Страница:
— Нет, что вы, не уходите… Мне, по правде сказать, и самому здесь смертельно скучно.
— У вас есть семья?
— Есть, конечно.
— Вы хотите меня поцеловать?
— И не только поцеловать. Вы сидите у меня на коленях, неужели ничего не чувствуете?
— Чувствую, но не знаю, как вашему горю помочь.
— А я подскажу…
Ошеров нравился ей все больше и больше.
Она, глядя ему в глаза, словно увидела всю его жизнь: школа, институт и направление в Вязовку, больница, пациенты, вынужденная женитьба, квартира, холодильник, телевизор, дети ходят в музыкальную школу… И вдруг в кабинет залетает городская, свежая и новая, как только что народившаяся бабочка, девушка… Она усаживается к нему на колени, напоминая тем самым, что он прежде всего мужчина, а не хирург, вскрывающий карбункулы и делающий инквизиторские прижигания женщинам, вместо того чтобы их ублажать… Он должен был сдаться, и он сдался.
— Вы такая красивая, Наташа! Выходите почаще гулять в снегопад… Хотя у меня здесь в любую погоду хорошо…
— Но только много пациентов, я угадала?
— Если вы сейчас же не одернете платье, то я буду готов повторить все сначала. — Он опустил голову, рассматривая свой половой орган. Затем выпрямился и покачал головой:
— Все мы, в сущности, твари.
— Да нет же, просто вы, медики, все как один — циники. Я вот лично не тварь, могу чем угодно поклясться. А про вас вообще ничего не знаю…
— Ну как же… Кое-что вы все-таки уже успели узнать, познакомиться… Вот с ним, например…
Ошеров был чудесным доктором. Он прекрасно разбирался во всех частях женского тела и поэтому, совершив повторный сексуальный маршрут, сделал так, что Наталия вообще после этого уснула на кушетке. Она спала минут пять, не больше, но блаженство не покидало ее.
Когда же она все-таки оделась — быстро, чтобы вновь не спровоцировать горячего и страстного доктора, вынужденного изо дня в день скрывать свои желания (если они у него, конечно, возникали при виде больных женщин), — он налил ей немного разведенного спирта, после чего они выпили за знакомство.
— Главное, вовремя познакомиться, — расхохоталась Наталия, облизывая пересохшие губы и нервным движением промокая их клочком чистого бинта, оставшегося после их интимных процедур. — Нет, все-таки что ни говорите, а от обстановки многое зависит…
Ошеров встал, надел поверх одежды халат и нежно привлек к себе Наталию:
— Наташа, вы обещаете, что еще раз придете ко мне?
— Обещаю. Только вы снова угостите меня разведенным спиртом…
— Никаких проблем.
Она сделала вид, что собирается надевать шубу, но вдруг передумала:
— Я не уйду, пока вы не покажете мне мертвую девушку. Вы, наверное, не поверили, что я писательница, но это действительно так.
Должна же я увидеть своими глазами то, что теперь принадлежит только вам… Ну что вам, жалко?
— Да нет, конечно… Пойдем…
— Мы уже перешли на «ты»?
— У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь. Пойдем, я покажу тебе все что угодно…
Они вышли в коридор (там по-прежнему не было ни одного человека), спустились по узкой крутой лестнице в подвал, прошли какими-то жуткими холодными коридорами, пока не оказались в самом конце, в большой, ярко освещенной комнате-холодильнике, где на столе, все так же прикрытая простыней, лежала мертвая Люба Прудникова.
Ошеров по-хозяйски, словно показывая товар лицом, сорвал с нее простыню, и Наталия увидела потрясающей красоты женщину, нагота которой вызывала лишь эстетические чувства, даже несмотря на то, что это был все-таки труп.
— Какая красивая, — прошептала она, обходя тело со всех сторон. — Ты сам ее раздевал?
— Пришлось. Сначала вынул нож… Жду вот теперь следователей из города… Но снега-то, сама видела, сколько намело. Неизвестно, когда они приедут.
— А ты не знаешь, кто мог ее убить? Ведь ты же местный… Тебе, кстати, сколько лет?
— Тридцать семь.
— Ты здесь давно?
— Больше десяти лет. Я, конечно, могу предположить, но это ничего не изменит…
Андрей Аржанухин… Он любил ее, а она гулящая была. Красивая, мужики за ней табуном ходили… Но она никого, кроме Ванеева, не любила. А он женился на Ларисе.
— Это я уже слышала. А ты не знаешь, кто будет делать вскрытие?
— Из райцентра алкоголик приедет.
— Почему алкоголик?
— Да есть там один судмедэксперт, Курочкин Петр Николаевич… Вот он скорее всего и будет вскрывать. Но если он запил, то уж тогда и не знаю…
Наталия смотрела на рану на груди Любы Прудниковой до тех пор, пока у нее у самой не заболела грудь. Обратила она внимание и на посиневшие пятки покойной с небольшими, но характерными ссадинами, какие бывают, когда человек долгое время ходит босиком…
— Вроде бы тихо здесь у вас, а людей убивают… — Она медленно вышла из подвала и начала подниматься по крутым ступенькам наверх. Посередине лестницы заметила небольшую дверь. — А это что такое? — спросила она безразличным голосом, ощущая какое-то чувственное похмелье, апатию после всплеска желаний и их полнейшего удовлетворения. Она не любила это состояние пресыщенности, которое подчас начинало граничить с отвращением к себе. Казалось бы, все цели достигнуты — что дальше?..
Ошеров, поднимавшийся за ней следом, зловеще произнес:
— А там, сударыня, живут мертвецы… — и загоготал, совсем как мальчишка, схватив ее руками за талию и сжав в смешливом порыве.
Расстались они почти нежно: он поцеловал ее в висок и помог надеть шапку, смешно нахлобучив ее набок.
— Мне пора… Порезвились и хватит. — Она слабо улыбнулась, чувствуя, что вновь позволила себе перейти грань дозволенного, и, открыв дверь, шагнула в синюю метельную ночь…
Глава 7
Глава 8
— У вас есть семья?
— Есть, конечно.
— Вы хотите меня поцеловать?
— И не только поцеловать. Вы сидите у меня на коленях, неужели ничего не чувствуете?
— Чувствую, но не знаю, как вашему горю помочь.
— А я подскажу…
Ошеров нравился ей все больше и больше.
Она, глядя ему в глаза, словно увидела всю его жизнь: школа, институт и направление в Вязовку, больница, пациенты, вынужденная женитьба, квартира, холодильник, телевизор, дети ходят в музыкальную школу… И вдруг в кабинет залетает городская, свежая и новая, как только что народившаяся бабочка, девушка… Она усаживается к нему на колени, напоминая тем самым, что он прежде всего мужчина, а не хирург, вскрывающий карбункулы и делающий инквизиторские прижигания женщинам, вместо того чтобы их ублажать… Он должен был сдаться, и он сдался.
* * *
«Или я сдалась?» — думала Наталия, спешно одеваясь, потому что возбуждение сменилось пресыщенностью (все происходило в течение длительного времени на узкой медицинской кушетке, покрытой белой накрахмаленной простыней) и теперь она чувствовала лишь легкую досаду на себя за свою невоздержанность. Зато Ошеров, без очков, расслабленный и счастливый, все еще сидел на кушетке, голый, пушистый от рыжих мягких волос на груди и ногах, и по-идиотски улыбался.— Вы такая красивая, Наташа! Выходите почаще гулять в снегопад… Хотя у меня здесь в любую погоду хорошо…
— Но только много пациентов, я угадала?
— Если вы сейчас же не одернете платье, то я буду готов повторить все сначала. — Он опустил голову, рассматривая свой половой орган. Затем выпрямился и покачал головой:
— Все мы, в сущности, твари.
— Да нет же, просто вы, медики, все как один — циники. Я вот лично не тварь, могу чем угодно поклясться. А про вас вообще ничего не знаю…
— Ну как же… Кое-что вы все-таки уже успели узнать, познакомиться… Вот с ним, например…
Ошеров был чудесным доктором. Он прекрасно разбирался во всех частях женского тела и поэтому, совершив повторный сексуальный маршрут, сделал так, что Наталия вообще после этого уснула на кушетке. Она спала минут пять, не больше, но блаженство не покидало ее.
Когда же она все-таки оделась — быстро, чтобы вновь не спровоцировать горячего и страстного доктора, вынужденного изо дня в день скрывать свои желания (если они у него, конечно, возникали при виде больных женщин), — он налил ей немного разведенного спирта, после чего они выпили за знакомство.
— Главное, вовремя познакомиться, — расхохоталась Наталия, облизывая пересохшие губы и нервным движением промокая их клочком чистого бинта, оставшегося после их интимных процедур. — Нет, все-таки что ни говорите, а от обстановки многое зависит…
Ошеров встал, надел поверх одежды халат и нежно привлек к себе Наталию:
— Наташа, вы обещаете, что еще раз придете ко мне?
— Обещаю. Только вы снова угостите меня разведенным спиртом…
— Никаких проблем.
Она сделала вид, что собирается надевать шубу, но вдруг передумала:
— Я не уйду, пока вы не покажете мне мертвую девушку. Вы, наверное, не поверили, что я писательница, но это действительно так.
Должна же я увидеть своими глазами то, что теперь принадлежит только вам… Ну что вам, жалко?
— Да нет, конечно… Пойдем…
— Мы уже перешли на «ты»?
— У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь. Пойдем, я покажу тебе все что угодно…
Они вышли в коридор (там по-прежнему не было ни одного человека), спустились по узкой крутой лестнице в подвал, прошли какими-то жуткими холодными коридорами, пока не оказались в самом конце, в большой, ярко освещенной комнате-холодильнике, где на столе, все так же прикрытая простыней, лежала мертвая Люба Прудникова.
Ошеров по-хозяйски, словно показывая товар лицом, сорвал с нее простыню, и Наталия увидела потрясающей красоты женщину, нагота которой вызывала лишь эстетические чувства, даже несмотря на то, что это был все-таки труп.
— Какая красивая, — прошептала она, обходя тело со всех сторон. — Ты сам ее раздевал?
— Пришлось. Сначала вынул нож… Жду вот теперь следователей из города… Но снега-то, сама видела, сколько намело. Неизвестно, когда они приедут.
— А ты не знаешь, кто мог ее убить? Ведь ты же местный… Тебе, кстати, сколько лет?
— Тридцать семь.
— Ты здесь давно?
— Больше десяти лет. Я, конечно, могу предположить, но это ничего не изменит…
Андрей Аржанухин… Он любил ее, а она гулящая была. Красивая, мужики за ней табуном ходили… Но она никого, кроме Ванеева, не любила. А он женился на Ларисе.
— Это я уже слышала. А ты не знаешь, кто будет делать вскрытие?
— Из райцентра алкоголик приедет.
— Почему алкоголик?
— Да есть там один судмедэксперт, Курочкин Петр Николаевич… Вот он скорее всего и будет вскрывать. Но если он запил, то уж тогда и не знаю…
Наталия смотрела на рану на груди Любы Прудниковой до тех пор, пока у нее у самой не заболела грудь. Обратила она внимание и на посиневшие пятки покойной с небольшими, но характерными ссадинами, какие бывают, когда человек долгое время ходит босиком…
— Вроде бы тихо здесь у вас, а людей убивают… — Она медленно вышла из подвала и начала подниматься по крутым ступенькам наверх. Посередине лестницы заметила небольшую дверь. — А это что такое? — спросила она безразличным голосом, ощущая какое-то чувственное похмелье, апатию после всплеска желаний и их полнейшего удовлетворения. Она не любила это состояние пресыщенности, которое подчас начинало граничить с отвращением к себе. Казалось бы, все цели достигнуты — что дальше?..
Ошеров, поднимавшийся за ней следом, зловеще произнес:
— А там, сударыня, живут мертвецы… — и загоготал, совсем как мальчишка, схватив ее руками за талию и сжав в смешливом порыве.
Расстались они почти нежно: он поцеловал ее в висок и помог надеть шапку, смешно нахлобучив ее набок.
— Мне пора… Порезвились и хватит. — Она слабо улыбнулась, чувствуя, что вновь позволила себе перейти грань дозволенного, и, открыв дверь, шагнула в синюю метельную ночь…
Глава 7
УЖИН С ВДОВЦОМ
Наталия с большим трудом добралась до перекрестка, завернула направо, но, увидев горящие окна ванеевского дома, решила заодно заглянуть и туда. Соблазнять вдовца не входило в ее задачу, поскольку она была уже опустошена и безразлична к сексу в принципе. Но поговорить с Сергеем Николаевичем о жене — сам Бог велел.
Она, проваливаясь по колено в снег, который шел не прекращаясь, остановилась возле калитки и нажала на большую черную кнопку звонка. Она не слышала, как он прозвенел, но в доме тотчас произошло какое-то движение, за окном мелькнула тень, после чего дверь распахнулась, высветив на крыльце оранжевый угол, и появился мужчина во всем черном.
— Вы ко мне? — спросил он громко, чтобы его расслышали сквозь завыванье ветра.
— Вы Сергей Николаевич Ванеев? — крикнула она.
— Проходите… Я вспомнил, вы были вчера…
Вас, наверное, удивляет, что у меня все так, словно не было никаких похорон? Ну, во-первых, я верю только в своего Бога, а потому стараюсь общаться с ним без посредников. Во-вторых, занавешанные зеркала нагоняют тоску, а Лариса, знаете, как любила смотреться в них… Она была такая красивая и молодая…
— Я помощник следователя, — осторожно сказала она. — Меня зовут Наталия Валерьевна Орехова. Скоро должны приехать наши ребята…
— Да я уж понял, что вы не просто так прибыли. Но я разрешения на вскрытие не дам. Это по-варварски… Лучше я вам сам все расскажу И даже то, что не рассказал нашему участковому. Он, знаете, у нас пьет… Какой-то нескладный и неорганизованный человек. Пока по селу идет, наберется, как чайник. С ним вообще о чем-либо говорить без толку… Он хорош только, когда надо разнять драку Вот тогда он просто незаменим. Или спасти женщину от пьяного мужа, когда тот грозится отрубить ей голову…
— Что, у вас и такие случаи бывали?
— Да почти каждый день. Это же не село, а распивочная. Все гонят самогон, кто из чего…
Вы поужинаете со мной?
— Поужинаю. — Любовь к жизни проявлялась даже в таких мелочах. «Надо было отказаться…»
Сергей Николаевич накрыл стол на кухне: закуска, выпивка, жареное мясо, которое Наталия по запаху приняла за жареную колбасу… Но ничего из поминального, это она уже поняла. Все свежеприготовленное. Видать, поминки справляли где-нибудь в столовой, а потом остатки еды раздали людям.
— Давайте выпьем за жизнь во всех ее проявлениях. За Ларочку мы пили вчера… Нелегко будет ее забыть, но жизнь-то продолжается… Давайте, Наташа, не стесняйтесь.
Выпейте, а потом поговорим. Как говорится: выпьем и по трезвой все обсудим.
Он производил впечатление умного и сообразительного человека, обладающего к тому же завидной способностью собираться в трудную минуту. Видно было, что он просто крепко взял себя в руки. Его спокойный тон был результатом волевых усилий над собой, над своим горем.
— Расскажите, Сергей Николаевич, где и при каких обстоятельствах нашли Ларису?
— Ее нашла Надежда Куликова из заготконторы. Возвращалась вечером от Воробьевых (у них день рождения справляли), шла мимо фермы и заметила, что дверь на скотный двор открыта… Она подумала, что это сторож напился и забыл закрыть. Подошла и увидела льющийся из молочного склада свет… Молочный склад — это отдельное помещение, очень чистое, в котором хранится молоко во флягах, до тех пор пока за ним не приедет молоковоз. Но он ведь тоже должен был быть заперт… Когда Надя подошла, то обнаружила на складе спящего мертвецким сном сторожа, Корнеева. Свет из склада падал на землю… Кругом была солома, желтая.., и вдруг — кровь… Она пошла по кровавому следу, завернула за угол и увидела лежащую на соломе .Ларису. — Он замолчал, сглотнул и несколько раз аккуратно кашлянул в кулак. — Самое удивительное, что она была без шубы… На ней была какая-то странная красная юбка, которую я у нее ни разу не видел. И белая блузка, тоже мне незнакомая. Лара была в светлых прозрачных чулках, грязных снизу, словно она долгое время шла без обуви по грязи.., или снегу…
— И что было дальше? Надя прибежала к вам и все рассказала, вы перенесли Ларису домой… Она уже тогда была мертва?
— Да. Я проверил пульс. Но она была еще теплая… А это значит, что, вполне возможно, на ферму она добралась сама, причем не ползком, поскольку это было бы заметно по одежде, а шла обычно, ногами…
— Она была ранена?
— Нет, пришел Ошеров, осмотрел ее и сказал, что никаких внешних повреждений нет.
— Разве ее не изнасиловали?
— Ошеров сказал, что половой контакт с мужчиной у нее был, он определил это по белью и по каким-то внешним признакам. Я в этом не разбираюсь. Он сказал, что хорошо бы взять анализ.., и взял.., я в это время уходил курить, не мог смотреть… Понимаете, он мне так объяснил, что если бы это было изнасилование, то остались бы какие-нибудь синяки, повреждения, а под ногтями уж обязательно набились бы частички кожи или волос насильника… Он много говорил, хотя и понимал, что лишь усиливает мою боль. Мне нелегко было представить себе Ларису в объятиях другого мужчины… А когда я спросил его, как он думает, почему она так странно одета, он сказал, что, вполне вероятно, так захотел тот мужчина, с которым она была…
— А он никак не объяснил ее стертые ступни и посиневшие пятки, словно она отбивала несколько часов кряду чечетку… — сказав это, Наталия почувствовала, как ее обдало горячей волной: девушка, танцевавшая в красной юбке, тоже отбивала чечетку…
— Он предположил, что ей пришлось добираться босиком издалека…
— И вы подумали, что из соседней Малой Вязовки? Что она шла через мост?
— А что я еще мог подумать? До ближайшего населенного пункта тридцать километров, столько бы она не прошла.
— А что, если ее привезли на машине? Сначала увезли, а потом привезли и бросили на половине пути?
— Трудно что-либо сказать…
— Тогда скажите, когда вы видели ее последний раз? Живую.
— Утром я ушел на работу, а она осталась дома. Я еще спросил ее, что она собирается делать. Я всегда ее спрашивал, мне же интересно… Но, как правило, она, оставаясь дома, спокойно занималась домашними делами, готовила, смотрела телевизор, читала, спала, вязала…
— А почему она нигде не работала? Не хотела?
— Да здесь и негде работать. Она же балерина.., правда, с неоконченным образованием.
Я ее увез прямо из хореографического училища… Это давняя история, но всегда приятно ее вспоминать.
— Разве здесь нет клуба, где бы она могла преподавать танцы?
— Ей не нравились местные дети. Она считала их умственно неполноценными, и вообще мы мечтали вскоре уехать отсюда.
Просто я ждал места в министерстве, если честно…
— Понятно. Значит, вы ушли и больше ее не видели?
— Нет. Она сказала, что, если будет настроение, поставит тесто и что-нибудь испечет.
— Она любила вас?
— — Думаю, да.
— А вы ее?
— Я ее и сейчас люблю. Даже если подтвердится, что она была в тот день с другим мужчиной.
— Скажите, Сергей Николаевич, а какие у вас здесь были развлечения? Что ее радовало больше всего?
— Знаете, мне казалось, что она счастлива уже тем, что живет со мной… Я не преувеличиваю. Несмотря на разницу в возрасте — а она младше меня на 15 лет, — нам было хорошо вместе…
— Но у вас не было детей.
— Правильно. Но это не потому, что мы не могли. Просто Лара боялась рожать здесь, и мы запланировали, что как только переедем в город, так сразу и… А что касается развлечений, то они были у нас такие же, как и у всех остальных: вечеринки, дни рождения, к которым Лара готовилась, покупала подарки, пекла торт…
— А вы не можете назвать круг ваших знакомых?
— Могу… Только не пойму, почему вы меня об этом расспрашиваете. У меня не укладывается в голове, как это все может пригодиться следствию. Я слышал, что сюда едут из областной прокуратуры… А это значит, что мне придется все то же, что я только что рассказал вам, повторить и для них. Это будет не так-то просто. Я же не железный…
— Понимаете, я не уверена, что специалисты, едущие сюда из города, зайдут к вам.
И вообще, откуда вы знаете, что сюда кто-то едет?
— Мне позвонил Ошеров и сказал. Ошеров — это мой друг. Мы дружили семьями…
— А разве он вам не сказал, по какому поводу они сюда едут?
— По-моему, и так понятно… Но я не хочу, чтобы Лару тревожили. И буду стоять на этом твердо… Больше того, я вас, наверное, удивлю, но мне уже не важно, приедет сюда кто-нибудь или нет. Пусть даже ее и убили и она не умерла от сердечного приступа (как говорит Ошеров), но убийцу-то все равно не найдут. Вот и получится, что могилу вскроют, да без толку…
— Скажите, Сергей Николаевич, со дня похорон к вам кто-нибудь заходил? Навещал?
— Да нет пока… Только вот Юра позвонил и сказал буквально пару слов о том, что сюда выехали следователи из областной прокуратуры и что еще он ждет визита одного нашего общего знакомого, Пети Курочкина, судмедэксперта. Я ответил ему, что, мол, они опоздали, раньше надо было…
И Наталия поняла, что он ничего не знает о смерти Любы Прудниковой. Ничего.
— Наверное, мне придется сказать вам…
Думаю, что и это известие вы воспримете, как подобает мужчине. Дело в том, что Ошеров не сказал вам самого главного… Непонятно, зачем он вообще звонил, ведь следователи едут вовсе не к вам, а совсем по другому делу. В деревне погибла еще одна женщина. Ее нашли утром зарезанной в собственном доме.
— Люба?! — почти вскричал Ванеев. — Скажите: она?
— Да, Люба Прудникова, но разве вы об этом знали?
Он сжал кулаки и опустил голову.
— Нет, я ничего не знал… Просто почувствовал. Я всегда чувствую, когда с ней что-нибудь случается. Ведь это я виноват в ее смерти…
— Вы не здешняя, поэтому многое может показаться вам непонятным. Дело в том, что Люба любила меня… Но я не мог ответить на ее чувства. Она, безусловно, красивая… Но я всегда мечтал о хрупкой интеллигентной девушке, а Люба деревенская насквозь. Кроме того, красота ее какая-то пугающая… Словно такой и не бывает. Так что же с ней случилось?
Ее зарезали? Это, наверное, Андрей Аржанухин… Больше некому.
— Но почему именно Андрей, которого знает вся деревня, а не другой человек, от которого и не ждут такого? Мне непонятно это единодушие вязовцев.
— Да потому что люди здесь живут слишком уж простые: чуть что не так, сразу драться и за топор… Алкоголь разрушает мозг, это я понял сразу, как только приехал сюда.
— А сами вы откуда?
— Из Калуги. Моя семья оказалась в этих краях случайно. Я после окончания института подался на родину, но потом понял, что не могу оставлять родителей, и вернулся. Только они сейчас в городе, а я — здесь вот обосновался.
— Сергей Николаевич, можно, я задам вам один вопрос, который потребует откровенного ответа?
— Пожалуйста, хотя я и так был с вами предельно откровенен.
— Вы бы хотели знать, что именно случилось с вашей женой? И кто виноват в ее смерти?
— Безусловно, — в его голосе почувствовалась горечь. — Но я уже начал свыкаться с мыслью, что найти убийцу невозможно…
А почему вы меня об этом спросили? Неужели вы не верите в то, что я действительно любил свою жену? Какой же муж, окажись он на моем месте, не захочет узнать, кто убил или изнасиловал его жену?!
— Тогда и я буду с вами откровенна. Если вы ждали места в министерстве, то, значит, вы наверняка знакомы с Бедрицким, ведь так?
— С Сан Санычем? Конечно. Он же сейчас депутат городской Думы.
— Вы позвоните ему и просто назовите мою фамилию… Он сам вам все объяснит… — Сказав это, она поднялась и направилась к выходу. «Такие люди, как Ванеев или Бедрицкий, действуют всегда наверняка… Разве смогла бы я разрекламировать себя так, как, к примеру, это делает для меня Сара Кауфман? Конечно же, нет. А вот рекомендация Бедрицкого, который уже имел со мной дело, поможет нам лучше понять друг друга и, главное, сделает Ванеева почти ручным… Разве можно искать убийцу Ларисы без полнейшего доверия со стороны ее мужа?»
— Так как вас зовут? Наталия Орехова? — спросил, уже перед тем как расстаться с ней, Ванеев. — Обязательно позвоню. Сейчас же…
Снег все шел и шел. Идти было почти невозможно.
«Черт, забыла спросить у него про красную юбку и белую блузку, в которой нашли Ларису… Но он сам придет… И очень скоро…»
На полдороге ее встретил Валентин.
— Ну где ты так долго пропадала?! — Он с силой схватил ее за руку и, притянув к себе, всю заснеженную, с залепленным снегом лицом, крепко обнял. — Как же я переживал за тебя! Ты только посмотри, сколько снега намело. Я уже и не знал, что думать…
— Со мной все в порядке, — сказала Наталия, испытывая одновременно и стыд, и радость от встречи. — Просто пришлось кое с кем поговорить…
Она, проваливаясь по колено в снег, который шел не прекращаясь, остановилась возле калитки и нажала на большую черную кнопку звонка. Она не слышала, как он прозвенел, но в доме тотчас произошло какое-то движение, за окном мелькнула тень, после чего дверь распахнулась, высветив на крыльце оранжевый угол, и появился мужчина во всем черном.
— Вы ко мне? — спросил он громко, чтобы его расслышали сквозь завыванье ветра.
— Вы Сергей Николаевич Ванеев? — крикнула она.
* * *
В доме совершенно не чувствовалось запаха похорон. Уютные теплые комнаты, открытые зеркала (хотя по христианскому обычаю они должны были быть прикрыты черным газом), аромат жареной колбасы или яичницы и розовощекий энергичный хозяин, высокий и хорошо сложенный крепкий мужчина. Не такой представляла она себе обстановку в доме, где только вчера похоронили хозяйку. Все было прибрано, нигде ни следа от вчерашнего пиршества смерти. Но глаза у Ванеева были, конечно, грустные.— Проходите… Я вспомнил, вы были вчера…
Вас, наверное, удивляет, что у меня все так, словно не было никаких похорон? Ну, во-первых, я верю только в своего Бога, а потому стараюсь общаться с ним без посредников. Во-вторых, занавешанные зеркала нагоняют тоску, а Лариса, знаете, как любила смотреться в них… Она была такая красивая и молодая…
— Я помощник следователя, — осторожно сказала она. — Меня зовут Наталия Валерьевна Орехова. Скоро должны приехать наши ребята…
— Да я уж понял, что вы не просто так прибыли. Но я разрешения на вскрытие не дам. Это по-варварски… Лучше я вам сам все расскажу И даже то, что не рассказал нашему участковому. Он, знаете, у нас пьет… Какой-то нескладный и неорганизованный человек. Пока по селу идет, наберется, как чайник. С ним вообще о чем-либо говорить без толку… Он хорош только, когда надо разнять драку Вот тогда он просто незаменим. Или спасти женщину от пьяного мужа, когда тот грозится отрубить ей голову…
— Что, у вас и такие случаи бывали?
— Да почти каждый день. Это же не село, а распивочная. Все гонят самогон, кто из чего…
Вы поужинаете со мной?
— Поужинаю. — Любовь к жизни проявлялась даже в таких мелочах. «Надо было отказаться…»
Сергей Николаевич накрыл стол на кухне: закуска, выпивка, жареное мясо, которое Наталия по запаху приняла за жареную колбасу… Но ничего из поминального, это она уже поняла. Все свежеприготовленное. Видать, поминки справляли где-нибудь в столовой, а потом остатки еды раздали людям.
— Давайте выпьем за жизнь во всех ее проявлениях. За Ларочку мы пили вчера… Нелегко будет ее забыть, но жизнь-то продолжается… Давайте, Наташа, не стесняйтесь.
Выпейте, а потом поговорим. Как говорится: выпьем и по трезвой все обсудим.
Он производил впечатление умного и сообразительного человека, обладающего к тому же завидной способностью собираться в трудную минуту. Видно было, что он просто крепко взял себя в руки. Его спокойный тон был результатом волевых усилий над собой, над своим горем.
— Расскажите, Сергей Николаевич, где и при каких обстоятельствах нашли Ларису?
— Ее нашла Надежда Куликова из заготконторы. Возвращалась вечером от Воробьевых (у них день рождения справляли), шла мимо фермы и заметила, что дверь на скотный двор открыта… Она подумала, что это сторож напился и забыл закрыть. Подошла и увидела льющийся из молочного склада свет… Молочный склад — это отдельное помещение, очень чистое, в котором хранится молоко во флягах, до тех пор пока за ним не приедет молоковоз. Но он ведь тоже должен был быть заперт… Когда Надя подошла, то обнаружила на складе спящего мертвецким сном сторожа, Корнеева. Свет из склада падал на землю… Кругом была солома, желтая.., и вдруг — кровь… Она пошла по кровавому следу, завернула за угол и увидела лежащую на соломе .Ларису. — Он замолчал, сглотнул и несколько раз аккуратно кашлянул в кулак. — Самое удивительное, что она была без шубы… На ней была какая-то странная красная юбка, которую я у нее ни разу не видел. И белая блузка, тоже мне незнакомая. Лара была в светлых прозрачных чулках, грязных снизу, словно она долгое время шла без обуви по грязи.., или снегу…
— И что было дальше? Надя прибежала к вам и все рассказала, вы перенесли Ларису домой… Она уже тогда была мертва?
— Да. Я проверил пульс. Но она была еще теплая… А это значит, что, вполне возможно, на ферму она добралась сама, причем не ползком, поскольку это было бы заметно по одежде, а шла обычно, ногами…
— Она была ранена?
— Нет, пришел Ошеров, осмотрел ее и сказал, что никаких внешних повреждений нет.
— Разве ее не изнасиловали?
— Ошеров сказал, что половой контакт с мужчиной у нее был, он определил это по белью и по каким-то внешним признакам. Я в этом не разбираюсь. Он сказал, что хорошо бы взять анализ.., и взял.., я в это время уходил курить, не мог смотреть… Понимаете, он мне так объяснил, что если бы это было изнасилование, то остались бы какие-нибудь синяки, повреждения, а под ногтями уж обязательно набились бы частички кожи или волос насильника… Он много говорил, хотя и понимал, что лишь усиливает мою боль. Мне нелегко было представить себе Ларису в объятиях другого мужчины… А когда я спросил его, как он думает, почему она так странно одета, он сказал, что, вполне вероятно, так захотел тот мужчина, с которым она была…
— А он никак не объяснил ее стертые ступни и посиневшие пятки, словно она отбивала несколько часов кряду чечетку… — сказав это, Наталия почувствовала, как ее обдало горячей волной: девушка, танцевавшая в красной юбке, тоже отбивала чечетку…
— Он предположил, что ей пришлось добираться босиком издалека…
— И вы подумали, что из соседней Малой Вязовки? Что она шла через мост?
— А что я еще мог подумать? До ближайшего населенного пункта тридцать километров, столько бы она не прошла.
— А что, если ее привезли на машине? Сначала увезли, а потом привезли и бросили на половине пути?
— Трудно что-либо сказать…
— Тогда скажите, когда вы видели ее последний раз? Живую.
— Утром я ушел на работу, а она осталась дома. Я еще спросил ее, что она собирается делать. Я всегда ее спрашивал, мне же интересно… Но, как правило, она, оставаясь дома, спокойно занималась домашними делами, готовила, смотрела телевизор, читала, спала, вязала…
— А почему она нигде не работала? Не хотела?
— Да здесь и негде работать. Она же балерина.., правда, с неоконченным образованием.
Я ее увез прямо из хореографического училища… Это давняя история, но всегда приятно ее вспоминать.
— Разве здесь нет клуба, где бы она могла преподавать танцы?
— Ей не нравились местные дети. Она считала их умственно неполноценными, и вообще мы мечтали вскоре уехать отсюда.
Просто я ждал места в министерстве, если честно…
— Понятно. Значит, вы ушли и больше ее не видели?
— Нет. Она сказала, что, если будет настроение, поставит тесто и что-нибудь испечет.
— Она любила вас?
— — Думаю, да.
— А вы ее?
— Я ее и сейчас люблю. Даже если подтвердится, что она была в тот день с другим мужчиной.
— Скажите, Сергей Николаевич, а какие у вас здесь были развлечения? Что ее радовало больше всего?
— Знаете, мне казалось, что она счастлива уже тем, что живет со мной… Я не преувеличиваю. Несмотря на разницу в возрасте — а она младше меня на 15 лет, — нам было хорошо вместе…
— Но у вас не было детей.
— Правильно. Но это не потому, что мы не могли. Просто Лара боялась рожать здесь, и мы запланировали, что как только переедем в город, так сразу и… А что касается развлечений, то они были у нас такие же, как и у всех остальных: вечеринки, дни рождения, к которым Лара готовилась, покупала подарки, пекла торт…
— А вы не можете назвать круг ваших знакомых?
— Могу… Только не пойму, почему вы меня об этом расспрашиваете. У меня не укладывается в голове, как это все может пригодиться следствию. Я слышал, что сюда едут из областной прокуратуры… А это значит, что мне придется все то же, что я только что рассказал вам, повторить и для них. Это будет не так-то просто. Я же не железный…
— Понимаете, я не уверена, что специалисты, едущие сюда из города, зайдут к вам.
И вообще, откуда вы знаете, что сюда кто-то едет?
— Мне позвонил Ошеров и сказал. Ошеров — это мой друг. Мы дружили семьями…
— А разве он вам не сказал, по какому поводу они сюда едут?
— По-моему, и так понятно… Но я не хочу, чтобы Лару тревожили. И буду стоять на этом твердо… Больше того, я вас, наверное, удивлю, но мне уже не важно, приедет сюда кто-нибудь или нет. Пусть даже ее и убили и она не умерла от сердечного приступа (как говорит Ошеров), но убийцу-то все равно не найдут. Вот и получится, что могилу вскроют, да без толку…
— Скажите, Сергей Николаевич, со дня похорон к вам кто-нибудь заходил? Навещал?
— Да нет пока… Только вот Юра позвонил и сказал буквально пару слов о том, что сюда выехали следователи из областной прокуратуры и что еще он ждет визита одного нашего общего знакомого, Пети Курочкина, судмедэксперта. Я ответил ему, что, мол, они опоздали, раньше надо было…
И Наталия поняла, что он ничего не знает о смерти Любы Прудниковой. Ничего.
— Наверное, мне придется сказать вам…
Думаю, что и это известие вы воспримете, как подобает мужчине. Дело в том, что Ошеров не сказал вам самого главного… Непонятно, зачем он вообще звонил, ведь следователи едут вовсе не к вам, а совсем по другому делу. В деревне погибла еще одна женщина. Ее нашли утром зарезанной в собственном доме.
— Люба?! — почти вскричал Ванеев. — Скажите: она?
— Да, Люба Прудникова, но разве вы об этом знали?
Он сжал кулаки и опустил голову.
— Нет, я ничего не знал… Просто почувствовал. Я всегда чувствую, когда с ней что-нибудь случается. Ведь это я виноват в ее смерти…
— Вы не здешняя, поэтому многое может показаться вам непонятным. Дело в том, что Люба любила меня… Но я не мог ответить на ее чувства. Она, безусловно, красивая… Но я всегда мечтал о хрупкой интеллигентной девушке, а Люба деревенская насквозь. Кроме того, красота ее какая-то пугающая… Словно такой и не бывает. Так что же с ней случилось?
Ее зарезали? Это, наверное, Андрей Аржанухин… Больше некому.
— Но почему именно Андрей, которого знает вся деревня, а не другой человек, от которого и не ждут такого? Мне непонятно это единодушие вязовцев.
— Да потому что люди здесь живут слишком уж простые: чуть что не так, сразу драться и за топор… Алкоголь разрушает мозг, это я понял сразу, как только приехал сюда.
— А сами вы откуда?
— Из Калуги. Моя семья оказалась в этих краях случайно. Я после окончания института подался на родину, но потом понял, что не могу оставлять родителей, и вернулся. Только они сейчас в городе, а я — здесь вот обосновался.
— Сергей Николаевич, можно, я задам вам один вопрос, который потребует откровенного ответа?
— Пожалуйста, хотя я и так был с вами предельно откровенен.
— Вы бы хотели знать, что именно случилось с вашей женой? И кто виноват в ее смерти?
— Безусловно, — в его голосе почувствовалась горечь. — Но я уже начал свыкаться с мыслью, что найти убийцу невозможно…
А почему вы меня об этом спросили? Неужели вы не верите в то, что я действительно любил свою жену? Какой же муж, окажись он на моем месте, не захочет узнать, кто убил или изнасиловал его жену?!
— Тогда и я буду с вами откровенна. Если вы ждали места в министерстве, то, значит, вы наверняка знакомы с Бедрицким, ведь так?
— С Сан Санычем? Конечно. Он же сейчас депутат городской Думы.
— Вы позвоните ему и просто назовите мою фамилию… Он сам вам все объяснит… — Сказав это, она поднялась и направилась к выходу. «Такие люди, как Ванеев или Бедрицкий, действуют всегда наверняка… Разве смогла бы я разрекламировать себя так, как, к примеру, это делает для меня Сара Кауфман? Конечно же, нет. А вот рекомендация Бедрицкого, который уже имел со мной дело, поможет нам лучше понять друг друга и, главное, сделает Ванеева почти ручным… Разве можно искать убийцу Ларисы без полнейшего доверия со стороны ее мужа?»
— Так как вас зовут? Наталия Орехова? — спросил, уже перед тем как расстаться с ней, Ванеев. — Обязательно позвоню. Сейчас же…
Снег все шел и шел. Идти было почти невозможно.
«Черт, забыла спросить у него про красную юбку и белую блузку, в которой нашли Ларису… Но он сам придет… И очень скоро…»
На полдороге ее встретил Валентин.
— Ну где ты так долго пропадала?! — Он с силой схватил ее за руку и, притянув к себе, всю заснеженную, с залепленным снегом лицом, крепко обнял. — Как же я переживал за тебя! Ты только посмотри, сколько снега намело. Я уже и не знал, что думать…
— Со мной все в порядке, — сказала Наталия, испытывая одновременно и стыд, и радость от встречи. — Просто пришлось кое с кем поговорить…
Глава 8
ЛЮБОВЬ В САМОМ НАТУРАЛЬНОМ ЕЕ ВИДЕ
Люсю она застала плачущей на кухне.
— Не обращай внимания, — сказал как бы между прочим Валентин, помогая Наталии раздеться. — Она думает, что тебя занесло снегом… Впечатлительная девушка.
Он не мог рассказать ей о том долгом разговоре, который произошел между ними и во время которого Валентину пришлось объяснить Люсе некоторые простые, на его взгляд, вещи. Она призналась ему в любви и в истеричной форме попросила его принять эту самую любовь в самом натуральном ее виде. Люся, совершенно потеряв голову, даже разделась перед Валентином, предлагая себя. И когда поняла, что все ее нравственные усилия потрачены напрасно, принялась взахлеб еще более истерично обвинять Наталию в нелюбви к любящим ее людям. Она кричала что-то о Логинове, с которым Наталия живет, но груз проблем по хозяйству сваливает на домработницу Соню, о самом Валентине, который выполняет унизительную для мужчины роль верного пса… Ее было трудно остановить. Она успокоилась только в его объятиях, которые сначала приняла за настоящие, но потом, понимая, что ее просто жалеют и гладят по голове, как по шерстке котенка, снова взбунтовалась… Она не могла понять, как можно любить такую непредсказуемую и ускользающую женщину, как Наталия, довольствуясь самыми что ни на есть крохами, в то время как рядом находится существо на порядок надежнее и преданнее…
Валентин, которого Наталия представляла Люсе поначалу как молчуна, на деле оказался вполне нормальным и даже разговорчивым человеком. Особенно когда речь шла о самой Наталии. О ней Валентин мог говорить часами, доставляя Люсе нестерпимую боль. Он восхищался ею, в то время как Люся испытывала жгучую досаду от мысли, что никто и никогда не скажет таких слов о ней…
Поэтому, когда стемнело, а Наталия еще не пришла, она призналась себе в том, что даже немного рада этому обстоятельству. Но это чувство было кратковременным, и уже через час оно сменилось самой настоящей паникой при мысли, что Наталия могла замерзнуть или даже погибнуть.
Никогда в жизни Люсе не приходилось еще испытывать такие сильные эмоции: ее бросало то в жар, то в холод. Она совершенно запуталась в собственных мыслях и чувствах. И все потому, что рядом находился мужчина, который внушил ей страсть. И даже не внушил, а разбудил то женское, что было заложено в ней с рождения. Тело ее горело, губы запеклись, глаза щипало…
Приход Наталии протрезвил ее. Дурман, в котором она находилась все те долгие часы, пока ее не было, постепенно рассеивался. Она вполне искренне обняла вошедшую Наталию и принялась, как сомнамбула, накрывать на стол.
После ужина, во время которого Наталия довольно скупо рассказала о своих визитах к Ошерову и Ванееву, Люся, проводив глазами подругу, направляющуюся в ванную, посмотрела на Валентина, убирающего со стола посуду, и попросила его позволения остаться в этом доме на ночь. Она мотивировала это тем, что не доберется по такому снегу до своей квартиры.
— Конечно, зачем ты спрашиваешь? — удивился Валентин. Он выглядел радостным и возбужденным. Он был счастлив тем, что Наталия вернулась. — Это же твой дом… А комнат здесь предостаточно.
Люся долго не могла уснуть, все прислушиваясь к звукам, доносящимся из спальни, где уединились Наталия с Валентином. Они долго говорили приглушенными голосами, а потом затихли. Люся ждала каких-то характерных звуков, которые свидетельствовали бы об определенных отношениях этой пары, но так и не дождалась. Как бы ей ни хотелось приобщиться к этой взрослой, наполненной страстями жизни, ей не удалось приблизиться к ней ни на шаг. Инфантильность ее души и тела давила тяжким грузом…
Она лежала, раскинувшись на диване в большой комнате, мучимая бессонницей и непонятной истомой, прислушиваясь к завыванью ветра за окнами, пока не услышала довольно громкое и недовольное «Нет!» Затем какое-то возмущенное бормотание и женский смех.
А спустя час или два — Люся уже точно не помнила, потому что устала от самой себя, — она вдруг ощутила рядом чье-то дыхание…
Открыв глаза, она увидела склоненного над нею мужчину. Он о чем-то спросил ее, но она ничего не поняла. Или не хотела понять. Через мгновение он уже покрывал поцелуями ее измученное и истерзанное желанием тело, бесстыдно раздвигал ее бедра и производил над ней нечто непонятное и невозможное, но до крика, застрявшего в горле, прекрасное и острое… Он бился над ней до самого утра, сильными руками управляя ее телом, ломая его и складывая, расправляя и вытягивая, пока она не почувствовала судорожную истому, охватившую всю ее целиком, но бравшую свое начало где-то внизу живота.
«Спокойной ночи, — услышала она сквозь охвативший ее целительный сон, — спокойной ночи…»
Выскользнув из теплой постели, она подбежала к тихо звонившему телефону и прижала трубку к уху, словно боясь, что ее могут подслушать.
Конечно же, это был Ванеев.
— Нам необходимо встретиться, — умолял он. — Вы извините, если что не так. Понимаете, я не очень-то доверяю милиции… Да и то, согласитесь, я отнесся к вам с большой симпатией, вы, надеюсь, это прочувствовали?
— Конечно. Сергей Николаевич, вы можете прийти хоть сейчас. Я как раз проснулась и сейчас пойду сварю кофе. Вот вместе и попьем.
На кухне она раздвинула занавески и увидела, что снег наконец-то перестал падать. Бледные и скупые солнечные лучи вымазали светлым золотом весь погруженный в оцепенение сад.
«Будет хороший день…»
Она умылась, надела пеструю шерстяную вязаную юбку до пола, огромный черный свитер, провела несколько раз щеткой по волосам, слегка подкрасила оранжевой помадой губы, припудрила нос и пошла встречать Ванеева, которого заметила из окна.
— Не обращай внимания, — сказал как бы между прочим Валентин, помогая Наталии раздеться. — Она думает, что тебя занесло снегом… Впечатлительная девушка.
Он не мог рассказать ей о том долгом разговоре, который произошел между ними и во время которого Валентину пришлось объяснить Люсе некоторые простые, на его взгляд, вещи. Она призналась ему в любви и в истеричной форме попросила его принять эту самую любовь в самом натуральном ее виде. Люся, совершенно потеряв голову, даже разделась перед Валентином, предлагая себя. И когда поняла, что все ее нравственные усилия потрачены напрасно, принялась взахлеб еще более истерично обвинять Наталию в нелюбви к любящим ее людям. Она кричала что-то о Логинове, с которым Наталия живет, но груз проблем по хозяйству сваливает на домработницу Соню, о самом Валентине, который выполняет унизительную для мужчины роль верного пса… Ее было трудно остановить. Она успокоилась только в его объятиях, которые сначала приняла за настоящие, но потом, понимая, что ее просто жалеют и гладят по голове, как по шерстке котенка, снова взбунтовалась… Она не могла понять, как можно любить такую непредсказуемую и ускользающую женщину, как Наталия, довольствуясь самыми что ни на есть крохами, в то время как рядом находится существо на порядок надежнее и преданнее…
Валентин, которого Наталия представляла Люсе поначалу как молчуна, на деле оказался вполне нормальным и даже разговорчивым человеком. Особенно когда речь шла о самой Наталии. О ней Валентин мог говорить часами, доставляя Люсе нестерпимую боль. Он восхищался ею, в то время как Люся испытывала жгучую досаду от мысли, что никто и никогда не скажет таких слов о ней…
Поэтому, когда стемнело, а Наталия еще не пришла, она призналась себе в том, что даже немного рада этому обстоятельству. Но это чувство было кратковременным, и уже через час оно сменилось самой настоящей паникой при мысли, что Наталия могла замерзнуть или даже погибнуть.
Никогда в жизни Люсе не приходилось еще испытывать такие сильные эмоции: ее бросало то в жар, то в холод. Она совершенно запуталась в собственных мыслях и чувствах. И все потому, что рядом находился мужчина, который внушил ей страсть. И даже не внушил, а разбудил то женское, что было заложено в ней с рождения. Тело ее горело, губы запеклись, глаза щипало…
Приход Наталии протрезвил ее. Дурман, в котором она находилась все те долгие часы, пока ее не было, постепенно рассеивался. Она вполне искренне обняла вошедшую Наталию и принялась, как сомнамбула, накрывать на стол.
После ужина, во время которого Наталия довольно скупо рассказала о своих визитах к Ошерову и Ванееву, Люся, проводив глазами подругу, направляющуюся в ванную, посмотрела на Валентина, убирающего со стола посуду, и попросила его позволения остаться в этом доме на ночь. Она мотивировала это тем, что не доберется по такому снегу до своей квартиры.
— Конечно, зачем ты спрашиваешь? — удивился Валентин. Он выглядел радостным и возбужденным. Он был счастлив тем, что Наталия вернулась. — Это же твой дом… А комнат здесь предостаточно.
Люся долго не могла уснуть, все прислушиваясь к звукам, доносящимся из спальни, где уединились Наталия с Валентином. Они долго говорили приглушенными голосами, а потом затихли. Люся ждала каких-то характерных звуков, которые свидетельствовали бы об определенных отношениях этой пары, но так и не дождалась. Как бы ей ни хотелось приобщиться к этой взрослой, наполненной страстями жизни, ей не удалось приблизиться к ней ни на шаг. Инфантильность ее души и тела давила тяжким грузом…
Она лежала, раскинувшись на диване в большой комнате, мучимая бессонницей и непонятной истомой, прислушиваясь к завыванью ветра за окнами, пока не услышала довольно громкое и недовольное «Нет!» Затем какое-то возмущенное бормотание и женский смех.
А спустя час или два — Люся уже точно не помнила, потому что устала от самой себя, — она вдруг ощутила рядом чье-то дыхание…
Открыв глаза, она увидела склоненного над нею мужчину. Он о чем-то спросил ее, но она ничего не поняла. Или не хотела понять. Через мгновение он уже покрывал поцелуями ее измученное и истерзанное желанием тело, бесстыдно раздвигал ее бедра и производил над ней нечто непонятное и невозможное, но до крика, застрявшего в горле, прекрасное и острое… Он бился над ней до самого утра, сильными руками управляя ее телом, ломая его и складывая, расправляя и вытягивая, пока она не почувствовала судорожную истому, охватившую всю ее целиком, но бравшую свое начало где-то внизу живота.
«Спокойной ночи, — услышала она сквозь охвативший ее целительный сон, — спокойной ночи…»
* * *
Наталия ничего не заметила. Она проснулась в объятиях Валентина, и его блаженную улыбку записала на свой счет. Разве могло ей прийти в голову, что, после того как она ему отказала глубокой ночью, он, подождав, пока она уснет, уступит Люсе и превратит ее наконец в женщину.Выскользнув из теплой постели, она подбежала к тихо звонившему телефону и прижала трубку к уху, словно боясь, что ее могут подслушать.
Конечно же, это был Ванеев.
— Нам необходимо встретиться, — умолял он. — Вы извините, если что не так. Понимаете, я не очень-то доверяю милиции… Да и то, согласитесь, я отнесся к вам с большой симпатией, вы, надеюсь, это прочувствовали?
— Конечно. Сергей Николаевич, вы можете прийти хоть сейчас. Я как раз проснулась и сейчас пойду сварю кофе. Вот вместе и попьем.
На кухне она раздвинула занавески и увидела, что снег наконец-то перестал падать. Бледные и скупые солнечные лучи вымазали светлым золотом весь погруженный в оцепенение сад.
«Будет хороший день…»
Она умылась, надела пеструю шерстяную вязаную юбку до пола, огромный черный свитер, провела несколько раз щеткой по волосам, слегка подкрасила оранжевой помадой губы, припудрила нос и пошла встречать Ванеева, которого заметила из окна.