Дункан Дэйв. Обретение мудрости

   — Седьмого за Первого? — воскликнул Ннанджи.
   — Это моя вина. Спокойно, брат, прошу тебя. Госпожа?
   Если бы это был кто-то другой из пассажиров, кроме Катанджи, Брота бы тут же отдала швартовы. Уолли это знал. Но у Катанджи было свое обаяние. Они все любили Катанджи. Начиная понемногу остывать, моряки стали вспоминать истории о колдунах и о пытках. Брота неохотно согласилась задержаться и поискать его, по крайней мере, пока не станет ясно, что колдуны объявили тревогу. Если им придется быстро уходить, то все, кто остался на берегу, должны были встретиться в полночь у храма и ждать шлюпку…
   Моряки разошлись.
   Уолли было не по себе. Если он не смог уследить за одним новичком, как он справится с целой армией?
   — Я же приказал ему не сходить на берег!
   — Ты приказал ему не ступать на трап! — огрызнулся Ннанджи. Он оскалился. — Тоже мне, маскировка! Раб!
   — Я сам подал ему пример, — признал Уолли.
   — По крайней мере, ты никогда не подделывал метки на лбу.
   Это считалось невообразимым грехом среди Народа; вся их культура основывалась на метках на лбу.
   Но тут их прервали, так как несколько членов команды пришли укрыться от дождя, и они больше не могли говорить.
   — Время, казалось, остановилось. Проходивший мимо таможенник поинтересовался, почему они еще не отчалили, если закончили торговлю. Требовалось свободное место у причала. Брота сочинила что-то о неожиданных спазмах в желудке и необходимости побывать у лекарей.
   Дождь опять усилился.
   Раздражение Уолли стало почти невыносимым.
   Сколько потребуется времени для того, чтобы колдуны вытянули правду из мальчишки?
   И что потом? Корабль подвергался опасности ради ничтожных шансов на спасение одного неопытного рекрута. Холодный расчет требовал, чтобы «Сапфир» отчаливал, пока это возможно. Хороший генерал произвел бы подобный расчет и поступил в соответствии с ним. Уолли мог произвести расчет, но поступить в соответствии с ним не мог.
   — Прибежала маленькая Фиа, крича от радости — по дороге шли Лаэ и Катанджи.
   Уолли издал глубокий вздох облегчения и мысленно помолился Богине и Коротышке.
   — Я шкуру с него спущу! — пробормотал Ннанджи. Однако глаза его сияли.
   Несколько минут спустя бледный Катанджи с трудом поднялся по трапу, словно побитая собака, и двинулся следом за Лаэ. Моряки поспешно заняли свои места, и воинов наконец оставили в покое — двоих воинов и одного старого одетого в лохмотья жреца, который сидел на сундуке и самодовольно ухмылялся.
   Теперь вину можно было распределить между несколькими людьми.
   Уолли направил обвиняющий перст на Хонакуру.
   — Ты знал, что он собирается делать!
   Старик самодовольно кивнул.
   — Ты позволил мальчику подвергнуться опасности…
   — Опасности? — воскликнул Ннанджи. — Это его ремесло! Но никто не дал ему права нарушать законы!
   — В самом деле? — Хонакура поднял брови. — Законы весьма мудрены, адепт. В отличие от сутр, их нельзя четко выразить словами. Какой в точности закон Сена нарушил твой подопечный?
   — Я… в точности?
   — А! Ты не знаешь? — издевательски усмехнулся Хонакура. Ннанджи покраснел от ярости.
   — Все законы запрещают менять метки!
   — Он не менял свою. Она там, где и была. Он нарисовал поверх нее полосу, но ее можно смыть.
   — Значит, он нарушил запрет менять гильдию!
   — Рабы не принадлежат ни к какой гильдии.
   Уолли постепенно начал оценивать весь юмор создавшегося положения. Старый жрец, похоже, заманил Ннанджи в ловушку. Сам же он не видел ничего особенного в переодетом воине; это и был ответ, которого он искал. Катанджи мог помочь ему обрести знание, «дать ум», как предполагала загадка, так что все это было частью божественного плана. Он вновь ощутил надежду.
   — Всегда считалось незаконным менять свой ранг! — настаивал Ннанджи.
   — Позволь не согласиться. Все законы, которые я слышал, запрещают повышать свой ранг. Твой брат понизил свой.
   Ннанджи что-то неразборчиво пробормотал в ответ.
   — Катанджи понял это, старик? — спросил Уолли.
   — Возможно, не сразу, — признал Хонакура. — Но я все ему объяснил.
   — Ты испортил моего подопечного, ты…
   — Спокойно, Ннанджи! — сказал Уолли. — Он прав. Похоже, никакой закон не был нарушен. Кто может запретить воину носить полосу раба? Однако одно меня все-таки беспокоит…
   — Честь!
   Дверь распахнулась, и вбежал юный Матарро, с большими, словно шпигаты «Сапфира», глазами.
   — Он ходил в башню, милорд!
   — Он… что ?
   Мальчишка отчаянно кивнул.
   — Он был в башне у колдунов! Лаэ говорит, он столько всего там видел!
   И новичок Матарро снова исчез, вернувшись к своим обязанностям. «Сапфир» отходил от причала.
   «От другого — ум возьмешь». Уолли повернулся к Ннанджи — и даже Ннанджи был ошеломлен.
   — Адепт, поздравляю: твой подопечный продемонстрировал достойную подражания отвагу!
   Не было высшей похвалы, которую мог воздать один воин другому, поскольку среди воинов считалось, что отваге и чести можно научиться лишь на примере других.
   Ннанджи несколько раз молча открыл и закрыл рот. Затем его принципиальность и гнев взяли верх.
   — Оправдывает ли отвага сама по себе бесчестие, милорд брат?
   — Я не вижу никакого бесчестия! Он еще не может служить Богине своим мечом. Он пытается служить Ей всеми средствами, на какие способен. Я восхищен его самоотверженностью. Я аплодирую его героизму.
   Ннанджи несколько раз глубоко вздохнул, с видимым усилием успокаиваясь. Он неуверенно улыбнулся.
   — Что ж, я полагаю, он храбрый маленький дьяволенок…
   — Он хочет стать достойным своего наставника.
   Лицо Ннанджи снова покраснело. Он что-то пробормотал и отвернулся. Уолли и Хонакура улыбнулись друг другу.
   Но теперь пора было подумать о восстановительных работах. Отношения внутри команды понесли существенный ущерб.
   — Скажи мне, подопечный! — сказал Уолли. — Не велел ли ты ему держаться подальше от девушек?
   Ннанджи снова повернулся к нему с удивленным видом.
   — Ну да! Но, конечно… — он пожал плечами.
   — Конечно — что ?
   Ннанджи ухмыльнулся.
   — Конечно, он знал, что я вовсе не имею этого в виду. Ни один воин не воспримет подобный приказ всерьез, милорд брат!
   — Зато я имел в виду! Я воспринял это всерьез!
   Ннанджи, казалось, был озадачен.
   — Почему? Воин? Это же честь…
   — Моряки могут так не считать!
   — Что ж, придется!
   «Боги, дайте мне силы!» — подумал Уолли. Каким-то образом Ннанджи удавалось сочетать пуританскую этику с моралью уличного кота.
   — Я говорил тебе, мы не свободные меченосцы. Даже если бы мы ими были…
   Дверь снова распахнулась, на этот раз пропустив Томияно. Он подошел прямо к Ннанджи и протянул руку. Томияно улыбался ?
   — Ты должен гордиться своим братом, адепт! — сказал он. — Он побывал в башне!
   Ннанджи нерешительно пожал ему руку, а затем изобразил саму скромность.
   — Это был его долг, моряк.
   — Может быть, но это потребовало немалой смелости…
   «Сапфир» выходил на середину Реки. Новости о подвиге Катанджи разлетелись по кораблю, словно стая чаек. В его отсутствие мужчины, женщины и дети толпой ввалились в рубку, поздравляя вместо него Ннанджи. Он начал надуваться, словно индюк. Уолли и Хонакура снова обменялись улыбками.
   Затем появился Малоли, и внезапно наступила напряженная тишина.
   — Адепт, — пробормотал он, — прошу прощения за все, что я говорил раньше… Мы все гордимся твоим братом. Мы рады, что Дива… смогла ему помочь. Он отважный парень — и человек чести!
   — Конечно! — Ннанджи бросил самодовольный взгляд на Уолли — мол, а я что говорил?
   — Он оказал хорошее влияние на Диву, мы уверены, — сказала Фала. — Теперь мы понимаем, почему он оказался в ее каюте, и мы рады, что она смогла оказать ему услугу.
   Ннанджи с трудом сохранял беспристрастное выражение.
   — Естественно, он знает, что истинный воин должен оказывать честь женщине.
   — Естественно, — неуверенно сказала Фала и покраснела.
   Уолли сдался. Не все из них говорили об одном и том же виде чести, но он подозревал, что все они знают, что имеют в виду — а он был здесь чужим. Кто сможет теперь хоть в чем-то проявить недовольство Катанджи?
   — К вечеру дождь прекратился, и Катанджи к ужину появился на палубе. Он все еще нетвердо держался на ногах, и с трудом мог идти, но являл собой совершенный образец Юного Героя. Уолли и Ннанджи, получив разрешение Томияно обнажить мечи на борту, отдали ему Салют Герою. Он широко улыбнулся и крепко обнял Диву за талию.
   Однако их отношения с командой все же понесли определенный ущерб. Брота многозначительно заявила, что Тау — это предел их путешествию. «Сапфир» продолжит свой путь до Ча, чтобы выгрузить мрамор, но не дальше. Если лорд Шонсу не сможет набрать себе воинов в Тау, ему придется вернуться обратно в Каср. Затем семья вернется к своей обычной торговле, вероятно, между Дри и Касром. Они утверждали, что их обязательства перед Богиней выполнены. Согласна ли с этим богиня, конечно, могло показать лишь время.
   — Вернулась хорошая погода, и Река текла теперь с востока. Горы Реги-Вул лежали на юге. В течение нескольких дней Уолли и Хонакура извлекали информацию из Катанджи, слой за слоем, словно очищая луковицу. Ннанджи сидел рядом в качестве секретаря и регистрировал все это в своей памяти.
   Катанджи старался помочь, чем мог. К его наблюдательности нельзя было придраться, и даже под гнетом надвигающейся опасности он продолжал смотреть и запоминать. Однако все, что он видел, проходило через фильтр его собственного опыта, прежде чем могло быть сказано, и через фильтр опыта Уолли, прежде чем могло быть им понято. Где-то на этом пути факты превращались в предположения.
   Колдуны были явно не всемогущи. Их определенно можно было одурачить, и это было самым важным. Но золотые шары? Перья в серебряных держателях? Уолли начало казаться, что он разглядывает сумасшедший дом сквозь кривое стекло. Что было результатом кипучей деятельности в башне? Что толклось в ступе — приманка для демонов? Что находилось в чане? Сколько существовало разновидностей молний, и почему огненных демонов вызывали только в Ове? Как он жалел, что Катанджи не мог взять с собой в опасную экспедицию внутрь башни фотоаппарат!
   Что имели колдуны против кожевников и красильщиков? Что в их поведении действительно имело смысл, а что было лишь обычным знахарством? Некоторые вещи были столь же бессмысленны и нелогичны, как средневековая алхимия, или пристрастие Хонакуры к священному числу семь, и чем больше Уолли узнавал, тем меньше, казалось, было в этом смысла.
   Так продолжалось несколько дней, пока наконец «Сапфир» не оказался вблизи Тау.
   Хотя Уолли еще не вполне уверенно держался на ногах, однажды утром он взял рапиру и маску. Он еще не осмелился бы сразиться с высокопоставленным, но мог справиться с Ннанджи. Когда счет достиг двадцати одного на ноль, даже вспотевший рыжеволосый воин признал, что Шонсу теперь полностью здоров и более не нуждается в опеке.
   — А я, милорд брат? — нетерпеливо спросил он.
   — Да, — согласился Уолли. — Ты успешно продвигаешься.
   — Пятый?
   — Очень близко к тому. Определенно стоит попытаться.
   Солнечный бог во всей своей красе не мог бы светить более ярко. В маленькой армии лорду Шонсу не был нужен Шестой, так что если адепт Ннанджи сможет стать мастером Ннанджи, он наверняка будет вторым после него.

6

   Хорошо было много недель спустя вновь оказаться на берегу, даже притом, что нога все еще немного болела. Забавно было хромать по узким, запруженным народом улицам с седьмым мечом за спиной, разглядывая людей и здания, в то время как штатские предусмотрительно уступали ему дорогу. Тау и сам по себе был радостным сюрпризом.
   Каждый из городов на Реке был не таким, как остальные. Так вообще трудно было назвать городом, скорее это было небольшое торговое поселение. Когда Уолли смотрел на него с борта приближавшегося к берегу «Сапфира», у него возникло странное ощущение, что где-то это он уже видел: соломенные крыши, коричневые дубовые балки на фасадах домов, земляного цвета штукатурка. Вначале он определил этот стиль как средневековый европейский, но решил, что скорее он ближе к эпохе Тюдора, когда двинулся по узкой дорожке, претендовавшей на звание главной улицы — поскольку там он увидел более старые строения, балки которых почернели, а штукатурка побелела.
   Итак, Тау напоминал декорации Старой Англии. Верхние этажи выступали вперед, бросая тень на каменистую пыль под ногами, в то время как полоса голубого неба над головой ощетинилась по краям карнизами. Блестящее бутылочное стекло в ромбовидных окнах отражало свет, не давая заглянуть внутрь; вывески изображали доступные внутри товары. Несмотря на постоянное отсутствие свободного пространства впереди, что делало его продвижение рискованным, Уолли был зачарован. Конечно, набедренные повязки и мантии выглядели здесь неуместно, но он чувствовал себя так, словно перенесся в Лондон времен Шекспира, и его все время преследовала мысль о том, есть ли в этом городке театр, и кто пишет для него пьесы.
   Брота торжественно обещала, что корабль не уйдет без него. Он явился сюда в поисках воинов, но чувствовал себя, словно отпущенный на свободу пленник, словно ребенок на ярмарке. В один из моментов, когда даже его ранг и престиж не освободили немедленно перед ним путь, он с улыбкой повернулся к Ннанджи и заявил:
   — Мне нравится этот город!
   Ннанджи зажал нос и сказал:
   — Ф-фу!
   Что ж, нечто в этом было…
   Главная артерия города была настолько узкой, что от края до края хватило бы размаха рук двух человек, и была плотно забита людьми. Теперь Уолли увидел причину задержки. Тележка, полная яблок, сцепилась колесами с другой, груженой блестящей голубой изразцовой плиткой, и от удара красные плоды посыпались в грязь. Глядя поверх голов, он увидел мальчишек, шнырявших тут и там, подбирая сокровища, и владельца тележки, который соревновался в ругательствах с хозяином тележки с плиткой. Их изобретательность все росла, генеалогия становилась все более невероятной, а указания относительно воздействий на различные части тела — все более разрушительными. Колесо тележки с плиткой свалилось с оси, и весь груз готов был обрушиться. Драка, которая неминуемо должна была за этим последовать, легко могла перерасти в массовые беспорядки. Добродушные насмешки толпы уже начали сменяться бранью тех, чьим неотложным делам могло помешать неожиданно возникшее препятствие.
   Посреди всей этой суматохи маячила рукоятка меча, словно поплавок, но на ее владельца, похоже, никто не обращал внимания, не давая ему даже подойти ближе к источнику всех проблем. Уолли решил, что настала пора продемонстрировать свое воинское искусство.
   Он начал проталкиваться вперед, расчищая себе дорогу силой там, где не помогал его ранг. Вместе со следовавшим за ним по пятам Ннанджи он добрался до самой середины заварушки и положил тяжелую ладонь на плечо плиточника. Плиточник сердито обернулся, потом со страхом взглянул вверх и уважительно замолк. Яблочник прекратил излагать детальную родословную своего противника в четвертом колене. Оба с облегчением ждали дальнейших указаний. Уолли приказал Яблочнику и мускулистому рабу приподнять один конец тележки, в то время как сам схватился за другой и перенес свой вес на левую ногу. Тележка приподнялась, и Плиточник поставил колесо на место. Ннанджи уже начал освобождать для него проход. Вскоре толпа рассосалась, вместе с последними грубоватыми комментариями.
   Местный воин-неудачник остался стоять, оказавшись очень юным и очень маленьким Вторым, который с побелевшим от ужаса лицом смотрел на пришельца. Он вряд ли был намного старше Катанджи, и не выше его ростом — не стоило удивляться тому, что ему не удалось проявить свой авторитет.
   Он потянулся трясущейся рукой к рукоятке меча.
   — Оставь! — приказал Уолли.
   Судорожно сглотнув, Второй повиновался и отдал ему штатский салют, представившись как ученик Алладжуи. Уолли произнес ответное приветствие, но не стал тратить время на то, чтобы представить юношу Ннанджи.
   — Мне нужен местный староста, — сказал он. — Веди меня к казармам.
   С еще большим страхом Алладжуи молча показал на ближайшую дверь. Над ней висел бронзовый меч, который Уолли должен был заметить раньше, рядом с громадным сапогом.
   — И где же староста? — спросил Уолли.
   — Он… он там, милорд.
   Уолли посмотрел на Ннанджи — как он и ожидал, тот озадаченно взглянул на него. Они направились к двери, а ученик Алладжуи шел за ними следом, не ожидая, когда его формально отпустят.
   Воины вошли в сапожную мастерскую. Маленькое помещение было заставлено столами с туфлями и сапогами; потолочные балки опасно нависали над головой. Под окном стучали молотками Пятый и двое Вторых, держа колодки на коленях. Пол вокруг них был усеян обрывками кожи, и в воздухе стоял ее тяжелый запах. Дверь отрезала от них звуки улицы.
   Пятый поспешно поднялся и повернулся, чтобы приветствовать гостей. На его лице тут же появилось то же выражение страха, что и у молодого воина. Ему было около сорока, он был крепко сложен и почти лыс. У него были руки, как у борца, старый шрам поперек лба и напоминающее цветную капусту ухо. Профессия сапожника в Тау, вероятно, была достаточно опасной.
   Уолли приветствовал его в ответ.
   — Я ищу старосту, — сказал он.
   Сапожнику эта новость явно не понравилось.
   — Старостой имеет честь быть мой отец, милорд. Конечно, он будет рад приветствовать тебя, если ты подождешь несколько минут.
   Он повернулся и тяжело направился к двери в задней части комнаты. Двое юношей вскочили на ноги и побежали за ним.
   Насмешливая улыбка Уолли вызвала хмурый взгляд Ннанджи.
   — Кое-что подсказывает мне, что мне не придется набрать в Тау слишком много воинов, — сказал Уолли. — Я не рассматриваю возможность обвинения с твоей стороны, брат мой — но они этого не знают. Для тебя это может быть хорошая возможность провести расследование!
   Ннанджи кивнул все с тем же хмурым видом.
   Прошло некоторое время, прежде чем сапожник вернулся, и вернулся один. Он переоделся в более чистую мантию, но это была одежда более пожилого мужчины. Ннанджи еще сильнее нахмурил брови.
   — Мой отец скоро будет здесь, милорд. Он… он немолод, и иногда ему трудно быстро двигаться по утрам.
   — Мы не торопимся, — весело заметил Уолли. — Тем временем, позволь мне представить тебе моего подопечного и брата по клятве, адепта Ннанджи. Мне кажется, он хотел бы задать несколько вопросов.
   Беспокойство переросло в неприкрытый ужас. Руки сапожника тряслись, когда он приветствовал Ннанджи, и Ннанджи тут же начал задавать вопросы.
   — Назови мне имена и ранги воинов местного гарнизона, мастер.
   — Мой отец, Киониарру-Пятый — староста. Его заместитель — Киониджуи-Четвертый… — Последовало тягостное молчание.
   — И?
   — И двое Вторых, адепт.
   Глаза Ннанджи хищно блеснули.
   — Случайно не твои племянники?
   Сапожник вздрогнул и ответил:
   — Да, адепт.
   — А где…
   В этот момент молодая женщина ввела старосту, Он был Пятым, но ему было самое меньшее восемьдесят; сгорбленный, сморщенный, беззубый и дряхлый, он бессмысленно улыбался, пока его подводили к ним. Его косичка напоминала тонкую прядь белых волосков, что растут на стеблях травы в канавах. Он широко улыбнулся при виде посетителей и попытался вытащить меч для салюта. С помощью сына ему наконец удалось это сделать, но затем сапожник забрал у него меч и спрятал его обратно в ножны. Уолли удалось изогнуться и подобающим образом ответить под низким потолком.
   — Чем могу быть полезен, милорд? — дрожащим голосом спросил староста. — Большую часть работы сейчас выполняет Киониджуи. Где мальчик? — спросил он у сапожника.
   — Сейчас его нет, отец, — крикнул сапожник.
   — Куда он в таком случае пошел?
   — Он скоро вернется.
   — Нет, не вернется! Я помню — он отправился в Каср, не так ли? — Мастер Киониарру торжествующе обнажил десны. — Отправился в ложу!
   Сапожник закатил глаза и сказал:
   — Да, отец.
   — Ложа? — воскликнул Ннанджи. — В Касре есть ложа? — Он бросил взгляд на Уолли. — И кто там кастелян?
   — А? — старик приложил ладонь к уху.
   — Кто кастелян ложи? — проревел Ннанджи.
   — Кастелян? Шонсу-Седьмой.
   Сапожник был близок к истерике.
   — Нет, нет, отец, лорд Шонсу — это он.
   Он не заметил, как уставились друг на друга лорд Шонсу и его подопечный. Уолли незачем было спрашивать, что такое ложа — это было частью профессиональной памяти Шонсу, и потому передалось ему. Ложа была местом встречи, независимыми казармами, где свободные меченосцы могли найти отдых, новости и братьев по гильдии. Ложа была логичным местом для того, чтобы попытаться завербовать там воинов. Ложа была вполне логичной штаб-квартирой для войны с колдунами.
   А для Шонсу? Шонсу, потерпевшего катастрофическое поражение?
   Как там сказал колдун в Аусе? «…когда ты вернешься в свое гнездо».
   — Я уверен, что это Шонсу, — произнес старик. — Я спрошу Кио'и. Он должен знать. — Он повернулся и заковылял обратно к выходу, крича на ходу:
   — Киониджуи!
   Женщина, в тягостном молчании наблюдавшая за ним, печально двинулась следом. На мгновение наступила тишина. Сапожник, оставшийся один на один с воинами, пробормотал что-то об одном из своих неудачных дней.
   Затем Уолли скрестил руки на груди и оперся спиной о стол, на котором были разложены сапоги. Ему незачем было просить Ннанджи продолжать — того уже было не остановить. Вопросы следовали один за другим, быстро и яростно.
   — Значит, твой брат — единственный действующий воин в Тау?
   — Да, адепт.
   — Но он отправился в Каср?
   — Да, адепт.
   — Зачем? За повышением?
   — Он надеялся, что… Да, адепт. Он должен вернуться…
   — Сними мантию!
   Он был старше, крупнее и выше рангом, но штатские не спорили с воинами. Сапожник молча расстегнул мантию и спустил ее до пояса.
   — Надень обратно. Сколько у тебя братьев?
   — Пятеро, адепт.
   — Гильдии?
   — Мясник, пекарь…
   — И у них тоже шрамы от рапиры?
   Сапожник с несчастным видом кивнул.
   Человек, имевший в качестве партнеров для тренировки лишь двух Вторых, вряд ли стал бы пытаться повысить свой ранг до Пятого. А ложа была для этого вполне логичным местом — упустив подобную возможность, адепт Ннанджи не слишком ему сочувствовал.
   — Значит, твой брат — твой брат— воин
   — отправился добиваться повышения, оставив город без охраны?
   — Вторые могут в случае чего наделить правом на оружие…
   — У ученика нет такого права! — Ннанджи весь кипел от ярости, и ему потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться. Наконец, он сказал: — Я готов продолжать, наставник.
   Сапожник, казалось, был на грани обморока.
   Уолли должен был решить, что делать. Вероятно, это было очередное божественное испытание, или некая подсказка. Для Ннанджи ситуация была однозначной. Город Тау был настолько мал, что большую часть времени вполне достаточно было одного воина, чтобы поддерживать в нем мир и порядок. Киониарру, очевидно, был старостой уже несколько десятков лет, и каждый раз, когда ему требовалась помощь, например, в дни празднеств, когда по городу шатались пьяные, он прибегал к услугам своих сыновей. Старейшины не возражали против этого, поскольку им не приходилось платить дополнительного жалования. Однако старик научил сыновей владеть мечом — разумная предосторожность и вместе с тем вопиющее нарушение закона. Мясники и пекари
   — это не моряки.
   Уолли не мог услышать слов обвинения от Ннанджи, а жрецы не были судьями нарушениям воинских сутр. Конечно, с обвинением могла выступить Брота.
   Ему требовалось время на размышление. Если он позволит допросу продолжаться, он рискует оставить Тау вообще без какой-либо защиты. Даже сапожник был лучше, чем ничего. Даже сапожник, не обративший внимания на чуть не начавшуюся прямо у дверей его мастерской драку.
   — Какого наказания ты требуешь? — спросил Уолли.
   — Смерти — что еще? — бросил Ннанджи.
   Сапожник застонал.
   — Наверное, это несколько чересчур?
   Ннанджи ощетинился.
   — У меня нет никаких сомнений, милорд брат!
   Уолли задал неверный вопрос.
   — Тогда какое наказание ты бы им определил, если бы был судьей? — В качестве обвинителя Ннанджи всегда стал бы требовать смертной казни, чтобы показать, что не боится проиграть дело.
   — О! — Ннанджи задумался. — Старик ничего не понимал, верно? Он введен в заблуждение… отрезать ему косичку и сломать его меч. Штатским… правую руку.
   Сапожник съежился от страха.
   — Тогда они умрут с голоду, и их дети тоже, — сказал Уолли.
   Ннанджи нахмурился.
   — Какой приговор ты бы вынес, наставник?
   Благодаря судьбу за то, что данный вопрос носит лишь гипотетический характер, Уолли сказал:
   — Я думаю, вполне достаточно было бы их высечь. Главный виновник — их отец.
   Ннанджи немного подумал, затем кивнул.
   — Да, верно — хорошая порка, на публике. — Ннанджи смягчился!