Дункан Дэйв. Приют охотника

   — Хайди, — говорит, так тихо-тихо.
   Я спрашиваю: «Кто там?» — а у самой сердце-то тук-тук.
   — Твой друг, Хайди, — отвечает, тихо, но все слышно. — Я тебе кой-чего важного сказать должен.
   Вот я и спросила:
   — Это ты, Раб, шутки шутишь? — Ну, я думала, что это поваренок. У этого парня только шутки на уме, это кухарка так говорит.
   А голос и отвечает:
   — Нет, — говорит. — Возвращайся, — говорит, — вечером, когда будет время послушать, потому как я тебе много чего скажу такого важного.
   Ну, тогда я, значит, подумала, что это, должно быть, Дирк, лакей. У него на уме штучки похуже, чем у Раба, вот я и говорю, вроде как ему:
   — Думаешь, Дирк, так меня и провел? Выходи-ка, — говорю, — пока я тебя здесь не заперла!
   Но никто так и не вышел, вот я и спустилась, а дверь заперла — я ведь все думала, что это Дирк, вот и решила, что поделом ему, пусть посидит взаперти. Потом я услышала, как Дирк с Анной хихикают в углу бельевой, стало быть, это не он был, а потом я вроде как обо всем этом забыла до тех пор, как спать легла. А как легла, так вспомнила, что дверь-то заперла, и стала думать, что это я, может быть. Раба там оставила. А в том крыле ведь никто и не живет, как господа уедут. Я все печалилась, что вот заперла Раба и он там кричит-кричит, а его до зимы так и не услышит никто. И как вспомню, я ведь до самого вечера его не видела, даже за ужином, а чтобы он обед или ужин пропустил, такого не бывает. Это я только назавтра узнала, что кухарка его словила в кладовке, где он в варенья залез, да заперла его в погреб без ужина, а тогда я этого и не знала вовсе, а только лежала и все не спала, а печалилась. Ну и допечалилась до того, что встала — потише, чтобы Анну не разбудить, — и надела халат, и пошла на цыпочках в то крыло.
   Вот я шла на цыпочках и все боялась, что меня фрау Мюллер поймает — она ведь решила бы, что это я словно распутница какая иду к Дирку или еще кому из парней, и тогда выгнала бы меня вон из дома, как уже бывало кое с кем. Но я дошла до двери на чердак, и отперла ее, и отворила тихо, и говорю:
   — Раб? — говорю. — Выходи давай!
   И тут этот странный тихий голос как скажет:
   — Хайди, — говорит, — никакой я вовсе не Раб, и не Дирк, и вообще не лакей, и не садовник, и не конюх. Мне тебе кой-чего важного сказать надо.
   Тогда я ему и говорю:
   — Тогда рассказывай, а то я по лестнице подниматься не буду.
   — Тебя зовут Розалинда, — говорит голос, — и твоя мать была царевна, а отец — царевич, а ты сама будешь править царицей над дальнею страной.
   — Раб, — отвечаю, — если ты сейчас же не спустишься оттуда, я тебя снова запру. Будешь знать, как чепуху нести.
   — У тебя, — говорит голос, — есть родимое пятно.
   И он сказал, где оно, да на что похоже, и тут уж я поняла, что никакие это не Дирк, или Раб, или кто еще из наших, я ведь девушка честная!
   Тут я так напугалась, что аж дух захватило.
   — Ты откуда все это знаешь? — спрашиваю.
   А он и отвечает:
   — Я, — говорит, — бог твоих отцов. Я знал твоего отца, и его отца тоже, и кто там был до них, и они все были цари, а ты, значит, будешь королева, то есть, я хотела сказать, царица.
   Ну, я так стояла и слушала, пока не замерзла, а как замерзла, поднялась на чердак да завернулась в одно из одеял, что только днем сама туда и сносила, и села, и все разговаривала с этим голосом, покуда не стала засыпать совсем с усталости-то. Тогда этот голос послал меня спать. А на следующую ночь я снова туда пришла, и на следующую тоже, и он все рассказывал мне всякого такого про меня и про страну, в которой я буду царицей.
   Он сказал, что звать его Верл, а на третью ночь он сказал, где его искать, и оказалось, что это такой голубок фарфоровый на высокой полке — маленький и весь в пыли. И он сказал мне, чтобы я взяла его с собой, и положила под подушку, и тогда он будет говорить со мной по ночам, когда Анна — мы с ней живем… то есть жили в одной комнате — заснет, и тогда мне не нужно будет ходить каждую ночь на чердак. И Верл сказал мне, что, если я его возьму, это будет не как если бы я его украла. Все равно он был мамин. Или это мама была его, он ведь бог… или не он, а она, но это, он сказал, без разницы. Он сказал, это все равно как украшение, а это украшение было мамино, а до того папино, значит, теперь оно мое по праву, а не маркграфа вовсе.
   Но Верл сказал, он не может говорить ни с кем, только со мной, вот он и сказал… сказала, чтобы я его… ее днем прятала как следует, в месте, какого я и не знала раньше, даже не догадывалась.
   Но ночью я клала его под подушку и лежала, а она мне все про мою семью рассказала.
   Мой отец был сын царя, которого звать было Быстроклинок. Отца было звать Звездоискатель, и он влюбился в мою маму, а она была из благородных и красивая, как мне всегда казалось, и ее звали Свежероза.
   Царевич Звездоискатель сказал Свежерозе, что любит ее и женится на ней. Свежероза попросила времени подумать, но он все уговаривал ее и говорил, что любит только ее и что будет ей всегда верен, и они договорились пожениться. Тогда царевич пошел к царю и попросил его разрешения.
   Но царь Быстроклинок ему не разрешил. Он сказал, что Звездоискатель должен жениться на иностранной царевне, чтобы их царства сдружились. Он сказал, что эта царевна уже едет в ихний город, Утом, на помолвку, хотя еще слишком молода, чтобы идти замуж. Но это, он сказал, без разницы, потому как и Звездоискатель слишком молод, чтоб жениться.
   И тогда Звездоискатель опечалился, потому что не знал, как объяснить все это Свежерозе. Тогда он пошел в молельню, где они держали своего бога, всю в серебре и рубинах. А бог был, конечно, Верл. Царевич стал на колени, и стал молиться, и рассказал Верлу все свои печали.
   — Ты прав, а твой отец не прав, — сказал ему Верл. — Свежероза тебе в самый раз пара, а у той малолетней царевны кровь поганая. Приведи мне сюда царя.
   Звездоискатель пошел и сказал своему отцу, что бог его зовет к себе. Царь Быстроклинок пошел и выслушал бога, только сперва заставил его ждать несколько дней. Но так и не передумал. С помолвкой, он сказал, уже договорились, а нарушить ее — значит, будет война. И еще он сказал, чтобы ихние семейные боги не лезли в политику, потому как это царское дело. Он приказал, чтобы Свежерозу прогнали из дворца в замок у моря под названием Зардон.
   Тогда царевич снова пошел молиться Верлу. На этот раз тот как рассердится на царя! Бог сказал… сказала, чтобы Звездоискатель забрал ее из дворца. Он сел на коня и уехал один, только бога с собой взял, как тот ему сказал. Он… она отвела его туда, где держали взаперти Свежерозу. Они вдвоем и сбежали. Их поженил сам бог. Царь повелел поймать их, чтоб смотрели все корабли и горные перевалы, но у них с собой ведь был бог, вот он им и помог, и так их и не поймали.
   Они долго ехали на север, пока не попали в Фолькслянд. Звездоискатель стал наемником, а Свежероза стала матерью, то есть это когда я родилась. И тогда он ушел на войну, а своего бога Верла оставил охранять жену и ребенка, а потому как при осаде Хагенварка у него с собой не было бога, его и ранили стрелою в плечо, и он помер от горячки.
   Тогда моя мама сменила имя на Розалинду, ведь Свежероза в нашей стране имя редкое. Она устроилась кухаркой к маркграфине. И когда я была еще маленькая, она поехала раз в замок, а бога, Верла, забыла в городе. Вот она и заболела чахоткой и померла.
   И всю мою жизнь бог ждал на полке на чердаке, пока я вырасту и он сможет заговорить со мной, когда я буду там одна. И он сказал мне это и еще много всего.
   Он… она сказала мне, что гадкий царь Быстроклинок умер, и что в Верлии нет больше царя, и что я — законная ихняя царица. Еще она сказала, что было такое пророчество, что дочь Звездоискателя найдут за горами Гримм. Она сказала мне, что в Гильдербург приехал человек искать меня и что мне надо пойти и сказать ему, что это он ищет меня.
   Ну… я тогда очень испугалась и сказала, что не пойду и не буду говорить с чужим мужчиной. Тогда Верл сказал, чтобы я сказала кухарке или фрау Мюллер, чтобы они поговорили с ним за меня, а я сказала, что они мне не поверят, и не пошла. И каждую ночь бог говорил мне, чтобы я пошла, а я все отказывалась.
   А потом бог сказал, что этот человек назавтра уедет и что это мой последний шанс. И тогда я оделась поскромнее, и надела пальто, и положила Верла в карман, и спустилась по лестнице тихо, словно какая дурная женщина. Я никогда так раньше не делала. Я отперла черный ход, хотя у меня руки так дрожали, что я боялась, что не открою дверь. Я вышла и побежала, куда сказал мне Верл, а потом он… она сказала мне остановиться. Там был дом, и в окнах горел свет, хотя было уже поздно.
   И я стала ждать в тени, и потом подъехала карета, и вышел мужчина. Я его никогда раньше не видела.
   — Ну, Розалинда! — сказал Верл, и тогда я побежала к нему.
   — Капитан Тигр! — сказала я. — Это я та царица, которую вы ищете!
   А потом я лишилась чувств.

20. ИНТЕРЛЮДИЯ

   Это было просто ужасно. Не буду говорить о том, как она заикалась, о долгих паузах и негромких подсказках старухи, когда та замолкала совсем уже безнадежно. Даже если бы я не заметил ее зоб, я все равно мог бы догадаться, что она слабоумная, — хотя бы по тому, как она говорила. Когда она договорила до конца, все мы скорбно нахмурились. Лампа догорела и погасла; огонь в камине тоже был на последнем издыхании. Вокруг нас сгустилась темнота.
   Похоже, сама Рози верила в то, что говорила. Впрочем, она и не могла не верить в это, ибо самой ей такое ни за что бы не придумать. У меня достаточно опыта, чтобы распознать обман. Я мог ей поверить. Я не мог поверить только в то, что она рассказала правду. Неужели ее спутники верят? Это ведь невозможно!
   Старуха перегнулась через капитана Тигра и погладила Рози по руке. За всю ночь это было самое заметное ее движение. У меня на глаза аж слезы навернулись.
   Несколько минут все молчали. Возможно, все, как и я, пытались представить себе эту трогательную дурочку на троне Верлии. Это тоже было невозможно, если только ее не будут использовать как марионетку — выдадут за какого-нибудь сообразительного молодого дворянина, который сможет держать власть в своих руках и не будет испытывать брезгливости, ложась с этой слабоумной в постель.
   Не эту ли игру задумали капитан Тигр и его госпожа? Не натаскали ли они эту беднягу для роли в этой игре в надежде выдать ее за законную наследницу, чтобы править страной через ее голову? Я был о них лучшего мнения. И потом, это ведь не обычная история с пропавшим наследником. Как, интересно, надеются они добиться того, чтобы Хол признал самозванку?
   Между мной и девушкой все еще сидел нотариус. Он повернулся ко мне, и я прочитал у него на лице те же сомнения. Он слегка вырос в моих глазах. Я покосился на купца, на актрису, на менестреля и увидел ту же жалость — и ту же брезгливость.
   Сама Рози вернулась тем временем в свое обычное состояние тупого безразличия, она опустила голову и в оцепенении замерла, как и до того, — добавились только ларец у ее ног и маленькая фарфоровая птичка на коленях.
   Первым, конечно же, заговорил бургомистр. Впрочем, он не стал тратить время зря, нападая на беспомощную девушку, а принялся прямо за старуху — она, несомненно, и была движущей силой этого заговора.
   — Не хотите ли вы объяснить вашу роль во всем этом, сударыня?
   Старая дама передернула плечами и продолжала смотреть в огонь. Ей, должно быть, шел уже восьмой десяток, и эта бесконечная ночь исчерпала ее силы.
   — Как вы могли бы догадаться, я родом из Верлии, — проскрипела она. — Мне больно видеть, как страна катится к гражданской войне… ассамблея, раздираемая распрями… города, отстраивающие старые стены… Когда до меня дошли вести о пророчестве Хола, я подумала, чем я могла бы помочь. Я слышала о капитане Тигре и наняла его в помощники.
   — Но почему вы? Женщина ваших лет, отважившаяся на такое нелегкое путешествие? Что-то очень уж рьяный у вас патриотизм, сударыня!
   — Мои сыновья оба в армии.
   Он подождал, но она не добавила больше ничего.
   — Если вы провозгласили эту судомойку своей законной царицей, почему бы тогда не одеть ее согласно чину? — Он и не думал скрывать крайнюю степень недоверия.
   — Ради ее же безопасности, — ответила старая дама все тем же усталым шепотом, — до тех пор, пока мы не прибудем в Верлию и не сможем рассчитывать на более надежную защиту, разумно сделать вид, будто она просто моя служанка. Она не возражала.
   Еще бы Рози возражала! Она выполнила бы все, что повелела бы ей «госпожа». Даже сейчас она, похоже, не замечала, что разговор идет о ней. Впрочем, главное заключалось в том, что она неспособна была быть никем, кроме служанки, так что начать оказывать ей царские почести означало бы лишить ее остатков разума.
   Бургомистр Йоханн обратил свой праведный гнев на солдата.
   — Вы верите в эту сказку, капитан?
   — Верю.
   — Сопливая девчонка из прислуги подбегает к вам на улице, заявляя, что она ваша царица, и вы ей верите? Вот просто так? — Учитывая то, что он обращался к единственному вооруженному человеку в помещении, купец заметно рисковал.
   — Не совсем так, — с расстановкой ответил Тигр. — Мы отнесли ее обратно во дворец маркграфа и привели в чувство. Она замерзла до полусмерти и до смерти перепугалась… того, что натворила. Мы вытянули из нее весь этот рассказ — не столько, сколько вы слышали сегодня, но достаточно для того, чтобы возбудить наше любопытство. Мы задали ей кое-какие вопросы. Ответы изрядно удивили нас. На следующий день мы спросили еще кое-что. Мы навели справки в ее окружении.
   — Но главная свидетельница — вот эта игрушка? — фыркнул Йоханн.
   Все разом посмотрели на фарфоровую птичку, которую девушка достала из ларца. Да, это была голубка — фарфоровая голубка с красивой глазурью. Она ни капли не походила на того Верла, которого я… о котором я упоминал в рассказе про Белорозу. Впрочем, мое слово против утверждений этой компании не стоило бы ни гроша. И даже я не мог бы утверждать, что с тех давних пор бог не мог поменять свое воплощение. В конце концов фигурка — это не сам бог, а только его изображение, так сказать, обитель, символ. Украшение — это всего лишь украшение.
   Тигр снова заговорил, таким же тихим голосом, в котором ощущалась угроза — словно вынутая из колчана стрела.
   — Давно уже ходили слухи, что царевич Звездоискатель, исчезнув из дворца, захватил с собой царского бога. По общему мнению, именно это послужило причиной, что второй брак царя оказался бесплодным, и его сестра тоже умерла, не оставив наследников. Жители Верлии верят в то, что их боги защищают их от несчастий, но лишь в разумных пределах. Они знают, что остаются смертными. Главная обязанность бога — продолжение рода. Отсутствие наследников — в этом уже надо винить бога.
   — И конечно, — ехидно заметил купец, — эта птица не разговаривает ни с кем, кроме самой Рози?
   Последовало молчание. Сырые дрова, которые принес Фриц, стреляли и шипели в камине. Песочные часы так и лежали, забытые, на каминной полке.
   Двое мужчин в упор смотрели друг на друга в сгустившейся тишине.
   — Вы называете меня дураком, сударь?
   — Вот уж нет.
   — Тогда лжецом?
   — Я хочу лишь объяснений, капитан. Я считаю вас достаточно умным человеком, чтобы ожидать доказательств посерьезнее тех, что мы услышали.
   Тигр кивнул, принимая это подобие извинений, но оставив угрозу незримо висеть в воздухе.
   — Разумеется, есть и еще доказательства. Мы с ее светлостью проторчали в Гильдербурге две недели. На следующий день мы намеревались ехать к вам в Бельхшлосс. Я переговорил со всеми мало-мальски влиятельными горожанами. Я задавал очень много вопросов. Двое молодых людей явились к нам, заявляя, что это они пропавшие наследники. Другой человек, постарше, претендовал на то, что он сам царевич Быстроклинок. Мы с ее светлостью без труда разоблачили всех троих. Я не был на приеме у маркграфа фон дер Краффа, поскольку его не было тогда в городе. Так что если вы полагаете, что девушка подслушала мой разговор, можете оставить эту мысль. Это первое, что и нам пришло в голову.
   Купец раскрыл рот, закрыл его и наконец произнес:
   — Майстер Тиккенпфайффер?
   Нотариус откашлялся.
   — Это не обычный юридический казус, бургомистр. Познания человеческие имеют свои пределы. Главным судьей в данном случае будет являться исключительно сам бог. Имеющиеся прецеденты… — Испепеленный взглядом своего клиента, он поспешно прокашлялся еще раз. — Однако настоятельно необходимо прояснить еще несколько позиций. Ну, например… Вы, капитан, ведь не единственный, кто этим летом странствовал по Фолькслянду с расспросами. К нам в Бельхшлосс тоже заходили несколько, так что вся эта история неделями была поводом для сплетен.
   — Полагаю, что так.
   Это отчасти было делом моих рук. Я первым поднял этот вопрос еще весной. Собственно, я начал рассказывать эту историю в Гильдербурге в тот самый день, когда у нас вышел конфликт с Фрицевой собакой, и после я все лето только этим и занимался. Мои усилия не увенчались успехом. Разумеется, я завидовал тому, что Тигр со старухой добились большего успеха, обрабатывая дома местной знати. Лично я занимался больше пивными и борделями, обитатели которых, как правило, больше знают, да и развлекают гораздо лучше.
   Тиккенпфайффер кашлянул.
   — В большинстве городов прислуга богатых семей выступает как гильдия мастеровых. Они подслушивают разговоры за столом, а потом болтают в своем кругу — лакей из одного дома шепнет горничной из другого, например. Ваша претендентка упоминала, что выполняла поручения кухарки. Она могла услышать эту историю на кухне или на рынке.
   Тигр смерил человечка поверх головы Рози ледяным взглядом — как вам уже известно, я полностью разделял его чувства. Рози не обратила на это никакого внимания.
   — Вряд ли вас удивит, советник, если я скажу вам, что подобная мысль приходила и нам в голову. Когда девушка выказала знание некоторых подробностей, которых я не упоминал раньше в разговорах — вроде вероятности того, что царевич похитил отцовского бога, — я не исключал возможности того, что это могли упомянуть те, другие, что наводили справки до нас. Не стоит недооценивать силу слухов, как вы со мной наверняка согласитесь. Солдатам это известно не хуже, чем юристам.
   Сарказм ничуть не задел эту увертливую канцелярскую крысу.
   — Но вы допросили управляющего маркграфа?
   — Его экономку. Она подтвердила порядочность девушки. Кроме того, она подтвердила, что верлийские дела обсуждались на половине слуг.
   Тиккенпфайффер дал этому факту дойти до сознания присутствующих, словно стараясь произвести впечатление на судью. Несомненно, это был существенный момент.
   — Итак, — продолжал он, — бог не говорит ни с кем, кроме нее? И вы приготовили список вопросов и отослали Рози спросить все это у бога?
   — Разумеется.
   — И ответы вас убедили?
   Солдат оглянулся на старую даму. Она вернулась к мрачному созерцанию огня — возможно, единственного в помещении, что могла разглядеть. Дрова дымили так, что на глаза наворачивались слезы, чего раньше не было.
   — В большинстве своем, — ответил Тигр. — Были некоторые вопросы, на которые бог отказался отвечать. Была пара противоречий, не скрою, но вы не можете не понимать, что познания девочки о мире весьма неполны. Возможно, в некоторых случаях она неправильно поняла вопрос или ответ бога. За исключением этих мелочей она достойно выдержала испытание. Она нас убедила!
   Почти убедила, подумал я. И у него, и у его госпожи остались сомнения, в которых они не признаются.
   — Можете ли вы привести пример? — вкрадчиво осведомился Тиккенпфайффер.
   — Мы попросили ее описать дворцовую молельню в Утоме, в которой обитал бог. Она ответила нам: серебро и рубины. Это не из доступных каждому подробностей. Только лица, приближенные к царской семье, могут знать это, но ответ верный. Этого царевича Звездоискателя в последний раз видели в замке Зардон. Это тоже соответствует истине, хотя никогда не объявлялось. Ваши слухи в Бельхшлоссе говорили об этом?
   Тиккенпфайффер покосился на своего клиента. В полумраке купец казался бесформенной темной массой, излучавшей подозрение. Актриса рядом с ним напустила на себя вежливо-скучающий вид, но стиснула кулачки так, что они побелели. Гвилл тупо уставился в пространство, с трудом сдерживая подступающий сон. Все молчали.
   — Мы попросили ее описать нам своих родителей, — продолжал солдат. — Сама она их не помнит. Наши расспросы прислуги подтвердили, что она действительно дочь бывшей кухарки, умершей много лет назад, когда Розалинде не исполнилось еще четырех лет. Мало кто помнил ее мать, и никто не знал ничего об ее отце. Рози спросила Верла и вернулась с описанием Звездоискателя и Свежерозы, которые мы сочли абсолютно точными.
   Тиккенпфайффер снова негромко кашлянул — эта его привычка начинала действовать мне на нервы.
   — На каком основании? Вы признались нам ранее, что сами рождены не в Верлии, капитан. Могу я узнать, откуда вы сами знаете внешность исчезнувших любовников?
   Должно быть, ветер сменил направление. Огонь трещал, и шипел, и снова наполнил комнату дымом. Тигр хрипло кашлянул, отмахиваясь от него рукой.
   — Эй, трактирщик! Почему здесь так темно? Будь так добр, принеси свечей! И мне кажется, я не отказался бы еще от твоего пива с пряностями. А перекусить?
   Фриц вскочил как вышколенная собака и, бормоча извинения, бросился на кухню.
   Фрида поднялась с достоинством.
   — Хлеба и сыра, сударь?
   Некоторые из нас согласились, что это было бы очень кстати. Она вышла вслед за братом.
   — А теперь, бургомистр, — продолжал солдат, — мне кажется, настал и ваш черед ответить на кое-какие вопросы; Вам-то какой интерес от того, что творится где-то в Верлии?
   — Нет, это вы мне не ответили еще, капитан. Откуда вы знаете, что девица ответила правильно?
   — Эти сведения не…
   — Это я, — тихо произнесла старая дама. — Я — мать Свежерозы.
   Старуха сделала попытку выпрямиться, уставив мутный взор в купца.
   — Теперь вам ясно, каким образом я замешана в это дело? Пророчество упоминало мою дочь, которую я вот уже двадцать лет считала мертвой! У Свежерозы было над сердцем родимое пятно, напоминающее по форме розу. Поэтому ее и назвали Свежерозой. Бог описал эту отметину Розалинде, и она рассказала нам это. Эта девочка — моя внучка.
   Это, несомненно, была самая драматическая речь из всех, что произносились в эту ночь. Купец побледнел до такой степени, какую я считал невозможной для людей его комплекции. Его жена — тоже. Да и мне самому показалось, что меня огрели булыжником по голове.
   Я даже подумал — в первый раз, — нет ли какой правды в словах девочки-судомойки. Но она не похожа была на Свежерозу!
   Нет, этого никак не могло быть, и самым удивительным в этом было то, что я не мог доказать этого. Публика вышла на сцену, смешавшись с актерами. Как топор, оборачивающийся против его обладателя, или как лук Онедара, чьи стрелы поражают стреляющего из него, рассказ о Верлии заразил и слушателей. Древняя трагедия наполняла гостиную «Приюта охотника» подобно едкому дыму из камина.
   Вернулся Фриц с двумя зажженными лампами. Комната осветилась немного — в ней и впрямь стояла голубоватая дымка. Глаза у всех слезились.
   — Мне кажется, самое время проветрить помещение, — заявил я. — Свежероза была очень красивой и достойной восхищения юной дамой. Мне трудно представить ее себе простой кухаркой, хотя я не сомневаюсь, что ради спасения любимого ребенка она пошла бы на все. Чего я совершенно не могу себе представить — так это Звездоискателя в роли солдата-наемника.
   Старуха обернулась, пытаясь разглядеть меня.
   — Майстер Омар? Некоторое время назад ты утверждал, что был в Верлии двадцать лет назад.
   — Совершенно верно.
   — Не был ли ты случайно замешан в бегство моей дочери?
   — Был, сударыня.
   — Ха! Я могла бы догадаться! Отлично. Расскажи нам об этом.
   — Моя версия событий не во всем соответствует тому, что вы слышали до сих пор, сударыня.
   — В этом я не сомневаюсь. Начинай.

21. ОТВЕТ ОМАРА НА РАССКАЗ СЛУЖАНКИ

   Я вовсе не собирался возвращаться в Верлию так скоро. Нанимаясь в экипаж «Золотого хомяка», я намеревался побывать на руинах Альгазана, чье богатство и великолепие давным-давно канули в прошлое. Однако боги властны над ветрами, и они наслали на нас воистину ужасный шторм. Наш искалеченный корабль с трудом дотянул до причала в Кайламе.
   В первую же ночь, когда он стоял в тихой гавани, а я спал в своем гамаке, мне приснились Тихие Воды. Во сне я стоял у брода, там, где река впадает в Долгое озеро. Место это было мне незнакомо, ибо дорога, по которой попали сюда мы с Честнодоблестью Галмышским, шла по другому берегу. Мне не приходилось видеть дворец с этой стороны, но я узнал причудливые башни среди деревьев, блеском своим затмевающие великолепие золотого осеннего убора. Я понял, что бог зовет меня.
   Жизнь моряка переменчива. Утром, когда к нашему борту подвалила баржа с пресной водой, я незаметно проскользнул на нее и был таков.
   До осени, которую я видел во сне, оставалось еще довольно много времени, да и следующие ночи не принесли новых снов, говорящих о неотложности дела. На несколько недель я задержался в Кайламе, а потом по обыкновению своему не спеша отправился в путешествие через всю страну. Стояло время уборки урожая, и для меня всегда находилась работа, если по какой-либо причине не удавалось поддерживать свое существование каким-нибудь иным способом.