Думбадзе Нодар. Я вижу солнце

   – Вечером папа принесет вам пуд кукурузы… – Хатия помолчала, потом тихо, почти шепотом, сказала: – А знаете, тетя Кето, то, что я тогда сказала вам, оказалось неправдой!
   – Что?! – вскрикнула тетя.
   – Да. Неправдой. Ошиблась я, показалось…
   Тетя подозрительно посмотрела на меня, потом на Хатию.
   – А теперь ты говоришь правду?
   Тетя встала. Я смотрел на Хатию разинув рот.
   – Теперь я говорю правду, а тогда ошиблась. Я долго потом думала и поняла, что ошиблась! – ответила Хатия с улыбкой.
   – Поклянись, Хатия! – сказала тетя, и я почувствовал, что у нее от волнения сперло дыхание.
   Улыбка исчезла с лица Хатии. Она медленно встала и выпрямилась перед тетей.
   – Кем мне поклясться, тетя Кето?
   – Поклянись матерью, Хатия!
   Хатия долго молчала. Потом она отчетливо произнесла: – Клянусь могилой матери, тетя Кето!
   – Девочка моя дорогая! – Тетя обняла Хатию, осыпала поцелуями ее лицо. – Значит, ошиблась ты? А я-то… – Она вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась в дом.
   Хатия стояла не двигаясь и улыбалась своей милой, чарующей улыбкой.
   Хатия улыбалась, но никогда раньше я не видел на ее лице столько печали и страданий.

НЕ ТАК УЖ СТРАШЕН ЧЕРТ

   После обеда мы работали на склоне, в кукурузном поле. Внизу на дороге показался наш почтальон Коция.
   – Здорово, бабы! – крикнул он, словно не замечая нас – меня, дядю Герасима, Лукайю Поцхишвили и Виссариона Шаликашвили.
   – С чем пожаловал, Коция? – отозвалась за всех бригадир Ксеня.
   – Да вот, привез вам сахар, масло, крупчатку, икру, балык, мед… Для керосина и мыла сегодня не хватило места, привезу завтра… А пока нате вам газету, кладу ее вот здесь, под камнем, забирайте!
   – Писем нет?
   – Письма в пути!
   – Чтоб тебе!..
   Коция ушел, покачивая головой. Я сбежал вниз, принес газету. Все окружили меня.
   – Ну-ка прочти, Сосойя, что нового на свете! – попросил дядя Герасим, удобно усаживаясь под деревом.
   Я начал:
   – «После ожесточенных боев наши войска оставили города…»
   Закончив чтение, я отложил газету. Никто не проронил ни слова. Наконец после долгого молчания заговорил Виссарион Шаликашвили:
   – Прет, значит, сукин сын?!
   Он в сердцах стал выколачивать трубку об черенок мотыги.
   – Прет, да еще как!.. – вступил в разговор Лукайя. Он оторвал кусок газеты, насыпал туда табак, свернул самокрутку, закурил, выплюнул приставшую к губам табачную пыль и продолжал: – Вся Европа работает на них… Здесь тебе и Франция, здесь и Австрия, и эта… как она называется, Сосойя, страна рядом с ними? *
   – Чехословакия.
   – Вот. И Чехословакия… А кто работает на нас?
   – На нас работаем мы! – сказал дядя Герасим.
   – Кто «мы»? – переспросил Лукайя.
   – Я, ты, он, вот эта золотая девочка – Хатия, вот этот прохвост – Сосойя, бабы наши…
   – Вот-вот, бабы, оно и видно по нашим делам! Работяги!.. А Гитлер – у порога! – махнул рукой Лукайя.
   – В воскресенье ходила я на базар… – начала Като.
   – Было, конечно, полно всего, выбирай что душе угодно! – хмыкнула Агати.
   – Да погоди ты! – прикрикнул на нее дядя Герасим. – Ну и что дальше?
   – Был там один… – продолжала Като. – Так он рассказывал…
   – Что же он рассказывал?
   – Оказывается, Гитлер выдумал новое оружие: за десять верст кругом сжигает все…
   – Кто сказал это? – спросила Маргарита.
   – Этот самый… Министр Гитлера… Как его?..
   – Геббельс?
   – Да, Геббельс, чтоб ему околеть!..
   – А что еще?
   – А еще говорил, оказывается, этот… фамилия у него вроде нашего Рубена Трапаидзе…
   – Риббентроп?
   – Он самый, пропади он пропадом! Мы, мол, будем кормить вас белым хлебом и маслом… И никого, мол, трогать не собираемся, кроме коммунистов.
   – И что ты ему сказала? – спросила Ксеня.
   – Кому, Риббентропу?
   – Дура! Не Риббентропу, а тому мерзавцу, который плел эту околесицу и которого ты слушала развесив уши!
   – А что я должна была говорить! Весь народ затаив дыхание слушал его, а когда он закончил речь и обещал, что людоеда Гитлера скоро повесят вниз головой, хлопали так, думала, обрушится небо!
   – Слушай, где же ты была? – спросила удивленная Ксеня.
   – Как где? На базаре. А потом там состоялся митинг, этот самый мужчина выступил на митинге!
   – Тьфу ты, рассказать и то толком не можешь! – махнула рукой Ксеня.
   – Кето, ты женщина образованная. Растолкуй нам, что же такое происходит? – попросил тетю Виссарион.
   – Что вам сказать, Виссарион… Происходят неприятные вещи… Но ничего! Скоро наступит зима, и тогда Гитлеру придется туго, как Наполеону…
   – А как по-твоему: зимой нам будет теплее? – спросил Лукайя.
   – Нет, теплее нам не будет, но Гитлер не готов к зиме!
   – А ты почем знаешь?
   – Он надеялся закончить войну до наступления зимы, потому и не подготовился к ней.
   – А что ему мешает подготовиться сейчас?
   – Уже поздно, Лукайя!
   – А если он пожалует сюда до наступления зимы? Куда ты тогда денешься? – не отставал Лукайя.
   – Мы не должны допустить этого!
   – Кто это «мы»? Ты да я? – И я и ты!
   – Да кто его остановит? Видишь, он берет город за городом!
   – Должны остановить!
   – Ну давай, давай! Останавливай! – осклабился Лукайя.
   – Да что это ты, проклятый старик, раскаркался?! – вскочила Ксеня. – Ежели стать так да сложить руки, конечно же, быть беде!
   – Чего ты орешь, баба? А я о чем толкую? Как бы не быть беде, вот что меня пугает!
   – Смотри у меня, Лукайя! Вырву я твой язык! – пригрозила Ксеня.
   – Да что говорить с тобой! Баба есть баба… Лукайя опять свернул цигарку.
   – Ладно, я баба… А ты? Ведь ты мужчина?.. Ах да ох! Заладил одно и то же… Ты как думаешь, Коция-почтальон приносит похоронные? Маргарита! Получила письмо от своего?
   – Получила, Ксеня, позавчера получила.
   – И еще получишь!
   – Что он пишет? – спросил Лука.
   – Сидим, говорит, в окопах… Стреляем… Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь…
   – А что еще?
   Маргарита покраснела.
   – Да говори, чего там!
   – Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем…
   – Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! – посоветовал Виссарион.
   – А от моего мальчика нет и нет ничего! – вздохнул Лука.
   – Получишь, Лукайя, не волнуйся! – сказал дядя Герасим.
   – Когда же?
   – Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя?
   – Конечно! – улыбнулся я.
   – Мда-а-а… Не так уж страшен черт… – начал Виссарион Шаликашвили. – Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим… А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него не хватит крови, не хватит сил для этого! – Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. – Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!..
   Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком.
   Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними – новые, другие, за ними – еще и еще, и так без конца, и что все это – моя родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, – это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь…
   Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал: каждый из них – Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, каждый из них думал так, как думал я. И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я…
   …Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день, люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам.
   В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи.
   – У кого это, Герасим? – спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима.
   – Кажись, у Лукайи Поцхишвили… Вот несчастье… – проговорил Герасим.

УРОК ВОЕННОГО ДЕЛА

   Время берет свое…
   За июнем наступил июль, затем – август, за августом – сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и – реже – пятерки. Ничего как будто не изменилось. Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка по старой привычке называла меня «бичо». Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели. И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леван Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры.
   На первый свой урок он явился в зеленых брюках галифе, кожаных крагах, военной фуражке, с противогазом, мелкокалиберной винтовкой через плечо и свернутым плакатом под мышкой. Он подошел к столу, взял под козырек и застыл. Мы встали, потом сели и, когда учитель не изменил своей позы, снова встали.
   – Вольно! – скомандовал он, снял фуражку, положил ее на стол, повесил на доске противогаз и винтовку. Потом развернул плакат, извлек из кармана четыре здоровенных гвоздя, взял валявшийся у камина кусок кирпича и стал приколачивать плакат к стене. Покончив с этой операцией, он повернулся к нам с лицом победителя.
   – Что он сделал? – спросила меня Хатия.
   – Прибил к стене плакат! – прошептал я.
   – А что на нем нарисовано?
   – Не нарисовано, а написано красными буквами: «Смерть немецким захватчикам!»
   – А он не мог сказать это наизусть? Я пожал плечами.
   – Теперь познакомимся! – объявил учитель. – Меня зовут Леван Гуриелидзе.
   – Хорошая у вас фамилия! – сказал Отия Каландадзе.
   – Разговоры! Военный предмет любит дисциплину!
   – Ботаника тоже любит дисциплину! – сообщил Тамаз Керкадзе.
   – Кто это сказал? Встать!
   – Это сказал учитель ботаники.
   – Садись! – Тамаз сел. – Что я люблю? Я люблю дисциплину, порядок, тишину, чтобы слышно было, как летит муха! Что я еще люблю?
   – Вареные каштаны, учитель? – подсказала Хатия.
   – Кто это сказал? Встать! Никто не ответил.
   – Вы должны помнить: я не родился учителем. Кем я был в вашем возрасте? Оболтусом, бездельником, дураком… Вроде вас!
   – А вы и сейчас выглядите молодым, учитель! – сказал Нодар Каландадзе по прозвищу «Головастик».
   Учитель самодовольно улыбнулся.
   – Потом я сел за книгу. Что такое книга? Книга – друг человека! Читал, читал и стал человеком. А по происхождению я танкист!
   – Ты смотри! – удивился Тамаз. Учитель нахмурился.
   – Я вам не обыкновенный учитель! Я шкуру с вас спущу! – хлопнул он рукой об стол.
   – Так говорят все учителя, – сказал Отия.
   – Перехожу к функциям взвода в обороне!
   – Ну-ну, давайте! – подбодрил кто-то учителя. Учитель вспыхнул, но сдержался и продолжал:
   – Что такое взвод?
   – Вот именно, что такое взвод? – повторил Коте Гогиберидзе.
   – Кто это сказал? Встать!
   Класс замер. Учитель подошел к доске, взял мел.
   – Вот это – взвод фашистов! – сказал он и начертил на доске двадцать небольших кружочков.
   – Спасайся, ребята! – воскликнул Тамаз Керкадзе, хватаясь за голову.
   – А это – наш взвод! – учитель начертил еще двадцать кружочков. – Между взводами находится водный рубеж, то есть река.
   Ты на том берегу…
   Я – на этом.
   Нас разделяет река *…—
   подхватил Отия.
   Учитель побледнел.
   – Кто это сказал? – прошептал он.
   – Важа Пшавела, учитель! – встал Отия.
   – Садись!.. – Учитель стал мелом выбивать дробь по доске. – Что я делаю?
   – Стучите мелом! – ответил Яго Антидзе.
   – Садись!
   – Ставите точки! – встал Головастик.
   – Садись!
   – Стреляете! – выпалил я.
   – Молодец! Я стреляю! Наш взвод держит под огнем взвод противника, не дает ему возможности подняться из окопов. Противник просит у командования помощи. И вот… – Учитель вдруг согнул руку в локте, поднял ее вверх, повел над головой и загудел: – У-у-у-у… Что я теперь делаю? – обратился он ко мне как отличившемуся.
   – Крутите рукой и рычите! – ответил я.
   – Садись! Болван! – взорвался учитель.
   В классе поднялся хохот. Учитель побагровел. Энергичным движением руки он стер все кружочки на доске, сел за стол и обиженно замолчал.
   Класс жужжал, словно улей. Учитель долго молчал. Наконец он поднял голову, и… мы поняли, что происходило в душе этого человека. Мы поняли, что, с тех пор как он когда-то давно последний раз покинул свою школу, сегодня ему впервые пришлось перешагнуть порог классной комнаты. Он вошел к нам как дрессировщик, забывший прихватить с собой куски сахара, и теперь он сидит растерянный и ждет, когда же его растерзают эти сорванцы, напоминающие голодных зверенышей.
   – А ты почему стоишь? И чему ты улыбаешься? – набросился вдруг учитель на Хатию. – И куда ты, собственно, смотришь? Смотреть надо на учителя, а не… Садись!
   Хатия села, все так же улыбаясь своими огромными голубыми глазами… В классе наступило неловкое молчание. Учитель почувствовал, что сказал что-то не к месту, невпопад, но что именно, этого понять он не мог.
   – Что случилось, дети? – спросил он надтреснутым голосом.
   Мы молчали.
   – Я не вижу, учитель! – сказала Хатия.
   – Что?.. Вы издеваетесь надо мной?!
   – Да нет, учитель, я и вправду не вижу!
   Учитель встал, подошел к Хатии и долго изучающе всматривался в ее лицо. Хатия спокойно моргала ресницами и улыбалась. Учитель вернулся на свое место, сел и задумался.
   В классе воцарилась тишина.
   – Как тебя звать, дочка? – спросил вдруг учитель. – Хатия! – ответила Хатия, вставая.
   – Ты сиди, сиди, пожалуйста! Хатия продолжала стоять.
   – Кто тебя водит в школу?
   – Сосо, учитель… Но я могу и сама…
   – Я освобождаю тебя от моих уроков. Можешь уйти.
   – Мне интересно послушать… Я останусь.
   – Оставайся, дочка…
   У меня запершило в горле.
   – Родители у тебя есть? – спросил снова учитель.
   – Отец.
   – Ты совсем ничего не видишь?
   – Вижу солнце… Врач сказал папе, что раз я вижу солнце, то мне можно возвратить зрение.
   – Конечно, можно! Я сам ослеп на Хасане… Ничего не видел!
   – А солнце видели?
   – Солнце видел. И меня вылечили…
   – Ну и я вижу солнце…
   Долго еще учитель всматривался в красивые улыбавшиеся голубые глаза Хатии. Трудно, очень трудно было поверить, что эти глаза не видят света, товарищей, не видят его – учителя военного дела, низенького, невзрачного человека, по щекам которого сейчас стекали слезы и который не старался скрыть, что он плачет.
   Раздался звонок. Учитель вышел из класса, не проронив ни слова. Мы молчали и не двигались с места. Заговорили лишь тогда, когда в класс вошла учительница грузинского языка и стала читать список.
   – Что с вами? – спросила тетя Кето, удивленная непривычной тишиной.
   – У нас был новый учитель военного дела, – ответила Хатия.
   – Понравился?
   – Кабы все вы были такими! – ответил я.
   В тот день урок грузинского языка проходил необычно: говорили ученики, а учительница молчала и слушала их.

БРИГАДИР ДАТИКО

   В полночь на балконе что-то загромыхало. Я проснулся. Тетя, присев в кровати, с испугом смотрела на дверь, скрипевшую под сильным напором. Потом осторожно постучали в окно.
   – Сосойя, иди ко мне! – позвала шепотом тетя.
   Я подошел к тете, обнял ее. Она была холодна и дрожала всем телом.
   Стук в окно повторился.
   – Кто там? – с трудом выговорила тетя.
   – Кето, открой дверь!
   – Кто это?
   – Это я, Датико!
   Тетя закрыла лицо руками.
   – Открой, Кето!
   Тетя не отвечала.
   – Кето!
   Дверь заходила ходуном. Тетя не шевелилась.
   – Кето, открой, это я, Датико!
   – Какой Датико?
   – Да я, Датико! Не узнала?
   – Датико в армии!
   – Открой, иначе взломаю дверь!
   – Сосойя, зажги лампу! – попросила меня тетя.
   Я зажег лампу. Тетя встала, накинула халат, подошла к камину и замерла в углу.
   – Открой, Сосойя!
   Я вынул из ручки дверей засов, попятился назад и стал рядом с тетей. Дверь медленно, со скрипом открылась.
   Перед нами стоял бригадир Датико: в распахнутой на груди гимнастерке, гладковыбритый, с взъерошенными волосами, с пистолетом за поясом и коротким карабином в руке.
   – Здравствуйте! – улыбнулся он. – Испугались? Мы промолчали. Датико двинулся к нам.
   – Стой на месте! – сказала тетя. Датико остановился.
   – Кето, что с тобой? Я сто лет тебя не видел… – Датико сделал еще шаг.
   – Стой, говорю!
   – Да чего вы боитесь? Я обещал вернуться, вот и вернулся! Датико двинулся к нам.
   – Говорю тебе – стой на месте, – повторила тетя, – иначе позову соседей!
   – Зови кого угодно! Никого я не боюсь! Я вернулся из-за тебя и не стыжусь этого! Слышишь ты?!
   – Не из-за меня, а из-за страха ты вернулся!
   – Ты, ты меня вернула!
   – Тебя вернул страх!
   – Я никого и ничего не боюсь!
   – Зачем же тогда тебе оружие? Почему ты скрываешься? ¦– Скоро перестану скрываться!
   – Чего ты ждешь?
   – Кето, ты ведь умная женщина… Видишь, что творится?
   – Чего ты ждешь?
   – Пойми ты, плевать я хотел на всех! Ради чего мне умирать? Меня никто не трогает! Мое дело – пахать и сеять! Зачем, во имя чего я должен погибать? Я хочу умереть своей смертью, рядом с тобой! И никто у меня не отнимет тебя! Ты понимаешь это?
   Тетя слушала Датико, не сводя с него глаз. Датико сел, поставил карабин между ног, достал табак, закурил и продолжал:
   – Я не трус, это известно всем. Но умирать ни за что ни про что не хочется… Хорошо, вернусь я туда… Убьют меня… Поможет делу моя смерть?.. Кто вспомнит про меня: кем я был, чем я был…
   – А кто ты есть сейчас? Датико не ожидал такого вопроса.
   – Я?.. Сейчас я политический противник власти…
   – Бродяга и дезертир, вот кто ты такой! – сказал я и прижался к тете.
   Датико побледнел. Он встал, снова сел.
   – За такие слова другой поплатился бы жизнью… А ты забыл, как они поступили с твоими родителями? Забыл?
   – Не твое это дело!
   – Сопляк! Что ты понимаешь!.. Неспроста ведь твой отец стал троцкистом!
   – Сам ты троцкист и сукин сын! Все, кто помнит моего отца, говорят, что он был замечательным человеком!
   Датико пренебрежительно махнул рукой – дескать, стоит ли спорить с молокососом – и обратился к тете:
   – Кето! Я мечтал о встрече с тобой, как умирающий от жажды о глотке воды! Улыбнись хоть раз! Я знаю, ты любишь меня, но боишься… Боишься, что они уже узнали все и теперь выслеживают меня… – На лице тети не дрогнул ни один мускул. – Вы должны помочь мне… Нет у меня никого, кроме вас… Пока буду скрываться в лесу, а потом мы еще посмотрим, кто кого.
   Я стоял у камина и с омерзением слушал разглагольствования превратившегося в животное человека, который когда-то назывался бригадиром Датико… Вдруг оставшаяся открытой дверь скрипнула. Датико вскочил, схватил карабин и расширенными от ужаса глазами уставился в черное пространство. Убедившись, что за дверью никого нет, он успокоился.
   – Накормите меня, – сказал вдруг он, – голоден я!
   – Мы тоже голодны! – ответил я.
   – Что, кусок мчади для меня пожалели?
   – Еще бы! У нас собака с голоду дохнет…
   – Благодари тетю, подонок, а то расшиб бы я твою глупую башку!
   – Нашелся герой! Небось, у самого поджилки трясутся от страха…
   – Змееныш ты этакий! Вырастешь – погляжу, как ты себя будешь чувствовать в армии!
   – По крайней мере, не стану шататься по ночам и просить кусок мчади!
   – Сосойя, не выводи меня из терпения!
   – А ты уходи! Зачем к нам пожаловал?
   – Я не к тебе пришел!
   – А к кому же? Тетя тебя не любит!
   – Любит! Это ты меня не любишь и никогда не любил!
   – Знал, что ты за птица!
   У Датико побагровело лицо и запрыгала бровь. Он положил карабин на стол, встал и решительно направился к нам. Мы прижались к стене.
   – Не подходи, закричу! – предупредила его тетя.
   – Не закричишь! – Датико подошел к нам вплотную. – Не закричишь! – повторил он и вдруг схватил тетю за плечо. – Почему ты не кричишь? Боишься? Кричи! Созови все село! Погубила меня, а теперь я тебе не нужен, да? Теперь ты меня гонишь, да? Говори!.. Говори, иначе я убью себя и кровь моя ляжет на тебя!.. Говори!
   Датико изо всех сил тряс тетю. А она молчала и не сводила глаз с этого обезумевшего, забывшего про опасность, оравшего, как раненый зверь, человека. Вдруг Датико схватил тетю за голову и стал осыпать поцелуями ее щеки, лоб, глаза. Я набросился на Датико сзади и впился зубами ему в плечо. Датико, взвыв от боли, оттолкнул тетю, повернулся и закатил мне такую оплеуху, что я отлетел в угол комнаты, ударился головой об стену и упал, на миг потеряв сознание.
   Очнувшись, я увидел испуганное лицо склонившейся ко мне тети, которая холодными, как лед, пальцами растирала мне виски. Датико стоял поодаль и исподлобья глядел на нас.
   – Что ты сделал? – тихо сказала тетя.
   – Ничего, не умрет! – ухмыльнулся Датико.
   – Что ты сделал с моим мальчиком? – повторила тетя и выпрямилась. Она подошла к камину, протянула руку к прислоненному к стене топору. Датико нахмурился.
   – Положи топор! – сказал Датико и двинулся к тете. Тетя подняла топор над головой. – Ты что, с ума сошла?! – Датико попятился. Тетя двинулась вперед. – Кето!
   – Вон отсюда! – Тетя приближалась к Датико. Тот шаг за шагом отступал, не сводя глаз с топора. Так он добрался до стола, взял карабин, не поворачиваясь, ощупью нашел дверь и вышел, оставив ее открытой.
   Тетя опустила топор, закрыла дверь, продела в ручку вместо засова топор, потом, не раздеваясь, бросилась на кровать и зарыдала.
   Я прикрутил фитиль лампы и лег.
   Тетя затихла. Я молчал.
   Спустя долгое время я услышал тихий голос тети:
   – Сосойя!
   – Что, тетя?
   – Спишь?
   – Нет, тетя!
   – Иди ко мне…
   Я вскочил, подбежал к тетиной кровати и прильнул к ее лицу. Лицо было холодное, и губы у тети дрожали…

БЕЖАНА

   Виски Бежаны Эсадзе уже заметно серебрятся, но во всем селе нет веселее и беззаботнее его человека.
   …Много лет тому назад залез, оказывается, маленький Бежана на соседскую грушу полакомиться янтарными плодами да и полетел вниз головой с двухсаженной высоты. Бросились добрые люди к незадачливому воришке, стали растирать ему виски и поливать водой, кое-как привели в чувство. Раскрыл, оказывается, Бежана глаза, икнул, улыбнулся, и… с тех пор никто его не видел расстроенным или огорченным. Ходит теперь по селу босоногий Бежана, весело улыбается встречному-поперечному и напевает свою любимую песенку:
   Бежана готов прийти на помощь каждому, кто позовет его, готов за миску лобио и стакан вина выполнить любую работу по хозяйству. Бежана силен, как буйвол. Поспорьте с ним – и он, впрягшись в плуг, перепашет полгектара земли. Он головой разбивает грецкие орехи и шутя таскает пятипудовые мешки с кукурузой от конторы до самой церкви… Не дай бог испытать на себе удар Бежаниного кулака! Но трудно представить себе Бежану, поднявшего руку на человека! Единственное больное место Бежаны – Минадора… Стоит намекнуть, что Минадора вышла замуж, и тогда Бежана теряет голову. Он рвет на себе одежду, бьется головой об стену, выворачивает камни, ломает на деревьях сучья толщиной в руку… Как-то Афрасион Чантурия попросил Бежану расчистить заброшенный кусок каменистой целины, где он собирался посадить виноградник. В тот день Бежане нездоровилось, и работа у него не спорилась. Смотрел, смотрел на него Афрасион и вдруг выпалил: «А ты знаешь, Минадора-то вышла замуж!» Что тогда стало с Бежаной! Он взвыл, завертелся, запрыгал, потом схватил заступ и перекопал участок так, словно по нему прошла танковая армия… И лишь вечером, когда обессиленный, задыхавшийся Бежана упал навзничь, он понял, какую с ним сыграл шутку Афрасион. И с тех пор Бежана избегает встречи с Афрасионом.
   Бежана обожает детей. Придет к соседке, присядет у порога и попросит:
   – Мака, одолжишь мне своего пацана?
   – Зачем он тебе, Бежана?
   – Да так, поиграюсь с ним… Хочешь играть в лошадки, Тариэл?
   – Хочу!
   – Ну давай! Садись сюда, мне на шею… Вот тебе хворостинка, только не бей меня больно… Ну? Готов? Поехали!..
   Став на четвереньки, Бежана с мальчуганом на шее носится по двору. Ребенок визжит от восторга… Бежана ржет…