Дуглас Норман. Южный ветер

   Он знал, что это -- южный полдень. Пусть в окружавших его печальных развалинах и не обитал никакой призрак, но нечто неуловимо враждебное витало в полдневном воздухе. В такой фантастический час, чувствовал епископ, может произойти все что угодно. По наущению этого незримого Присутствия способны совершаться самые дикие безрассудства.
   Он попытался припомнить, что сказал ему Кит об этом растленном типе, о Мулене. Ретлоу... где он все-таки слышал это имя? Но мистер Херд тщетно копался в памяти. Блеск, окружавший его, насыщала враждебная мощь, которая, словно вампир, высасывала из него жизненную силу, лишая ум гибкости; то был дух зла, мерно дышащий в мирном солнечном воздухе. Он обращал ландшафт, плясавший перед глазами епископа, в морок, в мираж, переиначивая образы и природы, и плодов человеческой деятельности...
   Тут епископ обнаружил, что Кит и его компаньоны уже оделись и занялись разгрузкой нелепого короба. Они звали его к себе. Колдовское заклятие спало.
   Епископ спустился к воде.
   -- Хорошо поплавали? -- осведомился он.
   -- Изрядно! Сейчас эти ребята изготовят нам для начала недурственный омлет. Я не любитель холодных завтраков, а вы? По-моему они ложатся на желудок свинцовой тяжестью.
   -- А матросы к нам не присоединятся?
   -- Нет. Им и так хорошо платят. Конечно, они были бы не прочь пристроиться ко мне в услужение. Но я никогда не нанимаю островитян, разве что на временную работу, это оберегает меня от всякого рода неприятностей с местными жителями и от их семейных интриг. Даже тех, что постарше. Последние слишком склонны к размышлениям, а стоит слуге начать задумываться, как он становится бесполезным. Я считаю, что по-человечески общаться можно только с посторонними людьми. Если вам требуется хорошо сделать какое-то дело, обращайтесь к человеку со стороны, к профану, к толковому любителю. И когда соберетесь жениться, Херд, позаботьтесь о том, чтобы жена ваша происходила из другого сословия, из других мест, из другой страны -- если удастся, c другой планеты. Иначе пожалеете. Я не хочу сказать, что усматриваю какие-то неприемлемые стороны в инцесте; на мой взгляд это самая естественная вещь на свете...
   -- Подумать только!
   -- Да, и все же с ним связан неодолимый предрассудок. Вероятно, искусственный, современного происхождения. Подозреваю, тут не обошлось без духовенства. Царствующие семьи всегда придерживались этого обычая, некоторые придерживаются и до сих пор, в Сиаме, например. Удивительно, но дольше всего анахронизмы живут на противоположных полюсах общества. Что бы вы ответили, -- продолжал он, -- на предложение забраться по этому ущелью немного повыше, в тень? Я не могу толком переваривать пищу, когда меня палит солнцем. А по пути расскажете, как вам показались развалины... Нет, я сознаю изъяны инцеста, серьезные практические изъяны -- бесплодие, инбридинг. Конечно, можно найти доводы и в пользу экзогамии. Audi alteram partem(54), как сказал бы Эймз, хотя Бог его знает, почему он считает, что на латыни это звучит лучше. Привидение видели?
   Епископ вспомнил, что ему ответила госпожа Стейнлин, когда он однажды с похвалой отозвался о "возбуждающем" воздействии Китовых разговоров.
   -- Возбуждающее? -- сказала она. -- Очень может быть! Но не мужчин и женщин. Скорее жеребцов.
   После завтрака они соорудили импровизированный навес, чтобы немного отдохнуть. В этот час дня на Непенте приличествовало отдыхать, а мистер Кит старался поступать в соответствии с приличиями даже в таких необычайных обстоятельствах, как эти. Защищенные снятым с лодки алым шелковым пологом, они продремали самые жаркие часы.
   ГЛАВА XXVIII
   Герцогиня любила поспать, как то и приличествует человеку, ведущему жизнь целомудренную и размеренную.
   Ложилась она, как правило, часов около одиннадцати. В девять утра Анджелина, спавшая в смежной комнате, тихо входила в хозяйскую спальню, поднимала шторы и ставила на столик у постели чашку чая. До этой минуты Герцогиня спала, словно дитя. Ее редко донимала бессонница или ночные кошмары. Однако в ночь, о которой у нас пойдет речь, странный, тревожный сон нарушил ее покой.
   Она вновь была девочкой, живущей с родителями на Западе. Давние воспоминания окружали ее. Стояла зима. Она была одна, под открытым небом. Снег, привычный снег, падавший с хмурых небес, глубоким ковром покрыл бескрайние равнины. Он шел и шел, не переставая. Небо все больше темнело. Казалось, прошли часы, но хлопья продолжали лететь. Снег не казался холодным. Он был теплым -- теплым и каким-то удушливым. Очень удушливым. Она начала задыхаться. Внезапно она ощутила, что ей больше нечем дышать. Охваченная отчаянием, она закричала...
   Около ее постели стояла со свечою в руке горничная. Спальня терялась в непроглядном мраке. Анджелина выглядела, точно статуэтка из Танагры. Одетая в одну только облегающую ночную рубашку, спускавшуюся ниже колен всего на два дюйма и подчеркивающую ее прелести, с отблесками пламени, игравшими на щеках и подбородке, Анджелина казалась призраком, способным согреть сердце любого мужчины.
   Впрочем, сердца Герцогини она ни в малое степени не согрела.
   -- Что ты тут делаешь, девочка? -- строго спросила она на языке, который представлялся ей итальянским. -- Да еще среди ночи!
   -- Девять часов, госпожа.
   -- Девять? Тогда подними шторы.
   -- Уже подняла, -- она отступила к окну и в подтверждение сказанному стукнула по стеклу. -- Снаружи темно, -- добавила она. -- Пепел падает с неба. Вулкан очень, очень сердится.
   -- Пепел? Вулкан? Я должна немедленно одеться. Зажги еще две свечи. Нет, три! Нельзя, чтобы горело всего две. С минуты на минуту может прийти Дон Франческо.
   Герцогиня часто говорила, со смехом, что она "всего лишь слабая женщина". Некоторое количество людей придерживалось того же мнения. Однако в ту минуту никто из обитателей Непенте не смог бы похвастаться таким же самообладанием. Возникший в природе разлад оставил ее равнодушной. Разуму Герцогини мало было дела до повадок вулканов, к тому же душа ее находилась в надежных руках, а совесть пребывала в полном порядке, как и положено будущей католичке. Она во всем полагалась на своего духовного наставника, внушившего ей величественное чувство покорности и смирения. Дон Франческо никогда не покинет ее. В должное время он придет и объяснит, почему Бог дозволил вулкану вести себя столь неподобающим образом, у него найдется более чем достаточно слов для утешения будущей духовной дочери. Господь, коли будет на то Его воля, способен сотворить чудо и отвести беду, даже если Он сам ее наслал. Падает пепел -- не падает, все к лучшему. Герцогиня безмятежно ждала.
   Тем временем снаружи пепел сыпался, не переставая. Он повалил около полуночи и уже покрывал землю двухдюймовым слоем. Непенте лежал, окутанный киммерийской мглой, более темной, чем беззвездное небо --мглой, которую можно было пощупать; нечто подобное жаркому и душному одеялу придавило остров. Все погрузилось в безмолвие. С улиц не доносилось шагов: рассыпчатый пепел, более мягкий, чем снег, глушил любые звуки. И он все падал и падал. Немногие из перепуганных местных жителей, которых необходимость вынудила покинуть свой кров, брели по улицам, полные страха за собственные жизни. Они думали, что наступил конец света. Обуянные ужасом, они выходили наружу, лишь сунув в карман нож или револьвер, а на улице опасливо обходили друг друга, стискивая в одной руке факел или фонарь, а другой прижимая ко рту носовой платок, потому что боялись задохнуться. В витринах одного-двух магазинчиков с трудом, словно сквозь плотный туман различался слабо мерцающий свет. Обычных же картин и звуков утра -- повозок, снующих в ожидании найма, щелканья кнутов, криков фруктовых и рыбных торговцев -- не было и в помине. Смертельную тишь нарушал лишь звон городских курантов, отбивающих часы посреди потемневшего мира.
   С полдюжины сорвиголов собралось в Клубе. То есть это они называли себя сорвиголовами. На самом деле, они были напуганы до смерти и прибежали в Клуб, надеясь обрести в обществе друг друга взаимную поддержку и недостающую отвагу. Сегодня они не пили виски, не играли в карты и не пересказывали сплетен. Все сидели вокруг освещенного ацетиленовой лампой стола и в тревоге слушали молодого профессора из Христиании, который знал, по его словам, толк в высшей математике и в настоящую минуту с помощью биномиальной теоремы подсчитывал, сколько потребуется времени, чтобы город засыпало пеплом по самые крыши -- в предположении, что все его здания имеют одинаковую высоту. Профессор приехал на остров совсем недавно и по этой причине еще сохранял что-то вроде веселого пессимизма. Он полагал вполне возможным, что к тому времени, когда пепел доберется до вторых этажей, -- при условии, разумеется, что все они находятся на одном уровне, -ветер может перемениться и куда-нибудь его унести. Те, кто прожил на острове дольше профессора, послушав его рассуждения, совсем пали духом. Они вставали из-за стола и печально качали головами, приготовляясь к самому худшему. Они свой сирокко знали.
   Утро тянулось, и в Клуб прибредали все новые, закутанные по уши бедолаги; они стряхивали с одежд пепел и торопливо закрывали за собой дверь. Зажгли еще несколько ламп. Новости были неутешительные. Снаружи по-прежнему темно, вытянутой руки не видать; пепла уже навалило столько, что он стал опасен. Не выдержав его веса, обвалилось несколько крыш; телеграфное сообщение с материком нарушилось -- кабель, как полагали, лопнул вследствие каких-то подводных потрясений; некто, переходя рыночную площадь, наткнулся на труп женщины, несомненно задохнувшейся; двое из посаженных Судьей под стражу русских от непривычки к вулканическим явлениям впали в буйное помешательство и обезглавили друг друга мясницким ножом. Появившийся в конце концов мистер Мулен, пребывавший в каком угодно, но только не в обычном для него бойком расположении духа, сообщил полную и исправленную версию последнего происшествия: жертв было вовсе не две, а четырнадцать; прежде чем совершить свой безумный поступок, они преломили хлеб-соль и спели национальный гимн; и воспользовались они не мясницким ножом, а ржавой стамеской. Его рассказ, который в обычных обстоятельствах стал бы бесценной темой для увлекательных пересудов, ни одного из слушателей не взволновал. Все ожидали, когда явится их президент, Консул, бывший истинной душой Клуба -- явится и принесет официальные извинения за столь безответственную выходку со стороны природы. Но Консул впервые в жизни оказался неспособным выполнить свой долг.
   Бедняга сидел дома, в стоявшей на отшибе вилле, известной как "Консульство", и в голове его царил невероятный сумбур. Облокотившись на освещенный лампой письменный стол, он удрученно вглядывался в тьму за окном. Перед Консулом лежал предварительный набросок ежегодного доклада, предоставляемого им никарагуанскому Министру финансов, джентльмену, которого раз в год одолевало жгучее любопытство относительно состояния дел на Непенте, особенно по части судоходства, торгового оборота, заразных заболеваний и мер, предпринимаемых на острове для борьбы с бери-бери.
   До сих пор написание доклада не доставляло мистеру Фредди Паркеру никаких хлопот. Между ним и его покровителем, синьором Помпонио-ди-Вергара-и-Пуярола, существовало взаимное понимание насчет того, что данная работа является ничем иным, как чистой воды формальностью. Вследствие этого мистер Паркер взял за обыкновение отвечать на всякий мудреный запрос родного правительства волшебным словом nil(55). Банковская система -nil. Экспорт мяса -- nil. Хлопковая промышленность -- nil. Сельское хозяйство -- nil. Шлюзовое судоходство -- nil. Торговля тиковым деревом -- nil. Добыча корунда -- nil. Рыбный промысел -- nil.
   На синьора ди-Вергара можно было положиться -- в случае возникновения каких-либо жалоб по поводу недопустимой невразумительности и краткости Непентинского доклада он мог все уладить.
   И вот только что пришли худые вести -- хуже некуда. Друга и покровителя мистера Паркера, в соответствии с принятым у никарагуанских политиков обычаем, заколола кинжалами пара убийц, нанятых соперником министра, прогоревшим торговцем, который, желая поправить свои пошатнувшиеся дела, решил, что из него может получится такой же Министр финансов, как и из любого другого, и который фактически уже узурпировал этот пост. Худшую новость трудно было бы и представить. Прогноз очень неблагоприятный. Ибо прозорливый мистер Паркер пришел к заключению, что соперник покойного дона Помпонио будет с подозрением взирать на всех, кого ценил Его Превосходительство -- к примеру, на него, мистер Паркера. И что тогда? Как бы добросовестно ни редактировал он, начиная с этого времени, свой доклад, положение его все равно будет шатким; его могут отозвать в любую минуту -- или передать принадлежащее ему место кому-то из представителей враждебной партии. Черт бы побрал эти республики! Занимаемый им пост, пост не более чем почетный, выдуманный лично для него обязательным, но ныне покойным доном Помпонио, могут вообще навсегда ликвидировать. Тоже хорошего мало. Мистер Фредди Паркер был уже староват, чтобы вновь начинать мотаться по свету. Он утратил качество, которое сам называл "куражом". Что же ему теперь делать?
   Он подергал себя за бородку и разгневанно запыхтел вересковой трубкой, так что дым из нее повалил клубами. Он задумался о другом несчастье -- еще одном источнике беспокойства. Ежеквартальное отступное пособие, присылаемое ему из Англии некими дальними, но почтенными родственниками на тех условиях, что ноги мистера Паркера не будет на этой земле честных людей, -- это пособие не поступило. Задержалось уже на две недели. Что случилось? Они решили больше ему не платить? Время от времени от них поступали такие угрозы. Если так, на что же он будет жить? Это плевок в лицо, вот что это такое. Как раз сейчас ему позарез нужны эти пятнадцать фунтов стерлингов. Кто мог бы ссудить его пятнадцатью фунтами? Кит? Навряд ли. Кит скупердяй -- шотландец, десять против одного можно поставить. Коппен? Один раз мистер Паркер уже пытался перехватить у него деньжат с результатом, отбившим всякую охоту предпринимать новые попытки. Чрезвычайно черствый миллионер. Старый прохвост его без малого оскорбил. Возможно, кто-то проболтался насчет хранимого в Консульстве и используемого в качестве общественного документа клочка crepe de China. Как быстро все становится на Непенте известным! Да, но где ему, черт побери, взять денег?
   Обе эти неприятности, сколь бы велики они сами по себе ни были, бледнели в сравнении с новой, ошеломляющей бедой.
   В комнате, расположенной прямо над ним, лежало тело его мертвой хозяйки. Она испустила дух в прошлый полдень, причем конец был по всем вероятиям ускорен раскатившимся по ее будуару грохотом канонады; не грохотом как таковым, поскольку она была от природы женщиной скандальной и уютней всего чувствовала себя в обстановке домашних свар и дрязг со слугами, но грохотом в его общественном значении, грохотом, показавшим ее истомленному сознанию, что на рыночной площади происходит нечто неподобающее, и в то же время имеющее первостепенную важность -- нечто такое, о чем она в этой жизни, быть может, высказаться уже не успеет. Иными словами, весьма возможно, что смерть ее ускорило не столько физическое, сколько духовное потрясение, вызванное шумом, -- разочарование, горькое осознание того, ей уже не узнать подробностей нового, судя по всему интересного, скандала.
   По причинам, которые представлялись ему основательными, врач рекомендовал произвести погребение как можно скорее -- его назначили на сегодняшнее утро. Падение пепла сделало церемонию неосуществимой. Она лежала наверху. А в комнате под нею сидел, вперяясь в достойный Эребуса заоконный мрак, ее потрясенный утратой сводный брат.
   Темный тон его свежеотглаженных, но далеко не новых траурных брюк гармонично сочетался с тьмой, окутавшей его душу. Он сознавал, что в опасности все его существование, что сам он на неверных ногах приближается к краху. Свалившиеся на него беды, столь сокрушительные, столь нежданные, внушали ему что-то вроде первобытного ужаса. Мистер Паркер никогда не был ни глубоко верующим, ни глубоко неверящим человеком. Он был дураком и был, как таковой, подвержен судорожным припадкам презренного страха, ошибочно принимаемого им за религиозность. Приступ несварения, неудача какой-нибудь финансовой спекуляции, кончина любимой сводной сестры -- эти разнородные, столь несхожие одно с другим события имели одну общую черту: они наполняли страхом Божиим пустую во всех иных отношениях голову мистера Паркера.
   В пиковые ситуации он попадал множество раз, но в такую еще никогда. Почти никогда. Он думал о лежащей наверху мертвой женщине и о том, что она сделала для утверждения и укрепления их положения в обществе, как она ради него экономила, да! врала ради него -- лучше, гораздо лучше, чем он мог даже надеяться соврать. Ибо она обладала бесценнейшим из всех дарований: она верила в собственное вранье. Она смотрела людям прямо в глаза и говорила от всей души, и ложь, прежде чем слететь с ее уст, становилась блистательной истиной. Лгуньей она была расточительной, вычурной. Классическая сдержанность в ее вранье и не ночевала. То было обильное, барочное вранье, изобретательно инкрустированное приятными и неожиданными украшениями. Тропическая пышность, которой отличалась ее натура, отражалась и в ее темпераменте и более всего в буйном изобилии измышлений, изливавшихся столь стремительным потоком, с такой жгучей убежденностью и избыточностью деталей, что у людей, хорошо с ней знакомых, плодовитость ее творческого воображения вызывала испуганный трепет (католики, говорят, даже крестились), а самые закоренелые скептики в оправдание ей говорили, что если излагаемые ею факты и неверны, то искренность и чистосердечие ее не вызывают сомнений. Да, на тысячу женщин едва ли отыскалась бы одна такая! Как часто мистер Паркер сидел у ее ног, слушая, как зачарованный, и стараясь усвоить ее секрет -- секрет, коренившийся, в сущности говоря, не столько в искусстве ее, сколько в натуре. Куда ему было тягаться с ней -- нечего и мечтать.
   А все потому, что он не умел смотреть человеку в лицо, потому что не верил не только собственной лжи, но и лжи, услышанной от других -- и не только лжи, но и правде; не верил никому и ничему, оттого и ему не верили. Никто не верил ни единому его слову, а некоторые грубияны заходили совсем далеко и сообщали ему, что они о нем думают. Они называли его лжецом -- наедине и прилюдно. Подобные испытания изматывают нервы, у пережившего их человека в конце концов начинают бегать глаза. Люди, хорошо с ним знакомые, не принимали на веру ни одного его слова, а знакомцы случайные говорили, что если излагаемые им факты и верны, то он все равно мошенник и сам ничего с этим поделать не может.
   И вот ее не стало, не стало его хозяйки, защищавшей мистера Паркера от бесчисленных мелких невзгод, дававшей ему возможность питать к себе уважение, бывшей для него чем-то вроде опоры в обществе. Он смотрел в темноту. Где он возьмет деньги -- те же несчастные пятнадцать фунтов, к примеру? Что с ним теперь будет?
   Он уже почти решил помолиться, только не мог придумать подходящих выражений, в которых можно попросить о подобной ссуде: вдруг Божество решит, что ради такой ерунды не стоит гонять с поручением ангелов. А с другой стороны попросить больше, чем ему действительно требовалось, он не решался -- во всяком случае, в этом квартале, -- опасаясь, что его поймают на лжи. Даже земные кредиторы и те вечно его ловили. Кроме того, в глубине души он всегда сомневался в действенности обращения к Богу с просьбами о деньгах или о чем-то еще. Может, все это сплошная комедия. Он с болью и сожалением вспомнил, что в нескольких случаях уже прибегал к молитве, как и к большинству иных традиционных способов. И увы, результат неизменно получался один -- nil...
   ГЛАВА XXIX
   Слуга объявил о приходе Его Преподобия "парроко".
   Героический священнослужитель, сопровождаемый двумя несущими факелы послушниками, осмелился бросить вызов падающему пеплу. Он никогда не уклонялся от выполнения долга. В это утро долг его состоял в том, чтобы переговорить с мистером Паркером касательно отсроченных похорон и иных прискорбных мирских дел. Ибо покойница не отступилась от веры своих отцов, она была рьяной католичкой -- столь рьяной, что привязанность сводного брата к чуждому вероучению причиняла ей, по ее словам, горчайшие муки; она много хлопотала о том, чтобы наставить его на путь истинный, привить ему правильный образ мысли. Она говорила, прибегая к излюбленным ею цветистым оборотам, что своенравное нежелание брата принять истинную веру угрызает ее сердце -- подразумевая, по-видимому, что оно ее злит. Нередко она указывала ему, как много они, живущие в католической стране, приобрели бы общественных и иных выгод, если бы и он тоже вступил в лоно церкви. Тщетно! В таких случаях Консул с немалой сноровкой изображал несгибаемого протестанта.
   Не то чтобы его особо волновало, к какой Церкви принадлежать. Но пока не подвернется другая, стоящая выделки овчинка, он предпочитал оставаться англичанином. Он отлично понимал, что сестрину исповеднику, "парроко", страх как не терпится подорвать престиж дона Франческо, обратив кого бы то ни было в свою веру. Ему хватало ума и на то, чтобы понять -будучи переданным в объятия католицизма руками Торквемады, он, официальный представитель республики Никарагуа, весьма украсит послужной список этого священника. Да только ничей послужной список он украшать не собирался -- во всяком случае задаром. Нестоящее дело. Один из великих вождей нации заметил как-то: "Каждый человек имеет свою цену". Эта фраза понравилась мистеру Паркеру; он был глубоко убежден в ее справедливости. У него тоже имелась своя цена и однажды, в пору крайних финансовых затруднений, он порадовал сестру, объявив, что готов подумать насчет обращения. Вслед за чем назвал свою цену. Поставленное им условие не имело ничего общего с требованиями, до выполнения которых могла бы -- из чувства благодарности -- снизойти Церковь, даже если бы она согласилась помочь ему своим возвышенным влиянием или оказать иные мирские услуги; от его условия за милю несло коммерцией, ибо оно выражалось в фунтах, шиллингах и пенсах.
   -- Ну и нахал же ты, Фредди, -- вот все, что смогла сказать его сводная сестра.
   -- Лола, дорогая, я никому не навязываюсь -- хочет, пусть берет, не хочет, не надо, -- надувшись, ответил Консул.
   Встать перед одиозным выбором -- брать или не брать -- Его Преподобию так и не пришлось; Лоле хватило ума не сообщать ему о столь постыдном предложении.
   Теперь же, пока достойный священник произносил какие-то приличествующие случаю утешительные банальности, мистер Паркер лихорадочно обдумывал, как ему начать переговоры -- на этот раз настоящие. Он нуждался в пятнадцати фунтах; ладно, что касается этих денег, можно попробовать смухлевать с клубными средствами. Но самое главное, необходимо изыскать какой-то способ так улестить правительство Никарагуа, чтобы оно сохранило за ним нынешний пост. Теперь вот этот Торквемада. Какую из него можно извлечь выгоду?
   -- Нунций! -- внезапно подумал он. Должен же в католической республике вроде Никарагуа иметься папский нунций, что бы он собою ни представлял; а если он, Консул, обратится в официальную веру этой страны, нунций, конечно, обрадуется и может быть шепнет президенту пару слов в похвалу его поступку, а то и попросит, чтобы такого достойного слугу Церкви не сгоняли с занимаемой должности. И если президент, тоже католик, с ним согласится, тогда ему, Фредди Паркеру, будет начхать на все махинации преемника синьора Вергара.
   Он решил продемонстрировать почтение к тому, что привычно называл величайшим из суеверий; обнаружить признаки скрытой приязни к Риму. Как видно, горе обострило сообразительность мистера Паркера, ибо на него вдруг снизошло вдохновение. После того, как они в очередной раз обсудили отталкивающие и печальные подробности погребения -- ему надлежало произойти как только состояние неба это позволит, -- мистер Паркер, указав на чернеющий за окнами наружный мир, сделал мудрое замечание.
   -- Надо что-то делать, -- сказал он.
   Его собеседник от всего сердца с ним согласился. Но затем испустил скорбный вздох. Разве извержение вулкана остановишь? Иными словами -- что делать-то?
   -- Позвольте мне кое-что предложить, парроко. Почему бы вам прямо сейчас не устроить шествие, покаянное шествие? Когда на материке происходит извержение, они именно так и поступают. Почему бы и вам не последовать их примеру?
   Это было самое тактичное и дипломатичное предложение из всех когда-либо сделанных Консулом. Нет, в самом деле -чертовски умный совет. Как гордилась бы им Лола, доведись ей услышать об этом! Проблеск вдохновения -- и он сумел им воспользоваться. Эффект оказался мгновенным. Едва прозвучало слово "шествие", тонкие губы Консулова собеседника обмякли, а хорьковые глаза его приобрели нежное выражение. Он был доволен, бесконечно доволен. Консул, даром что он протестант, явственно показал, что душа у него католическая -- это был добрый знак. Но тут же перед умственным взором "парроко" явились и трудности, по всей видимости неодолимые.