как? Без денег, без друзей, без более близкого знакомства с медицинским, или, точнее, с особым подпольным миром, где черпали знания о тайнах пола, скажем, рассыльные из отеля «Грин-Дэвидсон». Правда, он написал Ретереру, но ответа не было, так как Ретерер переехал во Флориду и письмо еще не дошло до него. А здесь все, кого он лучше знал, были связаны либо с фабрикой, либо со светским обществом: с одной стороны, были люди слишком неопытные и опасные, с другой — слишком чужие и тоже опасные, и ни с кем из них он не был настолько близок, чтобы довериться им и рассчитывать, что они сохранят его тайну.
   Однако надо было что-то делать: нельзя же спокойно плыть по течению! Конечно, Роберта не позволит ему долго бездействовать: ведь скоро всем станет известно ее положение. Подчас Клайд по-настоящему терзался и, как утопающий за соломинку, хватался за всякую, чаще всего мнимую, надежду. Так, например, когда один из мастеров на фабрике однажды случайно упомянул, что работница его отделения «попала в беду» и ей предложили уйти, Клайд тут же спросил мастера: а что, по его мнению, такая девушка могла сделать, если б не хотела ребенка? Но тот, столь же неопытный, как и сам Клайд, сказал только, что ей, вероятно, пришлось бы пойти к врачу, если бы она знала подходящего, или уж «довести дело до конца», — и, таким образом, Клайд не подвинулся ни на шаг в своих познаниях. В другой раз в парикмахерской обсуждали происшествие, о котором сообщила местная газета: одна девушка подала жалобу в суд на некоего бездельника за нарушение обещания жениться. «Уж поверьте, — сказал кто-то, — не стала бы она судиться с этим малым, если б не было для этого причины». Клайд воспользовался случаем и спросил:
   — А разве ей нельзя выпутаться как-нибудь иначе и не выходить за него, если она его не любит?
   — Ну, это не так просто, как вам кажется, особенно здесь, у нас, — заявил мудрец парикмахер. — Во-первых, это против закона. Потом, тут нужна куча денег… Ну, а без денег, сами знаете, и шагу не ступишь.
   Он защелкал ножницами, а Клайд, поглощенный собственными делами, подумал, что это очень верно. Будь у него деньги — хоть несколько сот долларов, — кто знает, может быть, удалось бы уговорить Роберту, чтобы она уехала куда-нибудь одна и сделала операцию.
   Каждый день Клайд говорил себе, что нужно найти какого-нибудь врача. И Роберта тоже говорила себе, что нужно действовать, — нельзя больше полагаться на Клайда, если он будет так медлить. Никто не может шутить или мириться с такой грозной опасностью. Это значило бы жестоко обмануть ее, Роберту. Очевидно, Клайд не понимает, как ужасно это будет и для нее и для него самого. Нет, если он не поможет ей, — а он сначала твердо обещал помочь, — тогда пусть не надеется, что она выдержит неминуемую катастрофу одна. Никогда, никогда, никогда! Клайду хорошо, ведь он мужчина, занимает неплохое положение, не он, а она оказалась в этой ужасной западне — и не в силах выбраться одна.
   Прошли две недели, о которых говорил доктор, потом еще два дня, и Роберта окончательно убедилась, что ее худшие подозрения справедливы. И она не только всеми возможными способами постаралась показать Клайду свое невыразимое отчаяние, но на третий день написала ему, что решила в этот же вечер снова отправиться к доктору в Гловерсвил, несмотря даже на его первый отказ: слишком уж ей нужна помощь! Она спрашивала, не может ли Клайд проводить ее, и, поскольку сам он ничего не сделал, он немедленно согласился, хотя в этот вечер его ждала Сондра. Он чувствовал, что это важнее всего остального. Он извинится перед Сондрой, сославшись на работу.
   Итак, состоялась эта вторая поездка, и по дороге — длинный, напряженный и бесплодный разговор, который свелся к объяснениям, почему именно Клайд все еще ничего не сумел сделать, и к комплиментам Роберте за ее решимость действовать самостоятельно.
   Однако доктор опять ответил отказом. Роберта прождала его около часа и потом рассказала ему, что ее состояние не изменилось, что она измучилась от страха; он выслушал ее, но не подал никакой надежды, хотя, конечно, мог сделать то, о чем она просила. Это было против его правил.
   И снова Роберта вернулась ни с чем, настолько подавленная тяжким предчувствием неминуемой беды и всех связанных с нею ужасов и несчастий, что даже не могла плакать.
   И Клайд, услышав об этой новой неудаче, погрузился в тревожное, мрачное молчание, даже не пытаясь хоть чем-то утешить Роберту. Он не знал, что сказать, и больше всего боялся, как бы она теперь не потребовала от него чего-нибудь такого, чего ему не позволит выполнить безденежье и более чем неопределенное положение в ликургском обществе. Но Роберта почти ничего не говорила на обратном пути. Она сидела неподвижно и смотрела в окно, думая о том, что она совсем беззащитна и ее положение становится с каждым часом все ужаснее. Чтобы оправдать свое молчание, она пожаловалась на головную боль. Ей хотелось остаться одной, подумать еще, решить, что делать дальше. Она должна что-то предпринять. Это она знала. Но что? Как? Что она может сделать, как спастись? Она чувствовала себя, как загнанный зверь, который вынужден бороться не на жизнь, а на смерть. Она думала о тысяче маловероятных или просто неосуществимых способов спастись — и каждый раз возвращалась к единственному решению, которое представлялось ей действительно возможным, единственно разумным и надежным: этим решением был брак. Почему бы Клайду не жениться на ней? Разве она не пожертвовала для него всем вопреки своей воле и своим убеждениям? Он настоял на этом. В конце концов, кто он такой, чтобы ею пренебрегать? Действительно, по временам, особенно с тех пор, как пришла эта беда, Клайд в страхе, как бы из-за всего этого не рухнули его мечты и планы, связанные с Сондрой и Грифитсами, вел себя так, что Роберта не могла не понять: его любовь мертва, и он озабочен ее несчастием не ради нее самой, а лишь потому, что оно может повредить ему, Клайду. Чаще всего это безмерно пугало ее, но иногда и возмущало, и понемногу она пришла к мысли, что, оказавшись в таком отчаянном положении, она вправе потребовать того, о чем и не мечтала бы при обычных обстоятельствах, — даже брака, раз нет другого выхода. А почему бы и нет? Разве ее жизнь не так же ценна, как его? И разве Клайд не связал добровольно свою жизнь с ее жизнью? Так пусть он постарается помочь ей теперь, а если это не удастся, пусть принесет последнюю жертву — единственную, которая, видимо, может ее спасти. В конце концов, кто все эти светские люди, с которыми он так считается? Как может он требовать, чтобы она в такую критическую минуту пожертвовала собою, своим будущим, своим добрым именем только потому, что он заинтересован в этих людях! Они сделали для него не так-то много, — уж конечно, меньше, чем она. Он убедил ее уступить ему, а теперь она ему наскучила, и только поэтому он покидает ее в такой тяжелый час? В конце концов, каковы бы ни были его отношения с людьми, которыми он так дорожит, разве не признают эти люди, что она вправе поступить так, как она вынуждена поступить?
   Она много размышляла об этом, особенно после второго безуспешного визита к доктору Глену. В иные минуты на лице ее под влиянием тяжких мыслей вдруг появлялось столь несвойственное ей вызывающее, решительное выражение. Она крепко стискивала зубы. Решение принято. Клайд должен на ней жениться. Она заставит его, если другого выхода не будет. Она должна! Должна! У нее семья, мать. А что подумают Грейс Марр, Ньютоны, все, кто ее знает? Какой ужас, и стыд, и горе ожидают всех ее родных — отца, братьев, сестер! Невозможно, невозможно! Этого не должно и не может быть. Трудно ей будет настаивать, зная, как много значат для Клайда его надежды на будущее. Но что же, что ей остается делать?
   И поэтому на другой же день, к немалому своему удивлению (так как накануне они провели вместе весь вечер), Клайд получил новую записку, в которой говорилось, что вечером он опять должен быть у Роберты. Ей нужно с ним поговорить. В тоне записки было что-то вызывающее и требовательное, чего никогда не бывало раньше в ее письмах к нему. И сразу он с тревогой подумал, что это новое настроение, если его не удастся рассеять, легко может оказаться гибельным для него; и ему пришлось принять кроткий вид и согласиться: он пойдет и выслушает все ее соображения или жалобы.
   Придя поздно вечером к Роберте, Клайд нашел ее такой спокойной, какой она не была ни разу за весь последний месяц, — это его немного удивило: он ожидал увидеть ее в слезах. Но Роберта казалась настроенной более примирительно; в тревожных раздумьях, в поисках спасительного выхода пробудилась и теперь пришла ей на помощь ее врожденная изворотливость.
   — Что ж, Клайд, нашел ты другого доктора или придумал еще что-нибудь? — спросила она, прежде чем сказать о своем решении.
   — Нет, Берта, — ответил он мрачно и устало: его мозг был измучен и напряжен до предела. — Я пытался, ты же знаешь, но чертовски трудно найти кого-нибудь, кто не побоится впутаться в такую историю. По совести говоря, я совсем стал в тупик. Не знаю, как нам быть, разве что ты что-нибудь придумаешь. А ты не слыхала, к кому можно обратиться?
   Еще тогда, когда они возвращались после первого визита к врачу, Клайд предложил Роберте поближе сойтись с девушками из иммигрантских семей: через них постепенно можно было бы получить полезные сведения. Но у Роберты был неподходящий характер для такой легкой дружбы, и из этого ничего не вышло.
   Заявив, что он «стал в тупик», Клайд дал ей желанную возможность предложить ему тот выход, который она считала неизбежным и неотложным. Однако она не знала, как примет Клайд ее решение, и потому колебалась, подбирая нужные слова. Она покачала головой и наконец с неподдельным волнением заговорила:
   — Ну, вот что я тебе скажу, Клайд. Я много думала обо всем и не вижу никакого выхода… если… если только ты не женишься на мне. Ты сам знаешь, прошло уже два месяца. Если мы не поженимся сейчас же, все откроется, понимаешь?
   Она сказала это с видимой твердостью, порожденной убеждением, что она права, но в глубине души с тревогой ждала, как примет ее слова Клайд. На его лице внезапно отразились изумление, негодование, растерянность и страх, и из этой сложной мимической игры можно было понять только одно: что ему нанесли жестокую, несправедливую обиду. Сближаясь все больше и больше с Сондрой, он слишком высоко занесся в своих надеждах, — вот почему теперь, выслушав требование Роберты, он сразу нахмурился, и его хоть и тревожную, но сравнительно мягкую предупредительность сменил испуг, смешанный с возмущением и решимостью во что бы то ни стало избежать столь тяжких последствий. Для него это означало бы полный крах: потерю Сондры, потерю места, крушение всех надежд на карьеру и честолюбивых замыслов, связанных с Грифитсами, — словом, всего! Мысль эта была ему отвратительна, и в то же время он не знал, как быть дальше. Но он не согласен! Не согласен! Он никогда на это не пойдет! Никогда! Никогда! Никогда!!!
   Однако после короткой паузы он сказал уклончиво:
   — Ну, видишь ли, это хорошо для тебя, потому что тогда все устроится без всяких хлопот. А как со мной? Не забывай, что мне нелегко это сделать при теперешнем положении вещей. Ты же знаешь, у меня совсем нет денег. У меня только одно и есть — моя работа. И потом мои родственники о тебе пока ничего не знают, решительно ничего. И если теперь вдруг откроется, что мы с тобой все это время были в связи и что получилась такая история и я должен немедленно жениться… Уж я и не знаю! Они увидят, что я врал им, и наверняка рассердятся. И что тогда? Они могут даже выгнать меня.
   Он замолчал, чтобы посмотреть, как подействуют его объяснения на Роберту, но заметил особое недоверчивое выражение, которое в последнее время всегда появлялось на ее лице, как только он начинал оправдываться. И он прибавил бодро и вместе с тем уклончиво, пытаясь какой-нибудь хитростью оттянуть развязку:
   — И потом, я еще не потерял надежды найти доктора. До сих пор мне не очень везло, но это еще не значит, что и дальше ничего не выйдет. Ведь у нас еще есть немножко времени, правда? До трех месяцев, во всяком случае, можно подождать, ничего страшного в этом нет (он получил письмо от Ретерера, который сообщал ему эти сведения). Я слышал на днях, что в Олбани есть один доктор, который может помочь. Я хотел сперва повидаться с ним, а потом уже сказать об этом тебе.
   Клайд сказал это с таким неуверенным видом, что Роберта поняла: он просто лжет, чтобы выиграть время. Никакого доктора в Олбани нет. Кроме того, совершенно ясно, что он обозлен ее предложением и думает лишь о том, как бы вывернуться. Она хорошо знала, что он никогда не обещал ей жениться. Правда, она может настаивать, но в конечном счете принудить его к чему-либо невозможно. Он попросту уедет из Ликурга — так он сказал ей однажды, когда зашла речь о том, что он может из-за нее потерять место. И желание уехать станет неизмеримо сильнее, если он лишится общества, которое так его влечет, и окажется перед необходимостью связать себя женою и ребенком. Это соображение сделало ее осторожнее и заставило отказаться от первого властного побуждения говорить решительно и резко.
   А Клайд представлял себе сияющий мир, центром которого была Сондра и который теперь был поставлен на карту, и, потрясенный, не мог собраться с мыслями. Неужели он должен отказаться от всего этого для той жизни, какая ждет его с Робертой: тесный домишко… ребенок… скучное, будничное существование в заботах о том, как прожить с нею и с ребенком на скудный заработок, и никакой надежды снова стать свободным! О боже! Ему едва не стало дурно. Нет, нет, он на это не пойдет!
   И, однако, он понимал, что стоит ему сделать один ложный шаг, и Роберта с легкостью разрушит все его мечты. Это вернуло ему осторожность и заставило впервые в жизни понять необходимость выдержки и хитрого расчета. Но в глубине души он со стыдом сознавал, что в нем произошла глубокая внутренняя перемена.
   — Ну да, Клайд, — ответила ему Роберта, — но ведь ты сам говоришь, что стал в тупик. А для меня страшен каждый лишний день. Вдруг мы не сумеем найти доктора? Не можем же мы пожениться так, чтобы ребенок родился слишком быстро после свадьбы, ты это и сам понимаешь. Тогда все станет известно всему свету. Кроме того, видишь ли, я должна думать не только о тебе, но и о себе, и о маленьком тоже. (При одном лишь упоминании о ребенке Клайда передернуло, и он отпрянул, точно от удара. Роберта это заметила.) Одно из двух: либо нам надо сейчас же, немедленно обвенчаться, либо я должна от этого избавиться. А ты, как видно, не можешь найти доктора, ведь правда? Раз ты уж так боишься дяди — что он подумает и как поступит, если ты жениться на мне, — продолжала она тревожно, но мягко, — давай сейчас обвенчаемся, но будем пока держать это в тайне… столько времени, сколько сможем или сколько ты найдешь нужным, — прибавила она колко. — Тем временем я могу поехать домой и сказать родителям, что я замужем, но что пока это нужно держать в тайне. А потом, когда нельзя будет больше скрывать, мы можем уехать куда-нибудь, если захотим, — то есть если ты не захочешь сказать дяде, — или сможем тогда объявить, что мы уже довольно давно женаты. Теперь многие так делают. А насчет заработка, — продолжала она, заметив, что по лицу Клайда вдруг прошла мрачная тень, — что ж, мы всегда сумеем найти работу. Я наверняка сумею, во всяком случае, сразу после рождения ребенка.
   Когда Роберта начала говорить, Клайд сидел на краю кровати и беспокойно и недоверчиво слушал, что она предложит. Однако когда она заговорила о браке и об отъезде, он вскочил: непреодолимое желание двигаться охватило его. А когда она в заключение заявила, что сразу после рождения ребенка пойдет работать, он взглянул на нее чуть ли не с паническим ужасом. Подумать только — жениться на Роберте! Ему придется на это пойти!.. А если бы не она и если бы ему еще немного повезло, он мог бы жениться на Сондре!
   — Да, конечно, тебя это вполне устраивает. Твои дела таким образом отлично улаживаются, а со мной как будет? Вот ловко выходит: только я начал здесь работать — и вдруг все брошу и уеду! Придется уехать, если все узнают об этой истории… И уж не знаю, что мне тогда делать! У меня нет никакой специальности. Все это может плохо кончиться для нас обоих. И, кроме того, дядя дал мне место на фабрике потому, что я просил, а если я теперь уеду, он никогда больше не станет мне помогать.
   В своем волнении он забыл, что раньше не раз говорил Роберте, будто его родители довольно состоятельные люди и, если ему здесь не понравится, он может вернуться на Запад и найти себе там какое-нибудь занятие. А Роберта теперь вспомнила об этом и потому спросила:
   — Но разве мы не можем поехать хотя бы в Денвер? Неужели твой отец не захочет тебе помочь, по крайней мере на первое время?
   Она говорила очень мягко, почти умоляюще, стараясь заставить Клайда почувствовать, что будущее не так плохо, как он воображает. Но простое упоминание об отце в связи со всем этим, предположение, что именно он может спасти их обоих от нужды, — нет, это было уже слишком! Это показывало, до чего плохо она представляет себе действительное положение Клайда. Хуже: она ждет помощи с этой стороны! И, не дождавшись — кто знает, — быть может, впоследствии станет упрекать его за то, что он ей лгал. Ясно, что необходимо сейчас же, немедля разбить все ее замыслы насчет брака. Этого не будет — никогда!
   Но как без риска для себя заставить ее отказаться от этой мысли? Ведь Роберта считает, что имеет на него права! Как сказать ей открыто и холодно, что он не может и не хочет жениться на ней? А если не сделать этого теперь же, она вообразит, что будет справедливо и законно попросту заставить его жениться! Пожалуй, она сочтет себя вправе пойти к его дяде, к двоюродному брату (он представил себе холодные глаза Гилберта) — пойдет и выдаст его! И тогда гибель! Крушение! Конец всем его мечтам о Сондре и обо всем, что с нею связано. Но он только и сумел сказать:
   — Я не могу сделать этого, Берта… по крайней мере сейчас. — Эти последние слова — «по крайней мере сейчас» — сразу заставили Роберту предположить, что при создавшихся условиях у него не хватит решимости воспротивиться этой ее идее о браке. Но едва она так подумала, Клайд продолжал торопливо: — И потом, я не хочу жениться так скоро. Это слишком сложно для меня сейчас. Во-первых, я еще очень молод и у меня нет средств, чтобы жениться, и потом — я не могу отсюда уехать. В других местах я не заработаю и половины того, что получаю здесь. Ты не понимаешь, что для меня значит эта служба. У отца, конечно, положение неплохое, но он не может сделать для меня то, что может дядя. Если бы ты это понимала, ты никогда не предложила бы мне уехать.
   Он замолчал. На лице его застыло выражение замешательства, страха и упрямства. Он походил на затравленное животное; за которым по пятам гонится охотник с собаками. Но Роберта думала, что он сопротивляется главным образом из страха перед ликургским общественным мнением (ведь она простая работница), а вовсе не потому, что без памяти влюбился в другую девушку; и она воскликнула с раздражением, которого не сумела скрыть:
   — О да, я хорошо знаю, почему ты не можешь уехать отсюда! Твоя служба тут ни при чем, — это все из-за общества, где ты постоянно бываешь. Я знаю! Ты меня больше не любишь, Клайд, вот в чем дело, и ты не желаешь ради меня расстаться с этими людьми. Я знаю, в этом все дело. А ведь так недавно ты любил меня, хотя, кажется, уже не помнишь об этом. — Ее щеки раскраснелись, глаза сверкали. Она остановилась на миг, а он пристально смотрел на нее, не понимая, чем все это кончится. — Но все равно, ты не бросишь меня на произвол судьбы, я не допущу этого, Клайд! Я не могу! Не могу, говорю тебе! — Ее голос звенел и срывался. — Это слишком важно для меня. Я не знаю, что я буду делать одна, мне не от кого больше ждать помощи, и ты должен мне помочь. Мне надо выбраться из беды — вот и все. Я не могу явиться к родным вот так — одна, без мужа, без поддержки. — Взгляд ее стал и умоляющим и яростным; как бы подчеркивая сказанное, она трагически сжимала руки. — Раз ты не можешь выручить меня тем способом, каким хотел, значит, должен выручить по-другому, вот и все, — с отчаянием вырвалось у нее. — Ты не можешь меня бросить, по крайней мере сейчас, пока я не могу обойтись без тебя. Я не прошу тебя жениться и остаться со мной навсегда, — прибавила она: у нее явилась мысль, что, смягчив таким образом свое требование, она скорее убедит Клайда согласиться на брак, а потом его чувства, быть может, изменятся к лучшему. — После ты можешь оставить меня, если захочешь. После, когда со всем этим будет покончено. Я не могу помешать этому и не захочу мешать, даже если бы и могла. Но теперь ты не можешь меня бросить! Не можешь! Кроме того, — прибавила она, — я ведь не хотела, чтобы со мной случилось такое, и никогда бы этого не случилось, если бы не ты. Ты заставил меня, ты настоял, чтобы я позволила тебе сюда приходить. А теперь ты хочешь меня бросить, чтобы я выкручивалась сама, и все потому, что боишься: вдруг тебя не станут больше пускать в общество, если узнают про меня.
   Роберта замолчала: ее усталые нервы не выдерживали напряжения этой борьбы. Она начала негромко, судорожно всхлипывать, видно было, что она изо всех сил старается снова овладеть собой. Они стояли друг против друга: Клайд — тупо глядя на нее и не зная, что отвечать, Роберта — силясь взять себя в руки; наконец ей это удалось, и она продолжала: