Дрейк Дэвид. Кризис

   Это их расшевелило. Все-таки в штабных учреждениях Флота дураков не держат.
   Кто-то принес микрочип.
   — Вот, сэр. Здесь использовался код СЕРПА. Существует только один экземпляр. — Тусклые глаза говорящего старались рассмотреть лицо Инглиша, скрытое забралом. «Напрасно стараешься, приятель, — подумал капитан, — ни черта ты не сможешь вынюхать. Ни кто я такой, ни что я ищу. Не твоего ума это дело».
   — Как насчет того, чтобы посидеть в офицерском клубе? — предложил Инглиш Сойеру по двустороннему переговорному устройству. — Пошлем кое-кому весточку через эту штуку и посмотрим, что будет дальше.
   — Если это тот, кого ты подозреваешь, захочешь ли ты мирно распить с ним рюмку-другую?
   — Нет. Но сегодня нам нужно побыть в людном месте, хотя бы часть вечера. Суббота как-никак. А война в самом разгаре — всякое может случиться.
   Убийство Гранта из АСР было делом нешуточным. Лучше не обсуждать его с включенной аппаратурой. Слишком много существует способов восстанавливать стертые фрагменты записи. Восьмая Шаровая Команда, подразделение Гранта, в этом деле собаку съела. Они сами составляли технические руководства на эту тему.
   А посему не было места удобнее и безопаснее, чем шумный, залитый неоновым светом офицерский бар. Инглиш устроился под мигающей вывеской, издававшей достаточно треска, чтобы создать помехи любому записывающему устройству, за исключением считывающего с губ сканера, подключенного к ИИ. И говорил лишь когда подносил ко рту пивную кружку.
   Понадобилось совсем немного времени, чтобы составить план действий. Ведь оба были опытными убийцами, натренированными Командой Восьмого Шара и специально оснащенными Межведомственной Службой Поддержки.
   Сойеру не помешало бы сейчас побриться. Так же как и Инглишу… Капитан сидел с затуманенным взглядом, упрямо пытаясь нащупать на корпусе коммуникатора хоть какую-то подсказку, прежде чем выйти в эфир. Неизвестно, примут ли его сигнал. И кто примет. Чип, добытый в штабе, так и не дал на это ответа.
   — Может быть, отнесем эту штуку в расположение 92 — й и попытаемся вскрыть там, а потом уже…
   — Попробуй ты, Сойер, — перебил Инглиш, протягивая коммуникатор лейтенанту.
   Корпус прибора был маленький, продолговатый и холодный.
   — Телекоммуникатор ни с чем не спутаешь. Имея такую штуку, можно переговариваться через всю Вселенную, но этот для подобной связи не настроен. Он передает сигналы на «Хэйг». Иначе как ТК получила бы сигнал бедствия от Ковача?
   Они собирались убить Гранта. Но вначале хотели вывести его на чистую воду.
   — Попробуй ты, — предложил Инглиш.
   — О'кей, сэр. — В слабом освещении капитан видел зрачки Сойера — две поблескивающие черные точки.
   — Говорит лейтенант Сойер из Девяносто второй роты Электронной Разведки. Нам нужно встретиться. Повторяю, нам нужно встретиться конфиденциально. Лучше всего на «Хэйге». Подробности при встрече. Заканчиваю связь.
   Попытайся сейчас Инглиш пройти на секретный объект, при идентификации его личности по радужке глаза и дактилоскопическим узорам ИИ обязательно выявил бы повышенное содержание психотропных средств в организме. Капитан понимал это, но не желал себя ограничивать. Так же, как и Сойер.
   У них хватило ума попытаться выманить Гранта в бар. Коммандос из СЕРПА имели право в случае необходимости нарушать субординацию.
   На коммуникаторе не загорелось ни одной лампочки, он оставался все таким же безмолвным и холодным.
   А перед самым закрытием кто-то зашел в бар, огляделся вокруг и, ничего не заказав, вышел.
   — Видел? — спросил Сойер.
   — Да. — Инглиш невольно потрогал кинетический пистолет, висящий на боку.
   — Я тебя предупреждал, — пробормотал захмелевший Сойер, чувствуя тяжесть на сердце, — не такие они дураки, чтобы позволить нам подстрелить эту свинью.
   Инглиш уже дважды побывал в туалете — никто не выполз из-под писсуара, чтобы назначить встречу.
   — Пойдем, — наконец сказал он, поднимаясь со стула.
   Значит, Грант не собирается приходить сюда. Придется придумать что-то похитрее.
   Но стоило десантникам выйти из бара, как с обеих сторон к ним подступили парни в штатском.
   — Вы из Электронной Разведки?
   — Да, — подтвердил Инглиш. — А в чем дело?
   — Через двадцать минут вам предстоит пройти инструктаж в разведотделе относительно нового задания.
   «Ну что же, этого следовало ожидать», — подумал капитан.
   Оба парня были чисто выбриты, выглядели дружелюбно, даже беспечно.
   — Не могли бы вы пройти с нами…
   Хорошо еще, что они не попытались разоружить Инглиша. Не в том он сейчас был настроении.
   Инглиш с трудом сдерживал себя, глядя на беспечно болтающиеся на поясе шлемы конвоиров. Но разделаться с ними — значит, не добраться до их босса. Приходилось покорно идти. Слишком уж дорого 92 — й обошелся Грант.
   По дороге на палубу, где размещался разведотдел, Инглиш убеждал себя, что Грант просто не посмеет показаться на глаза пехотинцам. Но вот провожатые остановились у двери какого-то кабинета.
   — Сюда, сэр.
   Нельзя сказать, что в этот момент Инглиш в полной мере ощущал себя «сэром».
   За дверью ждал Грант. Он сидел за столом, подстриженный по моде своих родных мест, с довольной улыбкой кота, забавляющегося с мышкой.
   На запястье Наблюдателя красовался неизменный красный шнурок.
   Инглиш знал, что проиграет, если позволит Гранту заговорить первому.
   Сойер же рассуждал теперь более трезво. Быть хладнокровным всегда труднее, чем дать выход накипевшим чувствам. Но у лейтенанта было достаточно времени, чтобы остыть.
   — Хочу поручить вам одну операцию, ребята, которая… — заговорил Грант.
   …Инглиш не помнил, как в руке у него оказался кинетический пистолет. И целился ли он.
   Не помнил, как, плавно нажав на спусковой крючок, выстрелил в человека в скафандре, сидящего за столом напротив него.
   Дальше события развивались стремительно. В памяти остались люди, бросившиеся к ним из коридора, и выражение безграничного страдания, застывшее на лице Сойера. Замелькали стены, полы, кулаки и рукоятки пистолетов. Потом сквозь пелену проступило лицо психиатра, укоризненно произнесшего:
   — Вы на редкость неудачно выбрали время, капитан Инглиш. Сражение уже закончено.
   Инглиш не знал, что означает эта фраза. Да и не особенно интересовался — слишком он был измотан. Капитана мучила бессонница. Стоило задремать, как ему являлись пропавшие без вести.
   Ему так и не позволили увидеться с Сойером. Получи капитан такую возможность, он с большей охотой разговаривал бы с этими парнями. А сейчас ему никого видеть не хотелось — за исключением Гранта.
   Да, вопреки его ожиданиям, Грант остался жив. Спустя некоторое время руководитель шпионского ведомства вошел в электронную камеру Инглиша, уселся по другую сторону перегородки и спросил:
   — Ну что, поостыл малость, капитан? Тогда давай поговорим. Ты по-прежнему нам нужен. Я притворюсь, что ничего не произошло, если и ты, со своей стороны, сделаешь то же самое.
   — А все-таки я тебя продырявил, — сказал Инглиш хрипло. Босс шпионов двигался слишком скованно: наверняка ему наложили швы. В одном Инглиш был уверен — сидящий перед ним человек ранен.
   Забыть все? Забыть пропавших без вести? И Ковача, зажавшего в руке телекоммуникатор? Возможно ли такое?
   — Инглиш, я пытаюсь тебе втолковать, что мы не враги.
   — Значит, я очень непонятливый. Пусть мое дело рассматривает военно-полевой суд. Но, допустим, я поверил вам. Что тогда?
   — О'кей, — произнес Грант таким же ровным голосом, каким дикторы зачитывали сводки новостей. — СЕРПА хочет, чтобы ты воевал дальше. И я этого хочу. Но сначала нам придется договориться…
   — Мне наплевать, выпустите вы меня отсюда или нет. Ты ведь получил мое послание. Я хочу выспаться, а заснуть не могу, потому что мои люди пропали без вести! Так что найди другого дурака и учи его обращаться с этой чертовой аппаратурой, на которой вы все просто помешались. Вы хоть сами это понимаете?
   — Понимаем. Я уже говорил, мы сейчас в сложном положении. Сойер уже согласился на наши условия. Пора бы и тебе сделать то же самое.
   — А каковы ваши условия?
   — Тебя не тронут, приятель, и ты опять отправишься воевать. Чистеньким. Никто не станет задавать лишних вопросов. Все будет, как прежде. Если тебе не терпится застрелить настоящего врага рода человеческого, я подберу подходящую кандидатуру. Но чуть позже. Хотя я уже сейчас считаю — недоразумение, произошедшее между нами, носило личный характер и к служебным делам никакого отношения не имеет.
   — Я пробыл в этой дыре… — И вправду, сколько же он здесь просидел? Трудно сказать. Не так уж долго, должно быть, если до сих пор нужен им в качестве командира 92 — й роты. А с другой стороны, достаточно, чтобы его хватились. Он покачал головой.
   — Так что, Инглиш, — «да»?
   — Не знаю. А как поживает Ковач?
   — «Да» или «нет», ковбой? Учти, второй раз мы спрашивать не будем. Если мне придется снять тебя с должности, считай, что ты покойник. А если выберешься из этой истории, мы вместе подумаем над всеми проблемами. И недавний эпизод, как я уже сказал, будем считать досадным недоразумением.
   «А Грант, оказывается, крепкий орешек, — нехотя признал про себя Инглиш. — Я-то думал, что боевые действия прекратились».
   — Я не могу продолжать разговор до тех пор, пока ты не дашь мне положительного ответа, капитан.
   — Считай, что я его дал, — нехотя процедил Инглиш, тяжко вздохнув. Конечно, хорошо, если он получит свободу. Капитан уже скучал по Сойеру. И даже по своему Дельта. Хотя все его существо восставало против этой сделки. — Но учти — я обязательно разыщу своих без вести пропавших.
   — Я и сам на это надеюсь, Инглиш. А теперь, если у тебя есть вопросы, задавай.
   Черт побери, да что же нужно такое натворить, чтобы выйти из этой проклятой войны? Ему это пока не удалось. Хотя, нет, здесь дело в другом. Девяносто вторая рота — слишком ценное подразделение, чтобы его лишаться. Личные мотивы не играют здесь никакой роли, как признал сам Грант.
   Осознав это, Инглиш почувствовал собственную незначительность. В следующий раз, когда он отправится охотиться за людьми, у него это лучше получится. Но охотиться он будет за пропавшими без вести.
   «Где-то очень далеко отсюда находятся Клиари и Мэннинг. Они наверняка живы», — говорил себе Инглиш. И если он сумеет добраться до них, то игра стоит свеч. Никто другой не станет сейчас искать двух пропавших женщин — у Флота есть задачи поважнее.
   Капитан взглянул на человека, которого совсем недавно пытался убить, и не увидел, ничего, кроме облегчения в ясных, светящихся умом глазах Гранта. А когда начался инструктаж по предстоящей операции, Тоби Инглиш окончательно убедился, что его не надули.
   Он покидал тюрьму свободным человеком, о чем свидетельствовала карточка, вложенная в бумажник. Его слишком ценят и боятся потерять — по крайней мере пока идет война.
   Уже вернувшись на техбазу морских пехотинцев, он узнал, что пробыл в камере-одиночке всего сорок восемь часов. Поприветствовав небрежным жестом сотрудников наземного техобслуживания, приводящих в порядок свое оборудование, он отправился за скафандром.
   В шлеме, подвешенном на крючке, лежал черный коммуникатор. Точно такой же, какой был у Ковача. А может быть, тот самый.
   Но на этот раз Инглиш знал, что с ним делать.
   — Здравствуйте, сэр, — раздался у него за спиной голос Сойера. — Как отдохнули?
   — Так себе. — Он обернулся и растянул губы в угрюмой усмешке. — Собирай личный состав. Через сорок минут — инструктаж.
   — Ну и ну! — Сойер присвистнул. — Слушаюсь, сэр.
   Глядя вслед лейтенанту, Инглиш отметил про себя, что в походке и осанке Сойера сквозила прежняя тяжеловесная грация крупной собаки. И только глаза выдавали лейтенанта: во взгляде затаились боль и неуверенность.
   Но во время войны случаются издержки. Иначе чем объяснить, что капитан Инглиш сейчас здесь и сражается с механизмами, начиненными искусственным разумом.
   Клиари, милая… Мэннинг. Я делаю это ради вас.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Военный кодекс

   Статья XXXVIII
   Все документы, хартии, транспортные накладные, паспорта, а также любые иные бумаги, находящиеся на борту захваченного судна и взятые в качестве трофеев, должны быть надежно защищены, и командир корабля, захватившего трофей, должен отправить оригиналы полностью и в подлинниках в Верховный трибунал Адмиралтейства…
   Статья XXXIX
   Никто из лиц, перечисленных в настоящем Акте, не имеет права изымать часть трофеев или кораблей, захваченных в качестве трофеев, а также товаров и ценностей — кроме тех случаев, когда это требуется для обеспечения безопасности или для обеспечения действий судов в период войны…
   Обломки погибших кораблей казались случайным мерцанием в небе Халии. Когда интенсивность боевых действий возрастала, яркие прочерки уничтоженных судов, метеорами проносившихся по небу, становились обычной картиной.
   Попытка адмирала Дуэйна с ходу прорвать боевые порядки Синдиката провалилась, однако вынудила противника бросить в ход последние резервы. Когда наступающие сблизились с группировкой дредноутов, битва превратилась в борьбу на изнурение противника. В таких условиях большой боевой опыт, накопленный Флотом в войне с халианами, позволил Альянсу быстро склонить чашу весов в свою пользу. Тем не менее корабли Синдиката продолжали двигаться вперед и подошли вплотную к Халии; несколько шальных ракет даже разорвалось в ее атмосфере.
   Тогда адмирал Дуэйн отдал приказ ракетным батареям. Под непрерывным огнем корабли Синдиката стали медленно отступать назад, прочь от Халии.

Шариан Льюит. РОНИН

   В разгар битвы, затмившей собой все грандиозные сражения прошлого — Бетезду и саму Халию, в ангаре Клекочущих Орлов царила абсолютная тишина. Все с нескрываемым нетерпением ожидали исхода сражения.
   Подсвеченные схемы сияли в темноте такие же невинные, как и символы на основных экранах. На тактическом дисплее корабли не погибали в сплошных стенах заградительного огня; они превращались в фейерверки фиолетового и мандаринового цвета, не передававшие ощущения реальной смерти. Здесь, в бункере, царило ледяное спокойствие.
   У дисплея застыла одинокая человеческая фигура. Несмотря на то, что его окружали верные войска, Мацунага стоял в отдалении от всех. Его «люди», как он зачастую называл халиан, пытались подражать каменной недвижности своего командира — и это им вполне удавалось, хотя и противоречило их внутренней природе; для этого у халиан не было столь весомых оснований, как у Кацуо Мацунаги, не было и его жизненной потребности в каком-то аналоге молитвы. Замерев у экрана, человек внимательно следил за бешеным накалом битвы.
   Все прекрасно понимали, что Синдикату как воздух нужна Халия. Мацунага предупреждал об этом еще много недель назад — задолго до того, как стали поступать соответствующие доклады, и до того, как Оперативный и Разведотделы получили хоть какие-то существенные доказательства. Мацунага был уверен в этом точно так же, как в верности халиан и в том, что Синдикат стоит на пороге гибели. Он чувствовал это нутром.
   За спиной одинокого наблюдателя появился халианин. Мацунага ощутил его приближение и медленно повернулся.
   Несколько месяцев прошло, прежде чем он научился спокойно воспринимать удивительный запах этих заросших шерстью тел.
   — Можем мы подготовиться теперь, сэр? — спросил вошедший. Всего лишь несколько месяцев назад Мацунага презрительно называл этих существ «хорьками», теперь один из них стал самым преданным его помощником.
   — Нет, еще рано, Ашеко, — мягко ответил Мацунага. — Терпение.
   Халианин издал невнятный рык и обнажил зубы. Аборигены вели себя, как маленькие дети, хотя их беспощадная ярость не знала преград. Да, они были очень полезны. Мацунага постоянно напоминал себе об этом, когда запах влажной шкуры и не подвластная рассудку неприязнь к странным существам становились уж слишком невыносимы.
   Неужели его древние предки могли при необходимости совершенно владеть своими эмоциями? Не эта ли власть над собой служила основанием их гордости и благородной самоуверенности? И неужели их дальний потомок не выдерживал никакого сравнения с ними — только из-за того, что жил сегодня, а не тогда, и служил не конкретному хозяину, а всей человеческой расе.
   Эти вопросы пробудили воспоминания. Он вытерпел достаточно, чтобы теперь быть абсолютно уверенным: при необходимости задуманный план сработает. Внутренний голос подсказывал, что такой необходимости может и не быть, но другой — более громкий — молил Бога, чтобы это произошло. Только так в конечном итоге Кацуо Мацунага смог бы подтвердить свою преданность человечеству.
   И вновь он подумал о своей удивительной жизни. Еще ребенком Кацуо слушал рассказы матери о сорока семи Ронинах — каждую ночь в течение трех лет. Когда их Властитель был предан и вынужден покончить с собой, Ронины не последовали вслед за ним в небытие. Три года они терпеливо выжидали и сносили упреки в малодушии. Они были Ронинами, бандитами — пасть ниже самурай не может. Их история стала всеобщим достоянием; все уверились, что они совершенно обесчестили себя и покрыли несмываемым позором. А Ронинам пришлось выжидать долгие годы, прежде чем удалось наконец отомстить виновнику гибели их Властителя. Выполнив свой долг, они все покончили жизнь самоубийством — так же, как и их господин.
   Во время скучных школьных уроков Кацуо представлял себя Ронином; с раннего детства он знал, что нет чести выше, чем вынести страдания ради свершения священной мести. Ронины стали героями его грез. Кацуо Мацунага мечтал стать точно таким же героем.
   Флот дал ему этот шанс.
   Среди Клекочущих Орлов Мацунага был одним из лучших. На фюзеляже его истребителя красовались двадцать семь оскаленных шерстистых морд: двадцать семь раз выйти победителем в космических поединках — задача не из легких. Для этого, кроме мощных лазерных пушек и точных гироскопов, требовалось еще и мастерство настоящего аса.
   В схватке один на один с рейдером халиан есть что-то магическое. Противник быстр, ловок и изворотлив, как дьявол.
   Он может подрезать вам хвост на максимальной скорости и тут же выпустить в вас всю обойму. Хорьков не мутило на скоростных поворотах и при скоростных перепадах. Они могли уйти от преследования с огромным, невероятным ускорением.
   Требовалось высочайшее напряжение интеллекта и хладнокровное мужество, чтобы сражаться с халианами.
   Каждый пилот обливался холодным потом, когда при эскортировании тяжелых беззащитных грузовиков или на исходе долгого многочасового патрулирования на экранах внезапно появлялись хорьки — это бывало только внезапно.
   Исход сражения определяли первые мгновения. На больших дистанциях корабли Флота имели явное преимущество, их торпеды были намного быстрее и снабжались надежными взрывателями. Однажды направленная на цель, торпеда находила врага, как бы тот ни изворачивался. Но в ближнем бою использование торпед становилось опасным. Мацунага знал парня, который в самый разгар битвы напоролся на собственный снаряд.
   Но эскортное патрулирование было однообразным и долгим, и ничего не стоило прозевать появление противника, упустить первые несколько секунд, когда флайеры еще обладают определенным преимуществом, — те секунды, за которые противник может приблизиться вплотную. С Кацуо такое случалось дважды, и оба раза он оказывался на волосок от гибели.
   Его Сенсея ужаснуло бы такое неумение концентрировать внимание.
   А ведь именно концентрация внимания позволила ему уничтожить двадцать семь врагов. И не только торпедами, но и в ближнем бою. Рейдеры превосходили в скорости, однако Мацунага знал, что его истребитель вынослив, имеет достаточно топлива, и терпеливо поджидал появления противника. Некоторые уроки, преподанные старым Сенсеем, вошли в его плоть и кровь.
   Крейсеры также заслуживали добрых слов. «Жанна д'Арк» имела на борту семнадцать истребительных групп для эскортирования, и это было практически единственное ее вооружение. Пилоты отлично знали друг друга, в отрядах царила теплая, почти семейная атмосфера. Набитые доверху товарами грузовики порой платили охранявшему их конвою черной неблагодарностью, тогда все истребители окружали транспорт — и конфликт решался полюбовно.
   Лучший винный погребок во всем Флоте находился, конечно же, на борту «Жанны д'Арк».
   Жизнь на таком судне была веселой и насыщенной. Мацунага подходил для нее больше, чем кто-либо. Выйти и драться на смерть, а затем знаменитый винный погреб, музыка, парилка — и прекрасные девушки из экипажа. Рай, а не жизнь.
   Это было как раз перед падением Бетезды. Во время первых стычек в небе над Целью пилоты чувствовали приятно будоражащий трепет: каждое новое столкновение приближало миг полного освобождения космоса от проклятых хорьков. Тогда, выиграв бой и с триумфом вернувшись на базу, истребители обнаружили, что их провели, как слепых котят. Оказалось, что эта планета не имела ничего общего с халианами. Радость победы развеялась как дым.
   Бетезда была разгромлена начисто, и он при первой же возможности с радостью вернулся обратно в космос.
   Но теперь и «Жанна д'Арк» перестала быть блестящим прогулочным судном. Что-то случилось там, над Бетездой, когда безжалостные и неукротимые хорьки впервые показали, на что они способны.
   Пышность и блеск отошли на второй план. Вино, видеозаписи и деликатесы перестали быть главной заботой пилотов. Наступил черед избавиться от хорьков раз и навсегда, стерев с лица галактики их логово. Теперь это стало главной целью, перед которой померкли все радости жизни. Судя по всему, предстояла настоящая битва, и Мацунага был вполне готов к ней. Он рвался в бой, как мальчишка. Однако теперь он был уже заслуженным опытным асом, а не зеленым новичком.
   В сражении у Халии «Жанна д'Арк» попала в самое пекло.
   В момент ее гибели Мацунага был далеко от основных сил.
   Он должен был находиться в непосредственной близости от крейсера. Но, к несчастью, «Киллеаном» командовал не он. Так что не его вина в том, что он уцелел в этом бою.
   В тот день еще с утра у него было нехорошее предчувствие: что-то — о судьбе корабля, тень нелепой мысли. Описать это ощущение словами невозможно. Иногда подобные прозрения посещали умудренных опытом ветеранов.
   Мацунага погнался за двумя рейдерами, уворачивавшимися столь быстро, словно танцевали «Танец с саблями». Огонь его пушек настиг обоих врагов, но «Жанне» это уже ничем не могло помочь — корабль, ставший за это время его настоящим домом, погиб. Погиб вместе со всеми людьми, столь много значившими для него с тех пор, как он покинул Сеймпо.
   Память была уже не в силах собрать воедино разбитую мозаику его дел и поступков. Он направил свой корабль вниз, к поверхности, и не снимал побелевших пальцев с гашетки плазменной пушки, пока было чем стрелять.
   Он полностью уничтожил целый отряд рейдеров, ожидавших взлета на своих стартовых площадках; Мацунага камнем свалился на них. За этот подвиг его наградили Галактическим Крестом. Но это ничуть не обрадовало его.
   …Нет, Мацунага хранил воспоминания где-то в самых укромных уголках подсознания. Ребята с «Элизабет» сделали все наилучшим образом и почли за благо оставить его одного. В больничной палате он вел себя исключительно корректно, играя в шахматы с другими пациентами, а каждый четверг присоединялся к гудящей толпе, чтобы посмотреть вечернее шоу «Омни», жалуясь соседям на дрянную больничную пищу.
   Возможно, именно эти жалобы показали медикам, что Кацуо Мацунага выздоровел окончательно — и телом, и душой, и его выписали. Но теперь больше не было его подразделения, куда Мацунага мог бы вернуться; таких родных ему Клекочущих Орлов с заплатами на плечах и каллиграфически расписанными повязками на головах. Несколько выживших членов экипажа «Жанны д'Арк» были разбросаны по различным подразделениям.
   Поначалу Мацунага работал автоматически, совершенно не осознавая, что делает. Но он сумел собрать коллекцию из всех халианских рейдеров, а это что-нибудь да значило. Каждый раз, оказываясь рядом с крошечными одноместными аппаратами с мощным вооружением и двигателями, но плохим управлением, он готов был прыгать от счастья. И перенестись в прежние деньки…
   Младший лейтенант Кацуо Мацунага получил приказ собрать все, что сохранилось от халианских рейдеров в семнадцатом секторе — даже их искромсанные ржавые останки. Поначалу он с радостью погрузился в эту работу — пока его контакты с халианами не стали более сложными. Ему требовалось изучить немало нового, чтобы понять, где именно хорьки спрятали лом и запасные модули. Он изучил их язык — по крайней мере техническую лексику.
   Чем больше он узнавал бывших противников, тем больше вспоминал уроки о том, как должны жить и бороться настоящие воины; о том, что честь воина и слепая ярость несовместимы. Галактический Крест начал искоса и с откровенной издевкой поглядывать на своего младшего лейтенанта — ничего героического в его действиях пока что не было.
   Благодаря халианам что-то зашевелилось в глубинах его памяти. Это что-то затронуло самые глубокие пласты — гораздо глубже сознания, глубже родовой памяти человека вообще. Внезапно он со всей ясностью обнаружил, что эти примитивные на первый взгляд существа живут именно так, как, по словам его Сенсея, и должен жить настоящий воин. Никаких отставок, никаких капитуляций — напряженная воля жить сейчас, в настоящем.