Дрейк Дэвид. Щит судьбы

   Но они не относились к аристократии. Портные, пекари, ткачи стеклодувы, моряки, производители папируса — почти вся бумага мира Средиземноморья производилась в Александрии — владельцы магазинов, купцы, прислуга из домов, рыбаки, — список был почти бесконечным. Некоторые процветали, некоторые едва сводили концы с концами, но никто не был богатым. И все они, даже здесь в Александрии, приняли общее мнение огромных масс Римской империи относительно императорской власти.
   Мнение кристаллизировалось в самом Константинополе после разгрома восстания «Ника». Оттуда сведения распространились благодаря морякам и купцам, которые сплетали римское общество в единую материю, и разнеслись во все уголки империи. Многие миллионы римских граждан во всех концах империи услышали, обсудили, поспорили, решили. Сошлись во мнении.
   Династия, правящая империей, — это их династия.
   Конечно, им никогда не приходило в голову подумать о династии, как «народной». Императоры — это императоры, простые люди — это простые люди. Одни правят другими. Закон природы. Но они на самом деле думали о ней, как о своей. Не потому, что династия пришла из их собственных рядов — что было так и они это знали и радовались. Они были удовлетворены, что династия понимает их и основывает свою власть на их поддержке, и держит по крайней мере один глаз открытым на их нужды и интересы.
   Простые люди — это простые люди, императоры — это императоры, и никогда эти две ветви не сойдутся. Но все равно есть разница между хорошим императором и плохим — разница, которую простые люди оценивают совсем по-другому, не так, как аристократия.
   Налоги снижены и сделаны более справедливыми. Самые надменные аристократы и большинство коррумпированных бюрократов унижены, что всегда является популярными мерами среди тех, которыми правит элита. Даже казнены. А это очень популярно. Стабильность восстановлена, а вместе с нею условия, которые этим людям требовались, чтобы кормить семьи.
   И, наконец, Велисарий.
   Маршируя по улицам, Антонина была поражена, как часто имя ее мужа выкрикивалось теми, кто приветствовал их на улицах. Греческими жителями. Египтяне тоже пели его имя. Но они также часто произносили и ее собственное, и имя императрицы Феодоры.
   Греки же пели только одно имя:
   — Велисарий! Велисарий! Велисарий!
   Антонина не воспринимала это пение, как личную обиду. Если и ничего более, то было очевидно: это греческий способ также выразить и одобрение ей. Она — жена Велисария, и если высшие слои греческого общества часто насмехались над полководцем за женитьбу на женщине с такой репутацией, было ясно как день: простые греки, стоящие на улицах Александрии, ни в коей мере над ним не смеются.
   Греки нашли свой способ поддержать династию, поняла Антонина. Велисарий сам по себе мог быть и фракийцем, и мог жениться на египтянке, и поставить своего пасынка, наполовину египтянина, наполовину Бог знает кого, на трон, но он все равно грек. В том смысле, который больше всего значил для этой самой гордой из многих гордых наций римской империи.
   «Поддал персам, так? Точно так же, как поддаст собакам малва. Кто бы они там ни были».
   Гермоген склонился к ней и прошептал:
   — Известие об Анате уже распространилось.
   Антонина кивнула. Она сама получила известие только в предыдущий день. Сеть сигнальных станций была готова еще наполовину, но достаточную ее часть уже отстроили, чтобы передавать новости в Антиохию, а оттуда быстрым курьерским судном в Александрию. Отчет не включал ничего личного, адресованного ей. Но женщина узнала словесные обороты мужа в тексте послания. И Антонина видела, как работал его ум, когда он подчеркивал решающую роль греческих катафрактов в великой победе над малва.
   И это очевидно тоже распространилось. Антонина видела это в улыбках греков — владельцев магазинов, когда они приветствовали ее по пути, и в том, как греческие моряки поднимали кубки, чтобы поприветствовать проходящих солдат.
   «Спасибо, муж. Твоя великая победа дала мне множество малых».
 
   Крепость Никополис, где стояла египетская армия, считалась одной из самых крепких в Римской империи. Неудивительно. Гарнизон играл критическую роль в правлении империи. Египетское зерно кормило римский мир — Константинополь почти полностью зависел от него — и зерно поставлялось через порт Александрии. После Августа каждый римский император проверял, чтобы Египет оставался в безопасности. Теперь на протяжении многих веков крепость Никополиса укреплялась, расширялась, модицифировалась, достраивалась и снова укреплялась.
   — Никогда не возьмем ее штурмом, — сказал Ашот. — Не с теми силами, которые у нас есть. Даже гранаты будут как мелкие камушки против этих стен.
   Он посмотрел на верх стен, где расположились многочисленные солдаты.
   — И саперы не смогут установить заряды. Это будет чистое самоубийство.
   Ашот вместе с Антониной, Гермогеном и другими офицерами из командного состава осматривал крепость с расстояния в триста ярдов. Их точкой обзора был еще один из больших перекрестков, которых немало в Александрии. Очень похожий на тот, что в центре Александрии, но не такой большой, правда, с портиком с четырьмя колоннами.
   Изначально крепость была построена вне городской черты. Но Александрия разрослась на протяжении веков. Сегодня население составляло сотни тысяч человек. Крепость давно поглотилась пригородом под названием Никополис.
   На самом деле несколько ошеломляло то, как это массивное каменное сооружение — так очевидно построенное для войны — поднималось из моря небольших магазинчиков и глиняных жилых домов. Почти комично. В том виде, в каком может быть комичным величественный лев, если бы его окружили дрожащие мыши.
   Но в этот день дрожащие мыши отсутствовали. Магазины были закрыты ставнями, жилые дома опустели. Население Никополиса разбежалось, как только пришло известие о приближении Антонины, намеревающейся выступить против Амброза. Все утро поток людей тек из этих мест, погрузив на тележки или взвалив на спину те богатства, которые там уместились.
   Антонина повернулась к Гермогену.
   — Ты согласен? — Гермоген тут же кивнул.
   — Ашот прав. Я знаю эту крепость. Несколько месяцев я был к ней приписан — вскоре после того, как пошел в армию. Трудно поверить, насколько толстые у нее стены, пока их сам не увидишь.
   Он повернулся в седле и посмотрел назад на Менандра.
   — А осадными орудиями ее можно взять? Ты — единственный из нас, кто видел их в действии.
   Поняв, что попал в центр внимания, молодой скромный катафракт напрягся. Но, отвечая, он не колебался и не заикался.
   — Да, можно, если бы они у нас были. Но Иоанн только вчера сказал мне, что не ожидает сделать их в течение нескольких месяцев. И даже тогда потребуется несколько недель, чтобы пробить стены.
   Потом он добавил очень робко:
   — Не знаю, может ли Антонина столько ждать.
   — Совершенно точно, нет, — ответила она твердо. — Чем дольше это продолжается, тем более вероятно, что в других частях Александрии начнется восстание. Да и во всем Египте. У Павла достаточно сторонников во всех греческих городах провинции, на всем пути к Омбосу и Сиене, чуть ниже первого катафракта. Антинополь и Оксиринх — центры неповиновения. Не упоминая…
   Она замолчала. Окружающие ее старшие офицеры из командного состава знали о стратегическом плане, который разработали Антонина с Велисарием несколько месяцев назад, чтобы перенести борьбу на открытый южный фланг. Но более молодые офицеры этого не знали. У Антонины не имелось оснований подозревать их в предательстве, но все равно оставалась опасность, что разговоры могут подслушать шпионы малва. Поэтому она прикусила язык и закончила мысль только про себя.
   «Не упоминая, что у меня нет недель — месяцев! — чтобы тратить их в Александрии. Мне нужно добраться до Красного моря и объединить силы с аксумитами. К ранней весне следующего года по крайней мере».
   Следующая мысль была полна боли:
   «Или мой муж умрет — если он до сих пор жив».
   Но ничего из этой боли не отразилось на лице. Просто спокойное намерение действовать.
   — Нет, господа, мы должны выиграть эту небольшую гражданскую войну, и выиграть быстро.
   Ашот потрепал бороду и проворчал:
   — Говорю тебе, получится просто бойня, если мы попытаемся взять эту крепость штурмом.
   Антонина махнула рукой.
   — Расслабься, Ашот. Я не сошла с ума. Я не собираюсь терять жизни во фронтальной атаке. И я не думаю, что в ней есть необходимость.
   Гермоген тоже трепал бороду.
   — Осада займет несколько месяцев. Вероятно год, если у нас не будет тяжелых осадных орудий. В крепости достаточно запасов, чтобы с легкостью продержаться этот год. И внутри есть два колодца.
   Антонина покачала головой.
   — Я не имела в виду и осаду.
   Увидев непонимание на окружающих ее лицах, Антонина сдержала вздох.
   «Полководцы. Мужчины».
   — Вы подходите к вопросу вверх ногами, — заявила она. — Это на самом деле не военная проблема. Политическая.
   Она повернулась к Ашоту.
   — Разве не ты говорил мне только вчера, что Амброз не мог вмешаться, пока мы подавляли толпу, потому что ему требовался день для завоевания войск на свою сторону?
   Командующий фракийскими катафрактами кивнул. Она улыбнулась.
   — Ну, день у него был. Как ты думаешь, насколько крепко его положение? С войсками?
   Мужчины нахмурились.
   «Полководцы. Мужчины».
   Она показала пальцем на крепость.
   — Сколько времени эти люди — я имею в виду солдат — находятся там? Гермоген?
   Молодой командир пожал плечами.
   — Годы. Большая часть гарнизона проводит весь срок службы в Египте. Даже если какие-то подразделения забирают для участия в кампании в другом месте, они потом возвращаются дальше служить сюда.
   — Именно так я и думала. А теперь другой вопрос. Где эти люди живут? Я уверена: не в крепости. Ты сказал: годы службы. Это означает: жены, дети, семьи. Вероятно, бизнес на стороне. Половина этих солдат — по меньшей мере половина — уже женилась на местных девушках. Они должны были вложить свое жалованье в магазины своих тестей. Имеют проценты с перевозки зерна.
   — Да, ты права, — проворчал Ашот. — Чертовы гарнизонные войска. Всегда приходится несколько недель приводить их в чувство во время кампании. Первый месяц только и стонут о том, как падает в цене их собственность дома.
   Наконец ее офицеры начали понимать, о чем она говорит. Или по крайней мере она так думала.
   — Ты права, Антонина! — возбужденно крикнул Гермоген. — Это сработает!
   Он с готовностью огляделся вокруг, осматривая непосредственно прилегающую к крепости местность.
   — Большинство из них, вероятно, живут прямо здесь, в Никополисе. Мы начнем с того, что сожжем все дотла. Затем…
   — Найдем их жен и дочерей, — подключился подчиненный Гермогена Калликстос. — Найдем их, где бы они ни прятались, и…
   — Не потребуется, — возразил Ашот. — Подойдут любые женщины. На таком расстоянии гарнизон в любом случае не сможет рассмотреть их лиц. Просто увидят, как с женщин срывают одежду на улице, а мы готовимся приступить…
   — Тупые солдафоны! — взорвалась Антонина.
   От испуга ее лошадь дернулась. Антонина резко потянула поводья. Лошадь оказалась разумной и замерла на месте.
   — Кретины! Идиоты! Слабоумные! Полные идиоты! Вы все! Вы хотите остановить маленькую гражданскую войну, начав большую? Что, черт побери, с вами случилось?
   Они отшатнулись от ее горящих глаз. Антонина повернулась в седле и перевела гневный взгляд на Менандра.
   — Ты! Может, ты не достаточно стар, чтобы растерять все мозги? Может быть. Как бы ты разобрался с этой ситуацией?
   На мгновение Менандр был слишком ошарашен, чтобы говорить. Затем, откашлявшись, сказал:
   — Ну. На самом деле, пока вы говорили, я раздумывал, как полководец — я имею в виду Велисария — действовал в случае с кушанами. Во втором случае я имею в виду — не в первом, когда он хитростью заставил Венандакатру не использовать их в качестве стражников, а в другом, когда он… Ну, они охраняли нас, но не знали, что императрица — я имею в виду Шакунталу, не Феодору — была спрятана… ну…
   Он замолчал, запутавшись. Затем сделал глубокий вдох. Парень слегка дрожал.
   — Я имею в виду, что меня тогда поразило, как полководец использовал мед вместо уксуса.
   Антонина вздохнула. Слегка расслабилась.
   — Ты получаешь повышение, — проворчала она. — Ты теперь трибун Менандр.
   Потом она посмотрела на других представителей командного состава. Ее глаза больше не горели. Но они были очень-очень холодными.
   — Вот что вы сделаете. Вы найдете жен и дочерей, а также сыновей, отцов, матерей, братьев, а также двоюродных и троюродных и каких-нибудь еще братьев и сестер тех солдат, которые сейчас находятся в этой крепости.
   Она сделала глубокий вдох. Глаза были холодными как лед.
   — А если точнее, ты вы и ваши катафракты отправитесь сопровождать рыцарей-госпитальеров, пока они ищут всех этих родственников. Вы и ваши солдаты будете стоять рядом и выглядеть такими сладкими и вежливыми, как мальчики, поющие в алтаре, — или я сожру ваши кишки на завтрак — пока рыцари-госпитальеры убеждают семьи солдат, что потенциально ужасная ситуация для их мужей, отцов, сыновей, братьев, а также троюродных, четвероюродных и прочих родственников — будет разрешена, если семьи вернутся в свои дома и снова откроют магазины. И — самое главное — начнут готовить еду.
   — Готовить еду? — подавился Гермоген.
   — Да. Еду. Много еды. Большие блюда, какие я помню с тех лет, как жила здесь. Блюда со специями. Блюда, которые ты чувствуешь, находясь в миле от места приготовления.
   Она посмотрела на крепость, все еще улыбаясь.
   — Пусть солдаты уловят запахи приготовляемых домашних блюд, пока жуют галеты, выдаваемые в гарнизоне. Пусть они думают о своих теплых постелях с женами в них, пока спят на жестких матрасах — и это в лучшем случае, скорее они спят просто на каменном полу или земле в полном вооружении. Пусть они думают о своих маленьких магазинчиках и обещаниях тестей оставить им эти магазинчики в наследство, пока Амброз выступает с речами.
   — Они никогда на это не согласятся! — прокричал Ашот. — Я имею в виду жен и дочерей. И их семьи.
   Он расправил плечи и смело посмотрел на Антонину.
   — Они не вернутся. Пока мы здесь. Я бы сам, черт побери, не стал возвращаться.
   Она холодно улыбнулась.
   — Вот в это я верю. Именно поэтому вас здесь не будет. Ни тебя, ни твоих катафрактов. Ни Гермогена, ни его пехотинцев. Я сама буду здесь в качестве гарантии. Их заложница, если они хотят так на это смотреть.
   — Что? — воскликнул Гермоген. — Одна?
   Внезапно на лицо Антонины вернулась обычная теплая улыбка.
   — Одна? Конечно, нет! Что за глупость. Со мной останутся мои гренадеры. Вместе с женами и детьми.
   Теперь все офицеры уставились на Евфрония. Молодой сириец встретился с их взглядами и расправил плечи. С улыбкой.
   — Отличная мысль. Никто не будет беспокоиться, что мы кого-то изнасилуем. — Он содрогнулся. — Боже, да моя жена тогда убьет меня.
   Ашот повернулся к Антонине. Невысокий, мускулистый армянин практически выпучил глаза.
   — А если Амброз устроит вылазку? — спросил он. — Как ты думаешь, твои гренадеры — сами по себе — смогут противостоять ему?
   Антонина не колебалась ни секунды.
   — На самом деле — да. По крайней мере, здесь. — Она показала на ведущую к крепости магистраль.
   — Мы на открытой местности, Ашот. Амброз может добраться до меня только двумя путями. Во-первых, послать своих людей по всем небольшим петляющим боковым улочкам. Тогда мои гренадеры абсолютно точно смогут противостоять ему… На такой-то местности.
   Все офицеры качали головами. Ни одному катафракту даже в голову не придет направить лошадь в броне по подобному муравейнику.
   — …или он может сделать массированный бросок копьеносцев — по этой дороге. Что он и сделает, если вообще что-то предпримет. По этой прекрасной дороге, которая достаточно широка, чтобы искусить всадника, но недостаточно широка для маневров.
   Антонина очень одобрительно и одновременно снисходительно улыбнулась и взглянула на дорогу, о которой шла речь.
   — О, да, на такой местности мои гренадеры превратят его в фарш. — Она встала в седле, чтобы выглядеть как можно выше. Конечно, больших результатов не достигла.
   — Делайте, как я сказала.
   Ее офицеры поспешили подчиниться, больше не возражая.
   Возможно, из-за железа в ее голосе, когда она отдавала приказ.
   Но возможно — только возможно — потому, что когда она встала в седле, от ее кирасы отразилось яркое египетское солнце, причем под таким углом, что на мгновение ослепило весь командный состав. И маленькая женщина показалась великаншей.
 
   К полудню следующего дня первые семьи стали потихонечку возвращаться в Никополис. Антонина приветствовала их из шатра, который по ее приказу установили как раз в центре главной магистрали.
   Первые прибывающие робко подходили к ней. Но обнаружив, что легендарная Антонина, та, которая так умело владеет кинжалом, при личном общении оказалась очаровательной и во всех отношениях приятной женщиной, они вскоре стали расслабляться.
   К закату вернулись сотни жителей и начали постепенно общаться с гренадерами. Теперь все сирийцы научились разговаривать по-гречески, даже если многие из них и говорили плохо. Поэтому они были способны общаться с семьями солдат. Родным языком большинства этих людей был коптский, но, как и обычно в Александрии, они также бегло говорили по-гречески. К утру следующего дня семьи солдат уже чувствовали себя вполне свободно рядом с гренадерами. Да, мужчины пугали, вооруженные таинственным новым оружием, о котором столько говорят. Но их жены оказались самыми обычными, даже если они и иностранки, как и дети. И сложно — на самом деле невозможно — каменеть от ужаса при виде мужчины, играющего с собственным ребенком, или того, которого ругает жена.
   К концу второго дня вернулась половина жителей Никополиса. Присутствие Антонины, заверения, соединившиеся с беспокойством об их бизнесе и собственности, оказались тем, против чего не устоять.
   На утро следующего дня Антонина объявила пир. За ее счет. Продукты покупались по всему городу. Огромная магистраль — не более чем в трехстах ярдах от крепости — превратилась в место огромного пикника, длившегося весь день.
   По мере того как пикник продолжался, некоторые из жен солдат гарнизона стали приближаться к крепости. Звали мужей.
   Начались первые переговоры — в некотором роде. Солдаты стали спускать вниз со стен корзины, привязанные к веревкам. Еда отправлялась наверх, чтобы немного разнообразить сухое гарнизонное меню. Вместе с этими вкусными посылками отправлялись слова жен, которые те выкрикивали снизу. В некоторых случаях ругательные. В других просящие. В некоторых похотливые.
   Наблюдая из своего шатра, Антонина смотрела на каждую корзину, как на попавшее в цель пушечное ядро. На каждое слово жены, как мину, заложенную сапером.
   Она откинулась на спинку дивана, окруженная небольшой ордой женщин Никополиса, которые приняли ее, как святую покровительницу, и наслаждалась моментом.
   «Маленькие победы из больших. Мужчины. Ха!»
 
   На пятый день «осады» начались первые настоящие проблемы. Когда одна из жен приблизилась к крепости — теперь это стало частью ежедневного ритуала — небольшая группа офицеров прорвалась сквозь толпу солдат, стоявших на крепостной стене.
   Офицеры и солдаты обменялись угрозами. Затем один из офицеров со злостью выхватил лук одного из солдат и сам решил выпустить стрелу в женщину, стоявшую на улице внизу.
   Стрела не попала по цели. Женщина удивилась, закричала, пришла в ярость. И оказалась в гораздо большей опасности после следующего «подарка» со стены.
   Офицер был уже мертв до того, как упал на землю в пятидесяти футах внизу.
   Теперь потрясенная женщина закричала, когда на нее брызнула его кровь. Закричала, закрыла голову и понеслась от стены. В это время еще шестерых офицеров отправили вниз, к первому, таким же способом.
   Остаток дня и всю ночь собравшаяся у стен крепости толпа слышала звуки споров и борьбы, которые доносились изнутри. Сама Антонина, остававшаяся в шатре, тоже ясно их слышала.
   Теперь Антонина смилостивилась достаточно, чтобы позволить Ашоту и Гермогену вернуться в Никополис. Внутрь было разрешено пройти и некоторым солдатам Гермогена, чтобы обеспечить гренадеров достаточной поддержкой пехоты, если вдруг начнется сражение. Но она все еще держала катафрактов вне поля зрения.
   Она стояла у входа в шатер рядом с двумя офицерами и оценивала доносившиеся звуки.
   — Это еще не настоящая схватка, — высказал свое мнение Гермоген.
   — Даже близко не подходит, — согласился Ашот. — Там идет около сотни небольших разборок, жарких споров, мелких ссор. Амброз проигрывает.
   Гермоген посмотрел на Антонину уголком глаза.
   — Он сделает вылазку завтра. Готов поспорить. — Ашот кивнул.
   — Ему придется. Он не может позволить Антонине сидеть здесь, разлагая его армию.
   — А сколько человек все еще пойдет за ним, как вы думаете? — Ашот пожал плечами.
   — Его катафракты. По крайней мере большинство. Они не египтяне. Это греческое подразделение, из Пафлагонии. Они пробыли здесь меньше года. У них нет тут крепких связей, а все офицеры — от трибуна и выше — лично выбирались Амброзом.
   Он потрепал бороду.
   — Давай скажем: шестьсот человек. Кроме этого… — Он замолчал, задумался, затем добавил с готовностью: — Могу сейчас же привести фракийцев. У этих толстозадых солдат из гарнизона не будет ни одного шанса. Мы…
   — Нет.
   Взгляд, которым она одарила Ашота, не был холодным, ни в коей мере. В последние несколько дней ее хороший характер вернулся. Но взгляд оставался таким же прямым и немигающим.
   — Я сказала, что мои гренадеры справятся. И мои гренадеры справятся.
   Ашот вздохнул, но не стал спорить. Антонина все время оставалась в доспехах, кроме сна. Да, солнце уже зашло. Но в ее шатре горело множество свечей, и пламя отражалось от ее кирасы. И она казалась…
   «Боже, — думал он. — Как у женщины могут быть такие большие сиськи?»
 
   По мере продолжения ночи звуки борьбы внутри крепости стихали. Затем на рассвете внезапно произошел взрыв — в переносном смысле. Звуки битвы быстро усиливались.
   Антонина подготовила гренадеров в предыдущий вечер. К тому времени, как сражение внутри крепости шло полным ходом, Антонина уже находилась на улице, в доспехах, на лошади. Ашот и Гермоген тоже сидели в седле по обеим сторонам от нее.
   Перед ними собралась готовая к сражению Когорта Феодоры.
   Триста человек теперь были вооружены новыми ружьями Иоанна Родосского. Стволы изобретатель сделал из сваренных друг с другом кусков листового сварочного железа, на которые надел железные кольца. Правда, сам Иоанн называл их ручными пушками. Они стреляли с плеча, и для плеча имелась деревянная опора. Стволы насчитывали около восемнадцати дюймов в длину, калибр составлял примерно один дюйм.
   Оружие заряжалось патронами из камыша. В одном конце трубки был заряд, в другом — пыж и свинцовый шарик. Для проталкивания патронов по стволу использовалась палочка из твердой древесины. Спускового крючка у этого оружия не было. Фитили — бечева, вымоченная в селитре — поджигались и удерживались зажимом, прикрепленным к опоре.
   Ружья — или ручные пушки — получились настолько примитивными, насколько можно представить. Иоанн Родосский хотел подождать, пока он не разработает лучшее оружие, но Велисарий настоял, чтобы побыстрее запустить первый вариант в производство. Из опыта он знал, что Иоанну потребуется вечность для производства оружия, которое его наконец удовлетворит. Малва не дадут им этого времени. На настоящий момент сойдет и это.
   Оружие было примитивным. Точность смешной — и многие катафракты на самом деле смеялись во время тренировочных стрельб на Родосе, наблюдая, как сирийские стрелки мажут мимо целей с расстояния, с которого уважающие себя фракийские катафракты попали бы из лука, даже если бы напились в хлам. Но было заметно, что никто из посмеивающихся катафрактов не предложил себя в качестве мишени. После того как посмотрели результат попадания тяжелой свинцовой пули в цель. Эти шарики влетали на целый дюйм в твердое дерево — и с гораздо большей силой, чем любая стрела.
   Когорта выстроилась таким образом, чтобы максимально воспользоваться преимуществами ручных пушек. Половина стрелков стояли впереди, шестью шеренгами, вытянувшись по всей ширине дороги, по двадцать пять человек в ряд. Между каждой шеренгой стрелков стояло по подразделению пехотинцев Гермогена, готовых воспользоваться длинными пиками, чтобы удержать конницу, которая сможет прорваться сквозь огонь.
   Еще сто пятьдесят стрелков стояли на крышах, растянувшись на пятьдесят ярдов по обеим сторонам дороги, готовые послать огонь на улицу внизу. Остальные бойцы Когорты, вооруженные гранатами, стояли позади стрелков, держа наготове пращи, из которых выпускали гранаты.
   Звуки сражения внутри крепости казались значительно громче, чем раньше. На мгновение ворота крепости начали открываться.
   Затем под аккомпанемент стального лязганья мечей о щиты частично закрылись.