Дуэйн Диана. Глубокое волшебство (Юные волшебники - 2)

   Нита улыбнулась про себя, отмечая, что не так уж сильно различаются отношения между людьми от повадок в сообществе китов.
   - А вот и К'лыыы, - сказала Ш'риии.
   Ните послышалось в этом подводном имени человеческое слово "клык". Она с трепетом взглянула на ярко-белую с глубокими черными переливами касатку и почувствовала себя не совсем уютно. У китов-горбачей при виде касатки непроизвольно возникают мысли об окрашенной кровью воде. Но, вопреки интуитивному знанию нынешнего ее громадного тела, человеческий разум Ниты подсказывал ей, что опасаться не следует. Она вспомнила, что касатки очень дружелюбны по отношению к людям. Вспомнился ей и дядя Джерри, старший брат матери, который рассказывал, как однажды плыл верхом на касатке в аквапарке на Гавайях, и ему это очень понравилось. А касатка тем временем подплыла к Ните поближе и уставилась на нее маленькими черными глазками, не прозрачными и холодными, как у акулы, но острыми, умными и даже с веселым огоньком, играющим где-то в глубине.
   - Ну, что молчишь? - словно бы поддразнивая, спросила касатка. - Может, акулы вырвали твой язык?
   Шутка была довольно грубой, но сказана таким веселым голосом, что Нита тут же влюбилась в это приветливое и забавное существо.
   - Ты, значит, К'лыыы? - спросила Нита, снова припомнив человеческое "клык".
   - А ты, выходит, Х'Нииит, - ухмыльнулась касатка. Интересно, какое словечко припомнила она?
   - Если угодно, - хмыкнула Нита. В голосе касатки ей слышались странно сочетающиеся острые, почти злобные, и в то же время забавные свисты и переливы, словно бы сдобренные перцем фырканий и уксусным шипением. - Ты живешь здесь, К'лыыы? - спросила Нита.
   - Нет. Я приплыла, чтобы спеть песню, из Баффинова залива.
   - Но это в Канаде! В пятистах милях отсюда!
   - Да, много-много длин пути. Но я не плыла, Х'Нииит. Переместилась так же, как и вы с К'ииитом прошлой ночью. Думаю, что такое использование волшебства в ответ на Призыв, - заметила К'лыыы, - никто не станет рассматривать как вызов волшебству. Все же такое расстояние...
   Довольная своей немудреной шуткой, касатка весело фыркнула и выпустила цепочку пузырей.
   - Я спешила. Впрочем, как и ты со своим приятелем. У вас, кажется, не так уж много времени остается побыть и поработать вместе. Пока живы оба.
   Голос касатки был добрым и даже участливым, но Ните захотелось в эту минуту быть от нее подальше.
   - Ты права, - постаралась спокойно ответить она и обратилась к Ш'риии: - Может, начнем?
   - Конечно.
   Ш'риии поднялась повыше над затопленным кораблем, издавая продолжительный призывный свист. Все остальные медленно стали подплывать к ней. Голоса китов, собравшихся вокруг Посвященных, постепенно стихали, как шумы в зале перед концертом.
   - Начнем с самого начала, - сказала Ш'риии. Она умолкла на несколько секунд и вознесла голос в Призыве:
   Кровью окрасилось Море, но я пою.
   И тот, кто ее прольет, поет.
   Голод терзает тело, но я пою.
   И тот, кто жертвой падет, поет.
   Древняя песня морских глубин - вечного мира струна.
   Для жизни и смерти закон один, и радости боль слышна.
   "Радость", - повторяла про себя Нита, стараясь не думать о боли. Но мысль о том, чья же кровь будет отдана, не покидала ее.
   Она дошла до середины первой Песни Искушаемых, когда сверху упала длинная тень. Узкое тело, бледное, как отполированная волнами, кость, медленно скользило над Нитой, погашая нефритовый свет пронизанной солнцем толщи воды. Тусклый черный глаз с убийственным равнодушием разглядывал ее.
   - Х'Нииит.
   - Эд'рум, - кисло откликнулась Нита. Неумолимое присутствие акулы вовсе не радовало.
   - Плыви за мной.
   Изогнувшись дугой, Бледный повернулся и поплыл на север в сторону маяка Амброуз. Зрители киты разомкнули круг, и Нита молча последовала за акулой.
   Они плыли все дальше и дальше, а вслед, постепенно замирая, неслись звуки Песни сквозь неясное бормотание перекликающихся китов.
   - Итак, Молчаливая, - сказал Эд'рум, замедляя ход, - ты была занята прошлой ночью?
   - Да, - ответила Нита. У нее было такое чувство, что в холодной голове акулы возникла какая-то странная и, может быть, опасная мысль.
   Эд'рум взглянул на нее.
   - Ты сердишься...
   - К черту! К дьяволу! - выпалила Нита, не скрывая уже своего состояния.
   - Объясни мне, что значит этот гнев, - проскрипел Властелин акул. Обычно Молчаливую не пугает исход Песни и не кажется ей столь ужасным. Киты даже соревнуются за честь петь эту партию. Да, Молчаливая умирает, но смерть вовсе не страшна... Она просто приходит быстрее, чем настигла бы в ином случае. Смерть от хищника или от старости. Зато своей жертвой Молчаливая приносит возобновление жизни и сдерживает Великую Смерть для всего Моря... на долгие годы.
   Эд'рум спокойно поглядел на нее.
   - И даже если Молчаливой и надо кое-что претерпеть, что из того? Ведь все равно существует Сердцевина Времени, верно? Или Сердце Моря. - Нита молчала. - Песня не конец, но проход в иную жизнь. Как же они превозносят это продолжение того, что ждет их в конце Песни! - Бледный возвысил голос и пропел, вернее, проскрипел одну из песен Синего. Нет у акул песен, не могут они петь, и потому Эд'рум произнес стихи речитативом:
   Из этого Моря - моря нашей жизни возникли
   Бледные тени той тайной, неведомой выси,
   Где Время и радость навеки сроднились,
   Где вечноживущие смело со Смертью простились,
   И Голос неясный выводит мелодию тени прекрасной,
   Той Песни, что к нам приплывает, неведомой нам оставаясь.
   Эд'рум умолк.
   - Ты Волшебница, - сказал он. - Тебе это место, наверное, ведомо?
   Нита помнила - Сердцевина Времени выглядела как светлый город с небоскребами из сияющего хрусталя. Невидимая, но несомненно существующая здесь сила пульсировала на его улицах, в каменных стенах его домов. А за городом простиралась целая вселенная, внутри и за пределами которой сгустились все времена. Смерть не касалась этого места.
   - Да, я была там.
   - Поэтому ты знаешь, что ожидает тебя после Жертвоприношения, после изменения твоего существа и существования. Но, кажется, ты не принимаешь это изменение так спокойно?
   - Как же я могу? Ведь я человек!
   - Да. Но дай все-таки мне разобраться. Почему ты ко всему этому относишься совсем по-иному? Почему ты так гневаешься на то, что рано или поздно все равно произойдет с тобой?
   - Потому что я еще очень молода для этого, - ответила Нита. - Я смогу еще многое сделать... вырасти, работать, жить...
   - А это? - Эд'рум как бы обвел острым плавником все вокруг - горящее зеленым цветом море, быстрых рыб, сверкающих в его толще, ослепительно сияющее зеркало поверхности над ними всеми. - Это разве не жизнь?
   - Конечно, жизнь! Но существует и еще многое другое! И потом, быть убитой акулой... Это тоже жизнь или продолжение ее?
   - Уверяю тебя, - промолвил Эд'рум, - уверяю, что нет ничего более прекрасного для меня, чем убийство. Я сделал бы то же самое для любого Волшебника, поющего Молчаливую. Я проделывал подобное не раз. И не сомневайся, сделаю снова...
   Ните послышалось что-то странное в голосе акулы. В нем проскальзывала... печаль.
   - Послушай, - сказала Нита, и ее собственный голос был тих. - Скажи мне... это больно?
   - Килька, - теперь Эд'рум говорил совершенно бесстрастно, - а что в жизни не больно? Даже любовь ранит иногда. Ты должна была заметить...
   - Любовь?.. Что ты об этом знаешь? - Нита была так измучена, что и не замечала, что говорит с Властелином акул без всякого почтения, даже пренебрежительно.
   - А кто ты есть, чтобы считать, будто я ничего об этом не знаю? Думаешь, если я убиваю без всякого раскаяния, то и любовь мне недоступна, непонятна, неведома?
   Возникла длинная пугающая пауза. Эд'рум молча принялся описывать вокруг Ниты широкий круг.
   - Ты думаешь, будто я столь стар, что ничего не знаю, кроме слепой привычки кружить, стремительно кидаться, одаривая шрамами, располосовывая... Убийца и Жертва. Это и есть единение. Да, я знаю такое... и очень хорошо.
   Голодная алчность сквозила теперь в голосе акулы. Эд'рум все сужал и сужал круги и говорил ровно, медленно, будто в полусне:
   - И... да... иногда нам хотелось бы, чтобы единение не кончалось, было вечным. Но что нам, существам холодным, делать с теплокровными? Долго ли будет длиться такое единение? - Это слово он выговаривал четко и жестко, словно оно было чуждо его языку. - Рано или поздно кто-то из нас ослабеет или попадет в беду, и другой прикончит его. Вот какой конец сулит любовь, которая соединила бы нас. Эта цена для меня слишком высока, и я не хочу расплачиваться даже за единый миг единения. И плаваю один.
   Он приблизился к Ните настолько, что их тела почти соприкасались. Нита прижала к бокам плавники и отстранилась от жесткой шкуры, не осмеливаясь в то же время резко отпрянуть в сторону. Эд'рум оборвал свое кружение и принялся плавать вперед и назад, будто и не было никаких угрожающих кругов только что.
   - Но, Килька, вряд ли тебя занимает и волнует вопрос МОЕЙ любви... или ее отсутствие...
   - Любовь? - вырвался у Ниты горький вскрик. - Но у меня и мгновения этой любви не было! А теперь... теперь...
   - Тогда тебя верно выбрали для партии Молчаливой, - словно откуда-то издали прозвучал голос акулы. - Как там звучит эта строка? "...Не дозрела я для любви, зато для смерти созрела..." Это всегда было привилегией Молчаливой - жертвовать любовью ради жизни, а не наоборот, как часто звучит в ваших песнях, жизнью ради любви.
   Эд'рум отплыл в сторону, чтобы ухватить морского окуня, который неосторожно проплывал слишком медленно и близко. Когда вода унесла капли крови, глаза акулы снова сделались холодными и спокойными.
   - Неужели это так много для тебя значит, Килька? У тебя на самом деле не было времени полюбить? - спросил Эд'рум.
   Мама, папа, Дайрин, промелькнуло в голове у Ниты, нет, это не любовь. И тут же ужаснулась - Дайрин? Она не любит Дайрин? И все же...
   - Нет, Бледный Убийца. Я люблю. Но... не так, не то...
   - Тогда, - Бледный словно бы усмехнулся, - тогда, полагаю, Песня будет петься от всего сердца. Ты все еще намерена совершить Жертвоприношение?
   - Я не хочу...
   - Отвечай на вопрос, Килька.
   Прошло немало времени, прежде чем Нита смогла заговорить снова.
   - Я сделаю то, что обещала, - выдавила она и тут же услышала долетевшие до нее сквозь толщу воды ноты Песни, которые прозвучали сейчас, как погребальные песнопения.
   Нита была благодарна Властелину акул за долгое его молчание, потому что сейчас, когда все внутри у нее сжалось, не смогла бы скрыть свое отчаяние, этот обуревавший ее безграничный страх. Настоящий страх. Не тот, что возникает неожиданно, неосознанно. Нет, ее страх возник одновременно с внутренним окончательным решением и охватывал медленно, словно бы сужая круги, как готовая к убийству акула. Нита не просто страшилась непонятного, она до мельчайших подробностей осознавала, что с нею произойдет.
   - Я достаточно велик и силен, чтобы покончить с китом-горбачом в два приема, - сказал Эд'рум. - И нет мне надобности растягивать это удовольствие. Ты будешь говорить с Сердцем Моря. Это твоя радость. Так что не думай обо всем остальном.
   Нита с изумлением поглядела на акулу.
   - Но я думала, что ты не веришь в Сердцевину Времени... ты же никогда...
   - Я не волшебник, Х'Нииит, - тихо вымолвил Эд'рум, - и Море не говорит со мной, как с тобой. Я никогда не испытаю этой высокой дикой радости, о которой поет Синий: "Море, пылающее непереносимым светом..." Голоса. Единственный голос, который я слышу, это голос крови. Но разве мне иногда не хочется узнать, какая она, ваша радость?.. И пожалеть, что мне она не доступна.
   Сухая, словно раздирающая горло боль послышалась в голосе акулы. И Нита вдруг вспомнила те строки из Учебника, где упоминался Властелин. "Акулы не умирают естественной смертью, - думала она. - Значит, лишь Властелин живет годы и годы, становящиеся бесконечностью. Вокруг него все умирают и умирают... а он не может...
   ...но хочет? Вот почему он мечется, словно пытается вырваться из каких-то невидимых, но прочных тисков".
   Нита вдруг переполнилась неясной жалостью к этой бледной молчаливой тени, снующей около нее. Она уже не сторонилась, а подплыла поближе к Бледному и мгновение скользила с ним бок о бок.
   - Жаль, что я не могу помочь тебе, - проговорила Нита.
   - Зачем? Разве Властелин умеет чувствовать горе и одиночество? - Теперь в его голосе не осталось и намека на печаль или раздумье. Лишь спокойное высокомерие.
   - А чужое горе тем более? - не удержалась Нита. Эд'рум ответил долгим молчанием.
   - Я понимаю, - снова начала придавленная этим молчанием Нита, - надо страдать беззвучно и безмолвно. И все же всегда надеешься, что принесший горе сочувствует тебе.
   Они проплыли еще несколько длин, рассекая постепенно темнеющую воду. И страх снова стал постепенно охватывать Ниту. А разум ее кричал и неистовствовал: "ТЫ ПРОСИШЬ О СНИСХОЖДЕНИИ, ЖДЕШЬ ЖАЛОСТИ ОТ СУЩЕСТВА КОТОРОЕ СОБИРАЕТСЯ УБИТЬ ТЕБЯ? ТЫ СУМАСШЕДШАЯ!"
   Наконец Эд'рум произнес:
   - Ты хорошо говорила. И мы сделаем так, чтобы Жертвоприношение было радостным. Ты молодая и никогда не любившая. Я старый и никем никогда не любимый. - В голосе акулы слышалось лишь ледяное спокойствие. - Такой Песни Море еще не видело. И вряд ли увидит.
   - Х'Нииит, - донесся до них с южной стороны маяка Амброуз голос Ш'риии, - твое время уже почти истекло...
   - Мне нужно возвращаться, - сказала Нита. - Эд'рум...
   - Да, Молчаливая?
   Нита сама не понимала, почему она сказала это:
   - Прости меня!
   - Впервые меня просят об этом, - бесстрастно ответил Властелин. Ладно, и ты меня прости. Плыви, Килька. Я не забуду твоих слов.
   Нита взглянула на акулу. Безжалостные, непрозрачные, словно бы лишенные глубины глаза на мгновение задержались на ней, и Эд'рум, грациозно изогнувшись, проплыл мимо.
   - Плыву-у! - пропела Нита в ответ на призыв Ш'риии и повернула на юг.
   И бледная тень не сопровождала ее.
   Следующие несколько часов, пока вода все продолжала темнеть и тяжелеть, протекли для Ниты в бесконечных переливах музыки и пения, утомляющих повторениях слов, которые могли испугать ее, если бы у нее было время пугаться. И что-то росло в ней, медленно, постепенно охватывая все ее существо. Странное приподнятое настроение - вот что она ощутила вдруг. Она продолжала петь, не раздумывая, почти не осмысливая пропетые строчки и слова, охваченная этим радостным чувством в надежде, что оно будет длиться все время, до того самого момента, когда все кончится. Вместе с другими Посвященными она повторяла еще и еще раз то, что станет ее последними словами:
   ...Море, услышь меня снова
   И сделай Законом мной изреченное слово...
   - Правильно. Теперь немного отплыви. Никто не должен услышать этой части Песни. Плыви вверх и в сторону центра, туда, где есть острый выступ скалы. Вот сюда...
   Должна ли я принять этот ничтожный Дар?
   Тайну смерти познать и потерять Власть?
   Так пусть же узнают, кто принял удар,
   Кто кровь и дыханье свое позволил украсть,
   Чей голос и разум превыше ничтожной Игры.
   Появится Некто, откроет, что скрыто от вас до поры
   Что явно и тайно дано не случайно
   Имя мое.
   Не дозрела я для любви,
   Зато для смерти созрела...
   - О Боже!..
   ...Пусть горло мое раздирает страх,
   Свой удел принимаю смело.
   В бледное тело зубы впились.
   Пусть облаком алым колышется кровь.
   Да, я не боюсь. Движенье и жизнь
   Море вольет в меня вновь...
   ...И бледная тень снова нависла над ней, и ровный голос речитативом на одной шипящей ноте протянул единый мотив, повторяя его вновь и вновь...
   ...Нету любви у меня и Власти,
   Дайте мне тех, кто слаб и несчастен,
   Дайте мне тех, кто готов пропасть,
   И возродится былая Власть...
   Странное возбуждение продолжало расти. Нита уже не управляла своим голосом, а это приподнятое состояние духа словно бы вело Песню само по себе, наполняло ее силой волшебства. И дрожала, бурлила вода. И уже отдаленно звучал голос Властелина акул, заглушаемый звуками Песни. И страх превращался в восторг. И беда в победу...
   Я принимаю твой Дар, Одинокая Сила,
   Смерть принимаю, не споря.
   Пусть она с Морем сольется и станет
   Частью великого Моря!
   Смерть принимая, ее изымаю из мира,
   Из Времени, чье непрерывно теченье.
   Ее, как подарок, с собой забираю,
   А Времени щедро дарую рожденье.
   Вонзай свои зубы в покорное, мягкое тело,
   Пусть ненависть черная хлещет волной.
   Победа твоя означает твое пораженье
   Посланница Смерть умирает со мной.
   ...В последний раз Нита пропела это и осталась неподвижной, измученной, словно бы опустошенной. Мгновение она ничего не видела, кроме встревоженных глаз Кита, впившихся в нее откуда-то издали, из-за границы круга. И еще ощутила легкое прикосновение всколыхнувшейся воды, когда Эд'рум проплыл над ней.
   - Вот так, - наконец тихо произнесла Ш'риии. - А теперь...
   Она умолкла и выплыла из круга Посвященных. Следом за ней медленно потянулись сначала Синий, а потом и остальные. И все они выводили погребальную Песнь для Молчаливой - последний аккорд побежденной Смерти и отринутой Одинокой Силы. Нита поднялась на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
   Она прорвала пленку воды и оказалась под вечерним небом. На западе алыми угольями полыхал закат, на востоке поднималась луна, которой не хватало всего крохотной дольки, чтобы стать полной. Она казалась раздувшейся и янтарной сквозь дымку нагретой воды. А на севере - тьма, пронзаемая лучом света, льющегося от маяка Амброуз. Луч этот беспокойно скользил по волнам желтоватой лентой. А ниже маяка, заслоняемые волнами, всплывали и тонули красные огоньки манхэттенских небоскребов, словно воспаленные глаза города. С юга им подмигивало красно-оранжевое око Арктура, отсвет которого мелкими искрами пересыпался с волны на волну. Нита отдалась волнам и равномерно качалась на них, тяжело дыша. Вода словно бы убаюкивала ее. "О небо, думала она, - помоги мне!.."
   Позади нее на поверхность вырвался кашалот. Это был конечно же Кит! Разогнав огромную волну и выпустив в воздух мощный фонтан воды, кашалот приблизился:
   - Нита...
   - Привет, - беззаботно откликнулась она, понимая, что ТАК говорить с ним нельзя. Но совершенно ясно, с чем он приплыл. Надо было помешать Киту завести этот теперь уже никчемный разговор.
   - Нита, - повторил он, - у нас нет времени. Они собираются начать погружение, как только немного отдохнут и окружат себя защитными заклинаниями.
   - Верно, - ответила она, как бы и не понимая, куда он клонит, - нам пора плыть к ним.
   Она наклонила тело и стала медленно погружаться.
   - Нита! - Внезапно она наткнулась на сорокафутовую тушу кашалота, преградившего путь. Нита с раздражением выпустила струю воды и отплыла чуть в сторону. Кашалот перекатывался перед ней. Неожиданно с резким хлопком он сбросил Сеть. Теперь рядом по-собачьи плыл мальчишка, удивительно крошечный по сравнению с массивным телом кита-горбача.
   - Нита, хоть на минуту сбрось это свое обличье!
   - Что? А-аа...
   Для того чтобы измениться, требовалось не более мгновения. Вот и она уменьшилась и тоже поплыла, по-собачьи подгребая руками. Кит держался рядом. Волосы его прилипли ко лбу.
   - Нита, - сказал он, - я не собираюсь сдаваться. Нита удивленно подняла брови.
   - Кит, - она старалась быть убедительной, - мы ничего с этим не сможем поделать. Я УЖЕ приняла это. Купила. Именно купила. Еще раньше.
   - Нет. - Кит не хотел признать даже несомненное. - Послушай, Нита... ты самая лучшая Волшебница, с которой я работал...
   - Я - ЕДИНСТВЕННАЯ Волшебница, с которой ты работал, - криво усмехнулась Нита.
   - Я тебя убью! - Он осекся, наткнувшись на ироничный взгляд Ниты.
   - Нет необходимости. Это сделают другие, - сказала она. - Кит... ответь, о чем ты думал раньше? Почему допустил, чтобы я впуталась во все то, из чего теперь вырваться не могу?..
   - ...пока другой Волшебник не вызволит тебя.
   Она уже зло поглядела на него.
   - Глупец! Ты НЕ СМОЖЕШЬ!
   - Я знаю. И от этого больно! Я понимаю, что ДОЛЖЕН добровольно заменить тебя, но я не в силах...
   - Что ж, тогда Я убью ТЕБЯ.
   Теперь он усмехнулся.
   - И у тебя тоже не выйдет. "Все за одного". Помнишь? Мы ОБА должны выбраться живыми из этой переделки.
   Он не смотрел на нее.
   - Давай поставим себе такую цель, - сказала Нита.
   Ответом - молчание.
   Она глубоко вздохнула.
   - Знаешь, если мы даже НЕ выберемся отсюда оба, я думаю, все будет хорошо. Для всех остальных...
   - Нет! - вскричал Кит.
   Нита спокойно глянула на него.
   - Ладно, - сказала она. - Пусть будет так, как будет.
   Да, перед ней сейчас был тот Кит, которого она знала. Кит, с которым она привыкла работать. Упрямый, решительный, почти всегда уверенный в себе. Человек, из которого храбрость так и выплескивается. Человек, который может с одинаковой смелостью предстать перед Одинокой Силой и перед разгневанными родителями Ниты.
   - Послушай, - спросила она, - а что ты собираешься сказать моим предкам, когда вернешься?
   - Я собираюсь сказать им, что жутко проголодался, - откликнулся Кит. И пока я ем, все расскажешь им ты.
   "Пусть будет так!" - усмехнулась про себя Нита, повторив свои слова.
   Они еще долго плавали, наблюдая за тем, как медленно кралась по небу луна, слушая прилетающие каждую минуту резкие сигналы маяка Амброуз. Примерно в миле от них проплыл танкер, направляющийся в бухту Нью-Йорка. Его зеленые, бегущие по волнам огни, казалось, были направлены прямо на них, низкий оглушительный звук сирены упреждал встречные корабли от столкновения. Но вот снизу, из-под воды послышалась еще более глубокая нота, которая постепенно становилась все выше и тоньше и наконец исчезла для человеческого уха. И лишь колыхание воды напоминало, что звук призыва не смолк.
   - Они готовы, - сказал Кит.
   Нита кивнула, скользнула вниз и тут же обернулась китом-горбачом. В последний раз она взглянула на облитые закатом башни Манхэттена, пока Кит, окутанный Сетью, обращался в кашалота. Потом они ушли в глубину.
   Глава двенадцатая. ПЕСНЯ ДВЕНАДЦАТИ
   Влекущееся в сторону моря течение Гудзонова пролива начинается примерно в двадцати милях южнее маяка Амброуз и сначала стремится на юг, параллельно берегу Джерси, а затем постепенно уклоняется к юго-востоку прямиком в открытое море, где становится значительно глубже. Дно пролива постепенно меняется, переходя от серо-зеленого ила к серо-черному песку и вплоть до совершенно голых полосатых камней. Оно усеяно обломками кораблей, оставленных за время четырехсотлетнего плавания в водах пролива, и отходами человеческой деятельности, скопившимися за триста лет обитания на его берегах. Здесь вперемешку лежат почти целые корпуса кораблей, потерпевших кораблекрушение и опустившихся поверх затонувших прежде, покрытых ржавчиной судов, и груды гниющих бревен, и пепел, и кучи угля, и зазубренные ребра металлического лома, и затопленные, ставшие ненужными громадные буи, и пушки, и даже невзорвавшиеся бомбы, снаряды, торпеды. Все это покрыто и поглощено илом и жидкой грязью, смытой сточными водами. Мусор многомиллионного города, которому некогда в суете деловой жизни подумать о жизни подводной.
   Неровное дно пролива начиналось на мелководье, где глубина едва ли опускалась на морскую милю. Когда-то здесь было гораздо глубже, и в особенности в начале пролива. Однако жидкая грязь настолько заполнила его, что первые несколько миль трудно было даже определить, где проходит русло, погребенное под гниющими отбросами, навалом выцветших банок из-под пива и красных от ржавчины жестяных крышек. Но постепенно, примерно в двадцати милях вниз по проливу, это русло проявлялось и становилось похожим на некую неровную колею, проторенную течением реки Гудзон по дну океана. Колея эта в самом глубоком месте достигала мили и расширялась до пяти миль от края до края. Но даже и здесь, на глубине сорока морских саженей, что вдобавок ниже дна океана примерно на шестьдесят футов, в углублении русла, напоминающего в разрезе букву V, толстым слоем лежит темная масса отходов человеческой деятельности. В последние годы город уже не засорял это место, но зато и прежняя грязь не вычищалась. Каждый камень, каждая железяка на постепенно понижающемся морском дне поросла черным и густым илом. На такой глубине, у дна мало рыб: им просто нечего здесь есть. Криль в этой мертвой воде не живет, ибо она не пригодна для зарождения микроскопических существ, которыми он питается. Неестественный оливковый цвет моря не меняется даже летней ночью.
   Стены пролива стали понижаться. Постепенно колея выровнялась и превратилась просто в широкую подводную долину, каких немало на морском дне. Достигнув предполагаемого конца пролива примерно в ста тридцати милях юго-восточнее гавани Нью-Йорка, цепочка подводных пловцов, к своему удивлению, уже ничего не могла разглядеть впереди. Лишь неясно маячила в зеленовато-серой сумеречной воде неровная гора мрачных, покрытых илом и грязью камней и всевозможного мусора. Однако там, где пролив должен был поворачивать к югу, перед ними разверзлась...
   ...бездна! Грязные припухлости морского дна словно бы скопились и остановились у неожиданно обрывающейся громадной дугообразной скалы. И двурогая дуга эта простиралась на две мили, от одного ее рога до другого. А за скалистым обрывом, за границей континентального шельфа, который тянулся на северо-восток и юго-запад, не было ничего! Ничего, кроме смутного свечения, проникающего сюда с поверхности океана. А за границами полукруга, в его бездонной глубине таилась лишь мертвая тишина и подстерегал черный, непроглядный мрак, от которого пробегал по коже озноб. Ледяной холод и тьма.