Страница:
– А это что такое? – спросил он, показав на доску.
– Рисунок. Могу я задать вопрос, господин? Я не собираюсь лезть в таинства Веру, но…
– Я бы тебе не советовал это делать.
– Конечно, господин. Вчера ночью я ввязался в спор…
– Судя по тому, как ты выглядишь, меня это не удивляет.
– Ну да, господин. Один человек сказал, будто веристы могут принимать боевую форму, стоит им захотеть, а другой заявил, что они так поступают только по велению командира. Это тайна?
Он хотел выяснить, каким способом новообращенный Катрат с ним разберется, но не собирался без необходимости рассказывать, что с ним произошло.
В комнате вдруг стало пугающе холодно. В глазах Гатлага вспыхнула угроза.
– Я советую тебе, – прорычал тот, – не лезть в чужие дела, художник. Видел когда-нибудь боевое животное?
– Нет, лорд.
– Молись, чтобы не увидеть. Для непосвященных это, как правило, смертельно опасное зрелище.
На людях старый негодяй любил выставлять себя суровым и грубоватым, наедине же держался вполне доброжелательно.
– Покажи нам свою картинку. Невеждам и дикарям не повредит окультуриться.
Бенард поклонился.
– Слушаюсь, господин.
Кадеты нахмурились, услышав эту шутку, но им хватило ума промолчать. Бенард освободил край стола и положил на него пустую доску.
– Я еще не успел ничего нарисовать.
– Рад слышать. А то я уже решил, что ослеп. – Командир фланга сунул в рот соломинку, поморщился и протянул кувшин кадету, который отправился в угол за пивом. – И новую соломинку принеси!
Даже Гатлаг не мог пить пиво прямо из кувшина, где плавала шелуха, а со дна поднимался осадок и кусочки дрожжей.
Бенард подошел к очагу и, покопавшись в холодных углях, нашел несколько подходящих кусочков. Он вернулся назад и принялся разглядывать деревянную доску, читая про себя молитву.
– Следите за ним, – прошамкал беззубым ртом Гатлаг, – если хотите посмотреть, как действует благословение бога.
– Богини! – поправил его самый крупный из кадетов. – Разве настоящий мужчина будет поклоняться богине?
Бенард больше ничего не слышал. Он вернулся в тот день, когда впервые появился в Косорде – тогда ему было всего восемь лет, но богиня одарила его прекрасной памятью. Он очень хворал и еще не оправился после тягот путешествия по Приграничным землям, где они с Орландо чуть не умерли, несмотря на то, что Дантио пытался заменить им отца и мать. Они спустились на бесцветные, печальные пустоши около Трайфорса. Жалобно плачущего Орландо оставили там. Бенарда отправили ко двору сатрапа Хорольда, Дантио увезли по реке навстречу неизвестной судьбе.
Но ему требовались не образы потерянных родных. И не Ингельд, выходившая и вернувшая его к жизни. Бенард пытался отыскать в памяти другое лицо, и постепенно оно обрело очертания, словно всплыло из белого тумана лет. Он послал свою молитву Анзиэль и почувствовал, как Ее благословение проникло в его пальцы – быстрыми движениями он набросал очертания носа, уха, зубов, более мягкими штрихами – шею и скулы. Кончиками пальцев размазал угольную крошку, получились тени… более легкими касаниями нарисовал длинные светлые локоны. Самыми темными штрихами Бенард изобразил ошейник. Получилось лицо мужчины лет тридцати, прекрасно осознающего свою привлекательность. В отличие от большинства веристов, он был гладко выбрит и носил длинные волосы. Бенарду даже удалось передать блеск его глаз, которые в жизни поражали своим ослепительно голубым цветом. В то время у него был нос с горбинкой – не похожий на крючок, как у брата, лорда крови, а великолепный нос сильного мужчины. И прекрасные зубы, что редко встретишь.
– Кровь! – пробормотал Гатлаг. – Кровь и пытки! Я и забыл.
– Почему у этого размазни ошейник вериста? – сердито поинтересовался один из кадетов.
– Это что, шутка такая? – спросил другой.
– Кровь! – взревел Гатлаг. – Тупые слизняки!
Все трое встали по стойке «смирно» и, точно дрессированные, дружно выкрикнули:
– Мой господин добр!
– Неужели вы его не узнали?
Они по очереди узнали изображенного человека и, не сдержавшись, выдохнули проклятия. Мужчина, которого нарисовал Бенард, был совсем не похож на сатрапа, разъезжавшего на своей колеснице всю последнюю шестидневку и праздновавшего посвящение сына. Видимо, они не до конца понимали, что делает с человеком боевая закалка – и что она рано или поздно сотворит с ними, если на их долю выпадет много сражений. В то лето Хорольд впервые не ушел в поход. У веристов заживали самые страшные раны, но с каждым разом они становились все меньше и меньше похожи на людей. Таков был их корбан.
– Он действительно так выглядел?
– Именно, – прорычал Гатлаг. – И что ты собираешься с этим делать, парень?
– Покажу ему, – ответил Бенард. – А потом попрошу об услуге.
– Ты спятил!
– Почему?
Командир фланга недоверчиво покачал головой.
– Неужели ты думаешь, что ему понравится такое напоминание?
Бенард задумался.
– А почему нет?
Старый верист зарычал, словно сторожевой пес.
– Лучше ты, чем я, парень. Да еще в суде!
– Суд? Сегодня?
Если сатрап собирается проводить судебное разбирательство или дать кому-то аудиенцию, значит, Бенард должен поймать его прежде, чем он туда отправится, иначе у него не будет возможности поговорить с ним с глазу на глаз до того, как Катрат его найдет.
Вдалеке протрубили горны.
– О боги!
Бенард схватил рисунок и выскочил за дверь.
Большой дворцовый зал был пятиугольным, с балконом, который шел по всему периметру, и открытым небу центром. Стены украшали панели из яркой глазированной плитки с изображениями людей и богов в красном, черном, белом и зеленом, а также массивные стелы с выбитыми на них законами священного Демерна. Бенард когда-то дружил с писарем, который пытался объяснить ему технику письма: значки, обозначавшие имена, значки, необходимые для понимания других значков, грамматические элементы, звуки… От всего этого у Бенарда отчаянно болела голова. Кроме того, древний язык был так сложен, что значение законов могли расшифровать лишь Голоса Демерна, да и те понимали их благодаря божественному провидению.
До прихода Стралга Косордом правила представительница наследственной династии, Жрица огня. Консорта выбирали из числа Голосов Демерна, но Хорольд изгнал их культ из сатрапии, потому что Голос сразу объявил бы его узурпатором. В результате, хотя только Голоса имели право озвучивать законы, Хорольд сам вершил суд, устраивая разбирательства в каждый первый день своего пребывания в городе. После заседания он принимал петиции: к нему обращались купцы, желающие заключить новые соглашения, землевладельцы с просьбами о получении титулов, горожане со своими спорами, чиновники, мечтающие о продвижении по службе, в общем, ему приходилось разрешать множество самых разных вопросов – пока у него не заканчивалось терпение. Простые люди иногда по полгода ходили к нему раз в шестидневку, пока он не соблаговолял их выслушать.
Бенард подошел к двери, когда прозвучал второй зов горна, означавший, что сатрап идет в зал. Учитывая, какая собралась во дворе толпа, шансы, что сатрап его выслушает, были ничтожны, к тому же он не мог рассказать при свидетелях о своей ссоре с Катратом. Однако тут Катрат никогда не станет его искать и, конечно, не осмелится совершить здесь убийство.
Бенард смело подошел к писарям, сидевшим за высоким столом, назвал свое имя и звание и показал печать. Он знал большинство людей во дворце, но с тех пор, как он его покинул, главный писарь сменился. Он был толст, роскошно одет, поросячья голова гладко выбрита. Писарь выжидающе на него посмотрел, и его приторная профессиональная улыбка погасла, уступив место презрению.
– Э-э-э… – протянул Бенард. Никто не может встретиться с сатрапом, не заплатив пару взяток, а у него ничего не было. – Хм-м-м… Я могу нарисовать ваших красивых детей. Или жену.
Двое мелких писарей вдруг дружно закашляли. Толстяк нахмурился и покраснел.
– Не думаю, – сказал он пронзительным сопрано. – Подожди наверху.
Бенард умчался прочь, ругая себя за глупость. Как же он сразу не понял? Скорее боги умрут от старости, чем его вызовут к сатрапу. Сегодня вечером ему придется просить Ингельд о личной встрече с ее мужем. Наверху на балконе он заметил колонну, у которой никто не стоял, и прислонился к ней, поставив рядом свою дощечку и приготовившись к длинному скучному дню. Его похмелье следовало покрыть глазурью и обессмертить в анналах Вигелии.
Когда прозвучал последний сигнал, в зал вошли священники в ярких одеяниях, распевавшие псалмы. Бенард мог участвовать в публичных ритуалах вроде этого, отличавшегося от чувственного жертвоприношения, которого ждала от него Хидди в храме Эриандер. Стоило ему вспомнить Хидди, как его вновь охватило сильное желание. Он с надеждой подумал, что, возможно, слишком сурово истолковывает правила, и решил спросить об этом у Одока, главы их ложи и света Анзиэль в Косорде.
Темнокожие флоренгиане – пленные рабы с обрезанными ушами – втащили корзины с глиняными дощечками и поставили их позади трона. Жрица огня, которая внесла пламя (заложница по имени Сансайя), была на несколько лет младше Бенарда и тоже из Флоренгии. Он помнил перепуганную до смерти девочку, прибывшую ко двору незадолго до того, как он поступил в ученики к Одоку; она превратилась в невероятно красивую женщину, притягивавшую взгляды всех мужчин. По мнению Бенарда, огненно-красное одеяние куда больше шло ее смуглой коже, нежели вигелианский розовый цвет. Ее черные волосы, отпечатавшиеся в его памяти, стали великолепного каштанового цвета, но это благодаря тому, что ее посвятили в Дочери Веслих. Если Ингельд решила не присутствовать на сегодняшнем заседании суда и передать свои обязанности Сансайе, значит, никаких важных дел заслушано не будет.
Священники замолчали. Сансайя остановилась возле очага, где уже были приготовлены поленья ароматного дерева, и произнесла молитву, обращенную к Веслих. Затем опустилась на колени и высыпала на них тлеющие угли из священной чаши. Огонь вспыхнул мгновенно, и повалил такой густой маслянистый дым, что она отшатнулась и чуть не потеряла равновесие. Дружный стон удивления сменился испуганным ропотом.
Как раз в это мгновение Бенард вскрикнул от боли, когда острый конец кинжала вонзился в его левую ягодицу. Он резко обернулся и увидел Катрата. Ему следовало догадаться, что первым делом сын сатрапа спросит Гатлага, приходил ли к нему заложник. Даже грандиозное сражение не могло бы заставить так покраснеть глаза юного Хорольдсона. С другой стороны, похмелье было сущим пустяком по сравнению с распухшей челюстью и большой шишкой на затылке. Хотя никто, казалось, ничего не заметил, пространство вокруг них расчистилось: зрители отошли, чтобы поздороваться со знакомыми и друзьями.
– Я разберусь с тобой еще до вечера, дерьмо.
– Мой господин добр. – Эта чудесная фраза могла означать все, что угодно, и ровным счетом ничего. – Благородный лорд понимает, что его раб был отвратительно пьян.
Бессмысленно. Извинения – это проявление слабости, да и ничто не может оправдать столь серьезное оскорбление, которое Бенард нанес сыну сатрапа.
– Я переломаю все твои кости, а потом сверну шею.
Скорее всего так оно и будет. Бенард был крупнее и мощнее, но не прошел необходимой подготовки и не умел вызывать в себе жажду крови. Даже если он победит в драке, Катрат примет боевую форму или позовет на помощь.
– Мой господин добр.
– Нет. – Катрат покачал головой и сморщился от боли. – Я нисколько не добр. Наслаждайся последним утром, червяк. Я подожду тебя снаружи.
Он пнул Бенарда в лодыжку и ушел.
Бенард без сил вновь прислонился к колонне. Первую встречу с Катратом ему удалось пережить. Страшнее всего было то, что Катрат мог наброситься на него, приняв боевую форму; а один зверь в состоянии уничтожить целый взвод вооруженных мечами непосвященных, не говоря уже об одиноком скульпторе.
Сатрап стоял перед своим троном, почти прямо под Бенардом. Отсюда Хорольд не производил необычного впечатления, только казался слишком волосатым и крупным. В зале суда повисла зловещая тишина, потому что Сансайя все еще стояла на коленях перед огнем. У Бенарда, который в этом не слишком разбирался, сложилось впечатление, что он горит вполне нормально. Наверняка кто-то вылил в очаг слишком много масла, и все.
У Хорольда закончилось терпение. Его голос прозвучал хрипло и злобно, как у разъяренного быка.
– И вновь я спрашиваю тебя, веслиханка! Наша великая хранительница благословляет это собрание?
Сансайя неохотно поднялась, с сомнением глядя в огонь.
– Я не… Я… – Затем она произнесла необходимую фразу: – Милорд, священная Веслих восхваляет этот дом и рада видеть всех, кто вошел в него с Ее именем на устах, да будет благословенна богиня. Аминь.
Она развернулась на каблуках и бросилась прочь из зала, окутанная развевающимися складками красно-золотого одеяния и волной каштановых волос. Вне всякого сомнения, она поспешила к Ингельд, чтобы сообщить об увиденном. Однако она произнесла слова благословения, и нужды в массовом жертвоприношении или публичном наказании не было. Заседание могло начаться.
– Аминь! – дружно выкрикнули собравшиеся, и сатрап занял свое место.
Писари уселись, скрестив ноги, на полу у него за спиной; два, сидевших ближе всего к трону, зажали в руках палочки и держали наготове дощечки со свежим слоем мягкой глины.
– Начинайте! – проревел бык.
Герольд назвал имя благородного командира охоты Дарага Квирарлсона – люди сатрапа всегда имели преимущество, их выслушивали даже прежде, чем обсуждали преступления. Дараг попросил у внушающего благоговейный страх лорда монополию на торговлю перцем в Косорде и его окрестностях на двенадцать лет, без налогов и процентов. Он не объяснил, почему он должен получить такие привилегии, а Хорольд не стал его спрашивать.
– Мы с радостью удовлетворяем просьбу храброго сына Квирарла.
Палочки писарей быстро забегали по мягкой глине. Вперед выступил хранитель печатей, что-то пробормотал касательно куриных следов на глине, потом одобрительно закивал. Дощечки тут же унесли, чтобы поместить в печь для обжига, заменив их свежими.
После Дарага свои петиции выдвинули еще два вериста, которые попросили подтвердить их право на земли, полученные ими неизвестно каким способом. На сей раз сатрап спросил, нет ли у кого-нибудь возражений, но всем хватило ума промолчать. В результате свободные крестьяне, живущие на этих землях, а также их дети, навсегда превращались в крепостных. Записи на дощечках были проверены и одобрены.
Печать Хорольда почти ничем не отличалась от печати Бенарда: каменный цилиндр размером с фалангу пальца, с дыркой по всей длине и пропущенной через нее веревочкой; на внешней стороне картинка. Прижатая к сырой глине, печать оставляла четкий отпечаток. На агатовой печати Бенарда был изображен ястреб в полете, символ его богини; на камне сатрапа – ониксе или халцедоне – ощетинился дикий кабан. Он обладал значительно большей властью.
Следующим перед сатрапом предстал разбойник, забивший дубинкой путешественника и укравший его кошелек. Он отрицал свою вину; Свидетельница заявила, что он виновен. Хорольд даже не потребовал, чтобы зачитали соответствующий закон, поскольку все знали, что наказание за такое преступление – сажание на кол. Когда смертоносный маленький цилиндр вынес разбойнику приговор, его, плачущего, увели.
Так тянулось заседание суда. Хорольд ни разу не попросил огласить соответствующие законы священного Демерна, видимо, опасаясь, что писари не смогут их прочитать или найти нужную стелу. Вместо этого он спрашивал о прецедентах, и тогда они изучали дощечки в своих корзинках, советовались между собой, а затем сообщали ему, какое наказание его предшественники назначали за такое же преступление. На Бенарда, отчаянно сражавшегося с дремотой, это произвело сильное впечатление. Кровавый тиран умело вершил правосудие, не обращаясь к помощи богов. Бенарду немного не понравилось, что заявление о драке, устроенной бандой веристов, не заслужило внимания Хорольда, однако любой на его месте поставил бы своих братьев по культу выше непосвященных. Если не считать предвзятого мнения касательно всего, что творили веристы, сатрап принимал свидетельства прорицательницы, выслушивал оправдания обвиняемых, а затем назначал положенную кару, иногда даже слишком мягкую: например, приговорив должника к рабству, он позволил его жене и детям вернуться к ее родным, вместо того чтобы продать и их.
Временами он демонстрировал жестокий юмор, хорошо знакомый Бенарду. Молодого сапожника обвинили в изнасиловании, за что обычно наказывали кастрацией. Жена и родители просили пощадить его на основании того, что он – единственный ребенок в семье и еще не произвел на свет наследника. Жертва серьезно не пострадала, не забеременела, и муж принял ее назад в свою постель. Хорольд поинтересовался схожими случаями. После короткого совещания писарь доложил, что консорт Нарс никогда не смягчал и не отменял наказание за изнасилование.
– А был ли кто-нибудь из преступников сапожником? – спросил сатрап. – Они работают сидя. Отрежьте ему лучше ноги. Тогда он не сможет гоняться за новыми жертвами. И пусть священная Эриандер благословит его брак. Следующий.
– Ступай! – сказал командир Гатлаг и оттащил Бенарда от колонны. – Я поговорил с канцлером. Ты следующий! – Он ткнул Бенарда шишковатым пальцем.
– Но…
Он не хотел… но, но, но… прижав рисунок к груди, Бенард спустился вместе с Гатлагом.
Сатрап Хорольд прервал следующего обвиняемого на полуслове.
– Сорок плетей. Следующий?
– Просьба, господин, – смущенно проговорил герольд. – Заложник Бенард Селебр.
– Заложник? – недоверчиво переспросил сатрап и прищурил маленькие звериные глазки, глядя на просителя, ползущего к нему на четвереньках. – Маленький Бена! Можешь подняться.
Это означало, что он мог сесть на корточки, а не прижиматься лицом к полу.
– Мой господин добр.
– Ты совсем взрослый.
Хорольд тоже изменился. Он всегда славился внушительными размерами, а теперь еще сильнее раздался вширь и походил на мощного быка, хотя жира у него не было. Пурпурная мантия окутывала почти весь торс, а видимые части тела заросли желтой шерстью цвета спелой пшеницы, под которой прятались ошейник и огромное количество золотых браслетов, украшавших могучие руки и ноги. Лохматые брови закрывали лоб. Сапоги скрывали явно не человеческие ноги; гордый нос с горбинкой, нарисованный Бенардом, превратился в рыло, и нижняя часть лица выступала между двумя торчащими клыками.
Чудовище вздохнуло.
– Годы идут! Мастер-художник? Поклоняешься Анзиэль? Достойный выбор.
– Мой господин добр.
Как это ни удивительно!
– Все флоренгиане художники, а не воины. Так нам говорили. Как по-твоему, мой брат еще в это верит? – В свинячьих глазках загорелся опасный огонек.
– Милорд, я об этом ничего не слышал.
Флоренгианская война шла далеко, и убеждения лорда крови Стралга мало волновали Бенарда.
– Заложнику стоило бы интересоваться такими вещами. Итак, чего ты хочешь?
Этот вопрос он задавал и всем остальным просителям.
– Милорд знает, – проговорил Бенард, произнеся вежливую формулу, означавшую: «Мне прекрасно известно, что вы этого не знаете», – что его жалкий слуга получил заказ на изготовление статуй Светлых для нового Пантеона.
– Помнится, священники выманили у меня кучу золота на какой-то бестолковый проект. – Сатрап нетерпеливо постучал когтями по ручке трона. – И?
– Я хотел посоветоваться насчет статуи священного Веру, милорд. Поскольку вы – свет Веру в Косорде, я подумал, что вы укажете презренному рабу, как следует изобразить вашего бога. Я осмелился принести рисунок… милорд…
Тот махнул рукой герольду, который отобрал у Бенарда доску и, опустившись на колени, показал ее чудовищу на троне. Сатрап Хорольд, с его рылом, клыками и злобными глазками, посмотрел на божественное лицо, которое принадлежало ему пятнадцать лет назад.
Он фыркнул и знаком велел Бенарду подняться и подойти к трону. Это было исключительной честью, хотя таило в себе и опасность. Гатлаг уже намекнул, что Хорольд может воспринять рисунок Бенарда слишком близко к сердцу и прикончить художника одним движением лапы.
– Когда ты это сделал? – спросил он, низко и глухо зарычав. Ему с трудом удавалось говорить тихо.
– Сегодня утром, милорд.
Древний трон Косорда был не слишком высоким, однако Бенарду пришлось задрать голову, чтобы увидеть клыки сатрапа, и ему стоило немалых усилий сдержать гримасу отвращения от его мерзкого животного запаха.
– По памяти?
– Да, милорд.
– Невероятно.
– Мой господин добр.
– Расскажи мне про новый Пантеон.
– Милорд, боги будут стоять над своими храмами…
Стоящие порознь статуи в полный человеческий рост были новшеством, заимствованным у флоренгианцев. До войны вигелиане редко осмеливались изображать богов иначе как на барельефах или в виде фаянсовых фигурок. Поскольку статуи в человеческий рост невозможно было перевезти через Границу, мастера вроде О дока и его ученики работали по рисункам, а остальное додумывали сами.
– Каковы размеры статуй?
– Священники хотели, чтобы они были в человеческий… я хотел сказать, большими, милорд.
Болван, каких свет не видывал!
– И что на них будет надето?
– То, что требует традиция и одобряют священники, милорд. – Бенард постарался взять себя в руки, чтобы не пуститься в длинное описание чуда, которое он собирался создать. Когда имеешь дело с деспотом, надо думать, что говоришь. – Со всеми подобающими атрибутами. Некоторые из них будут в одеждах… другие нет.
– Что будет на Веру?
– То, что прикажет милорд.
– В таком случае изобрази Веру без одежды.
Пока Бенард раздумывал над тем, как попросить защиты сатрапа на время работы, не упоминая его сына, Хорольд заговорил сам:
– Дайте ему меч… без ошейника, разумеется. – Челюсть чудовища заходила в подобии улыбки. Из пасти вывалился длинный черный язык, облизавший клыки. – В прошлом ты доставил мне немало неприятностей, малыш Бена. Что же ты натворил сейчас, раз пришел просить у меня поддержки?
Бенард не мог соврать в присутствии Свидетельницы. Он почувствовал, как во рту у него пересохло, но он все же сумел прошептать:
– Ну… ничтожнейший из слуг милорда напился и произнес… э-э-э… оскорбительные речи в адрес великолепнейшего сына милорда, храброго воина Катрата Хорольдсона, и теперь опасается за свою жизнь… милорд.
Чудовище фыркнуло и почесало за ухом кривым когтем.
– Надеюсь, что это так. И все?
– Если вам будет угодно, милорд.
– Свидетельница?
Свидетельница в белом одеянии, продолжая прясть, бесшумно скользнула к трону.
– Милорд?
– Что произошло на самом деле?
– Милорд! – взвыл Бенард. Нет, только не теперь!
– Молчать! – рявкнул сатрап.
– Художник предложил вашему сыну сразиться за женщину, тот согласился, а потом упал и потерял сознание, милорд.
Свидетельницы говорят громко, ее услышали все присутствующие в зале суда и затаили дыхание.
Хорольд засопел, несколько раз сжал и разжал кулаки; длинные черные когти, казалось, стали длиннее.
– Моему сыну? – прохрипел он. – Это отребье? Когда?
– До рассвета.
– Кто это видел?
– Женщина и два воина из фланга Катрата.
Бенард ждал, когда за ним придет смерть. Вопросы сатрапа выставили его самого и его наследника, посвящение которого он совсем недавно праздновал, в глупом свете. Нормальная реакция вериста на такое оскорбление – мгновенное убийство, и Хорольд задрожал от усилия, которое ему потребовалось, чтобы удержать себя в руках. Публичное насилие только ухудшит его положение, показав, как сильно он уязвлен. Его маленькие глазки оглядывали потрясенный зал в поисках насмешек. В конце концов он выдохнул и произнес:
– Да, очень интересно! А сейчас где мой сын?
– На галерее около западной лестницы, милорд.
Свидетельница прекратила прясть и заправила новую нить в прялку.
– Герольд, вызови Катрата Хорольдсона.
Бенард спрашивал себя, почему ярость Хорольда еще не повалила Свидетельницу навзничь. Неужели отец велит Катрату устроить казнь? Зубами…
– Художник!
– Милорд?
– Веру – покровитель Косорда. Ты сделаешь Ужасного вдвое выше остальных богов. И даже больше, чем вдвое.
«Но контракт со священниками…», – подумал было Бенард.
– Мой господин добр. А мрамор…
– Чего еще? – прорычал сатрап, и собравшиеся невольно попятились назад, но Бенарду оставалось только сильнее взмокнуть.
– Рисунок. Могу я задать вопрос, господин? Я не собираюсь лезть в таинства Веру, но…
– Я бы тебе не советовал это делать.
– Конечно, господин. Вчера ночью я ввязался в спор…
– Судя по тому, как ты выглядишь, меня это не удивляет.
– Ну да, господин. Один человек сказал, будто веристы могут принимать боевую форму, стоит им захотеть, а другой заявил, что они так поступают только по велению командира. Это тайна?
Он хотел выяснить, каким способом новообращенный Катрат с ним разберется, но не собирался без необходимости рассказывать, что с ним произошло.
В комнате вдруг стало пугающе холодно. В глазах Гатлага вспыхнула угроза.
– Я советую тебе, – прорычал тот, – не лезть в чужие дела, художник. Видел когда-нибудь боевое животное?
– Нет, лорд.
– Молись, чтобы не увидеть. Для непосвященных это, как правило, смертельно опасное зрелище.
На людях старый негодяй любил выставлять себя суровым и грубоватым, наедине же держался вполне доброжелательно.
– Покажи нам свою картинку. Невеждам и дикарям не повредит окультуриться.
Бенард поклонился.
– Слушаюсь, господин.
Кадеты нахмурились, услышав эту шутку, но им хватило ума промолчать. Бенард освободил край стола и положил на него пустую доску.
– Я еще не успел ничего нарисовать.
– Рад слышать. А то я уже решил, что ослеп. – Командир фланга сунул в рот соломинку, поморщился и протянул кувшин кадету, который отправился в угол за пивом. – И новую соломинку принеси!
Даже Гатлаг не мог пить пиво прямо из кувшина, где плавала шелуха, а со дна поднимался осадок и кусочки дрожжей.
Бенард подошел к очагу и, покопавшись в холодных углях, нашел несколько подходящих кусочков. Он вернулся назад и принялся разглядывать деревянную доску, читая про себя молитву.
– Следите за ним, – прошамкал беззубым ртом Гатлаг, – если хотите посмотреть, как действует благословение бога.
– Богини! – поправил его самый крупный из кадетов. – Разве настоящий мужчина будет поклоняться богине?
Бенард больше ничего не слышал. Он вернулся в тот день, когда впервые появился в Косорде – тогда ему было всего восемь лет, но богиня одарила его прекрасной памятью. Он очень хворал и еще не оправился после тягот путешествия по Приграничным землям, где они с Орландо чуть не умерли, несмотря на то, что Дантио пытался заменить им отца и мать. Они спустились на бесцветные, печальные пустоши около Трайфорса. Жалобно плачущего Орландо оставили там. Бенарда отправили ко двору сатрапа Хорольда, Дантио увезли по реке навстречу неизвестной судьбе.
Но ему требовались не образы потерянных родных. И не Ингельд, выходившая и вернувшая его к жизни. Бенард пытался отыскать в памяти другое лицо, и постепенно оно обрело очертания, словно всплыло из белого тумана лет. Он послал свою молитву Анзиэль и почувствовал, как Ее благословение проникло в его пальцы – быстрыми движениями он набросал очертания носа, уха, зубов, более мягкими штрихами – шею и скулы. Кончиками пальцев размазал угольную крошку, получились тени… более легкими касаниями нарисовал длинные светлые локоны. Самыми темными штрихами Бенард изобразил ошейник. Получилось лицо мужчины лет тридцати, прекрасно осознающего свою привлекательность. В отличие от большинства веристов, он был гладко выбрит и носил длинные волосы. Бенарду даже удалось передать блеск его глаз, которые в жизни поражали своим ослепительно голубым цветом. В то время у него был нос с горбинкой – не похожий на крючок, как у брата, лорда крови, а великолепный нос сильного мужчины. И прекрасные зубы, что редко встретишь.
– Кровь! – пробормотал Гатлаг. – Кровь и пытки! Я и забыл.
– Почему у этого размазни ошейник вериста? – сердито поинтересовался один из кадетов.
– Это что, шутка такая? – спросил другой.
– Кровь! – взревел Гатлаг. – Тупые слизняки!
Все трое встали по стойке «смирно» и, точно дрессированные, дружно выкрикнули:
– Мой господин добр!
– Неужели вы его не узнали?
Они по очереди узнали изображенного человека и, не сдержавшись, выдохнули проклятия. Мужчина, которого нарисовал Бенард, был совсем не похож на сатрапа, разъезжавшего на своей колеснице всю последнюю шестидневку и праздновавшего посвящение сына. Видимо, они не до конца понимали, что делает с человеком боевая закалка – и что она рано или поздно сотворит с ними, если на их долю выпадет много сражений. В то лето Хорольд впервые не ушел в поход. У веристов заживали самые страшные раны, но с каждым разом они становились все меньше и меньше похожи на людей. Таков был их корбан.
– Он действительно так выглядел?
– Именно, – прорычал Гатлаг. – И что ты собираешься с этим делать, парень?
– Покажу ему, – ответил Бенард. – А потом попрошу об услуге.
– Ты спятил!
– Почему?
Командир фланга недоверчиво покачал головой.
– Неужели ты думаешь, что ему понравится такое напоминание?
Бенард задумался.
– А почему нет?
Старый верист зарычал, словно сторожевой пес.
– Лучше ты, чем я, парень. Да еще в суде!
– Суд? Сегодня?
Если сатрап собирается проводить судебное разбирательство или дать кому-то аудиенцию, значит, Бенард должен поймать его прежде, чем он туда отправится, иначе у него не будет возможности поговорить с ним с глазу на глаз до того, как Катрат его найдет.
Вдалеке протрубили горны.
– О боги!
Бенард схватил рисунок и выскочил за дверь.
Большой дворцовый зал был пятиугольным, с балконом, который шел по всему периметру, и открытым небу центром. Стены украшали панели из яркой глазированной плитки с изображениями людей и богов в красном, черном, белом и зеленом, а также массивные стелы с выбитыми на них законами священного Демерна. Бенард когда-то дружил с писарем, который пытался объяснить ему технику письма: значки, обозначавшие имена, значки, необходимые для понимания других значков, грамматические элементы, звуки… От всего этого у Бенарда отчаянно болела голова. Кроме того, древний язык был так сложен, что значение законов могли расшифровать лишь Голоса Демерна, да и те понимали их благодаря божественному провидению.
До прихода Стралга Косордом правила представительница наследственной династии, Жрица огня. Консорта выбирали из числа Голосов Демерна, но Хорольд изгнал их культ из сатрапии, потому что Голос сразу объявил бы его узурпатором. В результате, хотя только Голоса имели право озвучивать законы, Хорольд сам вершил суд, устраивая разбирательства в каждый первый день своего пребывания в городе. После заседания он принимал петиции: к нему обращались купцы, желающие заключить новые соглашения, землевладельцы с просьбами о получении титулов, горожане со своими спорами, чиновники, мечтающие о продвижении по службе, в общем, ему приходилось разрешать множество самых разных вопросов – пока у него не заканчивалось терпение. Простые люди иногда по полгода ходили к нему раз в шестидневку, пока он не соблаговолял их выслушать.
Бенард подошел к двери, когда прозвучал второй зов горна, означавший, что сатрап идет в зал. Учитывая, какая собралась во дворе толпа, шансы, что сатрап его выслушает, были ничтожны, к тому же он не мог рассказать при свидетелях о своей ссоре с Катратом. Однако тут Катрат никогда не станет его искать и, конечно, не осмелится совершить здесь убийство.
Бенард смело подошел к писарям, сидевшим за высоким столом, назвал свое имя и звание и показал печать. Он знал большинство людей во дворце, но с тех пор, как он его покинул, главный писарь сменился. Он был толст, роскошно одет, поросячья голова гладко выбрита. Писарь выжидающе на него посмотрел, и его приторная профессиональная улыбка погасла, уступив место презрению.
– Э-э-э… – протянул Бенард. Никто не может встретиться с сатрапом, не заплатив пару взяток, а у него ничего не было. – Хм-м-м… Я могу нарисовать ваших красивых детей. Или жену.
Двое мелких писарей вдруг дружно закашляли. Толстяк нахмурился и покраснел.
– Не думаю, – сказал он пронзительным сопрано. – Подожди наверху.
Бенард умчался прочь, ругая себя за глупость. Как же он сразу не понял? Скорее боги умрут от старости, чем его вызовут к сатрапу. Сегодня вечером ему придется просить Ингельд о личной встрече с ее мужем. Наверху на балконе он заметил колонну, у которой никто не стоял, и прислонился к ней, поставив рядом свою дощечку и приготовившись к длинному скучному дню. Его похмелье следовало покрыть глазурью и обессмертить в анналах Вигелии.
Когда прозвучал последний сигнал, в зал вошли священники в ярких одеяниях, распевавшие псалмы. Бенард мог участвовать в публичных ритуалах вроде этого, отличавшегося от чувственного жертвоприношения, которого ждала от него Хидди в храме Эриандер. Стоило ему вспомнить Хидди, как его вновь охватило сильное желание. Он с надеждой подумал, что, возможно, слишком сурово истолковывает правила, и решил спросить об этом у Одока, главы их ложи и света Анзиэль в Косорде.
Темнокожие флоренгиане – пленные рабы с обрезанными ушами – втащили корзины с глиняными дощечками и поставили их позади трона. Жрица огня, которая внесла пламя (заложница по имени Сансайя), была на несколько лет младше Бенарда и тоже из Флоренгии. Он помнил перепуганную до смерти девочку, прибывшую ко двору незадолго до того, как он поступил в ученики к Одоку; она превратилась в невероятно красивую женщину, притягивавшую взгляды всех мужчин. По мнению Бенарда, огненно-красное одеяние куда больше шло ее смуглой коже, нежели вигелианский розовый цвет. Ее черные волосы, отпечатавшиеся в его памяти, стали великолепного каштанового цвета, но это благодаря тому, что ее посвятили в Дочери Веслих. Если Ингельд решила не присутствовать на сегодняшнем заседании суда и передать свои обязанности Сансайе, значит, никаких важных дел заслушано не будет.
Священники замолчали. Сансайя остановилась возле очага, где уже были приготовлены поленья ароматного дерева, и произнесла молитву, обращенную к Веслих. Затем опустилась на колени и высыпала на них тлеющие угли из священной чаши. Огонь вспыхнул мгновенно, и повалил такой густой маслянистый дым, что она отшатнулась и чуть не потеряла равновесие. Дружный стон удивления сменился испуганным ропотом.
Как раз в это мгновение Бенард вскрикнул от боли, когда острый конец кинжала вонзился в его левую ягодицу. Он резко обернулся и увидел Катрата. Ему следовало догадаться, что первым делом сын сатрапа спросит Гатлага, приходил ли к нему заложник. Даже грандиозное сражение не могло бы заставить так покраснеть глаза юного Хорольдсона. С другой стороны, похмелье было сущим пустяком по сравнению с распухшей челюстью и большой шишкой на затылке. Хотя никто, казалось, ничего не заметил, пространство вокруг них расчистилось: зрители отошли, чтобы поздороваться со знакомыми и друзьями.
– Я разберусь с тобой еще до вечера, дерьмо.
– Мой господин добр. – Эта чудесная фраза могла означать все, что угодно, и ровным счетом ничего. – Благородный лорд понимает, что его раб был отвратительно пьян.
Бессмысленно. Извинения – это проявление слабости, да и ничто не может оправдать столь серьезное оскорбление, которое Бенард нанес сыну сатрапа.
– Я переломаю все твои кости, а потом сверну шею.
Скорее всего так оно и будет. Бенард был крупнее и мощнее, но не прошел необходимой подготовки и не умел вызывать в себе жажду крови. Даже если он победит в драке, Катрат примет боевую форму или позовет на помощь.
– Мой господин добр.
– Нет. – Катрат покачал головой и сморщился от боли. – Я нисколько не добр. Наслаждайся последним утром, червяк. Я подожду тебя снаружи.
Он пнул Бенарда в лодыжку и ушел.
Бенард без сил вновь прислонился к колонне. Первую встречу с Катратом ему удалось пережить. Страшнее всего было то, что Катрат мог наброситься на него, приняв боевую форму; а один зверь в состоянии уничтожить целый взвод вооруженных мечами непосвященных, не говоря уже об одиноком скульпторе.
Сатрап стоял перед своим троном, почти прямо под Бенардом. Отсюда Хорольд не производил необычного впечатления, только казался слишком волосатым и крупным. В зале суда повисла зловещая тишина, потому что Сансайя все еще стояла на коленях перед огнем. У Бенарда, который в этом не слишком разбирался, сложилось впечатление, что он горит вполне нормально. Наверняка кто-то вылил в очаг слишком много масла, и все.
У Хорольда закончилось терпение. Его голос прозвучал хрипло и злобно, как у разъяренного быка.
– И вновь я спрашиваю тебя, веслиханка! Наша великая хранительница благословляет это собрание?
Сансайя неохотно поднялась, с сомнением глядя в огонь.
– Я не… Я… – Затем она произнесла необходимую фразу: – Милорд, священная Веслих восхваляет этот дом и рада видеть всех, кто вошел в него с Ее именем на устах, да будет благословенна богиня. Аминь.
Она развернулась на каблуках и бросилась прочь из зала, окутанная развевающимися складками красно-золотого одеяния и волной каштановых волос. Вне всякого сомнения, она поспешила к Ингельд, чтобы сообщить об увиденном. Однако она произнесла слова благословения, и нужды в массовом жертвоприношении или публичном наказании не было. Заседание могло начаться.
– Аминь! – дружно выкрикнули собравшиеся, и сатрап занял свое место.
Писари уселись, скрестив ноги, на полу у него за спиной; два, сидевших ближе всего к трону, зажали в руках палочки и держали наготове дощечки со свежим слоем мягкой глины.
– Начинайте! – проревел бык.
Герольд назвал имя благородного командира охоты Дарага Квирарлсона – люди сатрапа всегда имели преимущество, их выслушивали даже прежде, чем обсуждали преступления. Дараг попросил у внушающего благоговейный страх лорда монополию на торговлю перцем в Косорде и его окрестностях на двенадцать лет, без налогов и процентов. Он не объяснил, почему он должен получить такие привилегии, а Хорольд не стал его спрашивать.
– Мы с радостью удовлетворяем просьбу храброго сына Квирарла.
Палочки писарей быстро забегали по мягкой глине. Вперед выступил хранитель печатей, что-то пробормотал касательно куриных следов на глине, потом одобрительно закивал. Дощечки тут же унесли, чтобы поместить в печь для обжига, заменив их свежими.
После Дарага свои петиции выдвинули еще два вериста, которые попросили подтвердить их право на земли, полученные ими неизвестно каким способом. На сей раз сатрап спросил, нет ли у кого-нибудь возражений, но всем хватило ума промолчать. В результате свободные крестьяне, живущие на этих землях, а также их дети, навсегда превращались в крепостных. Записи на дощечках были проверены и одобрены.
Печать Хорольда почти ничем не отличалась от печати Бенарда: каменный цилиндр размером с фалангу пальца, с дыркой по всей длине и пропущенной через нее веревочкой; на внешней стороне картинка. Прижатая к сырой глине, печать оставляла четкий отпечаток. На агатовой печати Бенарда был изображен ястреб в полете, символ его богини; на камне сатрапа – ониксе или халцедоне – ощетинился дикий кабан. Он обладал значительно большей властью.
Следующим перед сатрапом предстал разбойник, забивший дубинкой путешественника и укравший его кошелек. Он отрицал свою вину; Свидетельница заявила, что он виновен. Хорольд даже не потребовал, чтобы зачитали соответствующий закон, поскольку все знали, что наказание за такое преступление – сажание на кол. Когда смертоносный маленький цилиндр вынес разбойнику приговор, его, плачущего, увели.
Так тянулось заседание суда. Хорольд ни разу не попросил огласить соответствующие законы священного Демерна, видимо, опасаясь, что писари не смогут их прочитать или найти нужную стелу. Вместо этого он спрашивал о прецедентах, и тогда они изучали дощечки в своих корзинках, советовались между собой, а затем сообщали ему, какое наказание его предшественники назначали за такое же преступление. На Бенарда, отчаянно сражавшегося с дремотой, это произвело сильное впечатление. Кровавый тиран умело вершил правосудие, не обращаясь к помощи богов. Бенарду немного не понравилось, что заявление о драке, устроенной бандой веристов, не заслужило внимания Хорольда, однако любой на его месте поставил бы своих братьев по культу выше непосвященных. Если не считать предвзятого мнения касательно всего, что творили веристы, сатрап принимал свидетельства прорицательницы, выслушивал оправдания обвиняемых, а затем назначал положенную кару, иногда даже слишком мягкую: например, приговорив должника к рабству, он позволил его жене и детям вернуться к ее родным, вместо того чтобы продать и их.
Временами он демонстрировал жестокий юмор, хорошо знакомый Бенарду. Молодого сапожника обвинили в изнасиловании, за что обычно наказывали кастрацией. Жена и родители просили пощадить его на основании того, что он – единственный ребенок в семье и еще не произвел на свет наследника. Жертва серьезно не пострадала, не забеременела, и муж принял ее назад в свою постель. Хорольд поинтересовался схожими случаями. После короткого совещания писарь доложил, что консорт Нарс никогда не смягчал и не отменял наказание за изнасилование.
– А был ли кто-нибудь из преступников сапожником? – спросил сатрап. – Они работают сидя. Отрежьте ему лучше ноги. Тогда он не сможет гоняться за новыми жертвами. И пусть священная Эриандер благословит его брак. Следующий.
– Ступай! – сказал командир Гатлаг и оттащил Бенарда от колонны. – Я поговорил с канцлером. Ты следующий! – Он ткнул Бенарда шишковатым пальцем.
– Но…
Он не хотел… но, но, но… прижав рисунок к груди, Бенард спустился вместе с Гатлагом.
Сатрап Хорольд прервал следующего обвиняемого на полуслове.
– Сорок плетей. Следующий?
– Просьба, господин, – смущенно проговорил герольд. – Заложник Бенард Селебр.
– Заложник? – недоверчиво переспросил сатрап и прищурил маленькие звериные глазки, глядя на просителя, ползущего к нему на четвереньках. – Маленький Бена! Можешь подняться.
Это означало, что он мог сесть на корточки, а не прижиматься лицом к полу.
– Мой господин добр.
– Ты совсем взрослый.
Хорольд тоже изменился. Он всегда славился внушительными размерами, а теперь еще сильнее раздался вширь и походил на мощного быка, хотя жира у него не было. Пурпурная мантия окутывала почти весь торс, а видимые части тела заросли желтой шерстью цвета спелой пшеницы, под которой прятались ошейник и огромное количество золотых браслетов, украшавших могучие руки и ноги. Лохматые брови закрывали лоб. Сапоги скрывали явно не человеческие ноги; гордый нос с горбинкой, нарисованный Бенардом, превратился в рыло, и нижняя часть лица выступала между двумя торчащими клыками.
Чудовище вздохнуло.
– Годы идут! Мастер-художник? Поклоняешься Анзиэль? Достойный выбор.
– Мой господин добр.
Как это ни удивительно!
– Все флоренгиане художники, а не воины. Так нам говорили. Как по-твоему, мой брат еще в это верит? – В свинячьих глазках загорелся опасный огонек.
– Милорд, я об этом ничего не слышал.
Флоренгианская война шла далеко, и убеждения лорда крови Стралга мало волновали Бенарда.
– Заложнику стоило бы интересоваться такими вещами. Итак, чего ты хочешь?
Этот вопрос он задавал и всем остальным просителям.
– Милорд знает, – проговорил Бенард, произнеся вежливую формулу, означавшую: «Мне прекрасно известно, что вы этого не знаете», – что его жалкий слуга получил заказ на изготовление статуй Светлых для нового Пантеона.
– Помнится, священники выманили у меня кучу золота на какой-то бестолковый проект. – Сатрап нетерпеливо постучал когтями по ручке трона. – И?
– Я хотел посоветоваться насчет статуи священного Веру, милорд. Поскольку вы – свет Веру в Косорде, я подумал, что вы укажете презренному рабу, как следует изобразить вашего бога. Я осмелился принести рисунок… милорд…
Тот махнул рукой герольду, который отобрал у Бенарда доску и, опустившись на колени, показал ее чудовищу на троне. Сатрап Хорольд, с его рылом, клыками и злобными глазками, посмотрел на божественное лицо, которое принадлежало ему пятнадцать лет назад.
Он фыркнул и знаком велел Бенарду подняться и подойти к трону. Это было исключительной честью, хотя таило в себе и опасность. Гатлаг уже намекнул, что Хорольд может воспринять рисунок Бенарда слишком близко к сердцу и прикончить художника одним движением лапы.
– Когда ты это сделал? – спросил он, низко и глухо зарычав. Ему с трудом удавалось говорить тихо.
– Сегодня утром, милорд.
Древний трон Косорда был не слишком высоким, однако Бенарду пришлось задрать голову, чтобы увидеть клыки сатрапа, и ему стоило немалых усилий сдержать гримасу отвращения от его мерзкого животного запаха.
– По памяти?
– Да, милорд.
– Невероятно.
– Мой господин добр.
– Расскажи мне про новый Пантеон.
– Милорд, боги будут стоять над своими храмами…
Стоящие порознь статуи в полный человеческий рост были новшеством, заимствованным у флоренгианцев. До войны вигелиане редко осмеливались изображать богов иначе как на барельефах или в виде фаянсовых фигурок. Поскольку статуи в человеческий рост невозможно было перевезти через Границу, мастера вроде О дока и его ученики работали по рисункам, а остальное додумывали сами.
– Каковы размеры статуй?
– Священники хотели, чтобы они были в человеческий… я хотел сказать, большими, милорд.
Болван, каких свет не видывал!
– И что на них будет надето?
– То, что требует традиция и одобряют священники, милорд. – Бенард постарался взять себя в руки, чтобы не пуститься в длинное описание чуда, которое он собирался создать. Когда имеешь дело с деспотом, надо думать, что говоришь. – Со всеми подобающими атрибутами. Некоторые из них будут в одеждах… другие нет.
– Что будет на Веру?
– То, что прикажет милорд.
– В таком случае изобрази Веру без одежды.
Пока Бенард раздумывал над тем, как попросить защиты сатрапа на время работы, не упоминая его сына, Хорольд заговорил сам:
– Дайте ему меч… без ошейника, разумеется. – Челюсть чудовища заходила в подобии улыбки. Из пасти вывалился длинный черный язык, облизавший клыки. – В прошлом ты доставил мне немало неприятностей, малыш Бена. Что же ты натворил сейчас, раз пришел просить у меня поддержки?
Бенард не мог соврать в присутствии Свидетельницы. Он почувствовал, как во рту у него пересохло, но он все же сумел прошептать:
– Ну… ничтожнейший из слуг милорда напился и произнес… э-э-э… оскорбительные речи в адрес великолепнейшего сына милорда, храброго воина Катрата Хорольдсона, и теперь опасается за свою жизнь… милорд.
Чудовище фыркнуло и почесало за ухом кривым когтем.
– Надеюсь, что это так. И все?
– Если вам будет угодно, милорд.
– Свидетельница?
Свидетельница в белом одеянии, продолжая прясть, бесшумно скользнула к трону.
– Милорд?
– Что произошло на самом деле?
– Милорд! – взвыл Бенард. Нет, только не теперь!
– Молчать! – рявкнул сатрап.
– Художник предложил вашему сыну сразиться за женщину, тот согласился, а потом упал и потерял сознание, милорд.
Свидетельницы говорят громко, ее услышали все присутствующие в зале суда и затаили дыхание.
Хорольд засопел, несколько раз сжал и разжал кулаки; длинные черные когти, казалось, стали длиннее.
– Моему сыну? – прохрипел он. – Это отребье? Когда?
– До рассвета.
– Кто это видел?
– Женщина и два воина из фланга Катрата.
Бенард ждал, когда за ним придет смерть. Вопросы сатрапа выставили его самого и его наследника, посвящение которого он совсем недавно праздновал, в глупом свете. Нормальная реакция вериста на такое оскорбление – мгновенное убийство, и Хорольд задрожал от усилия, которое ему потребовалось, чтобы удержать себя в руках. Публичное насилие только ухудшит его положение, показав, как сильно он уязвлен. Его маленькие глазки оглядывали потрясенный зал в поисках насмешек. В конце концов он выдохнул и произнес:
– Да, очень интересно! А сейчас где мой сын?
– На галерее около западной лестницы, милорд.
Свидетельница прекратила прясть и заправила новую нить в прялку.
– Герольд, вызови Катрата Хорольдсона.
Бенард спрашивал себя, почему ярость Хорольда еще не повалила Свидетельницу навзничь. Неужели отец велит Катрату устроить казнь? Зубами…
– Художник!
– Милорд?
– Веру – покровитель Косорда. Ты сделаешь Ужасного вдвое выше остальных богов. И даже больше, чем вдвое.
«Но контракт со священниками…», – подумал было Бенард.
– Мой господин добр. А мрамор…
– Чего еще? – прорычал сатрап, и собравшиеся невольно попятились назад, но Бенарду оставалось только сильнее взмокнуть.