Нытье постепенно отдалилось и стихло. Нижний конец веревки оторвался от земли и висел теперь на уровне пояса, дергаясь, будто наверху происходила борьба. Потом по этой самой веревке ссыпался тролль и мигом юркнул за камень. Виден был только заостренный и выгнутый наружу кончик уха, которое, казалось, говорило: а теперь полезай сам, а меня больше не трогай.
Вигмар повесил копье в заплечную петлю, подергал за конец веревки, убедился, что привязана она крепко, и полез. Сомнений и страхов он не испытывал, потому что те ничего не изменили бы: надо, значит, надо. До сих пор Вигмар всегда находил в себе силы выполнить действительно нужное, так почему его источник должен иссякнуть именно теперь? Пятнадцать жизней, которые ему пообещала покровительница Грюла, были еще далеко не исчерпаны, и одна из пятнадцати рыжих кос, отрезанная в очередную жертву, уже снова отросла.
Хёрдис стояла в трех шагах от входа в пещеру, крепко прижавшись спиной к каменной стене и почти сливаясь с ней. Невероятный гость приближался; сердце ведьмы билось сильными, тяжелыми, почти болезненными толчками. В ее груди ворочался камень, причиняя боль, но она была почти счастлива, что опять, впервые за долгий срок, чувствует его биение. И это же дало ей ощутить, как далеко ушла она от живых людей. Но, может быть, этот гость подарит ей и другие перемены. Какие? Изумление и робость, любопытство и нетерпение заставляли ее дрожать, и Хёрдис прижималась к ненавистной, но привычной стене пещеры в поисках опоры. Он пришел не просто так, он что-то принес ей. Что это? Что?
Гость влез в пещеру быстро и ловко, почти как тролль. Золоченый наконечник копья за его спиной ярко блеснул при дневном свете, и Хёрдис зажмурилась на миг, но тут же гость вошел в полумрак, и блеск погас. Теперь копье тихо мерцало, как будто излучая свой собственный внутренний свет.
Выпрямившись, Вигмар окинул быстрым взглядом полумглу перед собой и сразу угадал невдалеке высокую темную фигуру, прижавшуюся к стене. Заметить ее было непросто: волны темных волос окутали ее, делая почти неразличимой, только пятно лица чуть заметно серело. Хозяйка стояла неподвижно, как каменная. У Вигмара мелькнуло нелепое впечатление, будто он явился беседовать с идолом чужого бога. Она – не женщина, она – дух, она – воплощенное сердце Медного Леса. Тут нет никого живого, ему отвечали призраки, морочили, заманивали…
В пещере только мрак и тишина, бездонные, беспредельные. Казалось, она тянется бесконечно далеко, что прямо здесь начинается дорога в непостижимые Нижние Миры. И первый житель эти миров, их страж, их посланец, стоял в трех шагах от Вигмара.
– Вообще-то оружие в гости брать не принято, но ты уж не сердись, что я оставил при себе мое Поющее Жало – без него здесь будет темновато! – дружелюбно сказал Вигмар. – Оно не причинит вреда здесь никому, ни тебе, ни твоему мужу.
– Хотела бы я видеть то, что причинит ему вред, – ответила Хёрдис. Эти слова навели ее на новую мысль, и она внимательно осмотрела копье. – Оно заклято? Как? Что за сила в нем?
– Оно заклято лишь на то, что не может причинить зла своему хозяину. А его сила – небесный огонь. Нечисть его боится. С одним зловредным мертвым оборотнем оно славно расправилось.
– А оно может причинить вред великану? – жадно спросила Хёрдис и даже шагнула вперед. – Убить его?
Вигмар не сразу нашелся с ответом. В голосе хозяйки звучало такое жгучее волнение, что он опешил: уж не желает ли она смерти своему мужу?
– Я пришел сюда не за этим, – сказал он наконец.
– А зачем?
Хёрдис попятилась и вновь прижалась к стене в трех шагах от входа. Приглашать гостя дальше она, как видно, не собиралась и принимала его на пороге своих мрачных владений. Дневной свет самым краешком дотягивался до ее фигуры, а дальше сразу же начиналась глухая, вязкая и упругая тьма, отталкивающая свет.
– Знаешь ли ты, что конунг квиттов Гримкель и конунг фьяллей Торбранд задумали совместный поход на Медный Лес? – сразу начал Вигмар.
Глаза из мрака внезапно сверкнули бледно-голубым светом и озарили напряженное лицо. От неожиданности Вигмар вздрогнул и на всякий случай отодвинулся от порога пещеры.
– Вот как? – глухим, отрывистым голосом воскликнула Хёрдис. – Он будет здесь?
Имя Торбранда потрясло ее, как падение камня потрясает тихую воду. Не зря она звала, ждала… Странный гость принес ей весть о том, в ком теперь заключались все ее надежды. Вот он, первый ответ на ее заклинания! То, что унес на себе ветер полнолуния, вернулось к ней со звоном Золотого ручья, и в самом сердце Хёрдис будто что-то треснуло и задрожало. Наверное, это чувствует скованная зимним холодом земля, когда ловит первый отблеск весеннего солнца. Он еще не согреет, но в нем – обещание, посланное добрым Бальдром, надежда на скорое пробуждение, на новую жизнь…
– Они оба должны быть здесь, – ответил Вигмар, не зная, кого она имеет в виду. – Они хотят подчинить себе Медный Лес и собирать с него дань. Людям, которые здесь живут, это совсем не нравится. Если уж у Медного Леса должен быть конунг, то люди скорее примирятся со своей собственной, родной ведьмой и ее мужем-великаном, чем с чужеземцем, даже будь он мудр, как Один, и справедлив, как Форсети*. Может, мы поступаем глупо, но уж такие мы, ничего тут не поделаешь.
– Чего ты хочешь от меня?
– Не так уж много. Это будет зависеть от тебя. Если ты не хочешь, чтобы здесь правили фьялли, то помоги нам прогнать их. А уж чем ты поможешь – это тебе виднее. Никого, я так думаю, не принудят к подвигам, которые ему не по плечу. И пусть каждый решает сам, какую пользу он может принести. Я так понимаю свободу. Первое, что нам нужно, – это железо. Нам нужно оружие, чтобы биться. По всему югу Медного Леса железо отобрал Гутхорм Длинный… Ну да ты лучше меня знаешь, чем все это кончилось. Еще железо есть возле Турсдалена. Но мы были бы дураками, если бы пытались взять его без твоего позволения. А мы, может быть, безумцы, но не дураки. Если ты позволишь нам взять это железо, то мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы твоя долина не увидела больше ни одного фьялля.
Примерно так рассуждал он сам, прикидывая, стоит ли ему бросать свою северную усадьбу и протягивать руку Ингвиду Синеглазому. Выходило, что стоит: если выгнать фьяллей еще с юга, то до севера они не дойдут. Должна же и ведьма это понять!
Хёрдис усмехнулась. Она-то вполне поняла его рассуждения, но ему никогда не понять ее! Ни одного фьялля! Откуда ему знать ее желания? Может быть, кто-то из фьяллей ей нужен? Только один! Тот, кого она возьмет в плен, высушит и выпьет из него теплоту крови, как из нее самой выпил Свальнир! Чтобы снова стать человеком, живым и теплым! Чтобы ее сердце опять стучало легко и горячо, чтобы руки стали легкими и мягкими, уязвимыми, но живыми! И это должен быть фьялль, виновник несчастья квиттов. Только он, вообразивший себя сильнее всех.
Он будет здесь! Будет здесь! Это главное. И Хёрдис дрожала от лихорадочного желания вмешаться в события, ускорить их ленивый ток, приблизить, притянуть к себе долгожданную встречу.
– Я дам вам оружие! – воскликнула Хёрдис, и Вигмар видел, что ведьма вдруг загорелась странным оживлением. – Вам не нужно плавить железо. Вот что! Обойди все усадьбы, которые согласны дать тебе людей в войско, и собери там железные иголки по числу мужчин. Принеси их мне. И в назначенный день у вас будет довольно оружия.
– Что ты хочешь взамен?
Хёрдис помолчала. В мечтах она уже видела себя свободной, и казалось, что она не сможет терпеть ни единого мгновения.
Отделившись от стены, она шагнула к собеседнику. Ее ноги ступали по камню совершенно бесшумно. Вигмару опять стало не по себе. Хёрдис протянула руку, поднесла к сияющему наконечнику Поющего Жала, помедлила, потом коснулась лезвия кончиками пальцев. Пальцы обожгло огнем, и Хёрдис вскрикнула от боли и ликования разом.
Вигмар отшатнулся. Ведьма засмеялась, помахивая в воздухе рукой. Смех у нее был застывший и дикий, глухой, точно падающие с кручи камешки.
– Это чудесное копье! – воскликнула она. – Оно может! Может убить великана!
– Ты много от него хочешь! – Вигмар покачал головой. – О твоего великана сломалось даже копье самого Одина! Я слышал, как это было! Не думаешь же ты, что мое копье сильнее!
– Может, и нет. Но ты мог бы хотя бы попробовать! – требовала Хёрдис, и ее глаза во мраке пещеры горели тем же голубым светом, освещая лихорадочно оживленное лицо.
Вигмар снова отступил, чувствуя, что на голове у него шевелятся волосы. От ведьмы исходило ощущение дикой и внушительной силы, и ему требовалась вся его твердость, чтобы не поддаться ее воле и не забыть самого себя. На что она его толкает? Вдруг он утратил уверенность, что они поймут друг друга. Ведьме нет дела до войны квиттов и фьяллей, у нее своя война и свои цели. Она слишком полна своим. И прикасаться к ней опасно – она захватит и увлечет за собой, как горная лавина.
– Я не стал бы и пробовать, – ответил он наконец, обращаясь не столько к душе ведьмы, до которой не надеялся докричаться, сколько к ее человеческому облику. – Свальнир – это корни квиттингских гор. Если подрубить корень, дерево упадет. Вершина и ветви вырастут новые: вместо Стюрмира конунга со временем появится другой и наберет новых воинов. Но если подрубить корень Квиттинга, то не будет ни нового корня, ни новой вершины. Я не хочу, чтобы мой полуостров обратился в прах. Может, он и не из лучших, но другого у меня нет. И у тебя нет, даже если ты и ненавидишь его. Уйди отсюда – и ты станешь деревом без корней. Я не буду рубить свой собственный корень.
Хёрдис бешено смотрела на незваного гостя, несколько раз глубоко вдохнула. В ней вдруг вскипела ярость, точно он обманул ее. «Тогда убирайся!» – готова была она крикнуть, но что-то останавливало ее. Его нельзя прогонять. За ним придут другие… другой, тот, кто поможет ей.
– Я пойду, – сказал Вигмар, поняв, что ответа не дождется. – Сбросишь мне потом веревку?
– Нет, – неожиданно быстро ответила Хёрдис. – Я оставлю ее себе.
– Как хочешь. – Вигмар пожал плечами.
Ведьма молчала, прижавшись к стене. Так священный камень, высказав волю богов, снова замирает в молчании на века…
Вигмар кивнул ей на прощание и полез вниз. Дневной свет казался пробуждением, а встреча во мраке пещеры – сном. Хотелось бы верить, что этот его сон – вещий.
Спэрра ждал его за тем же обломком скалы. Уже отойдя шагов на сто от Пещерной горы, Вигмар обернулся. Бледное лицо Хёрдис смотрело из мрака ему вслед.
Случайный человек, попадись такой на последнюю стоянку «Рогатой Свиньи» перед Аскефьордом, несомненно принял бы Гельда за сумасшедшего. На рассвете перед отплытием он то долго стоял на носу корабля, то почесывал за ухом деревянную свиную голову, то мазал медом деревянный пятачок, умильно уговаривая при этом:
– Свиночка, красавица ты моя! Давай поплывем сначала в Ясеневый Двор, а потом уже домой, а? Там мы отдадим конунгу его противные тяжелые железяки и весело, налегке поскачем в Дымную Гору! Вот будет хорошо! Свиночка, пожалуйста, послушай меня! Свинушечка ты моя, толстенькая, гладенькая!
Деревянная голова хитро ухмылялась в ответ. Гельд вовсе не был сумасшедшим, подобному обращению с кораблем его научил сам создатель «Свиньи», Эгиль Угрюмый.
То ли мед пришелся «Свинье» по вкусу, то ли Гельд действительно умел уговаривать, но в Аскефьорде корабль не делал никаких попыток удрать к вершине, а позволил подвести себя к берегу возле усадьбы конунга. Там к тому времени уже собралась толпа: прибытие любого корабля, жданного или нежданного, событие во всяком фьорде. Жители Аскефьорда таращили глаза, показывали пальцами, возбужденно переговаривались. Привез, не привез? Неужели барландский торговец сделает то, чего не сумели сделать фьялльские ярлы? Уж очень он был в себе уверен! А вид у него не слишком веселый! Молчи, Аста, не у всех же душа снаружи, как у тебя!
Пришел даже конунг. Но Гельд, отметив взглядом его высокую, невозмутимо-величавую фигуру в красном плаще, уже искал взглядом другую – Эренгерды. Ему попалась на глаза Борглинда, которую почему-то держала за руку Сольвейг, попалась фру Стейнвёр, стоявшая рядом с сыном. Множество лиц казалось знакомо, но не доходило до сознания. В другое время Гельд радовался бы, предвкушая, как приятно удивит всех этих людей и как будет рассказывать о своей поездке. Но сейчас он не думал об этом и почти ничего не замечал.
Эренгерды не было, и у Гельда похолодело на сердце. Возвращение, да и весь поход сразу показались бессмысленными. Он отсутствовал больше трех месяцев. За это время могло случиться что угодно. Она могла стать женой конунга, и теперь ей не до того, чтобы встречать всяких торговцев. Она могла умереть зимой… Гельд не имел склонности воображать всякие ужасы без оснований, но сейчас приготовился ко всему. Мысли, пережитые во время бури у квиттингских берегов, оставили тяжелый осадок, и в глубине души Гельд ждал от судьбы любых пакостей.
Но корабль уже выполз носом на берег, время на волнения не осталось. Гельд выскочил на песок и уверенно направился к конунгу. И каждое мгновение ждал, что все-таки увидит ее. Она могла просто опоздать, замешкаться, не услышать о корабле вовремя… Не проделал же он весь этот путь понапрасну!
Если бы еще полгода назад Гельду предсказали, что весь огромный и многолюдный мир сожмется и сосредоточится для него в одной-единственной женщине, он посчитал бы это самой лживой сагой из всех существующих.
– Я рад видеть тебя, Гельд воспитанник Альва, живым и здоровым! – приветствовал его Торбранд конунг.
– Я вижу, что корабль тяжело нагружен – твой поход был не напрасным? – нетерпеливо крикнула фру Стейнвёр.
– Ты можешь поглядеть сам, конунг, что я привез! – ответил Гельд. – Но с моей добычей надо обращаться осторожно. Это «злое железо», выплавленное в огне троллей. Другого железа на Квиттинге сейчас не осталось.
– На Квиттинге? – Торбранд конунг поднял брови. Даже он, при всей его невозмутимости, был изумлен. Народ вокруг них загудел, повторяя эти же слова. – Ты сказал – на Квиттинге?
– Да. Это железо из Медного Леса. И будет лучше, если его сразу возьмет к себе Стуре-Одд. А я, если ты позволишь, расскажу, как мне удалось его раздобыть.
«Рогатую Свинью» повели к вершине фьорда, и только там, под присмотром старого кузнеца, начали осторожно разгружать. Несмотря на предостережения, все время работы над берегом висели брань и вопли. Пять или шесть криц уронили в воду: «Эти тролли сами прыгают за борт», как уверяли фьялли, и их еле-еле выволокли потом на сушу. Один хирдман поскользнулся в воде и грохнулся лицом о крицу, которую искал, так что перебил нос. Несколько ног оказалось отдавлено, несколько пальцев сломано. Наконец Стуре-Одд поднялся на корабль и на каждой крице, прежде чем ее сгружать, начертил по усмиряющей руне «ис». После этого «железные тролли» притихли, и их удалось-таки перетащить на волокушах в клеть возле кузницы. Добычу Гельда Асвальд Сутулый мгновенно прозвал «диким железом» – так в Аскефьорде и закрепилось.
– Зачем нам такая дрянь! – ругались хирдманы, потирая ушибленные места. – Если они нас в крицах чуть не перекалечили, что же будет, когда выкуют мечи! Да каждый такой меч первым делом зарежет своего хозяина!
– Неумелыми руками можно зарезаться и кремневым ножом! – вразумлял Стуре-Одд. – А с оружием надо уметь обращаться. У нас будет самое сильное оружие из всех, что мы только видели. Потому и умение понадобится особое.
Он посмеивался, но посматривал на квиттингское железо серьезно. Барландец, конечно, прирожденный болтун, но насчет «огня троллей» не все придумал. С этим железом и правда что-то не так.
Слова Стуре-Одда повторялись по всему Аскефьорду, обрастая новыми добавлениями. К вечеру уже имелось несколько саг о подвигах Гельда на Квиттинге, созданных буйным воображением фьяллей. Но послушать его самого тоже никто бы не отказался, и к сумеркам из всего населения Аскефьорда по домам остались только рабы да маленькие дети.
Да еще Стуре-Одд не пошел на пир в усадьбу конунга. Проводив сыновей, он отпер клеть, где сложили «дикое железо». При нем имелся мешочек с рунами, вырезанными на гладких костяных бляшках. Эти руны Стуре-Одд получил от отца, а тот – он деда; откуда они взялись, толком никто не знал, но при этом упоминался тролль из Дымной горы.
В клети кузнец сидел долго: положив на землю одну из криц, он раскидывал перед ней руны, потом раскладывал их, перекладывал по-новому, что-то бормотал. Потом, отрубив закаленным стальным зубилом маленький кусочек железа, он унес его в кузницу и принялся над ним ворожить: раскалил в горне, стучал по нему молотком, что-то ковал. Пламя в горне отливало багровым цветом, как густой зимний закат. Стуре-Одд молча, прищурившись, наблюдал за пламенем троллей. В огне черный кусочек «дикого железа» казался еще чернее, а пламя вокруг него багровело, точно он сам горел этим злым нечистым огнем.
На другой день Стуре-Одд послал сыновей за конунгом. Никто другой во всем Фьялленланде не мог бы позволить себе такой вольности, но к Стуре-Одду Торбранд явился сразу. Кузнец, умеющий укрощать квиттингское железо, сейчас был для него важнее всего на свете.
Стуре-Одд увел его в кузницу, где на наковальне еще лежал вчерашний кусочек. Усилия кузнеца придали ему странный вид, и теперь он походил на толстую жабу.
– Я хочу сказать тебе, конунг, что из этого железа едва ли выйдет толк, если обрабатывать его человеческими руками, – начал Стуре-Одд. – Я вчера попробовал… скажу тебе честно, мне было нелегко с ним управиться. А ведь из этого кусочка вышел бы разве что наконечник стрелы. Если взять кусок для клинка… не знаю, унесу ли я целыми руки и ноги от такой работы.
Торбранд конунг испытывающе смотрел на кузнеца и за неимением соломинки покусывал прядь своих бесцветных волос. Стуре-Одд был старше его на несколько лет, и они знали друг друга с детства. Торбранд конунг сам наблюдал год на годом, как росли мастерство и слава кузнеца из усадьбы Дымная Гора. Сейчас это был рослый, могучий, уверенный человек, с рыжеватой сединой в светлых густых волосах и бороде, со множеством тонких умных морщин на внешних уголках прищуренных глаз. Никогда он не говорил, будто чего-то не умеет или не может.
– Гельд Подкидыш рассказывал, что справиться с этим железом непросто, – ответил Торбранд конунг чуть погодя. – По его словам, какому-то кузнецу на Квиттингском Востоке чуть не выжгло глаз, а какой-то раб на его глазах едва не отрубил себе ногу топором из такого железа. Но Гельд полагался на твою мудрость и умение, и все мы нашли, что он рассудил верно. Мне трудно поверить, Стуре-Одд, что ты не справишься с делом, с которым справляются квитты.
– Квиттам легче. Ведь это – их железо. Его породила их земля. Его обжигал огонь, разожженный квиттинской ворожбой. Тролли Квиттинга помогали его выплавке. Это железо ненавидит нас. Оно предназначено проливать нашу кровь. Чтобы подчинить его, придется переменить саму его суть. Перековать его дух. Не знаю, сумею ли я с этим справиться.
Торбранд конунг помолчал. Стуре-Одд, на словах почти отказываясь от дела, по сути предлагал ему огромные возможности. Обратить против квиттов их же собственную ненависть! Бить их собственным оружием! Открывался такой путь к мести, который делал ее вдвое, втрое полней. В этом заключался огромный соблазн. Не зря Гельд Подкидыш раздобыл оружие против квиттов на самом же Квиттинге. Это знак судьбы.
– Ты не позвал бы меня сюда и не завел бы этого разговора, если бы просто отказывался браться за дело, – произнес Торбранд конунг. – Скажи мне, что тебе нужно.
– Мне нужно твое позволение попросить помощи… у соседа. – Стуре-Одд слегка кивнул на стену кузницы, за которой на северо-востоке высилась Дымная гора. – Созданное руками троллей может быть разрушено только руками троллей. Перековать железо могу и я, но перековать дух его может только он. Мой одноглазый сосед. Но тогда нашим людям придется биться оружием троллей.
И опять Торбранд конунг ответил не сразу. Оружие троллей! В этом звучало что-то привлекательное и пугающее. Это была опасная дорога, но она вела прямо к цели. Это то самое, что поможет одолеть Медный Лес. Может быть, единственное, что может его одолеть. И это тот случай, когда требуется проявить не осторожность, а решительность. Пусть будет оружие троллей!
– Что для этого нужно? – спросил Торбранд конунг. – Что твой тролль запросит за работу?
– Для начала мне нужна большая жареная свинья. А дальше я попробую с ним столковаться.
– А он будет помогать тебе? – с сомнением спросил Торбранд. Смущало его только то, что он не вполне верил в этот замысел. – Ведь говорят, что нечисть всегда противится добрым людям. Есть люди, и есть тролли…
– Это говорит Эгиль Угрюмый. – Стуре-Одд махнул рукой. – Знаем мы его. Для Эгиля все делятся на людей и троллей, а делит он как-то по-своему. Не по роду, а по нраву. Он и у нас тут, в Аскефьорде, нашел за зиму десяток троллей. Из тех, что даже ты приглашаешь за свой стол. А на самом деле… то есть мне так представляется, что есть земля и есть ее дети. Мы с тобой – дети Аскефьорда, и мой одноглазый сосед – его сын. Он наш родич, хоть и не слишком хорош собой. Он нам поможет. Как тролли Квиттинга помогали квиттам.
– Я пришлю тебе свинью, – пообещал Торбранд конунг.
Свинью доставили в тот же день. Стуре-Одд сам заколол ее, зажарил и в сумерках отвез к Дымной горе. В ее окрестностях не строили жилья и не прокладывали тропинок; здесь не пасли скот, не ловили рыбу, не собирали хворост или мох. Если какая-нибудь коза забредала сюда, ее не искали, и она никогда не находилась. Только любопытные дети изредка в ясные солнечные дни подбирались поближе и с замиранием сердца разглядывали бурые каменистые склоны, на которых даже в самые суровые зимы не держался снег, зато мох и клочки травы весело зеленели круглый год, подогреваемые теплом троллиного горна. Над вершиной горы день и ночь вился тонкий столбик темного дыма. В иные дни, приложившись ухом к земле, удавалось расслышать далекие толчки и глухие удары. И тогда все знали: тролль из Дымной горы что-то кует в своей подгорной кузнице.
На северо-восточной стороне, противоположной от берега фьорда, в горе имелась пещера, незаметная даже вблизи. Вместо двери служили громадные камни, наваленные изнутри. Именно здесь начиналась плотно утоптанная тропинка, которая опоясывала всю гору и здесь же, возле пещеры, кончалась. Нелегко было выбить тропинку в твердом камне, но тролль много-много веков выходил по ночам из своего жилища и топал вокруг своими каменными ногами.
Раздвигая кусты, Стуре-Одд вел за собой лошадь, запряженную в волокушу. На волокуше лежала разрубленная на большие куски и зажаренная свиная туша. Выбравшись наконец к пещере, кузнец сложил мясо прямо на камни, выбрал среди них подходящий и несколько раз ударил по склону горы возле пещеры.
Он знал место, в которое следовало стучать. Особенный звук, гулкий и мягкий, стремительно покатился вглубь горы. Стуре-Одд прислушивался, пока звук не укатился совсем глубоко и не затих, потом положил стучальный камень обратно на землю и пошел прочь, уводя лошадь. Свиная туша осталась дожидаться, когда за ней придут.
Весь следующий день Аскефьорд говорил только об одном: что мечи из «дикого железа» будет ковать тролль сам из Дымной горы. Близнецов осаждали вопросами, так что Сёльви и Слагви сбежали из Аскегорда домой, но и тут с самого утра их ожидало нашествие любопытных соседей.
После полудня явилась даже Эренгерда дочь Кольбейна. За прошедшие два дня она впервые решилась выбраться из усадьбы. Услышав о возвращении Гельда, Эренгерда вдруг почувствовала себя такой обессиленной, что села на первый попавшийся бочонок. Все эти три месяца, три темных, пустых, бесконечно-однообразных зимних месяца она ждала его, пытаясь убедить себя, что вовсе не ждет. Кто он такой, чтобы она его ждала? Боги ясно указали, что им не по пути. Пролитая кровь – не лучшее предзнаменование для любви. Она избежала бесчестья только чудом… Она обязана своим спасением Гельду… Но и опасностью она обязана ему же… За три месяца Эренгерда так и не разобралась, кто из них двоих виноват в том злосчастном происшествии, но она была не из тех, кто любит брать вину на себя. Гельд пытался прыгнуть выше головы, получить то, что ему не положено, – значит, он и виноват. Все это Эренгерда часто повторяла себе и думала, что совсем успокоилась. Пусть он возвращается когда хочет – она на него и не взглянет. Или пусть не возвращается вовсе… Но когда на дороге от берега закричали, что по фьорду идет «Рогатая Свинья», у Эренгерды внезапно закружилась голова и сердце забилось часто-часто. Он опять здесь!
Конечно, им лучше не видеться. Незачем. Не надо испытывать терпение богов. Но вопреки всем решениям и зарокам Эренгерде хотелось увидеть Гельда. Просто увидеть… После такого путешествия он, должно быть, изменился… Гордится… Или нет? А так или иначе им увидеться придется – не может же она отсиживаться дома! Это как раз вызовет подозрения, поэтому ей придется пойти на пир, который конунг наверняка устроит, и сидеть там как ни в чем не бывало. Да, но на этом пиру все будут глазеть на Гельда и заметят, что он смотрит на нее! Эренгерда чувствовала себя чересчур взволнованной и не слишком верила, что сумеет сохранить приличную невозмутимость.
Любопытство боролось в душе Эренгерды с благоразумием и уступало. Ее нрав имел счастливую особенность: какие бы сильные желания ее ни мучили, в ней всегда сохранялась способность поступить не как хочется, а как надо, точно невидимая, но твердая рука дисы-охранительницы держала и направляла ее. И Эренгерда осталась дома с матерью, когда все побежали встречать корабль. Потом она с жадностью ловила каждое слово Кольбейна и Асвальда, но задавать вопросов не смела. А принесенные вести были так хороши, что сердце в ней пело от радости, будто Гельд привез какой-то невидимый подарок ей самой. Значит, ему удалось. Он совершил настоящий подвиг, о котором еще долго будут рассказывать. И сам Торбранд конунг сказал, что человек, способный на такие дела, не может быть низкого происхождения… Значит, осенью она потеряла голову не из-за пустого болтуна… Но что же ей теперь делать?