Страница:
– Я рад, что дети лесов признали меня! – медленно и важно ответил он личивинам. Он сам не знал, откуда у него берутся эти слова и этот голос, где-то в дальнем уголке его глубокой и темной натуры проснулся, может быть, сам первый волк-прародитель. – Но мой путь по земле еще не кончен. Меня ждут долгие дороги, прежде чем я смогу войти в круг моих детей. Ждите меня. Я еще вернусь к вам. Я показался вам вчера для того, чтобы вы знали о моем новом рождении. Но время еще не пришло. Я благословляю вашу охоту, звери сами будут бежать на ваши копья. Ждите меня. Я еще приду к вам. А пока возвращайтесь в свои земли. И расскажите всем – великий Метса-Пала вернулся!
– Мы будем ждать! – закричал кудесник. – Твой конь и копье будут ждать.
– Пусть храбрый Кархас носит мое копье и ездит на моем коне! – позволил Огнеяр с истинно княжеским величием. – Он достоин их, пока я не приду за ними сам.
– Нет равного тебе, великий Метса-Пала! – радостно завопил Кархас. Теперь пусть кто-нибудь попробует отобрать у него копье вожака – ведь его дал ему сам священный волк-прародитель!
Огнеяр милостиво распрощался с личивинами, и они скрылись в лесу. А их новоявленный князь и священный прародитель сел прямо на пол на забороле и вытер рукавом мокрый лоб. Ясное осознание собственной судьбы, пришедшее ему в эти мгновениия, потрясло и утомило его почти так же, как самое первое превращение четырнадцать лет назад.
Скородум участливо присел на корточки рядом с ним, потрясенные всем увиденным кмети и велишинцы толпились вокруг, но было тихо.
– Что это я им наговорил? – удивленно спросил Огнеяр у Скородума. Он выглядел как человек, неожиданно проснувшийся от яркого небывалого сна.
– Ты все правильно говорил, мальчик мой! – Скородум взял его за плечо и по-отечески пожал. – Мне было бы больно, если бы ты променял стол твоего деда на их лесные владения. Но было бы глупо отказаться от чести, раз уж им хочется видеть в тебе священного волка.
– Значит, я правда должен идти в Чуробор? – Огнеяр посмотрел в лицо Скородуму, угадавшему его мысли.
– Правда! – убежденно ответил старый князь. – Я все понимаю, мой мальчик. Я знаю Неизмира. Просто так он тебе ничего не отдаст. Но ты возьмешь то, что тебе принадлежит по праву. Ты сможешь. Я достаточно узнал тебя за эти дни.
– Но меня… – Огнеяр хотел сказать про Оборотневу Смерть, но отвел глаза. – Меня там не считают человеком. Все меня боятся. Меня зовут волком.
– Докажи им, что ты еще и человек. Ведь это так и есть.
Огнеяр с вопросом и надеждой заглянул ему в глаза. Скородум закивал, глядя на него с печалью и отеческой любовью.
– Спасибо тебе, – устало сказал Огнеяр. – Я сам иногда не знаю, кто я такой. Трудно жить на грани миров. Быть волком с волками и человеком с людьми. Особенно когда люди видят во мне волка, а волки – человека. В Чуроборе меня зовут волчьим выродком, а у волков – двуногим… – Огнеяр не договорил, из горла его вырвался короткий хриплый рык, и Скородум догадался, что на языке волков это какое-то грубое ругательство.
– Тебе трудно, – печально согласился Скородум. – Но ты помни: без тебя эти миры никогда бы не встретились. Возьми из каждого ту силу, которую он может тебе дать. И тогда ты будешь не человеком и не волком, а будешь самим собой.
Огнеяр ничего ему не ответил, задумчиво покусывая нижнюю губу блестящим волчьим клыком. Иной раз быть самим собой – самое трудное дело.
Глава 7
– Мы будем ждать! – закричал кудесник. – Твой конь и копье будут ждать.
– Пусть храбрый Кархас носит мое копье и ездит на моем коне! – позволил Огнеяр с истинно княжеским величием. – Он достоин их, пока я не приду за ними сам.
– Нет равного тебе, великий Метса-Пала! – радостно завопил Кархас. Теперь пусть кто-нибудь попробует отобрать у него копье вожака – ведь его дал ему сам священный волк-прародитель!
Огнеяр милостиво распрощался с личивинами, и они скрылись в лесу. А их новоявленный князь и священный прародитель сел прямо на пол на забороле и вытер рукавом мокрый лоб. Ясное осознание собственной судьбы, пришедшее ему в эти мгновениия, потрясло и утомило его почти так же, как самое первое превращение четырнадцать лет назад.
Скородум участливо присел на корточки рядом с ним, потрясенные всем увиденным кмети и велишинцы толпились вокруг, но было тихо.
– Что это я им наговорил? – удивленно спросил Огнеяр у Скородума. Он выглядел как человек, неожиданно проснувшийся от яркого небывалого сна.
– Ты все правильно говорил, мальчик мой! – Скородум взял его за плечо и по-отечески пожал. – Мне было бы больно, если бы ты променял стол твоего деда на их лесные владения. Но было бы глупо отказаться от чести, раз уж им хочется видеть в тебе священного волка.
– Значит, я правда должен идти в Чуробор? – Огнеяр посмотрел в лицо Скородуму, угадавшему его мысли.
– Правда! – убежденно ответил старый князь. – Я все понимаю, мой мальчик. Я знаю Неизмира. Просто так он тебе ничего не отдаст. Но ты возьмешь то, что тебе принадлежит по праву. Ты сможешь. Я достаточно узнал тебя за эти дни.
– Но меня… – Огнеяр хотел сказать про Оборотневу Смерть, но отвел глаза. – Меня там не считают человеком. Все меня боятся. Меня зовут волком.
– Докажи им, что ты еще и человек. Ведь это так и есть.
Огнеяр с вопросом и надеждой заглянул ему в глаза. Скородум закивал, глядя на него с печалью и отеческой любовью.
– Спасибо тебе, – устало сказал Огнеяр. – Я сам иногда не знаю, кто я такой. Трудно жить на грани миров. Быть волком с волками и человеком с людьми. Особенно когда люди видят во мне волка, а волки – человека. В Чуроборе меня зовут волчьим выродком, а у волков – двуногим… – Огнеяр не договорил, из горла его вырвался короткий хриплый рык, и Скородум догадался, что на языке волков это какое-то грубое ругательство.
– Тебе трудно, – печально согласился Скородум. – Но ты помни: без тебя эти миры никогда бы не встретились. Возьми из каждого ту силу, которую он может тебе дать. И тогда ты будешь не человеком и не волком, а будешь самим собой.
Огнеяр ничего ему не ответил, задумчиво покусывая нижнюю губу блестящим волчьим клыком. Иной раз быть самим собой – самое трудное дело.
Глава 7
Огнеяр оставался в Велишине еще пять дней – отправляться в путь за княжеским престолом в дни безвременья между старым и новым годом было бы безумием. Но едва первый день месяца просинца* положил начало новому годовому кругу и обновленный лик Светлого Хорса зажег блеском снега, Огнеяр со своей Стаей покинул Велишин.
Своим появлением в Хортине он весьма огорчил боярина Тучу, который уже начал мечтать о том, что Дивий со Стаей сгинул в личивинских лесах и никогда не вернется. Его рассказ о знакомстве с князем смолятичей боярина тоже не порадовал: теперь Скородум знает, кто наследник Гордеслава на самом деле, и случайная гибель Дивия, если это вдруг произойдет, не останется незамеченной. Может, глиногорский князь и не станет открыто вмешиваться в дела соседей, но пойдут разговоры… А Туча знал, что разговоров князь Неизмир боится не меньше, чем открытой вражды.
Скоро старый боярин заметил, что Дивий вернулся другим. Он стал более замкнут, более молчалив и менее задирист, чем был каких-то семь дней назад. Как дерево с корнями из земли, он безжалостно выдернул боярина из уютного Хортина, не дав ему даже допраздновать новогодье, и повел полюдье назад. Поднявшись по Белезени на несколько переходов, полюдье свернуло на Стрем и стало подниматься по нему. Дойдя до истока второй из дебрических великих рек, полюдье лесами переходило на Глубник и снова спускалось к Белезени, на слиянии которой с Глубником стоял Чуробор.
Путь этот занимал почти два месяца. И Огнеяра словно подгоняла какая-то тайная мысль: он торопился, нигде не останавливался больше чем на один день, охотился со Стаей ровно столько, сколько нужно было для прокорма дружины. И Туча, поглядывая на него, беспокоился все больше. Лучше бы Дивий оставался таким, как прежде. А теперь никто не знал, что от него ждать.
Для княгини Добровзоры это была самая беспокойная зима из всех пережитых ею после явления Огненного Змея. Много дней после Макошиной недели она ждала сына, подолгу не спала ночью, прислушиваясь, не раздастся ли за воротами победный вой Стаи, возвещающий о возвращении с лова. Но ночь за ночью проходила в тишине, и княгиня тревожилась все сильнее.
Через несколько дней после Макошиной недели вместо Огнеяра вернулся Светел, которого ждали из полюдья только месяца через четыре. Добровзоре сказали, что он не то захворал дорогой, не то привез спешную весть, но она ничему не поверила. Одно было ясно – прилежный княжеский брат бросил полюдье неспроста. Не слушая слов, княгиня пристально наблюдала за мужем. Перед возвращением Светела Неизмир был мрачен и замкнут, а после того стал странно, лихорадочно оживлен, то собирал гостей и пировал в гриднице до утра, то по целым дням не выходил из опочивальни. Добровзору он явно избегал, и она не находила себе места от тревоги – не за себя, а за сына. За двадцать лет она убедилась, что мрачность и веселье Неизмира связаны только с Огнеяром. Она знала все то, что Неизмир старался от нее скрыть – и его ненависть к пасынку, и его страх перед ним.
Чтобы держать мужа на глазах, княгиня стала выходить в гридницу, сидеть на княжеском суде Неизмира, слушать, что говорят приходящие к нему. Так она узнала от купцов, что Огнеяр ушел с полюдьем. Это объяснило, почему его так долго нет, но не уняло тревоги Добровзоры. Она знала, что княжеские дела мало занимают ее сына и нужна была серьезная причина, чтобы он оставил Чуробор так надолго, ни слова не сказав матери. Какая?
И вскоре она узнала если не обо всем, то о многом. В первый четверг нового года в княжескую гридницу явились три мужика из лесных родов с Белезени. Один из них назвался Взимоком, старейшиной рода Моховиков, второй – Берестенем, старейшиной Вешничей, а третий – Горятой, старейшиной Лисогоров.
– Мы к тебе, батюшко княже, – начали они, кланяясь и смятенно теребя в руках заячьи шапки. – Пришли защиты искать. Оборони нас от…
Мужики перекинули опасливый и смущенный взгляд с князя на княгиню. В душе Неизмира что-то встрепенулось – он понял, с кем это связано, и лихорадочное возбуждение наполнило его.
– Говорите, добрые люди, не бойтесь ничего! – искусно сохраняя внешнее спокойствие, подбодрил он мужиков. – Никто из дебричей не останется без моей защиты, кто бы ни был обидчик!
Обнадеженные этими словами, старейшины изложили свою беду.
– Нечисть нас одолела, – заговорил Взимок, стараясь не глядеть на княгиню. – Еще перед первым снегом был у нас на займище княжич Огнеяр, да не поладил с кем-то из своих кметей, тот у нас лежать остался с головой расшибленной. – Старейшина и сам не замечал, что выдает за правду досужие догадки всего рода, пошедшие уже после злосчастной свадьбы. – А через три дня помер, а потом из могилы вышел да упырем сделался. Чуть не целый месяц мы от него не знали как спастись, спасибо, Оборотнева Смерть помогла, да и воевода твой подсобил, дай ему Макошь доброй судьбы!
Взимок поклонился Светелу, стоявшему возле кресла Неизмира, и тот благосклонно кивнул в ответ. Побледневшая княгиня судорожно вцепилась в подлокотник кресла – Огнеяр ничего не говорил ей об этом, и она не знала, что здесь правда.
– Да только на этом наши беды не кончились, – продолжал Взимок, и у княгини тоскливо защемило сердце в предчувствии еще более злых вестей. – Как ушла от нас Оборотнева Смерть, так еще хуже беды нас нашли. На Макошину неделю приехал к нам опять княжич. Была у нас свадьба, мы девку нашу отдавали за парня из Лисогоров. В самый день свадьбы ихней он к нам приехал. И со свадьбой самой он ехал невесту провожать. Да только свадьба до поля льняного доехала, а там на нее страшный оборотень вышел – Князь Волков. И вся свадьба, как один человек, в волков обратилась!
По наполненной людьми гриднице пробежал изумленный и испуганный ропот.
– Так то Князь Волков! – не выдержав, воскликнула княгиня. – При чем здесь мой сын?
– Так ведь, княгиня-матушка… – Взимок смущенно чесал в затылке, не решаясь перед лицом княгини обвинить в таком злодеянии ее сына. Держать речи в княжьей гриднице оказалось не в пример труднее, чем у себя в беседе перед родными бабами. – Ведь княжич-то… люди говорят…
– Сам он оборотень и с оборотнями дружбу водит! – непримиримо отрезал старейшина Лисогоров. Он никого не боялся, когда речь шла о благополучии его рода. – Из моих там двенадцать человек было, да девка-невеста. И все волками стали. Девка вернулась, ведунья наша в лес ходила и шестерых воротила, а шестеро так в лесу и остались волками бегать!
– Нет, нет! – отчаянно твердила княгиня, сжимая руки и не замечая боли от давящих перстней. – Мой сын не мог причинить вам такого зла! Он не водит дружбы с Князем Волков! Он не мог этого сделать!
– Шестеро волками остались навек! – твердил свое Горята. – Кому, кроме него, волков на людей навести!
– А у нас в ту пору и еще беда случилась! – снова начал Взимок. – Мы свою другую девку, Горлинку, за парня из Вешничей просватали. А за три дня до свадьбы она захворала да померла. А дух в ней говорил: княгиней сделаю тебя, я, мол, не оборотень, не бойся меня. Мы так рассудили – оборотень ее сглазил, хотел с собой увезти, вот она оттого и захворала.
– Погубил он нам невесту! – подал голос и Берестень, видя, что князь слушает их с вниманием, без гнева и даже с участием.
Лицо бледной, потрясенной их словами княгини тронуло его сердце, ему было жаль ее, как жаль всякую мать, горюющую о своем ребенке. Ну уж и ребенка дали ей боги!
– Нет, нет! – повторяла Добровзора, и в голосе ее звенели слезы. – Мой сын не такой! Он не мог…
– Да с девками он всегда удержу не знал, – негромко заговорили бояре по лавкам. – Толкушу хоть послушайте! А у кузнецовой девки, слыхали, младенец с волчьим хвостом родился! Чей, как не его!
А Светел побледнел не меньше княгини и судорожно сжимал рукоять меча – ему хотелось уцепиться за что-то надежное. Его потрясла весть о смерти Горлинки. Он хотел бы верить словам мужиков, что в этом виноват Огнеяр, но сердце и совесть говорили другое. Виноват был он сам. Как тяжкий сон он помнил свои собственные слова, которые говорил ей в лесу: «Не бойся меня, я не оборотень, я тебя княгиней сделаю!» Не сказала ли она еще чего – не знает ли кто-нибудь правды! Дивию что – одной виной больше, одной меньше. А вот ему, если кто-то узнает… Страх дурной славы мешался в душе Светела с жалостью о Горлинке, с чувством вины. Ведь он полюбил ее, он не желал ей зла! Нет, правда все сглазил Дивий – где появляется он, там начинаются беды!
– Я выслушал вас, добрые люди! – говорил тем временем князь Неизмир. – Слова ваши опечалили меня. Я не хотел бы верить, что мой пасынок причинил вам столько горя, но я не обвиняю вас во лжи. Я хочу рассудить вас с княжичем по справедливости, но этого нельзя сделать, пока его нет. К началу месяца сухыя* он вернется в Чуробор и сам ответит на ваши обвинения. Так велел судить князь Владисвет, давший нам Правду Дебричей. Отправляйтесь к своим родам, а когда княжич Огнеяр вернется, я пошлю за вами. Наш суд еще не кончен, и мой приговор будет справедлив.
Князь отпустил старейшин. Княгиня была не в силах дальше сидеть в гриднице и сразу вышла. Едва она оказалась в своих горницах, как слезы хлынули из ее глаз, и она разрыдалась от потрясения и горя. Она не верила, не могла и не хотела поверить, что сын ее повинен в этих страшных и злых делах. Появление упыря, превращение людей в волков, смерть девушки-невесты! Да разве он способен на такое! В Чуроборе и правда поговаривали, что у младенца, которого родила месяц назад дочка княжеского кузнеца, есть волчий хвост. Когда Кудрявка и Румянка передали эти слухи княгине, она вызвала к себе бабку, принимавшую младенца, и та Матерью Макошью поклялась ей, что он ничем не отличается от других. До трех месяцев новорожденного не полагалось никому показывать, поэтому досужие сплетни не прекращались, и это сердило Добровзору. Но что были эти сплетни рядом с тем, что она услышала сегодня! С небывалой силой княгиня желала, чтобы ее сын сегодня же, немедленно оказался здесь и сбросил с себя эти страшные обвинения. А что он сумеет это сделать, княгиня не сомневалась. В чем бы ни обвинил его весь свет – Добровзора верила, что ее сын не способен на такие злодеяния.
Дверь без скрипа приоткрылась, в горницу шагнул, склонив длинноволосую голову, чародей Двоеум. Не спрашивая позволения, он сел на свое излюбленное место – на пол возле очага, положил себе на колени навершие посоха, сложил на нем руки и молчал, глядя на плачущую княгиню.
– Чего тебе нужно? – раздраженно крикнула она. – Зачем ты пришел? Тоже припас мне новости? Уйди! Ты тоже всегда считал его волком! Ты убедил в этом Неизмира! Уходи, я тебя видеть не хочу!
Чародей не двинулся с места, его равнодушное молчание было для княгини что горсть холодной воды. Постепенно она успокоилась, вытерла лицо, нервно скомкала платок в руке.
– То и беда, княгиня, что я не волком его считаю, – заговорил наконец Двоеум. – Он не волк и не человек, они в нем оба сразу живут, потому он себе места найти не может, его ни люди, ни волки за своего не принимают. Вот и кидаются, кому как по силам.
– Он не волк! – снова разволновавшись, воскликнула княгиня. Весь мир ей представлялся жадной, бессмысленно-злобной стаей, лающей на Огнеяра и норовящей укусить не за причиненное зло, а за свой собственный страх. – Он не волк! Я знаю, я – его мать!
– Он не волк, да волк в нем живет, – говорил Двоеум, не замечая ее волнения и слез. – Живет, то затаится, а то наружу рвется. А кто раз в нем волка увидит, хоть почует – всю жизнь в нем только волка и будет видеть.
– Другие ничем не лучше! – горячо восклицала княгиня, не слушая чародея, движимая вечным стремлением матери – защищать. – В каждом зверь живет, в ином и похуже волка! Ты сам – лиса хитрая, кто знает, что у тебя на уме! Да только в других так сразу зверя не видно! А в нем видно – где беда, вали на него! Оборотень, видишь!
– Такая судьба его – волком быть. Он сам-то его и не держит взаперти, погулять выпускает. Сам он и виноват.
– Не может он быть виноват!
– Не может? – Двоеум насмешливо прищурился, и княгиню пробрала дрожь от его взгляда, словно обещавшего, что главная беда еще впереди. – Хочешь, покажу тебе сынка твоего? Таким покажу, каким и ты его не видала, хоть ты и его мать!
Княгиня молчала, глядя на него, как на вестника несчастья. Знаком велев ей ждать, Двоеум вышел и вскоре вернулся, неся с собой почерневшую от времени серебряную чашу с волшебными узорами вокруг широкого горла. В чаше мягко переливалась прозрачная вода, казавшаяся черной над черным дном. Уже знакомая с Двоеумовой ворожбой княгиня крутила на пальце золотой перстень, но чародей остановил ее:
– Золота не надо. Не Дажьбога* я буду о помощи просить. Светлые боги не видят твоего сына. О нем только Велес знает, только Велес его покажет, если будет на то его воля.
– Что ты такое говоришь! – Княгиня отшатнулась, с возмущением глядя на чародея. – Как это – светлые боги не видят моего сына! Не может такого быть!
– Может, не может! – с легким раздражением повторил Двоеум. – Знаю я, княгиня, что слова мои тебе не по нраву, да ведь ни словом я тебе не солгал и не солгу! Дажьбог, Перун, Сварог, Лада не знают твоего сына. Он был в мир Велесом послан против них. Не знают они его, и благодари судьбу, что не знают. Иначе он бы у тебя до стольких лет не дожил.
Княгиня потрясенно молчала и все равно не верила. Не может быть, чтобы от Огнеяра отвернулись Сварог и Перун – тогда он боялся бы железа, не мог владеть оружием, не побивал бы любого в борцовских схватках Медвежьего дня*. Не может его не знать Дажьбог – тогда солнечный свет давно обратил бы его в камень. Не могут о нем не знать добрые богини – тогда и она, мать, не могла бы любить его.
Но против всей чародейной мудрости Двоеума у княгини была только вера и любовь материнского сердца. И она молчала, глядя, как чародей опускает в воду гадательной чаши медвежий коготь, как сыплет туда черный порошок ядовитого мухомора, как водит ладонями над водой, шепчет заговор. Вода в чаше начала волноваться, забурлила, как в роднике, потом под руками Двоеума успокоилась и стала ровной. Двоеум знаком предложил княгине заглянуть в воду.
Сначала она видела только черное дно чаши с медвежьим когтем, потом взор ее заволок туман, и в тумане сначала расплывчато, потом яснее замелькали какие-то фигуры. Княгиня видела темное широкое пространство, покрытое белым снегом, на нем коня с сидящей на нем маленькой фигуркой девушки, а возле коня – его, Огнеяра, которого она узнала бы в любой темноте. Вдруг он присел, нагнул голову, перекувырнулся на снегу и встал на четыре лапы – волком. Добровзора изумленно ахнула. А волк, только что бывший ее сыном, присел, стремительно распрямился и бросился вперед, навстречу другому волку. Мгновенно закипела яростная схватка; не помня себя от ужаса, княгиня не могла отвести глаз и сама не знала, что страшит ее больше: участь сына в этой схватке или его звериный облик.
Темное поле вдруг посветлело, теперь княгине виделся ясный день. Огнеяр стоял на снегу, такой же, как всегда, с боевым топором в опущенной руке, и лицо его было веселым, но веселье это не понравилось Добровзоре: под ним таилась скрытая злость. Вдруг Огнеяр что-то крикнул, и лицо его мгновенно изменилось, стало волчьей мордой на человеческих плечах. Какое-то странное существо в звериных шкурах барахталось перед ним на снегу, а вид Огнеяра поражал ужасом. Это был оборотень, страшный, кровожадный оборотень, и в нем не осталось ничего от того Огнеяра, которого княгиня знала и любила как своего сына.
Вдруг оскаленная морда человека-волка стала расти, заполнила собой все снежное поле, придвинулось близко; княгиня хотела закричать, отшатнуться, но не могла, она застыла и не чувствовала своего тела, словно скованная льдом, один всепоглощающий холодный ужас заполнил ее существо. Морда в чаше менялась на глазах, это уже не была морда волка, а личина какого-то страшного, небывалого существа, порождение подземного мира мертвых. Темная кожа, оскаленные хищные зубы, горящие голодные глаза смотрели прямо на Добровзору. У этого существа не было имени, не было даже тела – это был сам воплощенный ужас, страх смерти, ждущей где-то рядом. Сама Вела выглянула к ней из Кощного владения, усмехнулась, словно обещая скорую встречу наяву.
И все кончилось. Княгиня отшатнулась и едва не упала, уцепилась за край лавки и опустилась на колени, закрыв лицо руками. Голова ее кружилась, перед взором было темно, душу заполнил страх. И некому было спасти ее от этого страха, никого не было рядом с ней, способного тягаться с Велой. Нельзя убить то, что никогда не жило.
– Нет, – прошептала наконец Добровзора, не отводя рук от лица. Она говорила не Двоеуму, осторожные движения которого еще слышала возле себя, а прямо ей, хозяйке Кощного владения, которая, конечно, слышала ее сейчас. – Нет, не верю я тебе. Это ты свой мерзкий лик мне показала, не его. Не он, а ты сама и была. А он не такой. Мой сын – не волк. Не верю.
Двоеум вытирал медвежий коготь, извлеченный из чаши, и с недовольством качал головой, прислушиваясь к тихому бормотанью княгини. Боги сильны, но истребить материнскую любовь не могут даже они. Даже когда она всем во вред.
– Где же ты, волчонок мой? – с тоской шептала княгиня, не замечая, что сама себе противоречит. – Вернись! Вернись ко мне скорей! Тебя они все боятся! При тебе и Вела не подойдет! Зачем ты меня оставил так надолго?
– Не зови его! – предостерег Двоеум. – Услышит ведь.
– И пусть услышит. Я хочу, чтобы услышал! – Княгиня отняла наконец руки от лица и враждебно посмотрела на чародея. – Я хочу, чтоб он был здесь!
– Сама не знаешь, чего хочешь! – выкрикнул вдруг Двоеум, выбитый из терпения мучениями княгини, к которым он не мог остаться равнодушным, как ни пытался. – Сын твой – оборотень, а здесь его ждет Оборотнева Смерть! Пусть лучше в лесах остается! Целее будет!
– Что? – Княгиня вскинула на него глаза. – Смерть? Оборотнева Смерть? Что это такое?
Но Двоеум, злясь на себя, что сказал лишнее, только махнул рукой и пошел вон из горницы. Княгиня подняла руку, хотел удержать его, побежать за ним, но не было сил даже встать. Ужасающий лик Велы снова всплыл в ее памяти. Она вскрикнула, слезы полились по ее лицу. Прибежавшие Кудрявка и Румянка нашли ее совсем больной, дрожащей, как в лихорадке, плачущей непонятно о чем. Они отвели княгиню в опочивальню, уложили, напоили травками, кое-как успокоили. Всю ночь они по очереди сидели при лучине возле ее лежанки, видели, что княгиня не спит, а смотрит в темноту лихорадочно блестящими глазами. То одна, то другая выходили на забороло и прислушивались к ночной тишине, тщетно выискивая слухом знакомые звуки приближения Стаи. Они знали, что Огнеяр вернется не скоро, но молили богов привести его домой побыстрее.
Последние несколько переходов до Чуробора Огнеяр не знал покоя. Непонятная сила подталкивала его – скорей, скорей домой! Огнеяру казалось, что за время его отсутствия в Чуроборе произошли какие-то тревожные и опасные события, и он стремился туда, как птица к гнезду с оставленными птенцами. От нетерпения увидеть высокие стены Чуробора, построенные из срубов, резные ворота детинца, княжий терем, мать, даже Неизмира Огнеяр не находил себе места. Его разбирала лихорадочная дрожь, шерсть на спине ерошилась и почти вставала дыбом. Постоянно думая о доме и матери, Огнеяр почти перестал замечать, что происходит вокруг. Если к нему обращались, из горла его в ответ рвалось раздраженное рычание, и он с трудом сдерживал голос зверя, который вдруг заворочался в нем, заставлял себя ответить по-человечески. В конце месяца сечена, когда справляются волчьи свадьбы, Огнеяр всегда чувствовал беспокойство, посмеивался и без труда находил, как его унять. Но сейчас было совсем не то. Ночами ему снились странные сны: как будто отдельные части его тела начинают сами собой превращаться в волчьи, он видел себя со стороны – человеком с волчьей головой, с лапами вместо рук и ног, с хвостом, свисающим из-под человеческой одежды. Зрелище это казалось ему постыдным и отвратительным, он просыпался в поту. Но даже не само зрелище тревожило его, а то, что во сне эти превращения происходили против его воли и он не мог с ними справиться. А ведь никогда в жизни, кроме памятного самого первого превращения четырнадцать лет назад, Огнеяр не надевал волчью шкуру против воли. А теперь ему казалось, что его воля кончилась и им правит кто-то другой.
Не в силах выдерживать эти сны, Огнеяр поднимался и по полночи сидел возле очага, глядя в еле-еле тлеющий огонь. «Отец добрался! – думал Огнеяр, вглядываясь в пламя, словно пытаясь разглядеть тайные знаки в непрерывной пляске рыжих язычков. – Кому еще под силу меня за шкирку взять, как мокрого щенка? Отец!»
При мысли об отце ему сначала представлялся огромный, как он казался маленькому мальчику, рогатый идол Велеса с железным посохом в руках, стоящий в большом святилище на горе Велеше. Но идол – он идол и есть, колода резная, не больше. Сам бог – не в колоде. Огнеяр смотрел в пламя, расслабив взор и отпустив дух на волю, грезил наяву, и вот тогда ему начинал смутно являться истинный лик его отца. Что-то неоглядно огромное, темное и глубокое, как сама ночь, всеведающее, знающее все песни и обладающее всеми богатствами земного и подземного мира. Отец Стад, Исток Дорог, Всадник Волны, Хозяин Ключей – все это он, Велес, Подземный Хозяин, вечный противник Перуна Громовика в бесконечной битве богов. Нечеловеческие глаза смотрели из тьмы в душу Огнеяра, и в глубине их мерцала искра Подземного Пламени. Искра, двадцать лет назад давшая ему жизнь.
Своим появлением в Хортине он весьма огорчил боярина Тучу, который уже начал мечтать о том, что Дивий со Стаей сгинул в личивинских лесах и никогда не вернется. Его рассказ о знакомстве с князем смолятичей боярина тоже не порадовал: теперь Скородум знает, кто наследник Гордеслава на самом деле, и случайная гибель Дивия, если это вдруг произойдет, не останется незамеченной. Может, глиногорский князь и не станет открыто вмешиваться в дела соседей, но пойдут разговоры… А Туча знал, что разговоров князь Неизмир боится не меньше, чем открытой вражды.
Скоро старый боярин заметил, что Дивий вернулся другим. Он стал более замкнут, более молчалив и менее задирист, чем был каких-то семь дней назад. Как дерево с корнями из земли, он безжалостно выдернул боярина из уютного Хортина, не дав ему даже допраздновать новогодье, и повел полюдье назад. Поднявшись по Белезени на несколько переходов, полюдье свернуло на Стрем и стало подниматься по нему. Дойдя до истока второй из дебрических великих рек, полюдье лесами переходило на Глубник и снова спускалось к Белезени, на слиянии которой с Глубником стоял Чуробор.
Путь этот занимал почти два месяца. И Огнеяра словно подгоняла какая-то тайная мысль: он торопился, нигде не останавливался больше чем на один день, охотился со Стаей ровно столько, сколько нужно было для прокорма дружины. И Туча, поглядывая на него, беспокоился все больше. Лучше бы Дивий оставался таким, как прежде. А теперь никто не знал, что от него ждать.
Для княгини Добровзоры это была самая беспокойная зима из всех пережитых ею после явления Огненного Змея. Много дней после Макошиной недели она ждала сына, подолгу не спала ночью, прислушиваясь, не раздастся ли за воротами победный вой Стаи, возвещающий о возвращении с лова. Но ночь за ночью проходила в тишине, и княгиня тревожилась все сильнее.
Через несколько дней после Макошиной недели вместо Огнеяра вернулся Светел, которого ждали из полюдья только месяца через четыре. Добровзоре сказали, что он не то захворал дорогой, не то привез спешную весть, но она ничему не поверила. Одно было ясно – прилежный княжеский брат бросил полюдье неспроста. Не слушая слов, княгиня пристально наблюдала за мужем. Перед возвращением Светела Неизмир был мрачен и замкнут, а после того стал странно, лихорадочно оживлен, то собирал гостей и пировал в гриднице до утра, то по целым дням не выходил из опочивальни. Добровзору он явно избегал, и она не находила себе места от тревоги – не за себя, а за сына. За двадцать лет она убедилась, что мрачность и веселье Неизмира связаны только с Огнеяром. Она знала все то, что Неизмир старался от нее скрыть – и его ненависть к пасынку, и его страх перед ним.
Чтобы держать мужа на глазах, княгиня стала выходить в гридницу, сидеть на княжеском суде Неизмира, слушать, что говорят приходящие к нему. Так она узнала от купцов, что Огнеяр ушел с полюдьем. Это объяснило, почему его так долго нет, но не уняло тревоги Добровзоры. Она знала, что княжеские дела мало занимают ее сына и нужна была серьезная причина, чтобы он оставил Чуробор так надолго, ни слова не сказав матери. Какая?
И вскоре она узнала если не обо всем, то о многом. В первый четверг нового года в княжескую гридницу явились три мужика из лесных родов с Белезени. Один из них назвался Взимоком, старейшиной рода Моховиков, второй – Берестенем, старейшиной Вешничей, а третий – Горятой, старейшиной Лисогоров.
– Мы к тебе, батюшко княже, – начали они, кланяясь и смятенно теребя в руках заячьи шапки. – Пришли защиты искать. Оборони нас от…
Мужики перекинули опасливый и смущенный взгляд с князя на княгиню. В душе Неизмира что-то встрепенулось – он понял, с кем это связано, и лихорадочное возбуждение наполнило его.
– Говорите, добрые люди, не бойтесь ничего! – искусно сохраняя внешнее спокойствие, подбодрил он мужиков. – Никто из дебричей не останется без моей защиты, кто бы ни был обидчик!
Обнадеженные этими словами, старейшины изложили свою беду.
– Нечисть нас одолела, – заговорил Взимок, стараясь не глядеть на княгиню. – Еще перед первым снегом был у нас на займище княжич Огнеяр, да не поладил с кем-то из своих кметей, тот у нас лежать остался с головой расшибленной. – Старейшина и сам не замечал, что выдает за правду досужие догадки всего рода, пошедшие уже после злосчастной свадьбы. – А через три дня помер, а потом из могилы вышел да упырем сделался. Чуть не целый месяц мы от него не знали как спастись, спасибо, Оборотнева Смерть помогла, да и воевода твой подсобил, дай ему Макошь доброй судьбы!
Взимок поклонился Светелу, стоявшему возле кресла Неизмира, и тот благосклонно кивнул в ответ. Побледневшая княгиня судорожно вцепилась в подлокотник кресла – Огнеяр ничего не говорил ей об этом, и она не знала, что здесь правда.
– Да только на этом наши беды не кончились, – продолжал Взимок, и у княгини тоскливо защемило сердце в предчувствии еще более злых вестей. – Как ушла от нас Оборотнева Смерть, так еще хуже беды нас нашли. На Макошину неделю приехал к нам опять княжич. Была у нас свадьба, мы девку нашу отдавали за парня из Лисогоров. В самый день свадьбы ихней он к нам приехал. И со свадьбой самой он ехал невесту провожать. Да только свадьба до поля льняного доехала, а там на нее страшный оборотень вышел – Князь Волков. И вся свадьба, как один человек, в волков обратилась!
По наполненной людьми гриднице пробежал изумленный и испуганный ропот.
– Так то Князь Волков! – не выдержав, воскликнула княгиня. – При чем здесь мой сын?
– Так ведь, княгиня-матушка… – Взимок смущенно чесал в затылке, не решаясь перед лицом княгини обвинить в таком злодеянии ее сына. Держать речи в княжьей гриднице оказалось не в пример труднее, чем у себя в беседе перед родными бабами. – Ведь княжич-то… люди говорят…
– Сам он оборотень и с оборотнями дружбу водит! – непримиримо отрезал старейшина Лисогоров. Он никого не боялся, когда речь шла о благополучии его рода. – Из моих там двенадцать человек было, да девка-невеста. И все волками стали. Девка вернулась, ведунья наша в лес ходила и шестерых воротила, а шестеро так в лесу и остались волками бегать!
– Нет, нет! – отчаянно твердила княгиня, сжимая руки и не замечая боли от давящих перстней. – Мой сын не мог причинить вам такого зла! Он не водит дружбы с Князем Волков! Он не мог этого сделать!
– Шестеро волками остались навек! – твердил свое Горята. – Кому, кроме него, волков на людей навести!
– А у нас в ту пору и еще беда случилась! – снова начал Взимок. – Мы свою другую девку, Горлинку, за парня из Вешничей просватали. А за три дня до свадьбы она захворала да померла. А дух в ней говорил: княгиней сделаю тебя, я, мол, не оборотень, не бойся меня. Мы так рассудили – оборотень ее сглазил, хотел с собой увезти, вот она оттого и захворала.
– Погубил он нам невесту! – подал голос и Берестень, видя, что князь слушает их с вниманием, без гнева и даже с участием.
Лицо бледной, потрясенной их словами княгини тронуло его сердце, ему было жаль ее, как жаль всякую мать, горюющую о своем ребенке. Ну уж и ребенка дали ей боги!
– Нет, нет! – повторяла Добровзора, и в голосе ее звенели слезы. – Мой сын не такой! Он не мог…
– Да с девками он всегда удержу не знал, – негромко заговорили бояре по лавкам. – Толкушу хоть послушайте! А у кузнецовой девки, слыхали, младенец с волчьим хвостом родился! Чей, как не его!
А Светел побледнел не меньше княгини и судорожно сжимал рукоять меча – ему хотелось уцепиться за что-то надежное. Его потрясла весть о смерти Горлинки. Он хотел бы верить словам мужиков, что в этом виноват Огнеяр, но сердце и совесть говорили другое. Виноват был он сам. Как тяжкий сон он помнил свои собственные слова, которые говорил ей в лесу: «Не бойся меня, я не оборотень, я тебя княгиней сделаю!» Не сказала ли она еще чего – не знает ли кто-нибудь правды! Дивию что – одной виной больше, одной меньше. А вот ему, если кто-то узнает… Страх дурной славы мешался в душе Светела с жалостью о Горлинке, с чувством вины. Ведь он полюбил ее, он не желал ей зла! Нет, правда все сглазил Дивий – где появляется он, там начинаются беды!
– Я выслушал вас, добрые люди! – говорил тем временем князь Неизмир. – Слова ваши опечалили меня. Я не хотел бы верить, что мой пасынок причинил вам столько горя, но я не обвиняю вас во лжи. Я хочу рассудить вас с княжичем по справедливости, но этого нельзя сделать, пока его нет. К началу месяца сухыя* он вернется в Чуробор и сам ответит на ваши обвинения. Так велел судить князь Владисвет, давший нам Правду Дебричей. Отправляйтесь к своим родам, а когда княжич Огнеяр вернется, я пошлю за вами. Наш суд еще не кончен, и мой приговор будет справедлив.
Князь отпустил старейшин. Княгиня была не в силах дальше сидеть в гриднице и сразу вышла. Едва она оказалась в своих горницах, как слезы хлынули из ее глаз, и она разрыдалась от потрясения и горя. Она не верила, не могла и не хотела поверить, что сын ее повинен в этих страшных и злых делах. Появление упыря, превращение людей в волков, смерть девушки-невесты! Да разве он способен на такое! В Чуроборе и правда поговаривали, что у младенца, которого родила месяц назад дочка княжеского кузнеца, есть волчий хвост. Когда Кудрявка и Румянка передали эти слухи княгине, она вызвала к себе бабку, принимавшую младенца, и та Матерью Макошью поклялась ей, что он ничем не отличается от других. До трех месяцев новорожденного не полагалось никому показывать, поэтому досужие сплетни не прекращались, и это сердило Добровзору. Но что были эти сплетни рядом с тем, что она услышала сегодня! С небывалой силой княгиня желала, чтобы ее сын сегодня же, немедленно оказался здесь и сбросил с себя эти страшные обвинения. А что он сумеет это сделать, княгиня не сомневалась. В чем бы ни обвинил его весь свет – Добровзора верила, что ее сын не способен на такие злодеяния.
Дверь без скрипа приоткрылась, в горницу шагнул, склонив длинноволосую голову, чародей Двоеум. Не спрашивая позволения, он сел на свое излюбленное место – на пол возле очага, положил себе на колени навершие посоха, сложил на нем руки и молчал, глядя на плачущую княгиню.
– Чего тебе нужно? – раздраженно крикнула она. – Зачем ты пришел? Тоже припас мне новости? Уйди! Ты тоже всегда считал его волком! Ты убедил в этом Неизмира! Уходи, я тебя видеть не хочу!
Чародей не двинулся с места, его равнодушное молчание было для княгини что горсть холодной воды. Постепенно она успокоилась, вытерла лицо, нервно скомкала платок в руке.
– То и беда, княгиня, что я не волком его считаю, – заговорил наконец Двоеум. – Он не волк и не человек, они в нем оба сразу живут, потому он себе места найти не может, его ни люди, ни волки за своего не принимают. Вот и кидаются, кому как по силам.
– Он не волк! – снова разволновавшись, воскликнула княгиня. Весь мир ей представлялся жадной, бессмысленно-злобной стаей, лающей на Огнеяра и норовящей укусить не за причиненное зло, а за свой собственный страх. – Он не волк! Я знаю, я – его мать!
– Он не волк, да волк в нем живет, – говорил Двоеум, не замечая ее волнения и слез. – Живет, то затаится, а то наружу рвется. А кто раз в нем волка увидит, хоть почует – всю жизнь в нем только волка и будет видеть.
– Другие ничем не лучше! – горячо восклицала княгиня, не слушая чародея, движимая вечным стремлением матери – защищать. – В каждом зверь живет, в ином и похуже волка! Ты сам – лиса хитрая, кто знает, что у тебя на уме! Да только в других так сразу зверя не видно! А в нем видно – где беда, вали на него! Оборотень, видишь!
– Такая судьба его – волком быть. Он сам-то его и не держит взаперти, погулять выпускает. Сам он и виноват.
– Не может он быть виноват!
– Не может? – Двоеум насмешливо прищурился, и княгиню пробрала дрожь от его взгляда, словно обещавшего, что главная беда еще впереди. – Хочешь, покажу тебе сынка твоего? Таким покажу, каким и ты его не видала, хоть ты и его мать!
Княгиня молчала, глядя на него, как на вестника несчастья. Знаком велев ей ждать, Двоеум вышел и вскоре вернулся, неся с собой почерневшую от времени серебряную чашу с волшебными узорами вокруг широкого горла. В чаше мягко переливалась прозрачная вода, казавшаяся черной над черным дном. Уже знакомая с Двоеумовой ворожбой княгиня крутила на пальце золотой перстень, но чародей остановил ее:
– Золота не надо. Не Дажьбога* я буду о помощи просить. Светлые боги не видят твоего сына. О нем только Велес знает, только Велес его покажет, если будет на то его воля.
– Что ты такое говоришь! – Княгиня отшатнулась, с возмущением глядя на чародея. – Как это – светлые боги не видят моего сына! Не может такого быть!
– Может, не может! – с легким раздражением повторил Двоеум. – Знаю я, княгиня, что слова мои тебе не по нраву, да ведь ни словом я тебе не солгал и не солгу! Дажьбог, Перун, Сварог, Лада не знают твоего сына. Он был в мир Велесом послан против них. Не знают они его, и благодари судьбу, что не знают. Иначе он бы у тебя до стольких лет не дожил.
Княгиня потрясенно молчала и все равно не верила. Не может быть, чтобы от Огнеяра отвернулись Сварог и Перун – тогда он боялся бы железа, не мог владеть оружием, не побивал бы любого в борцовских схватках Медвежьего дня*. Не может его не знать Дажьбог – тогда солнечный свет давно обратил бы его в камень. Не могут о нем не знать добрые богини – тогда и она, мать, не могла бы любить его.
Но против всей чародейной мудрости Двоеума у княгини была только вера и любовь материнского сердца. И она молчала, глядя, как чародей опускает в воду гадательной чаши медвежий коготь, как сыплет туда черный порошок ядовитого мухомора, как водит ладонями над водой, шепчет заговор. Вода в чаше начала волноваться, забурлила, как в роднике, потом под руками Двоеума успокоилась и стала ровной. Двоеум знаком предложил княгине заглянуть в воду.
Сначала она видела только черное дно чаши с медвежьим когтем, потом взор ее заволок туман, и в тумане сначала расплывчато, потом яснее замелькали какие-то фигуры. Княгиня видела темное широкое пространство, покрытое белым снегом, на нем коня с сидящей на нем маленькой фигуркой девушки, а возле коня – его, Огнеяра, которого она узнала бы в любой темноте. Вдруг он присел, нагнул голову, перекувырнулся на снегу и встал на четыре лапы – волком. Добровзора изумленно ахнула. А волк, только что бывший ее сыном, присел, стремительно распрямился и бросился вперед, навстречу другому волку. Мгновенно закипела яростная схватка; не помня себя от ужаса, княгиня не могла отвести глаз и сама не знала, что страшит ее больше: участь сына в этой схватке или его звериный облик.
Темное поле вдруг посветлело, теперь княгине виделся ясный день. Огнеяр стоял на снегу, такой же, как всегда, с боевым топором в опущенной руке, и лицо его было веселым, но веселье это не понравилось Добровзоре: под ним таилась скрытая злость. Вдруг Огнеяр что-то крикнул, и лицо его мгновенно изменилось, стало волчьей мордой на человеческих плечах. Какое-то странное существо в звериных шкурах барахталось перед ним на снегу, а вид Огнеяра поражал ужасом. Это был оборотень, страшный, кровожадный оборотень, и в нем не осталось ничего от того Огнеяра, которого княгиня знала и любила как своего сына.
Вдруг оскаленная морда человека-волка стала расти, заполнила собой все снежное поле, придвинулось близко; княгиня хотела закричать, отшатнуться, но не могла, она застыла и не чувствовала своего тела, словно скованная льдом, один всепоглощающий холодный ужас заполнил ее существо. Морда в чаше менялась на глазах, это уже не была морда волка, а личина какого-то страшного, небывалого существа, порождение подземного мира мертвых. Темная кожа, оскаленные хищные зубы, горящие голодные глаза смотрели прямо на Добровзору. У этого существа не было имени, не было даже тела – это был сам воплощенный ужас, страх смерти, ждущей где-то рядом. Сама Вела выглянула к ней из Кощного владения, усмехнулась, словно обещая скорую встречу наяву.
И все кончилось. Княгиня отшатнулась и едва не упала, уцепилась за край лавки и опустилась на колени, закрыв лицо руками. Голова ее кружилась, перед взором было темно, душу заполнил страх. И некому было спасти ее от этого страха, никого не было рядом с ней, способного тягаться с Велой. Нельзя убить то, что никогда не жило.
– Нет, – прошептала наконец Добровзора, не отводя рук от лица. Она говорила не Двоеуму, осторожные движения которого еще слышала возле себя, а прямо ей, хозяйке Кощного владения, которая, конечно, слышала ее сейчас. – Нет, не верю я тебе. Это ты свой мерзкий лик мне показала, не его. Не он, а ты сама и была. А он не такой. Мой сын – не волк. Не верю.
Двоеум вытирал медвежий коготь, извлеченный из чаши, и с недовольством качал головой, прислушиваясь к тихому бормотанью княгини. Боги сильны, но истребить материнскую любовь не могут даже они. Даже когда она всем во вред.
– Где же ты, волчонок мой? – с тоской шептала княгиня, не замечая, что сама себе противоречит. – Вернись! Вернись ко мне скорей! Тебя они все боятся! При тебе и Вела не подойдет! Зачем ты меня оставил так надолго?
– Не зови его! – предостерег Двоеум. – Услышит ведь.
– И пусть услышит. Я хочу, чтобы услышал! – Княгиня отняла наконец руки от лица и враждебно посмотрела на чародея. – Я хочу, чтоб он был здесь!
– Сама не знаешь, чего хочешь! – выкрикнул вдруг Двоеум, выбитый из терпения мучениями княгини, к которым он не мог остаться равнодушным, как ни пытался. – Сын твой – оборотень, а здесь его ждет Оборотнева Смерть! Пусть лучше в лесах остается! Целее будет!
– Что? – Княгиня вскинула на него глаза. – Смерть? Оборотнева Смерть? Что это такое?
Но Двоеум, злясь на себя, что сказал лишнее, только махнул рукой и пошел вон из горницы. Княгиня подняла руку, хотел удержать его, побежать за ним, но не было сил даже встать. Ужасающий лик Велы снова всплыл в ее памяти. Она вскрикнула, слезы полились по ее лицу. Прибежавшие Кудрявка и Румянка нашли ее совсем больной, дрожащей, как в лихорадке, плачущей непонятно о чем. Они отвели княгиню в опочивальню, уложили, напоили травками, кое-как успокоили. Всю ночь они по очереди сидели при лучине возле ее лежанки, видели, что княгиня не спит, а смотрит в темноту лихорадочно блестящими глазами. То одна, то другая выходили на забороло и прислушивались к ночной тишине, тщетно выискивая слухом знакомые звуки приближения Стаи. Они знали, что Огнеяр вернется не скоро, но молили богов привести его домой побыстрее.
Последние несколько переходов до Чуробора Огнеяр не знал покоя. Непонятная сила подталкивала его – скорей, скорей домой! Огнеяру казалось, что за время его отсутствия в Чуроборе произошли какие-то тревожные и опасные события, и он стремился туда, как птица к гнезду с оставленными птенцами. От нетерпения увидеть высокие стены Чуробора, построенные из срубов, резные ворота детинца, княжий терем, мать, даже Неизмира Огнеяр не находил себе места. Его разбирала лихорадочная дрожь, шерсть на спине ерошилась и почти вставала дыбом. Постоянно думая о доме и матери, Огнеяр почти перестал замечать, что происходит вокруг. Если к нему обращались, из горла его в ответ рвалось раздраженное рычание, и он с трудом сдерживал голос зверя, который вдруг заворочался в нем, заставлял себя ответить по-человечески. В конце месяца сечена, когда справляются волчьи свадьбы, Огнеяр всегда чувствовал беспокойство, посмеивался и без труда находил, как его унять. Но сейчас было совсем не то. Ночами ему снились странные сны: как будто отдельные части его тела начинают сами собой превращаться в волчьи, он видел себя со стороны – человеком с волчьей головой, с лапами вместо рук и ног, с хвостом, свисающим из-под человеческой одежды. Зрелище это казалось ему постыдным и отвратительным, он просыпался в поту. Но даже не само зрелище тревожило его, а то, что во сне эти превращения происходили против его воли и он не мог с ними справиться. А ведь никогда в жизни, кроме памятного самого первого превращения четырнадцать лет назад, Огнеяр не надевал волчью шкуру против воли. А теперь ему казалось, что его воля кончилась и им правит кто-то другой.
Не в силах выдерживать эти сны, Огнеяр поднимался и по полночи сидел возле очага, глядя в еле-еле тлеющий огонь. «Отец добрался! – думал Огнеяр, вглядываясь в пламя, словно пытаясь разглядеть тайные знаки в непрерывной пляске рыжих язычков. – Кому еще под силу меня за шкирку взять, как мокрого щенка? Отец!»
При мысли об отце ему сначала представлялся огромный, как он казался маленькому мальчику, рогатый идол Велеса с железным посохом в руках, стоящий в большом святилище на горе Велеше. Но идол – он идол и есть, колода резная, не больше. Сам бог – не в колоде. Огнеяр смотрел в пламя, расслабив взор и отпустив дух на волю, грезил наяву, и вот тогда ему начинал смутно являться истинный лик его отца. Что-то неоглядно огромное, темное и глубокое, как сама ночь, всеведающее, знающее все песни и обладающее всеми богатствами земного и подземного мира. Отец Стад, Исток Дорог, Всадник Волны, Хозяин Ключей – все это он, Велес, Подземный Хозяин, вечный противник Перуна Громовика в бесконечной битве богов. Нечеловеческие глаза смотрели из тьмы в душу Огнеяра, и в глубине их мерцала искра Подземного Пламени. Искра, двадцать лет назад давшая ему жизнь.