Думбадзе Нодар. Я вижу солнце

   – Хватит, теперь одевайся! – сказала Хатия и подложила мокрые руки себе под мышки. Поддавшись охватившему вдруг меня сильному, как никогда, желанию, я нагнулся к Хатии, стиснул ладонями ее головку, привлек к себе и поцеловал в уголок губ. Она вытерла губы тыльной стороной ладони и покраснела.
   – Помирились? Ну и отлично! А теперь давайте делить рыбу! – сказал Бежана.
   Я быстро оделся, и мы приступили к дележу.
   – Это – тебе! – и я положил перед Бежаной крупного усача.
   – Нет, не так! – возразил он. – Сперва разделим всю рыбу на четыре части, а потом бросим жребий – кому какую часть!
   – Не надо никакого жребия, не бойся, не обманем тебя.
   – Ну ладно, только не обманывай! У меня желудок вдвое больше твоего, надо же мне жрать? Сумасшедшие всегда едят больше нормальных людей! Так что не обманывайте меня!
   – Как же, обманешь тебя! Да ты умнее всех нас! – сказала Хатия.
   – Если я умнее тебя, это еще не значит, что я нормальный… А ты бы помолчала! Тебе вообще ничего не полагается! Какого усача она выпустила, а? – обратился Бежана ко мне, с сожалением качая головой.
   – Так вот, – продолжал я, – это – тебе, это – Хатии, это – мне, это – Анатолию.
   – Даёшь ей все же, да? – пробормотал недовольно Бежана.
   – Бежана, замолчи, а то останешься без рыбы! – пригрозил я.
   Бежана двумя пальцами схватил себя за горло, скроил жалкую рожу и умолк.
   – Это – Бежане, это – Хатии, это – мне, это – Анатолию…
   – Ты кого обманываешь, бичо! – подскочил вдруг Бежана.
   – В чем дело, Бежана?
   – Почему ты отдаешь рыбу Сосоину русскому?
   – Как это – почему?!
   – Вот именно – почему? Я, дорогой мой Сосойя, сумасшедший, но не дурак!
   – Что с тобой, Бежана?
   – Слушай! Хатия – отдельная семья, я – отдельная семья, ты – тоже, а этот русский? Разве у него есть своя семья?
   – Нет.
   – Он ведь живет с вами?
   – Живет.
   – Значит, вам вдвоем полагается одна доля!
   – Ошибаешься, Бежана!
   – Так вы же живете вместе!
   – Жить-то живем вместе, но кушает ведь он сам, собственным ртом!
   Бежана призадумался, почесал в затылке, потом рассмеялся:
   – Об этом я не подумал!
   Анатолий, не понимавший слов Бежаны, видно, догадался, о чем тот толкует. Он стал со смехом передавать Бежане свою рыбу:
   – Бери, бери, Бежана! Ешь на здоровье!
   – Бежана, не стыдно тебе? – сказала укоризненно Хатия. Бежана смутился.
   – Стыдно, конечно, стыдно! – Он отложил обратно Анатолию долю рыбы и добавил: – Ты что, Сосоин русский, шуток не понимаешь? Это твоя рыба, бери ее! Твоя, понимаешь?
   Анатолий кивнул головой.
   – Продолжаю: это – Бежане, это – Хатии, это…
   – Здравствуйте! – раздался вдруг чей-то голос, и на нас упала тень. Мы втроем подняли головы и вскочили от неожиданности. На большом камне стоял заросший загорелый мужчина в пиджаке с перекинутой через плечо винтовкой. Я узнал бригадира Датико. – Здравствуйте! – повторил он, спрыгнул с камня и подошел к нам.
   – Датико-бригадиру привет! – осклабился Бежана, протягивая руку.
   Датико не обратил на него внимания.
   – Ты что, Сосойя, разучился здороваться?
   – Здравствуй! – буркнул я и стал нанизывать на прут рыбы.
   – А ты, девчонка?
   – Я не вижу, не узнала, кто ты! – ответила Хатия равнодушно.
   – Тогда, ночью, небось, хорошо узнала! Хатия не ответила.
   – А этот? Кто он такой? – спросил Датико меня.
   – Это Сосоин русский! – ответил Бежана.
   – А-а-а… Это он, да?
   – Он!
   Датико не сводил глаз с Анатолия.
   – В чем дело, Сосо? Здесь нельзя ловить рыбу? – спросил меня Анатолий, который принял Датико за лесничего.
   – Да нет… Он спрашивает про тебя…
   – А кто он?
   – Он? Так, никто…
   – Что он говорит, бичо?
   – Спросил, кто ты такой.
   – Что ты ответил?
   – Что я могу ответить? Скажи мне, кто ты есть, и я отвечу…
   Датико опешил. Подумав немного, он проговорил:
   – Не его это дело…
   – Скажи, что ты выполняешь правительственное задание, а то он принимает тебя за дезертира! – вмешался Бежана.
   – Заткнись, болван! – прикрикнул на него Датико. Бежана пожал плечами.
   – Дайте закурить! – потребовал Датико.
   – Нет у меня! – отрезал я, хотя еще утром набил себе карман табаком.
   – Что он говорит? – спросил Анатолий.
   – Просит закурить.
   – Так дай ему, есть ведь у тебя табак!
   – Для него – нету!
   – Дай, дай! – толкнул меня Анатолий.
   – Сосойя, дай закурить, говорю тебе! – прохрипел Датико.
   – Дай! – попросила Хатия.
   Я достал из кармана табак, протянул Датико. Он быстро свернул цигарку, прикурил от головешки, глубоко затянулся несколько раз и сказал как бы про себя:
   – Значит, это и есть ваш русский?.. Остался, значит, с вами? Кето его оставила?.. И ты его зовешь дядей, да?
   – Шел бы ты своей дорогой! Вот пристал!
   – На селе так и говорят: Сосойя, мол, на собственной спине приволок домой дядю! – съязвил Датико.
   – Слушай! Катись-ка ты отсюда! – Я встал. Анатолий внимательно присматривался к нам.
   – Да, так и говорят: Сосойя нашел бугая для своей тетки! – продолжал Датико.
   Я подскочил к Датико, и тут же сильный толчок в грудь опрокинул меня навзничь. Анатолий подбежал ко мне, поднял на ноги.
   – Кто этот человек, Сосо? – спросил он.
   – Кто? Вор, бродяга, дезертир! Не видишь разве! – Меня душили слезы.
   – Уходи! – сказал Анатолий Датико вполголоса. Тот, будто не расслышав, продолжал:
   – Думали, сдохнет Датико без вас? Отвернулись от меня! Да нужны вы мне, как… Иди донеси на меня! Чего ты ждешь? Плевать я хотел на вашу милицию и вашу безопасность! Передай Володьке Джаши и Бадри Гугуа: не снести им головы, если не перестанут гоняться за мной! И вы все, берегитесь все! Не доводите меня до бешенства! Иначе запылают ваши дома, слово Датико!
   – Наступит зима, выйдешь из леса! А нет, так сдохнешь с голоду!
   – Не дождешься моей смерти! А тетке своей передай: или прогонит она этого русского пришельца, или умоюсь я его кровью! Так и передай!
   – Что это он? Про меня, что ли? – спросил Анатолий.
   – Про тебя и про тетю.
   – Какое ему до нас дело?
   – Что он болтает, бичо?
   – Он говорит, что ты бездельник, и велит тебе убираться отсюда! Вот что он говорит!
   Датико посерел, и глаза его налились кровью. Он медленно приблизился к Анатолию.
   – Послушай, что я тебе скажу… Уйди ты с моей дороги! Не видать тебе Кето как собственных ушей, понятно? Она моя! А не уйдешь, так пеняй на себя! Супса окрасится твоей кровью, понятно?!
   Анатолий вопросительно взглянул на меня.
   – Он говорит, что любит тетю Кето, и грозится убить тебя, если ты не уйдешь!
   Анатолий рассмеялся.
   – Во-первых, я не боюсь этого индюка, во-вторых, Кето я ни у кого не отбираю, в-третьих, уходить отсюда я не собираюсь, мне здесь очень нравится…
   Датико весь напрягся в ожидании перевода сказанного. Я начал:
   – Я и Кето, говорит, любим друг друга, и никуда отсюда я не уйду. И Кето, говорит, не пара такому бродяге, как ты. Не я, говорит, а ты сам убирайся отсюда…
   Датико не дослушал меня. Он снял с плеча винтовку, взвел курок и стал надвигаться на Анатолия. Тот не сдвинулся с места.
   – Стой, Датико! – крикнул я. – Я обманул тебя!
   Но Датико был невменяем. Он подошел к Анатолию вплотную. Ноздри его раздувались, глаза сузились, он тяжело дышал.
   – Опусти ружье! – сказал Анатолий спокойно.
   – Повтори, что ты сказал!
   – Опусти ружье!
   – Убью! прошипел Датико, и я понял, что он действительно убьет его.
   – Уйди, Анатолий! – попросил я.
   – Сосоин русский, иди сюда! – повторил Бежана. Анатолий не двигался. Тогда Бежана сорвался с места и заслонил собой Анатолия.
   – Ты что надумал, Датико? С каким трудом мы спасли человека, сколько на него ушло ворованного козьего молока, а ты хочешь теперь убить его? Хе-хе, шутишь, брат!
   Но Датико не шутил.
   – Эй ты, тронутый! Сгинь отсюда, иначе прихлопну тебя, а скажут, что я убил человека! – Он дулом винтовки отстранил Бежану и вновь оказался лицом к лицу с Анатолием.
   – Опусти, говорю, ружье! – крикнул вдруг Анатолий, схватил винтовку за дуло и быстрым движением вырвал ее из рук Датико. Ружье отлетело на несколько шагов. Не дав Датико опомниться, Анатолий потянулся к винтовке, но тут же Датико схватил его за руки, сжал, привлек к себе.
   Анатолий постарался вырваться из объятий Датико, но не смог. Датико ловкой подсечкой сбил его с ног, навалился на него и закатил сильную оплеуху. Анатолий плюнул ему в лицо. Датико взвыл и ударил Анатолия кулаком по лицу. Из носа Анатолия хлынула кровь, и он еще раз плюнул в лицо Датико кровью. Взбешенный Датико выхватил нож.
   – Что ты делаешь, негодяй! – заорал Бежана, бросился к дерущимся, схватил Датико своими медвежьими лапами, сильно встряхнул, опрокинул и вцепился ему в горло.
   Лицо Датико посинело, глаза выкатились. Я и Анатолий кинулись было к Бежане, но он вдруг вскрикнул, потом застонал, разжал руки, встал и застыл на месте с открытым ртом и расширенными глазами. Потом он медленно поднес руки к животу, согнулся и сделал несколько шатающихся шагов в сторону. Датико вскочил, подобрал ружье. В правой его руке мы увидели окровавленный нож и поняли все. Датико уже не угрожал нам, он растерянно смотрел то на нас, то на Бежану. Бежана повернулся, поднес руки к лицу – они были в крови. Тогда он выпрямился и, улыбаясь странной улыбкой, пошел на Датико. Тот попятился назад.
   – Убил меня, бригадир? – чуть слышно проговорил Бежана.
   Датико вздрогнул, остановился, потом крикнул что-то нечленораздельное и бросился к лесу.
   Бежана поморщился и снова схватился за живот. Я и Анатолий подбежали к нему, обняли.
   – Что с тобой, Бежана?
   – О-о, внутренности горят!
   – Хатия, помоги! – крикнул я.
   Бедная девочка, не видя ничего, но понимая, что происходит что-то страшное, приблизилась к нам.
   – Сосо… Что здесь случилось? – спросила она, и голос ее дрогнул.
   – Садись, Хатия! Она покорно села.
   Я и Анатолий осторожно уложили Бежану на песок так, что голова его покоилась на коленях Хатии. Она погладила рукой покрывшийся испариной лоб Бежаны. Бежана не отрывал рук от живота. Сквозь его пальцы сочилась кровь.
   – Сосо, что случилось? – повторила Хатия. Я не ответил, меня душили слезы.
   – Убил меня Датико, моя девочка! – простонал Бежана. Я припал к его груди и громко заплакал.
   – Ну, ну, ты что, дурачок! Сейчас все пройдет! – сказал Бежана.
   – Помоги мне, Сосо! – Анатолий опустился на колени перед Бежаной. – Подсоби-ка мне поднять его на спину! Надо спешить домой!
   – Что говорит твой русский, Сосойя? – спросил Бежана.
   – Хочет взять тебя домой, – ответил я рыдая.
   – А-а-а, долг платежом красен… Но для Бежаны все одно – умереть здесь или дома… Погодите, дайте мне вздохнуть… Может, утихнет боль… Вот сволочь, убил-таки меня…
   – Я виноват во всем! – сказал Анатолий и принялся рвать свою сорочку.
   – Что он сказал, Сосойя?
   – Я, говорит, виноват…
   – Не смей и думать, Сосоин русский! Ты при чем? Бандит для того и носит нож и ружье, чтобы пустить их в ход. Потому что он боится. Разве он справился бы со мной без ножа? То-то… Ты не горюй. Если я останусь жив, напляшется он у меня, ох и напляшется! А нет, так… Что ж, пусть бродит по лесу голодным шакалом… А моя смерть – не такое уж важное событие. Одним ртом на селе станет меньше… – Бежана сомкнул веки.
   – Бежана! – крикнул я. – Не умирай, Бежана!
   – Молчи, Сосойя!..
   – Это я убил тебя, Бежана, я! Это я его разозлил!
   – Вот еще! Нашелся убийца!.. Ты думаешь, он хотел убить? Нет, это страх его заставил поднять нож! Вот и боль прошла. Теперь у меня шумит в голове и ноги… Ног я не чувствую…
   Приподняв халат на животе Бежаны, Анатолий туго перевязал ему рану.
   – А ты что делаешь, девочка? – взглянул Бежана на Хатию.
   Хатия плакала, и слезы ее капали на лоб Бежаны.
   – Сосойя, уйми девочку и перестань сам скулить. Взгляните-ка на солнце. Вот оно скоро спустится за горой Концхоула, и наступит ночь. А завтра оно поднимется из-за Суреби, и настанет день. День настанет для всех. Даже для того бандита. А для меня уже никогда не будет ни солнца, ни дня… Ты видишь солнце, Хатия?
   – Вижу, Бежана, вижу!..– Хатия заплакала громко.
   – Не плачь, детка… Это хорошо, если ты видишь солнце. Дай бог тебе, всем вам здоровья. Я оставляю вам свою долю и солнца и воздуха. И свою рыбу тоже. Зачем я спорил с вами? Ведь все равно мы съели бы все вместе. Вот только свою долю земли я возьму с собой… А он-то зачем плачет? Зачем плачет твой русский, Сосойя? Холодно мне и пить хочется. Дай напиться, Сосойя!..
   – Нельзя тебе пить, Бежана! Потерпи немного, придем домой, вылечит тебя бабушка Аквиринэ, тогда и пей, сколько тебе захочется.
   – Сосойя, дай перед смертью испить глоток нашей супсинской воды. Мне теперь все можно…
   Бежана часто задышал. Я испуганно взглянул на Анатолия.
   – Он просит пить, что делать?
   Анатолий встал, зачерпнул ладонями воду из реки и дал напиться Бежане.
   – Что ты делаешь? Нельзя ему!
   – Вот спасибо тебе! – поблагодарил Бежана Анатолия. – Твой русский умнее тебя, Сосойя, знает он, что теперь мне ничем уже не помочь… – Он вдруг привстал и пристально посмотрел на меня. – Сосойя, где ты?
   – Здесь я, Бежана, не видишь разве меня?
   – Не вижу, Сосойя, не вижу… Кажись, умираю я, Сосойя… – Бежана опустил голову на колени Хатии.
   – Не умирай, Бежана, не умирай, дорогой! – взмолился я. – Что я скажу людям? Слышишь, Бежана, милый мой, потерпи еще немного! Все будет хорошо, Бежана! Вот я здесь, рядом с тобой! Видишь меня, Бежана?
   – Успокойся, Сосойя… А что солнце? Оно уже закатилось?
   – Нет еще, Бежана…
   – Хатия, ты видишь солнце?
   Хатия никого и ничего не видела. Она рыдала.
   – А я не вижу солнца… – сказал Бежана.
   – Видишь, как не видишь! Вон оно, над Концхоулой! Скажи, что видишь солнце, Бежана! – просил я Бежану и гладил его похолодевшие руки.
   – Сосойя, слышишь?
   – Что, Бежана?
   – Слышишь? – Бежана прислушался к чему-то и вдруг тихо запел:

 
Девица-красавица
В загляденье-платьице…
 

   Бежана пел и улыбался. Потом голос его постепенно стал угасать. Я припал к его груди.
   Бежана ничего уже не чувствовал и не слышал…
   Долго еще я обнимал и ласкал Бежану. Потом почувствовал прикосновение руки Анатолия и поднял голову. Солнца на небе уже не было, но гора еще пылала оранжевым отблеском его лучей.
   Бежана больше не пел…

СНЕГ

   В конце декабря наступили сильные холода. Однажды вечером подул низовой ветер и пошел снег. Потом ветер улегся, а снег продолжал сыпать без конца. Сухие пушистые снежинки, медленно кружась, ложились на землю. За ночь снег покрыл все вокруг таким толстым слоем, что утром куры, слетев с насеста, проваливались в снег по самый клюв. Снег шел не переставая весь следующий день. И потянулись нескончаемые зимние вечера… Топанье ногами на балконе… Шипенье сырых дров… Вареная ветчина… Протяжный лай собак… В сплошном снежном покрове появились протоптанные тропинки – от домов к колодцам, от соседа к соседу, от села к селу. В школе стихли шум и гомон: дети отсиживались по домам, ожидая, когда уляжется снег. А школьный колокол по утрам звал, звал нас…
   Снег сровнял холмы и впадины… Полегли плетни. Лишь кое-где торчал вбитый недавно кол, да и тот уносил случайный прохожий, кто – на дрова, кто – чтобы отбиться от собак или набежавшего ненароком проголодавшегося зверя.
   …Пригорюнившийся Анатолий сидит у камина и ворчит:
   – Глупая выдумка – камин. Дрова пожирает что твой паровоз, а тепла от него – на грош! Лицо горит, а спина мерзнет!
   – Повернитесь теперь спиной! – учит тетя.
   – Вот нашу бы русскую печь сюда!..
   – А разве у вас зимой не холодно? – спрашиваю я.
   – Понимаешь, мороз у нас суше, здесь так и пробирает до мозга костей…
   – Завтра надо смести снег, а то, чего доброго, обвалится крыша, – говорит про себя тетя.
   Снег валит и валит…
   – Сосойя, сходи за дровами!
   Я накидываю полушубок и спускаюсь во двор. Приношу дрова, кидаю их в камин и усаживаюсь тут же на козлиной шкуре. Сырые дрова долго шипят и дымятся, потом вдруг вспыхивают ярким пламенем. В комнате светлеет. Я замечаю, что Анатолий смотрит на тетю, смотрит пристально, не отводя глаз. Тетя сидит склонив голову и вяжет теплые носки для меня. Я отворачиваюсь, но все же замечаю, что тетя украдкой смотрит на Анатолия.
   Анатолий – блондин, худощав и очень красив. Он выглядит немного моложе тети. Теперь он уставился на огонь и думает что-то свое. Потом он вздыхает и опять переводит взгляд на тетю. Я вижу все и – как ни странно! – не обижаюсь. Анатолий тоже видит все. Он смущенно улыбается и кладет руку на мое плечо. Я не двигаюсь, мне приятно прикосновение руки Анатолия. Тетя тоже видит все, и – я чувствую это – она рада. Я счастлив оттого, что тетя рада, и улыбаюсь Анатолию. Потом я долго, не отрываясь, наблюдаю за игрой огня в камине, – пусть тетя и Анатолий смотрят, не смущаясь, друг на друга. «Сосойя на собственной спине приволок домой себе дядю», – вспоминаю я и подбрасываю в камин дрова. «Это – Сосоин русский», – вспоминаю я слова Бежаны, и вижу Бежану с прижатыми к животу окровавленными руками… В камине танцует пламя, и в пламени я вижу улыбающуюся Хатию. Хатия стоит в пламени, и я не удивляюсь, что огонь не причиняет ей никакого вреда…
   До меня доносится глухой голос Анатолия:
   – Сожгли все, сровняли с землей… Людей угнали в Германию… А мы отступали… Были вынуждены отступать… Нет, Кетеван, я уйду, обязательно уйду.
   Анатолий каждый день собирается уходить, но не может… Он потеет и кашляет ночи напролет… Я не отговариваю Анатолия: знаю, что рано или поздно он уйдет. Я боюсь этого дня, боюсь потому, что очень люблю тетю. Я знаю: тетя тоже боится этого дня. В языках пламени улыбается Хатия. «Я вижу солнце, Сосойя!» – говорит она, и я ничего на свете больше не боюсь…

КУКУРИ

   – Здравствуй, Бежана! Это я, твой Сосойя! Я не спрашиваю о твоем житье-бытье, знаю сам, как ты живешь! И потом, ты ведь все равно скажешь, что у тебя все хорошо, что ты ни в чем не нуждаешься… Но мне известно все… Я вижу тебя каждую ночь и навещаю тебя каждый день. Правда, последние дни я не смог прийти к тебе, – ты уж извини меня. Снег лежит по пояс, трудно подниматься в гору. Спроси хоть Анатолия – еле добрались сюда… Сейчас мы все здесь приведем в порядок. А потом сходим к тебе домой, сметем снег с крыши, иначе провалится крыша. Ты не бойся, Бежана, пока я жив, твой дом будет стоять. Ну, ты знаешь, Бежана, какая вчера была каланда, кое-кто палил из ружья. У Сидонии Чхаидзе даже пели. У них справляли свадьбу. Сидония вышла за Важа Джибути. Да-да, за того самого Важа, что вернулся с фронта без руки. Мы с тетей были приглашены, но не пошли. Нечем было поздравить молодоженов, да и не очень-то хотелось идти. Сегодня уже новый год, Бежана, сорок третий. Тут вот снег повалил розу. Ничего, сойдет снег, Хатия подставит розовому кусту колышек. И траву расчистит… Да, насчет креста. Я не хотел ставить крест, но бабушка Аквиринэ пристала: как это можно, говорит, могила христианина – без креста!.. Ты не думай, Бежана, это не простой крест. Помнишь наши ворота? Да, из красного дерева. Так вот, я разобрал ворота и велел сбить крест… Ну, теперь мы пойдем, Бежана, к тебе домой, сметем крышу… А завтра я снова приду к тебе…
   Мы поправили покосившийся крест на могиле Бежаны и присели тут же на снегу.
   – Холодно, – сказал Анатолий.
   Я достал из кармана пол-литровую бутылку с водкой и протянул Анатолию. Он отпил несколько глотков и возвратил бутылку мне. Я тоже отпил. Потом мы вскинули на плечи лопаты и направились к Бежаниному дому…
   …Над селом уже спускались сумерки, когда мы, продрогшие и проголодавшиеся, возвращались домой. У ворот Лукайи Поцхишвили Анатолий остановился. Дом утопал в снегу почти до самых перил балкона, на крыше снег лежал метровым слоем. Над дверью висела давешняя траурная лента. Скулившая и прыгавшая на балконе собака при нашем появлении с лаем сбежала вниз, но сразу же по живот увязла в снегу и, тявкнув ради приличия еще несколько раз, вернулась обратно.
   – Зайдем! – предложил Анатолий.
   – Зачем?
   Анатолий молча направился к воротам, открыл калитку и вошел во двор. Я последовал за ним. Собака снова залаяла. На балкон вышел Лукайя.
   – Кто там? – крикнул он, приставив к глазам ладонь козырьком. Я посмотрел на Лукайю и поразился: как быстро и беспощадно сломило горе этого сильного, кряжистого мужчину.
   – Это мы, дядя Лукайя! Здравствуй! – ответил я.
   – Пожалуйте в дом! Привет Сосойе и Сосоину русскому! Анатолий оглядел прислоненную к дому лестницу и стал взбираться по ней.
   – Сосойя, куда он лезет? – забеспокоился Лукайя. – Пригласи человека в комнату!
   – Сперва сметем с крыши, дядя Лукайя, – ответил я и тоже полез на лестницу.
   – Зачем беспокоитесь, дети, дай бог вам здоровья! Эх, старость не радость. Да еще такая старость, как у меня. Нет больше моих сил. А снегу-то навалило! Еще ночь, и рухнул бы дом! Дай бог вам радости и здоровья! И баба моя совсем скисла. Эй, хозяйка, принимай гостей! – Лукайя открыл дверь. Воспользовавшись этим, собака вмиг шмыгнула в комнату.
   Почти час мы сметали снег с крыши. Руки у меня окоченели. Я подобрался к дымовой трубе и протянул руки к вившемуся из нее дыму. Вместе с приятным теплом я почувствовал нечто более соблазнительное.
   – Анатолий! – крикнул я. – Поди сюда!
   – Ничего, мне не холодно! – ответил он, продолжая лопатой сгребать снег.
   – Иди, говорю, сюда! Анатолий нехотя подошел.
   – Ну?
   – Смотри! – Я взял Анатолия за голову и наклонил ее к самому отверстию трубы. – Чуешь?
   Из трубы несло сногсшибательным ароматом мчади и ветчины. Спустя несколько минут я, Анатолий и дядя Лукайя сидели за низким столиком у камина и уплетали дымящийся мчади и поджаренную ветчину. Жена Лукайи, тетя Варвара, сидела на тахте и молча смотрела на нас.
   Дядя Лукайя разлил в стаканы водку, подал Анатолию.
   – Выпей, Сосоин русский, хорошо с мороза!
   – Спасибо, не хочу! – Анатолий передал стакан мне.
   – Первый раз вижу солдата, не пьющего водку, – удивился Лукайя. – Неси вино, хозяйка!
   Тетя Варвара вышла и вскоре вернулась с кувшином. Лукайя разлил вино.
   – Тамада из меня никудышный, – сказал он, – не случись со мной этого несчастья, не померкни в моем доме свет и счастье, – знаешь ты, Сосойя, был мой Кукури и тамадой, и надеждой, и кормильцем в доме. А теперь… что ж, видно, такова судьба моя. Благодарю вас, дорогие мои. Да избавит вас бог от всех бед, и да будет ваша жизнь полна радостей и благополучия!
   Лукайя поднес стакан ко рту, взглянул на висевший на стене портрет сына и выпил.
   С портрета улыбался Кукури, улыбался так весело, так заразительно, что, прочти я хоть сотню похоронных, поверить в его гибель было невозможно.
   – Этот, да? – тихо спросил меня Анатолий. Я кивнул. Анатолий молча опорожнил свой стакан и сам налил себе.
   – Пей, сынок, пей на здоровье!
   – Дядя Лука, будьте здоровы, тетя Варвара, у вас хорошее русское имя, будьте здоровы! – сказал Анатолий и выпил.
   – Будьте здоровы! – сказал я и тоже выпил. Анатолий тут же наполнил стаканы.
   – Погоди, сынок, – остановил его Лукайя. Он капнул из своего стакана на кусок мчади. – Обычно в моем доме первый стакан поднимается за него, – и он взглянул на портрет Кукури.
   – Сынок, сынок… – простонала тетя Варвара и поспешно покинула комнату.
   – Чтоб не видать в жизни света и счастья моему губителю, – продолжал Лукайя, – чтоб в доме его не переводились траур и слезы… – Из соседней комнаты донеслись глухие рыдания тети Варвары. – Чтоб плакали о нем жена и дети его… За память моего Кукури! – Лукайя выпил и посмотрел на Анатолия. Тот отвел глаза.
   – Выпей, Анатолий! – попросил я.
   – Будем здоровы! – Анатолий быстро опрокинул стакан.
   – Не так, Анатолий, надо выпить за память Кукури! – подсказал я и наполнил его стакан.
   – Нет, за его память я пить не стану! – Анатолий отодвинул стакан.
   Лукайя изумленно посмотрел на меня.
   – Не может больше, – постарался я сгладить неловкость.
   – С чего ты взял? – Анатолий выпил, потом снова налил и выпил еще.
   – Напился… Ты извини, дядя Лукайя… – Анатолий встал. – Кто я? – спросил он и пошатнулся.
   – Анатолий! Неудобно… Садись! – попросил я.
   – Сосо, скажи, кто я? – повторил он.
   – Как кто? Ты – Анатолий!
   – А тогда, в плантации?
   – И тогда ты был Анатолием! – улыбнулся я.
   – Тогда я был мертвецом. Для кого-то я и теперь мертвец, и потому пьют, наверно, за мою память. Но я не хочу быть мертвецом! Потому что я жив! Никто не хочет быть мертвецом! Дядя Лука, ты уже стар, ты должен помнить мое рождение. Расскажи, прошу тебя, как я появился на свет!.. Вспомни, пожалуйста!
   – Что тебе сказать, сынок, – растерялся Лукайя, – я, конечно, старик, но… ты родился в России… Не могу я помнить…
   – Родился, верно! А мой дом сожгли! Всех угнали в Германию! Мы бежали… Не было выхода… Дядя Лука, жив я или нет? – Анатолий ударил себя кулаком в грудь.
   – Жив, сынок, конечно же, жив! Дай бог тебе долгих лет жизни!