Только один раз он соизволил принять участие в общих развлечениях. Однажды вечером на пиру несколько мужчин вышли на середину, чтобы показать танец с мечами. Торвард некоторое время наблюдал за тем, как они под ритм, отбиваемый бубнами, ходят по кругу, то поднимая мечи, то скрещивая их, и быстро меняются местами, поворачивая клинки, чтобы те сверкали в пламени очага, а потом вдруг поднялся с места и извлек из ножен свой собственный меч. Сбросив с плеча ременную перевязь с ножнами, он шагнул вниз со ступенек высокого почетного сиденья. В его быстрых плавных движениях было столько силы, такой скрытой угрозой повеяло от него, что по скамьям пролетели встревоженные крики, танцоры отступили, и только фьялли встретили это радостным воплем.
– Покажи им, конунг, как надо обращаться с острым железом! – громче всех ревел Ормкель.
Торвард вышел вперед и оказался на середине палаты, между двух горящих очагов, откуда все прочие мгновенно отступили, словно устрашенные блеском меча в его руке. А Торвард поднял его обеими руками над головой, острием к высокой черной кровле, словно призывая богов сойти в его клинок, и замер так на несколько мгновений, а потом плавно повел им по кругу. Бубны и свирели, умолкшие было, снова заиграли, отбивая тревожный быстрый ритм. Конунг фьяллей принялся вращать свой меч, и клинок сверкал, образуя сплошной круг. Торвард то пропускал меч у себя за спиной, то подбрасывал и ловил, и все время рукоять вертелась в его кисти, будто привязанная. Время от времени он делал быстрый выпад в ту или другую сторону, и люди каждый раз отскакивали, хотя клинок не мог до них дотянуться: казалось, этот острый, хищный блеск стремительного оружия может ранить сам по себе. Это был обычный боевой меч, и темно-рыжая свиная кожа на его рукояти уже порядком потерлась, а непритязательное стальное навершие в виде шапочки с заостренным верхом хранило царапины и прочие следы столкновения с чужим оружием. Но сейчас, глядя на него, каждый не мог не думать о том, крови скольких людей испробовал этот меч в руках своего хозяина; вскормленный этой кровью, в нем поселился сам бог войны, неумолимый и жадный.
Стремительные, плавные, исполненные силы и притом легкости движения Торварда завораживали, а сам он двигался все быстрее и быстрее, бубны и свирели все ускоряли ритм, едва успевая. Глаз уже не мог за ним уследить, и казалось, какой-то иной, высший дух завладел человеческим телом, потому что человек такого не может! Некоторые из женщин, не выдержав напряжения, начали кричать, словно душа их не могла вынести этого зрелища, но не отрывали глаз, подчиненные и скованные нездешней силой.
Одни только фьялли, вскочив на ноги, дружно хлопали, помогая держать ритм, и выкрикивали хором строки какой-то воинственной песни во славу Тора – они-то это видели не в первый раз, но каждый раз по-новому восторгались и гордились силой и ловкостью своего вождя.
Но вот Торвард в последний раз взмахнул клинком над собственным плечом, изогнулся, со всего размаха вонзил его в земляной пол и замер. Изумленные зрители проследили за клинком и увидели, что тот воткнут вплотную к башмаку самого Торварда – ошибись он хоть чуть-чуть и всерьез поранил бы собственную ногу.
Но ошибаться он не собирался. В возрасте трех лет сын Торбранда и внук Тородда уже упорно бил маленьким деревянным мечом по щиту воспитателя, который тот держал в полуопущенной руке, при этом старательно прикрывая самое дорогое для каждого мужчины. Иначе, как смеялись домочадцы Аскегорда, глядя на упорные выпады юного наследника престола, после пропущенного удара Рагнару придется в дальнейшем разговаривать о-очень тоненьким голосом. Пока ребенок только подражал тому, что каждый день видел, но в пять лет его уже начали учить. Став взрослым, Торвард не помнил себя в то время, пока не знал разницы между колющим и рубящим ударом или почему вражеский клинок не следует отбивать своим клинком без крайней нужды, как обычный человек не помнит ту пору своей жизни, когда не умел есть ложкой и пить из чашки. И кварги, у которых власть над племенем когда-то прибрали к рукам потомки верховных жрецов, могли наглядно убедиться, что значит быть военным вождем в сорок первом поколении.
Несколько мгновений прошли в потрясенном молчании. Убедившись, что все всё увидели и оценили, Торвард медленно выпрямился, осторожно освободил меч и стал вытирать клинок подолом своей шелковой рубахи – тот, разумеется, не запачкался в этом поединке с воздухом, но конунг фьяллей словно помогал своему клинку снять усталость, которую тот разделил с ним. Сам Торвард дышал лишь чуть быстрее обычного.
А народ в гриднице, едва лишь он пошевелился, очнулся и восторженно закричал. Красота зрелища, восхищение силой, ловкостью и выучкой конунга фьяллей заставляла мужчин и женщин вопить, хлопать, колотить кубками по столу и топать ногами. А Торвард, словно ничего не видел и не слышал, спокойно вернулся на свое место и убрал меч в ножны. До зрителей ему словно бы не было дела, а просто захотелось немного размяться и самому себе напомнить, на что он способен.
Но к восторгу каждого из тех, кто все это видел, примешивалась жуть. Этим танцем конунг фьяллей лишь позабавил то ли себя, то ли бога Тюра, но что будет, если его возможности обратятся против тех, кто вокруг? Кто остановит этот сверкающий стальной вихрь?
Рамвальд конунг уже был не рад, что к нему заявился такой гость, а Торвард просто ждал, пока оружейники и башмачники выполнят все заказы, чтобы увести дружину опять в море. Он явственно скучал, и в его темных глазах под полуопущенными веками тлел неприятный, недобрый огонь. Разговаривал он почти только со своей дружиной, иной раз резким, повелительным окриком, не выбирая слов, осаживал Эйнара, Ормкеля или Коля Красного, если им случалось повздорить с кем-то из конунговых гостей или домочадцев. На кваргов он почти не обращал внимания и отвечал, вяло и неохотно, лишь если к нему обращался сам Рамвальд конунг.
Только при виде йомфру Альделин он несколько оживлялся. Лицо его смягчалось, светлело, в глазах появлялся томный, даже мечтательный блеск. Всю свою жизнь Торвард любил женщин: все силы его пылкой души и здорового тела влекли его к ним. Помня, что с ним было в Камберге, он осознавал, что Альделин ему лучше вовсе не замечать, поскольку назойливое внимание к родственнице конунга грозит большими неприятностями. Но он не мог на нее не смотреть, его неудержимо тянуло к одной из тех, в ком он видел Богиню и блаженство, которым та может одарить смертного. Ее одну он удостаивал своим вниманием, но девушка была этому совсем не рада. В первый вечер после его появления она вообще не решалась от смущения показаться на люди, но потом то ли любопытство, то ли настояния родни победили, и она снова стала выходить в гридницу и на пиру угощать пивом знатных гостей.
– Ну, йомфру, что ты боишься меня, как будто я тот дракон, что приходил по ночам в покои короля Хродегарда? – проговорил Торвард, когда Альделин подошла с кувшином наполнить его кубок. – Что ты даже не поговоришь со мной? Ну, подойди, присядь, я не кусаюсь.
– Ты, Торвард конунг… – Альделин теребила свои браслеты, не зная, что сказать. – Ты сам все время молчишь, может быть, ты вовсе и не хочешь беседовать. Твою матушку ты оставил в добром здоровье?
– Конечно, а что ей сделается? – Торвард пожал плечами. Обсуждать здоровье своей матери ему было неинтересно.
– А почему же ты покинул твою жену в самый разгар зимних праздников?
– Какую жену? – Торвард удивленно поднял правую бровь, точь-в-точь как делала кюна Хёрдис.
– Ну, фрию Эр… – Альделин запнулась, потому что при упоминании этой женщины беспокойный огонь в глазах Торварда вспыхнул ярче.
– С чего ты взяла, у меня нет никакой жены, – небрежно ответил Торвард. Даже просто от дружелюбного разговора с приветливой красивой девушкой ему сейчас стало бы легче, но Альделин, как назло, выбирала такие предметы для беседы, от которых у него внутри все скручивалось от боли, словно прямо в душу втыкали прут каленого железа. – Так что любая знатная девушка может сидеть рядом со мной без ущерба для своей чести. Поговори со мной.
– О чем же мне с тобой разговаривать, Торвард конунг? Я простая девушка, не сведущая ни в чем, кроме самых обычных дел, и не мне тягаться с… – Альделин и хотела, и не смела намекнуть на его удивительный, скоротечный брак с повелительницей священного острова Туаль. Ей, как и другим женщинам Морского Пути, было до смерти любопытно, что и как между этими двоими произошло, и Альделин не прочь была при случае выведать хоть что-нибудь у главного участника событий. – Если даже та, что мудростью своей равна богиням, не сумела удержать твое внимание, то я…
– Заходи как-нибудь к нам. – Многозначительно понизив голос, Торвард бровью указал в ту сторону, где располагался гостевой спальный покой, отведенный для его дружины. – Мои ребята присмотрят, чтобы нам не мешали, а я все тебе в подробностях расскажу…
Говоря это, он поднял руку и мягко, но выразительно погладил девушку по бедру, запустив ладонь под хенгерок. Он просто не мог удержаться: со страшной силой его влекло к тому источнику, в котором он всю жизнь находил столько блаженства и который теперь был отгорожен от него какой-то черной стеной злобы и непонимания.
Ощутив эту руку на своем бедре, к которому ни один мужчина еще не прикасался, Альделин невольно вытаращила глаза от изумления, а потом зажмурилась от стыда и бегом бросилась прочь, даже не думая, что такое поспешное бегство не пристало знатной деве. Но она и подумать не могла, что кто-нибудь осмелится на такую вольность… скорее даже наглость по отношению к знатной деве, родственнице конунга, в гриднице этого самого конунга, на глазах у него и у всего хирда!
Множество любопытных глаз пристально следило за их беседой, многие гадали, что из этого может выйти и к чему привести. Торвард и прежде имел славу человека, чье общество опасно для женской добродетели, а теперь, когда он сделался таким странным, от него и вовсе не приходилось ждать ничего хорошего. В то время как йомфру Альделин, несомненно, заслуживала самого уважительного обращения – красивая, учтивая, высокого рода, она к тому же приходилась родственницей нынешнему и будущему конунгам, и многие знатные женихи имели на нее виды.
В числе их находился и Вемунд сын Сигмунда. Сигмунд хёвдинг из Камберга значился одним из самых почетных гостей на зимних праздниках у Рамвальда конунга и неизменно присутствовал на всех пирах. Это был рослый, широкоплечий и очень сильный человек лет пятидесяти, с довольно правильными чертами лица, с небольшими глазами, прячущимися среди морщин. Давным-давно сломанный в какой-то битве нос у него был немного сплющен и переносица словно вдавлена, а в русых волосах и рыжеватой бороде – такое сочетание на Квартинге не редкость – уже виднелось много седины, из-за чего голова казалась очень пестрой, трехцветной. «Ты, хёвдинг, под старость стал совсем разнопёстрым!» – как-то пошутила фру Стейнфрид, жена его родича Ивара хёльда, и с тех пор прозвище Пестрый так за ним и закрепилось.
Младшего сына он привез с собой на эти праздники не без мысли присмотреть ему невесту – Вемунду недавно исполнилось двадцать два года, и он был настроен уже в ближайшее время обзавестись собственной семьей. Его безмерно возмущало то, как дерзко Торвард конунг при встрече обошелся с йомфру Альделин. Вемунду очень нравилась сестра конунговой невестки, и в тиши спального покоя он бессонными ночами складывал стихи в ее честь, хотя и понимал, что произнести вслух плоды своего вдохновения сможет не раньше чем на свадьбе [7]. Но почему бы и нет? Родом, положением, состоянием он был ее достоин, и только робость перед такой красивой девушкой мешала Вемунду намекнуть ей на свои чувства и намерения.
Рамвальд конунг и его родичи тоже замечали внимание Торварда к Альделин, но относились к этому по-разному.
– Альду нужно отослать домой! – каждый день говорила фру Оддрун, жена отсутствующего Эдельгарда ярла. После смерти жены Рамвальда и при частых отлучках его наследника она управляла домом конунга, и он привык во всем с ней советоваться. – Что он пялит на нее свои черные троллячьи глаза, он ее сглазит! От таких глаз можно умереть! А то он еще лапает ее на глазах у всего хирда, будто рабыню какую-то! Отец, прикажи, чтобы ее отвезли домой! А то не вышло бы чего похуже! От него всего можно ожидать! Все эти фьялли такие! Я слышала, у них в Аскефьорде ни одна невеста замуж не выходит, прежде чем ему не отдастся, но здесь-то не Аскефьорд! Что он себе вообразил?
– Я бы не хотел так торопиться! – отвечал на это Рамвальд конунг, пока отец сестер, Гейрфинн хёвдинг, озадаченно почесывал в бороде. – Торвард конунг не замечает ни меня, ни тебя, он замечает только Альду! А вдруг он собирается посвататься к ней?
– Слава асам, что меня он не замечает! Но почему ты думаешь, конунг, что он хочет посвататься? По-моему, у него совсем другое на уме!
– А зачем он вообще приехал? Ему ведь уже лет двадцать семь или двадцать восемь, думает же и он когда-нибудь жениться! Так почему бы и не на ней? Она хороша собой, знатного рода и к тому же в родстве с конунгами кваргов – она ему самая подходящая пара! И она ему нравится! Хотя я тоже, разумеется, предпочел бы, чтобы он не выражал этого так явно и не распускал руки в гриднице. Где-то я его понимаю, – себе под нос хмыкнул конунг, еще не настолько старый, чтобы женская красота сделалась ему безразлична. – Но хоть бы обручился сперва…
– Распускал руки! Да если бы кто-нибудь другой вздумал так себя вести с моей сестрой, я приказала бы вышвырнуть его из дома пинками под зад! А ты, конунг, сдается мне, боишься поссориться с этим… – Фру Оддрун скривилась, будто все подходящие для конунга фьяллей наименования были уж очень нехороши на вкус.
– С ним и впрямь опасно ссориться. Не хотел бы я, знаешь ли, оказаться напротив, когда он опять примется вертеть свой клинок! Зато он может стать неоценимым союзником.
– Как бы то ни было, в женихи он не годится. Он женат на фрие Эрхине.
– Что бы там ни вышло у них с фрией Эрхиной, с этим браком покончено, это ясно как день!
– Не думаю, чтобы он собирался вообще к кому-то свататься! Он больше похож на «морского конунга», которому не нужно ни жены, ни дома!
– Тем не менее дом у него есть, и целая страна в придачу! И если Альда ему понравится, он может и посвататься. А нам с вами, дорогие мои, такой родич будет дороже серебра и золота. Что мы будем делать, если весной бурги и эберы опять на нас пойдут? С юга на них давят ремильцы, им нужны земли, нужна добыча! А у фьяллей нет внешних врагов, не считая вандрских вождей. И они всегда рады воевать, потому что живут добычей. Торвард конунг может дать мне три тысячи, пять тысяч отличного войска! А скольких стоит он сам, я даже считать не берусь.
– Но почему именно Альда?
– А кто? Эльди?
– Уж свою-то родную дочь ты не кинешь в пасть этому дракону! – Оддрун посмотрела на Эльдирид, младшую, тринадцатилетнюю дочь конунга, которая тоже сидела тут и с большим любопытством прислушивалась к беседе. Это была развитая для своих лет девочка, ростом уже со взрослую женщину, с блестящими бойкими глазами и ярким румянцем на щеках. В доме она еще считалась маленькой, и на пирах ее к гостям не выпускали.
– Эльди еще ребенок! Она вдвое моложе него, он на нее даже не взглянет!
– Ха! – воскликнула фру Оддрун. – Она уже год как не ребенок, я-то знаю, не сомневайся! И у нее уже все, что надо, из-под платья выпирает, и спереди, и сзади! И многим мужчинам она очень даже нравится!
– Тем мужчинам, которым она нравится… – выразительно произнес Рамвальд конунг, намекая на нечто, прекрасно известное им обоим, и сверля разговорчивую невестку сердитым взглядом, – я самолично повыдергаю… их седые бороды, а то и нечто другое, что я не могу в присутствии моей дочери назвать, если они еще хоть раз сюда покажут свои бесстыжие рожи. А Торвард еще сам слишком молод, чтобы облизываться на вчерашних девочек. Ему нужны взрослые девушки, и, кроме Альды, мне сейчас некого ему предложить.
– Но Торвард проклят! Он никому не принесет удачи, он может только поделиться своим проклятьем!
– Он не похож на проклятого.
– Он похож именно на проклятого! Разве ты не видишь, конунг! – Фру Оддрун всплескивала руками. – Он принес в себе зло, и оно погубит нас, если мы быстрее от него не избавимся! И ты, Альда, лучше не делай ему глазки и не улыбайся так, если не хочешь, чтобы он полез к тебе под подол на глазах у всего хирда! Ты знаешь, что его еще прозвали Фьялленландским Жеребцом? Асмунд конунг из-за него чуть жену из дома не прогнал. А потом пытался с ним разобраться в море, но только потерял корабль и сам чуть не лишился жизни. А Торвард еще, держа его за бороду и с мечом у горла, кроме дани, вытребовал себе право в течение этих трех лет спать с его женой, когда пожелает.
– Правда, я не слышал, чтобы он с тех пор хоть раз воспользовался этим правом, – хмыкнул Гейрфинн хёвдинг.
– А потому что она ему надоела, а что сам Асмунд и кюна Халльгерд от позора уже год нигде не показываются, ему дела нет! Ему бы только людям жизнь испортить, пусть и без пользы для себя! Так что ты, Альда, держись от него подальше, если хочешь сохранить честь!
Альделин, сидевшая в углу во время этого жаркого спора, только краснела и поджимала губы. Она не могла решить, хочется ей уехать или остаться. Внимание такого знатного и прославленного человека льстило ей, и возможное звание кюны фьяллей кружило голову. Ее родная сестра вышла за наследника престола и в будущем должна была сделаться королевой, и Альделин, в силу естественного чувства соперничества, свойственного младшим сестрам, очень хотелось занять положение не хуже. А Торвард, между прочим, оставался на сегодняшний день единственным в странах Морского Пути неженатым конунгом, так что выбирать не из кого. И если зазеваться, то его перехватит Эльдирид, бойкая не по годам!
Но при виде самого Торварда честолюбие падало в обморок. У Альделин дрожали руки, когда ей приходилось его угощать, от его странной, половинчатой улыбки и томного блеска глаз ее пробирала дрожь, и она не могла отделаться от ощущения, что на нее с вожделением смотрит огнедышащий дракон. Его прямые черные волосы, темно-карие глаза не позволяли считать его красивым в общепринятом смысле, но его рослая, мощная и соразмерная фигура, сила и при этом легкость, сквозившие в каждом движении, – и еще загадочность, до которой так падки иные женщины, делала его весьма привлекательным. Когда он утром входил со двора, на ходу стирая капли воды от растаявших снежинок с обнаженных плеч, где мышцы так четко обрисовывались под гладкой смуглой кожей, разгоряченный и дышащий жаром, любой кудрявый красавец рядом с ним показался бы бледной тенью – и это все действовало тем сильнее, что сам Торвард о своей привлекательности совершенно не думал и, казалось, осознавал ее так же мало, как любой сильный зверь. Конунг фьяллей внушал ужас и в то же время тайный восторг, и Альделин не поддерживала сестру, когда Оддрун твердила о необходимости ее срочного отъезда.
Однажды вечером Альделин случайно встретила Торварда в темном переходе между сенями и гридницей; не говоря ни слова, он сделал несколько шагов, загнал ее в угол, обнял и стал целовать – неспешно, словно ничто на свете не имело сил ему помешать, с внутренним огнем томительного желания и в то же время с удивительной, неожиданной нежностью, стараясь пробудить в девушке ответную страсть. Прижав ее к стене, он настойчиво ласкал ее, запуская руки под хенгерок, и даже через две рубашки Альделин чувствовала исходящий от него жар. Мощь этого сильного тела внушала ей ужас, но что-то не давало вырваться, что-то тянуло подчиниться ему и сделать шаг в эту бездну… Он вовсе не был груб и не причинял ей боли, а будто бы без слов разговаривал с ней, спрашивал или убеждал в чем-то… Ее или какое-то иное существо, которое желал в ней найти. И Альделин чувствовала, как против ее воли жар его губ, тепло и сила его объятий рождают в ней томительную дрожь, что-то внутри распускается, как цветок, и тянет раскрыть все свое существо ему навстречу…
Кто-то вошел в переход, Альделин наконец опомнилась и попыталась освободиться, пока их не застали здесь. Торвард сразу же выпустил ее, и она, прикрывая лицо, исчезла за дверью. А когда набралась смелости снова показаться в гриднице, он за весь вечер едва ли хоть раз на нее посмотрел, словно уже забыл о ее существовании. И как все это понимать? Что он действительно собирается к ней посвататься или намерен лишь «одурачить» красивую девушку, как это называют женщины, многозначительно поднимая брови.
И все прочие относились к нему с теми же смешанными чувствами. Торвард никому не делал ничего плохого, но казался очень опасным, как дикий зверь, хищник, почему-то оказавшийся в человеческом доме, сидящий прямо среди людей, безо всяких цепей или клеток. «Кто пагубным ядом наполнил весь воздух…» – вспоминался стих из сказания [8]. Он принес зло на зимние праздники Винденэса, напряжение возрастало, и всем оставалось только ждать, к чему же это приведет.
На следующий вечер йомфру Альделин, опять в новом платье и с ожерельем из узорных серебряных бусин между золотыми застежками, угощала гостей. После вчерашнего происшествия она не могла даже взглянуть в сторону конунга фьяллей, не краснея, и предпочла бы обходить его подальше, но Рамвальд конунг неустанно делал ей знаки глазами, подталкивая оказывать знатному гостю внимание.
И надежды конунга на выгодный брачный союз вроде бы получили подтверждение – завидев Альделин, Торвард снова оживился, подозвал ее, пригласил сесть рядом с собой. Ей было не по себе от этих взглядов, и она предпочла бы уклониться от опасной чести сидеть с ним рядом, тем более что и сесть возле почетного сиденья было некуда. Но Торвард, не считая это затруднением, быстро подтянул Альделин к себе и посадил на свое колено. По гриднице пробежал возмущенный возглас, и даже Рамвальд конунг крякнул. Это уже переходит все границы!
– Пусти меня, конунг! – взмолилась Альделин, но Торвард обнял ее с таким видом, словно это была его законная добыча.
– Отпусти ее, ты, слышишь! – вскрикнул Вемунд сын Сигмунда, от негодования не помня себя.
Многие в гриднице встали со своих мест, фру Оддрун застыла с ковшом в руках, от изумления раскрыв рот.
– Как ты смеешь обращаться со знатной девушкой, будто с собственной рабыней!
– А это что еще за лягушка там квакает? – Торвард обернулся и заинтересованно посмотрел на Вемунда. – Может, это ее брат? Или жених? Лучше задай себе вопрос, по какому праву ты лезешь в мои дела!
– Я – Вемунд сын Сигмунда, из Камберга!
Вемунд встал и сделал шаг к Торварду, за ним поднялся сам Сигмунд хёвдинг и кое-кто из их людей. В наполненной людьми гриднице стало почти тихо, все прочие разговоры смолкли.
– И я никого не боюсь, даже всяких там конунгов, которые приезжают в гости на праздники, а сами ведут себя как бессовестные бродяги. И только портят людям веселье!
– Да какое у вас тут веселье, разве это веселье… – начал Эйнар, но Торвард резко махнул на него рукой, словно мошку прихлопнул, и Эйнар умолк.
Торвард спустил с колен Альделин, которая с облегчением отскочила в сторону и спряталась среди женщин, а сам медленно поднялся, повернулся к Вемунду и выпрямился, положив руки на пояс.
– Так я тебе не нравлюсь? – уточнил он, внимательно оглядывая собеседника.
– Торвард конунг, Вемунд, Сигмунд хёвдинг, не стоит затевать здесь раздоров… – начал Рамвальд конунг, встав со своего сиденья, но Торвард и на него махнул рукой, и хозяин дома не решился продолжать.
– А кому же ты можешь понравиться? – вызывающе ответил Вемунд.
Высоким ростом и мощным сложением он очень походил на отца; плечистый, светловолосый, он издалека привлекал взгляды женщин. Правда, вблизи они не находили его таким уж красивым: нижняя часть лица у него слишком выдавалась вперед, из-за чего лоб казался скошенным, однако лицо у него было открытое и честное. Из двух братьев, сыновей фру Лив, Вемунд наиболее походил на Бьярни, сына уладки Дельбхаэм, но с посторонними людьми держался более горделиво и надменно, скрывая за надменностью некоторую неуверенность. Но сейчас он был настолько возмущен наглым поведением конунга фьяллей, что больше не мог сдерживаться.
– Разве ты стараешься вести себя так, чтобы было приятно людям, принявшим тебя в своем доме? – с негодованием продолжал он. – Стараешься оказать уважение хозяевам и разумной беседой доставить удовольствие прочим гостям? Ты ведешь себя как купец в гостином дворе – только пьешь пиво и смотришь на всех так презрительно, как будто ты все здесь купил! Как говорится, недолог век у гордыни.
– Из Камберга! – Не принимая близко к сердцу эти вполне справедливые обвинения, Торвард что-то вспомнил и оглянулся на Халльмунда. – Эй, борода! Как назывался тот дом? Камберг? Э, значит, у них вся семья такая сердитая. Где-то я слышал, что у них весь род такой неучтивый! – Торвард снова посмотрел на Вемунда, с каким-то новым интересом, и чему-то улыбнулся. – Говорят, что эти, из Камберга, всех знатных гостей держат под воротами, как бродяг, а если гости все же войдут, готовы хоть крышу поджечь у них над головой, но только не дать отдохнуть спокойно!