Драйзер Теодор. Сестра Керри

   Что касается остальных участников, то мистер Бамбергер выбыл из труппы. Он был безнадежен и пал жертвой режиссерской критики. Миссис Морган все еще была тут. Она сгорала от зависти и твердо решила, хотя бы в пику Керри, сыграть не хуже ее. Для роли Рэя был приглашен какой-то слонявшийся без дела актер-профессионал. Правда, артист он был весьма посредственный, но его хоть не терзали страхи, переживаемые людьми, никогда не выступавшими перед публикой. Он с таким небрежным и самоуверенным видом расхаживал по сцене (между прочим, ему строго-настрого было наказано не упоминать о своей причастности к театральному миру), что по одним лишь «косвенным уликам» всякий легко мог сообразить, кто он такой.
   — Какие пустяки! — с театральной аффектацией обратился он к миссис Морган. — Стану я волноваться из-за публики! Дух роли — вот что важно, хорошенько вжиться в нее — вот в чем вся трудность!
   Весь его внешний облик был неприятен Керри, но она была в достаточной степени актрисой, чтобы суметь скрыть свою антипатию и примириться с его качествами, тем более что в этот вечер ей предстояло мириться с его фиктивной любовью.
   В шесть часов вечера она была совсем готова. Все, что требуется для сцены, было заранее и даже в изобилии закуплено. Керри с утра училась накладывать грим, к часу она уже успела прорепетировать и приготовить все необходимое для спектакля, после чего стала дожидаться наступления вечера, лишь изредка заглядывая в свою роль.
   Ради такого торжественного случая ложа ордена Лосей прислала за ней экипаж, и Керри вместе с Друэ отправилась в театр. Впрочем, он проводил ее только до дверей, а сам пошел искать хорошую сигару. Новоиспеченная актриса нервной поступью прошла в свою уборную и приступила к тем волнующим таинствам, которые должны были превратить ее, простую девушку, в Лауру — светскую красавицу.
   Яркий свет газовых рожков, открытые сундуки с костюмами, наводящие на мысль о путешествиях, разбросанные повсюду орудия гримера — румяна, пудра, белила, жженая пробка, тушь, карандаши для век, парики, ножницы, зеркала — все эти бесчисленные принадлежности маскарада создавали совсем особую атмосферу. С того дня, как Керри приехала в большой город, многое произвело на нее впечатление, но это всегда бывало как бы издалека. Эта новая атмосфера дышала теплом. Она была так непохожа на высокомерие пышных особняков, которые холодно гнали бедную девушку прочь, позволяя ей только проникнуться благоговейным страхом и любоваться ими на расстоянии. У нее было такое чувство, будто кто-то ласково взял ее за руку и сказал: «Войди, дорогая!» Этот мир открылся перед нею сам собой. Она дивилась напечатанным гигантскими буквами афишам, подробным заметкам в газетах, красоте нарядов на сцене, прекрасным экипажам, обилию цветов и витавшему над всем приглушенному веселью. Это не было иллюзией. Перед Керри распахнулась дверь, и она увидела свет. Керри случайно наткнулась на эту дверь, подобно человеку, вдруг нащупавшему в темноте потайной ход. И вот она очутилась в роскошном зале, залитом огнями и сулившем блаженство!
   Керри торопливо одевалась в маленькой артистической уборной, прислушивалась к голосам снаружи, видела, как суетился мистер Квинсел, а миссис Морган и миссис Хогленд нервно готовились к выходу на сцену, и с большим интересом наблюдала за всеми остальными членами труппы: они слонялись за кулисами, тревожась за исход спектакля… А Керри невольно мечтала о том, как было бы чудесно, если б все это могло продолжаться без конца! Вот бы ей справиться как следует с ролью, а потом поступить куда-нибудь на сцену, стать настоящей актрисой. Эта мысль заполонила Керри и звучала в ее ушах, как мелодия старинной песни.
   А за пределами ее комнатки, в маленьком фойе, в это время можно было наблюдать другие картинки. Без вмешательства Герствуда небольшой зал едва ли был бы полон, ибо члены ложи обнаружили весьма умеренный интерес к этой затее. Но слово Герствуда успело оказать свое влияние. На спектакль рекомендовалось явиться в парадном виде. Все четыре ложи были разобраны. Одну взял доктор Норман Мак-Нил-Гейл с женой, а это уже кое-что значило. Мистер Уокер, торговец мануфактурой с состоянием по меньшей мере в двести тысяч долларов, тоже взял отдельную ложу. Купить третью ложу уговорили одного известного угольного дельца, а четвертую приобрел Герствуд с друзьями. Среди последних находился и Друэ. Публика, валом валившая в зал, не состояла ни из знаменитостей, ни даже из местных богачей. Это были представители определенного круга — зажиточные люди и члены ордена Лосей. Все господа Лоси прекрасно знали, какое положение тот или иной из них занимает в свете. Они с большим уважением относились ко всякому, кто сумел накопить состояние, приобрести красивый дом, содержал экипаж, со вкусом одевался и пользовался доверием в торговом мире. Естественно, что Герствуд, достаточно умный, чтобы не считать этот уровень жизни пределом человеческих достижений, сочетавший с деловою сметкой умение прекрасно держать себя, занимавший довольно видную должность и завоевавший всеобщее расположение врожденным тактом в обращении с людьми, — Герствуд был здесь довольно крупной фигурой. Он был известнее многих в этом кругу, а его сдержанность объясняли тем, что вдобавок к солидному финансовому положению он пользуется еще и большим влиянием.
   В этот вечер Герствуд был в своей стихии. Он приехал в экипаже, вместе с несколькими приятелями, прямо из ресторана «Ректор». В фойе он встретил Друэ, который только что вернулся, купив сигары, и между ними завязалась оживленная беседа, во время которой перемывались косточки присутствующих и обсуждались дела ордена.
   — Кого я вижу! — воскликнул Герствуд.
   Он уже успел пройти в зрительный зал, где ярко горели люстры и оживленно болтала веселая компания джентльменов.
   — А, как поживаете, мистер Герствуд? — отозвался джентльмен, к которому обратился с приветствием управляющий баром.
   — Рад вас видеть, — сказал Герствуд, слегка пожимая протянутую ему руку.
   — Надо полагать, спектакль будет блестящий.
   — Да, можно надеяться, — согласился Герствуд.
   — По-видимому, ложа пользуется большой поддержкой своих членов, — заметил собеседник.
   — Так оно и должно быть, — сказал Герствуд. — Я лично очень рад, что это так.
   — Здорово, Джордж! — окликнул его плотный джентльмен, крахмальная рубашка которого горой вздымалась на груди. — Как дела?
   — Великолепно!
   — Что привело вас сюда? Ведь вы, насколько я знаю, не член этой ложи.
   — Только доброта душевная, — отозвался Герствуд. — Приятно, знаете ли, повидать старых друзей!
   — Жена с вами?
   — Нет, она сегодня не могла прийти, — сказал Герствуд. — Не совсем здорова.
   — Жаль, жаль! Надеюсь, ничего серьезного?
   — Нет, легкое недомогание.
   — Я помню миссис Герствуд… Она однажды сопровождала вас в Сент-Джо.
   И толстяк пустился в какие-то скучные воспоминания, которым, к счастью, положило конец прибытие новых знакомых Герствуда.
   — А, здорово, Джордж! Как поживаете? — поздоровался с ним какой-то добродушный член муниципалитета, житель Западной стороны и тоже член ложи. — Очень рад вас видеть. Ну как дела?
   — Очень хорошо, благодарю вас. Вы, я слышал, избраны в олдермены?^[1]
   — Да, мы без всякого труда разбили противников, — подтвердил политический деятель.
   — Что станет теперь делать Хеннеси?
   — О, ведь у него кирпичный завод! Вернется, надо полагать, к своим кирпичам.
   — Вот как? Я этого не знал, — сказал Герствуд. — Воображаю, как он злился, когда потерпел поражение.
   — Да, по всей вероятности, — согласился новый олдермен, лукаво подмигивая Герствуду.
   Мало-помалу начали прибывать в экипажах более близкие друзья Герствуда, которых он пригласил сам. Они, шаркая ногами и выставляя напоказ свои отличные костюмы, входили в зал, исполненные сознания собственного достоинства и весьма довольные собой.
   — А, вот и мы! — воскликнул Герствуд, обращаясь к одному из вновь прибывших, мужчине лет сорока пяти.
   — Вы не ошиблись, — в тон ему ответил тот.
   Потом он наклонился к уху Герствуда и, добродушно притянув приятеля за плечо поближе к себе, шепнул:
   — Если мы сегодня не увидим здесь ничего интересного, я вам голову оторву!
   — При чем тут спектакль? — отозвался Герствуд. — Разве не стоило заплатить за возможность повидать старых друзей?
   Одному из гостей, обратившемуся к управляющему баром с вопросом, действительно ли будет что-нибудь интересное, Герствуд ответил:
   — Я и сам не знаю. Едва ли!
   Затем он сделал рукой красивый жест и добавил:
   — Но для масонской ложи…
   — А народу набралось, однако, порядочно! Что вы скажете?
   — М-да!.. Кстати, мистер Шэнехен только что справлялся о вас; непременно разыщите его.
   Вот как случилось, что маленький театр огласился беспечной болтовней богатых людей, шелестом шелка, хрустом крахмальных сорочек, благодушно-банальными фразами, — и все лишь потому, что этого захотел один человек. Стоило посмотреть на Герствуда в те полчаса, которые предшествовали поднятию занавеса, когда он беседовал с компанией в пять-шесть человек, из тех, чьи внушительные фигуры, туго накрахмаленные сорочки и бриллиантовые булавки в галстуках свидетельствовали об их преуспеянии! Джентльмены, прибывшие с женами, не упускали случая окликнуть Герствуда и пожать ему руку. Билетеры учтиво кланялись гостям, откидные сиденья стульев хлопали, а Герствуд довольным взором обводил зал. Он был здесь светилом, воплощавшим в своей персоне честолюбивые стремления всех приветствовавших его. Он был признан обществом, ему льстили, считали чуть ли не светским львом. По всему видно было, что этот человек занимает солидное положение. Он был, если хотите, даже по-своему велик в тот вечер.

19. Час в стране грез. Чуть слышная жалоба

   Наконец все приготовления были закончены, и занавес готов был взвиться. Артисты успели наложить последние штрихи грима и в ожидании присели кто где. Дирижер многозначительно постучал палочкой по пюпитру, и нанятый для этого случая маленький оркестр заиграл вступление. Герствуд умолк и вместе со своими друзьями направился в ложу.
   — Ну, теперь посмотрим, как справится девочка! — шепнул он Друэ так, чтобы никто другой не слышал его.
   На сцене уже находилось шесть актеров, открывавших первое действие сценой в гостиной. Друэ и Герствуд, тотчас удостоверившись, что Керри между ними нет, шепотом продолжали беседу. В первом акте участвовали миссис Морган, миссис Хогленд и выступавший вместо Бамбергера артист-профессионал Пэттон. Последний мало чем мог похвастать, за исключением уверенности, но именно это в данную минуту и было самым необходимым. Миссис Морган в роли Пэрл буквально стыла от ужаса. Миссис Хогленд произносила реплики хриплым голосом. У всех дрожали колени, и свои роли актеры попросту читали, — ничего больше. Нужна была вся снисходительность публики, все ее благодушное настроение и вера в то, что артисты постепенно разыграются, чтобы удержаться от сожалеющего ропота, что обычно предшествует провалу спектакля.
   Герствуд хранил полное спокойствие. Он заранее был уверен, что эта затея с пьесой ничего не стоит. Ему важно было только, чтобы все сошло более или менее сносно, тогда можно было бы сделать вид, что Керри заслуживает похвалы, и поздравить ее с успехом.
   Когда первый приступ страха миновал, актеры как будто немного ожили и стали кое-как передвигаться по сцене, вяло произнося свои реплики и наводя на зрителей скуку. Вскоре на сцену вышла Керри. Как только Герствуд и Друэ взглянули на нее, они сразу поняли, что у нее трясутся поджилки. Еле волоча ноги, прошла она по сцене со словами:
   — «А! Вот и вы, сэр! Мы уже с восьми часов ждем вас».
   Она произнесла их так бесцветно и так тихо, что ее друзьям стало больно за нее.
   — Боится, — прошептал Друэ.
   Герствуд ничего не ответил.
   В роль входила одна реплика, которая должна была немного рассмешить зрителей. Она гласила: «Это все равно, что называть меня спасительной пилюлей!»
   Но и это вышло у нее до ужаса безжизненно. Друэ заерзал на стуле, а Герствуд чуть заметно шевельнул носком ботинка.
   В другом месте Лаура, чувствуя надвигающуюся опасность, должна была встать и с грустью произнести: «О, лучше бы вы этого не говорили, Пэрл! Вы прекрасно знаете, что все мы любим красивый обман».
   В голосе Керри до смешного не хватало чувства.
   Ей не удавалось войти в роль. Казалось, она говорит во сне. Она как будто заранее была уверена, что провалится. Керри играла еще хуже, чем миссис Морган, которая успела немного прийти в себя и, по крайней мере, внятно произносила слова.
   Друэ отвел глаза от сцены и окинул взглядом зрителей. Публика хранила молчание, надеясь, что вот-вот произойдет какая-то перемена. Герствуд пристально смотрел на Керри, точно стараясь загипнотизировать ее и заставить играть лучше. Он хотел влить в нее частицу своей воли. Ему было бесконечно жаль ее.
   Через некоторое время Керри предстояло прочесть анонимное письмо, полученное ею от неизвестного негодяя.
   Публика чуть оживилась во время диалога между актером-профессионалом и маленьким человечком, который не без юмора играл роль однорукого, выжившего из ума солдата по прозвищу «Храпун», ставшего ради куска хлеба посыльным. Он с таким азартом выкрикивал слова, что они невольно вызывали в публике смех, хотя и не тот, на который рассчитывал автор пьесы. Но вот Храпун уходит, и опять на сцену возвращается Керри в качестве главного действующего лица. Однако она все еще не овладела собой и в продолжение всей сцены между нею и интриганом вяло бродила по сцене, злоупотребляя последней каплей терпения публики. Когда она наконец ушла, все облегченно вздохнули.
   — Она слишком волнуется, — сказал Друэ, прекрасно сознавая, что говорит неправду.
   — А вы бы сходили, подбодрили ее, — посоветовал Герствуд.
   Друэ рад был сделать что угодно, лишь бы сколько-нибудь помочь делу. Он быстро пробрался к боковой двери, служившей входом за кулисы; добродушный страж пропустил его. Керри стояла за кулисами, дожидаясь следующего своего выхода. Вся ее живость, весь огонь, трепетавший в ней раньше, исчезли без следа.
   — Послушай, Керри, зачем ты так волнуешься? — сказал Друэ, пристально глядя на нее. — Очнись, наконец! Не такая уж это публика, чтобы стоило так бояться ее!
   — Я и сама не знаю, в чем дело, — ответила Керри. — Просто мне кажется, я не способна играть.
   Все же она была рада приходу Друэ. Видя, как волнуется вся труппа, она тоже совсем пала духом.
   — Да полно, Керри! — сказал Друэ. — Возьми себя в руки. Чего ты боишься? Покажи им, как нужно играть!
   Керри несколько ожила, наэлектризованная словами изрядно взволнованного коммивояжера.
   — Я очень скверно играла?
   — Ничего подобного! Тебе только нужно прибавить немного «перцу»! Играй так, как ты мне показывала. Постарайся откинуть голову, как ты это делала вчера.
   Керри вспомнила, с каким подъемом она играла дома. Она пыталась убедить себя, что может сыграть хорошо и сегодня.
   — Что сейчас будет? — спросил Друэ, заглядывая в роль, которую Керри держала в руках.
   — Диалог между мной и Рэем, когда я отказываю ему.
   — Ну, вот, — сказал Друэ, — побольше огня, побольше жизни! Играй так, точно тебе ни до кого дела нет.
   — Ваш выход, мисс Маденда! — сказал суфлер.
   — О боже! — вырвалось у Керри.
   — Как глупо с твоей стороны так бояться! — сказал Друэ. — Возьми же себя в руки, Керри! Я отсюда буду следить за тобой.
   — Правда?
   — Да, да, иди! И не бойся!
   Суфлер подал ей знак.
   Керри двинулась вперед, испытывая все ту же слабость, что и раньше, но вдруг какая-то доля решимости вернулась к ней. Она вспомнила о том, что Друэ смотрит на нее.
   — «Рэй», — начала она ласковым и более спокойным голосом.
   Это была как раз та сцена, которая понравилась режиссеру во время репетиции.
   «Она, кажется, приходит в себя!» — подумал Герствуд.
   Керри провела эту сцену не так хорошо, как на репетиции, но все же играла лучше, чем вначале. Ее присутствие на сцене не вызывало, по крайней мере, раздражения у публики. Вся труппа теперь подтянулась, и, таким образом, внимание зрителей уже не сосредоточивалось на одной Керри. Актеры недурно справлялись со своими ролями, и можно было надеяться, что пьеса кое-как пройдет, за исключением, разумеется, особенно трудных мест.
   Керри покинула сцену, разгоряченная и взволнованная.
   — Ну, что? — спросила она, глядя на Друэ. — Теперь немножко лучше?
   — Еще бы! Вот так и надо! Побольше жизни! Ты играла сейчас в тысячу раз лучше, чем в предыдущей сцене. Теперь дай им жару. Ты можешь. Пусть все ахнут.
   — Я в самом деле играла лучше? — повторила Керри.
   — Лучше? Несравненно! А что теперь?
   — Сцена на балу.
   — Ну, с этим ты справишься шутя! — сказал Друэ.
   — Я не уверена, — отозвалась Керри.
   — Полно, полно! — воскликнул Друэ. — Ты же прекрасно играла тогда — для меня! Вот иди теперь и играй так же. Держись так, будто ты в своей комнате, и если провернешь эту сцену не хуже, уверяю тебя, успех будет блестящий. Готов биться об заклад на что угодно. Ты справишься!
   Друэ, как обычно, вкладывал в слова всю пылкость и все добродушие своей натуры. Он и вправду считал, что Керри особенно удается эта сцена, и хотел, чтобы она блеснула перед публикой. Этим и объяснялся его энтузиазм.
   До следующего выхода Керри Друэ удалось внушить ей уверенность в своих силах. Он заставил ее поверить, что она играет хорошо. Слушая его, она снова стала проникаться жаждой успеха, и мало-помалу к ней вернулся прежний подъем.
   — Я думаю, что справлюсь!
   — Ну, конечно! Только не робей!
   На сцене между тем артистка, игравшая роль миссис ван Дэм, жестоко клеветала на Лауру. Керри прислушивалась, и что-то в ней вдруг вспыхнуло — ноздри слегка раздулись.
   — «Общество страшно мстит за нанесенные ему оскорбления, — говорил актер, игравший Рэя. — Вам приходилось слышать про сибирских волков? Когда один из стаи падает, остальные пожирают его. Сравнение не особенно приятное, но в обществе таится что-то волчье. Лаура своим маскарадом бросила вызов обществу, и общество, которое само по себе сплошной маскарад, отомстит за насмешку!»
   Услышав свое сценическое имя, Керри вздрогнула. Она стала проникаться горечью ситуации. На нее нахлынули чувства, которые испытывает отверженная. Она стояла за боковой кулисой, поглощенная потоком гневных мыслей. Она не слышала ничего кругом, только кровь с шумом билась у нее в висках.
   — «Вот что, милочки, надо хорошенько присматривать за нашими вещами, — мрачно произнесла миссис ван Дэм. — Они отнюдь не в безопасности, пока среди нас находится такая ловкая воровка!»
   — Реплика! — произнес суфлер, стоявший рядом с Керри.
   Но Керри даже не слышала его. Она двинулась вперед с уверенной грацией, рожденной вдохновением. Гордая и прекрасная, появилась она перед публикой, постепенно превращаясь, как того требовал ход действия, в застывшее, бледное, несчастное создание, тогда как группа бездушных светских людей презрительно отодвигалась от нее все дальше.
   Герствуд часто замигал глазами, зараженный ее волнением. Горячая волна чувства и искренности уже докатилась до самых дальних уголков зала. Магическое действие страсти, способной затопить мир, сказывалось во всей своей силе.
   Публика, которая до сих пор была не особенно внимательна, теперь с неослабевающим интересом следила за тем, что происходит на сцене.
   — «Рэй! Рэй! Почему вы к ней не подходите?» — раздался возглас Пэрл.
   Взоры всех были устремлены на Керри, по-прежнему гордую и презрительную. Все с напряженным вниманием следили за каждым ее движением и поворачивали головы в ту сторону, куда она переводила взгляд.
   Пэрл — миссис Морган подошла к ней.
   — «Поедем домой!»
   — «Нет, — ответила Лаура — Керри, и впервые ее голос обрел ту проникновенность, которой недоставало ему раньше. — Оставайтесь с ним!»
   Она обличающим жестом указала на своего возлюбленного, а потом произнесла с пафосом, который потрясал до глубины души своей неподдельной искренностью:
   — «Он недолго будет страдать!»
   Герствуд понял, что перед ним на редкость хорошая актерская игра. Это подтвердили и бурные аплодисменты публики, раздавшиеся, когда упал занавес. Управляющий баром думал теперь только о том, как прекрасна Керри. К тому же она ведь добилась успеха на таком поприще, которое было много выше сферы его деятельности. Он испытывал острое наслаждение при мысли, что она будет принадлежать ему.
   — Превосходно! — воскликнул он.
   Повинуясь внезапному порыву, он встал и направился к двери, которая вела за кулисы.
   Когда управляющий баром вошел в уборную Керри, Друэ все еще был там. Сейчас Герствуд чувствовал, что до безумия влюблен в Керри, — он был ошеломлен глубиной и страстностью ее игры. Он жаждал расхвалить ее, выразить свой восторг влюбленного, но тут находился Друэ, чей интерес к Керри тоже быстро возрастал. Пожалуй, молодой коммивояжер был очарован еще больше Герствуда, — по крайней мере, в силу обстоятельств он мог высказать это в более бурной форме.
   — Ну и ну! — не переставал он повторять. — Ты играла изумительно! То есть прямо великолепно! Я с самого начала знал, что ты справишься с ролью. Ну и славная же ты девочка!
   Глаза Керри сверкали от радости.
   — Ты вправду говоришь, что я хорошо играла?
   — Хорошо играла?! Еще бы! Разве ты не слыхала аплодисментов?
   В зрительном зале еще раздавались восторженные хлопки.
   — Мне и самой казалось, что я сумела передать все так… как я это переживала.
   В эту минуту и вошел Герствуд. Он инстинктивно угадал какую-то перемену в Друэ, и в груди его вспыхнула жгучая ревность, когда он увидел, что тот чуть ли не обнимает Керри. Он не мог простить себе, что сам надоумил Друэ пойти за кулисы, и уже ненавидел своего приятеля, как человека, посягавшего на его права. С великим трудом Герствуд взял себя в руки и поздравил Керри просто, как друг. Это была с его стороны огромная победа над самим собой. В глазах его даже загорелся былой лукавый огонек.
   — Мне хотелось сказать вам, что вы дивно играли, миссис Друэ! — сказал он, пристально глядя на нее. — Вы доставили всем большое наслаждение.
   Керри, прекрасно все понимавшая, ответила ему в тон:
   — О, благодарю вас, мистер Герствуд!
   — Вот и я как раз говорил ей, что, по-моему, она играла превосходно! — вставил Друэ, в восторге от сознания, что обладает таким сокровищем.
   Керри весело рассмеялась.
   — Это, несомненно, так, — подтвердил Герствуд, и в его взгляде Керри могла прочесть больше, чем говорили слова. — Если вы и впредь будете так играть, то заставите нас думать, что родились актрисой.
   Керри только улыбнулась в ответ. Она сознавала, в каком мучительном положении находился сейчас Герствуд, ей до боли хотелось остаться с ним наедине, но она не понимала перемены в Друэ.
   Герствуд был настолько угнетен, что не смог больше продолжать разговор. Ненавидя Друэ за одно его присутствие, он откланялся с достоинством Фауста и, выйдя из уборной Керри, в бешенстве стиснул зубы.
   — Будь он проклят! — прошипел Герствуд. — Долго еще он будет стоять мне поперек пути?
   С угрюмым видом Герствуд побрел, назад в ложу и долго не разжимал губ, размышляя о своем злосчастном положении.
   Когда занавес снова поднялся и началось второе действие, Друэ наконец вернулся в ложу. Он был весьма оживлен и тотчас же начал что-то шептать Герствуду, но тот сделал вид, будто поглощен игрой актеров. Герствуд ни на минуту не спускал глаз со сцены, хотя Керри сейчас там не было. Разыгрывался комический пассаж, предшествовавший ее выходу. Но Герствуд ничего не видел. Он был занят своими горькими мыслями.
   Пьеса продолжала развертываться, отнюдь не улучшая его настроения. Керри теперь была в центре всеобщего внимания. Публика, которая успела было прийти к убеждению, что от подобной труппы нельзя ожидать ничего хорошего, теперь ударилась в другую крайность и готова была видеть отличную игру там, где ее вовсе не было. Общее настроение, естественно, отразилось и на Керри. Она недурно справлялась со своей ролью, хотя в ее игре теперь далеко не было той глубины, которая так потрясла зрителей в конце первого действия.
   Герствуд и Друэ наблюдали за изящной фигуркой маленькой актрисы с всевозрастающей страстью. То, что у нее оказались такие способности, то, что они стали свидетелями ее успеха в такой эффектной обстановке, где словно в массивной золотой раме вдруг засияла ее индивидуальность, — все это усиливало ее очарование. Для Друэ она уже не была прежней простенькой Керри. Он жаждал очутиться дома, наедине с нею, чтобы там высказать ей свои восторги. Он с нетерпением ждал конца, когда они, наконец, останутся одни и поедут домой.