Страница:
В темноте поблескивают зубы. Дилер ухмыляется.
— Идите за ними, девочки. Они вас не обидят.
Один идет впереди. Двое — по бокам. Как будто конвоируют. Ева цепляется за мое плечо.
Мы выходим на задний двор, заваленный хламом и рухлядью. Я поднимаю голову и вижу, что небо понемногу светлеет.
Передний уходит, велев нам оставаться на месте. Мне на плечо опускается тяжелая горячая лапа.
— Слышь ты, черная… У тебя парень есть?
— Есть, — отвечаю сквозь зубы. — Чемпион по кара-дзю.
— Врешь! — Громила смеется. Поблескивают очки и зубы.
Его рука проводит по моей спине. Я отпрыгиваю.
— Брось, — говорит его напарник. — Шеф прикончит.
— Ой, ну я тебя умоляю… Шеф даже не узнает.
В этот момент возвращается тот, что шел впереди. Кладет на землю перед Евой плоский портфель. Открывает. Вытаскивает манжету. Ева закатывает левый рукав. Ее трясет.
Манжета охватывает Евину руку повыше локтя. В этот момент я ни о чем не думаю, даже о громиле за спиной. Я смотрю на Еву. Портфель тихо гудит. Ева глубоко вздыхает, напрягается, по ее лицу расползается улыбка… Ну вот. Наконец-то. Мы смогли,мы сделали, наконец-то!
Яркий свет заливает двор — брошенные ящики, канистры, трех громил с портфелем и нас с Евой.
— Стоять на месте. Энергетический контроль.
У меня отнимаются ноги.
Громилы и не думают «стоять на месте». Одинаковым движением лезут за пазуху… Что у них там — разрядники? Самострелы?!
Ева подпрыгивает и, волоча за собой портфель, кидается в тень. Я за ней. Почему-то самым важным мне кажется снять с Евы манжету — а потом пусть доказывают, что мы причастны к сделке, может, мы просто проходили мимо…
Ох, ничего они не будут доказывать. На тех, кто подозревается в операциях с энергией, не распространяются обычные законы. А нас взяли с поличным, с поличным!
Я оборачиваюсь через плечо…
И вижу.
Контролер почему-то один. Громилы кидаются на него с трех сторон — им терять нечего. Один раскручивает над головой цепь. У второго самострел, у третьего разрядник. Я понимаю, что нужно бежать сию секунду — но не могу сдвинуться с места.
Проходит, наверное, целое мгновение.
Контролер отталкивается от земли. Правой ногой бьет в грудь противника с самострелом. Громила падает. Контролер винтом проворачивается в воздухе, его левая нога находит челюсть другого нападающего. Тот валится, роняя оружие. Третий громила стреляет разрядником — я вижу тонкую голубую дугу. И в следующий момент ей навстречу вылетает жгут мощнейшего разряда — синяя петля. Летят искры. Резко пахнет паленым.
Громила падает, не издав ни звука, и больше не шевелится. Тот, что получил ногой в челюсть, тоже лежит неподвижно. Зато другой вскидывает самострел…
Мне кажется, я слышу, как поет в полете тонкая стальная стрелка.
Контролер сбивает ее перчаткой — звук металла о металл. И в следующую секунду снова вспыхивает синяя дуга. Еле слышное шипение, будто рвется тонкая ткань. Тяжело валится тело. И наступает тишина.
Ева дергает меня за руку.
Светает. Проклятье — в темноте у нас был бы шанс! Мы бежим, как не бегали никогда в жизни. Разлетаются из-под ног ошметки, огрызки, черепки, консервные банки; свалка огромная. Мы мечемся между штабелями канистр, пробираемся сквозь чащу покореженной арматуры, нам нужен выход, выход, выход, а выхода нет, только новые горы мусора, огромное динамо-колесо, завалившееся набок, гнилые лужи, горы черных сплавившихся покрышек…
— Помогай!
Ева не сразу понимает, что я хочу сделать. Но я наваливаюсь плечом на башню из вонючей резины, и Ева, догадавшись, кидается мне на помощь. Раз… два… глаза лезут на лоб. Три! Башня из покрышек падает, заваливая проход между двумя тяжелыми блоками — отслужившими свое аккумуляторами. Он не пройдет! Он тут не пройдет!
С противоположной стороны завала бьет синяя дуга. Покрышки плавятся и проседают. Поднимается черный дым…
Мы снова бежим очертя голову.
Направо. Налево. Нам надо бы разделиться, тогда у одной из нас был бы шанс… Я думаю об этом отстраненно, будто не моя судьба решается, а чужая. Впрочем, выбора все равно нет: дорога вперед одна, без развилок. Направо, налево…
Ева сдавленно вскрикивает. По инерции пробежав еще несколько шагов, поворачиваю голову; Ева лежит на земле, над ней возвышается черная фигура контролера.
— Беги! — кричит Ева из последних сил.
Я и рада бы не послушаться, но не могу. На губах металлический привкус. Я бегу, как затравленный зверь, я лечу, и вдруг передо мной открывается выход!
Последним рывком прорвавшись сквозь пролом в бетонном заборе, выбегаю на улицу…
И в этот момент меня хватают за волосы. Сзади.
Комната, где мы расстались с деньгами, пуста. На столе по-прежнему стоит банка со светлячками: они больше не светятся.
Контролер стряхивает нас с Евой на пол. Именно стряхивает: до этого он нас тащил. Я приземляюсь на руки и колени. Ева падает на бок — неуклюже, будто набитая ватой. Стукается головой о стену, но не перестает улыбаться странной бессмысленной улыбкой.
Контролер быстро оглядывается. В опустевшей комнате нет никого и ничего: только светлячки по-прежнему шуршат. При свете утра зеленые искорки превратились в отвратительных насекомых. Вогнутое зеркало внутри банки искажает их отражения, и от этого они делаются еще гаже. Просто чудовища.
— Конечно, он ушел, — говорит контролер сам себе. И оборачивается к нам. — Допрыгались, козы?
Мы молчим.
Контролер вздергивает Евину руку вверх. Рукав скатывается к плечу: выше локтя ясно виден след от манжеты.
— Сколько заплатили? — спрашивает контролер.
Ева тяжело дышит. Я называю сумму.
— Откуда у вас такие деньги?
Странный вопрос. Мы просто отдали все, что было, до копеечки. Теперь будем питаться бесплатной синтетической вермишелью… пока не помрем от недостатка энергии — Ева завтра, я послезавтра.
Контролер пристально смотрит на Еву. Потом переводит взгляд на меня.
Он немолод. Вернее, он вне возраста. Лицо в бороздках, но это не старческие морщины. Это будто стыки бронированных плит. Глаза смотрят из черных провалов, будто из глубоких дюз. Я вспоминаю, как он разделался с тремя нападающими. Они там до сих пор, наверное, лежат…
— Вы заплатили за дрянь, — говорит он неожиданно мягко. — За фальшь. Это не энергия.
Я смотрю на Еву. Она улыбается.
— Это не энергия, —говорит он с нажимом. — Это заменитель. Две-три таких заправки — и привет, сумасшествие.
Ева улыбается. Как будто все, что происходит с нами, — шутка. Игра. Я смотрю на нее с ужасом. Потом перевожу взгляд на контролера; он кивает:
— Эти сволочи травят вас за ваши деньги.
— Но иначе она не дожила бы до утра! — вырывается у меня.
Бронированные плиты его лица чуть заметно сдвигаются — он хмурит брови.
— Многие не доживают. Энергии не хватает на всех. Ее все равно не хватает! Поэтому… такие людоедские штрафы.
Становится тихо. Ева молчит. Я молчу. Светлячки в банке понемногу затихают.
— Иди, — говорит контролер. — Забирай ее… И чтобы духу вашего здесь не было.
Я смотрю на него, не веря своим ушам.
— Иди! — повторяет он громче. — Считаю до пяти. Раз…
Я вскакиваю, будто меня ткнули шилом. Ева отстает только на одну секунду. Мы с ней сталкиваемся в дверях, прорываемся, плечом к плечу бежим по темному коридору… И вырываемся под небо. Справа — стена покинутой башни. Слева — ограда свалки.
— Четыре, — говорит контролер где-то там, позади, в пустой комнате.
Я слышала о такой забаве. Отпускают жертву, а потом догоняют — и убивают якобы при попытке к бегству. Такое полицейское развлечение.
Мы бежим. Проносимся через площадь. Вылетаем на улицу, ныряем в подворотню, пробегаем ее насквозь. Из-под ног шарахаются крысы. Нам слышится погоня за спиной — этот контролер бегает так, будто и не человек вовсе…
Начинают попадаться люди. Дворник вертит педали уборочной машины: из-под круглой щетки разлетаются фантики и упаковки от энерджи-дринка. Он смотрит на нас, как на бешеных, и тогда мы немного сбавляем темп.
При свидетелях контролер не станет нас убивать…
Или станет?
Мы наконец-то решаемся оглянуться.
Погони нет. Давно отзвучал счет «пять», но преследователь так и не появился.
Мы валимся на край тротуара. Садимся, пытаясь отдышаться. Подползает разносчик дринка и с ним — гусеничная тележка с бутербродами. Бездумно сую в прорезь тележки свою кредитную карточку — загорается возмущенный красный глаз. Я забыла: денег-то нет…
Зато дринк нам полагается бесплатно. Мы выпиваем по две банки.
— Как ты?
Ева с минуту молчит, будто прислушиваясь к собственным ощущениям.
— Странно… Голова кружится. Слюна горькая. Но вроде живая… Как ты думаешь, он врал?
Может, и врал. Я пожимаю плечами.
— Он нас отпустил? — осторожно спрашивает Ева.
— Да вроде.
— И гражданский код не записал?!
— Нет.
— Не бывает, — говорит Ева, подумав.
Я с трудом поднимаюсь — все мышцы ноют, все суставы болят.
— Слушай, подруга… Утро наступило. Мы живы. Чего еще? Пойдем поспим, а то ведь вечером на работу.
Я поднимаюсь и бреду по улице, верчу головой, пытаясь сориентироваться. Теперь-то нам рикша не светит, придется на своих двоих добираться…
Ева догоняет меня и кладет руку на плечо.
— Знаешь…
— Чего?
— Спасибо тебе, — говорит она еле слышно.
Проходит несколько дней. Каждый вечер, входя в сеть и проверяя, есть ли пакет, я трясусь, как мышь на барабане: будет у меня энергочас? Или… официальное сообщение о штрафе?!
Но ничего не происходит, и я понемногу перестаю дергаться. В конце концов, если бы контролер вздумал искать нас, уже нашел бы.
Чем больше я о нем думаю, тем больше замечаю странностей. Вот, например, он даже не спросил, как мы вышли на дилера, кто назвал нам адрес и пароль. Говорят, у контролеров есть специальные методы дознания — утаить от них что-то просто невозможно…
Однажды ночью, сразу после энергетического часа, я иду в магазин со светящимися рыбами. За прилавком вместо парня с птичьими глазами стоит хмурая некрасивая девушка.
— Привет, — говорю небрежно. — А где тут… такой работал молодой человек? С черными глазами?
— Тут я работаю, — говорит она мрачно. — Больше никто. И вакансий нет, не надейся.
— Послушай, мне очень надо его найти.
— Такого тут нет и не было, — говорит она упрямо. — Будешь покупать — покупай. А нет — убирайся. Ходят тут всякие.
В других обстоятельствах я бы объяснила ей, что быть такой грубой — нехорошо. Доходчиво объяснила бы, на всю жизнь. Но теперь нет желания с ней связываться. Я просто разворачиваюсь и выхожу.
На перекрестке танцуют парень с девушкой. Хорошо танцуют, с душой. Толпа стоит кружком и хлопает — ничего особенного в этом ритме нет, проще не придумаешь. Я останавливаюсь рядом и от нечего делать начинаю отбивать синкопы.
Арестовали связного? Или он сам ушел от греха подальше? Может, его и в живых уже нет?
Смотрю на смеющиеся лица вокруг. Вспоминаю слова контролера: «Многие не доживают. Энергии не хватает на всех».
Ловлю на себе чей-то внимательный взгляд. Мимолетно. Поворачиваю голову — его уже нет: человек отвел глаза. Спрятался. И не найти его в сутолоке.
Может, мне мерещится?
Да ну вас всех! Не стану я от каждого взгляда шарахаться!
Звенят по булыжнику металлические подковы. Сама не сознавая, выдаю последовательности из своей пиксельной программы: «Кра-си-че-бе! Кра-си-че-бе! Жел-кра-кра-жел!» Потом и этого ритма мне становится мало. Я все усложняю и усложняю его, то сливаясь с мерным ритмом толпы, то снова выныривая в свой собственный, никем не повторимый рисунок. Стучит кровь в висках, стучат каблуки. Сыплются искры…
Я в кругу. В центре свободного пространства. Оказывается, у меня были зрители, сейчас они хлопают, визжат от восторга, что-то кричат…
Из памяти всплывает непонятное: пой, будто никто не слышит. Танцуй, будто никто не видит. Живи так, будто на земле рай…
И я ныряю в толпу. Ухожу.
Ева перехватывает меня на подходе к дому.
— Где ты ходишь? Тут у Длинного собирается классная компания!
Длинный живет на соседней улице. Его дом когда-то был девятиэтажный, но потом в подземных коммуникациях что-то просело, и дом, как стоял — так аккуратно и ушел под землю. Бывший пятый этаж Длинного — теперь второй подземный. Говорят еще, что из этого дома есть выход в старое метро.
Мы с Евой приходим последними, и Длинный запирает за нами двери.
У него огромная комната — когда-то прямоугольная, а теперь в виде ромба. Целая стена занята беличьими колесами — динамические белки дороже мышей, но и света от них куда больше. У Длинного этих белок — штук пятьдесят, все породистые, почти лысые, очень мускулистые и без хвоста (хвост ухудшает динамические характеристики, потому и вывели такую породу). Когда все белки бегут в колесах — в комнате светло, как днем. Даже ярче.
Сейчас белки спят. Колеса неподвижны. Посреди комнаты горит единственная свечка. Вообще-то жечь открытый огонь в помещениях запрещено, но Длинный на то и Длинный — у него денег достаточно, чтобы пренебрегать правилами.
В комнате человек десять. Все сидят кружком на полу. Длинный вытаскивает щепку (настоящую деревянную щепку!) и сует в огонь свечи. Приятно пахнет натуральным дымом. У меня раздуваются ноздри.
Щепка тоненькая. Красный уголек пожирает сухие волокна, ползет по направлению к пальцам Длинного.
— У меня был огонь, — говорит он монотонно. — Огонь ушел! Золу не тронь!
И передает щепку Еве, которая сидит рядом. Ева осторожно сжимает пальцы:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
И передает щепку мне. Завороженно глядя на уголек, я шепотом говорю:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
И передаю щепку девушке слева, которую я впервые вижу. У нее хриплый простуженный голос:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
Щепка движется по кругу. Кто-то быстро проговаривает слова, спеша избавиться от щепки, кто-то, наоборот, хочет подержать ее подольше. А огонек все ползет и ползет, подбирается к пальцам. Все труднее удерживать щепку в руках.
— У меня был огонь, — это опять Длинный. И, очень быстро проговорив вторую часть фразы, сует щепку Еве.
— У меня был огонь… — Она говорит медленно, несмотря на то, что уголь почти касается ее пальцев, сложенных щепоткой. — Огонь ушел… золу не тронь…
Она хочет, чтобы щепка догорела в ее руках. Но слова закончились, и по правилам затягивать нельзя.
Я получаю в руки крохотный огарок. Щепка трещит и сильно жжет.
— У меня был огонь, — начинаю я. — Огонь ушел… А-а-а!
Проклятый уголь так больно впивается в кожу, что я выпускаю прогоревшую щепку. Дую на пальцы. Все смеются.
— Ты проиграла, — говорит Длинный.
Сама знаю. Теперь, по правилам, я должна целоваться со всеми, кто сидит в кругу. Девчонки хихикают. Парни довольны, переглядываются, ухмыляются: и Длинный. И Фикус из корпуса «Б». И незнакомый крепыш с пухлыми щеками. И Игнат… вот уж кого видеть не желаю.
А раньше я никогда не проигрывала, когда мы играли в огарчик!
— Давай, — говорит Длинный. — Кто первый?
— Никто, — говорю я, не раздумывая. — Я не буду.
Длинный поднимает брови:
— Ты знаешь правила.
— Знаю!
Я отыскиваю на полу уголек — он еще светится, он горячий. Вытаскиваю из волос стальную заколку, подхватываю уголь, будто щипцами. Подношу уголь к лицу…
В последний момент спрашиваю себя: может, ну его? Перецелую их всех, ничего от меня не отвалится?
Прижимаю к губам то, что осталось от щепки. Очень важно не заорать. Меня окатывает потом, всю передергивает от боли. Я выпускаю уголь, он опять летит на пол.
Все молчат. Даже девчонки притихли. Ева смотрит с сочувствием. Игнат так разочарован, что становится смешно.
— Вот дикая, — говорит Длинный вполголоса. — Ну что, играем дальше?
Дальше играть никто не хочет. Ева предлагает рассказывать страшные истории.
Длинный задувает свечу. Теперь мы сидим в полной темноте, и это к лучшему: никто не видит, как на губах у меня вздувается волдырь.
Считаемся. Первой выпадает рассказывать хриплой девчонке слева от меня.
Она начинает нарочно глухим, заунывным голосом:
— Жила одна девочка. У нее в районе пропадали люди. То один пропадет, то другой… Но она об этом не задумывалась. Однажды после энергетического часа она познакомилась с парнем. У него были очень красивые глаза, а лицо повязано платком. И он этот платок никогда не снимал… Вот пошли они гулять. А парень и говорит: давай залезем на башню! Она и согласилась. Стали они подниматься на башню, дошли до пятидесятого этажа. Девочка говорит: я больше не могу. А парень: выше! Выше! Дошли они уже до сотого этажа, а девочка села и говорит: ну все, теперь точно не могу. А парень ей: прыгни вниз. Она: да ты что?! А парень: прыгни, прыгни! И снимает с лица платок…
Кто-то из девчонок негромко визжит.
— А рот у него, — продолжает рассказчица, — такой огромный и круглый, что видно череп изнутри. Девочка тогда поняла, что это за парень. Но она не растерялась — прыгнула в лифтовую шахту и зацепилась за противовес. Трос не был блокирован, противовес пошел вниз и опустил девочку до самой земли невредимой… И это не сказка, — вдруг закончила она совершенно нормальным, хотя все еще и простуженным голосом. — Это со мной было.
— Врешь, — вырывается у кого-то. Кажется, это Игнат.
— В старых башнях лифтовые тросы прогнили давно, — это Длинный.
— В некоторых прогнили. А в некоторых они железные.
Становится тихо. Если бы не дыхание — казалось бы, что комната пуста.
— Жизнеедов не бывает, — тихо говорит Ева. — Ну как это человек может питаться жизнью самоубийцы? Непрожитой жизнью? Как?
— А кто сказал, что они люди? — резонно возражает простуженная девчонка.
— У нас в блоке трое пропали неизвестно куда, — задумчиво говорит кто-то из парней. — За полгода — трое.
— Им просто энергии не хватило, — хмыкает Длинный. — Когда кого-то из знакомых штрафуют… или работу теряют, а запаски нет… Ты, что ли, знаешь об этом? Как-то не принято о таком трепаться.
— А мне говорили, — еле слышно шепчет Ева, — что пропавшие люди уходят на Завод.
Тишина. Возня. Сопение. Я толкаю Еву локтем в бок.
— Да, на Завод, — повторяет она упрямо. — И там полно энергии для всех. Никто не дрожит над своим пакетом. Там даже слова нет такого — «пакет». Просто энергия льется, как… как ветер. Или как вода, когда водопровод работает.
— Жизнееда я своими глазами видела, — говорит простуженная девушка. — А Завод… ты меня извини, но это все равно, что загробный мир. Есть он, нет его — мы все равно не сможем проверить.
На другой день мои губы уже не так болят. Пузырь лопнул. Я могу разговаривать.
Выспавшись как следует, за час до заката подхожу к проходной у подножия холма. Пиксели стекаются ручьями со всего города.
Переодеваюсь в раздевалке и вдруг вижу, что в шкафчике две пары наушников. Ошибка техников — новые положили, старые забыли забрать. Я невольно оглядываюсь: никто не видел? Никто. Все надевают робы.
Тогда я перепрятываю старые наушники — с полки кладу к себе в башмак. Если засекут — скажу, что случайно. В конце концов, из шкафчика-то они не выходили!
Надеваю новые наушники. Надеваю черные очки. Застегиваю липучку — сзади, напротив четвертого позвонка.
И отправляюсь на рабочее место.
Иду вверх, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня — пятьсот двенадцатое, Ева всегда приходит раньше…
Но сегодня ее нет. Я так удивляюсь, что наступаю на край робы и чуть не падаю.
На пятьсот тринадцатом месте нет никого! Неужели она опоздает?!
Я сажусь на свое место, скрестив ноги. Спокойно, говорю себе. Лишние тридцать секунд ничего не значат. Когда я в последний раз видела Еву? Вчера. Сегодня я проспала весь день, а когда выходила из дому — ее уже не было в комнате…
Время идет. Я верчу головой, вглядываясь в лица последних пикселей, рысью бегущих по местам. Евы среди них нет.
Незнакомый парнишка, белобрысый и молоденький, вскакивает на платформу номер 401/513. На Евино место!
— Заблудился? — спрашиваю резко. Он улыбается — рот до ушей, глаза часто моргают.
— Привет! Меня поставили сюда работать! С крайней линии, представляешь? Был конкурс, я победил! Как думаешь, справлюсь?
Смотрю на него, как на пришельца с Луны. Его слова до меня не доходят.
— Это место…
— 401/513! — Он показывает новенький жетон, который болтается у него на запястье.
— Конкурс? Когда?
— Да сегодня же! С полудня!
Значит, Еву перевели на окраину. Куда-нибудь в угол экрана. На место этого… живчика. За что?
Не ныть! Дело поправимое. Главное — пакет у нее будет. Ночью после энергочаса сядем рядышком на кухне, выпьем чаю…
Я не успеваю додумать: в наушниках начинается отсчет. Пришло время шоу.
После работы собираюсь домой впопыхах — думаю о Еве. Белобрысый парнишка справился (я, если честно, в глубине души желала ему провала). Его зовут Никола. Теперь он будет работать рядом со мной… А Ева где же?
Сую ногу в ботинок — и наталкиваюсь на преграду. Лишние наушники. Я про них совсем забыла.
Положить их обратно на полку? Еще не поздно…
Руки действуют сами, без участия разума. Раз — надеваю наушники на ногу повыше колена. Два — опускаю сверху широченную штанину. И нет наушников.
Запираю свою ячейку. Сердце колотится. Зачем мне это надо?!
Медленно выхожу из раздевалки. Еще не поздно вернуться и положить на место. На лестнице меня подхватывает толпа — теперь вернуться назад сложнее. Но все еще возможно.
У выхода сидят полицейские. Скучают. По дороге на работу мы проходим через рамку-металлоискатель. А с работы — валим толпой мимо рамки. И полицейские сидят на входе просто так, на всякий случай…
— Девушка!
Это не меня. Иду дальше. Даже головы не поворачиваю.
— Эй, ты! Оглохла?
Меня хватают за рукав. Сосчитав до трех, медленно оборачиваюсь.
Полицейский раздражен: почему это я не подбежала к нему послушно по первому требованию?
— Что случилось? — спрашиваю очень спокойно и вежливо. Сердце лупит, как в барабан, где-то в районе желудка. Нас, вообще-то, предупреждали о такой фишке: выборочный обыск. Кого-то из ребят в самом деле трясли, но меня — никогда. Ну почему, почему именно сегодня?!
Теперь все зависит от моей выдержки. Если он учует, что я трясусь и потею… Это конец.
Он разглядывает меня. Я смотрю ему в глаза.
— Ну-ка, пройди через рамку, — говорит он. Я киваю: такие, мол, пустяки. Отчего же не пройти через рамку? Всегда с удовольствием…
На секунду замираю перед створом металлоискателя. Я не знаю,сработает рамка на мои наушники или нет. Делаю шаг вперед…
Рамка пищит! Орет на всю проходную: поймали вора! Поймали вора!
Полицейский крепко берет меня за руку повыше локтя.
— Что там у тебя?
— Браслет, — говорю спокойно.
Судорожно вспоминаю: по дороге на работу я всегда снимаю широкий металлический браслет с правой руки и кладу на лоток перед контролером. А пройдя через рамку — забираю обратно.
— Сними и пройди еще раз.
Я стягиваю браслет. Снова замираю перед рамкой. Если она сейчас сработает…
Делаю шаг — будто в пропасть. Рамка молчит. Я выхожу из опасной зоны… рамка молчит! Полицейский смотрит испытующе.
У меня трясутся колени. Наушники медленно начинают сползать вниз по ноге. Я чувствую, как они соскальзывают на колено, потом на голень…
— Я могу идти? — спрашиваю чуть быстрее, чем надо.
Полицейский молчит целую секунду.
Проклятые наушники лежат теперь на башмаке, ненадежно прикрытые штаниной. Только бы они не свалились!
— Иди, — говорит полицейский.
Я разворачиваюсь и очень быстро иду к выходу. Чуть подволакивая правую ногу.
— Стой!
Я оборачиваюсь.
Полицейский ухмыляется. Что это, игра в кошки-мышки?!
— Браслет забыла, — говорит полицейский.
На его ладони лежит мой металлический браслет.
Вернувшись домой, я валюсь на койку и несколько минут ни о чем не думаю. Вот дура, а?! Зачем мне новые неприятности, разве старых было мало? Меня же чуть не сцапали, все висело на волоске — из-за каких-то там наушников?!
Отдышавшись, вытаскиваю свой трофей. Внимательно разглядываю.
Сами наушники — мембранки-проводки — меня интересуют мало. А вот плоская коробочка, припаянная с правой стороны — ритм-блок…
Вообще-то, я не очень хорошо в этом разбираюсь. Я же не инженер — я просто пиксель. Но любой пиксель знает, что на входе в ритм-блок наших наушников — какой-то совсем простой сигнал. А уж дело блока — преобразовывать его в тот самый ритм, который заставляет нас так быстро и точно менять цвета. О небесном экране говорят, что он красочный, что в нем бездна оттенков, что изображения перетекают друг в друга почти незаметно… Поглядела бы я на наше энергошоу, если бы каждый пиксель вместо ритма получал тупой приказ: «Синий! Желтый! Белый!»
Опомнившись, я прячу наушники в тайник за вентиляционной решеткой. Мне надо найти Еву. Сейчас это самое главное.
Евина комната не заперта. Там пусто. Вещи валяются как попало — на Еву не похоже, она аккуратная.
Иду на кухню. Там сидит Игнат — в одиночестве. Волей-неволей приходится с ним заговорить.
— Еву не видел?
— Идите за ними, девочки. Они вас не обидят.
Один идет впереди. Двое — по бокам. Как будто конвоируют. Ева цепляется за мое плечо.
Мы выходим на задний двор, заваленный хламом и рухлядью. Я поднимаю голову и вижу, что небо понемногу светлеет.
Передний уходит, велев нам оставаться на месте. Мне на плечо опускается тяжелая горячая лапа.
— Слышь ты, черная… У тебя парень есть?
— Есть, — отвечаю сквозь зубы. — Чемпион по кара-дзю.
— Врешь! — Громила смеется. Поблескивают очки и зубы.
Его рука проводит по моей спине. Я отпрыгиваю.
— Брось, — говорит его напарник. — Шеф прикончит.
— Ой, ну я тебя умоляю… Шеф даже не узнает.
В этот момент возвращается тот, что шел впереди. Кладет на землю перед Евой плоский портфель. Открывает. Вытаскивает манжету. Ева закатывает левый рукав. Ее трясет.
Манжета охватывает Евину руку повыше локтя. В этот момент я ни о чем не думаю, даже о громиле за спиной. Я смотрю на Еву. Портфель тихо гудит. Ева глубоко вздыхает, напрягается, по ее лицу расползается улыбка… Ну вот. Наконец-то. Мы смогли,мы сделали, наконец-то!
Яркий свет заливает двор — брошенные ящики, канистры, трех громил с портфелем и нас с Евой.
— Стоять на месте. Энергетический контроль.
У меня отнимаются ноги.
Громилы и не думают «стоять на месте». Одинаковым движением лезут за пазуху… Что у них там — разрядники? Самострелы?!
Ева подпрыгивает и, волоча за собой портфель, кидается в тень. Я за ней. Почему-то самым важным мне кажется снять с Евы манжету — а потом пусть доказывают, что мы причастны к сделке, может, мы просто проходили мимо…
Ох, ничего они не будут доказывать. На тех, кто подозревается в операциях с энергией, не распространяются обычные законы. А нас взяли с поличным, с поличным!
Я оборачиваюсь через плечо…
И вижу.
Контролер почему-то один. Громилы кидаются на него с трех сторон — им терять нечего. Один раскручивает над головой цепь. У второго самострел, у третьего разрядник. Я понимаю, что нужно бежать сию секунду — но не могу сдвинуться с места.
Проходит, наверное, целое мгновение.
Контролер отталкивается от земли. Правой ногой бьет в грудь противника с самострелом. Громила падает. Контролер винтом проворачивается в воздухе, его левая нога находит челюсть другого нападающего. Тот валится, роняя оружие. Третий громила стреляет разрядником — я вижу тонкую голубую дугу. И в следующий момент ей навстречу вылетает жгут мощнейшего разряда — синяя петля. Летят искры. Резко пахнет паленым.
Громила падает, не издав ни звука, и больше не шевелится. Тот, что получил ногой в челюсть, тоже лежит неподвижно. Зато другой вскидывает самострел…
Мне кажется, я слышу, как поет в полете тонкая стальная стрелка.
Контролер сбивает ее перчаткой — звук металла о металл. И в следующую секунду снова вспыхивает синяя дуга. Еле слышное шипение, будто рвется тонкая ткань. Тяжело валится тело. И наступает тишина.
Ева дергает меня за руку.
Светает. Проклятье — в темноте у нас был бы шанс! Мы бежим, как не бегали никогда в жизни. Разлетаются из-под ног ошметки, огрызки, черепки, консервные банки; свалка огромная. Мы мечемся между штабелями канистр, пробираемся сквозь чащу покореженной арматуры, нам нужен выход, выход, выход, а выхода нет, только новые горы мусора, огромное динамо-колесо, завалившееся набок, гнилые лужи, горы черных сплавившихся покрышек…
— Помогай!
Ева не сразу понимает, что я хочу сделать. Но я наваливаюсь плечом на башню из вонючей резины, и Ева, догадавшись, кидается мне на помощь. Раз… два… глаза лезут на лоб. Три! Башня из покрышек падает, заваливая проход между двумя тяжелыми блоками — отслужившими свое аккумуляторами. Он не пройдет! Он тут не пройдет!
С противоположной стороны завала бьет синяя дуга. Покрышки плавятся и проседают. Поднимается черный дым…
Мы снова бежим очертя голову.
Направо. Налево. Нам надо бы разделиться, тогда у одной из нас был бы шанс… Я думаю об этом отстраненно, будто не моя судьба решается, а чужая. Впрочем, выбора все равно нет: дорога вперед одна, без развилок. Направо, налево…
Ева сдавленно вскрикивает. По инерции пробежав еще несколько шагов, поворачиваю голову; Ева лежит на земле, над ней возвышается черная фигура контролера.
— Беги! — кричит Ева из последних сил.
Я и рада бы не послушаться, но не могу. На губах металлический привкус. Я бегу, как затравленный зверь, я лечу, и вдруг передо мной открывается выход!
Последним рывком прорвавшись сквозь пролом в бетонном заборе, выбегаю на улицу…
И в этот момент меня хватают за волосы. Сзади.
Комната, где мы расстались с деньгами, пуста. На столе по-прежнему стоит банка со светлячками: они больше не светятся.
Контролер стряхивает нас с Евой на пол. Именно стряхивает: до этого он нас тащил. Я приземляюсь на руки и колени. Ева падает на бок — неуклюже, будто набитая ватой. Стукается головой о стену, но не перестает улыбаться странной бессмысленной улыбкой.
Контролер быстро оглядывается. В опустевшей комнате нет никого и ничего: только светлячки по-прежнему шуршат. При свете утра зеленые искорки превратились в отвратительных насекомых. Вогнутое зеркало внутри банки искажает их отражения, и от этого они делаются еще гаже. Просто чудовища.
— Конечно, он ушел, — говорит контролер сам себе. И оборачивается к нам. — Допрыгались, козы?
Мы молчим.
Контролер вздергивает Евину руку вверх. Рукав скатывается к плечу: выше локтя ясно виден след от манжеты.
— Сколько заплатили? — спрашивает контролер.
Ева тяжело дышит. Я называю сумму.
— Откуда у вас такие деньги?
Странный вопрос. Мы просто отдали все, что было, до копеечки. Теперь будем питаться бесплатной синтетической вермишелью… пока не помрем от недостатка энергии — Ева завтра, я послезавтра.
Контролер пристально смотрит на Еву. Потом переводит взгляд на меня.
Он немолод. Вернее, он вне возраста. Лицо в бороздках, но это не старческие морщины. Это будто стыки бронированных плит. Глаза смотрят из черных провалов, будто из глубоких дюз. Я вспоминаю, как он разделался с тремя нападающими. Они там до сих пор, наверное, лежат…
— Вы заплатили за дрянь, — говорит он неожиданно мягко. — За фальшь. Это не энергия.
Я смотрю на Еву. Она улыбается.
— Это не энергия, —говорит он с нажимом. — Это заменитель. Две-три таких заправки — и привет, сумасшествие.
Ева улыбается. Как будто все, что происходит с нами, — шутка. Игра. Я смотрю на нее с ужасом. Потом перевожу взгляд на контролера; он кивает:
— Эти сволочи травят вас за ваши деньги.
— Но иначе она не дожила бы до утра! — вырывается у меня.
Бронированные плиты его лица чуть заметно сдвигаются — он хмурит брови.
— Многие не доживают. Энергии не хватает на всех. Ее все равно не хватает! Поэтому… такие людоедские штрафы.
Становится тихо. Ева молчит. Я молчу. Светлячки в банке понемногу затихают.
— Иди, — говорит контролер. — Забирай ее… И чтобы духу вашего здесь не было.
Я смотрю на него, не веря своим ушам.
— Иди! — повторяет он громче. — Считаю до пяти. Раз…
Я вскакиваю, будто меня ткнули шилом. Ева отстает только на одну секунду. Мы с ней сталкиваемся в дверях, прорываемся, плечом к плечу бежим по темному коридору… И вырываемся под небо. Справа — стена покинутой башни. Слева — ограда свалки.
— Четыре, — говорит контролер где-то там, позади, в пустой комнате.
Я слышала о такой забаве. Отпускают жертву, а потом догоняют — и убивают якобы при попытке к бегству. Такое полицейское развлечение.
Мы бежим. Проносимся через площадь. Вылетаем на улицу, ныряем в подворотню, пробегаем ее насквозь. Из-под ног шарахаются крысы. Нам слышится погоня за спиной — этот контролер бегает так, будто и не человек вовсе…
Начинают попадаться люди. Дворник вертит педали уборочной машины: из-под круглой щетки разлетаются фантики и упаковки от энерджи-дринка. Он смотрит на нас, как на бешеных, и тогда мы немного сбавляем темп.
При свидетелях контролер не станет нас убивать…
Или станет?
Мы наконец-то решаемся оглянуться.
Погони нет. Давно отзвучал счет «пять», но преследователь так и не появился.
Мы валимся на край тротуара. Садимся, пытаясь отдышаться. Подползает разносчик дринка и с ним — гусеничная тележка с бутербродами. Бездумно сую в прорезь тележки свою кредитную карточку — загорается возмущенный красный глаз. Я забыла: денег-то нет…
Зато дринк нам полагается бесплатно. Мы выпиваем по две банки.
— Как ты?
Ева с минуту молчит, будто прислушиваясь к собственным ощущениям.
— Странно… Голова кружится. Слюна горькая. Но вроде живая… Как ты думаешь, он врал?
Может, и врал. Я пожимаю плечами.
— Он нас отпустил? — осторожно спрашивает Ева.
— Да вроде.
— И гражданский код не записал?!
— Нет.
— Не бывает, — говорит Ева, подумав.
Я с трудом поднимаюсь — все мышцы ноют, все суставы болят.
— Слушай, подруга… Утро наступило. Мы живы. Чего еще? Пойдем поспим, а то ведь вечером на работу.
Я поднимаюсь и бреду по улице, верчу головой, пытаясь сориентироваться. Теперь-то нам рикша не светит, придется на своих двоих добираться…
Ева догоняет меня и кладет руку на плечо.
— Знаешь…
— Чего?
— Спасибо тебе, — говорит она еле слышно.
Проходит несколько дней. Каждый вечер, входя в сеть и проверяя, есть ли пакет, я трясусь, как мышь на барабане: будет у меня энергочас? Или… официальное сообщение о штрафе?!
Но ничего не происходит, и я понемногу перестаю дергаться. В конце концов, если бы контролер вздумал искать нас, уже нашел бы.
Чем больше я о нем думаю, тем больше замечаю странностей. Вот, например, он даже не спросил, как мы вышли на дилера, кто назвал нам адрес и пароль. Говорят, у контролеров есть специальные методы дознания — утаить от них что-то просто невозможно…
Однажды ночью, сразу после энергетического часа, я иду в магазин со светящимися рыбами. За прилавком вместо парня с птичьими глазами стоит хмурая некрасивая девушка.
— Привет, — говорю небрежно. — А где тут… такой работал молодой человек? С черными глазами?
— Тут я работаю, — говорит она мрачно. — Больше никто. И вакансий нет, не надейся.
— Послушай, мне очень надо его найти.
— Такого тут нет и не было, — говорит она упрямо. — Будешь покупать — покупай. А нет — убирайся. Ходят тут всякие.
В других обстоятельствах я бы объяснила ей, что быть такой грубой — нехорошо. Доходчиво объяснила бы, на всю жизнь. Но теперь нет желания с ней связываться. Я просто разворачиваюсь и выхожу.
На перекрестке танцуют парень с девушкой. Хорошо танцуют, с душой. Толпа стоит кружком и хлопает — ничего особенного в этом ритме нет, проще не придумаешь. Я останавливаюсь рядом и от нечего делать начинаю отбивать синкопы.
Арестовали связного? Или он сам ушел от греха подальше? Может, его и в живых уже нет?
Смотрю на смеющиеся лица вокруг. Вспоминаю слова контролера: «Многие не доживают. Энергии не хватает на всех».
Ловлю на себе чей-то внимательный взгляд. Мимолетно. Поворачиваю голову — его уже нет: человек отвел глаза. Спрятался. И не найти его в сутолоке.
Может, мне мерещится?
Да ну вас всех! Не стану я от каждого взгляда шарахаться!
Звенят по булыжнику металлические подковы. Сама не сознавая, выдаю последовательности из своей пиксельной программы: «Кра-си-че-бе! Кра-си-че-бе! Жел-кра-кра-жел!» Потом и этого ритма мне становится мало. Я все усложняю и усложняю его, то сливаясь с мерным ритмом толпы, то снова выныривая в свой собственный, никем не повторимый рисунок. Стучит кровь в висках, стучат каблуки. Сыплются искры…
Я в кругу. В центре свободного пространства. Оказывается, у меня были зрители, сейчас они хлопают, визжат от восторга, что-то кричат…
Из памяти всплывает непонятное: пой, будто никто не слышит. Танцуй, будто никто не видит. Живи так, будто на земле рай…
И я ныряю в толпу. Ухожу.
Ева перехватывает меня на подходе к дому.
— Где ты ходишь? Тут у Длинного собирается классная компания!
Длинный живет на соседней улице. Его дом когда-то был девятиэтажный, но потом в подземных коммуникациях что-то просело, и дом, как стоял — так аккуратно и ушел под землю. Бывший пятый этаж Длинного — теперь второй подземный. Говорят еще, что из этого дома есть выход в старое метро.
Мы с Евой приходим последними, и Длинный запирает за нами двери.
У него огромная комната — когда-то прямоугольная, а теперь в виде ромба. Целая стена занята беличьими колесами — динамические белки дороже мышей, но и света от них куда больше. У Длинного этих белок — штук пятьдесят, все породистые, почти лысые, очень мускулистые и без хвоста (хвост ухудшает динамические характеристики, потому и вывели такую породу). Когда все белки бегут в колесах — в комнате светло, как днем. Даже ярче.
Сейчас белки спят. Колеса неподвижны. Посреди комнаты горит единственная свечка. Вообще-то жечь открытый огонь в помещениях запрещено, но Длинный на то и Длинный — у него денег достаточно, чтобы пренебрегать правилами.
В комнате человек десять. Все сидят кружком на полу. Длинный вытаскивает щепку (настоящую деревянную щепку!) и сует в огонь свечи. Приятно пахнет натуральным дымом. У меня раздуваются ноздри.
Щепка тоненькая. Красный уголек пожирает сухие волокна, ползет по направлению к пальцам Длинного.
— У меня был огонь, — говорит он монотонно. — Огонь ушел! Золу не тронь!
И передает щепку Еве, которая сидит рядом. Ева осторожно сжимает пальцы:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
И передает щепку мне. Завороженно глядя на уголек, я шепотом говорю:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
И передаю щепку девушке слева, которую я впервые вижу. У нее хриплый простуженный голос:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
Щепка движется по кругу. Кто-то быстро проговаривает слова, спеша избавиться от щепки, кто-то, наоборот, хочет подержать ее подольше. А огонек все ползет и ползет, подбирается к пальцам. Все труднее удерживать щепку в руках.
— У меня был огонь, — это опять Длинный. И, очень быстро проговорив вторую часть фразы, сует щепку Еве.
— У меня был огонь… — Она говорит медленно, несмотря на то, что уголь почти касается ее пальцев, сложенных щепоткой. — Огонь ушел… золу не тронь…
Она хочет, чтобы щепка догорела в ее руках. Но слова закончились, и по правилам затягивать нельзя.
Я получаю в руки крохотный огарок. Щепка трещит и сильно жжет.
— У меня был огонь, — начинаю я. — Огонь ушел… А-а-а!
Проклятый уголь так больно впивается в кожу, что я выпускаю прогоревшую щепку. Дую на пальцы. Все смеются.
— Ты проиграла, — говорит Длинный.
Сама знаю. Теперь, по правилам, я должна целоваться со всеми, кто сидит в кругу. Девчонки хихикают. Парни довольны, переглядываются, ухмыляются: и Длинный. И Фикус из корпуса «Б». И незнакомый крепыш с пухлыми щеками. И Игнат… вот уж кого видеть не желаю.
А раньше я никогда не проигрывала, когда мы играли в огарчик!
— Давай, — говорит Длинный. — Кто первый?
— Никто, — говорю я, не раздумывая. — Я не буду.
Длинный поднимает брови:
— Ты знаешь правила.
— Знаю!
Я отыскиваю на полу уголек — он еще светится, он горячий. Вытаскиваю из волос стальную заколку, подхватываю уголь, будто щипцами. Подношу уголь к лицу…
В последний момент спрашиваю себя: может, ну его? Перецелую их всех, ничего от меня не отвалится?
Прижимаю к губам то, что осталось от щепки. Очень важно не заорать. Меня окатывает потом, всю передергивает от боли. Я выпускаю уголь, он опять летит на пол.
Все молчат. Даже девчонки притихли. Ева смотрит с сочувствием. Игнат так разочарован, что становится смешно.
— Вот дикая, — говорит Длинный вполголоса. — Ну что, играем дальше?
Дальше играть никто не хочет. Ева предлагает рассказывать страшные истории.
Длинный задувает свечу. Теперь мы сидим в полной темноте, и это к лучшему: никто не видит, как на губах у меня вздувается волдырь.
Считаемся. Первой выпадает рассказывать хриплой девчонке слева от меня.
Она начинает нарочно глухим, заунывным голосом:
— Жила одна девочка. У нее в районе пропадали люди. То один пропадет, то другой… Но она об этом не задумывалась. Однажды после энергетического часа она познакомилась с парнем. У него были очень красивые глаза, а лицо повязано платком. И он этот платок никогда не снимал… Вот пошли они гулять. А парень и говорит: давай залезем на башню! Она и согласилась. Стали они подниматься на башню, дошли до пятидесятого этажа. Девочка говорит: я больше не могу. А парень: выше! Выше! Дошли они уже до сотого этажа, а девочка села и говорит: ну все, теперь точно не могу. А парень ей: прыгни вниз. Она: да ты что?! А парень: прыгни, прыгни! И снимает с лица платок…
Кто-то из девчонок негромко визжит.
— А рот у него, — продолжает рассказчица, — такой огромный и круглый, что видно череп изнутри. Девочка тогда поняла, что это за парень. Но она не растерялась — прыгнула в лифтовую шахту и зацепилась за противовес. Трос не был блокирован, противовес пошел вниз и опустил девочку до самой земли невредимой… И это не сказка, — вдруг закончила она совершенно нормальным, хотя все еще и простуженным голосом. — Это со мной было.
— Врешь, — вырывается у кого-то. Кажется, это Игнат.
— В старых башнях лифтовые тросы прогнили давно, — это Длинный.
— В некоторых прогнили. А в некоторых они железные.
Становится тихо. Если бы не дыхание — казалось бы, что комната пуста.
— Жизнеедов не бывает, — тихо говорит Ева. — Ну как это человек может питаться жизнью самоубийцы? Непрожитой жизнью? Как?
— А кто сказал, что они люди? — резонно возражает простуженная девчонка.
— У нас в блоке трое пропали неизвестно куда, — задумчиво говорит кто-то из парней. — За полгода — трое.
— Им просто энергии не хватило, — хмыкает Длинный. — Когда кого-то из знакомых штрафуют… или работу теряют, а запаски нет… Ты, что ли, знаешь об этом? Как-то не принято о таком трепаться.
— А мне говорили, — еле слышно шепчет Ева, — что пропавшие люди уходят на Завод.
Тишина. Возня. Сопение. Я толкаю Еву локтем в бок.
— Да, на Завод, — повторяет она упрямо. — И там полно энергии для всех. Никто не дрожит над своим пакетом. Там даже слова нет такого — «пакет». Просто энергия льется, как… как ветер. Или как вода, когда водопровод работает.
— Жизнееда я своими глазами видела, — говорит простуженная девушка. — А Завод… ты меня извини, но это все равно, что загробный мир. Есть он, нет его — мы все равно не сможем проверить.
На другой день мои губы уже не так болят. Пузырь лопнул. Я могу разговаривать.
Выспавшись как следует, за час до заката подхожу к проходной у подножия холма. Пиксели стекаются ручьями со всего города.
Переодеваюсь в раздевалке и вдруг вижу, что в шкафчике две пары наушников. Ошибка техников — новые положили, старые забыли забрать. Я невольно оглядываюсь: никто не видел? Никто. Все надевают робы.
Тогда я перепрятываю старые наушники — с полки кладу к себе в башмак. Если засекут — скажу, что случайно. В конце концов, из шкафчика-то они не выходили!
Надеваю новые наушники. Надеваю черные очки. Застегиваю липучку — сзади, напротив четвертого позвонка.
И отправляюсь на рабочее место.
Иду вверх, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня — пятьсот двенадцатое, Ева всегда приходит раньше…
Но сегодня ее нет. Я так удивляюсь, что наступаю на край робы и чуть не падаю.
На пятьсот тринадцатом месте нет никого! Неужели она опоздает?!
Я сажусь на свое место, скрестив ноги. Спокойно, говорю себе. Лишние тридцать секунд ничего не значат. Когда я в последний раз видела Еву? Вчера. Сегодня я проспала весь день, а когда выходила из дому — ее уже не было в комнате…
Время идет. Я верчу головой, вглядываясь в лица последних пикселей, рысью бегущих по местам. Евы среди них нет.
Незнакомый парнишка, белобрысый и молоденький, вскакивает на платформу номер 401/513. На Евино место!
— Заблудился? — спрашиваю резко. Он улыбается — рот до ушей, глаза часто моргают.
— Привет! Меня поставили сюда работать! С крайней линии, представляешь? Был конкурс, я победил! Как думаешь, справлюсь?
Смотрю на него, как на пришельца с Луны. Его слова до меня не доходят.
— Это место…
— 401/513! — Он показывает новенький жетон, который болтается у него на запястье.
— Конкурс? Когда?
— Да сегодня же! С полудня!
Значит, Еву перевели на окраину. Куда-нибудь в угол экрана. На место этого… живчика. За что?
Не ныть! Дело поправимое. Главное — пакет у нее будет. Ночью после энергочаса сядем рядышком на кухне, выпьем чаю…
Я не успеваю додумать: в наушниках начинается отсчет. Пришло время шоу.
После работы собираюсь домой впопыхах — думаю о Еве. Белобрысый парнишка справился (я, если честно, в глубине души желала ему провала). Его зовут Никола. Теперь он будет работать рядом со мной… А Ева где же?
Сую ногу в ботинок — и наталкиваюсь на преграду. Лишние наушники. Я про них совсем забыла.
Положить их обратно на полку? Еще не поздно…
Руки действуют сами, без участия разума. Раз — надеваю наушники на ногу повыше колена. Два — опускаю сверху широченную штанину. И нет наушников.
Запираю свою ячейку. Сердце колотится. Зачем мне это надо?!
Медленно выхожу из раздевалки. Еще не поздно вернуться и положить на место. На лестнице меня подхватывает толпа — теперь вернуться назад сложнее. Но все еще возможно.
У выхода сидят полицейские. Скучают. По дороге на работу мы проходим через рамку-металлоискатель. А с работы — валим толпой мимо рамки. И полицейские сидят на входе просто так, на всякий случай…
— Девушка!
Это не меня. Иду дальше. Даже головы не поворачиваю.
— Эй, ты! Оглохла?
Меня хватают за рукав. Сосчитав до трех, медленно оборачиваюсь.
Полицейский раздражен: почему это я не подбежала к нему послушно по первому требованию?
— Что случилось? — спрашиваю очень спокойно и вежливо. Сердце лупит, как в барабан, где-то в районе желудка. Нас, вообще-то, предупреждали о такой фишке: выборочный обыск. Кого-то из ребят в самом деле трясли, но меня — никогда. Ну почему, почему именно сегодня?!
Теперь все зависит от моей выдержки. Если он учует, что я трясусь и потею… Это конец.
Он разглядывает меня. Я смотрю ему в глаза.
— Ну-ка, пройди через рамку, — говорит он. Я киваю: такие, мол, пустяки. Отчего же не пройти через рамку? Всегда с удовольствием…
На секунду замираю перед створом металлоискателя. Я не знаю,сработает рамка на мои наушники или нет. Делаю шаг вперед…
Рамка пищит! Орет на всю проходную: поймали вора! Поймали вора!
Полицейский крепко берет меня за руку повыше локтя.
— Что там у тебя?
— Браслет, — говорю спокойно.
Судорожно вспоминаю: по дороге на работу я всегда снимаю широкий металлический браслет с правой руки и кладу на лоток перед контролером. А пройдя через рамку — забираю обратно.
— Сними и пройди еще раз.
Я стягиваю браслет. Снова замираю перед рамкой. Если она сейчас сработает…
Делаю шаг — будто в пропасть. Рамка молчит. Я выхожу из опасной зоны… рамка молчит! Полицейский смотрит испытующе.
У меня трясутся колени. Наушники медленно начинают сползать вниз по ноге. Я чувствую, как они соскальзывают на колено, потом на голень…
— Я могу идти? — спрашиваю чуть быстрее, чем надо.
Полицейский молчит целую секунду.
Проклятые наушники лежат теперь на башмаке, ненадежно прикрытые штаниной. Только бы они не свалились!
— Иди, — говорит полицейский.
Я разворачиваюсь и очень быстро иду к выходу. Чуть подволакивая правую ногу.
— Стой!
Я оборачиваюсь.
Полицейский ухмыляется. Что это, игра в кошки-мышки?!
— Браслет забыла, — говорит полицейский.
На его ладони лежит мой металлический браслет.
Вернувшись домой, я валюсь на койку и несколько минут ни о чем не думаю. Вот дура, а?! Зачем мне новые неприятности, разве старых было мало? Меня же чуть не сцапали, все висело на волоске — из-за каких-то там наушников?!
Отдышавшись, вытаскиваю свой трофей. Внимательно разглядываю.
Сами наушники — мембранки-проводки — меня интересуют мало. А вот плоская коробочка, припаянная с правой стороны — ритм-блок…
Вообще-то, я не очень хорошо в этом разбираюсь. Я же не инженер — я просто пиксель. Но любой пиксель знает, что на входе в ритм-блок наших наушников — какой-то совсем простой сигнал. А уж дело блока — преобразовывать его в тот самый ритм, который заставляет нас так быстро и точно менять цвета. О небесном экране говорят, что он красочный, что в нем бездна оттенков, что изображения перетекают друг в друга почти незаметно… Поглядела бы я на наше энергошоу, если бы каждый пиксель вместо ритма получал тупой приказ: «Синий! Желтый! Белый!»
Опомнившись, я прячу наушники в тайник за вентиляционной решеткой. Мне надо найти Еву. Сейчас это самое главное.
Евина комната не заперта. Там пусто. Вещи валяются как попало — на Еву не похоже, она аккуратная.
Иду на кухню. Там сидит Игнат — в одиночестве. Волей-неволей приходится с ним заговорить.
— Еву не видел?