Страница:
После собрания Валерка выскочил из класса, будто из бани. Никогда так не доставалось. Все против него. Все!.. Схватив свою поролоновую куртку, он хотел незаметно улизнуть из раздевалки. Но Зойка показала на него пальцем и крикнула:
— Глядите! Великий комбинатор потерпел крах! Сматывается! С легкой руки Стасика в классе как раз было повальное увлечение книгой Ильфа и Петрова "Золотой теленок". Ее читали все. Потому слова Зойки встретили хохотом.
Валерка съежился и пулей вылетел в двери.
СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ
На улице его догнала ватага мальчишек-пятиклассников:
—Гляди, Сундук!.. Это правда, что ты журнал спер?..
—А идите вы! — огрызнулся Валерка и повернул в противоположную сторону. Но, пройдя с полсотни шагов, чуть не наткнулся на: своих "бэшников" и метнулся в темный подъезд.
— Да ничего на него не подействует! — горячилась Зойка.
—А совесть?! Должна же у него совесть быть?!..
—У кого? У Сундука? — насмешливо спросил Стаська. — Да он родился бессовестным!
—Так не бывает! — возразил Углов. — Бессовестными, как и трусами, не рождаются, а становятся! Это точно. Так отец говорил. А вот почему? Не знаю.
—А я знаю! — вмешалась Магакян. — Родители ему все позволяют. Вот Валерка и привык думать, что он — пуп Земли… Но сегодня мне его что-то жалко стало. Как же жить… одному?..
—Еще чего! — возмутился Сережка. — Сундука только пожалей. Так он тебе и на голову сядет…
Голоса стали глуше и замолкли и дали. Валерка выбрался из подъезда, дошел до Первомайского сада и сел на скамейку в темном углу. Домой рано. Знал по опыту: лучше подольше задержаться. Будут метаться по комнатам, выбегать на улицу бабушка и мама. Поволнуются. Станут помягче. Тогда не так влетит. И еще нужно подумать: как представить все случившееся гак, будто виноваты другие, а он — не очень уж сильно.
Валерка по привычке стал смекать, на кого бы свалить вину. Кто заставил его украсть журнал? Сильва, пересевшая на контрольной, или математичка, влепившая двойку? Сбежавший Сазон или бабушка обещанием мопеда?..
Потом мысли вернулись к подслушанному разговору. Ему вдруг стало тоскливо, одиноко… Но это прошло. Валерка вновь обозлился: "Ишь чего захотели! Чтоб я все делал по-ихнему. А если я не хочу?! Если я хочу, как хочу, делать?! И буду! Буду!.."
Захотелось есть. Вынул из портфеля здоровенный бутерброд. Съел у кинотеатра две порции мороженого, запил газировкой и снова вернулся на скамейку. Неожиданно поплыли в памяти слова: "Человек бессовестным становится!" Кто: это сказал?.. А-а-а, Шкилет… Совсем нос задрал. Грач говорил, что он Сазона чуть с обрыва не сбросил. Сазон теперь сам Шкилета боится… И Валерке стало обидно: такой замухрышка был. А теперь, гляди, какой сильный стал. Никого не боится. Везет же людям!..
Так ничего и не придумай, и половине одиннадцатого он пошел домой. И вдруг вспомнил: "Так, Алевтина ведь сказала, что из школы не выгонит! Чего ж моим предкам еще нужно?!.."
—Где ты был?! — закричала мама, едва он переступил порог.
—На собрании…
—Врешь! — тонким петушиным голосом выкрикнул папа уже три часа назад пришли от директора! Где ты был, оболтус?!
"Теперь я пропал!"- подумал Валерка. Разъяренный папа бегал по комнате:
— Щенок!.. Опозорил на весь свет!.. Жулик! — он подскакивал к Валерке, тряс перед его носом ремнем: — Излуплю, как сидорову козу!.. Что ты наделал?!.. Меня ты понимаешь, меня будут обсуждать на месткоме! Теперь это модно!.. О боже мой! — хватался он за голову! — Я же говорил:: бабское воспитание до добра не доведет! — и снова метался по комнате, опрокидывая стулья.
Бабушка, утонув в глубоком кресле, тихо плакала, пила из рюмки валерьянку и даже не пыталась выручить Валерку.
— Почему ты такой?! — не помня себя, плача, еще громче папы кричала мама: — Ты посмотри! У нас в семье все трудятся. Один ты ничего не хочешь делать!.. Мы освободили тебя от всех забот. Ни в чем тебе не отказываем. Требуем только одного: учись хорошо! Это тебе нужно! Чтобы тебе в жизни было легко… А ты?.. Неблагодарный! Бессовестный!.. Откуда у тебя эта жестокость?! Неуважение к родителям?! Ну скажи мне: откуда?!..
Валерка долго стоял посреди комнаты. Потом сел на стул в углу. А они все кричали… Разве мог Валерка ответить на вопрос: откуда? Кажется, он всегда был таким. И никто не осуждал его за это… И без всякой видимой связи с происходящим Валерке вдруг вспомнились разные случаи из его детства… Вот он принес в дом маленького котенка с голубыми глазами. Валерка чувствовал себя героем! Он спас котенка. Отнял у мальчишек, швырявших в него камнями.
— Мамочка! Ты же доктор. Полечи! Ему лапку ударили…
— Сейчас же выкинь эту дрянь! — сделав страшные глаза, закричала мама. — От него будут глисты!.. У него блохи!..
Прижавшись лбом к оконному стеклу, Валерка плакал, видя, как маленький котенок мок в углу двора под дождем, поджимал ушибленную лапку и кричал, звал его на помощь…
Однажды Валерка слонялся по комнатам, думая, чем бы заняться. И вдруг ему в голову пришла прекрасная мысль:
— Вот все обрадуются, когда увидят!
В прихожей под вешалкой стояла заляпанная грязью обувь взрослых. Валерка кинулся на кухню, притащил ведро с водой. Надел бабушкин фартук и так же тщательно, как это делала она, вымыл всю обувь, вытер насухо и долго до глянца натирал щеткой. Потом вымыл руки с мылом и стал ждать.
Первым пришел папа. Ничего не заметив, сел читать газету.
—Папа! Иди сюда. Посмотри, — не выдержал Валерка.
—Ну что? — спросил он, продолжая читать.
—Да ботинки же! Видишь?!
—Да? — равнодушно протянул он. — Хорошо бабушка почистила.
—Так это вовсе не бабушка! Это я! — гордо объявил Валерка.
—Бабушка заставила?! — возмутился папа. — Безобразие!
—Да нет же! Она и не знает. Это я сам придумал!
— Ну, знаешь!.. — недовольно сказал папа. — Удивил ты меня. Столько у тебя прекрасных игрушек!.. Так нет! Он вздумал в помоях возиться, — ушел к себе и снова уткнулся в газету.
"Ничего ты не понимаешь! — думал обиженный Валерка. — Вот придут мама с бабушкой…"
Но когда они пришли, поднялся крик:
— Всю эту грязь!.. Своими руками?!.. Мама, сейчас же вымой его. Переодень!..
А бабушка, вытирая Валерке слезы, объясняла:
— Глупенький. Ты ведь маленький. Успеешь еще наработаться Но самое страшное было утром. Во дворе его обступили мальчишки.
— Чистильщик! Чистильщик! — кричали они хором.
— А ну почисть! — подняв к его носу грязный башмак, потребовал хулиганистый Степка. — Чисть! Копейку дам…
Влетев на кухню, Валерка сорвал с себя одежду, топтал ее ногами и кричал перепуганным маме и бабушке:
— Гадкие!.. Вруньи!.. Гадкие, все!..
Несколько дней взрослые ходили вокруг него на цыпочках, выполняли любые желания… А мальчишки до самой школы дразнили чистильщиком…
Много их было всяких случаев… От всех этих воспоминаний Валерке стало еще хуже, чем от обидных слов мамы и папы. Он вдруг почувствовал себя снова маленьким и беспомощным…
То ли ему стало жалко того котенка, то ли себя… Валерка заплакал и ушел в свою комнату.
НИКАКИХ "НО"!
Прибежав после собрания домой, Сильва расплакалась. Мама, узнав, что ее обидели, бросилась в школу, пообещав:
—Я их там сейчас разбомблю! Успокойся, моя красавица!.. — но вернулась она довольно быстро и расстроенная — Не знаю, какал муха укусила директрису? Не подступишься… Никакого тебе индивидуального подхода ни к ребенку, ни к родителям… Мы ведь не безвестные какие-то!.. Ну, ничего! Вот придет папа — я его проинформирую. А тогда посмотрим!
—Не пойду я в эту школу! — выкрикивала Сильва. — Они мне завидуют… Переведи в другую… Я лучше в Дон брошусь!..
—Что ты, Сильвочка! Как можно говорить такое?! — ужаснулась мама. — Они еще сами извиняться будут.
— Не нужны мне извинения!.. Я их ненавижу! Ненавижу!
— Ну хорошо, хорошо, доченька. Переведу, — успокаивала мама Папа пришел с завода, когда Сильва уже спала. А когда проснулась — он уже опять уехал на работу.
—К вам можно? — приоткрыв дверь директорского кабинета спросил высокий смуглолицый человек лет сорока пяти с красивой уже начинающей седеть шевелюрой.
—Товарищ Орлов! — воскликнула Алевтина Васильевна. — Пожалуйста.
—Так что тут случилось с моей дочерью? — спросил Орлов, опускаясь в кресло. — Из объяснений жены я не все понял.
—Случай неприятный, Иннокентий Фомич. Вернее, это затянувшаяся болезнь, которая вот так вдруг вышла наружу… — Алевтина Васильевна коротко сообщила об истории с журналом, фальшивыми двойками и анонимными письмами. — Я советую: поговорите еще с Лидией Николаевной. Она знает Сильву лучше меня…
Лидию Николаевну он застал в классе не одну. Вокруг стола сидели пионеры — совет отряда решал свои неотложные дела.
— Здравствуйте, Иннокентий Фомич! — первой вскочила Зойка и объяснила остальным — Это папа Сильвы…
После непродолжительного разговора в коридоре Лидия Николаевна вдруг взглянула на него в упор и спросила: — Товарищ Орлов, вы смелый человек?
—Ну… — смутился он, — был на фронте… награды имею.
—Я немножко не о том, — улыбнулась учительница. — В общем, зачем нам, коммунистам, в прятки играть. Я предлагаю: поговорите с ними, — она кивнула на двери класса. — Это такие ребята!.. Я могу рассказать о вашей дочери как об ученице. А они знают ее как человека. Во всех проявлениях. Большинство учится с ней с первого класса. Ну? Решайтесь!..
Узнав, что от них требуется, члены совета отряда зашумели:
—А чего рассказывать?.. Папа ее лучше нас знает… А может, не лучше! Папа на работе, а она с нами… Можно… Расскажем.
—Как же я? — смутилась Саша. — Папа Сильвы может подумать…
—Очень просто, — пришел на выручку Зиновий, — мы тебя лишим слова. И я могу не говорить, раз она мне двойки ставила.
—Тогда совет буду вести я, — встал Женя. — И базар не поднимать. А чтобы товарищ Орлов не подумал, что мы наговариваем, пусть Саша сбегает за письмами.
—Так долго же! Пока туда да обратно, — сказала Зойка.
—Можно мне? — спросил Орлов. — У выхода моя машина стоит. Вы, Саша, скажите шоферу пусть он вас свозит, а потом — в гараж;
— Повезло Саше, — вздохнула Зойка. — На машине покатается. Разговор сначала не клеился. Но потом разговорились. А вскоре вернулась Саша. Орлов читал письма и морщился. Точно. Это писала Сильва на его портативной "Эрике". Ее шрифт. "Но как же она могла писать такое?!" — недоумевал отец…
Через час Орлов снова зашел в кабинет директора.
—Ну вот, — вздохнул он. — Поговорили. Ребята Сильве такую "рентгеноскопию" сделали, что диву даешься… Куда только жена смотрела?.. Видно, за дочь надо самому браться.
—Да, Иннокентий Фомич, лучше самому, — мягко сказала директор. — И, пожалуйста, поменьше балуйте ее.
— Нет уж. Теперь все! Строгий режим. Порядок. И отчетность, — Орлов помолчал и, чуть улыбнувшись, спросил — Алевтина Васильевна, скажите по секрету, как у вас такие "рентгенологи" получаются Просто зависть берет.
— Растим, Иннокентий Фомич. И ваша Сильва должна быть с ними. Такой же… Если, конечно, упираться не будет, как прежде…
— Иннокентий, ты был в школе? — открыв дверь, спросила жена.
— Надеюсь, ты поставил на место эту директоршу? Вообразила себя…
—Был, — ответил Орлов. — Сильва дома?
—Конечно… Да, ты знаешь. Твой шофер Валя стал ужасным грубияном. Час назад звоню в гараж, чтобы отвезти Сильвочку в спецполиклинику, так он отвечает: "Рабочий день кончился. Меня тоже ждут дети". Возмутительно!
—Так вот, Эльвира, — сдерживая себя, сказал он. — В гараж больше не звони. Никогда! Запомни: машина для служебных надобностей. А ты пока что не директор завода, а домохозяйка. Будет нужно — вызови такси.
—Как же это?.. Что с тобой, Иннокентий?!
—А вот так: ни-ко-гда! Позови Сильву и приди сама, — он круто повернулся и прошел в кабинет.
—Ты звал, папа? — Сильва вошла в костюме, плотно обтянувшем ее фигуру, села, свободно откинувшись на подушки дивана.
—"Какая она взрослая, — подумал отец. — Уже девушка! Но почему?.. Ах, да! Ведь она на год старше одноклассниц. Но тогда тем более. И спрашивать с нее нужно строже.
—Почему ты сегодня не была в школе?
—Ах, Иннокентий. Но вчера же в классе было это ужасное судилище. Сильвочка так взволнована, — ответила за нее мама. — И потом, какая разница. Ей нельзя оставаться в этой школе.
—Я тебя спрашиваю! Почему ты не была в школе? — повторим он, будто и не слышал слов жены. — Ты больна?
—Нет, — озадаченная строгим тоном отца, заерзав на диване, ставшем вдруг неуютным, ответила Сильва. — Но мама же говорили Я не могу больше их видеть!
—А вот они могут! Беспокоятся!. Думают — ты заболела.
—Крокодиловы слезы! — возмущенно сказала она.
—Вот как?! Ты считаешь, что они виноваты перед тобой?
—Ну не я же…
—Хорошо! — Папино лицо стало строже, между бровями пролегла глубокая складка. — Предположим на минутку, что это так. А теперь, дочь моя, ответь не им, а мне. Только честно и без полутонов, Только "да" или "нет". Так вот. Спрашиваю: ты писала эти паршивые записки Саше Магакян еще в пятом классе?
—Но почему ты думаешь…
—Я не думаю. Я знаю. Написаны они на листках из моего блокнота. Значит, писала?
—Да… — побледнев, ответила Сильва.
—Ты печатала эти пасквили о Саше на моей машинке?
—Да… — Сильва совсем опустила голову.
—Ты ставила Углову двойки в журнал?
—Да… но Валерка…
—О Валерке после… Ты не пошла в госпиталь инвалидов Отечественной войны, хотя тебе доверили вести концерт?
—Да… но…
—Никаких "но"! Подвела в последнюю минуту… Ты просила Валерку рассказывать другим о Саше всякую дрянь?
—Он подлец! Он же обещал…
—Вот тут ты права… Ну, что? Напомнить, как ты жестоко оскорбила Нину, мальчиков Капустина и Савченко и еще…
—Не надо!.. Не надо! — согнувшись на диване, рыдала Сильва.
— Так кто же должен обижаться? — выждав, пока Сильва немного успокоится, спросил отец. — И ты еще их ненавидишь? За что? За то, что сказали правду!.. Откуда у тебя это высокомерие? Кто ты? Княжна?.. Где ты живешь?.. Кто тебе дал право плевать на дружбу товарищей!.. Ты возомнила, что лучше их, умнее!.. Нет! Ты — хуже! Мне больно это сознавать, ведь ты моя дочь. Я говорил с ними. Я буду счастлив, если ты станешь такой…
—Это тебе Сашка наговорила.
—Нет. Она лучше, честней тебя. Она даже рта не раскрыла.
—Значит, Углов!
—Нет. Он не такой, как твой друг Валерка. Он сам лишил себя слова.
—Иннокентий, дорогой! Сильвочка так взволнована, — все-таки вмешалась мама. — Давай отложим разговор на завтра.
—Нет! Вот платок. Вытри слезы, Сильва, и слушай внимательно… Во всем виновата ты сама. И я виноват… Ну с мамой мы после поговорим… Так вот. Завтра ты идешь в школу, — отчеканивая слова, сказал отец. — В форме! Поняла?.. Никаких костюмов из Парижа, высоких каблуков, парикмахерских причесок и побрякушек! Скромно. Как все… И постарайся жить так, чтобы товарищи снова тебе поверили и полюбили. Это не для них — для тебя будет наградой… Не вздумай задабривать, они гордые — поймут и возненавидят. Будь настоящей. А я помогу тебе…
Уже из своей комнаты Сильва слышала, как папа спросил:
— Эльвира, куда вы дели эту… ну как ее… наволочку, что Зоя подарила Сильве на день рождения?
Мама долго думала, наконец вспомнила:
— Наверно, в баке для тряпья. Об нее ноги вытирали…
— И я, дурак, вытирал, наверно! Отвыкли смотреть, по чему топчемся… Так вот. Найди ее. Выстирай — чтоб лучше некуда. И наденешь мне на диванную подушку.
— Но, Иннокентий, — растерялась мама. — Кому она нужна? — Мне нужна! Понятно? Пусть всегда напоминает…
"ТЫ НЕ НАШЕЛ ИСКРУ?.."
Сазон сидел у окна и из-за занавески смотрел на улицу. Отсюда видно всех, кто идет в школу. Вон Жорка Стороженко, Володька и Шурка. С ними Сазон до четвертого класса учился. А учился-то Жорка как? Хуже него! Вот потеха была: тянет мать Жорку за руку на дополнительные занятия. А он упирается, чуть не плачет… Но переполз-таки в пятый… А вот Сазон остался. Тогда как раз Альберт появился. Пьянки пошли. Мать посадили… А теперь к Жорке на серой козе не подъедешь! Восьмой кончает… Вот бы Сазону восьмой… Пошел бы на курсы шоферов…
Вон "тройка" из шестого "б" бежит: Сережка, Стаська и Ванька. Хохочут, черти! Чего им так весело?.. А ничего пацаны, дружные.
Вот наконец! Легкой, стремительной походкой, вся подавшись вперед, идет Саша. Так и кажется, что вот-вот побежит. И куда она всегда спешит?.. Сазон долго смотрит ей вслед. Вот это девчонка, не то что другие. Веселая! Как она "дурака" на два делила! Обхохочешься. И никого эта Сашка не боится!.. Как она тогда его лозой лупила, когда Шкилет удрал. Кажется, что и сейчас горят рубцы от ее ударов… Но никакого зла к ней не было. Было что-то совсем другое…
Мимо окон пошли сплошным потоком. Сквозь открытую форточку донесся школьный звонок. Улица опустела. И Сазону стало не по себе. Не хотелось даже идти в кинотеатр "Первомайский", где сегодня дежурила знакомая билетерша.
Да и с кем бы он пошел? Самостоятельных ребят на улице почти не осталось. Старших — кого в ремесленное, кого на завод устроили. А младших — в школу. Теперь за них взялись так, что и не пикнут! Чуть что — родителей в завком или в местком зовут, а то и на детскую комиссию райсовета. Ну а они, ясное дело, на пацанов налегают. Грача и то за парту усадили. Приехал его дядька, лейтенант с Дальнего Востока. И такого понарассказывал, что Грач спит и видит себя офицером-пограничником. А в училище только с десятилеткой принимают. Вот он и зубрит теперь, ни одного дня не пропускает. Даже щенка-овчарку завел и возится с ним все свободное время. Я ее, говорит, выучу и пограничникам подарю.
Алевтина Васильевна пробовала и его в школу вернуть. И тетку вызывала, и в открытках приглашала Сазона для разговора. А раза три даже математичка Лидия Николаевна домой приходила. Но Сазон сидел в хате, как мышь, будто его и дома нет.
И чего им надо? Чтоб опять с малявками в пятый класс сел? Да не будет этого никогда!.. Лучше работать пойдет!
Но с работой тоже не получалось. Он побывал уже на всех окрестных заводах. А ответ везде один: "Мал еще. Учиться надо. Вдруг по глупости куда сунешься?.. Беды с тобой не оберешься…"
Иногда Сазон принимался мечтать. Вот он сам по учебникам та здорово подготовился, приходит в школу и говорит: "Алевтина Васильевна, посадите меня в восьмой класс". Она удивляется: "Как в восьмой? Ведь ты не учился…" — "А вы спросите!" И собралось учителей полон класс. И давай спрашивать. А он как начал, как начал! Все так глаза и пораскрывали. И посадили его в восьмой… А потом на перемене Саша встретилась: "Ты опять учишься? В пятый пошел?" — "Нет, я восьмой заканчиваю! Хочешь, помогу по математике?.." А она так рот и раскрыла…
Раза два он даже брался решать задачи. И радовался, что не забыл. Но потом натыкался на трудную и бросал.
Сазон каждый день твердил, что ни за что не вернется в школу. Но когда видел идущих за окном ребят, с которыми учился раньше, когда вслед за далеким звонком пустела улица, он чувствовал себя одиноким, покинутым, никому не нужным…
В ворота школы въехала грузовая автомашина. Водитель выше из нее и закрыл ворота. "Чудак, — подумал Сазон, — зачем закрыл? Все равно выезжать". Но шло время, а ворота не открывались. "Что он там в нашем дворе делает? — недоумевал Сазон. Подождал еще немного и решил: — Пойду гляну".
Пригнувшись, Сазон у самой стены прошмыгнул мимо окон директорского кабинета, завернул за угол и присвистнул. Ворота громадной стальной коробки, которую все называли гаражом, но где завхоз испокон веков хранила бочки с краской и всякий хозяйственный инвентарь, теперь раскрыты настежь. Гараж был чистым и пустым. А около него — грузовая автомашина. Крышка капота поднята. Человек в комбинезоне копается в моторе. Сазон подошел ближе. Водитель поднял голову. "Военрук", — узнал Сазон… Петр Никитович глянул на его мичманку и подмигнул:
— Порядок! Второй моряк пожаловал. Держись, камбуз!.. Искра вот пропала. Ты не нашел искру, парень?
Сазон засмеялся традиционной шоферской шутке. Спросил:
—Может, вам помочь?
—Добро. Подай-ка ключ. Проверим свечи…
Сазон с усердием принялся помогать. И все у него получалось быстро, толково. Недаром же он три месяца прожил среди шоферской братии в совхозе. Они работали и, будто невзначай, прощупывали друг друга:
—С урока выгнали?
—Не-е. Я сам ушел… совсем… А эта машина наша будет?
—Ага. Школьная. Вот подладить малость…
Минут через пятнадцать они знали друг о друге достаточно. Петр Никитович понял, кто его помощник. Наслышан был о его "художествах". Но традиционных учительских вопросов не задавал. Сазон тоже понимал, что военрук о нем знает. И то, что он не читает морали, а разговаривает по-мужски, просто и бесхитростно, как с равным, вызывало симпатию и доверие.
Прозвенел звонок на перемену. Сазон встрепенулся. Набегут пацаны. Встречаться с ними сейчас ему не хотелось. И он отправился за угол гаража.
—Ты куда, Гриша? — спросил его Петр Никитович.
—А ну их! — махнул рукой Сазон.
—Ага. Верно. Я тоже пока перекур устрою. Когда двор снова опустел, работа возобновилась.
—Так что? Твердо решил быть шофером?
—Так это ж работа! — восторженно сказал Сазон.
— Ну и правильно! Мужское дело, — одобрил Петр Никитович. — Только уж быть — так классным! Не извозчиком… У меня друг закадычный, Вовка Журавлев. Так он — ас! Водитель-механик. Я его все на море тянул. А он ни в какую. "У всякого, — говорит, — своя искра… Твоя — на море сердце греет. А моя — вот тут, за баранкой, на бескрайних дорогах. И другого мне счастья не надо… А без искры что? Мотор мертвый". Не слыхал про него?.. В прошлом году ему орден дали. Где он только не побывал! В Болгарии, Венгрии, Австрии…
Сазон слушал и представлял себя на месте этого Журавлева. Он ведет громадный многотонный фургон по горной дороге. У самых колес за бетонными столбиками бездонная пропасть. А ему хоть бы что!.. Он отогнал видение и спросил о главном:
—А машина-то в школе для чего?
—Кружок организуем. Учиться ездить будут.
—А кто учить будет, вы?
—Нет. У меня своих дел по горло.
—А кто тогда? В школе же одни бабы! — выпалил Сазон. Смутился и поправился: — Ну, женщины, что ли, учить будут?
—Так это с нового учебного года. А в июле мужиков в школе прибавится. Придут два мировых парня. Физруки. Они тут, знаешь, что зимой устроили?
—Знаю, — буркнул Сазон. Уж он-то никак не мог забыть бегства своего войска под натиском батальонов братьев Жихаревых. Но не забыть ему и другого: не появись тогда эти физруки, что бы с ним сделал Алик? И он спросил с надеждой: — Так учить физруки будут?
—Нет. Старший вожатый.
—Алла! — засмеялся Сазон.
—Да нет. Из института приезжает парень. Мотогонщик. Кандидат в мастера. Будет вместо Аллы. Ну и кружок вести — тоже. Он тут был комсомольским секретарем. Бойченко его фамилия.
—Серега! — восторженно крикнул Сазон. — Это же такой парень!
—Мы с ним вместе… Он дедом Морозом был, а я — его помощником. Нам даже премию дала Алевтина Васильевна…
—Ну вот видишь! Руководитель свой человек. Значит, тебе место в кружке обеспечено, — сказал военрук. Но увидев, как помрачнело лицо помощника, предложил — Всех дел сразу не переделаешь, Шабаш! Загоним машину да пошли руки мыть.
—Нет. Я лучше дома помою. До свиданья, — попрощался Сазон Встреча с директором совсем не входила в его планы. И еще ему хоте лось почему-то скорее остаться одному. — Я еще приду!.. Завтра! — крикнул он, поворачивая за угол.
"НАВВАРТА МАСР!"
В классе новое увлечение. Когда Саша на собрании говорила, что у ребят не должно быть двоек, Зиновий, только что прочитавший книгу о боях советских летчиков в Испании в 1936 году, с места подтвердил:
—Правильно. Но пассаран!
—Что? — переспросила Саша.
—"Но пассаран" — это по-испански: они не пройдут!.. Ну, двойки не пройдут в журнал и дневник, — объяснил Зиновий.
Испанская фраза всем очень понравилась. И пошло! Каждый день в классе кто-нибудь обязательно произнесет фразу на непонятном языке: немецком, греческом или даже латинском.
—Что это такое? — спрашивали открывателя.
—Отгадайте! — смеялся он и, проманежив приятелей несколько уроков, наконец, открывал тайну.
Если перевод нравился, фраза входила в словарь "бэшников". Ею пользовались. Хохотали, глядя на вытаращенные глаза непосвященных. А дома рылись в словарях, справочниках, журналах, выискивали что-нибудь позаковыристей.
Но всех перещеголял Женя. Когда Стасик, всегда бывший с математикой не в ладу, вдруг блестяще ответил Лидии Николаевне и получил первую в жизни пятерку, Женя сказал:
— Ой, Стаська! Навварта Маср!
Все засмеялись, а Лидия Николаевна спросила:
— И что же это означает, Женя?
Очень не хотелось Жене так скоро открывать тайну. Но что поделаешь: не откажешь же любимой учительнице!
—Это у египтян такой обычай. Другу дорогому, гостю желанному при встрече и расставании говорят: "Навварта Маср!", что означает; "Ты озарил Египет!"